Нечаянный король

Глава третья КТО КРИЧИТ В НОЧИ

Итак, каталаунский живой покойник… ну что о нем еще скажешь? Живой покойник, и все тут, к этому емкому определению, очень похоже, позаимствованному составителем книги от местных жителей, совершенно нечего добавить…

У закатной оконечности Каталаунского хребта, в глухой и малонаселенной ронерской провинции, граничащей с маркизатом Арреди из Вольных Маноров, есть небольшая деревня. Как часто бывает в этих местах, ее население состоит главным образом не из землепашцев, а охотников и ремесленников – специфика округи, знаете ли, пахотной земли мало, да и та скудная, каменистая, почти не родит. Подобных уголков хватает в районах, примыкающих к Каталауну: захолустье, глушь, военного нападения опасаться нечего из-за захудалости примыкающих Вольных Маноров, так что тут нет и мало-мальски серьезных воинских гарнизонов (а ведь давно подмечено умными людьми, что таковые своим наличием оживляют экономику, ну, а отсутствием, легко понять, развитию последней не способствуют); торговые пути, большие дороги и даже контрабандные тропки проходят на значительном отдалении, что опять-таки имеет для экономики печальные последствия; новых людей почти что и не бывает, разве что указующий перст властей и полиции именно сюда зашвырнет очередного ссыльного; обитатели варятся в собственном соку, не хватая звезд с неба и не подкапываясь под фундаментальные вопросы бытия… Скука и глушь.

Одно существенное отличие: именно в этой глуши и помещается одна из не нашедших решения загадок. Не столь уж и далеко от деревни, всего-то лигах в двух, если выйти на окраину, свернуть налево и прошагать в гору, все время в гору, отдуваясь и смахивая обильный пот. А там, на лысой вершине заурядной горушки, по причине малозначимости даже не имеющей имени, как раз и помещается то ли он, то ли оно…

Там есть могила, почти у самой вершины, – глубокая, однако незасыпанная. Еще деды пробовали засыпать, но со временем убедились, что занятие это абсолютно бесполезное: как ни засыпай, а земля все равно куда-то девается, как в прорву. Давным-давно плюнули и перестали.

В могиле помещается мертвец – по описаниям смельчаков, именно мертвец, черно-синий и вонючий, тронутый разложением, да так отчего-то и задержавшийся на этой стадии восьмой десяток лет. Точнее говоря, не помещается, а где-то даже обитает. Поскольку он лежит смирнехонько только днем, в светлое время, а с наступлением темноты выползает, тварюга, из своей вечной квартиры, ползает и култыхает вокруг – никогда не отдаляясь, впрочем, от своей ямины далее трех-четырех уардов. Иногда неразборчиво причитает и стонет, но далеко не каждую ночь, причем закономерностей в его поведении не усматривается вроде бы никаких: может ныть и подвывать неделю подряд, а потом молчать месяц. Иные толкователи из тех, что без всякого на то основания тщатся представить себя деревенскими колдунами и поиметь под этим соусом почет и уважение односельчан, а также материальные блага в виде яиц, сметаны и битой дичины, пытаются порою уверять, что усматривают некие закономерности, позволяющие то предсказывать погоду, то урожаи и охотничьи успехи, то будущее родственников и соседей, – но по некоей традиции, идущей опять-таки от дедов, им, в общем, не верят и высмеивают. Деды давным-давно определили, что ничего подобного нет, а потому нечего и выделываться.

Живой покойник, в принципе, безопасен для окружающих. Все незатейливые правила техники безопасности отработаны давным-давно: хорошо известно, что, ежели подобраться к нему вплотную, может и грызануть, и придушить, а потому уже добрых полсотни лет старательно соблюдается определенная опытным путем безопасная дистанция. Деревенские парни, правда, частенько шляются на горушку – оскорблять живого покойника словесно, кидать в него ветками и камешками, чтобы потом хвастаться перед девками. Местный вьюнош, ни разу не ходивший за полночь тревожить живого покойника, согласно неписаной молодежной традиции, считается словно бы и неполноценным, авторитетом не пользуется и успеха у девок не имеет. Но лезть к самой могиле не решаются и записные ухари – достоверно известно, что укус у обитателя горушки ядовитый, те, кого он оцарапал даже слегка, непременно помирали от огненной горячки и загнивания крови, так что некоторые правила поведения молодая деревенская поросль впитывает если и не с молоком матери, то уж с тех времен, как начинает разуметь человеческую речь.

И вот так – добрых восемьдесят лет. Достаточно, чтобы живой покойник превратился из будоражащей воображение загадки даже не в местную достопримечательность – в привычную деталь пейзажа. Восьмой департамент наткнулся на это чудо-юдо лет через двадцать после того, как оно завелось в тех местах, а потому отчет зияет пробелами, которые вряд ли когда-нибудь будут заполнены. Точную дату появления нечисти не удалось определить с точностью не только до месяца, но и до года, ибо старики перемерли, а пришедшие им на смену сами помнили плохо, откуда эта диковина взялась и при каких обстоятельствах. Некоторые упрямо твердили, что это – один из былых обитателей деревни, которого за некие жуткие грехи категорически отказался принять к себе потусторонний мир (вариант: имело место некое проклятье, наложенное на грешника проходившим в этих местах святым Круаханом). С точки зрения Магистериума, объяснение это было насквозь ненаучным, но, вот беда, научного просто-напросто не имелось. Научными методами было неопровержимо доказано, что это существо на горушке и в самом деле представляет собою труп покойного человека, который, тем не менее, все же способен передвигаться и издавать звуки. И только. Под него не смогли подвести научно-теоретическую базу, как ни бились, а потому оставили в покое. Ликвидировать не пытались – кому-то хватило ума вовремя прислушаться к словам стариков, в один голос заверявших, что на их памяти живого покойника пытались и сжечь дотла, завалив сушняком, и засыпать негашеной известью, – но сушняк с завидным постоянством отказывался гореть, а известь должного действия ни разу не производила…

Что ж, порой лучшая линия поведения – не делать ровным счетом ничего, старательно игнорировать загадку, которую не в состоянии одолеть все научно-материалистические методы…

Сварог сердито и небрежно отшвырнул толстенный «Кодекс жути ночной» на столик у изголовья своей необозримой кровати, фамильного ложа, по которому можно было маршировать строевым шагом, если только взбредет в голову такое идиотство. Книга глухо шлепнулась за пределами круга света от ночника. Гаудин, надо отдать ему должное, в который уж раз оказался прав: все описанные в книге феномены, какими бы ни были диковинными и жуткими, воображения отчего-то не будоражили, потому что их было слишком много, потому что каждый из них наблюдался многие десятки лет (а то и сотни), но так и не получил мало-мальски подходящего объяснения…

То ли сон не шел, то ли он попросту боялся смежить веки, зная, что снова окунется в зыбкий полусон, обволакивавший странными кошмарами, пугающими и надоедливыми, не удерживавшимися в памяти. Даже загадочное питье, лимонно-желтая жидкость в круглом графине, доставленное одним из доверенных медиков Гаудина, не действовало должным образом: оно лишь погружало в расслабляющее отупение, но глубокого, здорового сна не могло вызвать. А потому Сварог на вторую ночь велел Макреду выбросить графин в мусорную урну – в то чудо техники, что здесь выполняло роль мусорной урны, растворяя в неяркой вспышке любой неорганический предмет. И снова маялся, валяясь на огромной постели в надежде, что природа каким-то чудом возьмет свое…

Справа от постели, на огромном ковре, тихонько посапывал Акбар, время от времени повизгивая и дергая лапами, – вот кому снились нормальные сны, вот кто дрыхнул без задних лап, даже зависть брала… В нишах темными глыбами стояли древние рыцарские доспехи, слабые лучики света, который Сварог до сих пор упрямо именовал про себя лунным, освещали лишь один угол огромной спальни, где стоял старинный глобус Талара, – с постели можно было рассмотреть, что бледное сияние высвечивает Ферейские острова. Сварог находился сейчас в столь измененном и болезненном состоянии мысли, что готов был усмотреть в этом некое знамение, а то и предсказание. Некоей трезвой частичкой сознания он понимал, что все это – дичь собачья, но не получал от этого успокоения… Может быть, это некая загадочная зараза, действующая исключительно на того, кто не был урожденным обитателем небес? И нужно слетать на землю, пожить там, развлечься и развеяться, чтобы…

Он передернулся, подскочил на постели, уселся, весь в противном холодном поту.

Непонятно откуда доносился крик… или звук? Не имеющий отношения к чему-то живому? Или все же – крик?

То ли тягучая нота боевой трубы, то ли бесконечный стон, исторгнутый глоткой неизвестного живого существа, – жестяной плач, нытье на одной ноте, слишком реальное для того, чтобы оказаться галлюцинацией, слишком странное для того, чтобы остаться реальностью, плаксивый, вибрирующий вой, он тянулся, тянулся, тянулся…

Сварог перегнулся с кровати – Акбар безмятежно, глубоко сопел. Учитывая его невероятно чуткий слух – и беспокойство при появлении поблизости чего-то по-настоящему странного, свойственное всем без исключения хелльстадским псам… Объяснение напрашивалось унылое. Пора всерьез жаловаться опытному врачу – здесь тоже имеются свои психиатры, пусть и непоименованные так прямо, но выполняющие те же функции…

Протяжный крик не смолкал, не набирал силу, не делался тише, он тянулся нескончаемой нотой, лез в уши, проникал под череп, вызывая пакостнейшее ощущение: словно бы череп стал пустотелым сосудом, наполненным чем-то вязким, вибрировавшим в такт, понемногу разогревавшимся, – и все это в твоей собственной голове… И что-то отзывалось в углу, словно бы резонируя. Так колеса проехавшего за окном тяжелого экипажа вызывают дребезжание стеклянной посуды в шкафу, тоненькое, на пределе слышимости…

Он огляделся, ища источник. Слез с постели – пол приятно согрел босые ступни, – сделал несколько шагов, присмотрелся, изо всех сил борясь с ощущением, будто мозги в голове начинают кипеть, побулькивая и клокоча. Протянул руку, осторожно приблизив пальцы к лезвию Доран-ан-Тега.

Он уже не мог определить, мерещится ему или все происходит на самом деле. Все сильнее казалось, что от острейшего лезвия топора исходят крепнущие колебания, ощущавшиеся подушечками пальцев, что лезвие вибрирует в унисон мягким толчкам изнутри черепа. Что огромный рубин засветился изнутри собственным блеском.

«Все, – уныло подумал Сварог, слушая ни на секунду не замолкавший жестяной вой. – Нужно действовать, принять какие-то меры, пока сохранились остатки здравого рассудка, пока это не захлестнуло по макушку. К врачам пора, все всерьез… Или на самом деле что-то воет в ночи?»

Он сунул ноги в мягчайшие ночные туфли, застегнул рубашку и вышел в коридор, где стояла покойная тишина, где горела лишь одна лампа из пяти, – но неподалеку услужливо вскочил с мягкого диванчика один из множества ливрейных лакеев, на всякий случай дежуривших и по ночам ради мгновенного исполнения хозяйских прихотей (Сварог и не собирался бороться с этой вековой традицией). Склонил голову:

– Милорд?

Сварог осторожно спросил:

– Вы ничего не слышите?

– Милорд? – отозвался лакей вопросительно-недоуменно.

Сварог уже давно открыл, что именно такая интонация в устах верной прислуги означала вежливое непонимание и невысказанную просьбу к хозяину разъяснить подробнее, что именно взбрело ему в голову на сей раз.

– Вот этот звук… – сказал Сварог, у которого и теперь стоял в ушах, в голове, под черепом нескончаемый стон-вопль. – Довольно громкий, протяжный… Вы его слышите?

Лакей твердо сказал:

– Простите, милорд, я ничего не слышу. Стоит полная тишина.

– Нет, ну как же… – упрямо сказал Сварог, уже не думая о том, что выглядит полным идиотом. – Вот оно… слышите?

– Нет, милорд…

Сварог не помнил его имени – пусть кто-то и сочтет это отрыжкой феодализма, но он решительно не мог держать в голове имена слуг, а привлекать магию для таких пустяков не хотел. Благо и необходимости не было помнить имена…

Он присмотрелся. Лакей, замеревший в безукоризненной стойке «смирно», выглядел безупречной статуей, но он стоял прямо под лампой, под ярко-золотистым шаром, распространявшим мягкое, не беспокоившее глаз сияние. И без труда можно было разглядеть, что физиономия вышколенного молодца далеко не так безмятежна, как он хотел показать… «С ума схожу, что ли? – подумал Сварог смятенно. – Плохо уже понятно, что кажется, а что в реальности имеет место быть…»

– Почему у вас такое лицо? – резко спросил Сварог. – Что тут случилось?

– Ничего, милорд…

– Врете, любезный мой, – сказал Сварог убежденно. – Если вы не забыли, ваш хозяин умеет безошибочно отличать правду от лжи. Незатейливая магия из разряда домашней… Вы мне сейчас говорите неправду… Итак?

Лакей решился:

– Милорд… Я и в самом деле не слышу никаких других звуков, о которых вы изволите спрашивать… Но… Что-то неладно, милорд. Что-то неладное в замке…

– Что? Я вам приказываю высказать все, откровенно! Ясно?

– Как прикажете, милорд… Только я и сам не могу толком объяснить… Что-то такое… повсюду… Прямо колотит всего… Стою это я, а вон там вроде бы черная кошка шасть – и прошмыгнула! Вот оттуда вон туда… Почудилось, конечно, только было полное впечатление…

Сварог посмотрел в ту сторону. Если доверять лакею, то эта неведомо откуда взявшаяся в замке черная кошка выскочила прямо из стены и в стену же ухитрилась скрыться…

– Отроду не было в замке никаких привидений, – продолжал лакей, ухитрившись ответить на невысказанный Сварогом вопрос. – В лесу, сами знаете, иногда появляется безголовый медведь, Гэйр-Бар, ваш фамильный призрак, но крайне редко… А в замке никогда ничего подобного и не водилось, разве что домовой, но он – никакой не призрак… Ничего не пойму, в воздухе что-то такое, милорд, волосы дыбом встают, и ветерком, полное впечатление, насквозь продувает…

Сварогу стало чуточку легче – похоже, не один он ощущал в окружающем нечто странное. Ну, а дальше? Какой толк от слов перепуганного лакея? И что тут можно сделать?

– Ну ладно, – сказал он неловко. – Посматривайте тут. Если и дальше станут шастать из стены в стену – неизвестные кошки или случится еще что-то – немедленно зовите меня, это приказ.

Он вернулся в спальню. Протяжный жалобный вой все еще звучал в ушах, и невозможно было определить, откуда он исходит. Снаружи все-таки?

Он распахнул дверь, поддавшуюся легко и бесшумно, вышел на галерею, в ночную прохладу. Приблизился к балюстраде. Лес стоял темной безмолвной стеной, в ближайшем доме для прислуги светилось несколько окон. Если не знать наверняка, ни за что не догадаешься, что паришь сейчас за облаками, над грешной землей… Земля как земля, лес как лес, звезды…

Он присмотрелся. Сам не смог бы определить, что тут странного и неправильного, но что-то в ночном небе было не так…

Слева, над высокой острой башенкой одного из лакейских флигелей, чуть левее старомодного прорезного флюгера в виде восседавшего на ветке ушастого филина, светилось нечто, вызывавшее в мозгу эти странные и непонятные ощущения, – некое зудение в глазах, мягкое давление на них, словно заноза ухитрилась проникнуть под череп и сейчас пронизывает его насквозь, не причиняя боли, но вызывая… Черт, как облечь в слова те неприятные ощущения, для которых и нет слов?

Будто мерцающий алый уголек, будто видимый вовсе и не глазами…

Он отвернулся. Двинулся по галерее, опоясывавшей весь второй этаж, не поворачивая больше головы к странному огню в ночном небе, но чувствуя его присутствие. Оказавшись у окна кабинета, заглянул внутрь.

Господа высокие министры, несмотря на поздний час, трудились рьяно. Мара сидела у компьютера, всеми десятью пальцами колотя по белой клавиатуре, над синим усеченным конусом вспыхивали географические карты, какие-то таблицы и списки, изображения гербов, орденов и мундиров, проплывавшие сверху вниз и снизу вверх, сразу из трех прорезей тянулись белоснежные листы, то недлинные, то скручивавшиеся в свитки. Примостившийся на резном подлокотнике ее кресла Карах временами вставлял словечко – и Мара то отмахивалась резким движением плеча, то выслушивала внимательно. Все прилегающее к столу пространство было завалено листами и свитками, эскизами ярких мундиров, картами.

Оба министра, как и полагалось в приличных королевствах, уже были титулованными господами. По размышлении Сварог присвоил Маре титул графини – чтобы не баловать ее особенно, с расчетом на будущее и возможные повышения за усердную службу, а Караха, изрядно поломав голову над нестандартностью ситуации, сделал-таки бароном. Новым циркулярам, о которых упоминал Костяная Жопа, это, если придирчиво вдуматься, все же не противоречило: ими запрещалось «возводить в дворянство и присваивать титулы неразумным существам, не принадлежащим к роду человеческому». И только. Здесь опять-таки крылась юридическая лазейка, простор для опытного крючкотвора: с одной стороны, Карах к роду человеческому безусловно не принадлежал, с другой же, как ни примеривайся, был существом вполне разумным, а следовательно, под циркуляр не подпадал. Именно так, мудро рассудив, решили обожавшие Сварога старцы из Геральдической коллегии – и недвусмысленно намекнули, что ждут от него очередных сложных сюрпризов, скрашивающих их скучнейшее доселе бытие. Сварог обещал непременно что-нибудь придумать…

Сварог тихонько вошел. Мара через плечо бросила на него затуманенный взгляд, бормоча:

– Королевский казначей обязан пребывать в ранге коронного советника… Тьфу ты, голова идет кругом!

– Ты, случайно, не слышишь каких-то странных звуков? – спросил Сварог насколько мог небрежнее.

В ушах у него стоял пронзительный вой. Мара вяло улыбнулась, пожала плечами:

– Только бумажное шуршанье. У меня этот звук скоро в ушах торчать будет, как пробки…

– А ты, Карах?

Серенький домовой выглядел понурым и неуверенным – дело тут, конечно, не в усталости, а в том, что он вопреки загадочным правилам этикета все же поневоле вторгся на территорию своего коллеги, вошел в замок.

– Да вроде бы ничего такого… – сказал он грустно.

– Иди за мной, – мотнул головой Сварог в сторону галереи. – А ты работай, работай, никаких вопросов…

Карах послушно плелся за ним, жался к ноге. Нагнувшись, Сварог привычно подхватил его, посадил на плечо и, стоя у балюстрады, показал в ночное небо:

– Вон там, левее филина… левее флюгера, я имею в виду. Светится там что-то красное или мне чудится?

– Над той крышей?

– Ага.

– Я же тебе говорил, хозяин, а ты не верил, – тихонько сказал ему Карах, щекоча ухо пушистой мордочкой. – Это и есть Багряная Звезда… – В его голосе сквозило удивление. – Оказывается, ты ее тоже можешь видеть, кто бы мог подумать… Я-то решил, что только такие, как я, могут…

– Красная? И словно бы мерцает? И в глазах какое-то неприятное давление чувствуется?

– Ну да. Не надо на нее долго смотреть, не стоит… Маре бы показать, только ей все равно не докажешь, она-то не видит… Потом-то все увидят, да поздно будет…

– А никакого воя ты и в самом деле не слышишь? – спросил Сварог упрямо.

– Да нет, ничего такого. Тишина кругом. Хозяин… Это все неспроста…

– Удивительно верное замечание, – фыркнул Сварог. – Ладно, иди работай. Маре – ни словечка ни о чем таком. Коли уж она и не видит ничего, и не слышит… Ну, живенько!

Едва Карах проворно скатился с его плеча и нырнул в дверь, Сварог направился назад.

И сообразил вдруг, что непонятный вой, столь досаждавший ему, исчез. Напрочь. Его больше не было слышно. Словно повернули выключатель.

Ощутив нешуточное облегчение, Сварог выдохнул полной грудью. Голова по-прежнему побаливала и глаза жгло, словно туда сыпанули песку, но это уже были классические симптомы бессонницы, не имевшие ничего общего с загадочными странностями. Он почти вбежал в спальню, раздеваясь на ходу, швыряя одежду куда попало. Осторожно обошел спящего Акбара, чтобы не наступить в полумраке верному псу на хвост или на лапу, нырнул в постель, в безупречную чистоту прохладных простыней. Уткнулся лицом в подушку, яростно пытаясь нырнуть в сон, в беспамятство, пока снова не послышался загадочный вой…

…Он шагал сквозь странные препятствия, напоминавшие хаотичное нагромождение сгнивших остовов множества кораблей, – повсюду ряды насквозь проеденных разрушением досок, то прямых, то плавно выгнутых, похожих на исполинские скелеты длиннющих змей, – но все же это были доски, пахнущие сырой прелью гнилого дерева, серо-зеленые, полурассыпавшиеся. Не было ничего, хотя бы отдаленно похожего на проход, коридор, – и Сварог шел напрямую, грудью, всем телом наваливаясь на закрывавшие путь переплетения хрупких досок. Они уступали напору, с едва слышным шорохом разваливались, осыпая трухой – невесомой, густой, забивавшей нос, глаза, уши. Их не становилось меньше, впереди, сколько он ни шел, вставали все новые нагромождения, лабиринты, груды…

Он не знал, где оказался, куда идет и зачем. Знал только, что не должен останавливаться, – и продолжал шагать, всем телом проламывая преграду. В том, что сгнившие доски так легко уступали его напору, как раз и таилась мучительная странность происходящего.

Не было ни темноты, ни света. Непонятно, как это могло получаться, но именно так и обстояло – мир без темноты и света, без теней, отчетливо различимый далеко вперед и в стороны, клубившийся трухлявыми облаками древесной крошки…

Сон? Или явь? Непонятно. Кажется, кто-то крадется следом. И это плохо, это тревожно, это страшно. Сварог несколько раз оглядывался, ясно видел оставленный им в этом переплетении туннель, но всякий раз нечто ухитрялось стремительно отпрянуть за ближайшую доску. А ведь оно было там, было, за ним кто-то крался с самыми что ни на есть дурными намерениями, не приближаясь отнюдь не из страха, а скорее уж из желания как следует помучить, подленько натешиться страхом и неизвестностью.

Отчего-то, подчиняясь тем же неведомым правилам, он не мог не только остановиться, задержаться, но и повернуть назад. Брел, как автомат, проламывая грудью, плечами, лицом гнилые доски. Чересчур реально для сна…

Что-то мелькнуло справа и слева, шевеление, проворные тени перебегают меж досками, сжимая кольцо, дышать все тяжелее, горло забито древесной трухой, пахнущей незнакомо и неприятно, перед глазами стоит пелена, скоро ничего уже не будет видно…

Он пытался бороться, вырваться из этого наваждения – все равно, наяву оно или в кошмаре. Пытался остановиться, а то и повернуть назад, на миг ощутив себя свободным, рванулся наугад, кажется, даже не в сторону, а куда-то вниз, пытаясь проломить всей тяжестью тела то, что под ногами… а что у него под ногами? Почему он не видит, что у него под ногами?

Мгновенный спазм, ощущение падения.

Он вырвался из кошмара – и, кажется, только для того, чтобы тут же попасть в другой.

Он лежал в собственной постели лицом вверх, на ворохе скомканных простыней, мокрехонький от пота, с колотящимся сердцем. В спальне стоял непонятный полумрак – мутновато-синий, придававший знакомым предметам и мебели незнакомые очертания. В горле стоял ком, глаза резало. Синеватый полумрак – никогда ничего подобного в замке не случалось – пронизывали струи более темного тумана, колыхавшиеся лениво и словно бы осмысленно, ширившиеся, распространявшиеся так, словно поставили задачей захватить все пространство… а ведь это уже не сон, никакой не сон, хотя вокруг и творится дикая чертовня!

Визг, тявканье, уханье, дикий вой в дверях спальни! Что-то тяжелое, темное спрыгнуло с его груди, скребнув по животу и бокам чем-то острым, твердым – когти? – кинулось к двери, туда, где катался огромный клубок, шипя, воя, издавая вовсе уж невыносимые для слуха звуки, не похожие ни на что прежде слышанное. И Сварог отчего-то знал совершенно точно, что на сей раз ему не чудится, что он бодрствует, и все это происходит с ним в доподлинной реальности.

Он спрыгнул с постели, побуждаемый смутными инстинктами, звавшими в бой. При этом со всего маху наступил обеими ногами на хвост Акбару, но пес, вместо того, чтобы вскинуться с недовольным рявканьем, так и лежал, как лежал, и его тяжелое дыхание что-то не походило на привычное, сонное…

Сварог протянул руку к топору – и случилось нечто необычное, прежде никогда не случавшееся. Древко уплыло у него из рук, отодвинулось от готовых сомкнуться пальцев. Доран-ан-Тег, будто обретя собственные побуждения и планы, крутнулся, завертелся, по косой линии проплыл над кроватью, к стене, – Сварог едва успел отскочить, – и взмыл под потолок.

Барахтавшийся клубок распался на несколько темных фигур, одна, самая маленькая, осталась лежать неподвижно, а остальные, кажется, четыре, скрюченные, какие-то неправильные, не такие, шустро рванулись в коридор, скрылись из глаз.

Сам толком не понимая, что делает, Сварог рванул следом, выхватив на бегу из ножен любимый меч – из синеватой толладской стали, с обтянутой сильванской акульей кожей рукоятью. Мягко шлепнулись на пол кожаные ножны. Его обогнало что-то круглое, туманное, свистящее – и от дубовой двери спальни брызнули щепки, дверь разлетелась на куски.

Сварог выскочил в коридор – по-прежнему освещенный привычными лампами, золотистыми шарами. Под ближайшим шаром, рядом с мягким диванчиком, лежал лакей: вытянувшись, нелепо отбросив руку, с закрытыми глазами, вроде бы живой…

Вспомнив кое-какие бытовые мелочи, что есть мочи заорал:

– Свет!!!

Моментально вспыхнули все лампы и люстры, замок оказался залит светом, словно в день большого приема. По широкому коридору что есть мочи улепетывали четыре скрюченных фигуры, в росте почти не уступавшие взрослому человеку, кривоногие, с шишковатыми головами, покрытые то ли темной клочкастой шерстью, то ли обрывками ветхого тряпья. Передняя далеко опередила остальных, то неслась на двух ногах, то по-обезьяньи припадала на четыре, три остальных отставали – они хромали, шипя и повизгивая, оставляя на светлом полу пятна зеленой жидкости, а у замыкающей зеленая кровь прямо-таки била над левым плечом буйным фонтанчиком. Должно быть, именно этой твари в непонятной схватке досталось сильнее всех. Она вдруг поскользнулась на ровном месте, с трудом поднялась, закултыхала вдогонку своим, издавая пронзительные вопли страха и боли…

Сварог в нерассуждающем азарте несся следом – голый и растрепанный, в одних модных трусах, черных с белыми корабликами. Уже ясно было, что это не сон, бок и локоть не на шутку саднило – это он порезался острыми обломками двери, – босые ноги ощущали пушистость ковра, теплые неровности мозаики, все вокруг было доподлинной реальностью, с той четкостью и многообразием ощущений, что невозможна в самом подробном сне…

Еще одна распластавшаяся на полу фигура – Макред, ага, а подальше второй лакей, и оба не похожи на трупы… Сварог наддал еще, но никак не мог сократить расстояния до этих дьявольски проворных тварей.

Коридор кончился, и вся четверка, гремя когтями, скользя по мозаике, свернула вправо, клубками покатилась по широкой лестнице на первый этаж…

Оттолкнувшись свободной рукой от мраморных перил, Сварог прыгнул через пролет, больно стукнулся пятками. Но и этот лихой прыжок расстояния не сократил. Подвывая и лопоча, то и дело брызгая зеленой кровью, неведомые твари неслись прямехонько к высоченному старинному зеркалу, фамильной гордости, овалу от пола до потолка, заключенному в затейливую золоченую раму.

С зеркалом происходило что-то странное. Отражать-то оно отражало, но вместо стекла был словно бы слой горячего воздуха, отчего все видневшееся в зеркале колыхалось и дергалось, то и дело причудливо изламываясь, до полной неузнаваемости, а временами там сверкали тусклые вспышки, размазанные, мутные, видимые словно через толстый слой воды… Овальный кусок пространства, четко ограниченный вычурной рамой, казался разверзшимся проемом.

Упругий, шелестящий свист возник над головой Сварога, над самой макушкой, так что волосы, казалось, взвихрились. И в следующий миг туманный диск косо спикировал из-под потолка к лестнице, прошел над ступеньками, опускаясь все ниже и ниже, пикируя целеустремленно и неотвратимо, словно разумное, живое существо. Почти по самой его кромке светился ярко-алым узкий поясок. «Да ведь это рубин в навершии топора…» – сообразил Сварог, топоча по ступенькам.

Доран-ан-Тег, превратившийся в туманный диск, обогнал его, чиркнул по ближайшей фигуре, из-за потери крови, надо полагать, уже не способной передвигаться быстрее, едва ли не ползущей. Налетел, коснулся…

Фигура беззвучно лопнула, разлетелась взрывом темных мокрых ошметков, мгновением позже то же произошло с другой, и еще, и еще, вот ни одной не осталось, только клочья, запятнавшие пол кляксы… Сварог едва сумел остановиться, цепляясь левой рукой за рыцарские доспехи у подножия лестницы, пребольно ушиб запястье, пятки и пальцы босых ног, но удержался на ногах. Не замедляя полета, взмыв еще выше, вертясь с невероятной быстротой, топор по безукоризненной прямой впечатался в самую середину зеркала.

Не было ни стука, ни разлетевшихся осколков. По вестибюлю пронесся мощный неописуемый звук, нечто вроде пронзительного визга, завершившегося могучим выдохом – фф-у-уу-хххх! – и из стены выметнулся горизонтальный фонтан, смесь пузырчатых гроздьев, прозрачных и блистающих, с чем-то вроде дымных клубов, эта лопочущая, клокотавшая, пахнущая чем-то резким струя едва не достигла Сварога, от растерянности так и торчавшего в обнимку с фамильным доспехом, – и тут же пропала, растаяла, фукнув напоследок волной тяжелого смрада.

Стало невероятно тихо. Мозаичный пол вестибюля был усыпан мокрыми ошметками, отвратительными зеленоватыми кляксами. А зеркала больше не было, рама осталась висеть, но вместо неведомо куда и как исчезнувшего стекла Сварог видел лишь стену, обитую синим бархатом в мелкий золотисто-алый цветочек.

Туманный диск – откуда он возник на сей раз и где пребывал в момент этого странного выброса, Сварог так и не успел заметить – повис меж ним и рамой, замедляя вращение, повернувшись перпендикулярно полу, понемногу превращаясь в знакомый топор, вертевшийся все медленнее. И наконец, обратясь топорищем вниз, а рубином, соответственно, к потолку, подплыл к хозяину уже совсем плавно, медленно, будто воздушный шарик, колыхаемый легким сквознячком, ткнулся в руку…

Сварог машинально сжал пальцы, стиснул черное древко, покрытое не потрескавшейся за тысячелетия эмалью, сплошь изукрашенное рельефным узором из золотых кружочков, едва выступавших над топорищем, напоминавших шляпки гвоздей. С некоторой неуверенностью покачал топором, справа налево и сверху вниз, И не ощутил ни сопротивления, ни каких бы то ни было попыток Доран-ан-Тега вновь действовать самостоятельно. Теперь это снова был обычный боевой топор, ну, предположим, не самый обычный, но полностью покорный хозяину, как и положено любой вещи…

Второй раз с ним такое случилось, а первый раз был в том подземелье, в туннеле под Ителом, в роскошных переходах древнего метро, когда Доран-ан-Тег самостоятельно, разве что не столь энергично, как теперь, рубанул по странному зеркалу: и из зеркала потекло нечто вроде крови, а вскоре оттуда вылез загадочный великан со своей быстрой, как молния, огромной кошкой…

– Интересно, что за счеты у тебя с зеркалами? – тихо, одними губами прошептал Сварог так, словно рассчитывал получить внятный ответ. – С такими вот зеркалами? И почему…

Он представления не имел, почему, зачем, откуда и как. О Доране сохранились буквально крохи толковой информации, тонувшие во множестве противоречивших друг другу легенд, побасенок и апокрифов, – пара почти нечитаемых надписей на музейных камнях, несколько невероятно древних манускриптов, да еще Доспех Дорана, от коего остался только топор, а где пребывало все остальное, неизвестно. То ли странствующий рыцарь, то ли король всего Харума, то ли монах забытого ордена – баллады и сказки мешали друг другу как раз своим обилием и разноречивостью…

Он поднял голову, услышав наверху звук шагов, появилась Мара, плетущаяся неуверенной походкой только что очнувшегося от дурманного беспамятства человека, она моргала и трясла головой, пошатывалась, но меч держала в руке крепко.

– Что стряслось? – спросила она хриплым, сонным голосом. – Я вдруг очнулась на полу, физиономией в бумагах… Голова раскалывается, Карах рядом валяется, а в замке суматоха, от воплей люстры трясутся…

– У нас были гости, – сказал Сварог с застывшим лицом. – Только и всего… Вызывай орлов из восьмого департамента, кажется, это сугубо по их части…

Аккуратно поставив топор у перил, он стал подниматься по лестнице, чувствуя, как болят, ноют и свербят все ушибленные и поцарапанные места. Показался Карах, шагавший той же сонной, заплетавшейся походкой, отчаянно лупавший глазами. Верный домовой тащил за собой волоком один из украшавших стену кабинета клинков, изогнутый, с рукоятью в бирюзе. Завидев Сварога, он смущенно пояснил:

– Я думал, хозяин, вас тут всех поубивали на смерть… Самое натуральное зло, тут и особого чутья не надо, сразу ясно. И фартолод твой погиб, я хоть и валялся начисто одурманенный, а почувствовал в тот же миг, в голове будто бомба взорвалась… Ну, думаю, пырну напоследок хоть одну гадину, чтобы не было обидно помирать…

– Положи железку, порежешься, – без улыбки сказал Сварог, свернул в коридор и направился к своей спальне.

Карах, послушно отложив клинок, плелся следом и что-то неустанно бормотал про Багряную Звезду, про то, что она стала себя оказывать, про то, что он предупреждал, хоть некоторые сильно умные по причине юной глупости и не верили, язвы рыжие…

Сварог ощущал себя слишком разбитым, чтобы цыкнуть на него как следует. Он отметил с радостью, что и дворецкий, и лакеи уже помаленьку приходят в себя, ворочаются, встать пытаются.

Среди обломков и щепок – всего, что осталось от резной дубовой двери, вмиг выхлестнутой Доран-ан-Тегом напрочь, – лежало крохотное тельце домового. На человека это существо походило еще менее, чем Карах, но Сварог не ощущал отвращения – он навидался разнообразнейших созданий и успел накрепко уяснить, что внешность – еще не главное.

«Такие дела, – подумал он печально и отрешенно. – Я его и не разглядел-то толком, пока он был жив, ни словечком с ним не перекинулись, а он, оказывается, берег и, когда пришла такая минута, на смерть пошел не колеблясь. Он им тоже крепенько приложил, но силы, видимо, были очень уж неравны…

Вот и нету у меня больше фамильного домового, а я даже поблагодарить не успел…»

…Одевшись наспех, чтобы не встречать серьезных людей в скудном исподнем, он сидел на широкой ступеньке, на ковре, уперев локти в колени, переплетя пальцы, устало понурившись. Смотрел, как деловито суетятся заполонившие вестибюль орлы Гаудина. Ничегошеньки не понимал в происходящем, даже приблизительно не мог догадаться, что означают все эти таинственные и сложные манипуляции, сделавшие бы честь любому колдуну дикарского племени, – но лучше уж было сидеть здесь, чем в своих покоях, где и вовсе ничего не происходило, здесь он как-никак был на переднем крае событий, пусть и насквозь непонятных…

Слуги куда-то исчезли, бесшумно и поголовно, справедливо полагая, что все эти господские сложности не должны их касаться, а сами они пользы хозяину принести не в состоянии. Зато чада и домочадцы, если можно так выразиться, присутствовали в полном составе. Акбар, которого все равно бесполезно было запирать из-за его умения проникать через любую запертую дверь, а то и сквозь стену, растянулся во всю свою немалую длину на нижней площадке и, положив на лапы громадную башку, чуть прядал ушами при каждом очередном непривычном звуке, временами тоскливо косясь на Сварога с неприкрытой надеждой на то, что хозяин вдруг смилостивится и позволит отхватить парочку голов, – ему визитеры решительно не нравились. Мара сидела смирно, взирая на происходящее с профессиональным интересом, а вот Карах, укрывшийся меж Сварогом и перилами, выступал олицетворением вселенского скепсиса: он то и дело, явственным шепотом, подавал критические реплики, из которых следовало, что не только во всемогущество, но и в мало-мальскую полезность мертвой техники, дурацкого стекла и глупого металла он не верит нисколечко, а применительно к данному случаю – в особенности. По его глубокому убеждению, сформировавшемуся отнюдь не сегодня, основанному на богатом житейском опыте и мудрости предков, почти вся человеческая техника была и остается тупиковым путем, глухим закоулком, в который род людской как-то свернул по ошибке, да так и не нашел в себе ни ума, ни мужества повернуть обратно. Особенно когда речь идет о самой доподлинной древней магии, позабытом злом колдовстве, недавно пробужденном неотвратимым приближением Багряной Звезды. «То ли еще будет, – убежденно вещал он, – то ли еще будет, наплачемся, спохватимся…»

Поначалу Сварога лишь развлекало злопыхательство мохнатого критикана, руссоиста доморощенного, забавляло, и не более того. Однако время шло, и понемногу ему стало казаться, что Карах во многом прав. По крайней мере, в данном случае.

Он впервые видел такие приборы и понятия не имел ни о их принципе действия, ни назначении. Там были прямоугольники из дымчатого стекла, установленные на треножниках и окаймленные цепочками разноцветных огоньков, чья игра, переливы и перемещения определенно несли глубокий научный смысл; замысловатые решетчатые конструкции и ажурные шары, наполненные сиянием всех оттенков радуги; медленно вращавшиеся колеса со спицами из разноцветных лучей; кубы, раструбы и полусферы словно бы из начищенного золота, усыпанные то снаружи, то изнутри тонюсенькими стерженьками из того же материала с головками из прозрачнейшего синего стекла; серые металлические ежи – и множество еще более причудливых устройств, вовсе ни на что не похожих, казавшихся творением шизофреника с технической жилкой, коего по оплошности санитаров заперли на недельку на огромном складе телевизорного завода…

И уж тем более он не понимал смысла манипуляций, которые ловко и уверенно проделывали операторы со всем этим сюрреалистическим арсеналом, – они работали столь споро и загадочно, что казались то ли могучими волшебниками, то ли валявшими дурака шарлатанами, намеренными продать глупому провинциальному барону машину для вызывания дождя либо волшебную крысоловку (сама подманивает, сама хватает, сама головы откручивает, успевай мешок подставлять). Не понимал ни словечка из длинных фраз, сопровождавших учено-полицейские забавы. Что поделать, коли ученье – свет, но неученых – тьма…

И все же поведение их со временем перестало быть секретом. Потому что они все явственнее вели себя, как люди, потерпевшие поражение. Не способные похвастать хотя бы крохотным успехом. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы в этом разобраться. Растерянно переглядывались, откровенно пожимали плечами, мотали головами в ответ на вопросы Гаудина, заставлявшего некоторых повторять манипуляции снова и снова. Все больше огней и цветных лучей гасло, все больше приборов отключали и убирали в чехлы, выносили за дверь. В конце концов Сварог уже не сомневался, что эти трое возятся со своим радужным колесом, единственным оставшимся в строю устройством, из чистого упрямства…

Похоже, того же мнения был и Гаудин. Какое-то время наблюдая со стороны, он в конце концов подошел, решительным шепотом отдал короткий приказ – и главный из троицы подчинился, зло нахмурясь, безнадежно махнул рукой. Выключили и светящиеся спицы обода, отнюдь не ставшего колесом Фортуны.

Гаудин обернулся. Перехватив его угрюмый взгляд, Сварог поднялся и подошел к нему через вестибюль, который уже привели в порядок, замысловатыми устройствами подобрав всю устилавшую его неприглядную дрянь. Высокая рама зеркала выглядела на стене довольно нелепо, Сварог мельком подумал, что следует приказать слугам убрать ее к чертовой матери.

– Ну что? – спросил он вяло.

Гаудин пожал плечами, отводя его под локоток в самый дальний угол:

– После вашего топора трудно провести быстрый анализ. Ошметки… Это живые существа, органические объекты… были. Имеется некий фон, позволяющий судить, что они обладали некими магическими способностями, не особенно сильными.

– Ну, я к тем же самым выводам пришел без всяких анализов, – хмыкнул Сварог. – Живые, конечно. С когтями – горло до сих пор ноет, царапины вздулись… И насчет зачатков магии было нетрудно догадаться: бьюсь об заклад, это они мне и били по мозгам несколько ночей какой-то чертовщиной… Но ведь это не должно на меня действовать, а?

– Отсюда явствует, что мы столкнулись с чем-то качественно новым, – сказал Гаудин без выражения. – Такое случается. Они пришли из зеркала…

– Ценное наблюдение, – сказал Сварог. – Я и сам начинал о том подумывать…

– Не язвите. – Лицо Гаудина было усталым и печальным. – Все серьезнее, чем вам кажется. Таких прорывов в замках не случалось очень и очень давно. Если добавить, что мы ничего не понимаем в происшедшем…

– Что, совсем? – спросил Сварог сочувственно.

– Ну, не так чтобы… Я сформулировал бы иначе: мы примерно понимаем, что произошло. Выражаясь предельно доходчиво для дилетанта, мы столкнулись с известным теоретически и практически явлением, которое ученые именуют длиннейшими, совершенно непонятными профану терминами… а мы, практики, – пробоем. Пробой – это своего рода тоннель, возникающий на краткое время меж нашим миром и другими пространствами, континуумами, уровнями, мирозданиями. Выберите сами то определение, которое для вас более благозвучно и привычно… Вы понимаете суть?

– Да, кажется, – сказал Сварог. – Нечто похожее на Врата?

– Именно. Врата – одно из проявлений пробоя. Проявления многочисленны: Заводи, например; не исключено, что и Древние Дороги… Только не требуйте у меня разъяснений. Что такое Заводи, вы узнаете сами, посидев пять минут за компьютером, а пути к Древним Дорогам закрылись так давно, что некоторые не верят в их нынешнее существование, ими не занимались несколько тысяч лет. Итак, произошел пробой. К вам нагрянули в гости некие твари из неведомого измерения. В этом-то и загвоздка: мы не понимаем, откуда. И не понимаем, что им помогло найти тропинку в наш мир. С зеркалами испокон веков связано немало странностей… с некоторыми из зеркал, слава богу. Но в вашем случае – ни аналогий в прошлом, ни объяснений.

– Хотите объяснение? – спросил Сварог. И тут же вспомнил, что в серьезнейших делах категоричность здорово вредит. Добавил не столь напористо: – Или, избегая скоропалительных выводов, рабочую гипотезу?

– Извольте, – спокойно кивнул Гаудин. – Рабочие гипотезы тем и хороши, что позволяют давать полную волю фантазии, не возлагая при этом на себя ответственность…

Не особенно ободренный этим замечанием, Сварог молча пошел впереди. Они вышли под ночное небо, спустились по невысокой парадной лестнице. У нижних ступенек стояла вимана Гаудина, ее окна ярко светились, и видно было, как на первом этаже угрюмые специалисты размещают последние чехлы с загадочной аппаратурой.

– Мы что, должны куда-то идти?

– Нет необходимости, – сказал Сварог. – Мы только отойдем в тень, чтобы лучше были видны звезды… Взгляните вон туда, левее флюгера, что изображает сову. Видите вы там что-нибудь в небе? На ладонь левее и выше птичьей головы…

– Там звезды, – терпеливо произнес Гаудин с видом человека, на своем веку встречавшего массу чудаков. – Насколько я помню, вон та крупная, голубоватая, называется Марут. Что до других, вряд ли буду столь категоричным. Астрономией я почти не интересовался, так уж получилось, что в моей работе она не нужна… почти.

– А красная?

– Там нет красной. Десяток обычных, белых, и одна голубоватая, Марут…

– Значит, вы ее не видите, – уныло сказал Сварог. – А я вот ее вижу – именно там, похожую на пылающий в золе уголек. И мой Карах ее видит. Он уверяет, что это – Багряная Звезда, та самая, которая…

– Створаживает молоко у коров прямо в вымени, вредно влияет на столовое серебро и подталкивает отдельных нестойких личностей к карманным кражам… – безразличным тоном подхватил Гаудин. – В отличие от большинства беспечных обывателей, мне, увы, приходится держать в голове массу древних мифов, смешных и жутких…

– Мифов?! Но мы же ее видим!

– Лорд Сварог… – мягко сказал Гаудин. – Я вовсе не подвергаю сомнению ваши слова. Нет ничего удивительного в том, что какой-то человек видит то, чего не видят другие. Брагерт – помните его, надеюсь? – не так давно раскопал где-то на земле старинное заклинание, с помощью которого человек может видеть микробы, но не любые, а исключительно возбудителей сапа… Всякое случается. Я верю, что вы оба и в самом деле видите в небе нечто. Но хочу всего-навсего напомнить, что у вас нет никаких доказательств в пользу версии, будто ваши ночные визитеры – порождение Багряной Звезды… Уверения вашего домового меня не убеждают. Не то чтобы он врал умышленно, но… Очень уж изощренная, поэтичная, а порой и зловещая мифология у Маленького Народца. Вы-то впервые с этим столкнулись, но что до меня, я не склонен выделять из множества древних людских и нелюдских сказок какую-то одну-единственную. Чем Багряная Звезда предпочтительнее Серебряного Ветра, Морского Табуна или Снизу-Вверх-Дождика… о которых вы и не слыхивали, верно? Вот видите… Мифологические явления природы, земные и небесные феномены, зловещие и добрые знамения, перечисленные в алфавитном порядке и кратенько описанные, занимают целую книгу, и довольно толстую…

– Но там же есть что-то… – упрямо сказал Сварог.

– Я проверю, – заверил Гаудин. – Даю вам слово. В конце концов, существуют обычные… и не вполне обычные средства наблюдения за небосклоном, есть соответствующий отдел. Я нынче же отдам приказ. И незамедлительно сообщу вам о результатах. – Он оглянулся на парадную лестницу. – Между прочим, ваш домовой, честно признаться, представляет большой научный интерес…

– Это вы бросьте, – решительно сказал Сварог. – И не вздумайте, добром предупреждаю…

– Ну что вы, успокойтесь. Я всего лишь рассуждал вслух, чисто теоретически. Кстати, о теориях, то есть рабочих гипотезах… Их ведь множество, если ввериться безудержному полету фантазии. Скажем, ваши ночные непрошеные гости, следствие вашего нового положения, достались вам в наследство вместе с хелльстадским королевским венцом. Как родовая месть у отсталых племен Сильваны или в таларской глубинке. Стоит только предположить, что эти твари были как-то связаны с вашим покойным предшественником, а теперь эти отношения по праву наследования перешли к вам… независимо от вашего желания. Теперь они к вам тянут лапы из Зазеркалья… Не читали сказочку про портного, которому в наследство от дяди-колдуна вместе со всяким хламом достался ларец с тремя демонами?

– Нет, – сказал Сварог.

– Стали они требовать работы, а портняжка-то и не знает заклинаний, которыми их можно утихомирить…

– И что?

– Придушили бедолагу, конечно, – хмыкнул Гаудин. – Сказочка не столь уж оторвана от житейской практики, как может показаться…

– Вы что, серьезно считаете…

– Да что вы, – сказал Гаудин. – Всего-навсего в свою очередь фантазирую и теоретизирую. Стараюсь вам доказать, что рабочие гипотезы приобретают вес, только будучи подкрепленными серьезными доказательствами. – Он деликатно полуотвернулся, давая понять, что не располагает более временем. – Прислать вам «Каталог природных явлений, добрых и зловещих»?

– Нет, спасибо, – буркнул Сварог. – У меня дел невпроворот, королевскую отчетность в порядок привожу…

И снова поднял голову к ночному небу. Тяжко вздохнул. Над черным силуэтом филина по-прежнему пронзительно алела Багряная Звезда.