Нечаянный король

Глава восьмая ХОЛМЫ ПОД НЕБОМ

Высокий каурый жеребец Мары поравнялся с ним, и боевая подруга шепотом поинтересовалась:

– Интересно, каково оно – в юбке ходить?

Не поворачивая головы, с истинно королевским величием Сварог ответствовал:

– Надо вам сказать, гланфортесса, что юбкой эту деталь одежды именуют люди несведущие. На деле же никакая это не юбка, а мужской тартан.

– Ну, а все-таки?

– В этом есть свои выгоды, – сказал Сварог как ни в чем не бывало. – Одеваться проще. Когда случается боевая тревога, в штаны порою и не запрыгнешь спросонья в три-то секунды… Очень, понимаешь ли, рационально.

– Ну да, я так и подумала, – кивнула она с непроницаемым лицом, встряхнула рыжей гривой, перетянутой дворянской повязкой с золотыми цветами чертополоха, присвистнула, подняла коня в галоп и помчалась по луговине, описывая широкую дугу.

Сварог же ехал чинно, как и полагалось королю, – выпрямившись в седле, крепко держа широкие черные поводья, вышитые тем же чертополохом и золотыми медвежьими головами. За его правым плечом знаменосец торжественно вез старинный королевский штандарт – окованный золотом огромный череп пещерного медведя на длинном шесте, позванивавший замысловатыми висюльками. Вокруг, охватив широким, надежным кольцом, скакали с каменными лицами молодые дворяне из Медвежьей Сотни – королевской лейб-гвардии, народ отчаянный, сплошь безземельные и безденежные младшие сыновья. С кем с кем, а уж с ними Мара моментально нашла общий язык, поскольку в Глане с его бедноватой патриархальностью амазонки были отнюдь не редкостью, даже в Медвежьей Сотне их насчитывалось десятка полтора. Вот Элкону пришлось потруднее – ездить верхом он почти не умел, как и владеть мечом, а тех, перед кем он мог бы похвастать виртуозностью в обращении с компьютером, в стране попросту не имелось (впрочем, как и в прочих державах континента). Отношение к книжникам в Глане было, конечно, уважительным, но и с долей легкого пренебрежения – по старинке тут жили, по прадедовским традициям, согласно коим выживание зависело в первую очередь от оружия, а уж в последней степени – от покрытых типографскими значками или чернильными строками листов бумаги. Признаться, в этом была своя сермяжная правда: маловато в этой бедной стране возможностей для серьезного книжника, не развернешься…

Впрочем, судя по виду, парнишка не комплексовал. Сварог уже дознался тишком о причинах столь горделивого вида – та самая беспутная горняшка, подученная Марой, сумела-таки быстренько внушить юному вундеркинду, что он и в других отношениях весьма неплох. Так что на лице Сварогова «министра науки» откровенно играла удовлетворенная мужская гордость. Ну и ладненько, Мара права, от сотрудничков с комплексами толку не добьешься…

Сам Сварог втихомолку отдыхал душой. В отличие от Готара, где буквально все пришлось строить на голом месте, здесь от него и не требовали впрягаться в работу подобно могучему ломовому жеребцу ялмарской породы. За неделю, предшествовавшую сегодняшней коронации, так и не нашлось, собственно, серьезных дел, достойных приложения королевской десницы. Разумеется, он изучил и подмахнул множество бумаг, но это была рутина, связанная со сменой монарха, и не более того. Длилась она всего-то день-два, а потом наступило затишье.

Страна жила и работала, как нехитрый, но надежный механизм. Как успел понять Сварог, авторитетный король здесь исполнял главным образом роль пожарной команды, в чьих услугах решительно не нуждаются, пока нигде не заполыхает и стоит тишь, гладь да божья благодать. И это его на данном этапе полностью устраивало – он не ощущал в себе бесцельного реформаторского зуда, желания крушить и перестраивать ради самого процесса. Свою идею о переселении части гланцев в Три Королевства он, понятно, не оставил, но план этого нешуточного мероприятия взялся уже разрабатывать по его приказу глэрд Таварош, толковый, по отзывам, министр, при здешней управленческой незамысловатости свободно управлявшийся и с финансами, и с мореплаванием, и с земледелием, да много с чем еще. А самому Сварогу, судя по деликатным, но достаточно твердым намекам, предстояло вскоре сосредоточиться на более приличествующем гланскому королю занятии: как следует намять холку горротцам, захватившим кроме крепости Корромир еще и все Заречье.

К этой идее он отнесся с превеликой охотой и по вдумчивом размышлении собирался применить против Стахора Горротского его же оружие: средства войны, мягко скажем, нетривиальные, зато впрямую не нарушавшие правил. Коли уж Стахору было угодно развлекаться с живыми зажигательными бомбами в облике обычных дворняг, пусть не плачется, если сам столкнется с неприятными сюрпризами… Проще говоря, Сварог намеревался приволочь из Хелльстада парочку глорхов, исполинских змеюк с некоторыми зачатками интеллекта, и, не мудрствуя лукаво, запустить их в Заречье с приказом особо не церемониться с попавшимися на пути горротцами.

Даже если Стахор после такой диверсии начнет жаловаться и забрасывать императрицу челобитными (хотя, по слухам, горротский король до таких пошлостей опускаться не любит), все обойдется. К нечистой силе глорхи не относятся, это не более чем исполинские змеюки, пусть и обладающие кое-какими странноватыми способностями. Элкон, по просьбе Сварога как следует покопавшийся в земных законах, вскоре прибежал с торжествующим видом и заявил: согласно таким-то и таким-то параграфам известных уложений, глорхов вполне можно провести по бумагам как «боевых животных, выдрессированных соответствующим образом и относящихся к исстари обитающим на Таларе либо Сильване видам». Свароговы змеюки этим требованиям отвечали как нельзя лучше: во-первых, несомненные животные, не люди и не демоны, а во-вторых, обитают уж настолько исстари… Так что Стахора ждали неприятные сюрпризы. Планами своими Сварог пока поделился лишь с привезенной им сюда троицей верных сподвижников, но гланцам эта затея, надо полагать, придется по вкусу… И поделом Стахору, сам виноват, нечего баловаться с сомнительными изобретениями непонятного пока происхождения…

Ехавший впереди глэрд Даглас свернул с тракта на узкую тропу. Кавалькада повернула следом, и они еще с полчаса ехали среди невысоких, поросших лесом холмов, пока не оказались перед продолговатым бугром, увенчивавшимся грудой обомшелых камней. Кое-где они были разворочены, очищены от мха, в двух местах выкопаны неглубокие ямы.

Медвежья Сотня рассыпалась, надежно оцепив окрестности. Сам Сварог к неустанному его бережению, порой переходившему все границы бдительности, относился чуть насмешливо, но вот его сановники настаивали именно на таких неусыпных предосторожностях, открытым текстом напоминая о трагедии королевской фамилии, за полтора года странным образом пресекшейся начисто.

Сварог подчинился – и не стал им говорить, что сам он пока что не ощущал, как ни старался порой, присутствия какой бы то ни было черной магии в опасной близости. Он хорошо знал, что ему на это ответили бы Даглас, Таварош или ведавший здешними спецслужбами Баглю: что во всех прошлых невзгодах, постигших всю без исключения венценосную семью, знающие люди тоже не усмотрели ни малейших проявлений черной магии.

Неплохо было бы вытащить сюда старуху Грельфи, но она сейчас разбирается со взятыми живьем шпионами «Черной благодати», и что-то там у нее затянулось…

Даглас вытянул руку в черной замшевой перчатке:

– Извольте полюбопытствовать, мой король. Это и есть замок Гайров, стоявший здесь более семи тысяч лет назад. Вон там, у остатков главной башни, мои люди раскопали плиту с высеченным гербом…

Бросив поводья подскочившему телохранителю, Сварог спрыгнул на землю, одернул черный в желто-красную клетку тартан и вразвалочку зашагал к груде камней. Оказалось, что под юбку здесь надевали добротные суконные портки длиною чуть ли не до колен, так что с верховой ездой никаких хлопот не возникало. А привыкнуть к тартану оказалось нетрудно: что поделать, король обязан чтить традиции…

Он стоял, опираясь на древко Доран-ан-Тега, задумчиво глядя на бесформенную кучу почти сросшихся с землей камней и добросовестно пытался пробудить в душе хоть какие-то чувства. Ничего не получалось. На расчищенной щербатой плите и в самом деле легко узнавался герб Гэйров – скачущий конь и меч, высеченные глубоко, неуклюже. Он понимал, что все так и есть, что здесь когда-то обитали его отдаленнейшие предки, – не специально же для него соорудили древние развалины, здешние глэрды отнюдь не ангелы, но все же не стали бы опускаться до такого…

И все равно ничто не ворохнулось в душе. Слишком много времени прошло. Семь тысяч лет – срок, не вполне и вмещавшийся в сознание. Сохранись какие-нибудь портреты, изображения, документы, было бы проще проникнуться, а так… Продолговатая груда заросших черно-зеленым мхом камней, уже ничем почти и не напоминавших рыцарский замок, справа проглядывает нечто похожее на примитивную лестницу, в ямах виднеются бурые черепки, впору повторить вслед за святым Рохом, на склоне лет написавшим «Размышления о движении и покое»: «Все, чего ни коснись, хоть ненадолго, да пребывает в покое однажды, и только Время движется неустанно, увлекая за собой даже то, что считается олицетворением покоя…»

Не было ни Времени, ни Вечности – только груда замшелых камней, переживших и долгие тысячелетия покоя, и Шторм, их полную противоположность.

Неизвестно отчего хмурясь, он вернулся к поджидавшим его в отдалении спутникам, взял поводья у телохранителя и рывком взмыл в седло. Медвежья Сотня торопливо сомкнула кольцо, а перед глазами у Сварога на миг вновь встала непонятная и тягостная картина, навещавшая и прежде: странный зал в черно-красных тонах, высокие окна и плоские золотые чаши на столе, и полное одиночество, и смертельная тоска…

Отгоняя это неведомо почему привязавшееся видение, он тряхнул головой и подхлестнул горячего коня. Свита галопом понеслась вслед, гремя оружием и звеня трензелями.

…Еще часа через полтора они подъехали к гребню холма, перевалили через него и стали спускаться в долину, напоминавшую огромный амфитеатр, разве что без скамеек. Она была весьма обширной, не менее трех лиг в диаметре, почти посередине зеленели три округлых высоких холма. И повсюду по склонам, куда ни глянь, стояли люди, пешие и конные, в молчании и строгом порядке, в праздничных одеждах. Их было, пожалуй что, несколько тысяч. Со всей страны собрались – главы кланов и простые дворяне, землепашцы, мастеровые и моряки, книжники и инженеры. Отдельной пестрой кучкой стояли иностранные послы – Сварог их сразу высмотрел, во-первых, по церемониальным вымпелам соответствующих держав, во-вторых, по штанам. Прах побери эти вековые традиции… Но ничего не поделаешь. Коронация есть коронация.

Подъехавший стремя в стремя Даглас сочувственно шепнул:

– Старинные обычаи, мой король, увы…

И, спешившись, сам принял у него поводья. Обреченно вздохнув, Сварог положил топор на траву и, перехватив насмешливый взгляд Мары, преспокойно отвернулся. И направился в гордом одиночестве на вершину самого высокого холма – по неширокой тропинке, окружавшей его спиралью.

На вершине дул легонький ветерок, всадники и пешие казались крохотными, как шахматные фигурки. Навстречу Сварогу, оживившись, двинулись три древних старухи – в простых черных платьях с вышитыми на груди медвежьими головами, седые космы перехвачены широкими повязками из серебряной нити. Морщинистые лица вроде бы светились искренним доброжелательством, но дряхлость их навевала неприкрытую тоску, напоминая о неумолимо текущем времени, не знающем остановок и покоя. Смертельно не хотелось когда-нибудь и самому стать таким же, подпираться корявой клюкой и шамкать беззубо. Как бы исхитриться и помереть в относительном расцвете лет, в каком-нибудь жарком бою, в бездумной сече?

– С прибытием, мой светлый король, – проговорила передняя старуха и поклонилась ему не так уж низко. Должно быть, дело тут было не в отсутствии должной почтительности, а в чисто физических возможностях. Пожалуй что, поклонится земно – так и не разогнется потом, церемонию испортит…

– Приветствую вас, хранительницы земли, – гладко ответствовал Сварог, как учили.

Поначалу, узнав о процедуре здешней коронации, он насторожился – не влипнуть бы ненароком в какой-нибудь языческий ритуал, от которого потом не отмоешься, но мрачный брат Фергас его опасения развеял в два счета, пояснив, что речь идет всего-навсего о возникшем в полузабытые времена безобидном обычае, не имевшем ничего общего с поклонением поганым идолищам. Новоиспеченный король припадает к Матушке-Земле, всего-то и дел, ни кровавых жертв, ни молений черт знает каким силам…

Старуха, казавшаяся высохшей и бесплотной, как большая бабочка из гербария, приступила к делу незамедлительно:

– Раздевайся, твое величество. Люди ждут.

– Совсем? – поежился Сварог.

– А ты как думал? Ты не топчись, не топчись, нас ничем таким уже не удивишь ни в каких смыслах, повидали на своем веку и не такие диковины… Да какие это диковины, если прикинуть…

Вздохнув, Сварог принялся снимать с шеи в первую очередь тяжелые орденские цепи. Среди высших регалий сопредельных держав уже не было гланского ордена Чертополоха, который пришлось снять сразу, едва он согласился занять здешний престол. Так уж было на Таларе заведено – ни один земной король (да и императрица тоже) никогда не носит орденов собственного государства, поскольку он и так распоряжается всеми наградами, как полновластный хозяин, удостаивает и лишает. По размышлении Сварог признал в этом не только определенную логику, но и сермяжную правду…

– Ты одежонку-то на землю клади, клади, – не отставала старуха. – Вешалок тут нету. Трава чистая, не украдет никто, кому тут красть, сам подумай…

Косясь на далеких зрителей, Сварог стягивал последнее. Ну, в конце концов, подзорных труб ни у кого из зрителей нет, тут вам не театр с балеринами, так что придется перетерпеть, в конце концов, это не стриптиз, а ответственнейшая церемония, где никому не придет в голову скалить зубы, за исключением Мары, но ее отсюда и не рассмотреть вовсе…

Оставшись голым, как Адам до грехопадения – лишь с нательным крестиком на шее, единственным предметом, оставшимся от его прошлой жизни, Сварог зябко поежился. Ветерок был не столь уж и пронзительным, но голому человеку и под таким неуютно.

– А это у тебя что? – узрела старуха, тыча сухим пальцем в крестик.

– А этого ты, бабушка, не трожь, – сказал Сварог решительно. – Не твоего ума дело.

– Ох уж, так и не моего… Один ты умный и хочешь правильно жить… Ладно, ложись уж, твое величество… – проговорила старуха и подтолкнула его в спину легоньким кулачком.

Его уже проинструктировали заранее, как именно следует ложиться, – и Сварог опустился в траву лицом вниз, раскинув руки, приник лицом к земле. Мягкая трава щеки не щекотала, пахла дикой свежестью. Где-то рядом, чуть ли не над самым ухом, послышался отчаянный скрежет кремня по кресалу, потом потянуло дымком. Ну вот, теперь отлежаться, пока не догорит запаленная главной старухой лучина (в старину, когда часов еще не было, именно так время и отмеряли), и можно спускаться с холма, чтобы получить, наконец, корону и стать стопроцентным королем…

В следующий миг с ним произошло что-то непонятное, неотвратимо могучее…

Словно мощный порыв ветра пронизал насквозь ставшее бесплотным, как туман, тело, ворвался в мозг, промчался меж ребрами и вырвался из спины навстречу небу, но этот ураган был не холодным, а приятно теплым, всепроникающим, растворившим на миг в чем-то, чему названия не было изначально…

Сварог то ли растворился в чем-то необозримом, то ли оказался переполнен целой Вселенной, стянувшейся в то место, что занимал в пространстве он сам. Перед глазами, в голове с нереальной быстротой мелькали картины и образы. Несмотря на молниеносность их мельтешения, несмотря на то, что они ни разу не повторились, он каким-то чудом ухитрялся их различать, видеть четко – и поросший высокой травой берег тихой реки, и сухую, потрескавшуюся землю, забывшую о дожде, и скачущих по полю коней, и яростно рычавшего у скалы пещерного медведя… Мириады пейзажей щедрой и бесплодной земли, мириады животных и птиц – проходили сквозь его сознание, он был везде и нигде, по всей планете сразу, летел под облаками и полз среди высоких кустов… А потом через сознание рванулись потоком вовсе уж непонятные образы: то клокочущий огонь, то тьма в прожилках непонятного свечения, над головой повисла невероятная тяжесть камня – а в следующий миг он стал бездонной водой, видения и образы стали мешать друг другу, сливаясь в неостановимое падение неведомо куда, к необозримым, но отчего-то вовсе не пугавшим глубинам…

Когда он пришел в себя и слабо заворочался, почувствовал все тот же дикий аромат мятой травы, льющуюся на лицо воду. Жалобно охнул, пытаясь понять, на каком он свете и есть ли он вообще. Руки-ноги шевелились по его хотению, всем телом ощущалась твердость земли, а уж когда над головой раздалась затейливая матерная тирада, абсолютно несовместимая с высокой торжественностью момента, он и вовсе почувствовал себя прежним, обитателем нашей грешной земли.

Разлепив глаза и присмотревшись, он убедился, что ругается главная старуха, стоявшая над ним на коленях, – вычурно, громко и самозабвенно, на зависть пьяным драгунам и пиратским боцманам. Вторая осторожненько лила ему на лицо холодную воду из выдолбленной сухой тыковки, а третья просто стояла, разинув рот так, что любой внимательный наблюдатель мог бы убедиться, что у нее осталось всего четыре зуба, да к тому же половина из них – одно название. Лица у всех были настолько ошарашенными, что Сварог, несмотря на страшную слабость во всем теле и полную пустоту в голове, все же сообразил: что-то пошло наперекосяк, в совершенно неожиданном для них направлении…

Выпустив последнюю матерную руладу, старуха чуть отодвинулась от него, глядя, пожалуй что, со страхом:

– Светлый король, простите дуру старую, что с вами говорила неподобающе, как с простым каким венценосцем… Вы что стоите, безмозглые? Одежду его величеству, живенько, что он, своими руками должен все с земли поднимать? Я кому!!!

Две ее товарки со всей скоростью, на которую были способны, кинулись за одеждой. Сварог пошевелился, поняв, что чувствует себя вовсе не так скверно, как только что казалось, осторожно встал на колени, а там, приободрившись, и выпрямился во весь рост. Из долины доносился рев волынок – здешняя церемониальная музыка особо торжественных случаев, для человека непривычного сравнимая с добрым ударом по морде. Главная старуха с небывалым проворством кувыркнулась ему в ноги. Сварог растерянно наклонился над ней:

– К чему такие церемонии?

– И не уговаривайте, светлый король, не встану… – отозвалась старуха в почтительном испуге.

Первая заповедь истинного короля – ничему не удивляться и всегда настоять на своем… Сварог, подпустив металла в голос, отчеканил:

– Приказываю встать! Что за глупости…

Старуха поднялась, помогая себе корявой палкой. Две других уже стояли рядышком, держа на вытянутых руках одежду и регалии. Руки у них явственно тряслись.

– В чем дело? – спросил Сварог. – Вроде шло, как обычно…

– Вот то-то, светлый король, что совсем даже необычно… – промолвила старуха, все еще испуганно моргая. – Тут на моей памяти побывало восемь королей, но не припомню я ничего похожего, да и прошлые хранительницы никогда ни о чем подобном не заикались. С тех самых пор, как стоит королевство, случая не было, чтобы король с Матушкой-Землею обнялся по-настоящему… Обычай и обычай… Полежал себе, пока лучина горит, и пошел корону на башку напяливать… А с вами вон как обернулось… По-настоящему. Мать-Земля к вам так приникла, что даже я почуяла, мышь ничтожная, пыль под ветром… Такое, болтают, случалось только в старые времена, до Шторма, когда и люди были другими, и не отвернулась от них Мать-Земля… Ох, и непростой вы человек, ваше светлое величество…

Она вновь попыталась бухнуться на колени, Сварог едва ее удержал, – и принялся торопливо одеваться, чувствуя себя почему-то неловко, словно тем, что оказался не таким, испортил привычную церемонию. Пожал плечами:

– И что теперь? Что все это должно означать?

– Не знаю, светлый король, – покаянно откликнулась старуха. – Уж простите дуру темную, но не знаю я, да и никто, наверное, не знает, забыли начисто… Кто ж знал, что однажды все выйдет по-настоящему, что Мать-Земля всерьез отзовется… Ох, большие дела вам на роду написаны, коли Матушка изволила отличить от прочих и выказать благоволение… Извольте с холма спуститься, корону принять…

Поправив тяжелые золотые цепи, Сварог стал спускаться прежней дорогой, опять-таки не чувствуя ничего, кроме смущения, неловкости и даже, пожалуй, откровенной тоски, – вновь столкнулся с чем-то непонятным, однако имевшим к нему самое прямое отношение. Мало было сложностей, тайн и сюрпризов…

Поджидавший его Даглас, стоявший впереди шеренги молчаливых глэрдов, шагнул навстречу, обеими руками протягивая корону с зубцами в виде цветков чертополоха и трилистников клевера. Подхватив ее, Сварог возложил золотой обруч себе на голову так, чтобы огромный желтый алмаз Индари, как и положено, оказался над переносицей (это было не труднее, чем надевать фуражку, помогли армейские рефлексы). Старуха тем временем самозабвенно шептала что-то Дагласу на ухо. И седоусый глэрд вдруг осунулся лицом, отступил на шаг, растерянно пробормотав:

– Мой король… Да что же это… Всерьез?

На его лице читался благоговейный страх и нешуточное почтение. И Сварог, вновь мысливший насквозь циничными категориями уже приобретшего кое-какой опыт государственного мужа, подумал: а ведь управляться с ними теперь будет гораздо легче, вон как подобрались, чуть ли не по стойке «смирно». Что бы это ни было там, наверху, но авторитета ему оно прибавило вмиг и несказанно.

Приветственные крики из тысяч глоток раздались со всех сторон, так что Сварогу захотелось зажать уши. Однако он все же расслышал, как Даглас негромко распорядился, поманив юного телохранителя:

– Так и объявите народу: что это случилось всерьез…

Оказавшаяся рядом Мара вопросила со всей юной непосредственностью:

– Что там такое стряслось, что они все забегали?

Сварог тихонько ответил:

– Сам не пойму, но подозреваю, что-то эпохальное.

– Вечно ты во что-нибудь да ввяжешься, – хмыкнула боевая подруга. – Стыдно с тобой на люди выйти…

Сварог с несказанным удовольствием отвесил ей легонький подзатыльник и, не поворачивая головы, спросил:

– Ты-то что-нибудь понял?

– Подумать надо, – отозвался сидевший на старом месте, в капюшоне плаща, Карах. – Тут сразу и не разберешься…