Мясо

Глава 12

Магнус знал, что момент упускать нельзя, раз уж он пролил первую кровь. Пора было прибегнуть к силе.

Он прыгнул вперед, намереваясь достать Коллинза вытянутой рукой. Но тот даже не сдвинулся с места. Магнус успел мысленно ухмыльнуться, решив схватить противника обеими руками. Коллинз тогда бы не вырвался из его медвежьих объятий. Но в самый последний миг Коллинз чуть отступил в сторону, и Магнус пролетел мимо, рухнув на пол. Тонкий волосяной ковер не смягчил падения. И Коллинз, этот ничтожный ублюдок, оказался у него за спиной.

Магнус быстро вскочил, словно сержант на учениях, показывающий своим солдатам, как выполняется прыжок. Прежде чем Коллинз смог сделать следующее движение, Магнус уже стоял лицом к нему, ничуть не утратив своего преимущества. Он выбросил вперед правую руку, в которой сжимал дубинку, надеясь попасть Коллинзу в челюсть и свалить его одним ударом. Ему снова показалось, что он вот-вот попадет в цель, и снова каким-то чудесным образом Коллинзу удалось уклониться от удара. Магнус, уже не имея возможности задержать удар, неуклюже нырнул вперед, опуская дубинку и снова предоставляя Коллинзу шанс для опасного маневра. Он быстро развернулся и попытался настичь Коллинза ударом сзади. Коллинз нагнул голову, и удар прошел мимо. Создавалось впечатление, что он как будто растворяется перед каждым новым нападением. Магнусу совсем не нравилось спокойное выражение его изможденного лица.

— Я думал, ты хочешь кровавой драки. А сам прячешься как подснежник. В чем дело, Коллинз?

Коллинз, прежде такой страстный и красноречивый, промолчал. Магнус заметил, что его противник фиксирует взглядом каждый нюанс в его движениях. Магнус попытался нанести пару прямых ударов левой рукой, но Коллинз знал, что они не достигнут цели, и потому даже не шелохнулся. Из-за его пассивности воинственный пыл Магнуса постепенно затухал и в конце концов сменился детской обидой. Они не дрались как мужчины. Они играли в салки.

Магнус смерил взглядом своего противника. Единственное, что вызывало у него удовлетворение, так это сознание того, чем все закончится. У Коллинза не было ни малейшего шанса выжить. Но спокойствие жертвы беспокоило Магнуса, и он уже почти принял решение позвать Бруно обратно, чтобы завершить этот спектакль. Пожалуй, безопаснее было связать Коллинза и перевезти в центр города для публичных пыток и казни путем медленного расчленения.

И пусть бы Рубщик сделал свое дело, после чего все вернулось бы в привычное русло, а от Коллинза осталась бы лишь кровавая и шокирующая память. Этого было вполне достаточно, чтобы напомнить жителям Эбирна о том, кто правит городом, и заставить навсегда забыть бредовые идеи о воздержании от мяса, Божественного продукта.

О чем я думаю? Человек уже не помнит, когда в последний раз нормально питался. Как же ему еще двигаться при такой степени истощения? Сейчас я схвачу его, и все будет кончено. Если он не хочет, чтобы его поймали, я натравлю на него Бруно. Так или иначе, он останется моей добычей. Боже, с каким же удовольствием я переломаю ему кости.

Магнус сделал очередной уверенный выпад, и Коллинз снова увернулся. Магнус размахнулся так сильно, что потерял равновесие. Он увидел удивление в глазах Коллинза, который и не мечтал о такой удаче. Магнус почувствовал, как что-то похожее на острый камень вонзилось ему в кадык — это был костлявый локоть Коллинза. К тому времени, как это случилось, было уже слишком поздно наносить ответный удар.

Дубинка выпала из ватных пальцев Магнуса. Левая рука потянулась к шее. Он не мог ни дышать, ни глотать. Было полное ощущение, будто в горле застряла сливовая косточка. Он попытался позвать Бруно, но не смог выдавить из себя ни звука. Мысленно он выкрикивал яростные угрозы, но произнести их вслух не мог. Он задыхался, в то время как Коллинз спокойно за ним наблюдал. Сейчас Магнус был беззащитен, но Коллинз не спешил воспользоваться ситуацией.

Вот оно. Этот ублюдок будет стоять и смотреть, как я умираю.

— Возможно, теперь ты отнесешься ко мне немного серьезнее, — сказал Коллинз.

Магнус видел, что Коллинз и сам не верит в свою удачу. Он попытался опереться на что-то, но вокруг была пустота. Тогда он упал на колени и принялся массировать шею своими толстыми пальцами. Но облегчения не наступало, наоборот, боль лишь усиливалась. Коллинз улыбнулся, и Магнус увидел отразившееся на его лице облегчение.

— И все равно я рад, что мы встретились.

Коллинз исчез из поля зрения, метнувшись к окну, и у Магнуса в глазах почернело и зажглись звезды.

После смены «Динос» был раем для заводских рабочих.

Здесь было шумно, накурено и подавали крепкую зерновую водку, с помощью которой рабочие — будь то скотники, дояры или пастухи — расслаблялись и душой, и телом. Заведение было, конечно, скандальное в силу особенностей клиентуры. Однако высокие заработки рабочих и их особый статус определяли и закрытость заведения, куда обычным горожанам без связей было не пробиться. Многие незамужние дамы Эбирна приходили в «Динос», чтобы подыскать себе достойного мужа. Женщинам было от шестнадцати до сорока, и некоторые из них ждали своего суженого годами. Скотники звали их отработанными дойными коровами. Но женщины не сдавались. Нужно было либо терпеть, либо умирать от безнадежности.

Здесь звучали танцевальные мелодии; в распоряжении музыкантов были скрипка, гитара, свисток и пара грохочущих барабанов. Музыка была тяжеловата, но работяги все равно прыгали и дергались. Музыкальные инструменты были редкостью для Эбирна. А живая музыка в профессиональном исполнении — редкостью еще большей. Уже через час после смены большинство посетителей лихо отплясывали или просто пили водку. Остальные поглядывали на площадку для танцев, выбирая добычу. Рабочие высматривали молодых здоровых женщин — еще одна редкость для Эбирна, — в то время как женщины были готовы на любого мужчину.

Дояры явились прежде, чем кафедральные часы пробили назначенный час. Они не знали, как отнесется Торранс к опозданию — пусть даже не на работу. И никому не хотелось проверить это на собственном опыте.

Они зашли в бар, имея в запасе несколько минут; гигантам-вышибалам, которые их не узнали, дояры показали свои рабочие пропуска. Попав в зал, парни зажмурились от дыма, громкого смеха и криков. Над площадкой для танцев клубилось облако испарений. Новичков никто не заметил.

Не зная, чем заняться, они проследовали за Парфиттом, который уже протискивался к бару. Каждый из дояров чувствовал себя первоклассником в первый школьный день, когда не знаешь, чего ждать, и от этого волнуешься. Для них посещение «Динос» было чем-то вроде вступления во взрослую жизнь, и они радовались, что Торранс «пригласил» их.

Парфитту хотелось бы подробнее изучить скудный ассортимент бара, прежде чем делать заказ — никто из них раньше не пробовал крепких напитков, — но один из барменов уже его заметил. Он не пытался перекричать общий галдеж, просто кивнул, давая понять, что готов принять у них заказ, и подошел ближе. Парфитту пришлось на ходу принимать решение, и он выбрал бутылку с самой красочной этикеткой.

— Четыре «хлыста», — крикнул он.

— А хорошие манеры, что, дома забыл?

Кажется, он что-то не так произнес. Парфитт покраснел. Ничего не оставалось, как признать ошибку.

— Пожалуйста, — добавил он.

Бармен осклабился. У него отсутствовали передние нижние и верхние зубы. Отвернувшись, он налил водки в четыре рюмки и выставил их на барную стойку. Дояры потянулись за рюмками, но бармен жестом их остановил.

— Пару слов в качестве совета, ребята. Если хотите выпивать в «Динос», вы должны вести себя как настоящие рабочие — то есть выказывать уважение, и тогда вас тоже будут уважать. Не надо строить из себя крутых. Понятно?

Они переглянулись, и в каждой паре глаз можно было прочесть: Неужели мы должны это терпеть? Ответа никто не знал, но затевать драку во время первого же посещения бара не стоило. Как знать, может, со временем они станут здесь завсегдатаями. Парфитт, в частности, думал о женщинах, которых уже успел заприметить у стойки бара.

Испытывая злость, они все-таки сдержались и молча кивнули.

— Вот и славно. Четыре пенса за напитки.

— Сколько-сколько? — с удивлением проговорил Парфитт.

Бармен вымученно вздохнул.

— Послушайте, вы выбрали самую дорогую водку и теперь должны платить, что непонятно? Алкоголь поставляется зерновыми баронами. А вся водка одинаковая, только цена разная. В следующий раз берите «Шило».

— Да ладно, дружище. Проехали, — сказал Роуч.

Парфитт поднял свою рюмку, и остальные последовали его примеру.

— За Избранных. Чтобы как можно дольше отдавали нам свою плоть.

Все хором повторили:

— За Избранных.

Они ловко опрокинули рюмки, дружно задрав голову, как это делали все остальные, и так же дружно об этом пожалели. Водка обжигающей струей прошлась по пищеводу, от чего перехватило дыхание и заслезились глаза. У Парфитта рот наполнился слюной, пока он с трудом сдерживал позывы к рвоте. Правда, ему быстро удалось прийти в себя. Дояры переглянулись, увидели выражение лица друг друга и расхохотались. От смеха им стало легче. Напряжение спало, и они привалились к стойке бара, чтобы оглядеть свою новую территорию.

Парфитт поплыл, растворяясь в окружающей обстановке. В конце концов, вот в чем была прелесть их работы. Они перерабатывали Избранных и отдавали плоды своего труда жителям Эбирна. Им хорошо платили за их мастерство, за это же и ценили. Рабочие мясоперерабатывающего завода были уважаемыми людьми в каждом районе, в каждом квартале. Здесь, в «Динос», их ждало вознаграждение за труды, здесь они пили, расслаблялись, танцевали, за ними охотились женщины. Парфитт улыбался всем без разбору. Жизнь вдруг показалась кайфом. Работа приобрела смысл.

Он повернулся, чтобы сказать Роучу, что теперь его очередь заказывать, и в этот момент ему на плечо легла чья-то рука.

Обернувшись, Парфитт увидел перед собой громадину Боба Торранса, глаза которого уже блестели от выпитой водки и веселья.

— Пошли, парни. Присоединяйтесь к нам.

Джон Коллинз бежал нагишом по городу, перепрыгивая из тени в тень, радуясь наступившей темноте. В Эбирне не хватало газа, чтобы обеспечить уличным освещением все районы, и когда Коллинз оказался на почтительном расстоянии от владений Магнуса, ему стало легче передвигаться, прижимаясь к стенам, юркая в проулки, сливаясь с темнотой. Он был спокоен. Ему удалось незаметно проскользнуть мимо охраны Магнуса. Ребята они были брутальные и толстокожие, к шорохам не чувствительные, и, хотя он был всего в метре от них, они даже ухом не повели.

Он уже был готов встретить свою смерть в кабинете Магнуса. Испытать самое худшее, что уготовил ему Мясной Барон, что не снилось никому из Избранных. Драка. С чего вдруг он на нее напросился? В процессе разговора Коллинз вдруг передумал драться. Ему захотелось испытать терпение Магнуса и прожить чуточку дольше. Он еще многое не успел сделать в этой жизни. Было ли ему страшно? Думал ли он о том, что публичное четвертование и унижение станет частью его миссии? Он полагал, что своей смертью сотворит добро для всех, но в то же время и сомневался в себе.

Теперь он оказался в новых условиях. До сих пор он четко знал, что нужно делать. Возможно, сегодняшнее испытание было предназначено ему неслучайно, чтобы он мог выдавить из подсознания следующую часть своей миссии. В конце концов, он ведь никогда не планировал свою деятельность. Все началось с зова внутреннего голоса, который он не мог игнорировать; эти команды стали для него вдохновением, а потом и навязчивой идеей.

На улицах Эбирна было холодно, но он не ощущал холода, как остальные жители города. Он согревался, понемногу выпуская из себя накопленный свет.

Все дома, мимо которых он проходил, были старые и нуждались в ремонте, и так было даже в зажиточных кварталах. Не хватало материалов, чтобы привести постройки в порядок. Город медленно умирал, но никто этого не понимал. Даже «Велфэр», Магнус и зерновые бароны, снабжавшие его, полагали, что Эбирн будет жить вечно и что в городе всегда будет достаточно еды. Но пустошь разрасталась, или, если говорить точнее, город съеживался, усыхал. С каждым годом пустошь пробиралась все дальше, отщипывая угодья землевладельцев, а те с каждым годом продвигали свои поля все дальше в Заброшенный квартал, распахивая землю, на которой когда-то стояли городские дома. Заброшенный квартал был огромной территорией, но захват ее не мог продолжаться бесконечно. Горожанам пора было понять, что нужен другой путь развития. Слова из Книги даров и Псалтыри живота были не только обманом и злом. Они несли гибель.

Коллинз не мог считать свою миссию выполненной. Вот почему он бросил вызов Магнусу. Ему было что еще сказать своим последователям, и еще многих людей он мог бы обратить в свою веру. Он мечтал оторвать их от извращенных традиций города. Они должны были знать, что им делать в будущем, и только он мог их просветить. Так что нет, не трусость заставила его драться, чтобы выжить и победить Мясного Барона. Это была жертва. Это была необходимость.

Из каждого дома выплывали наружу запахи жареного, тушеного или отварного мяса. Куски Избранных лежали на каждом столе, в каждой семье, которая могла себе это позволить. Все деньги возвращались Магнусу или в «Велфэр». В этой игре были задействованы и зерновые бароны, которые выращивали злаки на полях, расположенных вдоль северо-западной границы города. Магнус скупал у них зерно на корм Избранным. К этому основному ингредиенту добавляли костную муку и несъедобные обрезки. Коллинз не был в этом уверен, но чувствовал, что Избранные знают о том, что каждый день едят плоть своих братьев и сестер. И в этом Коллинз видел одно из самых страшных зол.

Грузовики с излишками костной муки каждый день возвращались к зерновым баронам, которые складировали их, пока не наступало время удобрять поля. Без этих азотных продуктов не было бы хорошего урожая, и Избранным пришлось бы голодать. Тогда и мясному производству пришел бы конец. Это ставило зерновых баронов в выгодное положение; если бы им захотелось прижать Магнуса, они могли бы с легкостью этого добиться угрозами снижения поставок. В свою очередь Магнус не имел возможности сговариваться о цене отходов, поскольку, не поставляя их, он бы в конечном счете сам себе навредил. В то же время и зерновым баронам было невыгодно выкручивать ему руки, потому что из-за этого весь город оказался бы со временем на грани голода, а цикличная экономика, основанная на производстве мяса и зерновых, могла рухнуть. Так и вальсировали они, вынужденные партнеры, не доверяя друг другу до конца, но и не ссорясь.

Теперь, после исчезновения Коллинза, Магнус должен был отправить своих людей на поиски в Заброшенный квартал. Коллинзу нужно было предупредить всех об опасности. Униженный, взбешенный, Мясной Барон наверняка был готов пойти до конца, лишь бы найти Коллинза и вернуть его в застенок. И никто не смог бы заставить его остановиться. Но Коллинз рассчитывал его опередить. Он знал, где можно спрятаться, и Магнусу эти места не были известны.

Торранс, держа в руках поднос с выпивкой, повел дояров через толпу, которая магическим образом расступилась перед ними, к столу в углу, стоявшему дальше других столиков от маленькой сцены, где играл оркестр. Там музыка и крики были не столь оглушительными, но пол все равно сотрясался от топота сотен пьяных ног.

Молодые рабочие узнали кое-кого из мужчин за столом, хотя назвать их имен и не смогли бы. Торранс представил дояров своей компании, но знакомство получилось односторонним. Парфитт предположил, что эти люди — часть какой-то негласной иерархии, в тонкости которой они со временем вникнут. За столом были женщины — явно не девушки, некоторые из них годились доярам в матери, — и были они не самые привлекательные из всех присутствующих в баре, но и не самые некрасивые. После второй порции водки Парфитт решил, что ему все равно, как они выглядят. Он с приятелями собирался гульнуть, а подобрать девочек — не проблема. Возможностей было хоть отбавляй.

Взрослые мужчины за столом игнорировали дояров, и даже Торранс лишь перебросился с ними несколькими ничего не значащими фразами в те редкие моменты, когда не гоготал со своими приятелями или не шлепал кого-то из женщин по заду. Принесли еще выпивки, и к ощущению свободы, которое испытал Парфитт в самом начале, добавилось чувство собственной значимости. Гаррисон, Роуч и Медвелл уже хохотали, кричали, как и все вокруг, как будто уже много лет были завсегдатаями заведения «Динос». Парфитту вдруг стало тоскливо в роли наблюдателя. Ему хотелось смеяться вместе со всеми, шлепать кого-то по заднице, рассказывать анекдоты или танцевать на опилках.

— Мальчики, — прокричал Торранс, — нам пора трогаться!

Парфитт, очнувшись от своих фантазий, заморгал. В ушах снова загремело.

— Что? — крикнул он в свою очередь. — Куда мы идем?

Ему хотелось остаться. Из всех соблазнов этого вечера, понял он, его интересовали только женщины. И ему было плевать, сколько им лет.

— Увидите, — громко ответил Торранс. — Ночь в Эбирне сулит богатые возможности. Даже для таких юнцов, как вы. Пошли.

Компания Торранса поднялась из-за стола, и Парфитт с друзьями тоже. Он удивился, обнаружив, что нетвердо стоит на ногах, но его это не обеспокоило. Он был в приподнятом настроении. По дороге к выходу он, шатаясь, задел одного из посетителей. Тот не обратил внимания. На улице было свежо. Но даже ночной воздух не отрезвил молодого дояра.

Все набились в заводской автобус, который обычно развозил рабочих.

— Как тебе удалось заполучить его? — спросил Парфитт у Торранса, севшего за руль.

— У меня особые привилегии.

Парфитт не понял.

Как только автобус тронулся, дамы начали пересаживаться с места на место, и впервые за этот вечер одна из них заговорила с Парфиттом. Она была худая, даже слишком худая, с жирными волосами до плеч. От нее пахло духами и кремами, которые на мясном заводе делали из переработанных жиров Избранных. Запах был на самом деле неплохой, но он напомнил дояру о работе, и это было неприятно. Женщина села рядом, предательски близко, и сказала:

— Я тебя раньше не видела.

Голос у нее был низкий; хрипловатый и надтреснутый.

— Мы в первый раз в «Динос», — пояснил он.

Не было смысла лгать.

— А чем ты занимаешься?

— Дою коров. — Он показал на своих друзей, сидевших сзади. — Мы все дояры.

— Значит, ни колбасы, ни потрохов. Ни отбивных, ни пирогов.

— Да, это не наш цех.

— Ха. Очень хорошо. Кажется, ты мне нравишься…

— Джеймс.

— Я буду звать тебя Джимми. Твоя мама зовет тебя Джимми?

Парфитт пожал плечами, но не ответил. Его мать давно умерла.

— Должно быть, тебе нравится твоя работа. Весь день любуешься сиськами.

У него похолодело внутри. Он мгновенно протрезвел, насторожившись. Может, Торранс проверял его вместе с товарищами? Не в этом ли был смысл сегодняшнего вечера?

— Это богохульство, — сказал он. — У коров вымя. Интересно, что бы сказал ваш проповедник, если бы узнал, как вы говорите об Избранных.

Женщина не выглядела испуганной, но глупую болтовню все-таки прекратила.

— Это была всего лишь шутка, Джимми.

Некоторое время они молчали, но она не отсела и не отстранилась. Автобус трясся на ухабах, и она часто заваливалась на Парфитта. Ему это нравилось, но он все пытался сосредоточиться и сообразить, куда же они едут. Это было нелегко; он уже плохо ориентировался. Но ему почему-то казалось, что они направляются в Заброшенный квартал.

Кто-то пустил по рядам бутылку водки. Женщина сделала большой глоток и притянула к себе Парфитта, чтобы поцеловать. При этом водка перелилась изо рта в рот. От поцелуя он опьянел еще больше и забыл о бдительности. Женщина передала бутылку вперед, Торрансу, который сделал глоток и вернул бутылку. Женщина повторила поцелуй с водкой, после чего опять отдала бутылку. Парфитт расслышал смех и нежное воркование сзади. Кому-то из парней тоже повезло с женщиной, кто-то еще ждал своей очереди. Женщин на всех не хватало.

Когда автобус остановился, никто не захотел выходить. В салоне было тепло и уютно — идеальное место для поцелуев и объятий. Торрансу пришлось прикрикнуть на пассажиров, даже на своих приятелей. Шатаясь, они вышли из автобуса, ступая на темную разбитую мостовую. В такой дали от центра уличного освещения не было. Парфитт даже не мог разглядеть мысков своих ботинок, пока Торранс не принес газовую лампу.

— Сюда, — сказал он.

Они последовали за ним; некоторые шли взявшись за руки, остальные — поодиночке. Женщина Парфитта — она до сих пор так и не сказала, как ее зовут, — спотыкалась, и он поддерживал ее. Весила она мало, и, как он успел узнать в автобусе, «сиськи» у нее тоже были крохотные. Он подозревал, что пренебрежительно отзываться о вымени коров ее заставляла ревность, а вовсе не просьба Торранса разговорить его, Парфитта. Впрочем, его мало волновал размер ее сисек. Она была горячая и страстная, и он надеялся, что к концу вечера его ждет нечто больше, чем водочные поцелуи и ощупывание ее одетого тела.

Торранс вел их по каменистой дорожке между заброшенными зданиями и многоэтажными домами. Земля под ногами была черной, и ничего на ней не росло — ни трава, ни сорняки. Мужчины и женщины дошли до проема в бетонной стене. Торранс посветил перед собой лампой: ступени вели вниз, в кромешную тьму.

Заинтригованный, Парфитт двинулся вперед. Женщина крепче вцепилась в него, но не из-за крутизны ступенек, почувствовал он, а от возбуждения, от предвкушения чего-то необычного. Ее каблуки стучали по бетонным ступенькам, и эти звуки повторялись эхом в каменной тиши.

Парфитт расслышал приглушенный гул голосов, доносившийся сверху. Возможно даже, что это был плач. Торранс остановился перед выросшей как будто из-под земли стеной и постучал: три удара один за другим и два, разделенных паузами. Огромные раздвижные двери из стали, окрашенные под цвет бетона, медленно и бесшумно разъехались, скользя по хорошо смазанным полозьям. И тут же на пришедших обрушилась лавина звуков: ободряющие возгласы, свист, пьяный смех. Если в «Динос» слышался шум, рожденный атмосферой наивного веселья и отдыха, то здесь звучало что-то порочное, запретное. Торранс заговорил с охранниками, стоявшими у дверей, но из-за шума Парфитт не расслышал слов. Охранники расступились, и все вошли внутрь.

Коридор напомнил Парфитту длинные и узкие углубления и туннели, по которым Избранных гнали на бойню. По мере того как он и его спутники продвигались вглубь, шум голосов усиливался. Желтоватый свет многочисленных газовых ламп показался в дальнем конце коридора. Нетрезвая компания вошла в просторное прямоугольное помещение — подземный стадион. Должно быть, он вмещал примерно тысячу людей, но сейчас не был заполнен. Но даже от криков присутствующих зрителей можно было оглохнуть. Торранс увлек Парфитта и остальных к рядам прямо перед ареной. Зрители, едва завидев его мощную фигуру, тут же двигались, уступая места.

Женщина уселась рядом с Парфиттом на деревянную скамейку со щербинами и обняла его. Он не обращал на женщину внимания. В центре стадиона находилась арена, на которую и был направлен свет всех ламп. Крики зрителей зазвучали еще громче. На арене были два быка, но Парфитт никогда не видел их такими. Запястья и щиколотки быков охватывали тяжелые матерчатые ремни из пеньки, к которым было приклеено битое стекло. Быки недавно дрались; это было видно по крови на теле одного и другого и сверкающим на бетонном полу лужам. У быков не было оружия, его заменяли колючие браслеты на руках и ногах. Защитной одежды на быках не было.

Один бык — огромный и мощный, каких было много на заводе, — лежал навзничь на полу. Он все пытался встать, но сил у него не осталось. Рядом с ним стоял другой бык, бока которого раздувались от тяжелого дыхания. Бледная кожа стоящего быка была липкой от пота и крови, сочившейся из сотен царапин и глубоких порезов. Парфитту хотелось, чтобы быки кричали и ругались друг на друга, но, как и все Избранные, они были лишены возможности говорить. А их шипения не было слышно за ревом толпы.

Убедившись в том, что поверженный противник уже не опасен, бык-победитель поднял голову и оглядел ряды зрителей, наблюдавших за ним с безопасного расстояния. Парфитт не мог спокойно видеть выражение глаз быка, намеревающегося закончить схватку. Толпа жаждала крови, и бык показал ей кровь. Теперь они хотели смерти. Их возгласы приобрели некий ритм. И в этой мелодии было нетрудно разобрать простые и жестокие слова:

— Убей его, убей его, убей его!..

Искра взаимопонимания промелькнула между быками, — Парфитт был уверен в том, что видел ее, — после чего победитель шагнул к голове поверженного и поднял правую ногу. Парфитт глазам своим не верил, ему казалось, что бык не сможет убить соперника, разве что…

Бык с силой опустил ногу на лоб лежачего соплеменника, поднял ее и снова опустил. От треска костей, сокрушенных о бетон, Парфитту стало плохо. Но поверженный бык все еще был жив, еще дышал, и глаза его были открыты. Снова удар. И еще один. И наконец, череп раскрошился, а лежащий на спине бык испустил дух. Раздались восторженные рукоплескания, толпа пришла в неистовство, в воздух взметнулись сотни кулаков, люди обнимались, вскакивали со своих мест и снова садились на скамейки.

Бык-победитель триумфально поднял руки. Он сделал этот жест в угоду толпе, — Парфитт был уверен в том, что это ему не показалось, — а вовсе не потому, что чувствовал радость от победы. Он медленно развернулся на месте, чтобы вкусить обожания и восторга зрителей. Кровь сочилась из его ран, капала изо рта и из носа. Ноги у него дрожали. Четверо погонщиков вышли с электрическими погонялками и лассо, но бык даже не попытался от них убежать. Его увели с арены. Другая команда утащила тело мертвого быка, взяв его за щиколотки. Труп оставил след свежей крови и раздробленной костной ткани.

Парфитт очнулся от потрясения, когда мясистая рука Торранса похлопала его по плечу.

— Видал, мальчик? Вот это и есть настоящее развлечение.

Кто-то передал Парфитту бутылку водки, и он жадно отхлебнул из горлышка. Он глотал, не обращая внимания на обжигающую боль от огненной струи. Потом вернул бутылку. Он почувствовал, как женщина прижимается к нему, увидел восторженно-похотливое выражение ее лица. Она уселась к нему на колени и навалилась на него всем весом. Шум стадиона затих, и Парфитт снова погрузился в безопасный мир своего сознания. В ту ночь были еще бои, и снова его хлопали по плечу, и ласки женщины становились все более смелыми. Он поймал себя на том, что отвечает на них — улыбается, кивает, целуется, тискает женское тело, — но мыслями он был далеко.

В какой-то момент — должно быть, было уже очень поздно — женщина взяла его за руку и потащила с трибун. Она увлекла его в туалет, где не работал водопровод, затолкала его в свободную кабинку, вошла следом и закрыла за собой дверь. Встав перед ним на колени, она произнесла слова, которые он не разобрал, и взяла его пенис в рот. Водка — или это была кровь? — заставила его на время отупеть, сделала вялым и безучастным. Он даже не смог изобразить улыбку, когда женщина потерпела неудачу. Ей так и не удалось распалить его. В конце концов она поднялась, с перекошенным лицом, взбешенная. Колени у нее были мокрые — от мочи, предположил он. Тупая шлюха.

Тошнота накатила мощной волной, и все, что он изверг из себя, смешалось с испражнениями на полу. Парфитт вытер рот, и женщина ушла.

Вернулось ощущение реальности, и он отправился искать Торранса.