Наследница чужой жизни

Глава 22

За месяцы войны Евгении довелось повидать многое. Превозмогая тошноту, она обрабатывала раны и закрывала глаза тем, кто уже больше не мог сражаться с жизнью и уходил в лучший мир. Вот и сейчас, проводив взглядом, как выносили умершего русского солдатика, которому вряд ли исполнилось двадцать. Ещё вчера казалось, что ему лучше, она сама накормила его с ложечки жидким супом, а ночью открылась лихорадка. Евгения вытерла пот со лба. Жара казалась невыносимой. Днём, на солнце, температура поднималась под сорок и ей, привыкшей к прохладе Петербургского лета, приходилось очень тяжело. Что уж говорить про солдат и офицеров, чьи раны загнивали от жары. Делая очередную перевязку и, стараясь дышать пореже, Евгения слушала, как раненые обсуждают положение на фронте.

Шипкинский перевал, где проходила кратчайшая дорога с нижнего Дуная к Константинополю, достался русским легко. Генерал Иосиф Гурко обошёл его по горным тропам, и турки бежали, оставив несколько сот пленных и шесть пушек. Шипка стала ключевой позицией для русских войск.

− А мы-то думали, что займём Плевну сходу, − покачал головой офицер с перевязанной головой. – Недооценили турков.

− Да уж, а Плевна не далась и со второго раза. Засели там басурмане, − ругнулся другой раненый, поручик Николай Иванов с длинными закрученными усами и рукой на перевязи. – Мы когда отступали, турки, словно озверели, палили из американских ружей без остановки. Раненые вокруг стонут, цепляются за живых. Со всех сторон проклятия на русском и турецком. Дым рассеялся, гляжу: турки бегут на меня со всех сторон. Я быстро молюсь ангелу Хранителю, чтоб там попал куда положено, если уж останусь в турецкой земле лежать. Поднимаюсь во весь рост. Жизнь свою надо продать подороже.

Вокруг поручика сгрудились раненые. Николай в госпитале пользовался уважением за отвагу.

− Ну и что дальше-то? Неужели совсем страшно не было? – спросил совсем молодой белобрысый парнишка с повязкой на лбу.

Поручик смутился вдруг, глаза опустил.

− Друзья, возможно, показалось. Жара была такая, солнце прямо над головой стояло. От земли разве что пар не шёл. Ветер дул в спину, словно подталкивая, а дым от наших залпов закрыл поле боя. И вдруг так сладко пахнуло цветами, что из глаз слёзы выступили. И прямо передо мной видение ‒ Николай Чудотворец с мечом в правой руке. И я понял, что под защитой. Страх пропал, словно его и не было. Дым рассеялся и вдруг совсем рядом вижу, как двое турок бегут на меня. Справа и слева. Штыки прямо в мой живот нацелены. Я быстро левого сваливаю выстрелом в грудь, разворачиваюсь и понимаю, что не успеваю. Басурманин тоже это понимает. Вижу, как кривится рот его от усмешки. Торжествует иноверец. Победу почувствовал. И у меня в мозгу одна мысль бьётся, словно он − это вся Турция, а я − вся Россия, и вот прямо сейчас решается исход войны.

− Ну ты загнул, поручик! − послышался чей– то голос, но на него сразу шикнули. Потребовали продолжить. Евгения выпрямилась, глаз не могла оторвать от рассказчика, по спине мурашки пробежали от волнения. − И вдруг вижу, у басурманина проклятого голова с плеч, как у курицы, слетела к моим ногам, а его винтовка воткнулась в то место, где я только что лежал. Басурманин рухнул к моим ногам. Я чуть в себя пришёл, глаза протёр: а никого нет. Кто ему голову отрубил? Как так получилось? И вдруг такая силища в меня вселилась, что не описать. Хватаю винтовку и вперёд. Ну ещё, наверно, семерых уложил. Потом отступили всё равно. Но случай этот так и сидит в мозгу. Кто это был?! Неужели сам мой ангел хранитель явился, в чью честь меня матушка назвала?

− А тут и сомневаться не нужно, − сказала Евгения. – Николай Чудотворец приходит на помощь, если человек попадает в беду. Ещё при жизни святой Николай был епископом в Мире, в Турции. И ещё его иногда на иконах изображают с мечом в правой руке.

Раненые повернулись к Евгении.

− Так скажи, Женевьева, что ж, мне теперь молиться надо? – спросил Николай, делая шаг к ней навстречу. − А то я не очень-то верующий. Как-то не идёт у меня молитва.

− Молитва от сердца должна идти, иначе бессмысленно, − девушка прошла сквозь расступившихся солдат, чувствуя, как смотрят ей вслед.

Как можно сомневаться, когда такое происходит? – удивлённо думала она, вспоминая недоумение на лице поручика. Святой Николай от смерти спас, а его сомнения гложут. Но кто она, чтобы ему указывать?!

Со своей жизнью бы разобраться. Теперь Евгения по возможности старалась держаться от него подальше. Тем более Александру её внимание больше не требовалось: он быстро шёл на поправку. Вместо этого, девушка старалась чаще проведывать Григория. Тот радовался каждому её посещению. Радовался, что она позволяла держать её за руку. А Евгения, делая ему перевязку, старалась привыкнуть к его ампутированной ноге. Внушала себе, ей достаточно, если она станет необходимой для него. И, вообще, раз она не уберегла сводного брата, должна понести наказание. К тому же Любовь и восхищение, горевшие в голубых глазах Гриши приносили ей удовлетворение. Ей, искавшей любовь и пытавшейся услужить то мачехе, то отцу, то сводному брату, любовь Гриши казалось незаслуженным подарком. Хотя и не особенно нужным, а иногда и отягощающим.

Вместе с Григорием они несколько дней писали письмо к его родителям, в котором он сообщал о своём ранении и о том, что как только поправится, вернётся в имение. В конце этого письма, он испрашивал позволения приехать со своей будущей невестой для знакомства и чтобы испросить благословения.

Евгения слабо возражала, чтобы уехать с ним, но Гриша каждый раз убеждал её сделать перерыв и позаботиться о своём здоровье. Евгения и сама постоянно чувствовала упадок сил. С трудом вставала после краткого сна, чтобы заняться делами в госпитале. Ругала себя, называла слабой. А иногда одна мысль о том, как ей хотелось бы посидеть с книгой в кресле, заставляла сомневаться, сколько, ещё она может выдержать стонов, перевязок и чужой боли. Её сочувствия не хватало на всех, так же, как и здоровья.

Вскоре после случая, рассказанного Николаем, она провела целый день на ногах, сначала ассистируя доктору, потом на перевязках и шла к себе, чтобы разбудить Наташу. Это был особенно душный жаркий день. По госпиталю распространялся мужской запах немытых тел, гниющего мяса и сладкий запах крови. Евгения, почувствовав тошноту, вышла на воздух.

Граф Ракитин стоял у входа и курил турецкую папиросу. Евгения непроизвольно сморщилась, вдыхая запах табака, что не могло укрыться от зорких глаз Александра. Он тут же отбросил, не докурив, папиросу и подошёл к ней ближе.

− Евгения, чем я мог заслужить Вашу неблагосклонность? Мы были друзьями, а теперь вы наказываете меня своим невниманием. Если я в чём- то виноват, простите великодушно.

Евгения впилась взглядом в любимое лицо. Бог мой, как же он ей нравится. Нравится весь. Его аккуратные усики и постриженная бородка, его гордый прямой нос и его, казавшиеся в свете солнца золотые, глаза. Его волосы отросли до плеч и лежали кудрями, что придавало ему особую дикую прелесть. Хотелось бы запустить палец в локон и дёрнуть за эту неприлично желанную спиральку. Девушка опустила глаза, где в расстёгнутом вороте белой холщовой рубашки виднелась густая чёрная поросль, которую она так хорошо знала, поскольку делала ему перевязку и каждый раз удерживалась, а один раз провела пальцем. Той ночью она долго молилась, прося избавить её от наваждения, а ночью Александр приснился ей обнажённым, и она проснулась от первого в жизни сладкого оргазма. И вот сейчас ей показалось, что она грохнется в обморок даже не от жары, а от близости его тела. А он успеет подхватить её, и её тело, наконец, соприкоснётся с его телом, а её голова окажется на его плече.

− Что с Вами? Вам нехорошо?

− Слишком душно, − выдавила она из себя. ‒ Вышла воздухом подышать.

− Какой тут воздух?! – усмехнулся Александр. – Солнце в зените. А всё же, знаете, здесь лучше. И вон там, где ещё не вытоптали, цветёт полынь. Не знаю, как Вам, а мне она напоминает о лете в нашем подмосковном имении. О том времени, когда я свободно бегал по полям. Давайте же немного пройдёмся, если у вас есть минутка.

− Хорошо, − Евгении показалось, что Александр хотел предложить ей руку, но она быстро шагнула вперёд. Глубоко вдохнула. Раздался приглушённый артиллерийский залп, потом ещё один. Там гибли люди. Наши русские. Молодые ребята, которых скоро принесут на носилках и хорошо ещё, если принесут, а то оставят на чужой земле даже без прощального поцелуя родных.

− Отвратительное дело война, правда? – заметил Александр, догоняя её. – Вы, должно быть, устали от всего этого. Мужчины должны быть сильными, но не у всех получается. Жалуются как дети, некоторые даже плачут. Я вот вчерашнюю ночь одного солдатика успокаивал, ему руку по локоть отняли, так он плакал, говорил, как же он вернётся к невесте калекой. Стучал по своей культе и плакал. Боялся, что она его бросит.

Евгения повернулась к нему.

− Знаете, если его невеста бросит его, значит, о ней и печалиться не стоит. Её любимый вернулся с войны героем: этого должно быть достаточно, чтобы ухаживать за ним всю жизнь.

Она посмотрела на правую руку Александра, так близко от её руки. Если бы он потерял руку, даже две, она бы почла за счастие ухаживать за ним. Это сравняло бы их.

− Не все обладают такой великой душой, как Вы, Женевьева, − это был первый раз, когда Александр назвал её так.

− Не называйте меня так, прошу, − девушка посмотрела на него и вдруг почувствовала, что сейчас расплачется. – Я устала. Больше не могу. Считала себя сильной и вот… − она развела руками.

Александр поднял руку, словно хотел обнять её, Евгения закрыла глаза, но так ничего и не почувствовала. Вместо объятия он загородил ей дорогу и, чуть наклонившись, заглянул ей в глаза.

− Скажите, чем я обидел Вас? Вы сторонитесь меня.

Евгения не знала, что сказать. Её трясло от его близости, от ласки в его глазах. Глупое сердце билось от радости: а вдруг я всё же ему нравлюсь? А вдруг они могут быть вместе? Но трезвый ум тут же подсунул другую картинку. Одеяло, где должна быть Гришина нога, стелилось ровно, обнажая правду. Евгения старалась не смотреть туда. Это пустое сиротливое место освобождалось на узенькой койке, словно для того, чтобы она могла удобнее присесть рядом с ним, когда читала ему. И пусть между ними не было ничего серьёзного, она уже дала Грише надежду и не может забрать её назад. И если Гриша, да и все те, кто принимали участие в этой войне, жертвовали своей жизнью, ей всего лишь нужно отказаться от своей любви, чтобы подарить ему счастье.

Дрожь прекратилась, у неё получилось встретить взгляд Александра.

− В моей жизни произошли изменения. Григорий сделал мне предложение. Как только он поправится, мы поедем в его имение знакомиться с родителями, − Евгения старалась не обращать внимание на удивление и горечь в тёмных глазах Александра, на сдвинутые брови, на ставшее вдруг каменным лицо.

− Ах, вот оно что, − Александр слегка склонил голову. – Тогда простите мою настойчивость и преследование с глупыми вопросами. Это нечестно в создавшихся обстоятельствах и больше не повторится. Я обязан жизнью вам обоим и буду рад Вашему счастию.

Александр, обойдя Евгению, быстро пошёл вперёд. Ну вот и всё! Она сделала то, что должна. Теперь он будет сторониться её. Евгения смотрела вслед его удаляющейся высокой фигуре с опущенной головой. Неужели он расстроился из-за её слов? Девушка дождалась, пока он скрылся из виду, сняла с головы косынку и пошла по его следам, не обращая внимания на слёзы, застилавшие дорогу. А когда горячие лучи солнца высушили влагу, сорвала примятую Александром серебристую ветку полыни с жёлтыми цветками и долго вдыхала её горький аромат. Бережно положила веточку в карман фартука. Она засушит её на память о нём и будет иногда доставать, чтобы вспомнить о своей первой любви. Полынь горькая трава и любовь оказалась горькой. А всё же у неё есть, что вспомнить: тот его ласковый взгляд, когда хотелось верить, что она ему хоть чуточку нравится.