Наши танки дойдут до Ла-Манша!

Пролог. Пейзаж после битвы

Начало июня 1985 г.

СССР. Где-то на Южном Урале

— Что там видно, товарищ майор? — по интересовался радист, выглядящий как подросток из фольксштурма, слишком юный и тощий для военнослужащего ефрейтор в армейской панаме и неумело ушитом великоватом армейском х/б без погон, носивший сильно подходящую к текущему моменту фамилию — Солдатов. Затаившись среди лопухов и прочего разнотравья на склоне неглубокого оврага, он хлебал воду из фляги, пока я осматривал окрестности в бинокль. Светило утреннее солнышко, и вокруг была почти идиллия. И пахло так, как обычно пахнет в июне — травой, листвой, свежей землёй. Стрекотали кузнечики, роилась в воздухе мошкара и прочие комары, похоже, природа даже и не заметила, что чего-то или кого-то в этом мире не хватает. Хотя кому мы, люди, теперь нужны? Очень скоро у планеты вполне могут, поя виться новые хозяева и цари природы…

— Да ни хрена не видно, всё то же самое, — ответил я и, опустив бинокль и развернув мятый кепарь от выгоревшей «мобуты» обратно, козырьком вперёд, назидательно добавил: — Пан ефрейтор, ты бы воду всё же поберёг. Ведь неизвестно, сколько нам ещё по этой пустыне болтаться, как говаривал во времена оны, в одном кино, товарищ Сухов, а нынче пить из любого ручья или лужи, знаешь ли, чревато….

Вот тут я ему чистую правду сказал, поскольку сейчас больше нет в природе толковых химиков и бактериологов с их лабораториями и прочих благ вшивых аристократов, вроде очистных сооружений с непременным хлорированием воды. И поди узнай теперь, лежит во встреченном на твоём пути пруду, озере или реке просто что-нибудь некогда живое, но ныне сдохшее по неизвестной причине за одиннадцать месяцев Длинной Зимы или уже после неё, либо туда за эти годы надуло ветром и на текло дождём с небес чего-нибудь и вовсе фатально-радиоактивное, вызывающее фосфоресцирующий холерный понос и разложение внутренностей.

Спросить-то теперь всё равно не у кого… — Да ладно вам, товарищ майор, — отмахнулся радист, однако же пробку при этом завинтил. Выжившая молодёжь сейчас мало чего боялась, полагая, что главный ужас был пережит три года назад. Я же здраво полагал, что самое веселье ещё впереди. Кобзда, она, как правило, подкрадывается незаметно….

— Людей не видно? — спросил ефрейтор, убирая флягу в сумку.

— Откуда тут люди? — ответил я вопросом на вопрос.

Действительно, а какого ответа про окружающий нас пейзаж он ожидал от меня услышать? Что вообще может быть вокруг нас после всего, что произошло почти три года назад? Назвать-то это можно по-разному — пустыня, пустошь, погост, дикое поле, но смысл всё равно будет один, поскольку пейзаж вокруг тоже одинаковый. Обширные безлюдные пространства, быстро зарастающие чем попало и населённые разве что безнаказанно расплодившимся без всякой меры зверьём.

Собственно, наш маршрут мы изначально привязывали к единственному уцелевшему здесь остатку цивилизации — старой шоссейной дороге. Её я только что и рассматривал в бинокль. В очередной раз обозрел едва различимый на фоне земли, потрескавшийся асфальт, через который местами проросли деревца, вроде побегов молодых берёзок и клёнов, и трава, с редкими ржавыми остовами машин на обочинах и покривившимися телеграфными столбами с оборванными проводами чуть в стороне.

Здесь явно никто не ездил уже года два, а пешеходы сейчас по шоссейкам не ходят. В принципе, это ничем и никому не грозит, но после начавшихся по окончании Длинной Зимы эпидемий в народе стали сильны разные психозы и суеверия — в мёртвых машинах и руинах могут лежать человеческие останки, а от чего эти люди умерли, не знает ни кто (аргументы типа того, что все эти люди скорее всего умерли ещё до Зимы, на нынешних пейзан не действовали), а значит, на дороги и в бывшие населённые пункты лучше не соваться. Отдельные, особо впечатлительные, господа-товарищи рассказывали о том, что видели кое-где даже живых мертвецов. Мы-то точно знали, что они скорее всего сталкивались с вполне обычными, но непоправимо пострадавшими от ожогов и лучевой болезни людьми (многие из которых ослепли в момент Главного Удара), но переубедить этих придурков было невозможно — облысевший и покрытый пятнами и шрамами от ожогов хомо сапиенс действительно сильно походит на живой труп, особенно издали или в вечерней полутьме. А уж если подобный, застрявший на полпути на тот свет тип в лохмотьях попытается что-нибудь говорить своим безгубым и беззубым ртом — с непривычки можно вообще наложить в, и без того пропуканные насквозь штаны. Лично наблюдал.

Теперь большинство людей предпочитало прятаться друг от друга, но кое-какие следы пребывания живых здесь всё-таки можно было разглядеть — в перелесках по обеим сторонам дороги тянулись узкие тропки, по которым иногда, видимо, ходили по своим делам те, кого ещё недавно называли «человечеством», а теперь казённо именовали нашей военной братией «выжившее население».

Но, по моим прикидкам, вдоль дороги не менее недели никто не ходил — свежих следов не было. Может, ещё и оттого, что теперь многие предпочитают передвигаться ночами, из всё тех же соображений скрытности. Хотя кого сейчас можно реально опасаться, я лично не понимал. Ну да, в начале Длинной Зимы были в большом количестве и бандиты, и мародёры, и просто непонятно кто с оружием из числа разбежавшихся армейцев и милиции. Я в те времена был далеко и потому лично этих катаклизмов не наблюдал. Вот только бандит, хоть у нас, хоть в Европах, как правило, не способен организовать себе длительное и экономное существование — ему обычно нужно всё, сразу и за чужой счёт. Вот только за одиннадцать с лишним месяцев Длинной Зимы эти элементы по большей части перевелись (отдельные недобитки, конечно, попадались и сейчас, но их было крайне мало). В нескончаемых сумерках, когда неделями стоит сорокаградусный мороз, по лесу не очень-то побегаешь, а те, кто тогда собирались выжить всерьёз, скучковались большими группами вокруг уцелевших поселений и бункерных комплексов, контролируемых армейцами и прочими «конторами», на падать на которые было чревато.

Я бы тоже с большей охотой сидел сейчас в гарнизоне (нынче такие точки почему-то было принято именовать «Форпостами» или «Фортами», уж не знаю почему) и, к примеру, заниматься починкой какой-нибудь уцелевшей техники. Но у нас с этим ефрейтором-радистом не было выбора, поскольку мы были на задании и наш путь лежал из точки А в точку Б, а автономность нашего перехода ограничивал носимый запас воды, продовольствия, бое припасов и батарей для рации.

Нам следовало дойти до нужной точки, доложить результат, а затем, если чьи-то радужные предположения не подтвердятся, топать назад. Н-да, искать среди нынешнего погоста нечто, в надежде на то, что оно уцелело после атомного огня и зимней стужы и ещё может принести какую-нибудь пользу, — дело неблагодарное. Поскольку в деле разрушения и мы и наши супостаты-противники преуспели и весьма.

Помню, как вскоре после окончания Длинной Зимы, когда помаленьку стаяли её серые от пепла и сажи сугробы и по земле радостно текли ручьи ядерной весны, я, в числе других добровольцев, вызвался на разведку в сторону своего родного Краснобельска. Начальство тогда ещё питало очень глупые и более чем слабые надежды, что всё не так уж плохо и там могло сохраниться хоть что-нибудь из подземных складов Госрезерва, располагавшихся до начала войны в самом городе и его окрестностях, — всё-таки они те ещё фантазёры, эти наши начальники…

Уж чего там надеялся найти лично я — даже и не знаю. Статистика — вещь упрямая, и о возможном (довольно ничтожном) проценте выживших представление мы имели. Да, искать уцелевших родных и близких было глупо — по городу тогда стукнули хорошо, как бы не чем-то термоядерным. И если кто успел эвакуироваться до того, то не факт, что он выжил во время почти одиннадцати месяцев Длинной Зимы. Конечно, какая-то сумасшедшая и совершенно нелогичная надежда у всех нас оставалась, но всё-таки, когда точно знаешь, что 75 % на селения планеты однозначно вымерло, оптимизм как-то улетучивается.

В общем, тогда я с самого начала не узнал знакомой с детства местности. Так выглядят замки в детской песочнице, если по ним хорошо пнуть, ногой. Мы вышли на разведку вдоль автодороги или по ней, со стороны небольшого городка Бимска, который, как и более близкий к городу посёлок Трубослив, представляли из себя обширные пожарища, где давно не было никого живых. Вместо улиц были обгорелые стены без крыш и окон с за литыми весенней водой фундаментами, а вместо жителей — распавшиеся на части костяки в выцветшем тряпье, в изобилии валявшиеся в чёрной от золы грязи.

Встречные столбы и мачты ЛЭП или рухнули, или торчали, нагнувшись под углом к земле. Крупные нефтеперерабатывающие и химические заводы, некогда расположенные за городом, превратились в основательные груды невообразимо мятого горелого железа и бетонных обломков, образовавшие высоченный нерукотворный вал в том месте, где когда-то, видимо, остановилась-таки ударная волна. Вал был настолько высок, что оказался совершенно непреодолим для нашей БМП-1, а объехать его тоже оказалось нереально. С трудом поднявшись на вал, я тогда увидел в бинокль то, чего совсем не ожидал. На месте города было обширное (сейчас оно зелёного цвета, заболочено и заросло ненормально огромными камышами с осокой и прочими болотными травами) озеро с чёрной водой, из которой там и сям торчали отдельные, особо прочные об ломки некоторых, в основном кирпичных, зданий. Как можно предположить, дно этого озера устлано сплошным битым камнем и железом. Похоже, боеголовку положили прямо на город, причём взрыв был не воздушный, а наземный, и в итоге на месте обширной, скорее похожей на небольшой лунный кратер, воронки в междуречье рек Белой и Красненькой образовалось это чёртово озеро. Какие уж тут, блин, склады или живые люди? В общем, тогда мы вернулись ни с чем, тем более что наши индивидуальные счётчики Гейгера, по мере приближения к озеру, трещали всё более и более угрожающе. Вот при таких обстоятельствах люди обычно и осознают своё полное и окончательное сиротство….

— Пошли, Солдатов, — сказал я радисту и первым выбрался из оврага, взяв на изготовку мосинский карабин с оптикой от СВД.

— Только тихо и по возможности точно по моим следам, — добавил я и двинулся вдоль дороги через заросли. Ефрейтор, натянув на уши великоватую армейскую панаму и поправив на плече свой «АКМ», двинулся за мной. Он очень старался соответствовать статусу разведчика, но надо признать, что ходить по лесу сей «военнослужащий» не умел совершенно. Хотя что с него взять — напуганный городской ребёнок, которому в момент окончательной катастрофы не было и пятнадцати, офицерский сынок из заштатного гарнизона, на который, на его счастье, не успели уронить какой-нибудь «Першинг», «Минитмен» или МХ. Как оказалось, даже ядерные арсеналы — тоже вещь не безграничная.

Ну а уж потом, когда Длинная Зима кончилась и наша жалкая жизнь начала входить в некую, относительно рутинную колею, получилось, как водится — поскольку народу вообще уцелело мало, всех молодых (от семнадцати лет в обязательном порядке, а если желаешь добровольно — можно и с пятнадцати) обязали служить (правда, всё-таки не понятно — кому?) на военной или охранной стезе. А тех, кто постарше, болен или покалечен, — работать в «народном хозяйстве».

Хотя всерьёз называть наше полудохлое натуральное земледелие последних двух лет подобным словом язык не поворачивался, даже несмотря на то, что оно очень многим не дало сдохнуть от голода. В первый год сеять было вообще почти не чего, это только сейчас положение начало как-то выправляться.

Собственно говоря, а что такое теперь называется термином «советская власть»? Почти как в бородатом анекдоте — та самая тьма, которая получится, если от коммунизма отнять электрификацию.

Мы, конечно, по-прежнему считаем, что живём в СССР и называем себя «Советская Армия» (а если точнее — старательно убеждаем себя и выживших окружающих в этом), но реально все мы — мелкие осколки разбитого вдребезги и не более того. Тем более что за зиму уцелевший народ кое-где оскотинился вплоть до людоедства, а управлять тем, что всё-таки уцелело, без нормальной связи и транспорта оказалось нереально. Да, кое-какая, если так можно выразиться, армия у нас по-прежнему была. Основу её, как это ни странно, составляли части ОКСВ из Афганистана. Афган по какой-то, по сей день не понятной никому причине, не попал под раздачу. Его обошли стороной при атомной долбёжке, возможно банально, не хватило боеголовок и носителей. Именно поэтому ещё в начале Длинной Зимы без малого стотысячная наша группировка более-менее организованно вышла оттуда, умудрившись сохранить даже кое-какую авиацию и тяжёлое вооружение и, собирая по пути следования уцелевших и, соответственно, теряя дезертировавших по дороге местных уроженцев, за два с лишним месяца добралась через Среднюю Азию сюда, на Урал и в Сибирь, где уцелело хоть что-то. Называется — переехали из одной жопы мира в другую. Могли бы, кстати, и дальше в тех горах сидеть, поскольку там теперь точно меньше загажено всякой радиоактивной дрянью, но, однако же, не стали. Именно благодаря этим армейским частям централизованная власть кое-как удержалась, поскольку военная инфраструктура на территории СССР была разрушена, во многом непоправимо. Да и из представителей этой самой «советской власти», как оказалось, уцелели совсем не те, кого следовало бы вообще беречь. По избежавшим уничтожения правительственным бункерам и убежищам ГО отсиделась в основном обкомовская и райкомовская шушера второго и третьего сорта, с многочисленными чадами-домочадцами и охраной. Квалифицированной обслуги для обслуживания тех же бункеров они, как правило, прихватить не успели или не догадались (зачем в такое время лишние едоки?), но сами при этом не умели делать руками почти ничего, да и ограничивать себя по части потребления давно разучились. Итог в большинстве случаев был печален, в не контролировавшихся военными или бывшими КГБ с МВД убежищах запасы продовольствия, медикаментов и топлива закончились задолго до наступления весны, и их обитатели благополучно вымерли. Были десятки таких случаев. Я сам во время разведок дважды находил такие вымершие, запертые наглухо изнутри, бункера. В одном обитатели перестреляли и перерезали друг друга, видимо, из-за дележа продовольствия, поскольку тамошние кладовые оказались практически пусты. В другом случае в бункере сломался генератор, оставив тамошнее население без тепла, света и вентиляции. И обитатели, похоже, даже не пытались его починить (хотя поломка оказалась в общем-то пустяковой) и предпочли тупо умереть за запертыми дверями, замёрзнув под одеялами на своих койках в жилых отсеках убежища.

Из высшего руководства довоенного СССР уцелел мало кто. Сообщалось, что Генсек Юрий Владимирович Андропов жив, правда, где точно он находится, никто толком не знал, но при этом говорили, что он смертельно болен, почки отказывают, а с нынешней, ещё сохранившейся по бункерам, почти знахарской медициной такое уж точно не вылечить. Зато я лично видел бывшего министра иностранных дел Андрея Андреевича Громыко, прилетевшего на уцелевшем «Ми-8» на совещание по военно-строительным вопросам в гарнизон Еловое. Был он очень стар и мало походил на свои прежние портреты, но выглядел вполне бодро и разговаривал с людьми вполне осмысленно. Практически всё высшее руководство Советской Армии погибло при массированном обмене ядерными ударами, поэтому на посту министра обороны и главнокомандующего всеми наличными вооружёнными силами нынешнего «СССР» был бывший командующий 40-й армии, на момент катастрофы генерал-лейтенант, ныне появлявшийся на людях исключительно в мундире генерала армии, Борис Иванович Ткач.

А вся территория нашего, если можно так выразиться, «СССР» сейчас ограничивалась единственной частично уцелевшей, а частично восстановленной веткой Транссиба — от напрочь снесённых мостов через Волгу на Куйбышев — Тюмень — Омск и далее на Абакан — Иркутск — Чита — Борзю — Сковородино и несколькими её ответвлениями на север и юг. Правда, от большинства названных городов сейчас остались только точки на карте, и «столичными» теперь считались относительно уцелевшие мелкие городки и узловые станции, вроде Бугуруслана, Называевска или Машкова. Но тем не менее пару раз в месяц по этой дороге ползали поезда фактически единственный вид транспорта кроме гужевого, с тех пор как автотранспорт фактически кончился, а топливо стало не просто жутким дефицитом, а практически новым «золотым эквивалентом», в отличие от брюликов и разных драгметаллов в слитках, монетах и ювелирных изделиях, которые теперь были никому на фиг не нужны. А вот за пару канистр скверной очистки горючего или несколько банок просроченных килек в томате нынешний народишко способен совершить любую мерзость, о которой вы его попросите…

Вообще, проблемы сейчас были буквально во всём, хотя кое-что и начинало, со скрипом, меняться. Например, в Татарии и Западной Сибири всё-таки сохранилось несколько уцелевших нефтепромыслов, которые обнаружили и взяли под охрану. А полгода назад смогли кое-как отремонтировать ветку трубопровода и, задействовав чудом сохранившийся нефтеперегонный заводик, наладить ка- кое-никакое производство топлива, пусть и поганенького качества и в мизерных, и близко не сопоставимых с довоенными цифрами, количествах. А что делать, если крупные месторождения долбанули в первую очередь, и они потом горели месяцами, потухнув только Длинной зимой? Ходившие в редкие дальнеразведывательные полёты на разномастной технике лётчики говорили, что там теперь огромные нефтяные озёра посреди сгоревшей на корню тайги, а ещё, похоже, вечная мерзлота начала стремительно подтаивать (всепланетарное потепление, которое, видимо, усугубила Длинная Зима) — пилоты видели в устьях Мезени, Печоры и Енисея обширные то ли заливы, то ли затопленные территории, которых там отродясь не было до самой окончательной катастрофы. Если так пойдёт и дальше, лет через пятьдесят-сто Уральские горы, чего доброго, превратятся в полуостров, омываемый Восточно-Европейским и Западно-Сибирским морями. Лично я до этого момента точно не доживу, и слава богу…

Спросите, чем сейчас занята наша «Советская Армия»? В основном охраной всего того, что ещё осталось, да поисками уцелевшего. Соответственно сейчас вариантов «армейской» службы два — либо охраняешь, либо идёшь в поисковики-разведчики.

Кое-какие, не шибко современные танки, вроде «Т-62» или «Т-54/55» у нас, конечно, и сейчас остались, причём в немалом количестве, но выезжают в поле они крайне редко за ненадобностью и в основном стоят на хранении или используются как огневые точки. Хотя я лично предпочитаю для серьёзных поисков (если, к примеру, ожидается сопротивление) обязательно включать в состав патруля «Т-62». Так оно надёжнее.

Думаете, а с чего это меня, танкиста, вдруг занесло в разведку? А по причине бесценного опыта.

Я же длинную Зиму со своими бойцами пересидел не где-нибудь, а в Англии, на самом что ни на есть Туманном Альбионе. По плану командования наш сводный отряд (в котором оставалось два десятка танков, четыре десятка БМП и БТРов, плюс кое-какой транспорт и огневые средства) прошёл через Кембрийские горы до назначенной штабами крайней прибрежной точки, а это была резервная база английской морской авиации, между Барму- том и Аберстуитом, на берегу залива Кардиган, где за проливом Святого Георга была уже Ирландия. Судя по всему, нашим очень нужен был аэродром, прежде всего для дальней морской авиации, с расчётом на дальнейшие действия в Атлантике и прочее. Что сказать старая бетонная ВПП приличной длины, способная принять «Ил-76» или «Ту-95», там была. Но через сутки после того, как мы туда вышли, захватили объект и заняли оборону по периметру базы, кому-то наверху (уж не знаю, нашим или ихним, но нашим вряд ли, у нас тогда всё шло более-менее) всё это, похоже, наконец надоело, и таки были нажаты пресловутые «красные кнопки», после чего всё закономерно полетело в тартарары.

— Всё, пацаны, считайте, что бог умер, — сказал тогда пожилой артиллерийский капитан Тутышкин, глядя, как у линии горизонта, на юго-западе от нас, то ли над Милфорд-Хейвеном, то ли над Пембруком, поднимаются совершенно нестрашные на таком расстоянии огненно-сизые грибы. Причём, судя по всему, по Англии долбили не наши (какой в этом был смысл, если наши части уже стояли в Лондоне, Бристоле, Бирмингеме, Ливерпуле и во многих ключевых точках их фиговых островов), а «гуманные» и «демократичные» американцы, стремившиеся понадкусывать то, что уже не могли съесть. Зачем англичанам жить дальше, если они уже оккупированы проклятыми большевиками?

Бойцы тогда смотрели на меня с ужасом разом потерявших всё людей в глазах. А что я мог им сказать и что должен был делать? Нам оставалось выполнять последний (как оказалось — действительно самый последний) приказ более не существующего Генштаба. А именно — закрепиться на достигнутом рубеже, окопаться и сидеть-держаться в ожидании… Вот только — в ожидании чего?

Нам, конечно, крупно повезло, что на этой законсервированной базе были обширные, построенные, похоже, ещё в 1940-е, во времена «Битвы за Англию», и модернизированные в 1960-е гг. до противоатомного уровня основательные бомбогазоубежища с запасами жратвы и ГСМ (авиатопливо, соляра для генераторов и автомобильный бензин). А кроме кое-какой авиатехники (в основном самолёты-вертолёты не первой свежести, стоявшие на консервации) и автотранспорта там нашлось старое стрелковое оружие времён Второй мировой почти две тысячи винтовок «Ли-Энфильд» (в разных вариантах, от карабинов до снайперских винтовок), сотня ручных пулемётов «Брен», пистолеты-револьверы, прорва патронов для всего этого оружия. А ещё 80-мм миномёты с боеприпасами. Именно там я и приучился стрелять редко, но метко и теперь неизменно предпочитаю мосинский карабин с откидным штыком образца 1944 г. автоматическому оружию. Ещё и из соображений экономии боеприпасов, неизбежной в наших условиях.

Вообще, о том, как мы зимовали в Англии, наверное, можно накатать роман и две повести. Сначала мы довольно долго отбивали разномастные остатки английской и, кажется, ещё и американской (последние были из числа дислоцированных в Англии недобитых войск), армии. Это было, в общем, несложно, поскольку у наших противников больше не было ни серьёзной техники, ни боеприпасов, ни толковых командиров, ни чётких планов. Но, тем не менее, из-за этого ещё до начала Длинной Зимы Мы израсходовали почти две трети снарядов для танковых пушек и оставшейся у нас артиллерии. А пополнять отечественный боезапас в Англии было неоткуда.

Потом вместо относительно регулярных и организованных армейских подразделений на наш периметр начали переть вообще непонятно кто какие-то разрозненные армейские и полицейские недобитки, а потом и просто охочие до трофеев бандиты, вооружённые чем попало гражданские. Ну, а потом, уже когда на Землю опустились сумерки длинной зимы, вооружённые стычки постепенно сошли на нет, и мы начали, если так можно выразиться, обживать «место последней дислокации» (как мы думали тогда). Даже торговать стали с местными. Англичане странные люди. Сначала они думали, что «русские коммунисты» это нечто монголоидное, с рогами и хвостом, только и мечтающее, как бы съесть местных пейзан без соли, хрена и горчицы. Потом, когда пальба поутихла, они увидели, что мы такие же люди, как они, и, вообще, сидим в глухой обороне и никого не трогаем. А развитию торговых отношений способствовало то, что наши хозяйственники, вроде прапорщика Марковца, притащили с собой в Англию полный комплект зимнего обмундирования (полушубки, караульные тулупы, зимние комбезы и бушлаты, шинели, телогрейки, ватные штаны, шапки-ушанки), причём из расчёта на полк полного состава, а не то, что от него реально осталось к началу полного звиздеца. Так или иначе, излишки зимнего обмундирования успешно использовались нами в последующих натуральных обменах.

В Англии, как оказалось, не только в деревнях, но и в крупных городах до 1980-х сохранилась древняя привычка топить печи дровами или углём. Поэтому у местных сельских жителей был некоторый шанс на выживание, разумеется, при наличии достаточных запасов топлива, жратвы и тёплой одежды. Правда, при длительном, стоявшем неделями, сорокаградусном морозе выживших всё же оказалось немного в прежние времена в Англии температура 0 градусов считалась холодной зимой, -5 — очень холодной, а -10 — вообще нереальной и аномально холодной. Так что бриттам пришлось избавляться от своих многовековых заблуждений. Интересно, что за время Длинной Зимы к нашим бойцам прибилось десятка два местных баб, которым было некуда деваться, — они бы просто сдохли, если бы их не подобрали и накормили-обогрели наши патрули. А потом они предпочли остаться у нас на правах обслуги. Были из-за этой обслуги и драки, случалась и разная любовь-морковь, из-за которой мне, как последней инстанции, представляющей на этом обледенелом побережье «советскую власть», пришлось зарегистрировать девять браков моих солдат и сержантов с местными бабами. У пятерых потом родились вполне здоровые дети, а две бабёнки вместе с детьми и мужьями затем даже вернулись домой вместе с нами.

В Англии поначалу оставалось ещё два наших, каким-то образом не уничтоженных очага сопротивления — остатки 48-й мотострелковой дивизии, закрепившиеся между Шрусбери и Стаффордом, и то ли балтийские, то ли североморские морпехи на прибрежном плацдарме у Нориджа. Однако морпехи, у которых, похоже, оставалось целым что-то из кораблей и был какой-то, явно отличавшийся от нашего, последний приказ, предпочли ещё до начала Длинной Зимы эвакуировать свой плацдарм. Подняли якоря и, видимо, ушли к родным берегам (или ещё куда), невнятно попрощавшись с нами по радио. Может, они куда и приплыли.

А вот радиопередатчик пехоты окончательно замолчал к середине Длинной Зимы. Мы, естественно, забеспокоились. Тут стоит вспомнить, что у нас на базе, в числе прочих трофеев, стояло несколько не шибко новых, но исправных и, как говорят, надёжных (мол, их ещё сам гениальный «Дядя Игорь» Сикорский спроектировал, а он плохого отродясь не строил) вертолётов «Уэссекс». Пару этих аппаратов мы с самого начала довели до лётного состояния и, намалевав на них красные звёзды, иногда производили воздушную разведку за периметром нашего расположения. Лётные кадры тоже нашлись приблудный вертолётчик-энтузиаст со сбитого «Ми-8» капитан Левыкин со своим борттехником старлеем Ферапонотовым, пилот «Миг-23» лейтенант Хлыстов и пилот военно-транспортной авиации майор Ремизюк. Эти четверо с самого начала выступили с идеей начать полёты на трофейных «Уэссексах» (летуны они такие, слегка психи — хлебом не корми, а дай хоть на палке, но слетать), и они же предложили «трансполярный перелёт» к пехоте, чтобы посмотреть, что там у них стряслось. А лететь туда было неблизко — километров двести в один конец, в условиях очень холодной зимы, перемежаемых темнотой сумерек и заснеженной пустыни с руинами вокруг. Мы всё-таки, как могли, подготовили один вертолёт, выкинув с него всё лишнее, проверили двигатели и установили дополнительные ёмкости для горючки. Второй борт решили держать наготове, на случай чего-нибудь нештатного и нехорошего. С поисковой партией тогда полетел я сам. Как ни странно, всё прошло более-менее. Мы долетели-таки до места, но по прибытии обнаружили, что никакой пехоты на этом самом месте уже нет. Только пустые окопы и покинутые жилые укрытия. Они похоронили мёртвых, подорвали всю неисправную технику и, видимо, на оставшихся исправными машинах ушли в неизвестном направлении, забрав все запасы с собой. Куда именно — ушли не сообщили. Что направились к нам на соединение — вряд ли, поскольку на нас никто из них так и не вышел. А если они двинули ещё куда-нибудь, то точно неизвестно куда. Местные часто говорили, что Ирландия почти не пострадала от ядерных ударов, и многие инглишмены тянулись туда, но сколько добралось большой вопрос, ведь неизвестно, как и на чём именно они пересекали зимнее море, поскольку полностью Северный пролив, пролив Святого Георга и Ирландское море не замёрзли. Назад на континент пехоте возвращаться точно не было смысла, так что где теперь те мотострелки — никто не ведает. А вести поиск двух десятков машин с воздуха на единственном вертолёте в снежной пустыне, да ещё и в полутьме, для нас было равносильно самоубийству, поэтому мы этим вопросом больше не занимались. Причём то, что мотострелки не подорвали, оказалось тщательно заминировано ими же. То есть пользы от той спасательной операции нам не было вообще никакой. Что тут скажешь — нам самим тоже было несладко, поскольку и голод, и холод, и эпидемии, и прочие подобные «радости» в нашей тогдашней жизни присутствовали, куда же без них. Причём хвори были очень странные. Я сам ни с того ни с сего свалился и чуть не помер, так и не знаю от чего. Почти месяц провалялся в бреду, гадил с кровью, волосы на голове вылезли (правда, потом опять отросли лучше прежнего) — что это такое было, никто так и не понял, тогда народ дох от совершенно непонятных причин. Типа — лёг спать и проснулся мёртвым. Или пошёл солдат на пост, приходит к нему смена, а он мёртвый. Причём следов насилия никаких и сам он ни на какие болячки перед этим не жаловался. Мы, конечно, всё больше грешили на облучение. Такие подозрения имели основания, тем более что у нас оставалось всего пятеро толковых медиков (не считая, разумеется, санитаров и санинструкторов), но они, умея сносно штопать раны и дыры, не имели практически никакого понятия о радиации и последствиях её воздействия на человека. Как и абсолютное большинство из нас.

К началу Длинной зимы у меня было двести восемьдесят девять бойцов (и моих, и приблудных, вроде тех же сбитых лётчиков), а через одиннадцать месяцев, к весне, осталось всего шестьдесят девять, не считая приблудных местных. К этому времени из волн радиоэфира была выужена информация о том, что какая-никакая советская власть сохранилась только на Урале и в Сибири, и, таким образом, ловить в Англии нам было уже совершенно нечего. Спрашивается — и что было делать? Сидеть дальше? Лично мне эта Англия за зиму однозначно опротивела. И большинству нашего личного состава — тоже. В общем, мы привели в порядок, стоявший на консервации в одном из ангаров базы четырёхмоторный Бристоль «Британия» в варианте патрульного «Аргуса». К счастью, наш Ремизюк успел немало полетать на «Ли-2», «Ил-14» и, в общем, сходных с «Британией» «Ил-18» и «Ан-12». Да и кое-какие навыки авиамеханика он не утратил. В общем, наши четверо летунов рулили процессом восстановления самолёта, а все остальные (то есть мы) им в этом помогали чем могли. Выкинули из самолёта всё лишнее, поставили внутренние и внешние дополнительные баки, проверили движки и навигационное оборудование. Потом мы проголосовали, и, в итоге, со мной ушли пятьдесят пять человек, включая меня, двух местных бабёнок с народившимися за длинную Зиму детьми и одного молодого англичашки по имени Сэм Спейд, который прижился у нас в гарнизоне настолько, что практически обрусел. Восемнадцать наших бойцов во главе с комроты Дружининым, которые сочли, что возвращаться им больше некуда и незачем, лететь отказались и остались там, со всеми оставшимися запасами, оружием, транспортом и прочими вертолётами (радиосвязь с этой «советской колонией на территории Англии» поддерживалась по сей день, и всё у них вроде бы было нормально).

Перелёт наш прошёл не без осложнений, над Среднерусской возвышенностью у нас остановился левый крайний мотор, но непоколебимый Ремизюк всё-таки довёл машину до уцелевшей полосы под Бугурусланом (координаты этой ВПП нам сообщили по радио) и благополучно посадил её на последних литрах горючего. Начальство потом думало даже наладить регулярное авиасообщение с Англией, да всё время для этого не было ни подходящих машин, ни, что самое главное, топлива. Кстати, Ремизюк стал большим человеком в наших нынешних, если их так можно назвать, «ВВС».

А я и мои люди с момента того героического перелёта считались незаменимыми специалистами по разведке и выживанию.

Наша нынешняя разведка проводилась, что называется, «методом научного тыка».

Вроде бы, по всем признакам, в окрестностях моего родного Краснобельска не должно было находиться никаких неизвестных правительственных убежищ или, к примеру, неучтённых складов Госрезерва или Мобзапаса. То, что находилось непосредственно в Краснобельске и на его окраинах, было уничтожено сразу же, вместе с городом. Крупный правительственный бункерный комплекс «Пятигорье», находившийся километрах в 160 юго-восточнее Краснобельска, тоже качественно накрыли первым ударом, вместе со всеми обитателями, а прочие запасы, которые каким-то образом всё-таки уцелели, уже давно были оприходованы и учтены. Либо, как вариант, были промотаны и растащены, если попали не в те руки.

Казалось бы, что могло измениться после Длинной зимы и почти двух прошедших с момента её окончания лет? Но нет. Один из наших штабных умников, подполковник Белоканов, вдруг нашёл (точнее, это не он нашёл, разведчики сдуру притащили из очередного рейда за периметр — обнаружили ржавый штабной БТР с несколькими человеческими костяками внутри, кроме которых в нём был ещё и портфель с документами) довоенную карту какого-то управления Спецстроя, на которой, километрах в двухстах от бывшего Краснобельска и в семидесяти с небольшим от нашего ближнего «Форпоста № 7» оказался обозначен, с пометкой «законсервирован с 1979 г.», некий, вроде бы правительственный подземный объект. Никаких подробностей об объекте не было, только на карте была пометка «код 291116». Штабные сочли, что это входной код, на случай если там стоит шифровой замок. Мои аргументы о том, что, если замок электрический и энергии там наверняка нет, вход почти наверняка придётся взрывать, а это та ещё головная боль, услышан не был.

Более того, контрразведка начала проверять эту информацию (то есть трясти как грушу кого попало из числа тех, кто мог хоть что-то знать, видеть или слышать, так, как они это умеют). В итоге нашли пару свидетелей, которые после традиционных угроз и лёгкого мордобоя поведали о том, что в самом начале Длинной Зимы они видели ехавшие куда-то «в том направлении» военные машины и вроде бы даже слышали долгую автоматную стрельбу примерно в «том месте». На вопрос — почему не пошли и не проверили, свидетели ответили, что им даже такая жалкая жизнь ещё не опротивела. А там, где стреляют, сейчас обычно валят всех подряд, без разбору.

В общем, по мысли начальства выходило, что где-то там, в обозначенном на найденной в треклятом ржавом БТРе карте месте, действительно находится нечто, заинтересовавшее в самом начале заварушки каких-то военных. При этом что именно там могло находиться, никто не представлял и даже не предполагал, поскольку ни на одной другой карте (армейской, КГБэшной, Гражданской обороны, ВВС/ПВО) никаких военных и даже промышленных объектов в этом месте не было обозначено. Опять-таки, если это действительно некий бункер и там в начале Длинной Зимы разместилась какая-то воинская часть, она непременно должна была дать о себе знать по радио или ещё как. В конце концов, патрули они вокруг себя должны были посылать или нет? Но, увы, по всем признакам район был абсолютно мёртвый, ближайшие к предполагаемому объекту деревни и посёлки вымерли ещё Длинной Зимой, а случайные представители рода хомо сапиенс, иногда проходившие через эти места, не встречали по пути вообще никого и ничего.

Но начальству же по любому поводу свербит в заднем проходе — обязательно надо проверить полученную информацию. С транспортом и топливом сейчас хоть и не полный, но завал, поэтому переть на рожон никто никому не позволяет, тем более что у нас отродясь не было никаких разведданных о состоянии дорог и мостов в том районе. А от ближайшей дороги, где относительно регулярно курсируют наш транспорт и механизированные патрули, до обозначенного на карте места было километров сорок пять, не меньше.

Это значило, что для начала предстояло выдвижение к объекту малой пешей разведгруппой, с непременным обследованием дорог и прочего. Если разведчики находят там нечто интересное сообщают об этом в штаб по рации, после чего к ним выезжает мехпатруль. Если же нет разведгруппа просто возвращается назад тем же самым пешим дралом, а добытые сведения о районе вполне окупят затраты на это очень сомнительное мероприятие. Старшим группы начальник гарнизона «Форпоста № 7» полковник Тузилов назначил меня как «Опытного и местного», хотя я и отбрыкивался от этого назначения как мог.

В итоге вышли вчетвером, я и со мной трое бойцов — радист ефрейтор Солдатов и два рядовых, Зиянчурин и Палкин. Все трое были из молодняка и кроме караульной службы ничего не видели.

Солдатов ещё кое-как умел работать на рации, да и стрелять его вроде бы научили (я лично пару раз видел, как он это делает), а вот остальные двое, по моим первым впечатлениям, были полными и, я бы привычка даже сказал, законченными мудаками — (а точнее — отсутствие привычки) ходить по лесу вразвалочку, шаркающей походкой, словно у себя дома из кухни в нужник, бегающие затравленные глаза, перманентное ожидание чего-то ужасного прямо-таки из-за каждого куста, плюс манера разговаривать исключительно неумело-заикающимся матом и дурацкий, беспричинный смех по любому поводу. Хотя таких долбанутых, с явными аберрациями в поведении сейчас полно и среди молодых, и среди старых — слишком у многих воспоминания об относительно комфортной довоенной жизни в сравнении с нынешней, невесёлой, реальностью вызвали, похоже, необратимые изменения в психике. Но хуже было другое — начальство считало, что, выгоняя эту полубезумную публику на боевые задания в лес или в поле, оно этих «солдат» хоть чему-то научит. Я-то знал, что нынешний молодняк вообще ничему учиться не хочет, поскольку считает, что «жизнь кончилась» (этой философии они явно набрались от тех, кто постарше, — раз мир рухнул в тартарары, лучше всего лежать и ни хрена не делать, поскольку всё равно все там будем), и солдаты из них никудышные. К примеру, казалось бы, собрать-разобрать автомат Калашникова — задача несложная (до войны в армии этому быстро обучали любого не знающего русского языка узбека или киргиза), но теперешнему молодому поколению и это оказывается недоступно. Видать, уже пошли какие-то фатальные патологии в мозгах, уродующие человеческую личность.

Разумеется, моих доводов о боевых качествах новобранцев начальство, как всегда, слушать не пожелало мол, — нет у нас, майор, для вас других солдат, работайте с тем, что есть.

Ну и, как водится, как я и предполагал, всё пошло не гладко, и беда подкралась неожиданно и в то же время ожидаемо. В середине первого дня пути, когда наша разведгруппа» уже прошла километров пятнадцать, рядовой Зиянчурин, которому приспичило высморкаться под встреченный куст, не заметил на своём пути какой-то то ли ямы, то ли промоины, оступился в неё и, похоже, сломал ногу.

По счастью, от проезжей дороги мы тогда удалились ещё не особо сильно. Поэтому мы (а точнее, я, остальные на мои медицинские манипуляции только лупали глазами) зафиксировали перелом при помощи подходящего куска дерева и доложили по рации о случившемся. Начальство, подумав секунд тридцать, приняло «соломоново решение» — рядовой Палкин берёт пострадавшего на закорки и скорым шагом волокёт его на себе в обратном направлении, к месту, где его встретят патрули. Ну а мы с радистом продолжаем выполнять задание.

На том, как говорится, и разошлись. Палкин, который был очень недоволен своим новым заданием, оставил нам часть автоматного боезапаса и ещё кое-какие тяжести, вроде гранат и взрывчатки (жрачку на двоих он, что характерно, выкладывать не стал, по-моему, они с Зиянчуриным на обратном пути быстро стрескали весь этот, рассчитанный не менее чем на неделю, НЗ), после чего, матерясь и страдальчески прихрамывая, потащил-таки Зиянчурина туда, куда велели. Мы с ефрейтором доложили об этом по радио и двинули по прежнему маршруту.

Надо сказать, Палкин тащил коллегу до места довольно долго, но в итоге всё же добрался. Прошлой ночью нам по радио сообщили, что и раненый, и «сопровождающий» уже в «Форпосте № 7». Как говорится, и то ладно.

А вот нам с радистом оставалось до искомого объекта (которого, может быть, и вовсе в природе не существует) ещё километров десять или около того. Точнее определиться было сложно, поскольку местность теперь не всегда соответствовала довоенным армейским картам. Идёшь, бывало, и вместо обозначенного на карте поля попадаешь в молодой лес, или вместо холма вдруг обнаруживается овраг. Про населённые пункты я и не говорю....

В общем, с полчаса мы шли по лесу параллельно дороге, в практически абсолютной тишине, если не считать шумов и шорохов, издаваемых ветром, естественный птицами и прочей живностью, — фон, к которому я лично уже привык. Радист Солдатов потел от волнения и очень старался меньше шуметь, но это у него получалось плохо, поскольку он был обут в справные, но явно великоватые и тяжеловатые для него кирзовые сапоги. Разведчик, мать его так...

Справа всё так же тянулась старая дорога, на которой почти не было бренных останков автотранспорта — только один раз через листву мелькнул на обочине ржавый остов колёсного трактора «Беларусь» с прицепом, и ничего более.

Минут через десять после того, как мы миновали руины трактора, на другой стороне дороги вдруг неожиданно засуетились начавшие летать туда-сюда между деревьев со своим характерным, свистящим треском сороки. Кто-то их явно шуганул...

— Ложись! шепотом приказал я радисту.

— Что там? — одними губами вопросил он, залегая за деревом и выставив перед собой ствол автомата.

— Кто-то идёт, — тем же еле слышным шёпотом пояснил я и добавил: —Без моей команды не стрелять! И помалкивай!

После чего я сам присел на колени и, пристроив карабин на удачно подвернувшийся раздвоенный ствол невысокого деревца, неспешно обозрел в оптику дорогу и лес на другой её стороне.

Поначалу кроме шума сорок и других потревоженных птиц ничего не было слышно, но потом птицы слегка унялись, и я услышал, что с той стороны к дороге действительно кто-то идёт. И, похоже, не один. Но идёт как-то довольно шумно и неумело.

А минут через пять зелень кустов на той стороне дороги заколыхалась, и из леса выбралась тёмная фигура. Я всмотрелся в неё. Так. Мужик. Невысокий. Темноволосый, с длинной бородой. Волосы тоже длинные, но видно, что время от времени их, как и бороду, чуть подрезали. Физиономия тёмная. Одет в гражданского образца штормовку из брезентухи, штаны грязные до состояния полного обесцвечивания, на ногах разбитые ботинки (левый явно «просил каши» — носок обмотан тряпкой), под штормовкой видно что-то вроде драного свитера. За плечами здоровенный рюкзак туристского образца, в руках — обрез двухстволки. Кроме него вооружён висящим на поясном ремне справа длинным ножом в самодельных ножнах (судя по грубой рукоятке — нож тоже самодельный).

Вообще, наличие огнестрельного оружия (в данном случае — обреза) —это уже повод остановить и обыскать его владельца. На любое оружие должна быть разрешительная бумажка с печатью, выданная каким-нибудь ближайшим гарнизоном. А при отсутствии таковой оружие следовало конфисковать. Как ни странно, эта система вполне себе работала, поскольку найти сейчас бумагу, чернила, а уж тем более подделать печать кому попало было нереально. По идее оружие для охоты и самообороны было разрешено, и в поселениях, контролируемых нынешней «советской властью», на руках у жителей были в том числе автоматы Калашникова и карабины Симонова. Контроль за ними был достаточно жёсткий. Вот только мы сейчас были не в обычном патруле и раскрывать себя раньше времени не следовало. Тем более, что бородатый хозяин обреза (а обрез из ружья делают отнюдь не для охоты) явно попытается стрелять по нам или бежать (или и то и другое сразу), а это предполагает лишний шум и расход боеприпасов. Нет, ну его на фиг...

Между тем, выйдя из леса, мужик прошёл по паре шагов вправо и влево, осматриваясь по сторонам. Потом повернулся ко мне спиной (здесь я увидел, что сзади к его рюкзаку был приторочен неумело свёрнутый тюк, где, судя по торчавшим из него валенкам, была зимняя одежда) и помахал рукой кому-то за своей спиной. Из кустов показалась ещё одна фигура, потом ещё и ещё. Так, ещё два мужика, судя по виду — городские. Тоже грязные, небритые и нестриженые, один без половины зубов во рту (судя по тому как он тяжело дышал этим самым, широко открытым ртом — или простужен, или проблема с лёгкими, а может, и нос сломан), в «олимпийке» и трико с начесом, второй помоложе, в драной кожаной куртке с заплатами на локтях и армейских штанах на пару размеров больше, чем нужно. Обуты один в резиновые сапоги, второй — в выцветшие кеды. За плечами битком набитые рюкзаки (у одного явно импортный рюкзак весёленькой, когда-то оранжевой окраски, такие до войны, дай бог памяти, у альпинистов и очень крутых туристов иногда попадались), к которым приторочены зимняя одежда и котелки. Огнестрельного оружия нет, у одного в руках небольшой, видимо хорошо заточенный, топорик, другой тащит на плече самодельное копьё — к кое-как оструганной длинной палке приделано лезвие длинного ножа. За этими мужиками из леса медленно вышли две бабы, тоже городского вида, но грязные и замотанные в невообразимое тряпьё. Без оружия. Обуты одна в кеды, Вторая — в высокие галоши. За плечами, как и у мужиков, рюкзаки. У передней бабёнки, которую выделяла повязанная на голове относительно чистая косынка с эмблемами московской «Олимпиады-80», на руках был характерный свёрток из грязно-серого шерстяного одеяла. Похоже, что с новорожденным, который при движении не издавал никаких звуков. Спал, наверное. За бабами из леса спустился замыкающий пацан — лет десяти-двенадцати, тоже с рюкзаком, в грязном тренировочном костюме явно с чужого плеча и резиновых сапогах, подпоясанный солдатским ремнём, на котором висели знакомого вида ножны — то ли штык-нож от «АКМ», то ли нечто похожее. За плечами у недомерка тоже был рюкзак с притороченным к нему шанцевым инструментом (по-моему, там была большая сапёрная лопата и что-то ещё). Выглядел пацан не лучшим образом — на голове практически нет волос, а на левой щеке просматривались какие-то язвы нехорошего вида — похоже, больной, явно из числа облучённых, или вроде того. Две семейные парочки, плюс некий «довесок»? Одна-то семья тут точно имела место быть — тип в кожанке подошёл к нёсшей новорожденного бабёнке и что-то сказал. Со своей позиции я в подробностях видел в оптику даже выражения их лиц, но, увы, не слышал, о чём они говорят. А подходить ближе или угадывать смысл их разговоров по губам у меня не было ни малейшего желания.

Выйдя на открытое пространство, шестёрка этих, густо облепленных прошлогодним репейником и прочими подобными сухими колючками (попыток стряхнуть репьи с одежды эти личности даже не предпринимали), незнакомцев какое-то время постояли на месте. Потом бородач, лицо которого в этот момент стало очень значительным, словно у бронзового памятника Ильичу, что-то сказал и ткнул перстом куда-то на нашу сторону бывшей дороги. Следуя этим, видимо, «ценным указаниям» данного доморощенного Ивана Сусанина с обрезом, все шестеро двинулись в лес на нашей стороне дороги, войдя в него метрах в пятидесяти впереди нас. Потом, судя по страшному шуму, они углубились в лес и начали забирать всё дальше и дальше влево — я слушал, пока хруст веток и прошлогодней листвы под их ногами не затих окончательно.

— Отбой, сказал я Солдатову, опуская карабин и поднимаясь в полный рост.

— Это кто был, товарищ майор, поинтересовался радист, переводя дух.

— Да так, просто прохожие, — ответил я ему. — Только очень неправильные...

В дальнейшие объяснения я вдаваться не стал, поскольку точно не смог бы быстро и понятно разъяснить весьма смутно помнившему довоенную жизнь ефрейтору основную суть только что наблюдавшегося нами уродливого явления.

Эти самые шестеро, выглядевшие словно ушедшие в лес ещё до начала войны (на пикничок, рыбалку, охоту, сплав на байдарках или плотах, по грибы-ягоды или на Грушинский фестиваль, ненужное зачеркнуть), а потом заплутавшие в этом самом лесу до полного одичания, «туристы» олицетворяли собой один из видов массового психоза, охватившего наш бредовый мир сразу после окончания Длинной зимы.

Не знаю, возможно, это была такая общемировая тенденция. От большого ума и избытка грамотности, так сказать. Например, когда мы сидели в обороне в Англии, уцелевшие местные жители почему-то очень боялись непогребённых покойников (вдруг они встанут и, в виде зомби, пойдут бродить по пустошам, поедая по дороге человеческие мозги?) и ждали появления «мутантов» (варваров, полулюдей-полузверей, которые просто обязаны были появиться непонятно откуда сразу после ядерной войны и тут же начать гонять на мотоциклах и пить кровь из честных пейзан, прославляя Сатану). Мы не сразу поняли, откуда они этого бреда набрались. Потом оказалось, что у них, на Западе, на эту тему до войны было выпущено полно художественных фильмов и разных книжек с картинками. Мы уж как могли (насколько хватало скудных языковых познаний) объясняли олухам царя небесного, что труп, он, вообще-то, разлагается, и кости трупа так просто между собой не соединяются — вот сгниют мышцы и прочая плоть, и будет это безобидный мешок костей и не более того. А на морозе труп — это вообще ледышка. Ну а мутанты за год или два тоже не возникнут — период полураспада той дряни, которой заряжали атомные бомбы, составляет минимум лет двадцать — двадцать пять, радиационное воздействие на живые организмы — штука длительная, и для каких-то изменений нужно минимум одно-два поколения, а значит, лет 70–100 (мы, слава богу, не доживём), не меньше. А за год-два смутируют разве что какие-нибудь ракушки и прочие простейшие. Характерно, что не до всех инглишменов эти объяснения доходили….

Но это англичане, а наше выжившее население, из числа городского и шибко грамотного, в зомби и мутантов особо не верило (не считая редких случаев встреч с сильно облучёнными и обожжёнными во время войны согражданами). Но при этом сразу после таяния ядерных снегов начало усиленно дурковать по-своему.

Если в двух словах — принялось искать «Оазис».

Нет, ведь вроде неглупые люди, большинство с вузовскими дипломами инженеров, медиков или гуманитариев, а значит, должны были худо-бедно понимать, что при том количестве боеголовок, которое выпустили друг по другу воюющие стороны, и при той продолжительности ядерной зимы, которая имела место быть, от прежней цивилизации не осталось, считай, ничего.

Так нет же, своим глазам и объективной реальности наши интеллигентные шизики верить категорически отказывались. Тем более, что в их среде сразу же завелись всякие «гуру» и «пророки», которые считали, что знали то, чего не знал никто. В первый год, когда я с бойцами только вернулся из Англии, была глупая «мода» — переть либо на Запад, либо на Север.

Народишко вдруг снимался с мест целыми семьями, а иногда и посёлками и шёл фактически в никуда. На что они надеялись? Видите ли, кто-то пустил слух, что на европейской части СССР или где-то за полярным кругом остались полностью автономные и самодостаточные подземные города (как вариант — города под куполами), где по сей день живут по-старому и не испытывают всех, неизбежно свойственных ядерной войне ужасов и неудобств. То есть, видимо, по их вывернутой логике, эти пресловутые «города» имели собственные ядерные реакторы, поточные линии по производству синтетической жратвы и ещё много чего. Причём, видимо, для пущей убедительности утверждалось, что то ли автором идеи, то ли вообще главным проектировщиком и конструктором этих «городов- оазисов» был «сам академик Сахаров». Лично я по довоенным временам помнил, что Сахаров — это какой-то известный в узких кругах учёный-физик, у которого были некие претензии к КПСС и советской власти (злые языки тогда говорили, что на эту тему академика накрутила его вторая жена-еврейка), и каким местом подобный физик может иметь отношение к строительству противоатомных убежищ, понимал не очень.

Формально мы, военные, не имели права удерживать этих «путешественников», коли уж их поведение не являлось угрожающим. Но людей-то всё равно было жалко, поскольку отправлялись они фактически на верную смерть. Ладно, пусть сам ты полный придурок, но зачем ты при этом за собой стариков и баб с детьми тащишь в это своё «счастливое никуда»? Это было тем более дико и непонятно, что живых людей на планете осталось всего ничего...

Поначалу мы, как могли, пытались объяснять, что на европейскую часть Союза, где находились самые крупные города и большая часть нашей военной инфраструктуры, во время войны уронили наибольшее количество мегатонн и сейчас там нет ничего — кратеры и руины на месте городов, плюс очень серьёзная остаточная радиация. А на Севере не лучше — подтаивающая вечная мерзлота (то есть обширные болота), тайга, тундра да развалины прибрежных городов, и ничего более.

Но переубедить этих «леммингов» практически не удавалась, даже в тех случаях, когда им для наглядности показывали аэрофотоснимки. Искатели «Оазисов» при попытках их уболтать, как правило, становились агрессивными, начинали откровенно истерить и орать, что «мы не имеем права их задерживать». Тем более в их среде сейчас было принято вообще ни в чём не верить «сапогам» (то есть военным) и «партейным» (то есть коммунистам), поскольку именно они обманули народ, начали эту войну, погубили цивилизацию, истребили человечество, ввергли выживших в каменный век и т.д и т.п, как будто именно мы первыми применили ядерное оружие в этой войне. Особо злобные из числа этой публики кричали, что СССР вообще должен был сдаться на милость НАТО и тогда у нас тут лет через десять-пятнадцать была бы полная благодать рыночная экономика и свободное предпринимательство, все ходили бы в импортных шмотках, ездили на иностранных машинах, ели американские супербутерброды (гамбургеры, кажется) и немецкую колбасу с сосисками, пили виски и кока-колу. А клятые коммуняки и зажравшиеся генералы вместо этого всё испортили. Правда, такие речи произносились редко, поскольку за них нынче полагалось вешать на ближайшем суку.

В общем, постепенно отвлекаться на душеспасительные разговоры с подобными придурками у нас пропало всякое желание, и на эти запуки военная братия быстро плюнула — идут и хрен с ними, пусть себе идут. Если, конечно, не несут с собой чего-нибудь запрещённого и явно не нарушают «законы военного времени».

В нашей военной среде этих, начитавшихся когда-то плохой фантастики городских идиотов быстро окрестили «Бредуны в Бреду», «Ходоки в Мавзолей Ленина», «Цыганята с цыганами», «Табор уходит в небо», «Китежградские утопленники» (это самые приличные определения) и прочими подобными кличками.

Интересно, что на второй, послезимний год вектор этой самой шизы несколько изменился, хотя суть и осталась прежней.

Почему-то вдруг стало «не модно» тянуться на Запад и Север. Видимо, оттого что оттуда никто так и не вернулся, вера в «счастливые города» оказалась несколько подорванной. Зато теперь кто-то пустил слух, что некие «Оазисы» есть в Сибири. Эти россказни уже носили явно религиозный характер, поскольку в разных версиях этих дурацких легенд «центрами благодати» назывались некие староверские или буддистские монастыри. Поразительно, до чего же могут додуматься окончательно съехавшие с катушек атеисты!

Нет, то есть монастыри сейчас кое-где остались, и уцелевшие верующие действительно кучковались вокруг некоторых из них. Но, лично побывав там пару раз по служебным надобностям (подсчёт живых и мёртвых), я особо счастливой и сытой жизни там не увидел. Живут там так же, как и в любой нынешней деревне или посёлке, натуральным хозяйством, едва сводя концы с концами. Разве что молятся да посты держат, что при нынешнем скудном рационе вовсе не сложно.

То есть, если в Сибири или Бурятии сейчас и остаются какие-то крупные монастыри, то их обитателям точно нет дела до этих придурков с их дурацкими фантазиями. Тем более что со стороны Монголии (если иметь в виду буддистов), бывало, забредали крупные вооружённые банды, и из числа «славных потомков Сухэ-Батора», и китайские. Но тем не менее эти бредни воодушевили довольно многих шизиков. Теперь почему-то считалось, что монахи (без разницы, православные или буддистские) могут обучить любого верующего особым образом, после чего он достигнет новой ступени совершенства — не будет зависеть от радиации, пищи и смены времён года, то есть, надо полагать, будет круглый год ходить голышом, питаться энергией солнца и ветра и вроде бы даже сможет читать мысли, исцелять наложением рук и летать по воздуху без каких-либо технических приспособлений. А лучше всего пробираться прямо в Тибет, к Далай-Ламе и Шамбале...

По-моему, сочинители этих баек чрезмерно льстили церковникам по части чудотворства.

А встреченная нами только что шестёрка как раз очень напоминала таких психов-бредунов. Нормальные люди сейчас, после весеннего сева, сидят по поселениям и ждут сбора урожая, чтобы потом было чего жрать зимой.

А этим, похоже, всё равно — вот и топают себе за туманом и за запахом тайги. Двигаются такие группы и группки, обычно совершенно не разбирая дорог, нигде подолгу не задерживаются и, как правило, очень плохо кончают. Поскольку местности они, сплошь и рядом, не знают, а карт у них нет совсем, подобные шизики часто по собственной дурости попадают или в сильно заражённые места, или забредают в глушь, где нарываются на многочисленное голодное зверьё, или попадают в руки остаточных банд (а банды сейчас бывают разнообразные, от обычных уголовников до каких-ни- будь помешанных сектантов, приносящих человеческие жертвы во славу «Великого Огня», то есть атомной бомбы) или каких-нибудь таёжных хуторян. А эти самые, часто имеющие автоматическое оружие и надворные постройки, которые и из танковой пушки не сразу развалишь, хуторяне — ребята весьма практичные и чужого рабского труда, а также многоженства отнюдь не гнушаются.

Я раскрыл планшет и посмотрел свою карту. Всё верно, шестеро путников пёрлись в юго-восточном направлении. Там, откуда они шли, километрах в десяти была обозначена деревня Абызово, а километрах в восьми на их пути — деревня Муслюмкино. Оба населённых пункта были помечены на моей карте чёрным цветом, то есть уже давно являлись нежилыми. В общем, для этих шизиков вполне логично идти по чащобам, избегая людей и ночуя в вымерших деревнях и прочих руинах. Да и фиг с ними, пусть эти шестеро и дальше ищут этот самый «Оазис», которого в природе не существует. И ведь даже младенца этим гадам не жалко...

Конечно, был вариант просто скомандовать ефрейтору открыть огонь, и он, будучи в крайне испуганном состоянии, явно положил бы всех шестерых одной длинной очередью. Одна загвоздка — мы по женщинам и детям не стреляем (не считая, разумеется, случаев, когда они начинают стрелять в нас первыми, в жизни бывает и такое). Можно было попытаться их тормознуть и устроить обыск с проверкой документов, но нас двое, а их шестеpo — часть непременно разбежалась бы по кустам.

А оно мне надо — вылавливать их по лесу, а потом связывать и конвоировать до расположения, при том, что и по пути они наверняка попытались бы сбежать при первой же попытке попроситься до ветру? Нет, ну их всех к бениной маме.

Решив ограничиться сообщением о встречных во время очередного сеанса радиосвязи, я закрыл планшет, и мы с ефрейтором двинулись дальше.

Мы прошли километра три, когда я заметил, что по правой стороне старой дороги лес вроде как поредел. Просека? Никаких дорог в том направлении на моей карте обозначено не было, но если некий «объект» действительно находился на своём предполагаемом месте, здесь вполне могла быть, скажем, грунтовая дорога, которая использовалась как во время постройки этого «объекта», так и в дальнейшем.

Я велел ефрейтору следовать за мной и не шуметь. Затем мы с ним перебежали старую дорогу и осторожно двинулись по этому самому прогалу в глубь леса.

Если тут и была грунтовая дорога, то явно очень давно. За три послевоенных года просека уже довольно капитально заросла высокой травой, кустарником и молодыми деревцами, и каких-либо признаков собственно дороги или хотя бы тропинок я не увидел, хотя очень старые пни по краям просеки свидетельствовали о том, что лес здесь кто-то всё-таки рубил. То есть на нашем пути, конечно, попадались некие заросшие травой канавы, которые при некотором напряжении фантазии можно было принять за фрагменты колеи, но они были не сплошными и не двойными. Выходит, здесь и до войны мало ездили? Или это и не колеи вовсе? Всё может быть....

Мы прошли километра полтора, и вдруг среди метёлок однообразной травы и кустов впереди нас я увидел нечто большое и тёмное, чужеродно выглядевшее на природном фоне.

— Внимание! — скомандовал я ефрейтору. Он кивнул и, взяв автомат на изготовку двинулся за мной, стараясь попадать след в след.

Когда мы ещё немного приблизились к тёмному предмету, я таки рассмотрел в оптику, что это такое, смутно знакомое мне по очертаниям. А это был всего-навсего ржавый КУНГ, судя по остаткам защитно-зелёной краски — армейский.

Когда мы приблизились вплотную, это действительно оказался вполне стандартный КУНГ на шасси «Зил-131». Он стоял, слегка накренившись, фактически на ободах, подмяв под себя остатки шин. Казалось, что он уже очень давно врос в эту траву.

— На горе стоит машина совершенно без колёс, всю резину на гондоны растянула молодёжь, — процитировал я вслух бородатую детскую считалочку. Ефрейтор при этом даже не улыбнулся, похоже, их поколение уже начисто забыло (а может, и не знало), что в природе когда-то существовали «резинотехнические изделия № 2».

Я осторожно обошёл вокруг машины. Следов какого-либо боя или обстрела в виде пробоин или следов пожара на ней не было. А вот раздербанен КУНГ был основательно — входная дверь кузова так и приржавела в открытом положении, а внутри него были вырваны и унесены в неизвестном направлении даже скамейки и жестяные ящики для оборудования. В кабине водителя кто-то тоже очень основательно покопался, например, начисто срезав обивку с сиденья. Уж зачем это кому-то понадобилось — не знаю. В моторе, судя по неплотно закрытому капоту, тоже успели поковыряться. В общем — очередная пустая, ржавая и разграбленная машина (внешние бензобаки из-под кузова кто-то тоже не поленился оторвать), без человеческих останков и следов какого-либо насилия. За последние три года я видел сотни, если не тысячи подобных транспортных средств разной степени раздолбанности. И что тут ещё сказать — брошен КУНГ давно, это очевидно, как и то, что место для остановки здесь не особо подходящее. А раз так — значит, либо грузовик сломался, либо, как вариант, кончился бензин. Поскольку дело было явно накануне Главного Удара или сразу после него, возиться с машиной не стали. Из чего следует, что хозяева КУНГа ехали в составе какой-то колонны и после поломки скорее всего пересели на какой-то другой транспорт. То есть, похоже, в начале войны здесь действительно проезжала некая армейская колонна. И, судя по направлению движения, путь она держала как раз в сторону интересующего наше начальство неизвестного «объекта». Вроде всё сходится, выходит, не зря контрразведчики лупили по почкам свидетелей. А ещё получается, что те, кто ехал на этом «Зиле», очень торопились, раз не имели времени или возможности чинить машину и даже не пытались её буксировать. Интересное кино. Скорее всего действительно имела место поломка, а не израсходование горючки — чего им стоило залить бензин, тем более если они ехали не одни?

Эти моменты я взял себе на заметку, и мы потихоньку пошли дальше. Ефрейтор смотрел на машину и мои осмотровые действия с ужасом. Хотя он, похоже, на всё так смотрел, в нём и ему подобных буквально всё, что находилось за забором «Форпоста», вызывало страх и дрожь в коленках.

Отойдя на километр или около того, я снова услышал характерный шум — трещали сороки, которых кто-то шуганул.

— Приготовиться, — приказал я радисту. Он присел на корточки, выставив перед собой автомат, а я, подняв карабин, осмотрел через прицел лес впереди себя. Шумело впереди как-то легко, и приближался шум быстро. А значит, это точно были не люди. Жизненный опыт подсказывал, что скорее всего приближалось зверьё в количестве нескольких особей.

Через минуту оптика подтвердила моё предположение — по кромке леса, не особенно таясь, в нашу сторону бежало штук пять зверей. Не особо крупные экземпляры, тёмные и лохматые, то ли собаки, то ли волки, то ли некая помесь, сейчас чего только не бывает. Знакомо, но ничего хорошего, особенно если это «разведка», а основная стая большая, особей из пятнадцати-двадцати, и за этими, первыми, из чащи леса набежит ещё в четыре раза больше таких же. И уж совсем хреново, если это всё-таки волки. Но если их немного — это не смертельно. Несколько удивляло меня другое — собака или волк, видя или, если хотите, чувствуя, человека с оружием, старается его обходить, поскольку видят в нём потенциальную опасность. А эти отчего-то бегут так, словно давно не видели вообще никого из числа тех, кто передвигается на двух ногах. Раз уж они отвыкли от людей, особенно вооружённых выходит, по здешней округе давно никто не ходил и не ходит. Ну-ну.

— Без команды не стрелять! — сказал я ефрейтору и добавил: — Только спокойнее, мы на более-менее открытом месте, их мало, отобьёмся. Вот только шуметь лишний раз не стоит...

С этими словами я закинул карабин за плечо и потянул из бокового кармана своей брезентовой куртки (от комплекта горного обмундирования) предусмотренное именно для таких случаев оружие. Надёжный спутник ВОХРы — револьвер системы «наган» с самодельным глушителем, простой и безотказный.

Отдельные пижоны (особенно на Западе) всегда говорили, что пистолет, мол, лучше револьвера — автоматика, больше патронов в обойме и др. Сторонники же револьвера резонно считают, что если тебе для решения некоего вопроса не хватает пяти-шести патронов в барабане — зачем тебе, дураку, тогда вообще ствол? Я особой разницы между пистолетом и револьвером не видел, просто «наган» проще в обслуживании, да и точность у него местами лучше, чем у «Макарки» или «ТТ». Ну и патроны к «наганам» в наших арсеналах пока не дефицит.

Что же, попробую урегулировать конфликт без шума. А если что пойдёт не так — ефрейтор со своим автоматом вступит.

Звери приближались, шумно дыша и вывалив розоватые языки. Бежали целенаправленно в нашу сторону. По идее разные доморощенные специалисты утверждают, что собака должна тонко чувствовать возможные неприятности, но эти, видимо, были исключением из правил — точно отвыкли от людей, а мне это только на руку. Я не ошибся, зверей было всего пять штук, никакого движения позади них не наблюдалось, а значит, это не стая, а так, мелкое сборище. И, похоже, это были всё-таки собаки, потомки каких-нибудь овчарок или двортерьеров, бывшие цепные друзья человека. Волков я близко несколько раз видел, они несколько крупнее, у них другой окрас, и, что самое главное, волки умнее — они не побегут вот так, по-дурному, всей толпой с расчётом исключительно на испуг.

Когда передние две тёмные зверюги приблизились десятка на три шагов — дистанцию эффективного револьверного выстрела, я поднял «наган».

Первое время отдельные романтические персонажи, до войны державшие собак или просто очень любившие их, много ныли по поводу того, что у них стрелять в пёсиков рука, видите ли, не поднимается. Но гуманисты быстро излечились после того, как вроде бы вполне мирного облика шавки при попытке приманить их куском хлеба или консервов пару-тройку раз остервенело бросались на них, норовя вцепиться прямо в горло «кинологам-любителям» (я знал прапора, которому откусил два пальца на левой руке мелкий, но, похоже, сильно одичавший и оголодавший спаниель). Кое-кто считал, что собаки хуже человека переносят такую вещь, как электромагнитный импульс, и слишком многим уцелевшим четвероногим ядерные удары первых дней войны начисто поломали психику. Я с этими суждениями был категорически не согласен — да, собака слышит много лучше человека, но «радара» в голове, как, к примеру, у совы, у неё точно нет, так что на неё может повлиять скорее сам взрыв, а не ЭМИ от него. У нас в Англии было несколько приблудившихся собачек разных пород, которые пережили Главный Удар и остались вполне нормальными. Скорее на нынешних пёсиков повлиял переход на питание падалью, поскольку никакой другой жратвы у них Длинной Зимой и сразу после её окончания, считай, и не было. Зато человеческих трупов было в избытке...

Ну да ладно, чему-чему, а метко стрелять одиночными я за последние несколько лет научился.

Благодаря глушителю звука почти не было так, щелчок бойка и негромкий хлопок. Одна, ближняя, зверюга кувыркнулась в траву — попал. Ещё один выстрел — покатилась в кустарник и вторая. Остальные три, кажется, поняли, что дело неладно, и, передумав бросаться на нас с радистом, разом изменив направление, рванули через кусты в сторону, в глубь леса.

Я успел сделать и третий выстрел — явно попал, но попавшая на мушку зверюга не свалилась, хотя было слышно, как завизжала, практически жалобно. Этой я, похоже, влепил не как первым двум, в башку, а явно куда-то ещё. Ладно, сойдёт. Хотя не убитый, а раненый противник есть бесцельный расход боеприпасов, особенно в нынешних, невесёлых условиях.

Мы молча постояли минут пять, прислушиваясь к окружающим звукам. Поводов для волнения не было — псы вроде бы удрали, всерьёз и надолго.

—Пошли, — сказал я ефрейтору, опуская кисло воняющий порохом револьвер, и добавил: — А то они почти наверняка потом вернутся доедать своих убиенных сородичей. На всякий случай — смотри в оба.

Про доедание это я нисколько не преувеличил. Нынче везде такие правила, что у людей, что у зверей.

Н-да, будь это волки — наверняка пришлось бы ценные автоматные патроны тратить. И результат при этом был бы отнюдь не очевиден. Был у нас случай, когда трое поехали по казённой надобности на «уазике», который заглох по дороге. Вроде два автомата, пистолет, а вот поди же ты — не отбились от волчьей стаи. Их потом нашли, одного в машине, а двоих рядом с ней, загрызенными и прилично объеденными. Правда, там дело было в поле, считай на открытой местности, где некуда бежать и негде прятаться.

Вообще всяких хищников нынче в лесах хватает, только с чем-то кроме одичавших собак и сильно осмелевших за последние годы волков у нас мало кто сталкивался. Медведи и рыси — одиночки и любят тишину и лесную чащу, а нас, военных, в такие места редко заносит. Хотя один наш боец, сержант Чепенко, как-то утверждал, что раз во время патруля встретил в лесу нос к носу рысь, причём не простую, а чёрную. Как-то среагировать он просто не успел, по его словам, котяра исчезла с глаз раньше, чем он успел прицелиться. Но зато это стало поводом рассказывать, что он встретил не кого-нибудь, а «страшного зверя-мутанта», появление которого предвещало ни много ни мало очередной конец всему. Я же на эти его слова резонно предположил, что раз уж в природе бывает чёрный леопард (тот, которого обычно обзывают пантерой), то почему бы и не быть, к примеру, и чёрной рыси? Мало ли в природе феноменов, даже если не принимать во внимание фатально-ядерные дела последних лет. И уж точно встреча с экзотической зверушкой — не повод для дурацких россказней с фатальными пророчествами. Нынче байки насчёт очередного конца света не в моде. Один раз армагедец уже вроде бы был, и что тут поделаешь, если после него уцелели лишь отдельные, оказавшиеся то ли ненужными, то ли лишними для адского костра поленья — все мы. Сбитые лётчики, погорелые танкисты, неумелые ночные сторожа, не талантливо прикидывающиеся пехотинцами, оставшиеся без армии траченные молью генералы и полковники... Всё равно надо как-то жить дальше, ничего тут не поделаешь. Даже если впереди у нас звенящее ничто — времена, когда остатки человечества, которые придут следом за нами, будут колотить друг друга по чрезмерно толстокостным черепам плохо оструганным дубьём, ходить в лаптях и звериных шкурах и топить избы по-чёрному. Если, конечно, окончательно не утратят навыков в плетении лаптей из лыка и постройке бревенчатых срубов....

Ещё охотники говорили, что севернее сейчас стали много чаще, чем до войны, встречать росомах, но сам я вблизи пока что не видел ни одной такой зверюги. И слава богу, на фига же мне встречаться с этим самым злобным на планете зверем, перед которым часто пасуют даже бурые медведи, а чукчи, эвенки и прочие северные народы, как известно, держат росомаху вообще за живое воплощение тамошних злых духов...

За этими размышлениями я сопоставил пару фактов и решил, что, судя по направлению, в котором бежали эти собачки, интересовали их вовсе не мы с ефрейтором, а, вероятнее всего, встреченная нами давеча группа «бредовых бредунов». Всё сходилось — те топали медленно, шумно, да ещё, как водится у подобных им грязнуль, изрядно воняли. Как говорится — мои поздравления, такими темпами эту шестёрку точно очень скоро сожрут, ещё задолго до того, как они отыщут этот свой «Оазис». Хотя, честно говоря, это уже не моё дело.

В общем, мы с радистом потихоньку двинулись дальше.

После появления собачек я стал смотреть и слушать окружающий лес с удвоенным вниманием, но, как это ни странно, нечто интересненькое первым заметил ефрейтор.

Точнее сказать, он чуть было не наступил на это интересненькое.

Я вдруг услышал, как шедший позади и чуть в стороне от меня Солдатов вдруг издал громкий удивлённо-испуганный звук и резко отпрыгнул вправо.

—Ты чего? — спросил я, оборачиваясь к нему. Глаза ефрейтора были слегка расширены, сжимавшие автомат руки тряслись.

— Т-там это... — промямлил он и кивнул куда-то в траву слева от себя.

— Чего «это»? — не понял я. — То, в борьбе за что мы как один умрём?

— Ну, это...

Вот же идиот.

Я повернулся и подошёл к тому месту, на которое он только что кивал.

Ну и что тут, спрашивается, такого уж ужасного? Видели мы, было дело, и густо заваленные трупами дороги и штабеля из людских скелетов, а тут считай, что ничего.

Всего-навсего человеческий костяк, частично ушедший в землю и скрытый прошлогодней травой и прелой листвой. Торчавший боком над травой слегка оскалившийся череп (видимо, именно черепушка и напугала радиста до усера, возможно, он на неё наступил или задел ногой) и ещё несколько костей были серого цвета, а то, что внизу — почти неразличимо на фоне земли и травы. Я наклонился над скелетом. Что там ещё интересного?

Неплохо сохранившиеся обрывки одежды. Похоже, лежит он тут ещё с Длинной зимы, но то, что было надето на покойнике, более всего походило на потерявшую цвет зимнюю куртку с капюшоном гражданского образца. Синтетика на синтетическом же меху. А она, как показывает опыт, практически не разлагается. За плечами покойника торчали остатки бурой, куда хуже сохранившейся брезентухи, судя по остаткам металлических пряжек, это когда-то был рюкзак.

Оружия поблизости от трупа видно не было. Лежавший в траве череп был целым и чистым, без следов звериных зубов и видимых повреждений. То есть если этого покойника и застрелили, то явно не в голову. Судя по тому, что кости лежат спиной вверх и то, что когда-то было руками, слегка раскинуто в стороны, скорее всего покойник там, где шёл, и, похоже, больше не встал. Обычное дело — упал, особенно если это было зимой. Вот так оно и бывает, если нынче отправляешься в дорогу один. Идёшь себе, идёшь, а потом — бац, и никто не узнает, где могилка твоя. Хотя могилка по нынешним временам — роскошь...

Я немного поковырялся в траве — увидел кости одной из ног и какие-то остатки ткани, что-то вроде штанов. Обуви видно не было. Вполне логично, что всё уже было украдено до нас. А как иначе — лежит он тут минимум года два, и, если при нём было оружие и ещё чего-нибудь ценное, всё это давным-давно стыбзили какие-нибудь «ходоки». Хотя какие тут, интересно знать, ходоки? Тем более если собаки от людей капитально отвыкли? Тогда он что — без оружия был? Всё может быть...

И место вроде как пустынное, куда же это он шёл, интересно знать? Положим, во время Длинной зимы этих непуганых собачек здесь могло и не быть, но отчего-то же этот неизвестный помер... Сплошные загадки.... Судя по положению костей, покойник шёл навстречу нам и брошенному «Зилу». Тогда, по элементарной логике, выходит вот что — если этот пресловутый, обозначенный на той карте бункер действительно существует, в самом начале кто-то приехал к нему целой колонной, а уже спустя несколько месяцев Длинной Зимой в обратном направлении двигался то ли гонец, то ли разведчик. Пеший, в одиночку и очень может быть, что и безоружный. Если это вообще не был последний оставшийся там в живых. Выходит, нет в этом бункере, даже если он реален, ничего ценного, а те, кто в нём когда-то закрепились, скорее всего давно перемёрли. Как Наполеон или гитлеровские фельдмаршалы во время своих походов на Москву — радостно припёрлись скопом, пока было тепло, а зимой выбирались обратно поодиночке и еле передвигая ноги. Предположение, конечно, здравое, но для начальства факты всё-таки стоило проверить.

— Пошли дальше, — сказал я ефрейтору, прекращая стихийный осмотр трупа.

По-моему, радист с огромной радостью покинул место последнего упокоения этого неизвестного путника. Он не любил смотреть на покойников.

Мы прошли ещё с километр. И здесь я увидел, что прогал в лесу, впереди нас заметно расширяется. Я скомандовал ефрейтору остановиться и вести наблюдение и поднял к глазам бинокль.

Точно, на пути у нас было что-то вроде большой поляны.

А на поляне, похоже, расположилось то самое, что мы искали.

Если считать за «то самое» сильно заросший травой и кустарником, не особо высокий холм, вокруг которого на приличном расстоянии просматривалась какая-то мёртвая техника.

Ну, кажется, пришли.

— Внимание! — сказал я радисту. — Сейчас медленно двигаемся вперёд. Будь внимателен и смотри себе под ноги, тут вполне могут быть мины или что-то типа того, например, неразорвавшиеся боеприпасы….

Ефрейтор кивнул, и я увидел, что его руки опять затряслись.

Господи, зачем я ему всё это вообще говорю? Он мин никогда в жизни не видел, разве что где-нибудь на складе.... Хотя минирование подходов к убежищам — вещь сейчас редкая почти до невероятия, лично я с этим ни разу не сталкивался и сужу только по рассказам других. Но эти самые «другие» иногда сталкивались с противопехотками и проволочными заграждениями на подходах к армейским складам, а вовсе не к жилым убежищам.

Когда мы подошли ближе, я осмотрелся, используя бинокль и оптику своего карабина.

Справа торчало в высокой траве несколько рам от сгоревших грузовиков с остатками кабин и кузовов. Посчитал — три бортовых «Зил-157», бортовой «Урал» и бензозаправщик — автоцистерна на базе «Зил-130», очень похоже, что гражданского образца. Машины, а точнее то, что от них осталось, стояли в сторонке у леса, борт к борту. На цистерне следов сильного внутреннего взрыва не было, а значит, в момент загорания она была уже пустая. Дырок на этих машинах почти не было. Выходит — они просто стояли, а кто-то подошёл к ним и поджёг. Интересно знать — зачем?

Метрах в пятидесяти от этих машин стоял на ободах сгоревший КУНГ на шасси «Зил-131», точная копия встреченного нами ранее, такая же КШМ с кузовом КМ-131, вот только вокруг него чётко виднелись следы развёрнутого когда-то радиохозяйства — остатки рухнувшей мачты-антенны, обрывки крепежа, обломки какого-то оборудования. Стало быть, когда-то это была готовая к работе радиомашина. Интересно, что вся в пулевых дырах — и кузов КУНГа, и кабина водителя. Похоже, перестрелка здесь была неслабая...

Кто и с кем бился? Кто атаковал и кто оборонялся?

Непонятно, но и невооружённым глазом видно кто — метрах в ста от сгоревших машин, на узком пространстве лежали останки двух БРДМ-2 и одного БТР-60ПБ. Тоже дырявые и сгоревшие. При этом у БТРа на месте башни был круглый провал, а у обеих БРДМ в бортах имелись серьёзные проломы — по ним явно влупили из РПГ. Выходит, у них тут серьёзный бой был. И всё-таки — бой кого с кем? Те, кто успел, против тех, кто опоздал? Я что-то не слышал, чтобы в самом начале различные наши силовые ведомства воевали друг с другом. Или это были вовсе не военные или МВДэшники, а вообще непонятно кто? Но тогда откуда взялись бронемашины и прочее тяжёлое вооружение вроде тех же РПГ? Какой-то загадочный расклад получается.

Выходит, что или до Главного Удара, или сразу после него сюда приехали на шести машинах (бросив седьмую по дороге) некие вооружённые личности. Что-то они тут довольно долго делали, причём раз уж они развернули свою рацию, никаких средств связи на этом «объекте», похоже, не имелось. Потом сюда явились некие «конкуренты» на трёх бронемашинах и был бой, в котором непонятно кто победил. Интересно девки пляшут….

Я двинулся дальше, внимательно смотря себе под ноги. Всё-таки должны же здесь быть трупы или нет?

На обширной, заросшей травой и кустарником поляне обнаружились ямы, похожие на скрытые травой и оплывшие неглубокие воронки, какие-то металлические обломки (включая валявшуюся в кустах шиповника сорванную пулемётную башню от БТР-60ПБ со всеми потрохами — взрывом её отбросило от корпуса метров на двадцать), а вот человеческих костяков или их фрагментов не было.

После недолгих поисков я понял почему, поскольку нашёл в траве у самого леса два едва различимых среди травы и сухого прошлогоднего peпейника холмика. На одном лежала ржавая стальная каска СШ-68. Значит, действительно был бой, а победившие потом закопали трупы как побеждённых, так и своих (каску в качестве надгробия они положили явно своим) в разных ямах. Если дело было в начале Длинной Зимы — возможно, зарывали прямо в свежих воронках. Надо сказать — странноватая для нашего сурового времени меркантильность...

И что тогда — тот, валяющийся на дороге костяк — действительно единственный, кто уцелел? Для ответов на эти вопросы всё-таки надо было проникнуть на объект.

Мы с ефрейтором начали поиск входа. Собственно, искал я, а радист тупо стоял с автоматом наперевес и бегал глазами по сторонам. Ему, как обычно, было очень страшно.

При осмотре сразу же начались сюрпризы. Да, обширный рукотворный холм, где под толщей земли явно скрывалось нечто железобетонное, наличествовал. Но, по идее, если это было убежище или склад (а я такие сооружения повидал в избытке) — должны же обязательно быть въездные ворота в этот холм, солидные такие, рассчитанные на атомный удар и защиту от отравляющих веществ.

Но, как ни странно, на самом холме их не было. И как же они на этот объект попадали и как запасы завозили? Или не завозили? Можно было предположить, что где-нибудь, в нескольких десятках или сотнях метров отсюда, находится оборудованный въезд, прикрытый, скажем, сдвижной плитой. Но, с другой стороны, лес вокруг поляны с холмом и горелыми машинами был нетронут — никаких признаков строительства. Предположить, что строители прорывали выход изнутри, словно метрополитен, конечно, можно было, но это же не ракетная шахта и не правительственный бункер зачем такие титанические усилия ради какого-то заштатного объекта? В конце концов, был бы въезд, была бы и хоть немного оборудованная грунтовая дорога, но ведь дороги-то тоже не было. А на нет, как говорят в народе, и суда нет.

Так или иначе, искать въезд где-то среди окрестного леса было глупо. И я полез на сам холм.

Радист послушно полез за мной, потея и пугаясь каждого шороха.

Здесь тоже всё заросло — трава, кусты, репейник, лопухи и ещё много чего. Сюда явно очень давно никто не лазил.

Я походил по траве и быстро наткнулся на два неряшливо отрытых окопчика, там среди травы обнаружилась россыпь очень старых, потемневших и позеленевших гильз. Гильзы были 7,62 мм, как от «калашникова», так и от пулемёта «ПК». Но стреляли здесь, самое меньшее, с год назад.

А метрах в двадцати за окопчиками обнаружилось искомое, похожее на усечённую пирамиду без одной стены возвышение — типичный входной тамбур фортификационного сооружения, обсыпанный землёй бетонный куб в рост человека. Слева чернела какая-то круглая дыра, похожая на вентиляцию. Когда я подошёл ближе, меня насторожило отсутствие на этой вентиляции сетки и каких-либо признаков механизмов, а ведь на входе должен был стоять как минимум противохимический и противоатомный фильтр, оборудованный чем-то вроде вытяжки. Но тут была просто вставленная в бетон толстая ржавая труба, уходившая куда-то вниз, в темноту. Судя по сухим веткам и соломе, наторканным в эту трубу, здесь успели похозяйничать птицы. А справа, пониже вентиляции, обнаружилось то, чего я искал — невысокая железная дверь с остатками казённой серо-зелёной краски, вся во вмятинах и забоинах.

Никаких внешних запоров на двери не было, только приваренные петли для висячего замка, который отсутствовал и, видимо, уже довольно давно. Причём эта дверь была установлена явно второпях, поскольку открывалась она наружу. А такого в принципе не должно было быть — у всех подобных убежищ двери всегда делаются открывающимися внутрь, в расчёте на возможный внешний завал. При открывающейся наружу двери в этом случае изнутри своими силами ни за что не откопаешься. Непростительная ошибка строителей. И не открывали эту дверь очень давно — осыпавшаяся сверху земля и разросшаяся за последние годы трава начисто скрыли нижний обрез двери. Чтобы открыть вход, требовались земляные работы.

Самое хреновый вариант выходил в случае, если те, кто оставался внутри, прежде чем сдохнуть, всё-таки заперлись изнутри на ручные засовы и прочие запоры. При таком раскладе у нас почти нет шансов. Тут и взрывчатка, которой у нас было немного, не сильно поможет.

Я скинул рюкзак и карабин и, велев ефрейтору охранять и смотреть в оба, достал сапёрную лопатку и начал копать вокруг нижнего обреза двери.

Копал я недолго, под слоем земли и травы быстро обнажился скверно положенный, неровный бетон. убрав лопатку и надев рюкзак обратно на спину, я дёрнул дверь на себя.

Она заскрипела и не без усилия открылась, слегка цепляясь нижним краем за бетонный порог. Похоже, изначально дверь была плохо подогнана. Засов на внутренней стороне двери был, но давно приржавел в открытом положении.

За дверью было темно, вниз вели с десяток бетонных ступенек, по сторонам были осклизлые от сырости бетонные стены. На всякий случай пришлось доставать из рюкзака радиста керосиновую лампу-переноску, вроде тех, какими при царском режиме пользовались шахтёры. Электрический фонарик у меня был, но это на самый крайний случай. Я зажёг лампу и осторожно двинулся вниз. Пахло сыростью и тленом, покрытые грибком и плесенью стены были испещрены неглубокими царапинами и выбоинами, а под моими подошвами предательски хрустело мелкое бетонное крошево. Следы боя? Скорее всё-таки не боя. Было такое впечатление, что когда-то сюда закинули ручную гранату. Как видно — от большого ума. Во всяком случае, повреждения на стенах были очень характерные.

Когда я спустился, передо мной обнаружилась слегка побитая осколками железная дверь с остатками всё той же серо-зелёной краски. Дверь была сдвижная, оборудованная установленным в стене слева от неё винтовым запором (возле его колеса на стене были когда-то натрафаречены красной краской еле различимые буквы «ЗАКР» и «ОТКР», с соответствующими стрелочками. Но более всего впечатляли фрагменты «пломбы» — когда-то давно поперёк двери каким-то, явно очень хорошим, клеем размашисто наляпали бумажную полосу, на остатках которой можно было различить машинописные буквы:

«... консервирован связи с прекращением строительства 2.04.1979 г. 4-е Главное Управление Спецстроя МО СССР...»

Там же можно было различить неразборчивую подпись какого-то ответственного лица и чернильную печать с серпасто-молоткастым гербом Союза Нерушимого, которой эту дверь собственно и опечатали. Выходит, строили это сооружение военные, но при этом законсервировали его аж за три с лишним года до начала войны. Ну-ну.

Следов какого-то электрооборудования вокруг двери я не обнаружил, а вмонтированный в дверь цифровой замок был примитивным и механическим — шесть металлических колёсиков — вращаешь и цифирки в квадратных окошечках над ними меняются, образуя нужную комбинацию. Подобное я видел даже на гаражных висячих замках. Рядом с цифирками из вертикальной щели торчал металлический рычажок с колечком на конце, который, судя по всему, надо было опустить вниз.

Сверяясь с извлечённой из кармана моих маск-халатных штанов бумажкой, я накрутил на замке код 291116, после чего дёрнул за рычажок. Немного подождал, прикидывая, что если обитатели всё-таки заперлись изнутри — такую дверь взрывчаткой точно не взять, во всяком случае таким количеством, которое мы притащили с собой.

Однако внутри двери что-то глухо щёлкнуло и скрипнуло. Кажется, всё-таки сработало.

Я начал проворачивать тугой ворот запора, и дверь стала поддаваться, медленно сдвигаясь в сторону. Толщиной она была миллиметров в сто, как лобовая броня «Т-55» (хотя не факт, что это была броневая сталь), такое и гранатомётом не особо возьмёшь, разве что аккуратную дырочку проковыряешь, и не более того.

Я приказал торчавшему у входа радисту прикрыть за собой внешнюю дверь и спускаться ко мне вниз. Потом я заставил его поработать с винтовым запором, а когда дверь открылась на достаточную для прохода человека ширину, за ней не было ничего, кроме темноты. Какого-либо резервного запора на двери изнутри не было, зато имелась ручная блокировка цифрового замка, которой, похоже, никогда не пользовались.

Из-за двери очень специфически воняло сыростью и тленом. Уж больно мёртвые это были запахи, и никакого чувства опасности у меня так и не возникло. Шансов встретить здесь живых, похоже, не было совсем. Поэтому я велел ефрейтору поставить автомат на предохранитель и убрать оружие за спину. А то, чего доброго, шуганётся какой-нибудь крысы и начнёт палить с испугу — оглохнем, да и рикошетами от бетона нас, пожалуй, заденет.

В свете моей неяркой керосинки было видно, что помещение вокруг нас явно не достроено. Труба вентиляции, на которую я обратил внимание у входа, похоже, выходила как раз сюда — слегка тянуло сквозняком. А значит, где-то здесь был и второй вентиляционный выход.

Перед нами был тёмный бетонный коридор, тянувшийся метров на пятьдесят, не меньше, с чёрными, похоже, дверными, проёмами по сторонам.

Метрах в пяти, сразу за дверью, путь нам преграждала небольшая баррикада, сложенная из каких-то мешков, доходившая человеку примерно по грудь.

Когда мы подошли ближе, я увидел, что это отсыревшие мешки со слежавшимся цементом. На одном даже сохранилась бумажка — маркировка с каким-то ГОСТом и названием «Белебеевский цементный завод». За баррикадой из таких же мешков было сложено нечто, напоминавшее то ли кресло, то ли лежанку. Судя по сохранившемуся на этом сооружении отсыревшему тряпью, караульные размещались здесь с относительным комфортом. Интересно, ради чего они тут вообще дежурили? Разве что страховались на случай, если, скажем, посланные ими на разведку люди не вернутся и выболтают код от входной двери кому-нибудь чужому. Но никто на этом импровизированном КПП явно ни разу не стрелял. Во всяком случае, стреляных гильз поблизости не было.

Мы обошли баррикаду и двинулись дальше по коридору, заглядывая в дверные проёмы. За проёмами не было ничего — пустота. Все помещения типовые, явно складского типа, высота потолков метра два с небольшим, в длину метров по десять и в ширину метров пять.

И всё явно брошено в процессе постройки. Из торцов дверных проёмов торчали концы арматурин, на которые явно собирались наваривать железные двери с косяками. Местами кто-то вбил в стены кронштейны из арматуры и металлических уголков, кое-где на стенах явно присутствовала разметка под электропроводку и прочее, но ничего из намеченного так и не установили. Пустышка. Хотя не совсем, у стен в двух пустых клетушках были навалены большие кучи старых консервных банок, а в ещё одном помещении, судя по специфической застарелой вони, когда-то был нужник или что-то вроде того. Ещё в одном отсеке примерно треть объёма занимали громоздившиеся под самый потолок сваленные как попало армейские тарные ящики, часть открыты и все как один пустые.

А в глубине, ближе к концу коридора, примерно за пятым или шестым дверным проёмом слева, наконец обнаружилось нечто, похожее на человеческое жильё. А ещё здесь стоял уже сильно выветрившийся, но очень характерный запашок копоти и разложения человеческого тела.

Я вошёл туда и осмотрелся, насколько позволял слабый свет керосинки. Потом медленно обошёл помещение. Так — у стен стояли четыре металлических бочки, одна пустая, одна наполовину пустая и две полные до краёв уже стухшей ржавой водой, и десятка полтора пустых канистр, из которых практически выветрился запах топлива. Тут же громоздился небольшой штабель разномастных ящиков, изрядную часть которых составляли уже знакомые армейские тарные ящики. Судя по валявшемуся здесь же большому заржавленному топору, трухлявым щепкам и фрагментам ящиков, тару здесь разбирали, и очень похоже, что на дрова. Сходить в лес за нормальными дровами здешним обитателям, чувствуется, было лень, или страшно, или неохота...

Предположение было верным — в середине помещения стояла импровизированная чёрная от копоти печь, кое-как переделанная из железной бочки. Трубы у печки не было, то есть дым здесь шёл по-чёрному, прямо в помещение. Я осветил керосинкой потолок — да, слой копоти на нём был впечатляющим. На печке стоял пустой закопчённый котелок. Интересно, что на полу рядом с печкой были ещё и следы костра — для дополнительного тепла. Длинной Зимой жгли или чего-то жарили? Не дай бог, если себе подобных...

Вокруг печки и костра штук двадцать пыльных лежанок, сложенных из тех же мешков с цементом. Жили, блин, как скотина, коптясь в дыму...

На некоторых лежанках сохранилось грязное до полного обесцвечивания тряпьё, но людей, а точнее то, что от них осталось, я разглядел не сразу. Поскольку заняты оказались только две лежанки. На обеих были сухие, почти мумифицированные трупы — фактически слегка прикрытые остатками тёмной, ссохшейся кожи и скелеты с пустыми провалами глазниц. От мягких тканей не осталось, похоже, ничего, возможно, здесь поработали не только разложение, но и насекомые с мелкими грызунами.

Оба трупа, судя по всему, принадлежали мужикам. Один из них, в кирзовых сапогах и остатках ватника, в сочетании с непонятного фасона штанами лежал ровно, в спокойной позе, со скрещенными на груди руками и прикрытым полуистлевшей тряпкой лицом. Этот, похоже, успел отойти в мир иной в момент, когда рядом ещё был кто-то, кто мог закрыть ему глаза. Счастливчик.... Хотя счастливчиком он был бы в том случае, если бы его похоронили, а так — увы.

Несколько интереснее выглядел второй оскаленный трупак, в свитере, толстых шерстяных штанах и унтах.

Он располагался на своей лежанке в неудобной, слегка распростёртой позе. Я подошёл ближе и посветил керосинкой. Ага, понятно — на черепе справа характерная ровная дырка, а слева в затылочной части имеет место приличный пролом, отбит кусок черепа. Значит, входное и выходное. Кости правой руки опущены к бетонному полу. Рядом на полу лежал тронутый ржавчиной «макаров». Я поднял пистолет, попробовал нажать на спуск или передёрнуть затвор — без толку, прикипело. С большим трудом я выщелкнул из рукоятки «макарки» обойму, и там обнаружился только один патрон, возможно, ещё один был в стволе.

Застрелился, стало быть, декадент, предпоследним патроном...

Решив проверить наличие оружия и боеприпасов, я неторопливо осмотрел помещение. Торчавший в дверях радист с ужасом таращился на меня из темноты.

Достаточно быстро я нашёл четыре тронутых ржавчиной «АКМ», в магазинах которых было пусто. Потом обнаружил десяток автоматных рожков, и тоже пустых. Ничего похожего на «РПГ» или пулемёт ПК здесь не было, хотя одна пустая коробка из-под пулемётной ленты и валялась в стороне, среди прочего хлама. Кроме этого, я нашёл охотничью двухстволку «ИЖ-56» и уж совсем нелепые в здешней обстановке биатлонные винтовки «БИ-59» и «БИ- 7,62». К этим стволам тоже не нашлось ни единого патрона. Кроме перечисленного оружием могли служить разве что несколько топоров и разномастные ножи, которых по этому помещению валялось с десяток, включая штык-ножи в ножнах и без, от тех же «АКМ». Стало быть, патроны у них действительно вышли все. Это очень многое проясняло.

Я порылся вокруг ещё — ничего похожего на консервы и прочую жратву не нашёл, даже старых обглоданных костей не было.

Вырисовывалась довольно безрадостная картина. Стало быть, в самом конце их тут оставалось трое. Двое, очень похоже на то, были больны или сильно истощены. У них были вода и дрова, но не было еды и лекарств, а поскольку не было ещё и патронов, охотиться они тоже не могли. Во всяком случае представить истощённого бункерного сидельца, который бегает по лесу за дичью с ножом, самодельным копьём или луком, — мне лично очень сложно. Особенно если дело было зимой, на что указывала тёплая одежда покойников.

И очень похоже, что был ещё и третий, возможно последний, способный передвигаться. Если, конечно, я рассуждаю верно и найденный нами в лесу скелет принадлежит человеку, вышедшему отсюда. Хотя откуда ему ещё взяться? Вот только куда он отправился и зачем?

Решил, что на свежем воздухе сдохнуть лучше, чем в этой малопригодной для жизни норе? Или за помощью? Да кто бы им здесь, на хрен, помог? Им в этом плане вообще фатально не повезло. Называется, заняли бункер, комики. А в бункере-то ничего, шаром покати.

Да и сам бункер в глухомани. До ближайшей дороги — десяток километров, до мест, где более-менее часто попадаются путники и регулярно патрулируют военные, вообще, считай, полсотни километров. Это при том, что патрулирование началось только весной прошлого года. А ближние деревни вымерли давно, ещё Длинной зимой, в их брошенных домах пусто, да и в лесу тоже никого.......

Я оглядел это, ставшее склепом, подземелье ещё раз. Судя по всему, их тут сначала было человек двадцать, не меньше. Но большинство, похоже, ушли с концами. То ли умерли и были закопаны под одним из тех двух холмиков на поляне снаружи, то ли двинули на охоту или разведку и не вернулись.

А может, ушли совсем, искать лучшую долю или «Оазис».

Вряд ли кто-то из них добрался до населённых мест, иначе про этот бункер знали бы.

Н-да, жизнь у них была — не позавидуешь.

Предположим, послали единственного, кто мог ходить, или за помощью или на охоту.

А тот ушёл очень недалеко, сгинул по неизвестной причине в окрестностях. Причём они, судя по всему, этого не знали. Хотя раз не затворились изнутри — на что-то всё-таки надеялись. А надежда, как известно, умирает последней. И что оставшимся двоим вообще оставалось после того, как третий не вернулся? Допустим, они ждали до последнего. Один помер, то ли от болезни, то ли (что, по-моему, вернее) от истощения. Последний оставшийся понял, что и так скоро сдохнет, и, похоже, ускорил развязку, шмальнув себе в висок. Привычная для наших реалий ситуация, хотя и неприятная. Если я всё верно предполагаю.

На всякий случай я ещё раз посмотрел вокруг. Нет, возле лежанки застрелившегося лежала только тронутая гниением шапка-ушанка, но ничего похожего на записку или хотя бы карандаш в пределах видимости не было. Стало быть, не писал он ничего. Поскольку уже и не ждал ничего и никого, да и атомная война явно отбивает тягу к эпистолярным упражнениям.

Что скажешь — безнадёга...

Я исключительно для очистки совести обследовал бункер дальше. Соседний отсек был плотно завален частично распакованным противохимическим и противорадиационным имуществом — десятки противогазов, ОЗК (по-моему, часть этого резинового хлама они сожгли в печке), счётчики Гейгера, даже разобранная дезактивационная установка была. Это они, похоже, привезли с собой, но оно не пригодилось. Выходит, это была какая-то гражданская оборона или что-то типа того. Получили приказ прибыть. Прибыли. Оказалось, что на месте ни кола, ни двора. Развернули связь, запросили о дальнейших действиях. А тут их, очень возможно, как раз и атаковали. И они остались без связи, а может, и оказались заперты в этом бункере на какое-то время. А дальше им пришлось как-то выживать в условиях Длинной Зимы. Версия, конечно, жизненная, но... Спросить-то на предмет уточнения всё равно не у кого...

В конце коридора я нашёл то, что ожидал увидеть с самого начала, — недлинную бетонную лестницу в нижний ярус бункера. Ничего похожего на запланированный при постройке лифт или грузовой подъёмник здесь не было, а значит, верно и ещё одно моё предположение насчёт того, что этот «Объект» планировался как склад, а не как укрытие для длительного проживания людей. Здесь просто не были изначально запланированы многие элементарные вещи, необходимые для поддержания жизнедеятельности.

Внизу в тусклом свете керосинки мне открылось длинное и широкое помещение с более высоким, чем на верхнем ярусе, потолком. Объём был весьма приличный, и, по-моему, здесь вполне могли бы быть, скажем, боксы для техники. Тем более что внутренние перегородки между отсеками были размечены, но не построены.

Я, конечно, предполагал, что именно могу здесь найти, но в реальности всё оказалось куда пошлее... Передо мной обнаружилось, наверное, тонн сто слежавшегося цемента в тех самых отсыревших мешках — здоровенные, слегка растасканные с краёв на баррикады и лежанки, доходящие местами почти до потолка, штабеля. Тут же лежали большие кучи ржавой арматуры, а также металлических балок и уголков.

А вот выезда, как я совершенно верно предположил, не было, хотя у дальней стены и валялась старая, растрескавшаяся покрышка от «КРАЗа». Я подошёл ближе, посветил керосинкой и понял, что неизвестные строители этого бункера были ребятами простыми, но в то же время где-то гениальными. Похоже, получив от неких начальников приказ законсервировать объект (возможно, это им предписывалось проделать «срочно» или «в кратчайшие сроки»), строители не стали заморачиваться. Въезд и положенные к нему по штату ворота здесь, судя по увиденному мной, даже не начали монтировать. А раз так — они просто подогнали снаружи автокран и положили поперёк выезда несколько массивных бетонных блоков-параллелепипедов, а потом, уже с внешней стороны, нагребли на этот въезд (надо полагать, бульдозерами) энное количество тонн земли. И после этого выезда словно и не было получилась этакая «горница без окон и без дверей» ...

Ну что же, можно констатировать, что всё, что было нужно, мы с ефрейтором разведали (разведывал, конечно, в основном я, а он клал в штаны). Теперь оставалось забрать найденные здесь «АКМ» и магазины к ним (инструкция командования предписывала по возможности не оставлять где попало боевое оружие, пусть даже без патронов), закрыть за собой дверь и выйти на воздух. После чего дать радио в «Форпост» и потихоньку топать обратно. Поскольку я очень сомневаюсь, что наше начальство очень обрадуется факту обнаружения этакой прорвы цемента и ржавых железок и вышлет нам навстречу транспорт...

— Тарищ майор! — вдруг громко сказали мне в ухо. Голос был знакомый, но принадлежал он не ефрейтору-радисту. Я ощутил, как меня с силой трясут за плечо и.… проснулся!

Открыв глаза, я обнаружил себя спящим на нескольких свёрнутых брезентовых чехлах, на крыше МТО своего командирского «Т-72», в комбезе, но без ремня и сапог. Вокруг было чудное летнее утро, вставало солнышко. По обочинам, вдоль хорошей европейской дороги, стояли танки и прочая техника, мимо шлялись знакомые личности в танковых комбезах или в х/б, занятые в основном перетаскиванием вёдер с водой от ближней бензоколонки — для умывания и прочего. Где-то далеко бухала канонада, а в вышине, прочерчивая небо инверсионными следами, гудела авиация. Почему-то я точно знал, что наша.

А будил меня не кто иной, как мой мехвод Черняев.

Блин, выходит, ничего ещё не было?! И то, что я пережил во сне этой ночью, ещё не начиналось?! Вот же гадство, не дай бог, если этот сон вещий. Поскольку врагу не пожелаешь всего этого — и леса атомных грибов на горизонте, и особенно всего того, что будет после, у тех, кто уцелеет... Нет, нам теперь надо очень постараться, чтобы всё получилось как-то не так, а то уж больно мрачные картины обрушились на мои бедные мозги в эту ночь. А для этого требуется всего-то ничего — победить в этой войне, не доведя дело до всемирного пожара...

— Так, — сказал я, натягивая сапоги, и тут же задал Черняеву вопрос, который в нашем Отечестве обычно задают люди, внезапно вышедшие из длительного, тяжёлого запоя или очухавшиеся в больнице, после наркоза или черепно-мозговой травмы:

— Число сегодня какое?

— Семнадцатое июня, — ответил Черняев, и на его физиономии обозначилось некоторое удивление.

— А год какой? — уточнил я.

— Одна тысяча девятьсот восемьдесят второй, — чётко ответил он. И тут же поинтересовался: — Что, плохо спали, тарищ командир? Кошмары снились?

— Считай, что кошмары... Тебе чего?

— Вам там срочная радиограмма! Просили вас к машине этого, который авианаводчик. И как можно скорее...

Я протёр глаза, затянул на поясе ремень с кобурой и портупеей и пошёл вслед за Черняевым. Побеждать и творить историю.