Невеста для ЗОРГа

Глава 11 Судный день

Их вой доносился из подвала. Старая котельная железнодорожки судорожно вздрагивала. Стены покрывались трещинами, а невидимая сила нещадно била и била в ее каменное нутро.

Огонь, хлеставший из окон, вдруг опал и бесшумно обнажил спекшуюся тьму. Там, в зарешеченных окнах, будто кипели в адском котле мириады черных горошин.

Ринувшаяся по следу Астры нежить попалась в эту нехитрую ловушку спецов ОСКОЛа. Разбросанные по городу простые, как охотничьи «обманки», они и название имели охотничье: «энергопотенциальная яма». И теперь в котельной билась в предсмертии чужая злобная сила.

— Если через пять минут не успокоится — всем хана. — Плюхнувшийся рядом Сарафанов закашлялся, отгоняя рукой дым.

Сопровождаемая грохотом вспышка огня притиснула нас к земле.

— Смотри! Решетка потекла, зараза!

Через окуляр КАСКАДа я разглядывал защитные решетки на окнах. Спецметалл тек, переливаясь из синего в малиновый спектр, и защитить уже ни отчего он не мог.

— Что за гадость! Такой никогда не было вроде, — Михей подтянул тяжелый ящик с энергфугасами и стал выгребать матовые цилиндрики. — На, держи.

Из окон вывалились и шлепнулись вниз несколько огромных черных клякс. Земля вокруг всколыхнула. Шипящие брызги к нам не долетели, но спутанная борода электрических проводов катодной пушки мгновенно занялась пламенем.

— А ну, посторонись.

Рябой сержант, вынырнувший из-за спины, оттиснул меня плечом от электрического столба и уверенно запустил пятерню в его широкое основание. Вытащенный им провод мгновенно был пристыкован к обмотке пушки, разворачиваемой в сторону оседающей котельной.

— Отцепляй.

— Товсь.

— Товсь два.

— Прицел.

— Огонь!

Короткий ствол рыкнул, выбрасывая из жерла мохнатый клубок электрических молний. Хлопнул взрыв в бетонной утробе подвала, сорвало с фундамента и подбросило на аршин вверх закопченную бетонную коробку. Столб огня вырвался из дымовой трубы и лисьим хвостом полетел вверх, забирая души дохнувшей нечисти.

Небо сбросило их — на больницу посыпалась сажа. Подул ветер с Невы, невдалеке заворчал мотор грузовика, а за переездом все также истошно вопил сигнал оповещения.

Большинство пострадавших находилось в инфекционном отделении. Миронов был уже там, оцепив милицейским кордоном одноэтажный барак. Пашка охал и морщился, придерживая забинтованной клешней распахнутую шинель, а в другой руке плясал суровый наган, который он безуспешно пытался держать в створе выхода.

— Куда прешь?! Назад, стрелять буду, сволочь, — вопил Миронов, пугая тифозника выглянувшего в окно. — Не, ну ты смотри на них!

Испуганный больной спрятался, но на его место, сразу же, заступил следующий любопытный.

— Морду спрячь, холера, а то свинца меж рогов всыплю, — пугнул «сменщика» Миронов и сокрушенно стал очищать налипшую на обувь грязь.

В милицейской команде потерь не было, мои тоже легко отделались, а санитары бодро накачивали народ блефазолом.

Поганая это штука. После двух уколов организм выключается, и, придя в себя, человек порой не может вспомнить, как его зовут. Было в этой микстуре что-то противное естеству, как шестой палец на руке. На сто процентов не поручусь, но говорили, что готовят ее из вытяжки спинного мозга менингитных больных в спецлаборатории института Пастера. Гражданских, напрямую столкнувшихся с орверами, морили поголовно. Моторную память отшибало и многие уже не могли сказать, что они делали вот только что, даже спустя месяц после прекращения инъекций… Однако московскому начальству недосуг вникать, главное чтоб разговоры о привидениях и чертях не переплескивали через край. А незаткнувшихся очевидцев после блефазола можно было легко зачислить в недостатки советской психиатрии: ну кто, в самом деле, серьезно воспримет человека, по десять раз на дню здоровающегося с друзьями и соседями…

Возле окон главного корпуса толклись пациенты, исчезавшие подобно стайкам мальков, когда кто-нибудь из нас поворачивался в их сторону. Лейтенант Ким из ГНТО, спустился за мной в подвал разрушенной котельной. Он щелкал «лейкой» и восторженно тыкал ногтем в стену.

— Похоже на удары молнии, — водил фонарем Ким по марсианскому пейзажу, — осветительную аппаратуру сюда качественную надо.

Лейтенант был до войны аспирантом на кафедре переменных токов Электротеха и, попав в родные стихии, напрочь забыл о своих прямых обязанностях.

— Какая мощь! Энергия! — восклицал Ким, отбиваясь от усилий направить его деятельность в нужное русло. — Миллион вольт!

Я, из противности, подорвал его восторженность сомнением: если бы здесь ударило миллионом вольт, и больница рухнула бы.

Ким как школьника ударил меня по козырьку фуражки.

— Вся энергия туда пошла! К ним! Ты понял, Саблин, к ним! Эдакая бомба в ад, подарок Вельзевулу. А ведь не верили Сергей Николаичу, на смех, идиоты, поднимали. Ты лучше рисуй, а то, не дай бог, исчезнут эти образины на кирпиче — вспоминай потом. А фотокарточки, сам понимаешь, какое дело — не всегда фиксируют дематериализацию орверов.

Я стал делать наброски, на что Михей, попеременно заглядывая то мне в блокнот, то на стену с «негативами», глубокомысленно заметил: — Что там увидеть можно? Каша какая — то!

Однако в «каше» вполне можно было различить четкие фрагменты: руку с пальцами — на одном было кольцо, большую ржавую шестерню, голову лошади. С самого верха стены удивленно взирала автомобильная фара с куском радиатора. Ожидая увидеть отпечатки раздавленных орверов, я был немало озадачен: впечатление было такое, будто огромная толпа из людей, машин и животных на полном ходу врезалась в наш заслон — сплющиваясь в адское месиво.

Чужаков не разглядеть было вовсе. И только присмотревшись, можно было определить два или три ломаных силуэта, которые точно не принадлежали нашему миру. Будь моя память не такой хорошей, можно бы, и успокоиться — все в порядке, все так, как должно быть. Но я изучил их всех: всех чужих монстров, что рисованными фигурами заполнили страницы боевых наставлений ОСКОЛа, всех темных, которые были пронумерованы и подписаны ижицами и ятями Особого Сыска Его Высочества и даже тех, кого можно было найти лишь в старинных книгах Инквизиции.

Э т и х р а н ь ш е н е б ы л о.

Сущности, запечатленные на стене, были чужими в абсолютном смысле. Чужими даже для «наших» орверов. И эти совсем чужие прорывались к нам, ломая все. Можем ли мы их остановить? Обычные орверы для них не помеха — так считает Полюдов. Мощный энергоудар остановил их. Остановил или задержал?

И главное — эта неизвестная сила отпрянула от принцессы, как черт от креста. Даже не от Астры, а от места, где она была. Кто ты, Снегурочка?!

— Чё?

Сарафанов поглядел на меня с таким выражением, будто собирался покрутить пальцем у виска: — Какая снегурочка?

Я не знал что ответить, а Михея толкнул спиной лейтенант Ким, всё выбиравший выгодный ракурс для съемки.

— Тише ты, черт узкоглазый.

Не оглядываясь, Ким извинился. Мы поднялись наверх; почему-то оглядываясь, лейтенант сообщил, что по электронным замерам, никто из орверов не попадает в диапазон снятых параметров. Почему-то я не удивился. Ким попросил дать весточку в ЛАВРу[12] и, строго поглядывая на больничные окна, я зашагал в аппаратную

Лаборатория высоковольтных разрядов была детищем Рокотова. Сергей Николаевич еще в двадцатых работал у Смурова, пошел за ним в группу, занимающуюся сверхвысокими напряжениями, а затем попал к нам. В сороковом он проектировал сигнальную линию, переделанную через год в энергозаслон. Сейчас Рокотов в Москве, в МИРЭ, но свои детища не забывает — первый кабель, проложенный по дну Ладоги, питал энергобашни напрямую.

Абонент из ЛАВРы, молодой словоохотливый товарищ, весьма обрадовался моим словам и сказал, что эксперт «уже бегит». Еще он добавил, что удар по «Дзержинке» нанесли всеми башнями и даже использовали резерв.

— Так били, что погорели обмотки, — выдал страшную тайну лавровец и, пожелав мне успехов, отключился на линии.

Да, если бы моя тревога вылилась бы во пшик, грамоту я бы не получил: принцип «много бдительности не бывает» использовался с поправочными коэффициентами. Особенно в части использования энергоресурсов.

— Соединяю, — зашипела трубка, и вслед за «алле» послышался Полюдовский тенорок, от которого дохнут мухи: — Ты что там, Саблин, фейерверки пускаешь? Весь город обесточил.

— Ситуация, товарищ подполковник.

— Ну, а результат хоть есть?

— В десятку! Энергетики зверя на выходе накрыли, в период уязвимости. Так что, если б не ударили первыми, ночь по типу Варфолмеевской была, гарантирую.

На удивление бегло Полюдов пробежался по подробностям и, узнав, что потери ограничилось дюжиной истерик, да выявлением мигуна в тифозном бараке, велел сворачиваться:

— Хватит казенный харч проедать. И милицию отпускай.

— Товарищ подполковник, разрешите, я всех отправлю, а уж тогда и сам. А то, как Фигаро, туда-сюда — несолидно.

Против ожидания Полюдов согласился неожиданно быстро. Я настраивался на пыльный разговор, с мотанием нервов, а получилось короткое щелканье на том конце провода и желанное согласие.

— Ладно, можешь задержаться. Поедешь на ЗиСе «похоронщиков», он, к счастью, не понадобился… Только Михею скажи, чтобы напротив Смольного посты проверил, он знает. Наш транспорт уже поехал.

Я положил трубку и пошел на выход, гадая, что может скрываться за такой тихой кладбищенской добротой. Уже в дверях неожиданно столкнулся с вспыхнувшим, как девица, Михеем.

— Ты чего?!

— Да я это… — Сарафанов чуть подумал. — Тебя искал.

Рожа у Михея искривилась, как у лабазника, продавшего дрянные сапоги и опасливо выглядывающего дурачка-покупателя.

— Искал тебя… кхм. Ерохина к нам отправили. — Сарафанов заправил делавший его похожим на кулацкого сынка чубчик и вытянулся по стойке «смирно».

— Хороший «подарочек».

— …Ну да. А чего?

Устали ребята, устали. Руис даже на ходу заснул, таская носилки из женской палаты на втором этаже — там стекла покрылись каймой узоров, похожих на черные снежинки. Вадик забрался на кушетку и ни что не реагировал, Пашка Миронов молчал. Пора всем на боковую.

— В общем, так. Езжайте без меня. По дороге заскочи к Смольному и проверь посты — так передал Евграф.

— Посты? — Лицо Михеея вытянулось. — А, ну да.

Он пошел через парк собирать личный состав, а я повернул к инфекционному бараку. Там все уже «отцвело», только мироновская охрана столпилась оживленной кучей. Скрюченный человек в больничной одежде, с прижатыми окровавленными руками к животу, был мертв.

Кто ж его?.. Наверное, вон тот, коренастый, он более всех говорлив.

— Я крики услышал, — держа на вытянутой руке закопченный штуцер, живописал стрелок, — и давай сюда. Этот — навстречу. Визжит и катится, не остановишь. Ну, я его и того…

Наш санитар вытащил труп на дорогу и откинул стекло со шлема:

— Ему бы пивных дрожжей похлебать да ампулу никотиновой кислоты, а не термопатрон… Я тоже его за мигуна принял: дышит, а пульса нет… Распсиховался, наверное, и полез буянить. Обычная пеллагра, товарищ командир, без патологий.

— Болезнь такая, от голода, — сказал я напряженно слушавшим милиционерам.

— А мы, честно говоря, трухнули малость, — признался-таки коренастый, — хоть и говорил товарищ Миронов, а поди ж ты…

— Ладно, ребята, свободны. Благодарю за службу. У ворот будет автобус, вас отвезут.

Ожидая машину-похоронку, я закурил, присев на поваленный ствол.

Нужно упредить наших розыскников. Пока Евграф мыслит, у меня есть еще время, но когда он свяжет все ниточки, начнется охота. И охотиться будут многие: и оперотдел ОСКОЛа, и милиция, и, наверное, армейцам поставят задачу. За те несколько часов, что удалось выхитрить у Полюдова, надо понять кто такая или, что такое Астра.

Долго не хотелось верить в то, что случилось, но слишком много совпадений легло на чашу весов. И последним камнем упала картина Веденяпина. Когда я увидел Астру в окружении черных старух на этом рисунке, дикая струна обожгла душу горячим звоном. Проклятое баре, отталкивая сомнения, вопило в полную глотку: «Она! Она! Ведьма!» И знал я, что не фальшивит интуиция, хотя все внутри упиралось и холодело от запоздалого прозрения, а сердце растерянно билось в острых клиньях. Но что бы там ни было, первым снегурочку найду я. И не получат ее наши. Я с а м е е н е й т р а л и з у ю. Если хоть одна капля человеческого осталось у снегурочки, не достанется ее тело креслу с голубыми огоньками в серебряной решетке — я хорошо знал, что ждет после поворота рычага на отметку «Пуск». По сравнению с этим грозящая мне штрафная команда — конфеты «Мишка на Севере».

Скажу прямо: не улыбалось мне увидеть бумагу, начинающуюся фразой «Дисциплинарная комиссия ОСКОЛ постановила…» Но еще менее хотелось увидеть принцессу в руках контрразведки, когда поведут ее, обвитую смоляной веревкой к фургону с надписью «Эпидемстанция». Если такое случится, останется только пулю в лоб, иначе картина эта поперек жизни станет. А если сможет человек с таким грузом жить, то грош ему цена и прямая дорогу на мусорку.

Как же хотел я увидеть принцессу все эти дни! Как хотел обнять и прижать к себе. И вот иду я искать невесту в красной маске палача. Селяви, как сказал некий французский мудочес, или по нашему — жизнь дерьмо.

Тоскливее ожидания бывает только дождь в осень. Никогда еще люди не выигрывали схватку со временем, и никогда не отказывались от борьбы. Разумеется, исключения есть. Но я не был исключением, поэтому и заставлял уже и так нарушившего все мыслимые инструкции водителя «похоронки» гнать под свистки регулировщиков.

«Еду к ней, еду к ней, еду к любушке своей», — вертелся в голове напев. Подобная чушь нередко липнет в самые неподходящие моменты. Движение через Большеохтинский оказалось перекрыто — везли артиллерийские БОТы на платформах.

Еду к любушке своей…

Через несколько минут я спрыгнул около моста, откуда и начал личный Поиск. Громкое такое слово… А по сути простой обход мест, где могла быть Астра — человек: экскурсионных троп в тонкий мир еще не проложили.

Всего адресов было шесть. Маршрут через Охту прошел от поворота Невы на Палюстрово и заканчивался, упираясь в здание фарминститута на Песочной. Везде было приблизительно одно и то же: умер, эвакуировалась, погиб на фронте или призван в армию. Только Зина Федорова, моя бывшая ученица, была в пределах досягаемости, но в данный момент стояла смену на тарной фабрике № 7. Оставался последний адрес в подвале дома на улице Лаврова, и я его тоже прошел честно, хотя и без всякого результата. Длинный путь в лабиринте закончился опечатанной дверью. Выйдя на улицу, я очутился в каменном срубе ленинградского двора, малознакомого, но в архивах памяти проходившего.

— Товарищ, где здесь ближайшая остановка трамвая? — спросил я чудака в желтой шляпе, мастырящего лозунг «…аг — подарок к 7 ноября…».

— Прямо в арку, потом налево и выйдете на улицу Маяковского. А там до перекрестка, — разъяснил оформитель, добавляя к вертикальной палочке синее пузо.

— Благодарю.

— Всегда рад. — Он поправил свой клетчатый убор, оставляя на фетре лазуриновые пятна. — В арку и налево.

За аркой был еще один двор. На это раз пустой. Его прямая асфальтная дорожка собрала спотыкавшиеся мысли в четкие ряды, уверенно заскользившие к главной цели — найти принцессу. То и дело формировались решения, обрабатывались, подавались в мозг, который пожевав немного, начинку выплевывал — не годится. А затем требовательно шевелился, ожидая работы для своих извилин.

Озарение пробилось, как гвоздь через фанеру. То ли голоса громкие, то ли свистки с гудением автомобиля, не помню. Застыв на рыжем чугуне водопроводного люка, я отматывал назад только что прошедшие перед глазами кадры: однорукий инвалид, газетная тумба, грузовики с красными ящиками эрэсов, глядящими из-под брезента, дама с попугайной клеткой, дом с вывеской. Дом с вывеской. Дом… подарок… П о д а р о к!

Пробежав чуть назад, я поочередно миновал однорукого, рваную афишу… Дамы уже не было, но здание стояло там, где и раньше. На фасаде была прикручена вывеска отделения милиции, которая и была тем самым «подарком».

У площади Восстания я удачно прыгнул на последнюю площадку «десятки». Трамвай миновал Комаровский мост, пикет двенадцатого маршрута, полурастащенный на дрова Зубов переулок и пополз на север. Выскочив около сапожной будки, я уже через пять минут беседовал с милицейским уполномоченным.

— Здравствуй, Тропилин.

— Здравствуй, Саблин.

— У меня к тебе просьбочка будет, Ерохина помнишь?

— Ероху?

— Ну да, Ероху. Так вот, адрес мне его нужен. И из дружков, если кого помнишь.

Демьян в сорок первом хотел «закрыть» Ероху и поэтому желтый глаз его мотоцикла так быстро нащупал подворотенку, где мой ремень со звездой тогда был против ерохинского ножа…

— На что тебе этот хмырь, — буркнул милиционер. — Он опять за старое взялся? А я тебе говорил, говорил я тебе: пиши, Саблин, заявление! — Тропилин притиснуто закашлялся, отвернув худое лицо. — Нынче ты снова ко мне прибег, а послушал бы тогда умного человека, не пришлось бы этого черта искать.

— Спасибо, Демьян, — сказал я, пряча список адресов. — Я это… потом принесу.

На удивление, он только спросил новостей:

— Ну, что у вас в гарнизоне? Что слышно — блокаду прорвем?

Для него я оставался патрулем военной комендатуры, который держал на мушке грузовики с пойманными бандитами в декабре сорок первого.

Нежно-голубой домик стоял, как на поляне, за уцелевшими каким-то чудом после жуткой зимы березами. Хозяев не было видно. Лишь некоторое движение да глухой шум позволяли надеяться, что удастся хоть что-нибудь узнать здесь. Надежда крепла, впитывая тревогу. Миновав размытую дорожку из колотого кирпича, я очутился под самым окном и сразу же упал на траву.

Упал, как будто увидел немецкую ракету ночью, — в домике кто-то был. Вломиться внутрь и уложить всех лицом на землю или не спешить? На соседней улице затарахтел двигатель, упиваясь мощью и силой поршней. Вот оно — знак свыше. Полыхнула кумачем РУНа и, вышибая плечом дверь, я влетел в узкие сенцы. Сначала попалась пустая комната без окон, а в большой зале с ольфреем я увидел Астру.

Откинув голову, Принцесса улыбалась субъекту в ОСКОЛовской «защитке».