Утро застало нас в тумане, который стелился по степи, как молоко. Я постоянно просыпалась он любого шороха, а когда уже устала лежать и поднялась застала Сорга за привычными делами. Он сворачивал свои нехитрые пожитки, костер был уже потушен.
— Уши не отморозила? — его голос прозвучал как раз тогда, когда я пыталась незаметно спрятать их под волосами. Ведь их форма разительно отличалась от орочьей. Благо кудрей было достаточно и густоты волос хватало.
— С чего бы это! — брыкнулась я сразу, еще толком не проснувшись.
Он обернулся, подняв одну бровь. Эта его чертова манера играть с одной бровью сводила меня с ума.
— Я и не говорил, что должны. Просто спросил. Интересно, столько всего узнаешь о девушке, пока она спит. Ты еще и сопела… Не знал, что мы орки так умеем.
Я фыркнула и полезла в свой рюкзак, делая вид, что ищу что-то очень важное. Например: платок.
— У меня просто нос заложило. От этой... влажности.
— Конечно, — протянул он, подходя ближе. Он принюхался к воздуху с преувеличенной театральностью. — А пахнет от тебя... тревогой и мятой. Странная комбинация. Ты свою мазь мятой разбавила?
Это было опасно близко к правде. Я действительно добавила в свою маскировочную мазь немного мяты, чтобы перебить запах пота.
— Это мои... личные духи! — заявила я, высокомерно подняв подбородок. — «Утренняя свежесть орчихи-травницы». Ничего ты не понимаешь в изысканной парфюмерии.
Он рассмеялся, и этот звук, низкий и бархатный, заставил мурашки пробежать по моей спине.
— Парфюмерия? — он склонился ко мне, и его запах — дым, кожа и что-то острое, пряное — ударил в нос. — А, по-моему, ты просто боишься, что от тебя воняет, как от нас, «зеленокожих громил».
Я отступила на шаг, наткнувшись ногой на седло. Таскает его на себе, надрывается… Была бы лошадь- другое дело. А так… Все ноги стерла.
— Я ничего подобного не говорила!
— Говорила, — парировал он спокойно. — В первый же день, у костра с Борком. Твои глаза кричали: «Боги, как они ужасно пахнут!». Ты очень выразительно смотришь, Линна. Или как тебя там?
Меня поймали. Сгорая от стыда, я попыталась перевести тему.
— А ты... а ты пахнешь не так, как они.
Он замер, и в его глазах мелькнул неподдельный интерес.
— Да? И как же?
— Дымом, — выпалила я первое, что пришло в голову. — И... кожей. И чем-то горьким, вроде полыни. Не как старый сапог.
Он смотрел на меня так пристально, что я почувствовала, как по щекам разливается краска. К счастью, мазь скрывала это.
— Для человека, который жалуется на нашу вонь, ты очень внимательно изучаешь чужие запахи, — заметил он, и в его голосе зазвучала опасная, игривая нотка.
— Это профессиональная деформация! — поспешно оправдалась я. — Я травница! Я обязана все нюхать! А еще… у меня очень тонкое обоняние… с рождения.
— Обязана, — он кивнул с преувеличенной серьезностью. — Ну что ж, тогда понюхай, куда нам идти. Ветер сменился. Где твой след, о великая следопытка?
Он дразнил меня, и мне это... нравилось. Это было в тысячу раз лучше, чем его молчаливое пренебрежение в первые дни.
— Сейчас, — важно сказала я, подходя к условному краю нашей стоянки. Я закрыла глаза, притворяясь, что внюхиваюсь в воздух, а на самом деле пытаясь унять бешеный стук сердца. — Кажется... там! — я ткнула пальцем в случайном направлении. — Пахнет... страхом и дорогим мылом!
Я обернулась, ожидая его саркастического комментария. Но он смотрел на меня без тени насмешки. Его взгляд был... теплым.
— Страх и мыло, — повторил он задумчиво. — Хорошее сочетание. Почти как у тебя: тревога и мята. Пойдем, пока твой нос не передумал.
Он развернулся и пошел, а я последовала за ним, чувствуя себя одновременно и полной дурой, и на удивление... счастливой.
Мы шли молча, но это молчание было уже другим — не неловким, а почти комфортным. Я украдкой наблюдала за Соргом. За тем, как он легко нес свой огромный лук, чертово седло, скарб с провизией, палатку, стеганное одеяло и… котелок. Как его плечи плавно покачивались в такт шагу.
— А тебе не кажется, — снова нарушила я тишину, — что мы идем по кругу? Мы уже видели этот камень.
— Этот камень видели все, кто когда-либо ходил по этой степи, — не оборачиваясь, ответил Сорг. — Он называется «Спящий Бизон». Его видно за три мили.
— О, — сказала я, чувствуя себя идиоткой. — А почему «Спящий Бизон»?
— Потому что похож на спящего бизона.
— Понятно, — сдулась я. — А ты всегда такой... лаконичный?
— Нет. Иногда я сплю.
Я засмеялась. Не смогла сдержаться.
— А знаешь, для орка ты довольно остроумен.
— А для орчихи ты ужасно болтлива, — парировал он. — И любопытна. Это опасно.
— Почему опасно? — подначила я, догоняя его.
Он вдруг остановился так резко, что я чуть не врезалась в него. Он обернулся, и его лицо было серьезным.
— Потому что любопытство заставляет задавать вопросы. А ответы не всегда бывают приятными.
Наши взгляды встретились. В его глазах было предупреждение, но и вызов тоже. Словно он говорил: «Хочешь поиграть? Готовься к последствиям».
— Меня это не пугает, — выдохнула я, сама удивляясь своей смелости. — По реакции могу додумать ответы и сама.
— А меня именно это и пугает.
Он медленно, почти невесомо, провел пальцем по моей щеке, смахивая несуществующую соринку. От его прикосновения по коже пробежал огонь.
— Должно, — тихо сказал он. — Должно пугать.
Он повернулся и снова зашагал, оставив меня стоять с пылающим лицом и коленками, похожими на кисель. Эта игра становилась все опаснее. И я, кажется, уже не хотела из нее выходить. Потому что кто-то обязательно проиграет…