Нерушимый

Глава 10 Эх, молодежь!

Смеркалось. Зажглись фонари, гирлянды на деревьях и светящиеся зайцы, снежинки, снегурочки, коими были украшены тротуары возле магазинов. Практически у каждой торговой точки — наряженная искусственная елочка. Что примечательно, никто не воровал игрушки и не хулиганил. То ли удалось пробудить сознательность граждан, то ли дело в солидных штрафах и камерах на каждом доме.

Праздничное настроение расправляло крылья за спиной. Я не просто шел — летел, от восторга не хватало воздуха, и казалось, что мне открыты все двери. Проблемы виделись мелкими и далекими. Ну подумаешь, обуться не во что, зато посмотри, какие перспективы!

— Саня, погоди! — окликнули меня сзади.

Обернувшись, я увидел бегущего Тоху. Парень увязался за мной, наверное, почуяв во мне уверенность и надеясь, что и ему немного перепадет. Как и в любое время, дети и подростки стараются прибиться к ребятам постарше и гордятся дружбой с ними.

Я дождался его. Приблизившись, он замедлился и, сунув руки в широкие карманы необъятных штанов и накинув капюшон, потопал рядом. У него была не просто походка — подростковый походняк, когда все части тела движутся отдельно друг от друга.

Не доходя до магазинчиков, окружающих рынок и служащих своего рода ограждением, я остановился и проговорил:

— Слышь, Тоха, ты случайно не знаешь, где можно подшабашить? Может, грузчик кому нужен?

Он поджал губы и задумчиво поскреб в затылке:

— Тебе на постоянку?

— На несколько дней. — Я посмотрел на свои туфли. — Может, на рынке нужен грузчик?

Тоха криво усмехнулся:

— Рынок Достоевский держит, там все схвачено.

Вспомнив, каково полное название рынка, я удивился:

— Погоди, какой Достоевский? Он же вроде имени товарища Сергея Антонова? Кто держит?

— Рынок и рынок, — поджал плечами Тоха. — Не в курсе про Антонова. А Достоевский — это азер, который рынком рулит. Держит, то бишь.

— А чего Достоевский? Бабку зарубил?

Мой юный приятель запрокинул голову и залился хохотом, но не над моим, признаю, туповатым юмором, а над безграмотностью:

— А-ха-ха! Скажешь тоже, бабку! Старуху-процентщицу Раскольников хлопнул! А Достоевский об этом написал! А-ха-ха!

Смеялся он искренне, но беззлобно, а я смотрел на него и думал, что литературу в местных школах преподают, очевидно, хорошо.

— Хотя, знаешь, — задумчиво произнес Тоха, успокоившись, — может, и было такое. Мутный он.

— Достоевский ваш?

— Ну да. Его из-за имени так зовут. Он типа Али, но на самом деле его зовут Достали. Достали Мансурович Халилов. Так вот без его ведома никто шагу ступить не может.

— Он начальник рынка? — спросил я.

— Да какой там. Начальник там вообще сожиха. Он типа местный авторитет.

— Хм… Может, это глупый вопрос, но кто такие сожихи? — спросил я, решив, что лучше сейчас показаться идиотом, чем в более неудачный момент.

И снова он расхохотался, причем так буйно, как будто попал на передачу «Аншлаг», начал стучать себе по коленкам.

— Ты из какой дыры к нам приехал, Саня? Сожиха — это советская одинокая женщина. Сом — советский одинокий мужик. Слыхал поговорку, что сожихе нужен сом или… — Он назвал грязное слово, — а сому — сожиха?

— Не-а.

— Ты что, с луны свалился?

— С гусеницы.

— А-ха-ха!

Глядя на него, я и сам заулыбался. С возрастом многие теряют способность так искренне проявлять эмоции. Я вспомнил себя-школьника и своих приятелей — мы были такими же дурносмехами.

Успокоившись, Тоха продолжил:

— В грузчиках у него бывшие зэки, за еду пашут. И все ему за место платят мимо кассы.

Вот тебе и коррупция в мире Полдня.

— А куда менты смотрят? — возмутился я.

— Ну ты точно с гусеницы. Достоевский не беспредельничает, оказывает услуги ментам, стучит — они и позволяют ему э… ну, это. Ты понял. Работать.

Все то же самое. Чуть подворовывать можно, беспредельничать — нельзя. Или можно, но тихо. И если бить по почкам — то так, чтобы следов не оставалось. Если об отношениях Достоевского с ментами в курсе даже дети, неужели Ирина Тимуровна ничего не знает? Или закрывает глаза?

— Хотя… — Тоха глубоко задумался, словно решая, говорить или нет. — Короче… Там у меня дядька с женой работают. На елках. Может, им в команду кто нужен.

Я тоже задумался. И в моем мире почти все рынки держат азербайджанцы, даже в Турции они есть. Недалеко от моего дома фруктами торговал Самир, вроде нормальный парень, улыбчивый, как-то в гости меня позвал, чаем напоил. С ними легко договориться, если по-человечески.

Перед Новым годом покупательная способность населения растет, нагрузка на продавцов и грузчиков — тоже. Им хочется расслабиться, а расслабиться проще всего, на пробку наступив. А некоторые уж если наступают, то падают. Так что шанс подработать есть.

— Откуда ты так много знаешь? — поинтересовался я.

Тоха приосанился, самодовольно ухмыльнулся и ответил с гордостью:

— Я много чего знаю. У меня батя милиционер, а мама — продавщица.

В огромные арочные ворота рынка двумя потоками текли люди, словно муравьи, разнюхавшие, где рассыпали сахар. В основном женщины с авоськами, сумками и бумажными пакетами. Целлофановых было исчезающе мало. Интересно, их стирают, как в девяностые? Или они были в обиходе, но их заменили более экологичной альтернативой?

— Отида! — Тоха махнул рукой и зашагал к рынку.

Поначалу мозг забуксовал, но потом вытащил из глубин подсознания поверхностное знание болгарского — словечко было оттуда. Интересно. Не «камон», а «отида» — болгарское слово интегрировало в молодежный сленг.

Вообще, я не люблю толпы, у меня от них голова кружится, но сейчас она кружилась приятно. Воздух пах цитрусовыми и хвоей, люди толкались беззлобно, суетливо, улыбались друг другу. Возле аппарата с газировкой толпились подростки, на двоих были пионерские галстуки поверх обычной уличной одежды. Меня в пионеры приняли, но галстук поносить не довелось. Старшие приятели, насколько помню, стеснялись его и старались снять еще на подходе к школе, а тут, ты глянь — гордятся.

Присмотревшись, заметил, что панель выбора у автомата с газировкой — тачскрин, на котором с два десятка сиропов. Каждый был представлен яркой картинкой: апельсин, яблоко, груша, арбуз, дыня, банан… Здорово!

Шли мы медленно, переваливаясь, как утки — слишком много было желающих войти на рынок. Похоже, как и давным-давно, в этом Союзе рынок — место, где бурлит жизнь, в то время как в моей реальности рынки приносили в жертву глобализации, сносили и строили модные торговые центры, похожие один на другой. А может, зря, есть в рынках что-то душевное, настоящее.

За воротами было вполне цивильно и чисто. С одной стороны — магазины с одеждой и бельем, с другой — огромная крытая площадь, где справа — беленькие ларечки, похожие на шампиньоны, слева — бетонные прилавки для жителей частного сектора.

Насколько помню, в старом Союзе на рынке можно было продавать излишки кому угодно, достаточно было показать документ, что у тебя в пользовании есть земельный участок. Сейчас, наверное, принцип тот же. Только вот торгуют в основном лица кавказской национальности. Чего у них только нет!

— Огурцы хороший, крэпкий, молодой!

— Памидор! Покупаем памидор! А перчик какой, смотри, красавица! Смотри, какой перчик на новогодний стол! Ну куда ты, вах?!

— Ай, покупай ананасы, бананасы, свежие, вкусные, только что из Вьетнама! Утренним рейсом привезли, мамой клянусь!

Отвесив челюсть, я остановился, всмотрелся в призывающего купить бананасы. Прикалывается или реально не знает анекдота?

— Неправильно кричишь, дядя! — воскликнул я. — Не бананасы, а бананы!

— Ай, знаю, не учи ученого, пацан! — беззлобно ухмыльнулся он в усы. И как заорал: — Бананы, ананы! Свежие, вкусные, только что из Вьетнама! — И подмигнул, зараза.

В хор зазывал ввинтился звонкий женский голос:

— Хозяюшки, налетаем! Хурма по дешевке армянская! Мандарин! Яблоко! Груша! Айва!

Я отыскал крикунью, это была толстая темноволосая женщина в красной куртке. Н-да, и все крестьяне, все выращивают лимончики на балконе и гранаты в теплицах. А может, так правильно: каждый должен заниматься своим делом. Если крестьянин начнет торговать, откуда тогда урожай появится? Нужно будет тщательно изучить местное право, как живут перекупщики, чем можно торговать, чем не стоит.

В середине крытой площади зеленели сосны и ели, аромат тянулся аж сюда, вокруг крутились люди, приходили без ничего, уходили с новогодними красавицами.

— Нам к елкам. — Тоха кивнул вперед. — Авось повезет.

Вокруг была такая толчея, что я не сразу признал продавца в мелком и бородатом мужичке, похожем на лешего в фуфайке.

Над ним нависала краснощекая матрона, держащая огромную сосну. Возле ее ног стояли огромные сумки. Мужичок-лесовичок держал, похоже, кассовый аппарат, пробивал ей чек.

С другой стороны ожидала своей очереди мамаша, держащая елку так, словно ее могли украсть. Вокруг нее носились два светловолосых близнеца лет пяти.

— Это дядя Николай, двоюродный брат бати, — шепнул Тоха. — Он лесник, тут еще жена его должна быть, тетя Маша. Они это… Лес, в общем, прореживать надо, чтоб сосны друг другу не мешали, и это делают зимой, чтобы не выбрасывать хвойные, а продавать. Двойная польза!

Парень явно гордился познаниями. Не дожидаясь, пока дядька освободится, он подошел к нему, я остался в стороне. Лесовичок, кивнув, буркнул что-то, зыркнул на меня, рассчитал дородную тетку и занялся мамашей, а к нему с двух сторон подошли пожилая пара и молодой человек в современной модели спортивной шапки-«петушка» с надписью «СССР».

— И как мне все это тащить? — возмутилась покупательница с сумками. — Мне сказали, будет человек, который донесет покупку до машины.

Продавец жалобно посмотрел на нас с Тохой и взмолился:

— Парни, помогите! Маша слегла с простудой. Васька слег, некому таскать елки! За каждую ходку два рубля даю!

— Не, дядя Николай, мне домой надо.

Тоха подождал, когда дядька отвернется, и качнул головой, типа, дохлый номер, уходим, но я был другого мнения. Пусть два рубля и малые деньги, на них и самое дешевое мороженое не купишь, но не в моем положении харчами перебирать, да и мужик реально зашивается. Вся семья у бедолаги заболела — постой-ка сутки на холоде. Благо сейчас тепло, а еще недавно мороз был минус десять. Двадцать елок отнесу — уже сорок рублей.

— Спасибо, Тоха, но я останусь, — сказал я. — Помочь надо товарищу.

Пожав руку дяде Николаю, я представился. Тоха понимающе кивнул, распрощался с нами и сказал:

— Саня, ты приходи еще играть. Только чур в нашу команду!

— Поглядим, — улыбнулся я.

Лесовичок оживился, пошевелил усами и протянул мне веревку. Я без слов понял, что надо делать, забрал сосну у тетки, скрепил ветки веревкой, сунул покупку под мышку, в другую руку взял сумку и сказал:

— Давайте помогу. Показывайте дорогу.

И мы пошли. Женщина ледоколом прорубалась сквозь толчею, чуть ли не руками всех расшвыривала, жаловалась на погоду, на детей, не успевающих улизнуть с дороги, на маленькую пенсию.

За воротами стало попросторнее, но она все равно тарахтела, как газонокосилка:

— Понаставили машин, ни пройти, ни проехать. — Мы остановились, выпуская со стоянки зеленый пучеглазый «москвичок» со стариком за рулем. — Куда прешь! — погрозила кулаком она. — Вот раньше хорошо было, свободно. А сейчас ездят туда-сюда, туда-сюда… А в воздухе что? Аллергия у всех от выхлопных газов. Астма!

Мы свернули во дворы, где «девятка» покупательницы мало того что стояла одним колесом на тротуаре, так еще и перекрыла выезд «волге», похожей на «ниссан-микро» из моего мира. Тетка все продолжала пытаться испортить мне настроение брюзжанием: не так сосну привязал к багажнику, сумку неаккуратно поставил. В другой день это бы ей удалось. Но не сегодня.

Закончив с ней, я побежал к лесовичку, помог женщине с близнецами — отнес к остановке и елку, и сумки, получил в благодарность апельсин. А когда вернулся, заметил среди покупателей смутно знакомого мужчину. На вид ему было лет сорок, волосы русые с проседью, нос запоминающийся, с бороздкой, шрам над верхней губой…

Бросило в жар, сердце заколотилось. Это же Вадик! Тот самый, с которым мы играли в «Ваху» в том мире! Первым порывом было позвать его, пожать руку, расспросить что и как. Но я остановил себя. Вдруг показалось? Надо проверить, может, мужик просто на него похож.

— Вадик! — окликнул я его, а сам отвернулся, будто обращаюсь к кому-то другому, продолжая за ним следить боковым зрением.

Он как раз склонился над небольшой сосной, вздрогнул, заозирался. Так и есть — Вадик! Тот, да не совсем.

Я замер, парализованный пониманием. Точка бифуркации была лет тридцать назад, а это значит, что все люди, которые жили в том мире, все те, кого я знал, имеют двойников и в этом. Тут есть Аленка, живая и невредимая. Но у нее другая жизнь, возможно, муж и дети. Есть Саша Звягинцев, который наверняка добился большего, чем я в том мире, и он годится мне в отцы. Как сложилась его судьба? Счастлив ли он? Есть ли у него семья?

Мама… Мама в этой реальности может быть жива! Сердце защемило.

Или происходит, как в романе Стивена Кинга, который я читал в детстве: когда кто-то умирает, вскоре погибают и все его двойники? Но я ведь только позавчера умер, Александра можно предупредить, чтобы поостерегся… Или это он умер первым?

Как же найти их? Где искать? Может, он вообще в Москве? Голова пошла кругом. Тем временем Вадик выбрал елку среднего размера и обратился к лесовичку, слегка картавя:

— А скажите, ее недавно с`губили? До Нового года достоит? А то в п`гошлом году все иголки осыпались, сын так г`гаст`гоился.

Точно он, и голос его. Вот только тот Вадик был закоренелым холостяком, тестил компьютерные игрушки, иногда водил в гости женщин — жил по зову сердца. А этот?

Продавец был занят, отсчитывал сдачу бодрому розовощекому пенсионеру в плоской черной кепке, а две девушки уже тянули купюры. Испытывая странное волнение, словно Вадик мог меня разоблачить, я подошел к нему и успокоил:

— На днях срубили. А чтобы она не осыпалась, поставьте ее на балкон и нарядите за несколько дней до праздника, а не прямо сейчас.

— Вчера только привезли, — буркнул лесовичок не оборачиваясь. — И срубили вчера. Как рубят, так сразу и привозят.

Растерянно хлопая ресницами, Вадик протянул мне желтую купюру. Вот теперь точно разоблачат, ведь я местные деньги не видел и в ценах не ориентируюсь.

— Такая полтинник стоит? — уточнил он, слава богу.

Дядя Николай, обернулся, буркнул:

— Да. — А дальше сказал мне: — Возьми деньги.

Я взял. Погладил шершавую бумагу большим пальцем. На аверсе был изображен Богдан Хмельницкий, герб Советского Союза, название банка было написано на русском, мелкими буквами продублировано на украинском, на реверсе изображался памятник основателям Киева.

Лесовичок, не глядя на меня, протянул полтинник сдачи. Прежде чем отдать купюру, я рассмотрел ее: ярко-голубая, с символами Узбекской ССР. Рассеянно кивнув, Вадик взял елку и удалился, я проводил его взглядом, попытался отдать деньги лесовичку, но тот был занят. Пришлось класть их в карман. И еще голубой полтинник, но теперь уже с Киргизской ССР.

Потом пришлось помогать старушке донести елку до автобуса. За старушкой была очень худая женщина в очках, две девушки, парень с ДЦП, а потом я сбился со счета. Выдохнул, только когда продавцы на рынке начали расходиться. Достал смартфон, глянул на экран: 20:33.

— Сколько там натикало? — спросил дядя Николай.

Я ответил, а он достал из объемистой сумки термос, завернутый в серый шерстяной платок. Только собрался налить в красную пластиковую кружку, как подошли покупатели — муж с женой.

Пока дядя Николай ими занимался, я пересчитал прибыль — у меня накопилось к тому моменту двести пятьдесят рублей разными купюрами. На красно-белой бумажной десятке была РСФСР, на зелено-белой двадцатке — Белорусская ССР и Таджикская ССР. И две сотки, одна с Украинской ССР, вторая с Казахской ССР. Похоже, все республики представлены, чтобы никто не ушел обиженным.

Деньги в руках были не бог весть какими, но ведь и меня дядя Николай знать не знает. Все-таки тут как-то проще, люди доверяют друг другу, не видят в каждом встречном желающего обворовать. Поди и ключ от квартиры еще под ковриком прячут, а чтобы наверняка, пишут записки. Я вспомнил, как сам лет в девять оставил в двери маме записку: «Мама, ключ под ковриком. Саша».

При мысли о доме вспомнил, что в общаге правила, и в первый день мне их хорошо бы соблюдать. Только собрался сказать дяде Николаю, что пора мне домой, как из-за спины послышалось:

— Эй, ты, мелкий! Да-да, ты! Разговор есть…

Мелким назвали не меня, а дядю Николая. Судя по тому, как округлились глаза лесовичка и затряслись усы, я понял, что у нас проблемы. Сунул деньги в карман, плавно переместился вперед, едва не затоптав маленькую елочку, очень плавно развернулся.

К нам в гости пожаловали два мужика в одинаковых черных пуховиках, теплых штанах, сапогах и шапках-ушанках. Ну точно двое из ларца, вот только это были не пухлые весельчаки, а угрюмые товарищи, будто бы сошедшие с картин Васи Ложкина.

Один чуть выше и худее, небритый, второй, с толстой арматуриной в руках, шире в плечах, с квадратной челюстью и красными глазами — то ли с недосыпа, то ли от злости.

— Проблемы у тебя, дядя, — проговорил Квадратный, перекладывая арматурину из руки в руку.

— В порошок сотру, твари! — прорычал Длинный.