На пересечении

Глава IV–I

Уличный бард Лин Стагр, более известный по прозвищу Колокольчик, этим утром облюбовал небольшую скамеечку в тени грушевого дерева и теперь старательно перетягивал струны на своей лютне. После вчерашней пьянки голова барда напоминала тяжелый камень, который зачем-то прикрутили к шее и заставили носить до начала следующего дня. То и дело мужчина болезненно морщился и потирал виски. Яркое солнце его раздражало, но именно эту скамейку он выбрал не из-за близости тенистого дерева, а потому, что она находилась как раз под окнами доктора Клифаира.

В планах Колокольчика было выклянчить у старика какое-нибудь опохмелительное зелье, которое в один миг уничтожит все последствия вчерашней пирушки. Разумеется, врачам не улыбалось раздавать свои лекарства бесплатно, но спорить с Лином было себе дороже. В отличие от горожан, которые либо платили врачам, либо выпрашивали у них лекарства, Лин предпочитал использовать совет своего учителя, утверждающего, что истинная сила заключается в музыке. Как выяснилось, для лекарей нет ничего ужаснее, чем концерты, устроенные под их окном после полуночи. Даже почтенный доктор Клифаир не выдерживал и, всклокоченный, распахивал окно, чтобы от души побраниться с проклятым бардом. Кто-то вызывал городскую стражу, однако, когда те являлись ловить нарушителя, Колокольчика на месте уже не обнаруживалось.

Этим утром Лин сначала подумывал отправиться к Эристелю, но, вспомнив, как недавно оставил ему избитого Корше, прикинул, что этот доктор в ближайшее время угостит его разве что крысиным ядом. В свою очередь, Клифаира бард не навещал достаточно давно, чтобы можно было заявиться сегодня. Именно поэтому Колокольчик стал первым, кто увидел, как к дому доктора приближается вооруженная стража. Их было человек десять, причем двое из них занимали высокие должности. Оба господина ехали верхом, и Лин невольно приоткрыл рот от изумления, когда разглядел мрачные лица всадников. То были Инхир Гамель, главнокомандующий городской стражи, и Лархан Закэрэль, один из самых опытных светлых магов этого городка. Лархан был человеком скрытным, его практически никто никогда не видел, так как он предпочитал суете отшельничество. За сорок четыре года уединения колдун появлялся в городе всего два раза, и оба случая были связаны с чернокнижниками.

Один из солдат велел Стагру убираться, пока не началась заварушка, после чего остальные стражники выбили дверь и ворвались в дом. До Лина донеслись крики, и вскоре на улицу выволокли Акейну Окроэ, мать девушки, чье тело сейчас лежало в Склепе Прощания. Спрятавшись за угол соседнего дома, Колокольчик, затаив дыхание, наблюдал за происходящим, и увиденное никак не укладывалось у него в голове.

Следом за стражниками на пороге появился муж арестованной и затем уже сам доктор Клифаир.

— Да вы что, совсем стыд потеряли? — кричал пожилой лекарь в бессильной ярости. — Какая она ведьма, глупцы? Дайте человеку покоя! Еще дочь похоронить не успела, как опять началось какое-то безумие!

— Не ведьма, не ведьма она! — в отчаянии повторял господин Окроэ, пытаясь удержать одного из стражников за локоть. — Позовите начальника стражи, он вам скажет!

— В этом нет нужды. Я уже здесь! — резко произнес Инхир, глядя на несчастного сверху вниз. — В вашем доме обнаружили запретные книги. Я до последнего не верил, что столь достойная семья занимается черной магией, но господин Закэрэль лично подтвердил, что найденная книга — не что иное, как предмет тьмы.

— Нет, нет, нет! — вскричал Окроэ. — Вы не понимаете. Это какая-то ошибка! Моя жена не может. Она не умеет.

Он перевел испуганные глаза на заплаканное лицо Акейны, надеясь, что та начнет защищаться, но женщина лишь безразлично смотрела себе под ноги. Тогда господин Окроэ бросился к Даглю Икливу, надеясь, что тот подтвердит невиновность арестованной.

— Дагль, родненький, ты мне как сын, ну скажи им! — пальцы несчастного вцепились в плечи солдата, но тот отшатнулся от него, словно от прокаженного. На лице Иклива вспыхнул лихорадочный румянец, глаза забегали, и он отступил еще на несколько шагов.

— Бесстыжие! — вновь попытался заступиться за семью Окроэ доктор. — Да вы совсем головы потеряли? Или сердца? Какая же она ведьма, если даже дочь уберечь не смогла? Несчастная мать, вот кто она! А вы — безжалостные…

— При всем моем уважении, лекарь, но еще одно слово, и я отправлю вас в темницу! — Гамель смерил старика тяжелым взглядом. — Уводите ее.

— Нет! Умоляю! — господин Окроэ попытался схватить жену за руки, но его грубо оттолкнули. Несчастный не удержался бы на ногах, если бы Клифаир не подхватил его.

— Безумцы! Я найду на вас управу! — закричал лекарь. — Еще только заявитесь ко мне со своими болячками, всех потравлю, как гадов! Ну же, тише, господин Окроэ, мы так все не оставим! Я не я, если невинную женщину отправят на костер. Я немедленно поеду к господину Двельтонь и потребую, чтобы он утихомирил своих собак.

Крики на улице привлекли прохожих, отчего люди начали стремительно стекаться к дому, чтобы поглядеть на происходящее. Из окон выглянули соседи, и каждый не преминул высказать свое мнение. Среди собравшихся была и госпожа Бокл. Подобные истории вызывали у нее невероятный интерес, и глаза женщины буквально светились от удовольствия. К семье Окроэ она испытывала омерзение, и то, как утаскивали безмолвную Акейну, заставило ее губы искривиться в усмешке.

Новость разлетелась с неумолимой скоростью, и спустя час уже весь город обсуждал поимку чернокнижницы. Люди бросали свои дела, чтобы отправиться на кладбище и воочию увидеть окровавленное платье Шаоль. Девушка лежала в склепе в той же позе, ее лицо было все так же напудрено добела, однако на ресницах пудры больше не наблюдалось, словно кто-то стер ее тыльной стороной ладони. Но куда большее волнение вызвал подол платья покойной, который был весь в грязи и кровавых разводах. Бордовые брызги усеивали платье практически до груди, словно обезумевшая швея захотела разнообразить скучную белизну.

Неподалеку от кладбища нашли выброшенный топор, на котором красовалась густая запекшаяся кровь. Говорили и о книге в обложке из черной кожи, которую покрывали неизвестные руны проклятия. Книга эта была скрыта плотной бумагой, однако господин Закэрэль с первого взгляда понял, что за предмет лежал перед ним. Защитное проклятье, исходившее от рукописи, было столь сильным, что одно прикосновение к обложке могло убить обычного человека.

Горожане с огромным ажиотажем восприняли новость о казни ведьмы. В полдень главная площадь была заполонена настолько, что можно было подумать, что проводится еще один праздник города. Толпа гудела, как потревоженный улей. Люди отчаянно спорили между собой, пытаясь доказать друг другу свою точку зрения по поводу виновности госпожи Окроэ. То, что она хранила молчание, говорило не в ее пользу, однако Оверана Симь то и дело повторяла, что несчастная молчит лишь потому, что вместе со своей дочерью утратила смысл жизни. Кучер Лагон Джиль и вовсе на все лады оскорблял бестолкового отшельника, который чувствует злую силу книжонки, но при этом совершенно не ощущает магическую энергию ведьмы.

— Как вообще можно кого-то казнить, толком не разобравшись? Почему все, что касается черной магии, решает начальник стражи, а не Двельтонь? — кричал он. — Правосудия!

— Правосудия! — эхом повторяли другие горожане. Но большинство смотрело на них с непониманием. Всем было известно, что чернокнижников при наличии черного предмета уничтожают сразу же, без суда, а управляющую городом семью попросту ставят перед фактом. Этот вопрос не может быть оспорен хотя бы потому, что сей закон исходит от самого Верховного Хранителя, и даже правитель Южных Земель не может препятствовать ему.

На площади как раз начали возводить костер, когда Колокольчик добрался до замка. Он был мокрый насквозь, и пот крупными каплями стекал по его лицу. Все эти часы бард отчаянно соображал, надо ли вообще ему вмешиваться в историю с какими-то там ведьмами. Но, когда узнал, что дело идет к казни, неожиданно для себя изо всех сил бросился к Родону Двельтонь. Бард был уверен, что его даже на порог не пустят, и пытался успокоить себя лишь тем, что доктор Клифаир уже давно известил феодала. Вот только спокойствия это не добавляло. С семьей Окроэ он не был знаком слишком близко, однако юная Шаоль какое-то время бередила ему душу. После нескольких отказов Колокольчик так обиделся, что не удержался и написал анонимную записку Родону, сгоряча обозвав девушку бессердечной ведьмой. Такие вот колдуньи дюжинами ходили по улицам, а Стагр утешал себя тем, что жаловался на них всепонимающему Двельтонь. Ни одно письмо пока что не выходило Лину боком, но в этот раз он искренне испугался, решив, что его легкомысленную записку могут использовать в качестве обвинения.

К великому удивлению Стагра, Двельтонь принял его буквально сразу же. В кабинете мужчины уже сидел доктор Клифаир, чье лицо выражало такое негодование, что можно было подумать, что пожилой лекарь лично собирается свернуть барду шею.

— Ну да, да! — выпалил с порога Колокольчик. — Наврал я! Никакая она не ведьма! Сгоряча написал! Сдуру!

От волнения Лин даже забыл поклониться. Серые глаза Родона пригвоздили его к месту, отчего все остальные мысли начали разбегаться, как перепуганные крысы.

— Глупец, — процедил сквозь зубы Клифаир. — Если бы эта записка попала начальнику стражи, то их бы в тот же день казнили!

— Да не хотел я! — выкрикнул Стагр, тяжело дыша. Он жадно хватал ртом воздух, а его взгляд лихорадочно метался по комнате. — Говорю же, со злости написал. Отказала она мне!

— Неудивительно, что отказала, — холодно произнес Родон. — Господин лекарь, что же вы от меня хотите? Книга ведь черная. Если я выступлю против казни, это будет означать, что я поддерживаю темных колдунов. Вы понимаете, чем это грозит мне и моей семье?

— А спать вы спокойно сможете, если не попытаетесь? — глаза старика вспыхнули огнем. — Вы ведь не трус, господин Двельтонь. Я знал вашего отца. У него не сердце было, камень. Но вы-то другой. Мы ведь для вас не свиньи. Дайте время разобраться. Соберите магов со всех краев. Как-то ведь можно проверить, кто работал с книгой. Наверняка какой-то чернокнижник пользуется происходящим. Шаоль Окроэ была невинной девочкой. Она не знала мужчин, не говоря уже о простейшем колдовстве! Я больше чернокнижник, нежели этот ребенок. А ее мать даже суп годный сварить не может, не говоря уже о темных зельях. Господин Двельтонь, не бросайте семью Окроэ на произвол судьбы. Вы рискуете, но есть те, кто будет рисковать с вами. Посмотрите на этого болвана. Даже он примчался с повинной, чтобы спасти несчастную женщину.

— Примчался! Болван! — эхом повторил Колокольчик, кивая головой, словно кукла, которую отчаянно дергали за веревочки.

Губы Родона дрогнули, и он в который раз устремил взгляд в окно. Площадь колыхалась, словно озерная гладь в ветреную погоду, предвкушая одну из самых жутких казней за всю историю города. Впервые Двельтонь столь явственно чувствовал неукротимую стихию людской жажды зрелищ.

— Но кто-то же надругался над телом умершей. Кто-то измазал ее платье кровью, словно принес жертву темным силам, — сомнения вновь начали брать вверх, и Родон никак не мог решиться на правильный поступок. — Черная книга, окровавленное платье, испорченные замки… Это не мог сделать обычный человек, который любил девушку. Все указывает на то, что это работа опытного колдуна, который пытался выставить все так, будто Шаоль сама уничтожила своих врагов. Но я не вижу смысла. Их и так должны были сегодня казнить. Зачем все это?

— Сейчас главное не допустить казни матери девушки. Господин Двельтонь, у меня есть мысли, кто мог сотворить подобное «правосудие». И вы прекрасно знаете, кого я подозреваю. Но, видит небо, сейчас нужно спасать невинную, а уже потом выявлять кукловода. Колдун, играющий с нами, гораздо умнее и, я думаю, куда сильнее господина Закэрэль. Нельзя попросту стучать кулаками в его дверь и кричать: «Ты арестован!». Вы должны подготовиться, тайно призвав в город сильнейших магов Южных Земель. Его нельзя спугнуть, нельзя, чтобы он что-то заподозрил, иначе беды не миновать. Подумайте, господин Двельтонь, я столько раз говорил вам, что невозможно починить то, что сломано навсегда. А он чинит. Небо свидетель, он чинит! И девочку он тоже… «починил».

— Кто починил? Какую девочку? — внезапно раздался голос Колокольчика. Бард удивленно уставился на Клифаира, пытаясь понять, что за ерунду несет этот старик, а на лице Родона Двельтонь отразилась еще большая обеспокоенность. Мужчина был бледен как полотно, но в его глазах наконец появилась решимость.

— Тогда не будем терять время, — тихо произнес он и первым стремительно покинул кабинет.

Родон велел слуге седлать коня, и в этот момент доктор Клифаир ласково посмотрел на Колокольчика.

— Болван ты…, - мягко произнес он вместо «спасибо». — Поехали на площадь. К счастью, я не отпустил кучера.

Лин неловко пожал плечами и тут же кивнул, готовый провалиться сквозь землю. Он так и не понял, кто кого починил, но от этих слов мужчине сделалось не по себе. Барду казалось, что на миг ему приоткрылась какая-то ужасная тайна, от которой можно сойти с ума или даже умереть. Что-то зловещее было в слове «починить», что-то запретное и потустороннее, отчего Стагр уже не был уверен, что хочет знать истинное значение услышанного разговора.

Появление на площади Родона Двельтонь вызвало сильное волнение среди собравшихся зевак. Казалось, уже нет ничего такого, что могло удивить горожан за сегодняшний день, но отряд всадников семьи Двельтонь никак не мог остаться незамеченным. Инхир Гамель настороженно смотрел на приближающегося Родона, предчувствуя крайне неприятный разговор.

— Неужто очередной балаган с ведьмами? — услышал он ледяной голос Двельтонь. — Инхир, уж вы-то всегда представлялись мне человеком, который использует голову чаще, чем большинство горожан вместе взятых.

— Господин Двельтонь, мое почтение! — начальник стражи низко поклонился, чувствуя, как его сердце от волнения начинает стучать сильнее. — Увы, и в этот раз мне пришлось использовать голову, иначе бы давно воспользовался сердцем. Видит небо, я не хочу происходящего!

— А что, собственно, происходит? — Родон вопросительно вскинул бровь. — Допустим, вы нашли книгу, которую в пустой дом мог подбросить любой мерзавец, чтобы окончательно опорочить честь несчастной семьи. И вы считаете это достаточным основанием, чтобы отправить женщину на костер?

Сталь в голосе Родона совершенно не понравилась Гамелю. Он терпеть не мог, когда его отчитывали, как мальчишку, и уж тем более на глазах такого количества зевак.

— Считаю, мой господин, — сухо ответил Инхир. — А еще я думаю, что именно эта женщина и ее дочь расквитались за нападение на двуглавого урода по имени Точи. С помощью темной магии они надругались над телами несчастных. Вы помните, как прогневались на меня за то, что я не смог вычислить преступников? Так вот, я сделал это. И не моя вина в том, что наши кровожадные мстители — женщины семьи Окроэ.

Эти слова заставили Родона насторожиться, однако на губах его появилась насмешливая улыбка.

— Так это вы передо мной выслужиться стараетесь?

От этих слов Гамель невольно заскрежетал зубами. Бессильная злость охватила его, и мужчина всеми силами сдерживался, чтобы не высказать феодалу нечто оскорбительное. Проклятый Родон имел полномочия даже казнить, если в его адрес направлено какое-то резкое слово, поэтому Инхир в который раз заставил усмирить свои эмоции.

— В первую очередь я выслуживаюсь перед нашим народом, — тихо произнес он, смиренно опустив глаза. — Вы ведь знаете, как я дорожу…

— Своей должностью, — договорил за него Родон. — Конечно же, знаю, Инхир. Я знаком с вами не первый день. Именно поэтому я пока еще прошу вас по-хорошему отменить казнь и отпустить Акейну Окроэ спокойно ухаживать за избитым мужем.

— Боюсь, я не могу этого сделать. Верховный Хранитель лично подписал…

— Закон, который вступает в силу, если есть соответствующие доказательства. Я прекрасно осведомлен о содержании этого указа, поэтому не утруждайтесь объяснять мне. Если наш мудрец не в состоянии разобраться, кому принадлежит книга, мне придется призвать на помощь более опытных.

— Господин Двельтонь, разумеется, воля ваша, — с этими словами Инхир нарочито смиренно развел руками. — Однако позвольте со всем почтением напомнить вам, что нарушение закона касательно ведьм может навлечь беду непосредственно на вас. Управляющий городом не может изменять его или оспаривать, так как это будет означать только то, что он с чернокнижниками заодно.

— И об этом я осведомлен, — Родон чуть нахмурился, но в его взгляде ожидаемое сомнение так и не промелькнуло. — Мне нужно всего несколько дней, и я смогу доказать невиновность этой женщины.

— Откуда подобная уверенность, господин? — Гамель настороженно смотрел на Двельтонь, пытаясь понять, знает ли он что-то о действиях Дагля. Нет, конечно же, не мог знать. Этот дурак Иклив никогда бы не рискнул подставить под удар свою семью.

— Мне кажется, я знаю, кто на самом деле должен понести наказание, но мне не хватает доказательств. Отмените казнь, Инхир. Вскоре вы сами будете рады своему решению.

— Но вы же понимаете, что, если я отпущу ведьму восвояси, то до утра она все равно не доживет. Я могу поместить ее в темницы.

— Она и ее супруг останутся в моем замке. Разумеется, под наблюдением господина Закэрэля. Ухаживать за ними будет доктор Клифаир.

На миг Родон замолчал, словно раздумывая над своими словами, после чего добавил:

— И пошлите за доктором Эристелем. Пускай будут работать два лекаря. Сообщите северянину, что несколько дней он проведет в моем замке, поэтому пусть возьмет все необходимое.

«И в первую очередь то, что намекнет на его причастность к темным силам».

Гамель выдавил из себя фальшивую улыбку и, поклонившись, направился к своим солдатам. Только сейчас Родон почувствовал, как сильно он нервничал. Его губы пересохли, ладони были холодными, а сердце глухо стучало в груди. Если отсрочка казни позволит ему выиграть время, чтобы доказать невиновность семьи Окроэ, риск стоит того. Но, если доктор Клифаир ошибается, в глазах собственного народа Родон Двельтонь навсегда сделается пособником темных сил.

В тот же миг его мысли обратились к северянину, человеку, который пытался тихонько жить на краю города и заниматься врачеванием. Несмотря на неприятное чувство, охватившее Родона при первой встрече с лекарем, Двельтонь не испытывал к нему ненависти. Напротив, его можно было лишь похвалить: приезжий врач всеми силами старался удержаться на новом месте, добросовестно работал и ни с кем никогда не имел серьезных конфликтов. На него поступали жалобы исключительно из-за его скрытности, мол, сидит постоянно дома и копошится в своих книгах, не женат, не имеет детей. Почему-то народ всегда искренне возмущало то, что странный лекарь до сих пор не выбрал супругу. Это было совершенно дико и отвратительно, ведь цель любого нормального человека — найти спутника жизни и обзавестись потомством. Горожане не понимали, зачем посвящать свою жизнь каким-то пучкам сушеной травы да чернильным завитушкам, в то время как приличные мужчины хвастаются своими подрастающими детьми.

Интерес к открытиям в медицине со стороны Эристеля вызывал у людей недоумение и смех. Как можно хотеть найти лекарство от проказы вместо того, чтобы искать хорошенькую жену? Северянин хоть и говорил, что его супруга погибла, но люди слабо верили в его историю, и все больше говорили о том, что доктор Эристель попросту ненормальный. Дурацкая травинка, купленная у заезжего торговца, могла вызвать у него блеск в глазах, в то время как приличные господа таким взглядом смотрят на хорошеньких девушек. В своей страсти северянин был нелепым и смешным, отчего его ценности казались еще более жалкими, нежели он сам.

Эристель появился в замке Двельтонь после полудня. На главной площади его не было, но Родон с первого взгляда понял, что этот господин прекрасно осведомлен о случившемся. Тем не менее он был совершенно спокоен, взгляд его не бегал, а голос звучал уверенно и твердо. Хотя ему как раз-таки стоило поволноваться. Снова всколыхнулись прежние толки о расправе над обидчиками Точи, и некоторые горожане всё утверждали, что этот врач как-то связан со случившимся с насильниками Шаоль.

— Благодарю, что не отказали в моей просьбе, — произнес Двельтонь, сдержанно поприветствовав гостя. Он, Лархан и доктор Клифаир дожидались лекаря в каминном зале, где было достаточно уютно, чтобы побеседовать наедине, не вызывая лишних подозрений. Вот только Родона беспокоило еще и то, что теперь Найалла и Эристель неизбежно будут встречаться за обеденным столом, и придуманные чувства его дочери могут непроизвольно окрепнуть. Взглянув на северянина, феодал не мог не поразиться тому, как можно было предпочесть этого приезжего самому Элубио Кальонь, о чьей красоте на юге слагали легенды. Мужчина искренне надеялся, что дочь просто потянуло на необычное, и он уже подумывал свозить ее на север, чтобы Найалла пресытилась лицезреть «бесцветных» светловолосых мужчин.

На благодарность Родона Эристель ответил понимающей улыбкой, затем вежливым поклоном поприветствовал остальных присутствующих и с позволения хозяина замка занял свое место в кресле подле камина. Огонь в этой комнате разжигался крайне редко, так как даже зимы на юге были достаточно теплыми. Сам зал представлял собой просторное помещение с большим количеством картин. Особенное внимание привлекало изображение юной красавицы в желтом платье, которая сидела подле старой арфы и глядела в небо. Это изображение несколько позабавило Эристеля ассоциацией с представлением Дизиры Агль, благо лекарь виду не подал, иначе его смешок прозвучал бы неуместно.

Присутствующие обсуждали сложившуюся ситуацию, делились предположениями по поводу происходящего, и Родон то и дело обращал взгляд к Эристелю, пытаясь прочесть на его лице хоть какую-нибудь подозрительную эмоцию. Лекарь хоть и проявлял интерес, однако не выглядел ни взволнованным, ни тем более напуганным. Тогда Родон решил обратиться к нему напрямую, желая посмотреть, как лекарь поведет себя на этот раз.

— Эристель, вы наверняка обеспокоены тем, что происходит в городе. И, к сожалению, я не могу сказать, что ничего серьезного не случилось. Видите ли, подобные расправы совершенно чужды моему городу, и мне бы хотелось, чтобы вы поделились с нами вашим мнением. Быть может, вы сталкивались с подобным на севере?

— С подобным? — вежливо переспросил Эристель. — С клеветой? Травлей? Насилием? Избиением? Убийством? Разумеется. И у нас, на севере, подобное процветает даже в самой захудалой деревеньке, где и живет-то от силы человек пятнадцать.

— Я имел в виду черную магию, — пояснил Родон, отчего даже немного разозлился. Лекарь словно забавлялся происходящим, или это только так казалось со стороны? В его глазах читалось участие, но почему-то господину Двельтонь совершенно не верилось в искренность этих чувств. Эти эмоции выглядели такими же инородными, как заплатка на старом башмаке.

— С черной магией все куда более неоднозначно. Я затрудняюсь даже предположить, в чем обвиняется достопочтенная семья Окроэ, — пояснил Эристель. — Что за колдовство они якобы использовали?

— Некромантия, — произнес Клифаир. — Использование сил тьмы, накладывание проклятий или убийство людей посредством болезни.

Эристель задумчиво кивнул и продолжил:

— Но ведь магов, которые практикуют подобное, практически не осталось. А те, кто еще пытается заниматься такими вещами, либо преследуются, либо уже давно находятся в подчинении Верховного Хранителя, Его Величества Короля. К тому же, насколько мне известно, предрасположенность к некромантии является редкостью, отчего я искренне сомневаюсь, что хоть кто-то в этом городе может совершить воскрешение. А вот черная магия с последующим осквернением тела убитой кажется мне куда более правдивым обьяснением. Черных колдунов можно насчитать по три-четыре в каждом крупном городе, поэтому на месте такого вот мага я бы тоже запутывал следы, ссылаясь на некромантию. Пока все жители города ловят кошку, мыши могут заниматься чем хотят.

Родон тихо усмехнулся, не сводя взгляда с говорящего. Размышлял Эристель весьма складно, и боковым зрением Двельтонь заметил, что Лархан то и дело слегка кивает, соглашаясь с собеседником. Клифаир, напротив, взирал на лекаря строго, благо не выдавая свою подозрительность.

— А что вы думаете по поводу самой семьи Окроэ? — продолжил интересоваться Родон.

— Они — хорошие люди, с которыми произошло очень много плохого. Беда заключается в том, что горожане, пытаясь покарать зло, совершают куда более страшные вещи.

— Уж не хотите ли вы сказать, что на зло нужно закрывать глаза? — ядовито поинтересовался Клифаир.

— Боюсь, что зло — слишком размытое понятие, чтобы мы могли увидеть его глазами. Если смотреть на добро с разных сторон, появляется слишком много граней. И некоторые из этих граней уж очень сильно напоминают пресловутое зло. Все войны начинаются во имя добра, все кровопролития, вся жестокость. Прав тот, кто вовремя назвал злом другого, но так ли это на самом деле? Если бы люди следили за собой, а не за соседом, история могла бы складываться иначе.

В комнате воцарилось неловкое молчание, и Эристель посмотрел в окно, где на площади до сих пор еще оставались люди. Он не мог видеть их лиц, слышать их крики, но прекрасно понимал, что многие крайне недовольны тем, что зрелище отменилось. О том же самом сейчас думал и Родон. Он был уверен, что кто-то уже пишет письмо правителю Южных Земель о том, что семья Двельтонь поддерживает чернокнижников. Быть может, теперь он, Родон, сам является злом, с которым все это время так отчаянно боролся?