Мясо

Глава 6

В архиве было пыльно. Чем дальше в историю углублялась проповедница, тем более пыльными становились папки и стеллажи. Тишина в хранилище тоже лежала пылью, укрывая своими пластами дерево, картон, бумагу.

Ее пропуск «Велфэр» отметил архивариус, тщедушный старикан с белыми волосами, торчащими из ушей и ноздрей, в линялом зеленом халате с потрепанным воротником. От архивариуса веяло глубокой древностью. И пахло от него одиночеством. Ему помогал клерк. Эти двое регистрировали все рождения, смерти и свадьбы в городе, скрепляя записи в скоросшивателях.

Поиск нужных документов увел проповедницу Мэри Симонсон в самую глубь хранилища, где пыль лежала нетронутой годами, а то и десятилетиями. Редко возникала необходимость в поиске столь давних записей, да и мало у кого из сотрудников «Вэлфер» был допуск к таким материалам. Седовласому Уиттекеру, главному архивариусу, и его помощнику, Роулинзу, платили, собственно, за строгий учет, а не за уборку помещения. И это бросалось в глаза. От ее шаркающих шагов на пыльном полу оставалась дорожка, а нижний край мантии заметал следы. Ей пришлось приподнять полы мантии, чтобы не унести на себе весь мусор.

Картонные коробки с архивными документами были ничуть не чище, чем окружающее пространство. Стоило их потревожить, как взвились тучи пылинок, от которых запершило в горле, й она закашлялась. Приступ кашля привел в движение целые пласты пыли. Мэри Симонсон уже была готова отказаться от своей затеи. Пыль была везде — в волосах, в глазах, в ушах. Пыль лежала на ее одеждах. Но тут ей на глаза попалась коробка, на которой значились буква «Ш» и интересующий проповедницу год. Отказываться от поисков было уже нелогично. У нее появился шанс удовлетворить свой интерес и выбраться из подвала. Выйти на воздух и привести себя в порядок. Она прикрыла рот и нос рукавом красной мантии и сняла крышку с архивной коробки.

Внутри оказались на редкость аккуратные папки, внешний вид которых так не вязался с окружающим запустением. Они сияли чистотой. Радуясь тому, что не отступила, она пробежала пальцами по рядам папок и отыскала нужное досье с фамилией Шанти. Вопреки ее ожиданиям, внутри не оказалось записи о рождении. Зато была запись о смерти ребенка по имени Ричард Арнольд Шанти. Мальчик умер от удушья при родах и был зарегистрирован как мертворожденное дитя матери Элизабет Мэри Шанти.

Проповедница стояла, неподвижно устремив взор в раскрытую папку, уже не воспринимая окружающую обстановку. Потревоженные пылинки легли в коробку и остались там вечными пленницами, когда она вернула досье на место и накрыла крышкой коробку.

Экспедиторский грузовик доставил Снайпа обратно на завод. Посадочных мест в кузове не было, а его высота не позволяла выпрямиться. Но это неудобство было несравнимо с тем, что ему уже довелось испытать.

Обрубки пальцев и глубокие раны на месте ампутированных больших пальцев рук Рубщик прижег раскаленными щипцами. Он работал с завидной быстротой, ловко отсекая верхние фаланги пальцев и тут же запечатывая раны их огнем. Боль, которую познал Снайп, стала для него апокалипсисом. Там, где когда-то были яички, теперь сверкали металлические скобы, скрепляющие то, что осталось от его мошонки. Розоватая слюна сочилась изо рта: в нем не осталось ни одного зуба.

Снайп мог видеть прозрачную плазму, застывшую на кончиках фаланг, и наблюдать за тем, как из паха капает на пол еще теплая кровь. Скобы скрепляли и края раны в гортани, но это ощущение было наименее болезненным. Грязь с пола кузова попадала на окровавленные культи больших пальцев ног, и он ничего не мог с этим поделать.

Грузовик подпрыгивал на ухабах проселочной дороги, которая вела к заводу, резко виляя в сторону, чтобы не угодить в ямы, перескакивая через бугры. Снайпа швыряло от борта к борту, тряской опрокидывало на пол, и удержать равновесие ему удавалось лишь ценой еще более мучительных страданий.

Когда грузовик притормозил и свернул, Снайп догадался, что они подъехали к главным воротам. Снаружи донеслись голоса: это водитель показывал охране свой пропуск. После этого грузовик продолжил движение, но уже медленно.

Когда открылся кузов, Снайп обнаружил, что его привезли на скотобойню. К месту разгрузки подходил пандус, по которому спускали скот, а следующий пандус, который был шире, вел в предубойный загон. Он был полон Избранных, которые топтались и толкались, впрочем довольно мягко, как будто ласкали друг друга.

Скот. Коровы. Как быстро мы становимся такими же.

Кто-то из них увидел его и замер. Вскоре все стадо стояло смирно.

Обжигающий электрический разряд, ударивший в ягодицы, заставил Снайпа проковылять по обоим пандусам, и вот он уже оказался среди Избранных. Они прощупывали его взглядами. Они принюхивались к воздуху, который он принес с собой. Многие отпрянули от Снайпа. Теперь он по-другому видел их глаза. Он вдруг поймал себя на мысли, что они такие же, как у него.

Бог мой, что скрывается в них? О чем они думают?

Угадать было невозможно.

Он боялся идти дальше, но у него за спиной закрылись ворота, подталкивая его вперед. Прихрамывая на обезображенных ногах, он пробирался в гущу стада, но коровы расступались при его приближении и поворачивались к нему спиной. Сотни гладких тел, гораздо более упитанных, чем он, они казались куда красивее. Они отстранялись от него, не позволяя до себя дотрагиваться. Он оглядел свое тело, перевел взгляд на них. Они были большими, цельными даже с ампутированными конечностями. Они были спокойными и невозмутимыми.

Он расслышал их шипение, вздохи и впервые осознал, что они общаются на своем языке. Он попытался заговорить с ними, но при звуке его шепота лицо у Избранных скривилось, как будто он провел железом по стеклу.

Меня зовут Снайп. Гревил Снайп. Я работаю… я работал на молочной ферме. Я ухаживал там за коровами. Возможно, вы обо мне слышали.

Они снова попятились, явно не впечатленные его шепотом.

Господи, я недостоин даже скота. Они не принимают меня. Что же я такое, Господи? Во что я превратился?

Стальные ворота давили ему в спину, а сопротивляться он не мог. Безжалостный металл толкал его в ряды животных. Но они все равно расступались, словно держали дистанцию. Он был одинок среди Избранных, потому что не был Избранным.

Из гущи стада появился бык. Он значительно превосходил Снайпа и по высоте, и по весу. Хотя Снайп и работал со стадом, ему никогда еще не доводилось стоять так близко к быку. Впрочем, о повадках этих животных он был наслышан. У быка между ног болтался огромный член, у основания которого Снайп увидел яички не менее устрашающих размеров. Бык был упитанным, но под слоем жира хорошо просматривалась мускулатура гиганта. Взглядом бык вцепился в Снайпа, и тот был вынужден отвернуться. Жизненных сил у него было куда меньше, чем у самца. Бык пугал его своей мощью, и этот страх был ощутим, даже несмотря на боль увечий.

Еле заметным движением своей необъятной лысой головы бык сделал знак. Его смысл был Снайпу ясен.

Он сделал первый шаг, и скот расступился перед ним, освобождая дорогу. Бык шел сзади, отрезая пути к отступлению. Тело Снайпа, которое помнило только острие лезвий, укусы металлических скоб и дерганье щипцов, нехотя двинулось вперед. У него не было сил, чтобы развернуться и сразиться с быком, но, даже если бы они и были, он, сломленный морально, утративший чувство собственного достоинства, все равно уже видел себя жертвой. Загон постепенно сузился, превратившись в коридор, а потом в длинное и узкое углубление. Снайп видел, как перед ним корова шагнула в бокс и тот скрылся из виду. На его месте тотчас появился следующий бокс, свободный.

Снайп заколебался и обернулся. Бык стоял прямо у него за спиной. Идти было некуда, только вперед. Снайп сделал еще несколько неуверенных шагов и снова остановился. Его тело отказывалось выполнять то, что от него требовалось. Бокс уехал, и появился другой. Потом еще один.

Откуда-то снаружи донесся крик:

— Что, черт возьми, творится в том загоне? Ну-ка, пошевели этих скотов. Уже два… нет, постой… три холостых хода. Давайте, парни, заставьте их двигаться.

Появился новый бокс. Бык сделал шаг вперед и втолкнул в бокс Снайпа.

Он видел кровь на полу, пока кабина плыла по конвейеру, отдаляясь от быка и его стада. Стальная рама опустилась на него сверху, фиксируя в положении стоя и мешая поворачивать голову. Кабина резко остановилась.

Открылась прямоугольная заслонка, и он увидел смутно знакомое лицо человека, с которым, кажется, он встречался в заводской столовой. Но глаза этого человека были как будто незрячими. Он приставил дуло пистолета ко лбу Снайпа.

Я — мясо.

Джонс был новым забойщиком, и его оскорбляло то, что приходилось простаивать из-за порожняка.

Как, интересно, зарабатывать премии, если погонщики не выполняют свою работу? Открылась заслонка, и он наконец увидел перед собой глаза очередной жертвы. Он на мгновение заглянул в них, и они показались ему знакомыми.

— Бог превы…

Он понял, что перед ним не Избранный, и остановился на полуслове.

Он спустил курок. Пистолет мягко выстрелил.

Шипение. Удар.

Все они на одно лицо.

Боб Торранс был в гневе: скорость конвейера его категорически не устраивала. Что-то было не так в предубойном загоне, но он не мог сказать, что именно.

Он спустился со своей наблюдательной вышки и свирепо прорычал:

— В чем дело?

Погонщик прокричал из предубойного загона:

— Посылка от Магнуса, шеф. Сейчас ее как раз обрабатывают.

Торранс понимающе кивнул. Посылки от Магнуса всегда тормозили конвейер, но Торранс никак не мог на это повлиять. Завтра он переведет нового забойщика на другой участок и вернет на убой Ледяного Рика, чтобы наверстать упущенное. Каждая секунда была на счету. Спрос на мясо возрастал день ото дня, поскольку жителей города становилось больше, и именно Торранс был в ответе за то, чтобы люди ни в чем не нуждались. По крайней мере, все именно так и думали. Торрансу платили за то, чтобы и он так думал.

Он прошел мимо Джонса к станции кровопускания. Здесь всегда возникали заторы. В промежутке между убоем и обескровливанием скотина подвешивалась за задние конечности к цепи верхнего конвейера. Он напоминал хорошо смазанный карниз для штор. Забитый скот двигался по этой цепи от одного участка к другому, подвергаясь постепенной переработке на мясо и субпродукты. И отправной точкой была станция кровопускания.

Работа кровопускателя заключалась в том, чтобы рассечь от горла до загривка шею каждого животного и пустить его дальше по конвейеру. Кровь Избранных стекала в широкий желоб и попадала в сборные чаны. Потом эта кровь шла на производство фирменной кровяной колбасы от Магнуса. Задержка в пути от убоя до станции кровопускания иногда оборачивалась тем, что Избранные приходили в сознание прежде, чем им рассекали шею. И это было слабое звено конвейерной цепи.

Вот и сейчас из семи Избранных, подвешенных в ожидании ножа кровопускателя, три дергались. Движения их тел напоминали Торрансу трюки артистов-эксцентриков, которых подвешивали вверх ногами и в отведенное время им надлежало избавиться от цепей и оков. Впрочем, у скотины выхода все равно не было. Эти судороги были лишь остаточными нервными импульсами, посылаемыми мозгом, и скорее являлись признаком того, что смерть уже наступила. Именно в этот момент они снова начинали дышать, издавая ритмичные вздохи и шипение, и это значило, что забойщик допустил ошибку, а может, просто попалось сильное животное, которое отказывалось умирать так быстро.

Четвертое тело содрогнулась, грудная клетка расширилась и спазматически сжалась. Торранс пожал плечами; ничего, после ножа все будет кончено. Приглядевшись, он заметил повреждения на теле содрогающегося в агонии животного. Обрубки пальцев были черные и красные, а кастрацию явно произвели совсем недавно. Клеймо на пятке еще сочилось кровью. Выходит, это и есть посылка Магнуса. Существо, в котором трудно было узнать как Избранного, так и человека, вновь задергалось, вращая тазом. При этом оно толкало соседние тела оглушенного скота, приводя их в движение. Раскачиваясь, тело повернулось на цепи, и Торранс увидел лицо.

Конечно, он знал этого человека, хотя и трудно было сейчас вспомнить его имя, тем более что он был абсолютно лысым. Отверстие во лбу, видимо, сильно кровоточило, и запекшаяся кровь коркой покрывала лицо, превращая его в маску. Торранс задумался и припомнил слухи о молочной ферме, которые в последнее время ходили по заводу. Кажется, кто-то из работников подобрался слишком близко к коровам. И тут он вспомнил. Гревил Снайп, лучший дояр Магнуса за несколько последних лет. Торранс покачал головой. Какой позор, осмелился наплевать на запреты, переступил черту. Нанесение ущерба скоту было самым глупым и самым опасным преступлением, какое только мог совершить как работник завода, так и рядовой гражданин. Это было равноценно самоубийству. Похоже, Снайп уже это усвоил. Ну, почти; с ним еще не было покончено.

Обезумевший взгляд Снайпа сфокусировался на Торрансе, но медленно вращающаяся цепь увела бывшего смотрителя доильного зала в сторону. Звук вращающихся подшипников вернул Торранса к реальности. Кровопускатель уже фиксировал тело Снайпа. Тот зашипел на него — на операции сегодня стоял Барридж, — и кровопускатель полоснул ножом по его горлу. Торранс смотрел, как расширяются глаза Снайпа, как заливает белки черной кровью, и вот уже шипение сменилось бульканьем. Барридж подтолкнул Снайпа, чтобы тот истекал кровью над желобом. Потом автоматический участок цепи подхватил петлю бегунка и увлек раскачивающееся тело вперед. По пути к шпарильному чану, где предстояло купание в кипятке, оно должно было стать легче на восемь пинт.

Но борьба продолжалась.

Увлекшись зрелищем, Торранс забыл о своей инспекторской миссии и последовал за Снайпом к желобу. То, что поначалу било фонтаном, сменилось тонкой струйкой. Теперь тело Снайпа было таким же бледным, как и молоко Избранных. А над шпарильным чаном поднимался пар, и булькали пузырьки на поверхности кипящей воды. Глаза Снайпа еще вращались. Если в его теле где-то и оставалась кровь, так только в голове. Торранс решил, что лишь этим можно объяснить то, что Снайп до сих пор жив. Возможно ли такое, чтобы существо — человек, Избранный, неважно кто — было так одержимо страхом смерти, что усилием воли давало бы себе команду на выживание? Снайп пытался увернуться от бурлящего под ним кипятка, но в его мышцах уже не осталось сил.

Автоматический транспортер погрузил его в чан головой вниз. Торранс отступил назад, спасаясь от брызг. Через четыре секунды механизм вынул тело, с которого свисала красная кожа. Обваренные глаза Снайпа уже не вращались, но вдруг начали дергаться некоторые мышцы, и Торранс знал, что это не просто нервный импульс.

Кровь, вытекавшая из глубокой раны на шее, в кипятке свернулась, стала серой и студенистой. Голова Снайпа беспомощно болталась, и зияющая дыра напоминала открытый рот перевернутой вверх головой тряпичной куклы.

Торранс остановился, решив не продолжать экскурсию.

Теперь уж точно конец.

Снайпа уже переместили к гильотине, где ему предстояло распрощаться с головой. Торранс знал: какой бы силой воли ни обладал бывший смотритель доильного зала, стальное лезвие должно было его прикончить. Как ни странно, при мысли об этом Торранс испытал облегчение. Он потер лоб ладонью и зашагал вдоль конвейерной цепи, производя инспекторский осмотр, что он делал каждый час.

Он поймал себя на том, что не может сосредоточиться.

В тот вечер проповедница Мэри Симонсон ела потроха, чтобы избавиться от спазма желудка.

На некоторое время боль утихла, но не прошло и часа, как приступ повторился. Она чувствовала, что Господь наказывает ее за что-то, но никак не могла понять, что она такого сделала или, наоборот, не сделала, чем накликала Его гнев. Она следовала заповедям Священного писания; проповедовала идеи «Велфэр» по всему городу, обходя за день столько домов, сколько позволяло время и силы. С недавних пор это стало не так просто, ведь чуть ли не повсюду распространялись слухи о появлении еретика-мессии. Она служила своему делу честно и преданно, и все равно Господь заставлял ее страдать. Боль в желудке царапала, словно битое стекло. Когда Мэри Симонсон надавливала кулаком на живот, ей казалось, что становится немного легче.

Она жила одна, как того требовали от всех проповедников «Велфэр», так что по вечерам была предоставлена самой себе и могла заниматься чем хотела. Ей нравилась такая жизнь. При мысли о том, что по дому с утра до ночи будет слоняться мужчина, да еще в окружении орущих детей, ей становилось неуютно. Уж лучше быть одной. Лучше служить Господу, посвятив этому каждый свободный миг своей жизни.

В тот вечер, вместо того чтобы заняться вышиванием, она обложилась священными книгами и погрузилась в чтение. «Возможно, — подумала она, — я слишком увлеклась вышивкой и уделяла мало времени медитации и размышлениям о святости плоти. Может, поэтому Господь и наказывает меня такой болью».

Она разожгла небольшой огонь в камине, придвинула ближе к нему жесткий деревянный стул. На коленях раскрыла Книгу даров и стала читать вслух:

— «Господь послал своих детей на землю, чтобы мы, горожане, были сыты. Он сотворил детей по образу и подобию своему и написал заповеди плоти, чтобы мы были достойны этой жертвы. И вот что он велит нам:

„Ты будешь питаться плотью моих детей. Мои дети — это твой скот. Преломи их тела, как хлеб, выпей их кровь, как вино. Принимая мой щедрый подарок, ты воссоединяешься со мной.

Ты сделаешь моих детей немыми, надрезав им гортани в момент рождения. Их молчание священно, и они не должны произнести ни одного божественного слова.

Огради моих детей от соблазнов, забрав у них по две фаланги каждого пальца в первую неделю жизни.

Убереги моих детей от побега, забрав у них по две фаланги большого пальца каждой ступни во вторую неделю жизни.

Держи моих детей лысыми, окрестив их в ароматной купели.

Держи самых мощных бычков как производителей, чтобы рождалось сильное потомство.

Всех других быков кастрируй на девятом году жизни.

Сделай так, чтобы их рот был беззубым.

Оберегай священное стадо бычков, держи его как можно дальше от солнечного света, в неподвижности. Это мой самый ценный подарок тебе.

Пей молоко коров и делай из этого молока масло, йогурт и сыр.

Позволь всем моим больным детям вернуться к своему отцу, но, пока они находятся на твоем попечении, оберегай их от порчи.

Я жертвую своих детей каждому из вас, чтобы никто и никогда не был голодным. Их плоть священна. Ты оскорбишь меня, если растратишь ее впустую.

Мои дети священны. Ты не должен совокупляться с ними, как не должен осквернять их плоть своею плотью.

Питаясь священной плотью моих детей, пусть все человечество однажды станет священным и присоединится ко мне за моим столом. Страдания моих детей ничто в сравнении со страданиями человечества. Они отдают себя с радостью и по собственной воле, зная, что вернутся ко мне.

Во время жертвоприношения ты должен поставить моих детей лицом на восток, чтобы их души могли лететь навстречу встающему солнцу и, значит, ко мне.

Мои дети — твое лекарство. Чтобы исцелить свои глаза, ешь их глаза. Чтобы исцелить свой желудок, ешь их желудки. Чтобы изгнать из себя бешенство, ешь их мозги. Исцеляй себя сам; мои дети — твое лекарство“».

Мэри Симонсон вздохнула и подвинула стул еще ближе к угасающему огню. Казалось, уже ничто не могло ее согреть, и она испугалась, что больна. Чтение, которое она выбрала на вечер, не принесло ей утешения, и уж тем более не помогло в разгадке тайны Ричарда Шанти. Ребенок по имени Ричард Шанти давно умер, и в то же время мужчина по имени Ричард Шанти был здесь, в Эбирне. Живой и здоровый, хотя и болезненно худой, он заявлял о своей принадлежности к древнему роду. Смелое заявление. Вряд ли он пошел бы на такой риск необдуманно.

Только два объяснения казались проповеднице логичными. Он или лгал, думая, что она не проявит интереса и не станет рыться в архивах, или же искренне верил в то, что он Шанти, потомок древнего рода. И где же была правда? Бесспорно, он не был глуп. Тихоня — да, но не глупец. Слишком много ума и мудрости светилось в его глубоких глазах. И нельзя было сказать, чтобы он заблуждался. Была в нем какая-то неистовость, аскетизм, но вряд ли он мог стать жертвой заблуждения. Нет, она была готова биться об заклад, что Ричард Шанти искренне считал себя настоящим сыном Элизабет и Реджиналда Шанти и даже не помышлял о том, что могло быть иначе.

Это кое-что проясняло. Но, если он не был из рода Шанти, не был их сыном, тогда кто он? И была ли его личность тем фактором, от которого зависело благополучие его детей?

Желудок снова скрутило от боли, и она едва не пробила себя кулаком, пытаясь прогнать боль. Внезапно она почувствовала тошноту. И до туалета было не добежать. Она встала на колени перед камином и извергла непереваренное содержимое своего желудка в медное ведро для дров. При виде рвотной массы на поленьях ей стало еще хуже. Она долго корчилась от рвоты, пытаясь выдавить из себя болезненный ком, но, как только из нее вышло все съеденное, намочив и окрасив запас дров, в желудке не осталось ничего, кроме острых колючек.

Ричард Шанти был забыт.