Нерушимый

Глава 12 Народ для разврата собрался!

Смартфон показывал начало одиннадцатого. Тянуло холодом, в черном небе, засвеченном городской иллюминацией, не было видно туч, но их тяжесть ощущалась, придавливала, и клонило в сон. Завтра может пойти снег, и на работе пригодятся те неубиваемые буцы, которые выдали еще в ментовке.

Я зевнул, ускорил шаг. На душе, несмотря на в целом успешный день, было муторно, потому что я не успокоюсь, пока в этом мире не найду другого себя и своих родных.

Как искать Звягинцева и его семью? Самое простое — позвонить домой в квартиру, где жили мы с мамой. Вдруг не изменился телефон, который я помню до сих пор? Телефонная будка — вон она, три рублевые монетки остались после покупки мороженого.

Я подошел к будке, но долго не решался войти внутрь, а когда вошел, рука сама опускалась, стоило потянуться к кнопкам. Допустим, мне ответят, и что я буду делать с этим знанием? Пусть и не чужой, но другой человек занял место, которое должно быть моим.

И все-таки я бросил рубль в приемник для монет, набрал код Саратова, затем — свой номер, поднес трубку к уху. Казалось, жизнь повисла на прерывистой линии гудков.

Щелк!

Пожилой женский смутно знакомый голос прохрипел:

— Алло, я вас слушаю.

Предположения вихрем пронеслись в голове: мама? Другие жильцы? Кто?

— Здравствуйте. Извините за поздний звонок, — начал я чужим голосом. — Это… Дима. Школьный приятель Саши. Мне срочно нужно его найти, а помню я только этот номер.

Господи, что за бред я несу?

— Какой такой Саша? Нету тут таких.

— Саша Звягинцев! — выкрикнул я, боясь, что она бросит трубку, но нет, не бросила, старческий голос дрогнул:

— А, Сашенька! Так он тут двадцать лет как не живет. Большим человеком стал Сашенька, гордимся мы им. Профессор, в университете преподает!

Не мама. Кто же тогда?

— А вы, простите…

— Бабушка я его, Валентина Леонидовна.

Я закрыл глаза. В носу защипало. Бабушка умерла в конце девяностых — инфаркт, скорая приехала поздно, не оказалось нужных лекарств, и ее не довезли до больницы.

— Я вас помню, — проговорил я.

В памяти всплыла картинка: мне девять лет, лег первый снег. На пустыре между дворами старшие дети раскатали пригорок до состояния льда, и вся окрестная ребятня кто с санками, кто с пленкой и фанерой побежали туда кататься. Домой нас было не загнать, и бабушка вынесла целое ведро пирожков, чтобы угостить не только моих друзей, но и всех детей.

— Вы нас пирожками кормили. Мы на горке катались, зима была, вы принесли целое ведро…

Она молчала, но я знал: бабушка улыбается.

— Было такое, да. У тебя есть куда записать? Я продиктую Сашенькин номер.

— Есть, — ответил я и впервые не понадеялся на свою феноменальную память, забил драгоценные цифры в смартфон. — Как он вообще? Семья есть? Дети?

Бабушка была доброй. Тьфу ты. Не «была» — она есть! Но обществу приподъездных кумушек предпочитала книги, телевизор и спицы.

— Ты позвони ему, сынок, он сам тебе все расскажет.

— Спасибо, Валентина Леонидовна!

Бабушка оборвала связь, а я так и застыл с трубкой в руке. Сколько ей сейчас? Восемьдесят три года! Подумать только! Это много, и, если не поторопиться, можно и не увидеть ее.

Я посмотрел на телефонный номер Звягинцева. Цифры совершенно незнакомые. Наверное, какой-нибудь мобильный Союзтелеком.

Хотелось набрать его прямо сейчас, но делать этого я не стал, потому что просто не знал, что ему сказать. Здравствуйте, я ваш студент? Привет, Саня, это я, твой двойник из другого мира? Нужно хорошенько все обдумать, чтобы не наломать дров.

На экране смартфона высвечивалось время: 22:35. Пора было бежать в общагу, чтобы не опоздать. Развернувшись, я собрался выходить из будки и замер: пока разговаривал с бабушкой, я потерял связь с реальностью и не заметил, как пошел снег. Он валил хлопьями, падал вертикально, и в воцарившейся тишине, изредка нарушаемой шелестом шин, было слышно, как с легким всхлипом снежинки касаются земли.

Я побежал, сунув елку под мышку и накинув капюшон. В голове была взвесь из недооформившихся мыслей, в душе — раздрай. Может, физическая активность немного гармонизирует?

Снег все валил и валил, и к общежитию я добрался, едва не превратившись в сугроб.

Женский звонкий смех я услышал издали, а когда вырулил из очередного двора, за пеленой снегопада увидел силуэты, толпящиеся вокруг проходной. Три девушки бегали по свеженьким сугробам, с хохотом бросали друг в дружку снегом. Отойдя от порога, кучковались парни, даже отсюда были видны красные огоньки сигарет.

Праздник какой-то, что ли? Или вечер пятницы — достаточный повод для веселья? Девушка в оранжевой шапке бросилась мне наперерез.

— Привет, Саша! Давай с нами! — В куртку врезался снежный комок.

Лица в темноте было не разобрать, но я узнал Настин голос. Девушка подбежала и повисла на мне, только сейчас обратил внимание, что она маленькая, едва достает мне до ключицы. На ней был длинный темно-синий пуховик, скрывающий выдающиеся части, и мужскому взгляду стали видны детали, ранее сокрытые более важными с точки зрения боевого бойца. Например, оттенок волос — скорее рыжие, чем каштановые. Прямой изящный носик. Загнутые темные ресницы, достающие до самых бровей и делающие взгляд наивным.

— Ой, у тебя елочка? — восхитилась Настя.

— Да вот, — проговорил я, вытаскивая связанную елку из-под мышки.

— Ура, у нас на праздник будет елка! — Настя пристроилась сбоку, убрала с лица локон, выбившийся из-под шапки.

Вообще-то я планировал ее поставить у себя на этаже, в зоне отдыха. В этот раз навязчивость Насти немного возмущала, но я еще не решил, отбивать ли елку или пусть поставят у проходной. Наверное, так и надо сделать — нечего единалить, как сказал бы Михась. То есть быть единоличником.

— А что за праздник? — поинтересовался я, останавливаясь на пороге и топая, сбивая снег с туфель. Ноги, надо сказать, превратились в ледышки, пока я бежал.

— Видно, Саша, что ты недавно здесь. У нас же вечерами пятницы дискотека!

— В честь тяпницы? Репетиция Нового года? — сострил я, и Настя рассмеялась — почему-то известные шутки тут были не в ходу, и я открыл для нее что-то новенькое.

— Просто потому что весело. Мы провожаем самые длинные ночи, вот! — Говорила она чуть громче, чем принято, глаза ее сияли… Она навеселе? Или всегда такая? Но ее искренность подкупала, от девушки веяло домашним уютом.

На проходной Мищенко что-то смотрел по ноутбуку, и голубоватые отблески делали его лицо потусторонним. На стук двери он сразу же обернулся, расплылся в улыбке при виде Насти, потом подобрался, погрозил мне пальцем и потянулся за журналом, чтобы меня отметить. Впрочем, заметив елку, оттаял, хмыкнул что-то одобрительное в усы.

— Дядя Вася, можно мы елочку поставим? — Настя сложила руки на груди. — Дайте игрушки, я знаю, у вас есть.

— Вот плутовка! — радостно воскликнул комендант, указал на меня протезом. — Стойте тут, чужих не пускайте, я сейчас все принесу.

Я поставил елку, придерживая ее за верхушку — она была чуть выше меня, под два метра, Настя принялась расправлять ветки, приговаривая:

— Какая красавица! Спасибо тебе, Саша! М-м-м, а душистая какая!

Мищенко вернулся, прижимая к груди картонную коробку, откуда свешивался хвостик гирлянды. Настя забрала у него коробку и продолжила щебетать:

— Мы с девочками хотим в новогоднюю ночь устроить карнавал, вот весело будет! Пойдешь?

— Может быть, — уклончиво ответил я и потопал за Настей на первый этаж.

Вот что называется «и завертелось». В голове роились нерешенные проблемы, завтра надо было встать в шесть, чтобы прибыть на работу в семь, еще и образ Алены преследовал, она чем-то на Настю похожа, только не столь обильна формами. Так и хотелось Настю Леночкой назвать.

Но когда распахнулась дверь, потянуло… духом юности, что ли. Тем, что я давно утратил: лилась ненавязчивая музыка, доносились голоса, пахло духами — мужскими и женскими вперемешку — и алкоголем. Все это до боли напоминало школьную дискотеку в столовой: на медленный танец девчонки выстраивались у стен, ожидая, когда их пригласят, а когда был быстрый, к стенам жались мальчишки. Либо же прятались в туалете, тайком передавая друг другу сигарету.

Навстречу шла, покачиваясь на огромных каблуках, ярко накрашенная блондинка с завитыми волосами, под руку она держала высокого жилистого мужчину. Оба остановились, пропуская нас.

Дискотеку устроили в спортзале, который располагался в комнате, где этажами выше находилась кухня, и захватывал немного площади под туалетом и душевой — они здесь были меньше. Музыка лилась из двух колонок, стоящих в разных концах зала, слов песни было не разобрать. Кто-то раздобыл старинный шар-стробоскоп, и по стенам ползли разноцветные блики, били по глазам, потому сложно было рассмотреть танцующих.

Захотелось остаться, чтобы стряхнуть груз прожитых лет, горечь, беды, тоску, разочарование, скинуть все это и забыть, а потом полной грудью вдыхать юность, танцуя с симпатичной девушкой медляк…

Я установил елку на крестовину, отнес в середину зала, и вокруг сразу же начала собираться толпа.

Девчонки налетели на украшения и принялись цеплять на елку игрушки, а я вспомнил, как в детстве любил день, когда бабушка доставала с антресолей огромную коробку, и я долго перебирал игрушки. Помню, была там девочка в шубке и огурец, которые пристегивались к ветке железной прищепкой. Бабушка говорила, что это очень старые игрушки, и их нужно особенно беречь. Мне больше всего нравился желтый прозрачный фонарик, который светился в темноте, и виноградная гроздь. Интересно, сохранилось ли это все у Саши Звягинцева? Как странно, что вещи, ранее казавшиеся пустяковыми, обрели такую ценность.

Пока девчонки наряжали елку, я перебрал «дождик» и вытащил блестящую желтую лису — точно такую же, какая была в моем детстве. Пока никто не видит, сунул ее в карман. Над кроватью повешу. Пусть будет мостом, соединяющим две жизни.

— Как здорово! — радовалась Настя.

Она сняла пуховик и осталась в обтягивающей декольтированной кофточке и брюках. Не сдержав эмоций, бросилась мне на шею, обняла и чмокнула в щеку.

Отстранившись от девушки, я приладил на елку вместо звезды розовую сосульку. Стробоскоп более-менее примелькался, я еще раз осмотрел зал, сев на корточки у коробки.

Девушек было двенадцать, четыре образовали один танцующий кружок, четыре — другой. Настя и еще две украшали елку. Блондинка, которую мы встретили в коридоре, и ее ухажер присоединились к нам.

Парни то приходили, то исчезали. Делать им было тут особо нечего — мужики не танцуют. Уж на трезвую голову так точно.

— А откуда тут столько девушек? Это же общежитие МВД ведь? — поинтересовался я у Насти.

Она посмотрела, как на несмышленыша.

— И что? Я, вот, в бухгалтерии работаю и на заочном учусь. Вон те девчонки из столовой. — Она кивнула на танцующий кружок, что подальше от выхода, поближе в шведской стенке, увитой мишурой. — А вот эти, что ближе к нам — опера.

Хотелось присвистнуть. Настя рассмеялась.

— Но мы тут долго не задерживаемся, замуж выскакиваем, в квартиры переезжаем.

«Хватай, пока не забрали», — говорили ее глаза. И не только глаза.

И мне, правда сказать, захотелось схватить. Вот только блондинка, что пришла позже, вдруг переменилась лицом, посмотрела мне за спину и спросила:

— Кот, вы чего такие хмурые?

Так, кто-то подкрался незаметно. Настя тоже насторожилась, положила «дождик» обратно в коробку, встала, отдернула блузку.

Я обернулся. Позади меня стояли четверо. Мой сосед Артур — лопоухий и немного окосевший от алкоголя. Его придерживал длинный парень, смуглый и кудрявый, похожий на Пушкина без бакенбард. По краям и чуть сзади — толстяк в кепке-аэродромке, отдаленно напоминающий Шрека, и шкет с непропорционально большой головой и телом подростка.

«Эмпатия» подсказала, что эти люди меня не любят и очень хотят восстановить справедливость. Вот только что они под ней подразумевают?

— Здорово, мужики, — поприветствовал их я. — И тебе салют, сосед.

— Это мы еще посмотрим, — хмуро ответил Артур и глянул на толстяка, которого блондинка назвала Котом. По мне, так Шрек Шреком. — Кот, вот он.

Шрек выдвинулся вперед, встал передо мной, сложив руки на груди. Агрессии не проявлял, но тон был угрожающим:

— Значит так, новенький. Даю тебе три минуты. Возвращаешь, что взял, Артуру, просишь прощения, потом собираешь манатки и исчезаешь из нашей общаги. Иначе побьем, а потом еще и дело пришьем.

Какой-то сегодня неудачный день, все пытаются самоутвердиться за счет новенького. Кулаки сжались, в горле стало горячо, на сердце — тоже.

— Что ты им про меня наплел? — спросил я у Артура.

— Ничего, кроме правды, — холодно ответил он. — Что крыса у нас в общаге завелась.

— Ребята, ну что вы пристали? — проговорила блондинка, развешивая мишуру по елке. — Идите туда, откуда пришли.

— Отвали, Наташка, — рыкнул Шрек и ввинтил в меня глазки-буравчики.

Я поднялся, посмотрел на Артура.

— У тебя ко мне какие-то предъявы? Валяй.

Артур шагнул вперед и сжал кулаки.

— У меня заначка пропала, как только ты в моей комнате завелся.

— Не брал я ничего.

— Тогда где она?

— А где она была?

— В ботинке под кроватью.

Я напряг память. Ботинки там и правда стояли. Я вымел их, перевернув, а потом переставлял по комнате. Затем пылесосил. Может, и не заметил денег, а пылесос-зверь их всосал. Но нет, не настолько я рассеянный. Скорее всего, Артур врет, и сам верит, и в каждое слово вкладывает по огромному куску души.

— Говорю: не брал я его деньги, — повторил я на автомате, пока размышлял.

— Вот и выясним, — дохнул перегаром мелкий.

Пока думал, Настя встала между нами и улыбнулась:

— Мальчики, не портите нам праздник! Ну пожа-а…

Договорить она не успела, громила Шрек отодвинул ее граблей. Он жаждал моей крови, и его до того скучающее равнодушие ко мне сменилось злобой. Так-так, а ведь Настя ему небезразлична! Увидел во мне соперника и решил двух зайцев убить: помочь Артуру и убрать конкурента?

— Выйдем! — прорычал он и, бросив взгляд на Настю, сказал уже спокойнее: — Не будем людям портить вечер.

— Говорить как будем: хором или по-мужски, по одному? — усмехнулся я. — Вы, я вижу, любители хорового пения.

Саня, не нарывайся! Прикуси язык, включи дипломатию! Как же тяжело себя контролировать в молодом теле, когда гормон так и прет, эмоции так и захлестывают. Очень. Бесит. Что эти. Люди. Портят. Настроение.

Видимо, двусмысленности они не уловили, потому что, ткнув в себя пальцем, Шрек сказал:

— Я с тобой буду говорить. Артурка мне как брат, а ты лоб здоровый.

— Ты тоже немаленький, — процедил я. Меня все-таки захлестнуло и понесло: — Так что, если отобью тебе башку, и без нее проживешь. Походу, она тебе на хрен не сдалась, раз веришь всякой херне. Ты ж ничего не знаешь, а вписываешься за него.

Глаза Шрека налились кровью, он потянулся к моему вороту, но я уклонился, отбил руку, и он зашипел:

— У нас принято верить своим — раз, — объяснил он. — Если всякая левая шелупонь залупается, мы своих не бросаем — два.

Ясное дело, меня собирались бить. Черта с два те трое будут стоять благородно в сторонке, когда я наваляю Шреку. Но это ж советские милиционеры, а не беспредельщики. Тем более столько свидетелей. Короче говоря, угрозы для жизни нет, для зубов — да, есть. Но если спрятаться за юбку Насти или за однорукого коменданта, спустить ситуацию на тормозах, то репутация труса намертво приклеится.

К тому же я знал, что выстою хотя бы потому, что они пьяны. Пусть не в зюзю, но движения плавные, реакция смазанная…

— Ну идем выйдем тогда, — вздохнул я. — Три.

— Мальчики, не надо! — Настя снова попыталась между нами всунуться. — Да вы знаете, кто он такой? Да он…

Встретившись со мной взглядом, она прикусила язык.

— Настя не лезь, я сам разберусь. И товарища Мищенко не вмешивай, все в порядке. — Я посмотрел на нее и произнес с нажимом: — Не лезь.

Она надулась и занялась елкой, искоса на нас поглядывая. Остальные девочки делали вид, будто ничего не происходит. Наверное, привыкли. Если в замкнутом пространстве заперта толпа молодых самцов, это приводит к борьбе за лидерство. А возраст… Да сколько им — двадцать-двадцать пять? Да и как там в фильме говорилось? «Взрослых нет, есть постаревшие мальчики и девочки»?

— Идем! — рыкнул здоровяк и направился к выходу.

Троица его приятелей окружила меня, а Артур ехидно дохнул перегаром в лицо:

— Песец тебе, урод, понял? Кот в беспредельных боях участвует!