Нет звёзд за терниями

Глава 7. Гундольф. Случайное открытие

Вот и ещё один день позади, на день стало ближе возвращение.

На столе горел жёлтый механический светляк — Гундольф прихватил его из дома, собираясь в Светлые земли. Можно было взять фонарь, он светил ярче, но нравился меньше.

Светляк медленно дополз до края стола, сорвался и тут же, расправив крылья, повис в воздухе с треском. Он слегка покачивался вверх-вниз, и от движений его и от взмахов крыльев по стенам каюты заметались тени.

Гундольф стелил постель и размышлял о своём.

Что ж, нужно признать, не так и плохи оказались эти дни.

Начать с того, что посчастливилось не угодить в переплёт и не помереть, а попасть в мирное поселение. Жизнь здесь напоминала о прошлом, о времени, проведённом у моря три года назад, после ранения. Доктора отправили, лечившие его руку.

Точно такая же безмятежность, выбор занятий невелик. Каждое сегодня похоже на вчера, и знаешь, что таким же окажется и завтрашний день. С утра рыбачишь да плещешься в волнах, чтобы рука окрепла, к вечеру бредёшь по пыльной остывающей дороге в местный трактир, улыбаешься добродушной хозяйке, а она уже знает, что наливать. А если шторм да скука, то и с утра можно в трактир.

Жизнь такая же ровная и простая, как прибрежный песок. Лишь иногда волнами накатывала глухая тоска, вставал перед глазами образ Греты. То же и здесь.

Трактира, правда, на этом берегу не было, да и не надо. Гундольф давно уже понял, что стакан — друг ненадёжный. Когда развеселит, а когда и умножит печаль, хоть топись.

Зато рядом почти всегда вертелся мальчишка, и уж он-то отвлекал куда лучше.

Если бы жизнь сложилась иначе, их с Гретой сын мог выглядеть точно так. Улыбчивый, встрёпанные светлые кудри с едва заметной рыжинкой…

Эх, вот опять делает, что запрещал себе — выдумывает то, чего никогда не будет. Грета другого любит, у них дочь возрастом как этот мальчишка. Нет, пожалуй, уже и старше. И любовь с годами не потускнела, он всегда замечал это по взглядам, по улыбкам.

Но Гундольф ещё в юности решил, что ему нужна Грета, а не кто-то другой. Его товарищ, Отто, говорил, что это давно уже не любовь, а чистое упрямство, но много ли он там понимал? Разве знал он, что у Гундольфа в сердце, и какое счастье просто видеть её! А уж если приснится…

В снах этих он возвращался в тёплый дом, где Грета, улыбаясь, вешала на крючок его пальто и подавала ужин. Ничего особенного, глупо даже, но эти мирные домашние сценки заставляли просыпаться с широкой улыбкой. Улыбка пропадала, когда Гундольф осознавал, что всё лишь сон.

Но как же вышло, что такой замечательный парнишка чувствовал себя здесь одиноким? Поселенцев десятка два, не меньше, и все считали Флоренца бесполезным. Отмахивались, а то и подшучивали. Беззлобно, правда, но в этом возрасте всё близко к сердцу принимаешь.

Лишь женщина одна, Эмма, и болела душой за мальчишку. Да только не из тех она была, кто выражает чувства открыто, а Флоренцу не хватало ещё годов и опыта, чтобы по делам судить. Он видел, что Эмма сурова, да и принимал на свой счёт. А что она рядом всегда, когда он киснет или другие тюкают, что делом занимает, как может, не умея утешить по-другому — этого мальчик не замечал.

И если зевал за обедом, забывая положить себе кусок, это рука Эммы тянулась к его тарелке. А когда притащил ведро с первой пойманной рыбой, эта женщина, видно было, гордилась. Хвалить она не умела и не стала, лишь кивнула молчаливо, зато всем и каждому в тот день рассказала об улове, уж позаботилась, чтоб никто не пропустил такую новость. А Флоренц, наверное, только и заметил, что не похвалила. И не разглядел гордости в её глазах.

Эх, юность. Гундольф когда-то и сам таким был.

Эмма подходила к нему, улучив момент, когда других не оказалось рядом.

— Ты парню, слышишь, голову не морочь, — сказала она. — Возишься с ним от скуки, после уйдёшь, дальше что? Сразу дай ему понять, что он чужой тебе и таким останется.

— А он тут всем чужой, как я погляжу, — ответил тогда Гундольф. — Был бы кому-то нужен, не цеплялся бы за такого, как я. Но знаешь, если отправитесь со мной в Лёгкие земли, ему я всегда буду рад.

Эмма сурово поджала губы.

Она всегда глядела с прищуром, и из-за этого казалось — изучает неодобрительно.

— Это сейчас так говоришь, а вернёшься домой, всё изменится. Своя семья станет важнее пришлого мальчишки.

— Да нет у меня семьи никакой, — вздохнул Гундольф. — Дорого бы дал, чтоб была. Потому, может, я и сам к мальчику привязался.

А как не привязаться, когда на тебя глядят такими глазами и ловят каждое слово! К Гундольфу прежде никто так не относился. Может, Марта немного, но у той и без него хватало друзей и наставников, а вот у Флоренца — у него, считай, никого не было. Только эта Эмма да брат, который лет восемь уж как считал мальчишку покойником. Ну так он, Гундольф, вовсе не против был возиться с парнем, его это нисколько не утруждало.

Вот только утопленник этот свалился некстати. Болтается теперь рядом, да и самому его из виду упускать не хочется, наслушавшись историй о раздольцах. Кто знает, в самом-то деле, как сгинул отряд, пришедший на эти земли до Гундольфа? Может, и Раздолье к тому руку приложило.

Этот темноволосый, наверное, всего-то на пару лет старше Флоренца, но выглядит так, будто всякого повидал. Пьёт сейчас своё лекарство, морщась и глядя в сторону. И что у него там с руками — ожоги, может?

Лицо узкое, брови широкие, рот почти всегда сурово сжат. Угрюмым бы выглядел, злым даже, если б не глаза. Они, глаза эти, большие да синие, с такими ресницами — любая девушка позавидует. Но этот о внешности своей не пёкся вообще. Даже Гундольф и то чаще гляделся в зеркальце, когда брился и подстригал усы. А разведчик встанет, причешется пятернёй — и готов. Ему даже Эмма гребень предлагала однажды, отмахнулся.

И волосы до плеч отрастил — много, наверное, в городе лишней воды.

Капли свои он теперь обязательно принимал с вечера, не ждал, пока рука разболится, и всё-таки спал плохо, беспокойно. Прошлой ночью Гундольф совсем не выспался, хоть проси, чтоб этого отселили. Только бы сегодня это не повторилось.

Однако надежды не оправдались, вновь разбудил крик. И так сон не лучший снился, про Вершину, про то, как Марта прыгала, а тут вопль этот. Всё перемешалось, и Гундольф вскочил с колотящимся сердцем в уверенности, что девочка разбилась. Сам чуть не закричал, пока сообразил, что это сон и он в каюте корабля. Взять бы да придушить соседа подушкой!

Гундольф встал с койки, шагнул вперёд и потряс разведчика за плечо.

— Эй, Кори, умолкни, — сказал он недовольно. — Эй, слышишь?

Тот, как всегда, проснулся не сразу. Интересно, скольких людей вокруг перебудил? Уже все поселенцы знали о его ночных кошмарах.

Уселся на койке, съёжившись, дрожащий и жалкий, попросил подать воды, а когда Гундольф протянул кружку, вновь накапал туда своих капель.

— Ты же говорил, больше одной в день нельзя, — насторожился Гундольф, но разведчик уже жадно глотал воду. Отнять удалось лишь пустую кружку.

— Не страшно, — отстранённо ответил паренёк. — Сегодня можно.

Вслед за тем он свалился на подушку и преспокойно уснул, а Гундольф вертелся с боку на бок, пока не стало совсем светло. И каждый раз, как он натыкался взглядом на лицо мирно спящего и даже улыбающегося чему-то соседа, брала такая злость, что сил нет. Решено, сегодня же попросит развести их по разным концам корабля! Пусть даже каюта достанется прогнившая, с дырой в полу, лишь бы не просыпаться от воплей. Да он и на берегу спать готов, чем плохо? Ночи тёплые.

Погрузившись в такие мечты, Гундольф сам не заметил, как уснул. Разбудил его стук в дверь. Ручка скрипнула, поворачиваясь, и в узком проёме возникло озадаченное лицо Флоренца.

— А вы чего не встаёте? — спросил он.

— Встанешь тут, — протирая глаза, проворчал Гундольф, — когда некоторые по ночам спать не дают криками своими. Не выспался совсем, да ещё и голова трещит.

С этими словами он сел на койке и уставился на Кори. Тот тоже проснулся и глядел испуганно, натянув одеяло на самый нос.

— Так приходите есть, — сказал Флоренц. — За рыбой сегодня Джакоб отправлялся, суп сварили. На вашу долю осталось, остынет только, если не придёте прямо сейчас.

Он крутнулся и исчез, хлопнув дверью. Гундольф зашнуровал ботинки, натянул рубаху и собирался уже выйти следом, когда Кори окликнул его, почему-то шёпотом.

— Чего тебе? — недружелюбно спросил Гундольф.

— Мне… ты спроси, пожалуйста, у этих людей, есть ли у них ткань для повязок. Для руки мне нужно.

— Так сам сходи да спроси, маленький, что ли? Как орать, рот у него есть, а как с людьми поговорить…

С этими словами он и ушёл. Поднялся на палубу, где находилась большая каюта, служившая тут столовой. Стёкла в окнах, правда, были выбиты, зато во все стороны открывался красивый вид на море (и не такой красивый — на берег и уборную). У стен сохранились диванчики. Мягкую обивку не пощадило время, прохудилась ткань, выглянули наружу пружины, так что половину сидений уже ободрали, оставив лишь металлический остов, и укрыли чем придётся. Где тряпками, где самодельными подушками.

Середину каюты занимали три стола и лавки. Это добро явно появилось позже, чем был создан корабль. Ножкой одного стола служила ржавая бочка, столешницей второго — дверь с округлыми углами, повёрнутая ручкой вниз. А лавки — просто доски, брошенные на вёдра.

Гундольф с аппетитом позавтракал. Рыба ему пока не приелась, к тому же морская трава придавала этому супу любопытный вкус. Недоварено, правда, но терпимо. Даже добавку можно бы взять, но последняя порция ожидает другого едока.

Только где же он, интересно? Так и не явился. Может, с рукой своей возится.

Кори нашёлся в каюте. Он всё так же лежал под одеялом, отвернувшись к стене, и собирался, похоже, пролежать весь день.

— Ты чего валяешься? — спросил Гундольф. — Есть иди.

Ответом ему стало молчание. Может, конечно, парень опять уснул, но сколько ж спать-то можно! Да и несправедливо: сам выспится, а другим не даёт.

Потому Гундольф потянул с него одеяло, но неожиданно наткнулся на сопротивление и увидел лицо, залитое слезами.

— Тьфу, — сказал он, выпуская из рук лоскутный край. — Ну что опять?

Тот не ответил, только укрылся с головой. Гундольф не мог и припомнить, чтобы в жизни его кто-то так раздражал. Какой из парня разведчик, если он то орёт, то ревёт? Понятно, почему его сбросили в море. Если у них там, в городе, казармы, он точно всех довёл.

Гундольф вздохнул, взял со стола кружку, развернулся и вышел.

Спустя десять минут он принёс в каюту остывший суп и кружку воды. Карман оттопыривали лоскутки, выпрошенные у Эммы. Короткие, правда, повязку соорудить будет сложно, но всё лучше, чем ничего.

Половину воды Гундольф вылил в цветок, стоящий на столе. Остальное занёс над головой Кори, мстительно ухмыльнувшись, но сдержался.

— На, выпей воды и успокойся, — сказал он. — Суп твой на столе и вот, тряпки принёс. Пей и давай сюда руку, помогу перевязать.

Но Кори отнял лоскутки и погнал Гундольфа прочь. Тот лишь обиженно пожал плечами, услыхав, как за спиной щёлкает задвижка. Даже благодарности не дождался, ну и пожалуйста.

Почти весь день разведчик провалялся в каюте, лишь изредка выглядывая по естественным надобностям. Вид у него был такой бледный и неважный, что Гундольфу даже немного стало жалко парня. Не иначе от тех капель, которых он накануне перебрал, тоже есть похмелье.

Зато Флоренц радовался, что никто третий не мешает. Сегодня подошла его очередь заниматься стиркой, и он огорчился, ему больше хотелось пройтись с Гундольфом вдоль берега. Тогда тот отказался от прогулки и помог мальчишке с делом, хотя Эмма и качала головой.

— Я думаю, стирка — не дело для настоящих мужчин, — сказал Флоренц, ожесточённо втирая разведённую золу в рукав чьей-то рубахи.

— А я думаю, настоящий мужчина должен всё уметь, — возразил ему Гундольф. — Вот я, к примеру, один живу. Так мне что, в грязном да нечищеном ходить или на прачечных разориться? Хорош мужчина, если он беспомощный такой.

— А я умею стирать, — быстро добавил мальчишка. — Не очень люблю просто.

Ближе к вечеру, когда от солнца осталась только розовая полоса у края моря, разведчик выполз из комнатушки, отошёл дальше по берегу и принялся там возиться. Гундольф в это время в одиночестве скучал на берегу (старый Стефан чинил жабу и разрешил мальчишке помогать — как тот мог устоять?), так что от безделья решил поглядеть, чем это занят Кори.

Тот тоже решил что-то постирать, но делать это совсем не умел. То болтал вещь рукой в воде широкими движениями, то тёр её о мокрый песок.

— Ну ты и безрукий, — подытожил Гундольф, и разведчик даже дёрнулся от испуга. — Кто ж так стирает, да ещё в солёной воде? Не видел, что ли, мы с бельём возились половину дня, чего нас не попросил? Давай сюда, там ещё вода осталась, помогу тебе.

— Мне помощь не нужна, — сердито сверкнув глазами, ответил Кори.

А сам даже перчаток своих не снял, чудак человек. Хотя, может, решил их так постирать, прямо на себе.

— А я говорю — давай! — сказал Гундольф, начиная сердиться. Будто этому сопляку часто помощь предлагают, что он отмахивается! И сам, видно же, не справляется, к чему глупое упрямство?

Он уже потянул вещь к себе, невзирая на сопротивление, но тут подошла Эмма. Уж неясно, что ей за дело оказалось до пришлого разведчика, только Гундольфа она отослала, а тряпки эти — он видел позже — стирала сама. Кори ушёл в каюту.

Гундольф сидел на плоском камне, хранящем ещё тепло дня, и глядел, как небо, темнея, сливается с морем. Даль окутала лёгкая дымка.

Вот и миновала половина срока. Ещё столько же — и домой. Он рвался оттуда, чтобы не видеть Грету, а теперь всё бы отдал, чтобы вернуться. Ему не нравился ни этот иссохший мир, ни эти скучные чужие люди. Начинали раздражать пустые дни.

Шептались о чём-то волны, и казалось, вот-вот выйдет разобрать их слова. А людские голоса уже почти не слышались, с наступлением темноты поселенцы уходили спать, огонь тут не жгли зря. Лишь в одной каюте светилось окошко — это разведчик трогал светляка без разрешения. Гундольфу было не жаль, а всё-таки позже он побеседует с парнишкой на этот счёт.

Кто-то спустился по трапу, прошёл по причалу, направляясь сюда. Когда человек подошёл ближе, Гундольф разглядел, что это Эмма. Она что-то несла и протянула ему.

— Держи, ей отдашь.

Руки машинально приняли вещи — это оказалась стопка свежего белья, не до конца просохшего. А затем уже возникли вопросы.

— Кому — ей? — переспросил Гундольф, не понимая. Он ведь с местными близкой дружбы не завёл, с чего бы его о таком просить?

— Ты с ней ночуешь в одной каюте и не разглядел ещё, что она не парень? — усмехнулась Эмма. — Мне она не открывает, велела оставить у двери, а я пачкать не хочу. Ржавчина не состирается потом.

— Да ошибаешься ты, — ответил Гундольф, когда прошло первое изумление. — Вот именно, что я бы разглядел!

Но когда он вернулся в каюту, больших трудов стоило не пялиться на Кори. Нет, всё-таки Эмма ошиблась, не может она оказаться права.

Глаза, конечно, у парня такие, что любую женщину украсят, да и борода пока не растёт, но на том сходство и заканчивалось. Слишком узкие бёдра, слишком широкие плечи, да и рост — Гундольф ещё не встречал девиц с себя ростом. И двигается Кори по-мужски, не плавно. Ни одна знакомая женщина не сидела так, расставив колени и опершись о них локтями. Даже эти поселенки, что ходили чаще всего в мужской одежде, держались совсем по-другому.

А главное, как бы он спрятал грудь? Её, Гундольф мог в том поклясться, у Кори не было. Да уж, если это вправду женщина, какая же она неказистая!

— Ты что так смотришь? — прервал эти размышления голос соседа.

— Да так, думаю о своём, — отвёл глаза Гундольф. — Я и не замечал даже, куда гляжу.

Из-за этой-то ерунды он долго лежал без сна. Рассердился даже — и так с появлением разведчика ни разу не выспался по-человечески, а тут ещё это. И надо было Эмме такое ляпнуть, чтобы он теперь голову ломал?

С соседней койки донёсся слабый стон. Видно, у Кори начинался кошмар. И что сниться-то такое может, чтобы орать каждую ночь?

Гундольф, вздохнув, поднялся. Одного его шага хватило, чтобы пересечь каюту. Он опустил руку на плечо, укрытое лоскутным одеялом, и глаза Кори распахнулись испуганно.

— Спи, девочка, — поддавшись внезапному порыву, сказал Гундольф. — Это только сон.

Выражение страха исчезло с лица Кори, глаза закрылись медленно, и дыхание вскоре стало ровным. И кошмар отступил, чтобы не вернуться этой ночью.

А Гундольф всё вертелся раздосадованно с боку на бок, терзаясь вопросами. Если это женщина, зачем она рядится? И почему к нему в каюту в первый день напросилась, хотя Эмма сразу предлагала рядом с ней устроиться? Разве не удобнее бы так было?

Ох, будто не о чем ему больше думать.