На пересечении

IV

Обычно в это время дня прислуга замка Двельтонь занималась тем, что суетилась в обеденном зале, накрывая на стол. Они расставляли посуду, раскладывали начищенные до блеска серебряные приборы, продевали в кольца льняные салфетки, на которых был вышит фамильный герб правящей семьи. Единственное, что иногда вносило разнообразие в привычную рутину, это визиты смотрителей соседних городов. В такие дни использовался праздничный сервиз, приглашались музыканты, а зал украшали большим количеством цветов. Сегодняшний день тоже принес разнообразие, из-за которого стол так и не был накрыт в положенное время.

На полу в луже еще теплой крови лежал самый молодой и самый непродолжительный владелец этого замка. Его красивое лицо было бледным, а остекленевшие глаза слепо таращились в потолок. Губы юноши так и остались приоткрыты в беззвучном крике, словно он по-прежнему звал на помощь кого-то невидимого. Однако слова были вырваны из его горла вместе с плотью, отчего шея Элубио напоминала огрызок яблока, в центре которого вместо сердцевины находились позвонки.

Рядом с убитым в каком-то неестественном безразличии замерли лучшие солдаты из стражи Кальонь, которые дали присягу самому Дарию оберегать его сына от любой опасности. После смерти Карэлия мужчина озаботился тем, как бы его второй ребенок и теперь уже единственный наследник не погиб по такой же жестокой случайности. С этого момента личная охрана сопровождала Элубио повсюду, готовая сражаться за него до последней капли крови. Вот только теперь в поблекших глазах стражников было какое-то равнодушное спокойствие, словно они смотрели на гору камней, а не на мертвое тело своего господина. Этот пустой взгляд в сочетании с окровавленными ртами, растянутыми в безумных улыбках, вызывал ужас, отчего никто из присутствующих, чье сердце еще смело биться, не мог смотреть на них без содрогания.

Пряча за спиной обеих дочерей, Родон в который раз бросил взгляд на двери, через которые вот так спокойно вышел один из бывших пленников Элубио. Все это время, пока они находились в обеденном зале, Лархан Закэрэль думал только о какой-то косуле, жизнь которой оценивал куда выше, чем человеческую. В сложившейся ситуации его обращение к Эристелю прозвучало настолько нелепо, что Родон почти наяву представил, как чернокнижник одним взглядом расправляется с наивным отшельником. И каким же было его изумление, когда некромант молча позволил Лархану уйти.

Закэрэль не бросился ему в ноги с благодарностью, а Эристель не произнес смертельного заклинания, глядя уходящему в спину. Напротив, словно издеваясь, отшельник обратился именно к нему, Родону, желая попросить прощения за свой уход. То, что он оставил в опасности двух невинных девочек ради животного, которого, быть может, уже спустя неделю подстрелит охотник, у мужчины не укладывалось в голове. И почему Эристель отпустил его?

Родон прокручивал в памяти моменты общения этих двоих, и ничего, кроме вежливости двух собеседников, он не припоминал. Оба колдуна не были ни друзьями, ни врагами, ни даже приятными знакомыми. Быть может, это великодушие со стороны некроманта должно продемонстрировать что-то остальным? А на самом деле, едва Лархан покинет замок, живые мертвецы немедленно растерзают его? Или же Эристель хотел, чтобы он, Родон, умолял его о милости?

Эта слабая надежда показалась господину Двельтонь куда более жестокой, нежели угрозы Элубио. Северянин хранил издевательское молчание, словно размышлял, что бы еще такого сотворить, в то время как Родон отчаянно искал правильные слова, которые смогли бы уберечь его девочек от неминуемой смерти. После того, что произошло с Элубио Кальонь, мужчина все еще сжимал в руке кинжал, отобранный у одного из стражников, словно такое жалкое оружие могло остановить некроманта.

Лекарь и впрямь размышлял над тем, что делать с оставшимися живыми в этой комнате. С одной стороны, Эристель обещал уничтожить всех, кто посмеет преследовать его, однако семья Двельтонь и Клифаир в этом явно не участвовали, как, впрочем, и Лархан Закэрэль, который в свое время замучил лекаря своими рассказами о заячьем выводке и лосе, застрявшем рогами в развилке дерева. Но больше всего отшельник переживал именно за косулю, отчего Эристелю даже пришлось написать ему рецепт одного из зелий, которое помогло бы животному скорее восстановиться. То, что Лархан предпочел не благородствовать, а сказать то, что его беспокоило на самом деле, лекарю пришлось по вкусу. Как и он сам, отшельник не любил иметь дело с людьми и всю свою жизнь посвящал тому, что ему было действительно интересно.

Взгляд Эристеля скользнул по лицу Найаллы, молоденькой притворщицы, которая, как ему казалось, придумала свою влюбленность от безделья. Он не раз встречал тех, кто изображал из себя тяжелобольных, чтобы тем самым манипулировать своими близкими или добиваться своей цели. В городе Ливирт к Эристелю приводили мужчину, который, ссылаясь на неведомый недуг, не хотел работать в поле, и все хозяйство тащила на себе его несчастная жена. Она отдавала докторам последние монеты, чтобы те вылечили ее супруга, а лекари лишь разводили руками, не понимая, в чем дело. Зато понимал Эристель, и, когда к нему привели этого человека в четвертый раз, серьезный недуг действительно овладел телом притворщика. Страшные боли терзали его тело в течение долгих двух месяцев, после чего хворь лени сняло как рукой. То же самое Эристель уже подумывал проделать со старшей Двельтонь, однако в тот день он увидел на столе Родона письмо с печатью Аориана и решил повременить с расправой. Девчонка могла узнавать для него необходимую информацию, к тому же Родон мог переполошиться и попросить мудреца приехать в город и излечить его дочь. А этого внимания Эристелю уж точно не хотелось.

Сейчас Найалла была настолько напугана, что беспомощно цеплялась за плечо Родона, комкая в пальцах грубую ткань его камзола. Внешне девушка походила на отца разве что жгуче-черными волосами. Она унаследовала черты своей матери, которая не относилась к первым красавицам, отчего люди даже сплетничали о том, что такой привлекательный мужчина, как Родон Двельтонь, непременно стал жертвой приворотного зелья.

Что касается Арайи, то эта девочка была ли едва не копией своего отца. Ее строгое лицо, сверкающие глаза и страх, который она так старательно пыталась скрыть, являлись зеркальным отражением чувств, которые Эристель читал в глазах Родона. Определенно, Арайа боялась, но при этом ей казалось чем-то недопустимым прятаться отцу за спину, тем более от того, кто совсем недавно давал ей совет, как правильно опускать руку в кувшин для лотереи. То, что Эристель отпустил Лархана, удивило и несколько приободрило девочку, и теперь Арайе казалось, что если они правильно себя поведут, то этот чернокнижник не станет лишать их жизни.

«Нужно что-то сказать ему. Не отцу, не доктору Клифаиру, а мне!» — подумала она. Почему-то Арайе казалось, что ввиду ее юного возраста некромант будет чуть снисходительнее. Но Родон все-таки опередил ее. Его голос прозвучал нарочито спокойно, хотя подобное сейчас давалось мужчине с невероятным трудом.

— Итак, господин Эристель, — произнес Родон, невольно крепче сжимая рукоять кинжала. — Вам не кажется, что пора уже остановиться? Вы поквитались с тем, кто пытался вас уничтожить, и теперь в этом городе вас больше ничего не держит. Я уж точно не буду вас преследовать. Оставьте несчастных людей в покое и уезжайте.

Некромант задумчиво посмотрел на темноволосого мужчину.

«Ты их жалеешь?» — говорил его взгляд. Затем, чуть помедлив, колдун все же ответил:

— Вы ошибаетесь, господин Двельтонь. Меня держит мое обещание. Я же сказал, что уничтожу город, если мне помешают уйти. А теперь посмотрите на мое состояние: сразу видно, что мешали мне с особым упорством.

Губы лекаря тронула слабая улыбка, и он продолжил:

— Вы слышите эти крики, господин Двельтонь? Именно эти, как вы выразились, «несчастные» люди совершенно недавно требовали сжечь ваших дочерей на костре. Отчего же вас должно беспокоить, что горят их дети.

— Быть может, потому что я еще пытаюсь удержать свою ненависть. А вот вы, Эристель, почему не сдерживаете свою? Что, кроме магии, отличает вас от той жестокой толпы, которую вы решили покарать? Они хотя бы руководствовались страхом, а вы… Чем руководствуетесь вы?

— Отличает то, что я никогда ничего не делаю во имя добра. Мне было шесть, когда я впервые понял, что все, что творится толпой во имя добра, связано с чьим-то убийством.

— Половина жителей юга с шести лет знают, что такое голод, холод и побои. Тем не менее не все они стали убийцами и головорезами. Довольно, Эристель. То, что сейчас творится в городе, это не правосудие. Это резня! Многие их тех, кого вы убили, еще недавно были вашими же больными.

— Заметьте, это не остановило их от желания отправить меня на костер.

— Люди оправданно боятся темных колдунов и тех, кто покровительствует им. Сколько городов было уничтожено злыми силами?

Эристель вновь чуть заметно улыбнулся:

— Я правильно вас понимаю, господин Двельтонь: вы желаете, чтобы я успокоил пламя снаружи и сжег тех, кто находится внутри этой комнаты? Я — темный колдун, а вы в глазах людей по-прежнему остаетесь моим покровителем.

Эти слова на миг заставили Родона растеряться. Он чуть приоткрыл губы, желая что-то сказать, но ни одна подходящая мысль не пришла на ум так стремительно, как этого хотелось.

— Вот вы и ответили на мой вопрос, — с ухмылкой продолжал Эристель. Говорить ему становилось все сложнее, а поддержание в живых Лавирии Штан окончательно измотало колдуна. — Я хочу, чтобы вы запомнили этот день, когда люди, которых вы так отчаянно защищаете, захотели вас сжечь. Пусть они сгорят. Я желаю, чтобы вы еще долгие месяцы видели под своими окнами пепелище и каждый раз представляли, что все тот же огонь мог уничтожить вас и ваших детей. Вас предали все, кому вы доверяли. Продали за бесценок. Именно поэтому я хочу, чтобы вы жили и до конца своих дней убеждали себя в том, что прощаете этих ничтожеств. Они же делали это не со зла. Кто-то хотел быть сытым, кто-то богатым, кто-то влиятельным. Ничего из ряда вон выходящего… Но, поверьте мне, господин Двельтонь, как бы вы с собой ни боролись, вы, как и я, никогда не сможете их простить по-настоящему. А это пусть послужит вам напоминанием…

Внезапно Родон почувствовал, как его ноги слабеют, и уже через миг он беспомощно осел на пол, не в силах подняться. Нижняя часть его тела совершенно не слушалась, отчего в глазах мужчины отразился страх. Родон оказался парализован.

— Отец! — вскрикнула Найалла и, упав на колени подле Родона, в отчаянии разрыдалась. — Нет, что же вы делаете? Пожалуйста, не оставляйте его таким!

Испугавшись, что колдун собрался убить остальных, Клифаир попытался атаковать Эристеля заклинанием, но безрезультатно. Лекарь одним взглядом отбросил старика к стене, и тот потерял сознание.

— Умоляю, Эристель! Пожалуйста, исцелите его! — не помня себя от ужаса, кричала Найалла. — Отец не виноват. Он не желал вам зла!

— Хоть кто-то в этой семье не будет притворяться больным, — равнодушно бросил Эристель и направился к выходу.

Некромант уже переступил порог комнаты, когда Арайа, не в силах больше себя контролировать после пережитого, дрожащим от страха и ненависти голосом крикнула ему вслед:

— Небо мне свидетель, Эристель, я сделаю все, чтобы однажды найти вас… и убить!

Колдун обернулся, не ожидавший подобной выходки от девочки, которая изо всех сил старалась быть настоящей дамой. В его глазах промелькнуло легкое удивление, а затем губы мужчины тронула ироничная улыбка.

— Вы точно как я. Был когда-то.

Чуть помедлив, он добавил:

— Я буду ждать, госпожа Двельтонь.

Это было последнее, что произнес Эристель, прежде чем навсегда покинул этот город. Огненная магия Лавирии Штан прекрасно отвлекала внимание, отчего лекарь без каких-либо помех вскочил на первую попавшуюся лошадь и направился к западным вратам. Его силы стремительно уходили, отчего боль, нанесенная заклинаниями Саирия, начала возвращаться. Скоро в городе появятся маги Аориана, а это означало, что на передышку не будет времени.

Эристеля радовало лишь то, что, ослабнув, он временно лишится своей магической энергетики, отчего колдунам будет куда сложнее его найти. Скорее всего, будут искать одинокого беловолосого мужчину, поэтому в идеале нужно как можно скорее возвращаться на север, где беловолосых пруд пруди. И снова пытаться завести семью. Брошеных женщин с детьми, мечтающих о прекрасном рыцаре, на севере, как, впрочем, и везде, полно, поэтому временно можно будет перекантоваться у одной из таких милых дам. А до этого пару месяцев можно пожить в горах. На западе есть несколько заброшенных деревушек, где раньше жили добытчики золота. Когда рудники опустели, искатели покинули свои поселения в поисках новой наживы.

Мчась во весь опор по лесной дороге, Эристель почувствовал, как последний источник, отнимающий его магические силы, был уничтожен. Пламя, поглотившее почти весь город, встретило сопротивление в той части, где находились главные врата. Гимиро Штан и остальные «Пустынные Джинны» вступили в свое последнее в этот день сражение. Кто-то боролся с пламенем, силясь не допустить сожжения всего города, но Викард и Криам старались уничтожить непосредственно Лавирию Штан. Тело девушки полностью растаяло в пламени, и теперь она походила на ифрита, который упивался своей жестокой забавой. Она стремительно шла вперед, при этом не касаясь земли, а вокруг нее дома, деревья, животные и люди обращались в пепел.

— Она — моя сестра! — закричал Гимиро, пытаясь остановить Криама, когда тот в который раз атаковал ее.

— Это больше не твоя сестра, глупец! В ней жизни не больше, чем в других мертвецах этого проклятого некроманта. Я не чувствую тепла ее тела.

— Погасите огонь вокруг нее, и она станет уязвимой! — теперь уже Викард пытался справиться с огненной ведьмой. Он стремился поглотить пламя, исходящее от нее, но уже вскоре закричал от боли, чувствуя, что огонь противницы начал сжигать его заживо. Но Эристель слабел, а вместе с ним слабела и Лавириа. Сражение длилось еще несколько минут, после чего тело девушки обратилось в пепел.

— Вы убили ее… Убили…, - прошептал Гимиро. Он не замечал, что его кожа покрыта болезненными ожогами, потому что другая боль была гораздо сильнее.

Викард без сил опустился на землю, кашляя и тяжело дыша. Ему до сих пор не верилось, что пламя вокруг утихло. Криам же яростно бранился, чувствуя, что уже не может себя сдерживать. Он и так был одним из самых несдержанных колдунов, теперь же ему хотелось послать всех в пекло и как можно скорее уйти из этого ненавистного города.

— Проклятый Двельтонь! И за это все он заплатил нам всего лишь тридцать золотых?

— Угомонись, — пробормотал Викард. — Твоего Двельтонь, скорее всего, уже нет в живых. Гимиро, возьми себя в руки! Здесь столько людей нуждается в твоей помощи.

Штан вздрогнул и в гневе посмотрел на предводителя.

— Ты не понимаешь, — воскликнул он. — Я любил ее больше всего на свете. Я должен был ее защитить!

— А мы должны были уехать сразу после выступления, — рявкнул Криам. — И уж тем более не брать к себе непроверенных людей. Я с самого начала был против этого мальчишки! И что теперь?! Вы все чувствовали его энергетику на площади. Выжившие люди говорили, что Меккаир обратился сначала в женщину, а потом еще несколько раз неизвестно в кого. Не удивлюсь, если именно этот многоликий ублюдок убил Лавирию, а второй ублюдок воспользовался ее магией уже после смерти. И вообще, я хочу расторгнуть наш договор! Я не собираюсь помогать всей этой своре вопящих и плачущих. Надо было думать, прежде чем орать «В пекло Двельтонь!». Вот и доорались. Пекло само пришло за ними.

— Хватит, Криам! — не выдержал Викард. — Я бы давно расторг с тобой договор, если бы знал, как это делается.

— А ты не знаешь???

Остальные «джинны» растерянно следили за перебранкой своего лидера и самого буйного из них всех. Крики, причитания и надрывный плач поглотили город, отчего колдуны откровенно не знали, что делать дальше.

— Говорят, кроме замка не сгорел еще дом какого-то богача, — произнес Гарсиль, молоденький «джинн», которому колдовство давалось сложнее всего. — У него несколько магов в охране, поэтому они и протянули. Может, у него можно расположить раненых?

— Полагаю, его дом забит до трещин в фундаменте, — устало отозвался Викард. — Судя по теплу, в замке еще остались живые люди. Колдун не тронул их. И в замке будет достаточно места. Пусть те, кто здоровы, помогают переносить раненых. В конюшнях «Белой Совы» остались несколько лошадей и пара телег. Воспользуемся ими, чтобы перевезти пострадавших. Гимиро, слышишь? Нужна твоя помощь!

Юноша поспешно протер глаза, не желая, чтобы люди пялились на его слезы.

— Ладно, давайте займемся делом, — произнес он. — Криам, идем. Потом позлишься. Я даже поддержу тебя в этом начинании.

Зло сплюнув себе под ноги, Криам что-то недовольно пробормотал себе под нос и первым направился обратно к «Белой Сове».

Тем временем в замке Двельтонь пришедший в себя Клифаир попробовал снять с Родона проклятье Эристеля. Несмотря на то, что феодал велел заниматься ранеными, доктор отказывался его слушать.

— Я прошу вас, Клифаир, — в который раз повторил мужчина. — У меня ничего не болит, я и могу подождать. А вы расходуете свои ценные силы напрасно.

Найалла и Арайа сидели подле отца. Старшая Двельтонь еще никак не могла успокоиться от пережитого, в то время как младшей сильно досталось от отца за ее безрассудство.

— Глупая взбалмошная девчонка! — сказал ей Родон, едва Эристель скрылся из виду. — Этот колдун мог убить тебя одним взглядом, а ты додумалась ему угрожать! Мне казалось, что я достаточно хорошо тебя воспитывал, чтобы ты научилась пользоваться разумом. Как же я глубоко ошибался!

Произнеся в очередной раз лечебное заклинание, Клифаир вздохнул и устало потер переносицу:

— Нет, не смогу. Проклятье выцарапано прямо на костях. Я думаю, что полностью уничтожить его никому не удастся. Разве что перенести. Быть может, маги Аориана смогут хотя бы передвинуть эти руны на левую руку.

— Это лучше, чем ничего, — ответил Родон. — Все, довольно меня жалеть. Нужно заняться горожанами. Найалла, Арайа, утрите слезы. Вы — Двельтонь, а не крестьянские девчонки. Велите слугам…

— А вы не боитесь, что эти самые горожане убьют нас, отец? — спросила Арайа, посмотрев на мужчину совершенно недетским взглядом. — Эристель прав: они считают нас пособниками чернокнижника.

— Значит, моя болезнь послужит им доказательством, что это не так, и…, - внезапно Родон прервался, на миг представив, как будет оправдываться перед правителем Юга. До него наверняка дошли слухи, будто Двельтонь покровительствовал силам тьмы, однако теперь его болезнь станет своего рода опровержением. Если Эристель наложил на него такое проклятие с целью защитить, то теперь мужчина ощутил некоторую растерянность. Он никак не ожидал, что некромант мог руководствоваться не только стремлением навредить, но и желанием помочь.