Тяжёлая реальность-3. Нестандартное мышление

Темный угол

Коридор тянулся узкой, почти задушенной кишкой между ярусами, как будто сам металл станции не хотел, чтобы здесь ходили живые. Он был слишком тесен, чтобы кто-то решился протащить по нему ящик или тележку. Он существовал только для прохода – редкого, случайного, словно сам воздух в нём отвык от дыхания.

Стенки – если их можно так назвать – представляли собой сросшиеся, кое-как подогнанные панели от разных эпох и разных конструкций. Одна матовая, покрытая мелкой сеткой трещин… Другая – с облупившейся краской, когда-то зелёной, теперь же ржаво-бурой; третья и вовсе была частью бывшего обшивочного щита, в котором зияли отверстия для давно снятых креплений. Всё это выглядело, будто кто-то лепил проход из металлолома, не заботясь ни о гармонии, ни о прочности.

Потолок низко нависал, со срезанными углами, под которыми жались старые кабели. Где-то они торчали наружу, обнажённые, и тихо потрескивали, словно скверные насекомые, готовые впиться в плоть. Иное место было залеплено клочьями изоляции, высохшей и серой, напоминающей мертвую кожу.

По полу кое-где валялись отвалившиеся куски обшивки, щепоть каких-то гаек, одинокая загнутая пластина. Здесь пахло железной пылью и чем-то ещё – старой гарью, которой давно не было, но воспоминание о ней въелось в воздух. Каждое движение отдавалось глухим эхом. Шаг… Скрип… Даже вздох звучал здесь так, будто его проглатывала сама станция.

Места, где стены сходились особенно тесно, были испещрены длинными рыжими потёками ржавчины, и они выглядели как застывшие ручейки крови. А где-то в глубине, в изгибе коридора, зиял перекошенный проём – сквозняк тянул из него холодом, словно из трещины в старой гробнице.

Стороннему наблюдателю могло показаться, что этот коридор жил какой-то своей, чуждой всему живому, жизнью. Лампы, вмонтированные кое-где, светили усталыми, жёлто-белыми всполохами, моргали и подрагивали, будто их мучили кошмары. И каждый, кто ступал сюда, чувствовал, что станция не просто стара, не просто собрана из обломков иных времён и миров, но хранит в себе что-то из прошлого – тяжёлое, темное, нераспавшееся до конца. Здесь всегда казалось, что шагнёшь чуть глубже – и коридор закроется за тобой, сомкнётся железным ртом и не выпустит обратно.

Тишина здесь никогда не была полной – она дышала трещинами и ржавчиной. Коридор жил вкрадчивыми, липкими звуками, словно сам металл не мог удержать в себе воспоминания.

Иногда где-то над головой тихо скрипел болт, который давно потерял свою резьбу и теперь едва держал пластину, вздрагивающую от малейшего сквозняка. Чуть дальше – протяжный стон старой балки, не то от сдвига металла, не то от собственной усталости. И всё это складывалось в тревожный, прерывистый хор – будто коридор сам шептал на языке железа и пыли.

Порой раздавался резкий щелчок от того, что где-то оголённый провод коснулся корпуса. Вспышки не было, но воздух мгновенно наполнялся резким запахом – горьковатым, жгущим, как от подожжённой изоляции. Этот запах задерживался надолго, тонкой дымкой висел у потолка, смешиваясь с тяжёлым амбре ржавчины, которая пахла мокрым железом, будто кровь, оставленная на воздухе.

Из тёмных ниш тянуло сыростью, и казалось, будто в глубине кто-то хранит воду в проржавевших баках. Там воздух был холоднее, пахнул гнилым пластиком, промасленной тряпкой, давно забытым инструментом. Иногда запах резко менялся. Вдруг на секунду прорывался дух машинного масла – густого, прогоркшего, с оттенком чего-то тухлого, словно масло пролили десятилетия назад, и оно впиталось в металл, в пыль, в саму память коридора.

Шаги редкого путника отзывались тусклым эхом. Но стоило остановиться, как коридор будто подкрадывался. Где-то в глубине начинал тихо шелестеть мусор, перекатывалась гайка, звякала упавшая капля с трубы. И любой попавший сюда, даже случайно, практически сразу понимал, что он здесь не один. Станция слушала. Станция отвечала на каждый его вдох.

Запахи и звуки в этом месте переплетались между собой, как слои старого сна. Сперва на языке появлялся привкус железной пыли… Потом появлялся привкус озона от дрожащего кабеля… Потом далекий металлический звон, будто кто-то коснулся прута, и отзвуки пошли по всему корпусу. Всё это создавало ощущение, что сам воздух в коридоре густ, тяжёл, и не дышится им по-настоящему – только терпишь, чтобы быстрее выйти.

Тот, кто впервые, или даже в сотый раз, вступает в этот узкий коридор, не сразу понимает, что с ним происходит. Сначала тело реагирует по-старинке – шаги становятся мельче, плечи как будто сами опускаются, чтобы не задеть потолок, дыхание стягивается в грудной клетке тонкой резинкой. Сердце начинает отбивать не шаги, а метроном – не ровно, а с каким-то испуганным рваным ритмом. В ушах появляется лёгкое гудение, будто кто-то застыл у самой раковины и тихо провёл пальцем по её краю. В этом месте даже время будто бы становится тоньше. Секунда растягивается и может растянуться на минуты. Поэтому каждый звук – скрип, капля, щелчок – кажется важнее, чем должен быть.

Зрение подстраивается, и становится иначе. Лампы мерцают, и пыль превращается в стаи крошечных мотыльков. Даже эти “мотыльки”, кажется, движутся не случайно. Словно они следуют за голосом, который коридор выдавливает из себя. Металлический стон… Щёлкнувшая пластина… Глубокий тянущийся звук, как медленно идущий смычок по струне. Тень от торчащих проводов иногда ложится прямо на ладонь и играет там, как будто пытается отвести её рукой от чего-то запрещённого. Глазами начинает казаться, что каждая панель – это закрытая дверь, каждое отверстие – глаз, и если смотреть достаточно долго, они начинают моргать в такт твоему дыханию.

Запахи здесь – предатели. Сначала это сухая, щедрая ржавчина, которая садится на язык и словно отрезает его кончик от прочих воспоминаний. Она приносит с собой привкус старых ран и затёртых железных монет. Через мгновение поднимается резкий, едкий запах подгоревшей изоляции – он режет мысль, как нож, и заставляет вспоминать электрическую искру детства. Игрушку, которая загорелась, и собственную руку, потрясённую ударом тока, и чей-то голос, кричавший “осторожно”. Затем появляется вкрадчивая сырость, запах застоя – он тянет из глубин памяти запахом болотца, старой лодки, промасленной тряпки, которой вытерли слёзы. Эти запахи накладываются друг на друга и создают у путешественника не запах, а целый фильм образов. В котором каждый вдох – отдельно взятый кадр, и в нём появляются лица… Дверные проёмы… Забытые цитаты…

Психика, подстёгнутая этими сигналами, начинает подделывать реальность. Звук капающей воды превращается в отзвук шагов. Скользящий по полу металл – в шорох длинного плаща. Простая тёмная ниша – в карман, где кто-то может спрятать свою злость. Изнутри в голову лезут неожиданные мысли:

“А что, если коридор просто хочет оставить здесь часть меня?” – И эта мысль не звучит как преувеличение, потому что всё вокруг кажется наполненным памятью чужих тел. Движения становятся более становятся нервными. Попавший в это место разумный проверяет карманы, гладит стену в поисках ненужного отверстия, сжимает перила, даже если их нет. Его пальцы и без того чувствительны, как языки старых часов. Тело экономит движения. Голова склоняется, плечи – пригибаются, колени – как бы уже приспособлены к тесноте. Но чем тише шаги, тем громче слышится коридор. Он отзывается на малейшее – шуршание ткани, легкое дыхание, дрожь ремня. Голос внутри головы, который обычно шутит или считает картинки в витрине, в таких местах превращается в сторожа. Он шепчет список опасностей… Он умаляет храбрость и увеличивает расстояние до выхода… И это не только страх – это аккумулированная интеллигентность места. Коридор прочитал тысячи поступков и знает, какие можно допустить, а какие – наказать.

Есть ещё физические рефлексы. Кожа на запястьях покрывается той самой, знакомой с детства “гусиной кожей”, волосы едва заметно встают дыбом от статического электричества, от прикосновения к оголённому проводу проходит тонкий, ледяной укол в пальцах. В горле образуется сухая пленка, будто кто-то зажёг внутри старую лампу и подслеповатый жар остается в ноздрях. Ноги подкашиваются иногда не от усталости, а от внезапного ощущения, что земля под ними – зыбучие пески… Плита может треснуть… Шуруп – вывернуться… И ты окажешься между слоями чужой истории, как между страницами, разорванными одна от другой.

И вот, выходит он на свет другого яруса, и первая мысль – что он вышел наружу. Но на одежде, на волосах и в своих ладонях он ощущает остаток влияния коридора. Тонкий аромат ржавчины, привкус окисленного металла во рту, эхо чьего-то щелчка, который всё ещё где-то там, в глубине. Эти остатки не покидают его быстро – они сползают с кожи на сон, и ночью коридор может прийти в снах и сказать по-своему. Что он видел… Кого запомнил… И тогда он знает, что это место не просто мрачное. Оно обладает памятью. Любит хранить фрагменты живых. И если один раз заплатишь ему своей минутой – он возьмёт ещё одну.

………..

Она лежала прямо на металлическом полу, словно забытая фигурка из другого мира, которая случайно упала сюда сквозь чужую трещину. Коридор, со всем своим ржавым нутром, мусором и хриплым дыханием кабелей, не был готов к такому соседству.

Эльфийка выглядела слишком живой даже в неподвижности, слишком чистой для того, чтобы принадлежать этому месту. Её тело – стройное, лёгкое, как выточенное из белого камня, – казалось, светилось мягкой тенью даже при дрожащем, тусклом свете ламп. Лёгкая броня – гладкая, гибкая, больше похожая на тонкий панцирь из полированного металлопластика – отражала этот свет кусками, оставляя на ней пятна серебра и золота. А под бронёй виднелся служебный комбинезон. Тёмный, утилитарный, но на её фигуре он казался сшитым почти по мерке, подчеркивая изгибы талии, длинные ноги, высокую грудь.

Её лицо, обращённое в сторону стены, будто противилось самому понятию “ржавчина”. Высокие скулы, чёткая линия подбородка, лёгкая утончённость – всё это было неуместно в коридоре, где царили перекошенные панели и гул старого железа. Губы её были слегка приоткрыты, в них оставалось дыхание, но не жизнь, – и даже так они выглядели мягкими, тёплыми, будто обещали слова, которые уже никогда не будут произнесены здесь. Кожа – светлая, почти прозрачная, с тем самым лёгким сиянием, которое всегда отличало эльфов от других рас. В дрожащем электрическом свете она походила на фарфор, на тонкий сосуд, случайно оставленный в подземелье. Чёрные пряди её волос рассыпались по полу, спутались среди мусора – гаек, обломков изоляции, тёмной пыли. Сейчас они лежали как чужая ткань, как роскошное покрывало, случайно брошенное на ржавые крошки металла.

Тело было ещё напряжено. Ведь удар парализатора сковал мышцы, и из-за этого её поза казалась неестественной. Вытянутые в стороны руки… Тонкие пальцы будто тянулись к чему-то, что она не успела схватить… Ноги, длинные и изящные, застывшие в полуразвороте, словно она сделала последний шаг, который так и не закончился. И именно это – остановленное движение – добавляло в её образ что-то трагически прекрасное. Красота в миге, который никогда не завершится.

Её глаза были всё ещё слегка приоткрыты. Зрачки застыли, обратившись в полупрозрачную зелень, как весенние листья, которые невозможно найти в этом железном чреве. Казалось, что в этих глазах застрял целый лес, и он тихо умирал под коркой ржавчины. Но эта зелень, даже потускневшая, всё равно оставалась вызовом – как будто сама природа смотрела на коридор и не принимала его уродство.

Запахи станции не коснулись её сразу. Она была как цветок, срезанный и положенный в глину. Всё вокруг пропахло железом, гарью, сыростью, но от неё веяло чем-то другим – свежестью, лёгким ароматом кожи и металла, но чистого, нового, как оружие, которое ещё не побывало в бою.

Она выглядела здесь чужеродно, как яркая звезда, которая упала в старый гроб. И именно это несоответствие – красота и хрупкость эльфийки на фоне мрачного коридора – делало её присутствие почти мистическим. Будто сама станция застыла, слушая её дыхание, даже если дыхания уже не было.

Коридор будто не выдерживал её присутствия. Как если бы внутрь его ржавого, исковерканного нутра вдруг вбросили кусок чистого, невинного света – и старые балки, панели, кабели не знали, как на это реагировать. Лампы, что до этого лишь моргали ленивыми жёлтыми сполохами, теперь начали мерцать чаще, словно пытались согнать с себя пелену сна. Их свет, хриплый, болезненный, ложился на кожу эльфийки и делал её ещё более нездешней. И при каждом таком всполохе казалось, что сама станция содрогается, старается спрятать её сияние в свои мрачные складки.

Звуки усилились. Там, где раньше гул и щелчки были случайными, теперь всё стало слишком организованным. Металл стен отзывался низким, протяжным гулом, будто ворчание в глубине горла старого чудовища. Капли, которые падали с трубы, начали отбивать ровный ритм, похожий на удары сердца, – то ли её, то ли самой станции. Даже кабели потрескивали громче, как если бы они спорили. Можно ли терпеть её красоту, вплетённую в эту уродливую утробу.

Казалось, что от всего этого даже воздух изменился. Сквозняки из вентиляции, что раньше бродили бесцельно, теперь словно собрались вокруг тела эльфийки. Они прохладой касались её кожи, трепали пряди волос, как будто станция пыталась на ощупь понять – что это за чужая вещь упала в её нутро. В одном месте запах ржавчины стал резче, почти удушливым, а в другом неожиданно отступил, позволяя тонко ощутить что-то чистое, хрупкое, как память о лесах, о листве, о сыром мхе. Это столкновение запахов делало воздух густым, почти осязаемым, как вязкая ткань, которую невозможно разорвать.

И именно в этой трепещущей атмосфере, где металл и пыль как будто спорили с её красотой, в глубине тени стоял он. Парень. Застывший так, словно сам превратился в ещё один элемент станции. Неподвижный… Сжатый в темноте, где слабый свет ламп едва касался его лица. Униформа на нём была такая же, как на ней – тёмный комбинезон, лёгкая броня. Но всё это выглядело немного чуждо, как чужая кожа. Она не сидела на нём, а висела, чуть перекошенная, словно он одел её поспешно, не по размеру, не по сути. На нём она была не символом службы, а маской, и эта маска трещала от каждой вспышки света.

В его руке можно было заметить парализатор. Он не был опущен… И не поднят. А завис в странном положении, будто застрял между действием и бездействием. Но этого и не нужно было – одного взгляда хватало, чтобы понять, что именно он и выстрелил. Именно из этой руки в её тело вошёл сгусток парализующего света, из-за которого она теперь лежит, красивая и неподвижная, в этом железном аду.

И то, как он стоял, только подчёркивало всю несостыковку. Он не был частью коридора, но и не был частью её. Словно станция, чьё нутро оживилось от её присутствия, теперь сжала его в свои тени и держала – не выпускала, не давала двинуться, потому что он был тем звеном, что связал красоту и смерть.

Лампы под потолком мигали всё чаще, звуки стен становились злее, воздух колол кожу. Казалось, сама станция, этот ржавый организм, пыталась проглотить его вместе с ней, проглотить их обоих, чтобы уничтожить саму возможность контраста. Её чистоту и его… Предательство? Но ситуация была не настолько однозначной, как можно было бы подумать.

Кирилл двигался медленно, будто сам воздух в коридоре сопротивлялся каждому его шагу. Лампы над головой моргали, вырывая из тьмы то его лицо, то руки, то какие-то тени на стенах. Потом он склонился над телом Сейрион, и в тусклом свете что-то металлическое блеснуло у её пальцев. Она не успела удержать этот предмет, выпустила его в ту же секунду, когда волна паралича пронзила её тело.

Кирилл наклонился ниже, и пальцы его сомкнулись на холодном металле. Он поднял предмет – и на лице его появилась ухмылка, злая и горькая, как трещина в старом стекле. В ладони лежал ошейник. Тот самый рабский ошейник. Он был не массивным, а наоборот – тонким, изящным, словно специально созданным, чтобы придавать подчинению вид украшения. Основа представляла собой гибкий обруч из тёмного металла, гладкого, почти зеркального. На первый взгляд он казался всего лишь частью униформы или украшением из простых, но дорогих сплавов. Но стоило присмотреться – и сразу становилось ясно. Это был не просто металл. Внутри него, под поверхностью, струились едва заметные жилки света – холодные, бледно-голубые, напоминающие венозную сеть. При каждом его движении они чуть подрагивали, как будто дышали.

Внутри обруча виднелись крошечные насечки – тонкие, как царапины, но образующие определённый узор. Это были магические линии, состоящие из переплетения древних символов и энерго-каналов, вплетённых в материю так, чтобы каждый зубец при соприкосновении с кожей вонзался не в плоть, а прямо в духовное тело носителя. Чуть выше замка находилась крошечная вставка из прозрачного кристалла. Даже в слабом свете коридора он светился ледяным сиянием, будто внутри его шевелилось что-то живое, холодное и безразличное.

Этот ошейник не просто ограничивал физическую свободу. Он ломал волю. Как только он застёгивался на шее разумного, его внутренние линии энергии – те самые, что соединяют мысли и тело – переплетались с узорами металла. Каждое сопротивление, каждый порыв к неподчинению отзывался внутри существа вспышкой боли, резкой, пронзительной, словно обугливали его собственное имя. Чем сильнее бунтовал носитель, тем крепче охватывали его магические нити, пока сопротивление не становилось невозможным.

Самое страшное было в том, что он не только наказывал. Он подчинял. Мысли, желания, чувства начинали сливаться с голосом хозяина. Сначала это похоже на простое внушение – тихий шёпот, от которого трудно отмахнуться. Но постепенно этот шёпот превращался в команду, которую тело выполняло само, будто в нём больше не осталось ни капли собственного выбора. Носитель подобного “украшения” смотрел на своего “хозяина” и понимал, что ненавидит его… Презирает… И даже желает убить. Но тело – улыбалось, склоняло голову, подчинялось. И в этом заключалось самое изощрённое издевательство ошейника. Он оставлял разуму способность чувствовать всё унижение, но лишал его возможности действовать вопреки.

Кирилл долго смотрел на эту тонкую, хищную вещицу, лежащую на его ладони, и ухмылка его расширялась. Теперь всё было ясно. Сейрион приготовила подобный подарок именно для него. Она улыбалась, разговаривала, держала парализатор так, словно он был оружием справедливости… Но в её другой руке уже был готов этот обруч. И стоило бы ему упасть – и хрупкая эльфийка застегнула бы эту гадость на его собственной шее. И тогда не он стоял бы сейчас над ней с оружием в руках. Он лежал бы сам, скованный чужой волей. Раб в униформе, лишённый выбора.

И эта мысль сейчас не пугала Кирилла. Она его злила и, вместе с тем, наполняла ядовитым чувством превосходства. Ведь он оказался умнее. Его хитрость… Его осторожность… И то, что он заранее повредил систему энерго-магических линий в парализаторе, сделав его нестабильным… Вот что спасло его от рабской петли. Если бы не эта предосторожность, сейчас на холодном полу валялся бы он, сведённый судорогами, а она – застёгивала бы кристаллический замок на его горле.

А теперь всё наоборот. Она – неподвижна. Её красота исковеркано лежит на грязном металле. А в его руке – её оружие… Её тайна… Её предательство. И теперь эта тонкая вещица могла стать его собственным инструментом.

Кирилл стоял над ней как судья над приговорённой бумагой и медлил так, словно время в этой части станции тоже умудрилось принять сторону металла. Он смотрел на ошейник в своей ладони не как на предмет, а как на предложение – холодное, хитрое, с едва слышным шёпотом обещаний. В тусклом свете ламп кристалл на замке вспыхивал и затухал, как глаз ночной птицы. Тонкие жилки энергии, вплетённые в обруч, казались теперь не просто линиями, а венами намерений.

Мысли проносились в нём быстрыми кадрами – практичным, скрупулёзным монтажом. Сломать – и уничтожить возможность кого-то ещё поработить… Надеть на себя – и проверить, как работает механизм… Сохранить – и продать, обменять, использовать как валюту в грязных палатках рекрутеров… Надеть на неё – и обратить её собственную хитрость против неё самой… Каждый вариант звенел в его голове разными нотами: разрушение – щелчок, самоунижение – холод, сохранение – шорох мешка с монетами, надевание на неё – сладкое, ядовитое удовлетворение.

Он вспомнил, как она держала парализатор. Как её пальцы дрогнули почти по-неверию. Как план был тонок и красив, как её лицо при мысли о том, что он вдруг окажется связан и унижен. Эта мысль – что она готовила цепочку, где он должен был быть звеном – раздула в нём не просто гнев, но острую потребность уравнять счёт в форме зеркала.

“Раз она хотела нарядить меня, – думал он, – пусть сама примерит свой подарочек.”

Расчёт в его душе победил всякую жалость. Это был ответ. Не наказание. И не акт мести ради боли. Это была демонстрация власти, язык, которым можно читать и писать на этой станции.

Он присмотрелся ещё раз к этому не привычному ему предмету. Потом перехватил ошейник пальцами, взяв его по удобнее. Металл был холоден, почти скользок, словно под ним пряталась вода. Лёгкое биенье под ладонью означало, что устройство живо. Оно не просто мёртвая петля. Кристалл мигнул, отзываясь на близость её шеи. Тонкий узор внутри замка отразил в себе её лицо – и в этом отражении Кирилл увидел не только её красоту, но и её замысел. Это отражение выглядело теперь как приглашение.

Практические детали тоже требовали решения. Если надеть на неё – нужно было убедиться, что замок сработает при первой же активации. Нужно было это “украшение” закрепить так, чтобы не дать ей шанса сорвать его в момент пробуждения. Нужно было не забыть, что парализатор мог дать сбой, и что устройство могло иметь непредсказуемые последствия на пересекающиеся энерголинии станции. Он учёл их тихим счётом в голове и отбросил моменты, требующие сложных манипуляций. Сейчас его цель была проще. Провести этот весьма символический акт наказания. Быстрый… Точный… Неизбежный…

Он наклонился ближе. Холод кристалла коснулся её кожи, и по горлу пробежал дымчатый след – малейшее прикосновение, и он почувствовал, как становясь ближе, устройство словно “нюхает” её. Сжимает в памяти ритм её сердца, влажность кожи, бледность кожи щек. Кирилл думал об этом как о разговоре. Он вкладывал в ошейник вопрос, и хотел услышать ответ, но ответ должен был быть не в словах, а в послушании.

Он медленно провёл обручем по её шее. Лёгкая броня звякнула где-то в стороне, кабель на потолке тихо вздохнул, а под ним – между его пальцами и её кожей – произошло то, что можно было назвать только нежностью хладнокровного зверя. Металл прикоснулся, обнял, и застыл в предвкушающем щелчке. Сам щелчок – маленький, почти деликатный – разрезал воздух как крошечный молоточек по стеклу. Кристалл в замке вспыхнул ярче, как будто внутри него внезапно пробудился карандаш света.

Она слегка дернулась. Это была не боль – парализатор держал её мышцы неподвижными, но в полуприкрытых глазах мелькнуло что-то – то ли удивление, то ли возмущение. Кирилл на мгновение застыл, вглядываясь в эти мельчайшие признаки. В этот момент ошейник начал своё дело неоформленным голосом. Через крошечные каналы в металл вошли линии силы, и он почувствовал, как вокруг него, в этой скромной тени, пространство начало принимать новый тон – тон подчинения.

В его голове промелькнули картины возможного использования. Заставить её говорить… Послать её к тем, кто считал её союзницей… Показать всем на этой станции, как легко ломается прямо на глазах гордость эльфов, всего лишь одним нажатием… держать её в клетке, пока не найдёт выгодную цену… Водить с собой как доказательство того, что он тоже умеет играть чужими законами. Сейчас он видел всё это именно как инструмент… Как валюту… Как язык устрашения… И даже как средство превратить чужой замысел себе на пользу.

Когда замок этого приспособления окончательно встал на место, Кирилл позволил себе улыбнуться – не яростно, а тихо, и даже как-то удовлетворённо. Он не торопился ставить окончательную метку. Вкушая момент, он дал себе право на сцену. Станция вокруг будто притихла, лампы затаили мигания, и даже искривлённые панели казались внимательнее. Ему хотелось, чтобы она очнулась именно в этом помещении и сама увидела то, как её собственное украшение сжимает её шею. И делает её саму тем, кем она хотела сделать других.

Потом он опустился на одно колено, положил руку на её лодыжку – не в жесте заботы, а как знак владения – и шепнул, будто намереваясь оставить память:

“Пусть сама примерит своё украшение.”

И в этом шёпоте не было жалости. В нём было только расчётливое спокойствие человека, который поймал врага на крючок собственной удочки и теперь решает, что пойманного можно лечь изучать, как редкое существо в лаборатории, или – использовать для того, чтобы переписать правила игры.

Некоторое время Кирилл стоял над ней, и мысли его вязались не в череду – они плели практически целый гобелен из появившихся у него возможностей. Каждый вариант имел свою тяжесть, свой запах. Быстрый барыжный обмен – запах денег и дешёвого рома… Учеба и эксплуатация – запах машинного масла и потёртых карт… Продажа флотским рекрутёрам какого-нибудь из соседних государств – запах официальных портов, официальных печатей и риска… Использование знаний – запах сгоревшего кофе в комнате с симуляторами и долгих ночей у приборных панелей… Всё это было как набор инструментов на столе хирурга, и он с жадностью рассматривал каждый.

Он видел первый путь – продать такой “трофей”. Быстрая операция. Пару слов в нужном закутке… Тёмный коридор… Двое торговцев… И уже униформа другого разумного сидит на его теле, а в кармане – звенят те самые немного странные, но принятые здесь монеты – империалы. Это освобождало бы его от излишней ответственности. И даже в чём-то, может хотя бы частично, устраняло риск преследования со стороны Империи эльфов. Но мысль о лёгкой прибыли скользнула по нему холодом. Кому отдашь такое сокровище? Кому доверишь ошейник, когда тот же ошейник может стать рычагом? Кто даст столько, сколько стоят её знания? Торговцы – голодные, но только до быстрой выручки. Они распиливают ценность на куски и оставляют за собой лишь запах дешёвой наживы.

Другой путь – долгий и расчётливый. Она – кадровый офицер военного флота эльфов. Это не просто навык. Это фактически полноценная система координат. Имперские офицеры держат в голове карты звёзд, кодовые фразы, протоколы посадки, минуты запуска, привычки адмиралов и слабости конкретных корабельных систем. Один такой обученный разумный – это ходовая информация о маршрутных коридорах, о том, где хранятся резервные реакторы, как обходятся энергосетевые защиты в гибридных кораблях. Он видел перед собой не тонкую тельную силу, а ключ – ключ к карточным дверям, к закрытым мастерским, к симуляторам, к сейфам с черновыми записями.

Ещё он знал цену знаниям. Обучившись у неё пилотированию – не только читать приборы, но чувствовать корабль как продолжение тела – он мог бы получить свободу от мелкого шантажного ремесла станции. Один раз научившись, он мог забраться на полузабытый склад, украсть какое-нибудь оборудование, и продать его же хозяину на черном рынке как найденный трофей… Или, что важнее, уйти сам. И не только уйти. Но и управлять каким-нибудь корабликом, направляясь туда, куда никто из местных и не мечтал попасть. Сейрион могла научить его читать язык техно-магии, распознавать слабые точки в энергетических узорах, объяснить, где спрятаны слепые пятна станции, показать, как встроить энерго-струю в микрорельсу и обойти охранные цепи.

Он думал ещё и о способе извлечения подобных секретов. Нельзя было просто сесть и ждать, пока она заговорит. Надёжнее было воплощать такой план по частям. Сначала – контроль. Держать ошейник как молчаливый пульт, как иголку в ладони, чтобы любое непокорство внезапно обрывало попытки. Затем – симуляция доверия. Показать мягкость… Протянуть чашку воды… Говорить тихо и спокойно. И даже позволить ей думать, что она всё ещё хитрее, чем он. Когда она начнёт говорить, а офицеры говорят, когда чувствуют угрозу и когда пытаются выстроить план, он будет слушать и фиксировать то, что ему впоследствии может пригодиться. Те же акценты на названиях систем… Имена командиров… Номера кораблей… Коды мест состыковки… Всё это может оказаться полноценной валютой, что будет даже дороже тех самых империалов.

Также он тщательно взвешивал и все возможные технические риски. Ошейник работал на переплетении магии и материи. Он видел жилки света в металле и знал, что просто так отключить его нельзя. Разломать – значило потерять весь корпус знаний, а ещё и дать ей шанс умереть. Магическое устройство могло ответить разрушением духа или энергозазором. Надеть на неё – означало удержание власти, но и ответственность. Кто-нибудь мог отследить метку ошейника, и тогда Империя эльфов может начать искать того, кто “позволил” себе помочь исчезнуть её офицеру. Пусть даже беглому. Сохранить – значит хранить опасность рядом с собой. Такой ошейник мог стать полноценной буровой вышкой, ожидающей взрыва. И тот, кто носит его, всегда ходит под прицелом.

Он видел и политическую игру. Как ни крути, но Сейрион – лицо Империи. Если он сможет заставить её выполнить маленькую услугу – сказать пару слов в нужном эфире, передать логи – то его имя может всплыть в нужных уличных сводках. Можно было инсценировать её бегство и подать информацию в контрабандные сети как “пойманный кадр Империи”, продав её знания крупным игрокам. Тем же пиратам, капитанам-одиночкам, которые хотят научиться навигации среди магических штормов. Лидерам какого-нибудь подполья, если здесь таковые имеются, и которые ищут, кого посадить на захваченные шлюзы… Инженерам, ищущим мастера для ремонта гибридного реактора. Так как в таких местах нужен технически подкованный персонал, который не жалко… Каждый из них платил бы по-разному. Кто-то деньгами… Кто-то технической помощью… А кто-то даже защитой и местом в новом месте или даже мире.

Ещё была человеческая цена. Он знал, что держать разумного в подчинении – значит принимать на себя тяжесть потенциального предательства. Так как даже не смотря на то, что он заранее предполагал нечто подобное, сейчас внутри него играла горечь от самого осознания её замысла. Ведь она приготовила ошейник для него. А значит, она считала его слабым или предсказуемым. И сейчас он мог бы отомстить ей фактически мгновенно. Дав ей самой почувствовать ту же беспомощность. Но мщение – оно сиюминутное, и не кормит завтра. Выгоднее было взять от неё не чувство вины, а знания. Один урок по пилотированию… Один план спасения склада… Один пароль от шлюза… И он получил бы куда больше, чем любой быстрый удар.

Придя к таким выводам, он составил в уме последовательность шагов, хладнокровно и ясно. Сначала ему нужно усилить контроль. Не ломать ошейник, не отключать, а закрепить. Убедиться в том, что на нём нет каких-то маркеров, что позволят посторонним удалённо контролировать его, но оставить за собой возможность шока на малейшее непослушание. Затем – приготовить убежище для себя. Тихое помещение, где не глушат маг-следы. А рядом – заряженный изолятор, чтобы её парализатор, даже с повреждёнными линиями, не мог внезапно дать икру. Ведь даже само его присутствие заставит посторонних задуматься над тем, стоит ли провоцировать того, кто явно умеет использовать подобное оборудование. Тем более, что внешне его неисправность практически не заметна. Третье – в заранее подготовленных условиях начать добычу полезной информации. Действуя мягко, как отмычка. Попросить рассказать о каком-то рейде… О процедуре техобхода… О том, кто пускает корабли на стыковку… Каждое же её слово тщательно фиксировать… И осмысливать… Четвёртое – практическое. Превратить её работу в своё обучение. Сидеть рядом, держать руку на рычагах управления, и смотреть. Запоминать… Расспрашивать о тонкостях. Перерывах. Поворотах. Даже о том, как корабль “дышит” при сбросе излишнего конденсата. Пятое – сеть. Постепенно, с её помощью, он должен выйти на разумных, которых здесь тоже иногда называют “людьми” без привязки к расе, готовых платить за информацию. Какие-нибудь мастера контрабанды… Мастера симуляторов… Механики, способные клонировать часть её знаний в искусственный модуль… Шестое – план “выхода”. Когда выйдет срок – продать как трофей или использовать как ключ. Позже он решил, что лучше с ней сделать. Но пока что он склонялся к тому, что лучше не продавать сразу. Держать – и использовать. Продать можно всегда, но продать навсегда – значит упустить шанс стать больше, чем мелкий торговец. Шанс стать управляющим судьбой… Своей собственной… Возможно даже какого-то корабля. Это было уже не столь существенно.

Всё это думалось холодно, почти научно. Но были и тени эмоций. Мелкая гордость от ощущения власти… Та же горечь, от которой ему хотелось показать, что он сильнее… И тихая осторожность – чувство, что игра с живым офицером Империи – это не шахматная партия у костра, а бой в узком лабиринте, где один неверный шаг может привести к катастрофе. Он знал и про моральный счёт. Чем дольше он держал её в подчинении, тем, вполне возможно, сложнее ему самому будет потом смотреться в зеркало. Но Кирилл не был философом. Он был практиком. В этом коридоре, где даже сама эта старая космическая станция сама умела хранить тайны, он понимал, что смелость – это не броский порыв, а расчёт на годы.

Мысленно вздохнув, он медленно провёл взглядом по её лицу – по фарфоровой щеке, по тонким губам, по полузакрытым векам – и в этом взгляде было не сочувствие, а окончательное решение. Пусть она сама примерит своё творение. Пусть она станет инструментом, через который он вытащит из Империи то, что ей не следовало приносить в этот мир. Дисциплину флота… Возможно даже какие-то карты, коды, привычки и – если повезёт – любовь к полю, где металл и магия говорят на одном языке. Он уже слышал, как в его голове складывается весь этот план.

Кирилл поднялся, инстинктивно отряхнул ладонь от пыли и направился к тени, где сейчас лежала, сумка с инструментами, с которой он сюда пришёл. Решение было принято. Он бы не ломал ошейник и не продавал её за считанные монеты. Даже в виде этих самых империалов. Он действовал с расчётом на более длительное “сотрудничество”. Собирал знания… Вскрывал привычки… Плёл связи. Сейрион должна была стать его проводником в этом странном мире, и чем дольше он будет держать контроль над её действиями, тем больше у него будет шансов превратить один острый, сделанный на скорую руку план в целую дорогу.

Снаружи, в тонкой трещине между ярусами, коридор вздохнул, будто соглашаясь с его решением. Тусклые потолочные лампы слегка подмигнули, и воздух вновь собрался в вязкую, готовую к дальнейшим шагам ткань.

Потом Кирилл присел у стены, опершись спиной на её прохладный металл, и позволил себе редкую паузу. Рядом на полу, в полумраке мигающих ламп, всё так же лежала Сейрион – неподвижная, красивая, словно живое противоречие этому коридору. Её дыхание было ровным, хоть и чуть прерывистым, мышцы дрожали под остаточным действием парализатора, но она уже постепенно приходила в себя. И он знал, что уже недолго осталось до того момента, когда её глаза распахнутся. Надо было решить, что дальше. Мысли роились, жгли виски.

“Куда меня вообще занесло?” – В этот момент промелькнуло в голове парня. Он, обычный парень, пусть и с опытом выживания на Дикой планете, теперь стоял на ржавой станции гоблинов, в кишках которой можно было потеряться, как муха в паутине. Снаружи – рынок, странный и опасный, где торгуют всем. От старых винтовочных стволов до живых и даже разумных существ в клетках. А у него – ни денег, ни связей, ни хоть какой-то уверенности в завтрашнем дне. И всё же – шанс был. Он ощупывал его мысленно, как воришка ощупывает ключи от чужого дома в кромешной темноте.

Первым делом – нужны средства. Хоть что-то, чтобы купить паёк, арендовать койку, оплатить мелкие услуги, которые на таких станциях решают всё. Эта эльфийка – офицер, да, но пока от неё не возьмёшь знания, она балласт, а не ресурс. И к тому же она уже “подчистила” даже свои карманы – деньги, что она стащила у стражи на флагмане, почти все ушли. На еду, на жалкие побрякушки, на мелкие расходы. Даже на тот самый ошейник раба. Всё, что осталось – крохи. Значит, придётся продавать. И если не эльфийку, то что?

Он мысленно прошёлся по пространственному карману. Там были кое-какие инструменты, пара примитивных артефактов, обломки с Дикой планеты. Но главную ценность представляли шкуры. Те самые, что он выделывал собственными руками, сидя у костра, сдирая мясо с грубой кожи монстров и вычищая её до последнего слоя. Грубые, да… Не фабричная работа, не гоблинские или эльфийские мастерские. Но каждая такая шкура была уникальна. Несла на себе рисунки и оттенки, которых не воспроизведёт ни один магический пресс. И он сразу решил отложить несколько из них. Одни из первых. Не самой лучшей выделки.

Одна была серая, словно из чистого металла, и при свете лампы давала лёгкий голубоватый отлив. Другая – жёсткая, с узором, похожим на трещины высохшей земли, но при этом прочная, словно кольчуга. Третья и вовсе была полупрозрачной, словно соткана из жил и тончайших нитей, и в ней угадывался странный внутренний свет – остаток животной магии, ещё “теплой”.

Их было не так много, но они были разнообразны, и главное – настоящие. Ручная выделка, без магических ускорителей, без химических ванн. В мире, где везде использовались фабричные методы, ручной труд, особенно связанный с добычей на опасных планетах, ценился куда выше. Торговцы любили такие вещи – за их “историю”. Каждый кусок можно было продать не только как материал для доспеха или украшения, но и как реликвию. Ведь это была шкура монстра, убитого собственноручно в дикой глуши.

Кирилл даже представил, как какой-нибудь толстый перекупщик будет пересчитывать монеты, ворча, но всё же соглашаясь заплатить выше средней цены. Или как мастер-ремесленник проведёт ладонью по грубой коже и пробормочет:

“Такие вещи больше не встретишь.”

Размышляя над этим, он задумчиво прищурился. Да, это могло стать его первым шагом. Продавать все шкуры сразу – глупо. Нужно пустить часть, чтобы получить стартовый капитал. Остальные приберечь. Они ещё сыграют роль – может, как взятка, может, как товар для обмена, а может, как “подарок” тому, кого стоит расположить к себе.

Он откинул голову на холодную стену, слушая, как где-то в глубине станции гудит воздух, и криво усмехнулся. Выходило, что всё, что у него есть для старта новой жизни в этом проклятом переплетении магии и технологий – это шкуры зверей, снятые собственными руками. И – эльфийка в ошейнике, которая скоро откроет глаза.

Он сжал пальцы на металлической дуге ошейника. Средства… Потенциальные враги и даже союзники… Знания… Выход… Всё ещё впереди. Но начинать придётся отсюда. С грязного коридора, с вялых огней ламп, с запаха ржавчины и собственной изобретательности…

……….

Сначала это был лишь дрожащий вдох. Грудь молодой эльфийки медленно вздрогнула, рёбра раздвинулись, и воздух станции – тяжёлый, ржавый, пахнущий озоном и пылью – впервые за долгое время прошёл в её лёгкие. Её веки дрогнули, словно у того, кто спит и никак не может проснуться из дурного сна. Потом раздался резкий выдох, полный боли и раздражения, словно организм сам осознал тот факт, что что-то пошло совсем не так, как планировалось.

Она очнулась как будто медленно выныривая из густого, тягучего тумана. Веки дрогнули, ресницы дрожащей тенью скользнули по коже щёк. Первое ощущение – холод жёсткого пола под спиной, и сырость воздуха, отдающая железом и чем-то гниловатым. Затем пришла вторая волна – боль. Она прошла по телу словно десятки игл, остаточное эхо парализующего заряда. Пальцы дернулись, мышцы послушно не откликались, но она знала – тело постепенно возвращает себе контроль.

И тут, почти одновременно с возвращением сознания, Сейрион почувствовала давление. Оно не было физическим – ни рук, ни оков. Но словно в глубине груди, в самом сердце её сущности, защёлкнулся тугой замок. Она резко вдохнула, глаза распахнулись, и взгляд – прозрачный, зелёный, как весенняя листва – упёрся в металлическое нутро коридора. В углу зрения блеснул тусклый серебристый ободок – и она всё поняла.

Всё ещё не веря в это, Сейрион слегка пошевелилась. Тело отзывалось медленно, с трудом, будто каждое сухожилие обмотали железной проволокой. Ноги не слушались, руки дрожали. Но всё же пальцы сумели согнуться, заскрести по грязному полу, нащупав лишь холодные пятна конденсата и обломки пластика. Она попыталась рывком подняться – и мир качнулся, ударился о неё лампами и звуками. И наконец-то её глаза раскрылись.

И первое, что она увидела, это мрак коридора. Мигающий свет… Ржавые трубы, стекающие чёрными полосами влаги… Второе – он. Кирилл. Сидящий чуть поодаль, в тени, с холодным прищуром и парализатором в руках. Он не скрывал себя. И её память, ещё не до конца собранная, мгновенно сложила всё в цельную картину. Его усмешка в ответ на её провал… Выстрел… Обжигающий свет… Пустота в теле… Он. Он был тем, кто свалил её в эту грязь.

Даже не пытаясь что-то осмыслить, возможно именно из-за вбитых в неё инстинктов, молодая женщина рванулась к нему. Сейрион, несмотря на остатки паралича, попыталась вскочить, броситься на него. Выбить оружие… Хотя бы ударить ногой в это ненавистное лицо… В её движениях всё ещё чувствовалась военная выправка, отточенные рефлексы офицера. Но в тот же миг что-то сжалось вокруг её шеи.

Ошейник. Холодный, тяжёлый, незнакомый металл внезапно обжёг её, будто только что раскалился. Не боль… Нет… Кое-что похуже… Это был внутренний удар. Из глубины. Словно кто-то резко потянул за невидимые нити её сознания. Мысли, ещё секунду назад острые и яркие, зазвенели пустотой, стали вязнуть, как ноги в болоте. Она почувствовала, как гнев в груди вспыхнул – и тут же захлебнулся, превратился в бессильное дрожание. Её тело всё ещё рвалось вперёд, но каждая мышца подчинялась чужому ритму, чужой воле, будто в её движениях теперь проложили новые, невидимые маршруты.

Она дернулась ещё раз, почти вскинула руку, но пальцы сжались в кулак – и… Расслабились. Пальцы разжались сами, предательски, вопреки охватившей её ярости. Колени подогнулись, и она осела на пол. Дыхание сбивалось. Горло перехватывало невидимое давление. Ошейник жил своей собственной жизнью. Он не просто сидел на шее – он словно впивался в её разум, в саму ткань сознания, отсекая гнев, перекраивая приказы тела.

Глаза её расширились. Ярко-зелёные, полные огня, они метнули в Кирилла взгляд, который должен был прожечь насквозь. Взгляд воина, офицера, того, кто привык повелевать, а не подчиняться. Но вместе с этим в глубине вспыхнула тень ужаса. Она почувствовала, что не может сопротивляться. Она могла хотеть, могла рваться, могла проклинать его в мыслях, но её тело уже принадлежало не ей.

Кирилл встретил этот взгляд спокойно. Не отвёл глаз. Не дрогнул. Его лицо было твёрдым, даже жестоким, и в уголке губ мелькнула едва заметная тень ухмылки – не радостной. Нет… Скорее… Холодной. Констатирующей факт случившегося:

“Теперь ты подо мной.”

И сейчас он пристально наблюдал за тем, как её дыхание становится чаще. Как грудь высоко поднимается. Как мышцы борются с невидимой волей ошейника. И он понимал – в этой борьбе она обречена. Ошейник не даст ей шанса.

– Пробуй. – Тихо сказал он, глядя прямо в её глаза, будто проверяя, сколько ещё сил в её сопротивлении. – Дёргайся… Кричи. Всё равно это не изменит сути. Ведь именно это ты хотела сделать со мной? Так что не удивляйся тому, что твои же желания повернулись против тебя. Я только воплотил их в жизнь. Чтобы ты сама прочувствовала это.

Его голос, спокойный и низкий, только усиливал давление. Словно он и сам был продолжением ошейника. Его волей. И Сейрион ощутила это. Её губы дрогнули – она хотела что-то выкрикнуть, оскорбить его, обещать месть. Но рот не открылся. Горло сдавило. Ошейник не позволил проявить то, что могло бы даже просто означать сопротивление.

Она вновь ударила его взглядом – и в этот раз в нём было больше ярости, чем страха. Но за этой яростью уже таилась тень беспомощности. Она знала, что проиграла.

А Кирилл… он сидел так же спокойно, и лишь глаза его чуть блестели – не от злорадства, а от понимания, что с этой минуты расклад изменился. Теперь не он зависел от её воли. Теперь она принадлежала ему.

Осознав это, она снова дёрнулась, резко – насколько позволяли окаменевшие мышцы. Руками потянулась к собственной шее, и кончики её ухоженных пальцев почти коснулись холодного металла. Паника мгновенно заполнила её грудь, дыхание стало резким, учащённым. Она и сама прекрасно понимала, что это за вещь, и понимала, ЧТО теперь значит каждый её вздох.

– Ты… – Голос сорвался, звучал хрипло, но в нём всё ещё чувствовалась ярость. Её взгляд снова резко метнулся на Кирилла. В её глазах сверкнула ненависть, ярость, гордость, уязвлённая до глубины души. Она резко попыталась подняться, шагнуть к нему, рвануться, вцепиться хоть в горло, хоть в руку с оружием. В ней снова взыграла агрессия офицера, бойца, того, кто привык действовать, а не быть жертвой.

Но в тот же миг ошейник также ожил. По её телу прокатилась волна, похожая на сжатый приказ, будто чужая воля скользнула по нервам, и каждая клетка её плоти дрогнула. Сталь чужой команды вошла в неё – подавляюще, хладнокровно. Она почувствовала, как ярость ломается, как гнев сминается в грудной клетке и вязнет, превращаясь в бессильное рычание. Колени подкосились, дыхание сбилось, глаза дрогнули – и в них впервые появилось то, чего у неё никогда не было в бою. Растерянность… И паника…

Она смотрела на него, прикусив губу до крови. Сердце стучало как сумасшедшее. Она хотела плюнуть ему в лицо, выругаться, хоть как-то показать, что не сломана. Но пальцы рук предательски расслабились, тело замерло, подчинившись этому невидимому давлению.

Кирилл же всё также сидел напротив, не отводя от неё своего пристального взгляда. В его глазах не было ни сожаления, ни смущения. Лишь холодное, тяжёлое спокойствие, чуть ироничное, будто он уже заранее предвидел её вспышку. Он наблюдал, как яростная офицер эльфийского флота, гордая, независимая и красивая, в одно мгновение лишается власти над собой. И в его взгляде сквозило то, что её бесило ещё больше: он был хозяином ситуации.

Мгновение тянулось, словно вечность. Её дыхание рвалось в коротких вздохах, глаза метались, и каждый раз, когда она пыталась вновь возмутиться, ошейник мягко, но жёстко вбивал в неё чужую волю. А Кирилл… лишь слегка склонил голову, встретил её взгляд – и ухмыльнулся. Он явно выждал, пока её очередная попытка вырваться окончательно захлебнётся в пустоте, оставленной ошейником. Он видел, как дрожат её губы, как зелёные глаза метают искры, но уже бессильно. Её гордая осанка, ещё секунду назад напоминавшая воина, теперь сломана этим куском металла на шее.

Потом он поднялся и сделал шаг ближе – медленно, нарочито спокойно, словно подчёркивая, что теперь он может позволить себе любую скорость, а она будет вынуждена ждать и терпеть. Поднял руку, но не для удара – просто позволил пальцам лениво скользнуть по ободку ошейника, будто проверяя его прочность.

– Ну вот и всё, красавица. – Сказал он негромко, но голос его прозвучал в гулком коридоре особенно ясно. – Ты хотела примерить это на меня? А в итоге сама стала… Вещью… Или, как там у вас, у эльфов, о подобных разумных говорят? Игрушка? Ну, как? Приятно ощущать себя вещью?

Он прищурился, наблюдая за тем, как она сжимает зубы, не в силах ответить. Её взгляд горел ненавистью, но подчинение всё равно прорывалось сквозь каждую попытку сопротивления.

– Знаешь, что самое забавное? – Продолжил размышлять Кирилл, слегка наклонившись чуть ближе, чтобы видеть каждую тень эмоций на её лице. – Ты ведь офицер Империи эльфов. Умная. Обученная. С кучей полезных знаний… А сейчас – моя собственная помощница. Хочешь ты того или нет.

При этих словах его ухмылка стала немного шире.

– Я могу продать тебя первому встречному торговцу… Могу заставить тебя служить мне… Могу даже использовать твои знания, чтобы управлять этими железными монстрами, что вы зовёте кораблями… И, самое приятное… Всё это будет твоими же руками.

Он чуть отклонился, выпрямляясь. В голосе его появилась ленивость, опасная и насмешливая.

– Так что подумай, Сейрион. Как следует подумай. Лучше тебе быть для меня полезной. Тогда ты проживёшь дольше. А если решишь ломаться… – Его взгляд опустился на ошейник и снова вернулся к её глазам, – …он быстро тебя переубедит.

Он сделал шаг назад, давая ей чуть воздуха, и спокойно добавил:

– Ну, а теперь… давай посмотрим, насколько ты умеешь слушаться приказов.

В её голове всё смешалось в один густой, подвижный ком – обрывки приказов, образы мостиков и приборных щитов, скользящие лица сослуживцев и холодный серпантин корпуса флагмана, где она стояла когда-то с гордо выпрямленной спиной. Сердце колотилось как молот, но удары его были притуплены – ошейник словно ставил каждую мысль на счётчик, взвешивал её и возвращал обратно уже изменённой.

Первые волны ощущений – унижение и шок – накрыли её одновременно. Унижение – потому что всё её тело, выученное командовать, оказалось беспомощным перед бездушной работой чужого, пусть даже магического устройства, которое ещё не так давно сама хотела использовать. Шок – потому что рука, дернувшая спуск, принадлежала не штурмовику без маски, а этому парню с неприметным лицом, чьё имя теперь вонзилось в её память с горечью предательства. Она видела, как он лениво проводит пальцем по ошейнику, слышала его слова – мягкие, но смертельно точные, как детали в сверкающем механизме – и в каждом их звуке чувствовала угрозу не только боли, но и будущего.

Мысль о продаже фактически проломила ей грудную клетку холодом. В глазах молодой эльфийки тут же всплыл нескрываемый ужас. Торговцы, чьи руки промазаны были не только металлом, но и смрадом дешёвой сделки… Места, где разумных швыряют на рынки, как мешки с зерном… Караваны, в которых рабы идут годами, которые отнимают имена, привычки, даже память о семье… Там – не просто потеря свободы. Там – изгнание из мира, где ты – офицер, где у тебя есть статус и честь. Там – превращение в бездушный и бессловесный товар. В инструмент для чужих желаний. И эта мысль в её душе звучала громче, чем вся боль от ошейника:

“Он может продать меня!”

Гнев поднялся мгновенно, вспышкой – яркий, горячий, рождённый не только обидой, но и оскорблённой гордостью. Она вспомнила лицо командующего, запах лакокрасочного отсека, слово “служба”… И желание ударить, выломать, растерзать – всё это вздымалось внутри, и требовало выхода. Она попыталась заговорить. Но слова застряли в горле, сдавленные тонким, но неумолимым давлением ошейника. Голос шёл, но выходил как хрип… Какие-то команды… Шепот проклятья… И всё только неясные фразы.

Попытки борьбы были – быстрые, рефлекторные. Руки рвали воздух, тело пыталось взбрыкнуть, ноги сжимались в жесте побега. Каждый рывок сопровождался фазой внутренней боли. Ошейник реагировал не мгновенно, не театрально – он работал иначе. Он не ломал тело, он перестраивал мысль. Сопротивление давало вспышку – неприятное, но не смертельное – и в ту же секунду какая-то часть её разума начинала тонуть в вязкой бесцветной массе подчинения.

И всё же в ней было не только ярость и страх, но и холодный расчёт офицера. Она знала цену своего знания. Коды, точки состыковки, имена офицеров, мелочи процедур. Она понимала, что если он продаст её – то кто-то всё равно заплатит. Но главный вопрос в том, заплатят ли те, кому она нужна, достаточно, чтобы она выжила – и не только выжила, а сохранила хоть каплю свободы. Продажа – это быстрый конец, быстрые тяжёлые цепи. Удержание – долгий, изнурительный путь, но с шансом вырваться, собрать информацию, организовать побег.

Мысли стали работать как нервы. И в них замелькали план за планом… Но ошейник срезал самые острые углы, как нож трёт наждачный камень. Она понимала, что внешне должна показать покорность – но внутри вправе хранить яд мысли. И она обратила внимание на детали. Прикосновение его руки к металлу… Выражение лица… Голос – есть ли в нём слабость, страх, какие слова он использует, когда говорит с угнетённой? Всё это – данные для будущей игры.

Внутренний голос, служебный и строгий, шептал:

“Не кричи слишком громко… Не дергайся без расчёта… Не позволяй показать, что тебе всё равно… Помни, кто наблюдает, кто платит, какие у тебя шансы…”

Он был хладен и беспощаден, как приказы перед вылетом. Она понимала, что сейчас она просто не может дать вырываться ярости наружу. Ведь это значит подарить ему карточку силы. Дать повод продать её. Показать ценный товар на торгах. А вот спокойная, холодная подлость – куда лучше. Особенно в её положении.

Но молодость, гордость и инстинкт – всё же доминировали в первый миг. Она позволила себе едва заметный взрыв эмоций. Глаза молодой эльфийки вспыхнули, губы шепнули клятву – не слышную Кириллу, но слышную ей самой:

“Я не буду товаром.”

И одновременно она сделала выбор – на виду уступить, в глубине готовить ловушку. Она мысленно сжала пальцы в кулак, но не стала драться. Вместо этого, вполголоса, сквозь зубы, едва различимо произнесла:

– Если ты думаешь, что купишь у меня все ответы дешево… То ты сильно ошибаешься.

Эти слова были не вызовом физическому давлению, а испытанием. Она подала в голос тон, в котором слышалось и обещание, и угроза. Это было поздравлением тому офицеру, кто верит в свою силу. Она пыталась заставить Кирилла переоценить цену – показать, что она не бесценный товар, но и не тот, кого можно сжечь за какие-нибудь медяки.

Кирилл точно видел её реакцию. В его глазах промелькнуло не столько удовлетворение, сколько интерес. Она сохранила разум, несмотря на ошейник. Она умеет играть. И она точно знает себе цену. Он уловил её обрывки мыслей, увидел тень планов, и в этом увидел шанс того, что может начаться большая игра. Его губы растянулись в узкой улыбке, более холодной, чем прежде.

– Правильно. – Сказал он, почти мягко. – Я и не думал покупать ответы дешево. Но и не собирался платить слишком много.

Он наклонился чуть ближе, почти шёпотом, так, чтобы звуки коридора не выдали их разговор. Его лицо было рядом, и он смотрел в её глаза, читая по ним и по цвету живота то, что она не произнесла вслух.

– Ты говоришь, что не будешь товаром? Пусть так и будет. Но сначала – докажи это. Ответь мне на вопрос. Ты знаешь, как открыть шлюз X-17?

Вопрос прозвучал спокойно, но в нём была вся суть сделки. Он не требовал признания, он предлагал шанс – шанс, который она могла принять или отвергнуть. Если она откажется, он отдаст её на откуп рынку. Если она согласится – у неё будет явный шанс выжить, но цена будет проста. Её послушание.

Сейрион почувствовала, как внутри неё разгорелся новый бой – не просто между яростью и подчинением, но между долгом перед Империей и желанием выжить, между честью и прагматизмом. Она поняла, что теперь любое её слово – товар. Любая попытка обмана – риск. Но в глубине, где закаляли офицеров, заговорила та самая тренированная хладнокровность. Выдавай ровно то, что выгодно. Укрывай остальное. Помни, кто-то всё равно может прийти за тобой, и тогда ты за всё с ним рассчитаешься.

Она прикусила губу, сосчитала в уме секунды, и, контролируя голос так, будто давила им на рычаг, ответила ровно, без истерики:

– Да. Знаю. Там есть стандартный механизм открытия. На случай отсутствия энергии.

Эти слова были как знак. Они означали согласие, но не полную капитуляцию. Они были началом игры, которую она теперь должна была вести не только как пленница, но как офицер, который знает, что иногда спасение – это искусство притворства.

Кирилл едва заметно кивнул. Его взгляд стал мягче, но в нём оставалась стальная твердь. Он услышал то, что хотел, и теперь мог планировать следующий ход. Воздух в коридоре перестал трепетать так напряжённо. На миг всё словно затаило дыхание – две воли, спутанные ошейником, вместе начали плести новую цепочку решений.