На пересечении

Глава II–I

Около семи часов вечера Родон Двельтонь начал собираться на праздник. Именно в этот день он чувствовал себя особенно уставшим, словно кто-то залпом выпил из него все силы и оставил на потеху толпе. Родону предстояло выступить перед горожанами с очередной воодушевляющей речью, однако на деле мужчина понимал, что его слова не вызовут никакого отклика и станут всего лишь поводом опустошить очередной стакан. Раньше Родон готовился к выступлению за несколько недель, собирая информацию об успехах горожан в ремесле, медицине или науке, но в последние годы Двельтонь словно перегорел. Он наконец понял, что его слова тонут в реве пьяной толпы, которая каждое достижение воспринимает не как желание куда-то стремиться, а в лучшем случае, как тост.

Но было кое-что похуже. Те, кого ранее так недальновидно упоминал Родон в своей речи, по каким-то причинам либо покидали город, либо погибали. Молодой ювелир Жакар, чьи украшения были отмечены самим правителем южных земель, был убит в собственном доме. Пятьдесят четыре ножевых ранения искромсали тело мужчины настолько, что его с трудом смогли опознать. Вся мастерская была забрызгана алыми пятнами. В первый миг Двельтонь решил, что произошло ограбление, однако позже выяснилось, что ни один драгоценный материал из дома Жакара не был взят.

Спустя полгода погиб и травник Хаин, чье жаропонижающее зелье оказалось востребованным далеко за пределами городка. Сам правитель пожаловал ему крупную сумму денег на дальнейшие исследования. Хаина цинично отравили во время чаепития, на котором присутствовали травники южных земель, а убийцей мудреца оказался его собственный ученик, сирота, который с девяти лет проживал с ним под одной крышей. Когда юношу взяли под стражу, тот утверждал, что Хаин с первых же дней их совместного проживания грязно пользовался его телом и поэтому заслужил наказание. Но, если это было правдой, Родону не давала покоя мысль, почему все произошло именно после похвалы Его Высочества.

В какой-то миг господин Двельтонь посмотрел на свой город не как на скопление живущих в нем людей, а как на живой организм, который поглощает все, что хоть немного от него отличается. Отец Родона не раз говорил, что со скотом нужно поступать по-скотски, что чернь, ползающая под стенами замка, должна оставаться чернью, и, если хоть один глупец попытается разглядеть в этом мусоре жемчуг, то он мигом лишится головы.

— Этот город понимает только жестокость. Если ты попробуешь погладить его, то сам не заметишь, как твоя рука окажется обглоданной до костей, — эту фразу старик повторял постоянно, и в такие моменты его лицо буквально перекашивалось от ненависти.

В те минуты Родон чувствовал, что начинает презирать отца за его жестокое высокомерие, но в последние годы он всё чаще видел то, что раньше было скрыто от его глаз. Быть может, по отдельности каждый, живущий в этом городе, был добр, отзывчив и любознателен, но вместе все эти люди превращались в кровожадную стихию под названием «толпа».

С этими мыслями Родон закончил повязывать шейный платок и велел слуге выяснить, готова ли к выходу юная госпожа. О Найалле он старался не думать, чтобы лишний раз не усомниться в правильности своего решения — наказать девушку за ее притворство. Младшая дочь, тринадцатилетняя Арайа, доставляла Родону куда меньше хлопот, потому что старалась поступать, как благовоспитанная девушка из высокородной семьи. Она была кроткой тихоней, которая большую часть времени проводила музицируя, вышивая или занимаясь иноземными языками со своей наставницей. Посещение праздника города Арайа воспринимала не иначе как обязательство, которое накладывает на нее фамилия, поэтому совершенно не разделяла стремлений сестры участвовать в подобном торжестве. Кто-то из слуг даже втайне посмеивался над девочкой, утверждая, что Арайа — это тот же Родон, только маленький и в юбке, так как и внешне, и по характеру юная Двельтонь была копией отца. Девочка росла не по годам серьезной, даже строгой, отчего голос ее звучал властно, а взгляд серых глаз был твёрдым и внимательным.

Уже направляясь на главную площадь в сопровождении городской стражи, Родон не смог сдержать улыбку, когда Арайа тихо произнесла:

— Я хочу, чтобы вы знали, отец, что в случае с Найаллой я на вашей стороне. Однако могу я в последний раз попросить Вас послать за сестрой, так как мне бы хотелось, чтобы праздник наша семья провела вместе?

— А что бы ты сделала на моем месте, Арайа? — с легкой иронией поинтересовался отец, заранее зная, что она скажет. Девочка колебалась, но затем, не смея кривить душой, тихо произнесла:

— Я бы отказала в этой просьбе.

Арайа виновато посмотрела на отца, но затем бросила взгляд на толпу, собравшуюся на главной площади, и гордо вскинула подбородок. Городская стража потеснила людей, помогая семье Двельтонь занять свое место в ложе, специально подготовленной для них. А затем праздник официально начался.

Первым делом на деревянный помост поднялись нарядные девушки в алых платьях, которые открыли торжество танцем Жаркого Юга. Этот танец стал своего рода символом города, и толпа заметно оживилась, хлопая в ладоши и выкрикивая похвалу в адрес танцующих. Родон безразлично скользил взглядом по собравшимся, подмечая, как старательно они нарядились, как много цветов украшает девичьи прически, и насколько сильно захмелели мужчины. Кто-то тоже пытался танцевать под музыку, отчего в толпе создавалась давка, и на площади уже слышалась брань.

В тот же миг Родон заметил белые волосы Эристеля, которые казались неестественной кляксой на фоне черных и темно-русых волос местных жителей. На лице лекаря читалось несвойственное ему раздражение: он хмурился и с заметным неудовольствием вступал в разговор с особенно навязчивыми соседями. То и дело люди начинали толкаться, желая пролезть поближе к сцене, отчего лекарь еще больше мрачнел.

Настроение Эристеля Родону было понятно. Удивляло то, что северянин вообще заявился на этот праздник. Двельтонь видел его здесь лишь однажды, и то потому, что произошел несчастный случай. Но внезапно в памяти всплыли слова Найаллы, что она просто обязана появиться на празднике в этом году, и такое совпадение понравилось Родону еще меньше.

— Отец, вас приглашают выступить, — услышал он встревоженный голос Арайи. В то же мгновение он понял, что музыка затихла, а глаза толпы обращены к нему. На помосте уже находилась госпожа Бокл в нелепом для ее возраста лиловом платье и жестом указывала на него.

Родон поднялся, пытаясь вспомнить, с чего хотел начать свою речь, и, чтобы нейтрализовать неловкую паузу, он попросту поблагодарил присутствующих за внимание, похвалил их наряды и выразил надежду, что город и дальше будет расти и развиваться. В течение всего выступления Арайа озадаченно смотрела на отца. Она ожидала услышать от него совершенно другую речь, более подготовленную, однако вскоре толпа разразилась бурными аплодисментами, и девочка успокоилась. Родон слегка поклонился и вернулся на свое место, чувствуя облегчение, что до конца вечера его больше не будут трогать.

— Отец, столь…, - Арайа замялась, подбирая более тактичное слово, — сдержанная речь вызвала куда больше радости, нежели ваши прежние. Я нахожусь в смятении.

— А я нет, — усмехнулся Родон. — Они радуются, что я закончил быстрее, поэтому и рукоплещут так яростно. Ведь они снова могут продолжить веселье. Скажи мне лучше вот что, Арайа, твоя сестра случаем не упоминала о том, что ее лекарь будет присутствовать на празднике? Обычно Эристель предпочитает уединение.

Арайа скользнула взглядом по толпе и чуть нахмурилась, заметив беловолосого мужчину, который пытался избавиться от навязчивого собеседника в виде пьяного кузнеца. Тот что-то рассказывал ему о разбитом пальце на левой ноге и то и дело пытался показать его врачу, надеясь на бесплатную консультацию.

— Нет, отец, но я понимаю, почему господин лекарь не любит подобные праздники. Он похож на утопающего, которого окружили пираньи.

— Предлагаешь протянуть ему весло? — Родон откинулся на спинку кресла с таким видом, словно этот вопрос он задал самому себе и теперь размышлял над ответом. С одной стороны, выделять кого-то из горожан было неуместно и даже опасно, но, с другой стороны, Двельтонь хотел выяснить, что же заставило чужеземца появиться на празднике.

— Вы — глава семьи, поэтому вам решать, — отозвалась девочка.

Арайа еще не решила, как правильно относиться к Эристелю, но то, что он приютил у себя двуглавого Точи, не могло не поразить ее. Ей казалось, что ни один человек в этом городе не сможет ежедневно смотреть на создание, которое чуждо всему привычному и естественному. Точи был обречен на жизнь с бродячим цирком, где его выставляли на потеху зрителям наравне с дрессированной обезьяной или удавом. Этот город мог навсегда закончить его страдания, если бы не другой чужеземец, который испытал сочувствие по отношению к несчастному. Арайа не знала, как все было на самом деле, но, если судить по известной ей информации, на ум невольно приходил вопрос: быть может, Эристель куда лучше вписался бы в семью Двельтонь, нежели всеми любимый красавец Элубио Кальонь? Впрочем, перед отцом свои мысли она озвучивать не торопилась.

Тем временем Родон поманил к себе одного из стражников и велел проводить Эристеля в ложу. Охранник кивнул и решительно направился в толпу, точно пловец, преодолевающий бурное течение. Послышался недовольный ропот, но именно в этот момент объявили следующее выступление. На помост поднялись музыканты и несколько детишек, которые, едва зазвучала мелодия, принялись старательно отплясывать недавно разученный танец. Многие из них не попадали в такт или путали шаги, поэтому этим зрелищем, казалось, были очарованы только их мамаши.

Родон даже обрадовался, когда охранник наконец привел Эристеля к нему: быть может, этот вечер получится не таким скучным? Лекарь выглядел помятым и слегка настороженным, словно он испугался, зачем Двельтонь обратил на него свое внимание. Северянин поприветствовал Арайю легким поклоном, затем хотел было поприветствовать Родона, но тот заговорил первым.

— Садитесь, Эристель, — усмехнулся брюнет, жестом указывая доктору на свободное кресло. — Вы выглядели как щенок, угодивший в водоворот, и даже мое черствое сердце, привыкшее ко всему, не выдержало такого зрелища.

— Благодарю вас, — лекарь вновь поклонился и опустился в кресло. Теперь он выглядел несколько смущенным, но Родону показалось, что именно эта эмоция скорее наигранная, чем правдивая.

— Как вам праздник? — без особого интереса спросил Двельтонь, желая продолжить диалог.

— Пока не могу сказать ничего отрицательного.

— Как и положительного?

Снова смешок, и Эристель наконец встретился взглядом с серыми глазами Родона.

И, к удивлению собеседника, усмехнулся в ответ.

— Положительное пока тоже затрудняюсь назвать. Какое-то время мне казалось, что я держусь края толпы, но не успел прийти в себя, как оказался в самом центре. Далее шла борьба за выживание, и я пропустил практически все, что происходило на сцене.

— Что же вы не пропустили? — «не» Родон выделил особенно насмешливой интонацией, и даже Арайа отвлеклась от происходящего на сцене, чтобы понаблюдать за этим не самым приветливым разговором.

— Не пропустил вашего выступления, потому что в этот момент все разом соизволили замолчать. И того, что кресло, в котором я сейчас сижу, пустует. Я боюсь сделать вывод, что госпоже Найалле вновь нездоровится.

— Напротив, ей лучше.

В глазах Эристеля мелькнуло непонимание. В этот раз не такое фальшивое, как смущение, но все-таки недостаточно искреннее, чтобы поверить, что лекарь действительно обеспокоен состоянием больной. Определенно, о чем-то он уже догадывался — это читалось в его пристальном взгляде, слишком внимательном и остром для простолюдина. Однако своего вопроса Эристель вслух не озвучил, а Родон не торопился отвечать. Зато произнёс следующее:

— Однако мне крайне любопытно, почему вы, человек столь далекий от суеты, появились на празднике именно сегодня.

Эристель кротко улыбнулся:

— Утром ко мне приходил рыбак по имени Лукио. Его укусила ядовитая змея, и, находясь у меня, он вскользь обронил фразу, будто местные жители считают меня странным. Даже страшным. Как я понимаю, причиной тому в первую очередь является моя нелюдимость. Может, со стороны по мне и не видно, что я иногда вспоминаю о своей репутации, но на пользу работе мое уединение точно не идет. Если я не изменю свои привычки, в ближайшее время от моих услуг откажетесь даже вы.

А вот эти слова уже прозвучали правдиво. Родону не верилось, что Эристель мог явиться на праздник только с целью увидеться с его дочерью. Нет, будь перед ним другой человек, например, Элубио Кальонь, Родон, как и положено отцу, испытал бы негодование, что кто-то до сих пор не очарован его чадом, однако в случае с северянином испытать можно было разве что облегчение.

— На севере вас тоже считали странным? — поинтересовался он, вновь обратив взгляд к Эристелю. Тем временем на сцену поднялись четыре барда и затянули песню.

— Северян не заботят соседи, потому что все заняты тем, чтобы не замерзнуть в своих домах. Там, откуда я родом, снег не сходит даже в летние месяцы. Видимо, климат влияет на характер местных жителей, и на севере мы все по-своему нелюдимы.

— А у нас снега совершенно не бывает, — внезапно произнесла Арайа. — Я никогда не видела его и, наверное, никогда не увижу. Вы не скучаете по северу?

— Каждый данный мне день, госпожа, — губы Эристеля тронула мягкая улыбка, и девочка понимающе кивнула.

— Не скучайте слишком сильно, — небрежно бросил Родон. — Будет жаль, если столь хороший лекарь покинет наши края.

— Пока я обосновался здесь, — уклончиво ответил лекарь.

Тогда Двельтонь решил перевести тему в еще одно интересующее его русло. С минуту он молча наблюдал за происходящим на сцене, подбирая правильные слова, а затем чуть тише произнес:

— Говорят, что чернокнижник, который разрушил ваш город и убил все население соседнего, пойман.

Взгляд Эристеля резко устремился к собеседнику, словно булавка, вонзившаяся в игольницу.

— Вам известно, кто он? — голос лекаря прозвучал хрипло, словно горло пересохло или нечто сдавило его, мешая вдохнуть.

Родон мысленно усмехнулся: когда Эристель явился в город, он ни слова не упомянул о чернокнижнике, а теперь вел себя так, словно прекрасно знал о случившемся.

— Полагаете, что заезжий купец может знать какие-то имена? — Двельтонь решил пока что не говорить, что получил эти сведения от мудреца Аориана, поэтому предпочел сослаться на выдуманного торговца.

— Купцы могут наболтать что угодно, лишь бы слушатель приобрел его товар. На севере действительно ходит слух, что лавина вызвана чернокнижником, но то, что болезнь, поразившая соседний город, тоже связана с магией, кажется мне невероятным.

— Мне тоже, — согласился Родон, — в противном случае вы бы заразились, и наш нынешний диалог был бы невозможен.

«Почему ты не хочешь сказать правду, Эристель? Почему не признаешься, что тебя попросту не было в Ливирте во время эпидемии?» — думал Двельтонь, задумчиво глядя на собеседника. «Я бы понял, если бы ты тайно ездил к хорошенькой девушке, а теперь стыдишься этого и поэтому лжешь о своем местонахождении. Но нельзя же лгать так жалко, что все рассыпается в пыль от самого незначительного вопроса».

Эристель молчал, и Родон решил пока что не настаивать на продолжении диалога. Он выяснил, что свою биографию чужеземец подправил, и теперь оставалось разобраться в его мотивах. Но, несмотря на это неловкое замешательство, северянин продолжал вести себя поразительно спокойно, будто возникшая ситуация ничуть его не заботила. Глаза лекаря не выражали ничего, кроме холодной незыблемой пустоты. И в этот момент бледное лицо Эристеля внезапно показалось Родону неприятным, каким-то ненастоящим, быть может, даже уродливым. Это лицо не могло принадлежать нормальному человеку — так выглядит кукла или, скорее, покойник, чье тело уже остыло, но еще не начало разлагаться. И, когда взгляд зеленых глаз неожиданно встретился с серыми глазами Родона, Двельтонь почувствовал, как, несмотря на летний день, по его коже пробежал озноб.