На суше и на море - 1961

У ГОРЫ БОГДО

НЕ ВОДА, а ветер превратил дорогу в траншею — выдул и унес перетертую колесами супесь, выскоблил колеи. Красновато-желтая дорога надвое рассекает бурую, выжженную солнцем полупустыню. Серые кустики полыни, отбежав от дороги, далее почти все стоят на одинаковом расстоянии друг от друга — поделили почву со скудными запасами влаги. Парят орлы; широко распластанные крылья их покоятся на горячих струях воздуха, взлетающих к белесому, выцветшему небу… Засуха. Три месяца в Заволжье не было дождей. И кажется, только полынь способна выдержать нескончаемый зной. Ей тоже нелегко; она тяжело дышит, и горячий ветер разносит ее дыхание по степи… Вероятно, о кустиках белой полыни можно сложить поэму — об их стойкости, выносливости, неодолимом мужестве. Отгорели алым пламенем тюльпаны на склонах горы Богдо, торопливо отцвели вместе с ними другие весенние растения — кто вспомнит о них в середине июля! А полынь — она круглый год в строю…

Я думал об этом до тех пор, пока далеко впереди, у затянутой палевой дымкой линии горизонта, не обозначилась резкая темная черточка.

— Богдинская станция, — сказал водитель самосвала, взявшийся подвезти меня. Но я и сам понял, что мы приближаемся к Богдинской опытной агролесомелиоративной станции, созданной в полупустыне более тридцати лет назад.

Темная черточка постепенно приподнялась, раздвинулась, превратилась в зеленую полоску, потом в оазис, так неожиданно и приятно ломая перспективу, инородно, но желанно вторгаясь в однообразный ландшафт… Первый ряд деревьев, далее других выдвинутый в полупустыню, был невысок — одни деревца сумели подняться, другие так и остались у земли. Но уже следующие полоски набрались силы, встали высокими стенами, плотно огораживая прямоугольники опытных полей…

Я еще полон был ощущением знойной полупустыни, я еще немножко удивлялся стремительному росту леса впереди, а вокруг все уже было просто, знакомо: зеленые деревья, серые тени на горячей земле, невысокая кукуруза, ячмень и дорога — не выскобленная, а присыпанная пылью и мелким желтым песком: среди лесных полос ветру не разгуляться!. Несколько оборотов колеса словно перенесли меня на тысячу километров к северу. Но я еще ничего не успел подумать о колоссальном труде, вложенном в эту землю человеком… Простая знакомая картина — зеленый лес! — всколыхнула в душе чувство огромной радости — приподымающей, зовущей, и отчего-то свободнее дышалось и легче верилось в свои собственные силы. Почти невозможно было анализировать это чувство, лишь постепенно оно само раскрылось в понимание полноты и красоты жизни, в понимание высокого и яркого проявления жизненной энергии вот здесь, у горы Богдо, в полупустыне, преображенной людьми…

Вот некоторые сведения о Богдинской станции. В 1925 году небольшая экспедиция Астраханской краевой пескоукрепительной организации (КРАПО) прибыла в район горы Богдо. Возглавлял экспедицию Митрофан Алексеевич Орлов — человек, всю жизнь свою посвятивший преобразованию природы Прикаспия.

После недолгих поисков экспедиция нашла участок, единственное достоинство которого заключалось в том, что он ничем не отличался от соседних районов. Типичный клочок полупустыни!

Здесь и решено было заложить опорный пункт и доказать, что лес может расти в полупустынных условиях.

Ныне Богдинская станция занимает площадь в 2000 гектаров. На территории ее без полива произрастает 36 пород деревьев и кустарников. Плодоносят яблони, абрикосы. Общая длина лесных полос превышает 200 километров. О работе станции написано немало статей, книг. Когда в нашей стране широко стали распространяться лесопосадки, опыт Богдинской станции был использован при рекомендациях древесных пород для создания лесных насаждений в сухой степи и полупустыне. На станции была изучена агротехника возделывания бахчевых культур — ныне они успешно выращиваются всеми окрестными колхозами. И поныне сотрудники станции, возглавляемые Ф. М. Касьяновым, приехавшим работать сюда еще в 1927 году, ведут большие и разнообразные исследования. Они продолжают опыты по выращиванию деревьев, стремятся создать в местах полуденного отдыха скота «зеленые зонты», изучают влияние лесных полос на различные сельскохозяйственные культуры. Они ищут пути обогащения полупустынных пастбищ — научный сотрудник станции Л. П. Сукачев, энтузиаст и прекрасный знаток своего дела, заканчивает работу по внедрению в культуру прутняка, ценного кормового и очень засухоустойчивого растения…

Но только ли в прямой экономической отдаче ценность работы Богдинской агролесомелиоративной станции?

Участвуя в экспедициях, совершая поездки по стране, не раз приходилось мне задумываться об эстетической сущности природы, о прекрасном в окружающем нас многообразном мире. Я любовался непередаваемыми по краскам зимними закатами в Хибинах и пожелтевшей за одну ночь после снегопада тайгой в Саянах, голубым при ясном лунном небе штормом на Охотском море и спокойными, одетыми в курчавые леса падями Карпат… Я мог бы детально перечислить все, что в том или ином случае восхищало меня. Но никак не удавалось мне дать определение прекрасному в природе, понять, почему и шторм и закат доставляют эстетическое наслаждение. Вероятно, это происходило потому, что нет в природе прекрасного вне человека и помимо человека.

У Тютчева есть стихотворение:

Но душа всегда раскрывается навстречу другой душе, любовь не может быть абстрактна, беспредметна, а самая возвышенно-прекрасная речь не произведет никакого эффекта, если будет обращена в пустоту… Душа природы раскрывается навстречу человеку, пробуждая в нем прекрасное, к нему обращается природа на своем языке тихих звездных ночей и рокота прибоя, синего неба и зеленых лесов, грохота ледолома и цветущей черемухи…

Значит, надо начинать с человека, надо понять, какую роль играла природа в психологической эволюции людей, в формировании их нравственного облика из поколения в поколение; надо понять, какая роль принадлежит природе в эстетическом воспитании, в изменении миропонимания, в сотворении прекрасного человека коммунистического будущего…

У Энгельса в «Диалектике природы» есть следующая мысль: «…существеннейшей и ближайшей основой человеческого мышления является… изменение природы человеком, а не одна природа как таковая, и разум человека развивался соответственно тому, как человек научался изменять природу»[11].

Мне подумалось, что мысль эта — ключ к заинтересовавшей меня проблеме.

Летом 1959 года я отправился из Москвы в дальнюю поездку, единственной целью которой был, условно говоря, поиск прекрасного, стремление уловить хотя бы некоторые штрихи его сотворения.

Я высадился из поезда в Астраханской области на станции Верхний Баскунчак, «проголосовав» на дороге, добрался до знаменитого Баскунчакского солепромысла, а оттуда на самосвале меня доставили на Богдинскую опытную станцию.

Моей ближайшей задачей было перейти от абстрактного теоретизирования к конкретному изучению результатов работы Богдинской станции, выявить те ее достижения, которые — увы! — не поддаются ни точному экономическому учету, ни строгому научному анализу; иначе говоря, мне нужно было понять, какую роль сыграли лесные полосы в полупустыне не в повышении урожайности на полях, а в освобождении человеческих душ от предрассудков, в формировании правильного миропонимания, в воспитании чувства прекрасного…

Элементарный здравый смысл подсказывал мне, что нечего и думать за одну короткую поездку охватить все аспекты морально-эстетического значения преобразования природы. Но, приехав на место, я вскоре убедился, что вообще не могу нащупать ни одной нити, которая могла бы стать для меня путеводной. Сложность положения заключалась в том, что тема моя почти исключала прямые вопросы… «Процент повышения урожайности на полях, защищенных лесом?» — пожалуйста, вы сейчас же получите точный ответ… Но влияние леса на мысли и чувства окрестных жителей, — нет, это нужно было выяснить и понять самому…

Как это часто бывает, на помощь пришла история. Конец путеводной нити мне удалось разыскать в далеком дореволюционном прошлом, когда на месте Богдинской станции не было еще ни одного дерева…

Неумеренный выпас скота на полупустынных пастбищах привел в то время, в начале нашего столетия, к широкому распространению подвижных песков в Прикаспии — они двинулись на селения, на пастбища, еще не лишенные трав. Это приняло характер народного бедствия, а социальные условия в дореволюционной России были таковы, что на борьбу с песками поднялось лишь несколько энтузиастов, среди которых был М. А. Орлов. Разумеется, ни денежных средств, ни физических возможностей не хватало им для сколько-нибудь широкого наступления на пески. И все-таки Орлов и его немногочисленные помощники действовали. Они боролись с природой — и не только с нею! Они боролись… с людьми и за людей. Последнее обстоятельство и заинтересовало меня в первую очередь.

Строго говоря, работа Орлова и его соратников была прежде всeгo работой воспитательной: на двух-трех опытных участках они стремились доказать, что посевом песчаного овса можно закрепить пески, остановить их. И они надеялись, что успешные опыты поднимут на борьбу с песками местных скотоводов, поднимут народ — только это и могло принести успех всему делу.

Но слишком долго люди чувствовали себя беспомощными перед стихией — густая сеть предрассудков опутывала ум, душу, звала к покорности, к непротивлению слепым силам… Перестал действовать колодец в полупустыне, и скотоводы решили оставить его, откочевать в другие места. М. А. Орлов, тогда еще совсем молодой человек, предложил прочистить его. Никто не согласился — что свершилось, то свершилось! Орлов сам спустился в колодец, сам выполнил всю работу, вернул кочевникам воду. Но их страх перед его поступком оказался настолько велик, что они не сразу осмелились поднять Орлова обратно. Это промедление было роковым — ноги на всю жизнь сковал паралич. Но и с парализованными ногами М. А. Орлов не оставил начатого. Он приделал к костылям приспособления, напоминающие по устройству верблюжьи копыта, и взбирался на вершины сыпучих барханов. Он продолжал странствовать по полупустыне на верблюдах и руками рассевал песчаный овес…

А когда опыты его дали первые положительные результаты, когда были остановлены первые барханы, новое неожиданное препятствие встало на пути преобразователя: местные владыки, богатеи, которым принадлежал скот, принадлежала земля, которые властвовали над своими неимущими соотечественниками, усмотрели в действиях М. А. Орлова опасность для себя. Ему предложили убраться вон, ему угрожали физической расправой… Почему?

Казалось бы, это в интересах землевладельцев — остановить и закрепить пески, создать дополнительные запасы кормов для скота… Но Орлов шел против установленного «божественным промыслом» порядка, он призывал людей к активному, смелому вмешательству в жизнь, пробуждал в человеке сознание собственной силы, доказывал, что существующее может быть изменено… Нет, он не проповедовал тогда социальных преобразований, он лишь противопоставлял разум и волю человека стихийным силам. Но местные владыки, очевидно, интуитивно уловили прямую связь между непротивлением природе и покорностью властям, почувствовали, что всякое пробуждение активности в человеке, освобождение его от предрассудков чревато опасными последствиями. Они угадали взрывную силу, таящуюся в преобразовании природы.

«Стоило ли вспоминать об этом сегодня?» — спрашивал я самого себя. Ведь после Октябрьской революции все по-новому пошло в Прикаспии. Для борьбы с подвижными песками была создана специальная краевая организация, а о местных богатеях и думать вскоре забыли… Но путеводная нить не оборвалась. Да, никто не станет в наше время угрожать расправой человеку, укрепляющему пески или сажающему в степи деревья. Но все ли поверят ему? У многих ли найдет он поддержку?

Разговор о религиозных пережитках в сознании некоторой части наших современников — это, между прочим, разговор не только о вере в бога, нечистую силу или подкову, приносящую счастье. Все поздние религии учили: человек — гость на земле; постоянная обитель его — потусторонний мир. А гость — гость не хозяин. Он ненадолго приходит в дом, «оборудованный» для него всевышним; все в доме заранее уготовано, все так, как «должно быть»; и все останется таким же, когда гость отправится в иной мир. И ничего не нужно изменять, переделывать — нельзя нарушать предопределенный свыше порядок. Если тебе плохо, если тебе даже очень плохо — потерпи, и за смирение воздастся… Мысли эти, отравляя души, вдалбливались в головы людей столетиями, они приобретали самые различные формы, варьировались и порою настолько видоизменялись, что забывалось об их религиозном происхождении.

Но вера в бога всегда имела оборотную сторону — неверие в человека, в его творческие силы, и с этой оборотной стороной всякой религии в наши дни приходится сталкиваться гораздо чаще, чем с вознесением молитв пли исполнением обрядов…

Когда неутомимый полупарализованный Орлов решил вырастить вместе со своими единомышленниками лес у горы Богдо, ему, конечно, пророчили неудачу: лес в сухих степях не растет — так уж заведено! — и расти не будет. Но разум восторжествовал, лес вырос — зеленый оазис раскинулся в полупустыне. И все-таки не сразу исчезло недоверие к свершившемуся — оно обрело своеобразную местную форму. Ф. М. Касьянов рассказывал, что окрестные жители долго называли станцию «поймой». Дело в том, что в Астраханской области лес растет только в волжской пойме, и если он теперь появился в открытой полупустыне — значит, это тоже «пойма». Первопосетители Богдинской станции, подозревая подвох, настойчиво бродили между лесными полосами в поисках реки — ведь в каждой пойме есть река!Но реки не было, а лес был… Вполне вероятно, что люди эти вовсе не верили в бога, что давно избавились они от откровенных религиозных предрассудков. Но все-таки не избавился еще их разум от представлений об извечности и неизменности сущего (лес только в пойме!), не появилось еще полного доверия к человеку…

Впрочем, ныне никто не называет Богдинскую опытную станцию «поймой»…

Еще в Москве пришлось услышать мне о странном поверье, бытующем среди некоторой части жителей Астраханской области: если человек посадит дерево, он либо умрет сам, либо потеряет близкого… Совсем немного нужно поскрести, чтобы обнаружить и в этом диком поверье «божественные уши». Но вдумайтесь, как оскорбительно оно, как принижает, давит человека: украшение жизни, радость, прекрасное — это дорога к смерти. Смирись, и еще раз смирись! Прими покорно, что дано, и пусть даже в мыслях твоих не будет стремления к лучшему…

Я спросил об этом поверье на Богдинской опытной станции у Ф. М. Касьянова.

— В молодости слышал о нем, — последовал ответ. — Лет двадцать пять назад.

Так и должно было случиться: рядом с зеленым оазисом нет места поверьям, рожденным в полумраке душных келий, они забыты здесь и таятся где-то по закоулкам, доживая последние годы.

В полупрозрачной тени белых акаций, в прохладных сумерках густых тополевых насаждений думалось на Богдинской станции о многом. Широко, стремительно протекает в нашей стране технический прогресс. Почти невыполнима задача найти где-нибудь сейчас формы труда, сохранившиеся с дореволюционного времени. Трудовая обстановка, техническое окружение советского человека изменены, перестроены коренным образом.

А эстетическое окружение? — позволим себе эту не очень привычную формулу. Идет ли эстетическое переустройство жизни вровень с техническим? Можно ли с уверенностью сказать, что рабочий, управляющий сложнейшими современными машинами, выйдя за пределы завода или фабрики, всегда попадет в городе или поселке в условия, которые вызовут у него чувство радости, незаметно освободят от усталости, возбудят в нем ощущение красоты?.. Мы часто забываем, что настроение наше, самочувствие зависят не только от взаимоотношений между сослуживцами или соседями по дому, но и от внешней природной обстановки. Эмоционально человек очень тесно связан с природой — кто не знает, как меняется настроение в солнечную или дождливую погоду, какое испытываешь душевное обновление, попадая из города в лес, и как успокаивающе действует близость реки или моря…

Но не пустяки ли это?.. Вспомним, однако, что за отдыхом всегда следует новый рабочий день; отдых не уход от труда, а подготовка к нему. Поселок соледобытчиков Нижний Баскунчак находится в 25 километрах от Богдинской станции. Он расположен на берегу странного озера — по нему не плавают пароходы, а идут поезда и машины, потому что в озере вместо воды… поваренная соль. Озеро называется Баскунчак, и добыча соли ведется там с середины XVIII века… Вплоть до двадцатых годов нашего столетия каждую весну сходились к озеру казахи-кочевники со своими семьями. Мужчины «ломали» соль пешнями, «бугровали» ее на берегу, а потом увозили на верблюдах. С наступлением холодов временные юртовые поселки исчезали — казахи откочевывали в глубь полупустыни.

До сих пор на Баскунчаке выработанные участки называют «выломы», и, пожалуй, это единственный термин, напоминающий сегодня о технологии прошлого: давно уже соль не «ломают», а добывают солекомбайнами, заменившими ручной труд тысяч рабочих. Особые рыхлители дробят соль прямо в пласте, в комбайне ее измельчают, промывают и тут же грузят в вагоны… Шесть комбайнов работают на озере, около 150 человек непосредственно занято добычей, и они дают примерно 30% соли, потребляемой всей нашей страной…

Но как ни изменились условия труда, все та же полупустыня лежит вокруг озера, что и столетие назад, так же беспощадно палит солнце и нестерпимо ярко блестит соль — отнюдь не мода заставляет солянников выходить на работу в темных очках… Да, труд на озере несравним с прежним, и все же он тяжел! Но, возвращаясь на берег, соледобытчики оказываются в зеленом поселке с прочными домами, асфальтированными улицами. Пусть еще совсем недавно обжигали на озере ветры, слепила снежно-белая поверхность соляных пластов, — здесь, в поселке, все иначе, здесь забывается об озере, о полупустыне; радует глаз зелень, легче дышится в тени. Умные заботливые люди посадили деревья вдоль улиц, разбили парки, научили садоводству местных жителей, ранее столь недоверчиво относившихся ко всему зеленому; почти из каждого двора выглядывают на улицу кроны фруктовых деревьев, тянутся кверху виноградные лозы…

Новая технология — новые эстетические условия бытия. Удивительно гармонично сочетается это на Баскунчакском солепромысле. Его старожилы — начальник цеха добычи И. Е. Яковенко, директор солепромысла В. С. Бадула, инженер В. А. Нестеренко — еще прекрасно помнят, как все начиналось, как менялась техника и изменялось эстетическое окружение на Баскунчаке. И, разумеется, они никогда не забудут человека, посадившего первые деревья в поселке — М. А. Орлова и прежнего директора В. В. Руссо, уже после войны завершившего озеленение.

Вот еще одно проявление благотворного влияния зеленых полос Богдинской станции на жизнь… Жаль, что нет способа подсчитать, сколько лишней соли добыто на озере с помощью зеленых насаждений. Да, именно с их помощью, потому что ветви их бережно, незаметно освобождали утомленных людей от усталости, улучшали их настроение, повышали работоспособность... Если бы все-таки такой расчет был произведен, я убежден — оказалось бы, что не одна тысяча тонн добыта на Баскунчаке с помощью красоты!

Но вспоминались на Богдинской станции не только радостные примеры. По дороге на Баскунчак я переехал Волгу у Сталинграда и высадился на пристани Зеленый Мыс. Из окна автобуса я увидел большой поселок — каменные дома в несколько этажей тянулись вдоль улицы, на которой не было ни травинки, ни деревца; столь же голо и пусто было во дворах. На мой вопрос мне ответили, что мы сейчас в поселке Зеленом.

— Где же тут зелень? — изумился я.

— Выбили, — с горечью ответил мой попутчик. — Все подчистую выбили строители. Раньше тут колхозные сады были…

После этих слов меня взволновали уже не только эстетические соображения: почему никто не поинтересуется, во сколько обходится государству эта почти традиционная манера строителей — сначала уничтожать всю зелень в городской черте, а потом заново озеленять город?

На Богдинской станции могучие, почти двадцатиметровые пирамидальные тополя натужно гудят, встречая суховей; вершины их упруго сгибаются под его порывами, всякий раз выпрямляясь снова, а внизу, в тени, кверху тянутся молодые деревца, подрост — смена первому поколению борцов. Рассеченные кроны белых акаций встречают ослабленный ветер легким шелестом, а вязы с филигранно отделанными небольшими листочками стоят почти не шевелясь. Рядом с ними серебрятся заросли лоха, джузгун и тамариск цепко держат взбугренные пески, а медлительные дубки не спеша отвоевывают себе место под солнцем полупустыни…

Все это последний раз промелькнуло передо мной, когда грузовик, набирая скорость, выехал на гладкую и ровную степную дорогу. Стадо сайгаков на некоторое время отвлекло меня — вскидывая задние ноги, низко опустив голову к земле, антилопы умчались в сторону невысокой горы Богдо и быстро исчезли из глаз на буром фоне полупустыни… Оглянувшись, я увидел вместо зеленых полос сомкнутый строй леса — деревья словно сдвинулись, прижались друг к другу, плечом к плечу встречая непрекращающийся натиск полупустыни… Но думалось не об извечной борьбе леса за право на жизнь, думалось о другом.

Да, полны своего неповторимого очарования и степи, и пустыни — поэтичные сказания складывают о них казахи, туркмены, арабы… Но когда человек создает в степи или пустыне постоянное жилье, он не просто огораживает под парк целинный участок, а стремится озеленить его, посадить деревья. Пусть не всегда осознанно, но понимание прекрасного связано в душе человека с полным и ярким проявлением жизненных сил, с красочностью и разнообразием. Как ни хороши степи, но именно лес, зелень деревьев отвечают прежде всего этим требованиям.

Символом прекрасного стоит Богдинская опытная станция посреди сухих полынных пространств. Мысленно прощаясь с ней, я почти физически ощущал, как нескончаемым потоком незримых волн распространяется ее благотворное влияние на окрестности. И теперь я уже знал, что это за влияние, знал, что здесь, в полупустыне, деревья борются не только с суховеем, но и ведут бой за человека, «освежая и укрепляя его дух», освобождая от предрассудков, расширяя его горизонты, пробуждая в нем чувство прекрасного.

У Фридриха Шиллера есть строки:

Да, порой человек действительно «с бедою вступает в природу». Но не слишком ли категорично это противопоставление?

С некоторых пор каждую весну прилетают на Богдинскую станцию соловьи. Наверное, там первая лирическая трель соловья прозвучала для людей победным гимном — гимном новому совершенству, внесенному в природу человеком…

НА БЕРЕГУ ЦИМЛЯНСКОГО МОРЯ

НА СТАНЦИИ Верхний Баскунчак мне пришлось ждать обратного поезда всю ночь. Я устроился на платформе под фонарем и стал записывать свои наблюдения. Но вскоре мне пришлось прервать это занятие: вокруг фонаря вилась туча жуков и бабочек; ударяя о стекло, они непрерывным дождем сыпались вниз, попадая за ворот, на голову, на блокнот. Не выдержав этой «бомбардировки», я ушел в темноту и стал размышлять о дальнейших планах.

Теперь я уже располагал конкретными фактами, доказывающими благотворное влияние преобразования природы на психологию людей, на их миропонимание. Но то, что происходило в окрестностях Богдинской станции, происходило в известном смысле стихийно: ни основатели станции, ни нынешние ее сотрудники не стремились сознательно влиять на людей, перевоспитывать их. Так — стихийно — изменение природы и раньше формировало разум человека, медленно, но неуклонно раздвигая его пределы, очищая от шелухи. Но, думалось мне, преобразование природы могло бы стать мощным дополнительным фактором в общем целеустремленном процессе воспитания человека, особенно молодежи. Теоретически это было бесспорно, но опять-таки требовались конкретные примеры…

«Путеводная нить» вывела меня на правобережье Волги, затем к Цимлянскому водохранилищу, на берегу которого стоит хутор Генераловский…

Человек был учителем биологии. Началась война — он стал солдатом и прошел с войсками до Берлина. Потом он демобилизовался и снова стал учительствовать в станице Потемкинской, что стояла на берегу Дона. На противоположной стороне, в Задонье, был лес — рос вербинник и тополя-раины, а вокруг станицы было пусто, голо. И учитель биологии решил украсить станицу фруктовыми садами…

Эти подробности биографии В. М. Соловьева я услышал на хуторе Генераловском от него самого — он преподает там cейчас в средней школе. В степи свирепствовала пылевая буря, и по улицам носились клубы песка и пыли — редкие крупные капли дождя не могли прибить их к земле. Мы с Соловьевым сидели у него во дворе в небольшой беседке, плотно увитой диким виноградом. Под порывами ветра лозы упруго сгибались, листья шумели, но ни ветер, ни пыль не пробивались сквозь зеленый заслон.

В первые послевоенные годы В. М. Соловьеву было около сорока лет — возраст вполне зрелый. Я спросил, занимался ли он разведением садов раньше, до войны. Соловьев отрицательно покачал головой.

— Вернулся с войны и стал разводить, — повторил он.

Я ждал разъяснений, но их не последовало. Может быть, моему собеседнику показалось, что все ясно и так, а может быть, по складу характера он не склонен был анализировать психологическую сторону своих поступков и размышлять, почему именно после войны, которую он видел своими глазами, захотелось ему украшать садами землю…

В. М. Соловьев жил и работал в иных условиях, чем лесомелиоратор Орлов, и время избавило его от одиночества, от горького чувства беспомощности — начинание его было поддержано станичной комсомольской организацией, а затем и всеми местными жителями. Это не означает, что сразу все пошло как по писаному, трудности были, но иного плана… 1947 год — год восстановления разрушенного войной хозяйства — был нелегким в истории страны. Средств на разведение сада и тем более подвоз воды (станица стояла на яру) у школы не было. Начинать пришлось с выращивания тыквы — осенью урожай продали и на вырученные деньги купили бычков-водовозов и саженцы фруктовых деревьев.

А когда принялись и зазеленели первенцы сада, на вскапывание и огораживание которого в одно из воскресений вышло до трехсот станичников сразу, пришло известие, что при строительстве Волго-Донского канала станица Потемкинская будет затоплена Цимлянским водохранилищем.

И тогда школьный сад превратили в лесопитомник — учащиеся и станичные комсомольцы вырастили в нем около 200000 саженцев декоративных и фруктовых деревьев, и в 1950 году передали их Волгодонстрою для озеленения трассы канала и новых переселенческих хуторов.

Потемкинцы расселились по разным хуторам. А школа переехала в хутор Генераловский — теперь он стоит у впадения Аксая в Цимлянское водохранилище на невысоком пологом холме; на холме этом, на склоне, обращенном к Аксаю, до сих пор видны заплывшие и заросшие траншеи.

Как и большинство других степных хуторов, Генераловский не мог похвалиться озелененностью. Увы, местные жители тогда полагали, что фруктовые деревья расти у них не будут. На пришкольном участке они выросли, не без затраты труда, конечно, но выросли. В. М. Соловьев, показывая сад, обратил мое внимание на участок, по его словам, несколько отличающийся по почвенным особенностям от основного массива (но характеру насаждений разница не бросалась в глаза).

— Пришлось расширить сад, — пояснил он мне. — Колхозники уверяли, что у нас сад вырос потому, что почва у школы лучше, чем у них на участках. Мы, конечно, думали, где сад закладывать, но деревья здесь всюду могут расти…

Сейчас в саду Генераловской средней школы произрастает 33 сорта яблонь, 12 сортов груш, 9 сортов вишен, 48 сортов винограда, растут слива, крыжовник, смородина, айва — всего около 450 фруктовых деревьев и около 200 декоративных. Общая площадь сада — 2,5 гектара.

Но вовсе не этими количественными показателями — как бы интересны они ни были — следует оценивать работу, проделанную в Генераловской средней школе. Очень умно и тонко включено там преобразование природы в программу воспитания ребят.

При школе создан кружок мичуринцев — ежегодно в работе его принимает участие 40-45 учеников. Приобретают ли там ребята трудовые навыки? — в этом не приходится сомневаться. Работа на школьном участке — не простая работа, она требует и особого умения, и некоторых физических усилий. Нужно следить за чистотой сада, нужно рыхлить землю вокруг деревьев, нужно поливать их. Но дело не только в трудовых навыках.

Новичок-мичуринец К., подросток лет тринадцати-четырнадцати, несколько дней дружно трудившийся в школьном саду вместе со всеми, неожиданно осведомился, кто заплатит ему за работу. Вопрос его не застал учителя врасплох и, конечно, не удивил: очевидно, в дело вмешались практичные взрослые, решившие обучить мальчика сомнительной житейской «мудрости».

— Когда ты дома колешь дрова или носишь воду — кто тебе платит? — отвечает учитель вопросом на вопрос.

— Так то же для себя!

— А школьный сад — это не для себя? Разве ты не учишься в школе вместе с другими ребятами? И неужели, если школа — это не «мое», а «наше», нужно требовать деньги за работу в саду?

Подросток не спорит. Он немного смущен и сердит на тех, кто надоумил его задать неуместный вопрос: сам он вовсе не считал, что кто-то должен платить ему. Мальчик запомнит этот небольшой предметный урок, запомнит и почувствует, что нет такой колоссальной разницы между «моим» и «нашим», как это кажется кое-кому…

Школьный сад набирается сил, выше становятся яблони, груши, но недоверие к новому делу — серьезная это вещь, душевная инерция! — еще не преодолено, еще по-прежнему скептически посматривают старожилы на зеленеющие деревца и не видят ничего дурного в том, что в их дворах пусто и голо…

Сады — их и раньше выращивали любители за высокими заборами или плетнями собственных двориков. Строго говоря, в задачи школьного учителя вовсе не входит озеленение приусадебных участков местных жителей, и если бы посреди хутора Генераловского зеленел только школьный сад, никому не пришло бы в голову упрекать учителя биологии за то, что его соседи по улице не желают иметь у себя фруктовых деревьев…

Но события на хуторе Генераловском разворачивались не по этому устаревшему стандарту. В школе воспитывалось подрастающее поколение — хозяева завтрашнего дня, и их можно и нужно было избавить, не откладывая на будущее, от пережитков прошлого, от частнособственнического потребительского отношения к жизни. Очевидно, разные есть для этого пути, но учителя Генераловской школы нашли свой — оригинальный, интересный!

Сначала школьники получили задание высадить у себя дома по нескольку саженцев фруктовых деревьев и ягодных кустов, а потом была объявлена «неделя сада».

Все школьники были разбиты на звенья, во главе каждого звена встал мичуринец, и ребята отправились по дворам пребывающих в неверии жителей и посадили у них по пять-шесть фруктовых деревьев, крыжовник, смородину, посадили саженцы, ими же выращенные на пришкольном участке…

Хутор Генераловский сейчас весь зеленый, почти в каждом дворе без исключения — сады. И отрадно сознавать, что, украшая землю, там заботятся о красоте человеческой души, об активном, целеустремленном воспитании у людей новой социалистической морали.

…Я уезжал из хутора в районный центр Котельников на грузовом маршрутном такси. Грейдер, петляя, шел от хутора к хутору, и генераловцы, сидевшие рядом со мной в кузове, время от времени высказывались о них — сравнивали. Хутора эти действительно уступали Генераловскому — мало в них было зелени, мало садов.

— Лодыри, — заключил один из генераловцев. — Лень им сады разводить, на других надеются!

Я, конечно, помнил, что сравнительно недавно самих генераловцев приходилось уговаривать сажать деревья, но удивила меня оценка — не экономическая (выгоды своей не понимают), а моральная… Как видно, не только школьников воспитывают на хуторе Генераловском.

За каждым мичуринцем закреплено восемь плодовых деревьев, и, кроме того, каждый из них должен еще вырастить тридцать плодовые саженцев или сто дичков для прививки. Успешно справившийся с этим заданием ученик вправе участвовать во Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, и за четыре года (с 1954-го) около восьмидесяти учащихся Генераловской средней школы стали ее участниками.

Достижение? Безусловно, и значительное! Но вновь это лишь внешний показатель.

В школьном саду есть дерево, на котором привиты все 33 сорта яблонь, выращенных на участке. Это сделано не юными мичуринцами — их задача пока проще: сначала нужно научиться прививать на дички культурные сорта яблонь. И юные мичуринцы занимаются этим, и занимаются успешно! На их глазах таинственно скрещиваются свойства привоя и подвоя, но вскоре мичуринцы убеждаются, что комбинациями этих свойств можно управлять: если взять привой сильнее, крепче подвоя, то свойства первого начнут преобладать... Так ребенок — пусть он пока идет проторенной дорогой — превращается в творца, так постигает он и свои способности, и конечную подвластность природы человеку.

Да, современные люди знают, что многие явления природы им подвластны, что многое можно изменить или переделать в окружающем нас мире. Но какой мудрой и какой осторожной должна быть эта власть!

Каждый мичуринец ответствен за судьбу восьми плодовых деревьев — он растит их, поливает, окапывает, борется с вредителями, снимает с них урожай… Но мичуринец не только выращивает деревья — он растет вместе с ними, он научается понимать красоту человеческого труда, воплощенного в зелень садов, он научается ценить и беречь прекрасное.

Трудно представить себе человека, в детские или юношеские годы украшавшего школьный участок, а в зрелые бесхозяйственно оголяющего склоны гор, губящего реки отходами производства, браконьерствующего в лесах и морях…

Там, на школьном участке, начинает формироваться в ребенке чувство разумного, уважительного отношения к природе. Там начинает он понимать, что уничтожить проще, чем вырастить. Несколько лет пестует он дерево, а чтобы уничтожить труд этих лет, достаточно двух-трех взмахов топора… Да, необходимо бережное отношение к окружающей нас природе, разумное расходование ее ресурсов — они создаются несоизмеримо медленнее, чем извлекаются…

Как закономерно понимание этой непреложной истины может, если будет поддержано и развито, разрастись от масштаба школьного сада до масштаба всей страны, всего земного шара!

Тесная деловая дружба связывает Генераловскую среднюю школу с совхозом, возникшим на базе МТС и местных колхозов. Началась она с того, что школьники озеленили территорию бывшей МТС. С тех пор совхоз регулярно выделяет в помощь школе бензовозы для полива сада, трактор, дает удобрения. В 1956 году школа заложила для совхоза фруктовый сад на площади в пять гектаров и взяла над ним шефство… Весной этого года Генераловская оросительная система дала воду — она пришла и в сад, где уже растут семи-восьмилетние деревья…Теперь садоводство начнет широко развиваться в районе, а в окрестностях хутора Генераловского уже заложен сад на тридцать гектаров. И за этим совхозным садом приходят ухаживать школьники.

Можно ли после этого удивляться, что реформа школьного образования, приближение школы к производству не застало генераловских учителей врасплох?. Генераловская средняя школа вскоре станет одиннадцатилетней, она будет воспитывать мастеров сельского хозяйства — и садоводов, и земледельцев, еще крепче станет ее дружба с совхозом, еще больший размах получат хорошие передовые традиции этой школы, разумно и требовательно воспитывающей подрастающее поколение строителей коммунизма.

Вот, кажется, и все, и можно было бы поставить точку, не делая никаких заключений. Но, право же, так хочется, чтобы прекрасный опыт Генераловской школы, так умело соединившей воспитание детей с преобразованием природы, получил как можно более широкое распространение!

И, наконец, еще несколько слов. Великий немецкий естествоиспытатель Александр Гумбольдт, из сочинений которого взяты эпиграфы, посвятил свою книгу «Картины природы» удрученным душам… Уход в природу, пассивное любование ею проповедовал замечательный француз Жан-Жак Руссо… Coвершенству природы завидовал великий поэт Шиллер… Но уже Энгельс, предвидя активный, творческий характер морали социалистического общества, прямо заговорил об изменении природы. Так и будет — совершенствуя природное окружение, творя прекрасное, человек коммунистического завтра и сам станет духовно небывало красивым, умным и щедрым…