Фриц Штейнбаум. Грешник Исправительного Монастыря № 3320. Петсамо

Никогда не думал, что на свете бывает так холодно. Насколько я помню, в Германии так не бывает, в Британии — тем более. Просто жутко становится. В бараках тепло. И после двенадцатичасового рабочего дня попасть туда считается за счастье. Но сначала — построение, вечерняя молитва, обязательное пение псалмов. Кормят скудно. Как правило треской в трёх видах и сухарями. Чтобы не было цинги поят противныи до невозможности зелёным настоем из еловой хвои. Но пьём. Иначе не выжить. Да ещё полярная ночь и метели… Не мог себе даже представить, что есть места, где зимой не бывает не то что солнца, а даже рассвета. Хорошо ещё, что мне с работой повезло, пусть и в штольне, но зато чистая. Учёт я веду. Добытой лагерниками продукции. Рубят кирками и кайлами никелевую руду. Над входом в шахту висит здоровенный плакат, написанный кем-то из грешников: «Всё для Фронта, всё — для Победы». Вот и стараются. Долбят камень с зелёными прожилками. Чистый никель придаёт несокрушимую прочность броне. И работают. Без выходных и празников, с утра до вечера. Контингент у нас разный. Есть и русские, есть французы, поляки, много и британцев. Последние — очень немногие уцелевшие из летнего конвоя. Я — наособицу. Меня все сторонятся. Я ведь немец. Да ещё и грешник, а не зэк. Никто не может подтвердить, что я был пилотом и дрался за Британию. Наоборот, считают меня лгуном, и что я скрываю прошлую службу в Рейхе. Вначале даже пытались убить, но спасли монахи, как ни странно. А сегодня объявили новость: обещают на Новый Год дать целые сутки отдыха. Не верится просто, после того, что я видел…

Сегодня всех выстроили на плацу и объявили, что Америка вероломно напала на Союз. Странно было наблюдать за лицами грешников. Ни у кого на лице не было радости, наоборот, отчаяние. Потом я понял, почему. Норму выработки увеличили на десять процентов. Старожилы знают, что всякий раз война приводит к увеличению сроков. Утешает одно: здесь нет ни одного человека, отсидевшего больше двух лет. Говорят, что их переводят в другие места, где теплее. Представляю, что сейчас творится в лагере при руднике. Они и так уже на людей не похожи: какие-то ходячие мертвецы с потухшими лицами, одетые в невообразимые лохмотья. Каждый день хоронят погибших, замёрзших, умерших от голода. Когда по десять, а когда и больше человек. Пожалуй, если я выйду отсюда нужно найти моих рекомендателей и поблагодарить за отправку в монастырь, а не в лагерь. Давно бы уже лежал в мерзлоте и пытался бы её согреть.

Как ни странно, помимо увеличения норм выработки добавили и паёк. Не нам. Доходягам. Явно в Управлении Наказаний не дураки сидят, соображают, что для увеличения выработки нужно зэков кормить получше, а то лом не смогут шевелить. В моей штольне работают в основном британцы. Они, после объявления войны стали пахать как проклятые. Понятно почему — с янки у них старые счёты, ещё со времён Бостонского чаепития. А уж после того, как американцы их бросили во время вторжения Союза… Я ору диким голосом, гулко отдающимся под сводами штрека:

— Смирно! Прекратить работу!

Тупой лязг стихает, все вытягиваются и всматриваются в глубину, откуда приближается высокое начальство в лице отца-настоятеля и охраны. Отец Паисий приказывает построить зэков. Торопливо выстраиваю их в шеренгу. На лицах ожидание и …радость. От нечаянной передышки. Монахи поддерживают святого отца, помогая ему подняться на перевёрнутую тачку.

— Грешники! Обращаюсь к вам с указом Верховного Совета Нового Союза! Слушайте внимательно. Объявляется набор добровольцев для службы в колониальных и вспомогательных частях Союза на второстепенных военных театрах в Азии, Африке, Китае. Изъявившие желание обязаны принести присягу на верность. Проявившим себя даруется гражданство Союза третьей ступени. Принявшим православие — второй. Добровольцы — шаг вперёд!

Тишина. Делаю шаг и оказываюсь в одиночестве. Меня жгут десятки глаз. Отец Паисий внимательно смотрит на меня.

— Грешник?

— Так точно, Отче. Грешник 001824. Фриц Штейнбаум.

— Специальность?

— Пилот-истребитель. RAF. Флаинг-капитан. Бывший…

— Давно отмаливаешь?

— Семь месяцев.

— Хорошо, грешник. Становись слева. Кто ещё?

Вижу в рядах шевеление. Выходит ещё один, пятеро, семеро. Всё…

На следующее утро нас сажают в автобусы и везут в Романов-на-Мурмане. Почти тысячу человек. Дорога въётся вдоль залива, усеянного огнями десятков судов. Настоящий город на воде. Проезжаем Колу, поднимаемся на гору и спускаемся в саму северную столицу. Всюду огни фонарей, публика, женщины. Женщины! Бывшие заключённые прилипли к окнам и с жадностью всматриваются в окружающую их панораму. Немудрено! Столько времени ничего кроме сопок и шахт. Тем временем автобусы останавливаются и всех выгоняют наружу и сразу ведут в длинное каменное строение. Боже! Это БАНЯ! Ликующий вопль взвивается к усеянному звёздами небу. Настоящая, тёплая баня!.. После помывки всем выдают новенькое обмундирование и нас берут в оборот «покупатели». Быстро формируются команды по родам войск: моряков, танкистов, пехотинцев, сапёров. Затем уже внутри команд новая делёжка по специальностям. В конце концов опять остаюсь один. Единственный пилот из всех. Старший распределителя чешет затылок и ведёт меня к командующему пересылкой. Тот связывается с кем-то повыше чином, выслушивает ответ и машет рукой. Меня уводят в казарму и поселяют в отдельной каморке, впрочем, превышающей значительно по размерам мою келью в монастыре. Ночью просыпаюсь от шума — это начинается погрузка. Уже утром остаюсь в пустом здании. Завтрак. На удивление сытный и вкусный. После него меня вызывает комендант.

— Фриц Штейнбаум?

— «Tak tochno»!

— Получено указание направить вас в Москву первым же самолётом. По прибытии отправитесь по адресу, указанному на пакете. Вам всё ясно?

— «Tak tochno»!

— Отлично. Ваш самолёт вечером в девятнадцать часов. Отправление — отсюда, в семнадцать. Вас довезут.

Затем неожиданно другим тоном добавляет:

— Чем здесь болтаться, не хотите сходить в город? Сегодня — праздник.

От неожиданности я теряю дар речи. Капитан улыбается, затем лезет в стол и достаёт оттуда пачку документов и подаёт мне.

— Распишитесь здесь. Затем идите на склад, комната 37, получите новую форму и можете быть свободны до 16.00.

Машинально подписываю ведомость, беру документы и выхожу, отдав честь. Чувствую его весёлый взгляд на своей спине… Проглядываю бумаги. Удостоверение личности: звание — прапорщик. Имя — Фриц Штейнбаум. Увольнительная в город Романов-на-Мурмане. Деньги. Немного, пять рублей. Но, думаю, этого хватит. Хотя, кто знает, какие здесь цены?..

У каптенармуса получаю новенькую офицерскую форму и всё, что положено. Переодеваюсь в пустой казарме и поправив шапку и ремни выхожу на улицу. Часовой у ворот отдаёт честь. Отмахиваю ему в ответ, потом спохватываюсь, что в русской армии честь отдают по-другому и козыряю, как положено. Полной грудью вдыхаю свежий морозный воздух. Он настолько чист, что просто невероятно! Снег вкусно хрустит под подошвами новеньких блестящих сапог. Спускаюсь по лестнице к проспекту и оказываюсь в гуще народа. Все куда-то спешат. На лицах улыбки, богатая одежда, все счастливы. А нам говорил, что здесь все рабы. Массовое угнетение и тому подобное. Внезапно слышу полузабытую уже польскую речь и оборачиваюсь: стайка молодых девчонок с аппетитом уплетает мороженое на остановке, ожидая автобуса. Невольно сглатываю слюну и меня одновременно пробирает озноб: мороженное в такой холод? Подходит громадный «bus» красного цвета и все с шутками и возгласами спешат внутрь. Следую их примеру. Юноша лет тринадцати вскакивает и уступает мне место. Ну уж не настолько я стар, чтобы сидеть. Отказываюсь. Он огорчён. Ладно. Успокаиваю его жестом. Вообще, стараюсь молчать, чтобы не выдавать себя акцентом. По-русски хоть и научили меня говорить, но ещё очень плохо. О! Все выходят!

Мы оказываемся в небольшой, но приятной долине. Везде большие плакаты и транспаранты с одной надписью: «Добро пожаловать на Праздник Севера!» Мурманчане веселятся. Всюду установлены лотки с различными товарами. Снуют разносчики с горячей пищей. Слышны голоса зазывал. С удивлением обнаруживаю, что пять рублей, оказывается, очень большие деньги! Чашка настоящего кофе, которого я не пил уже почти два года — семь копеек. Булка хлеба — шестнадцать. Здоровенная порция шашлыка, как у них называется жаренное на вертеле маринованное мясо — сорок копеек. А порция! С трудом одолел… Меня все поздравляют с праздником, вокруг улыбающиеся довольные лица. На сцене выступают артисты, правда, я не всегда их понимаю, но мне начинает нравится. В толпе слышна разная речь: русская, итальянская. Германская. На слух узнаю польскую и даже испанскую. О! Французская, а это явно или шведы, или норвежцы. Высоченные голубоглазые викинги. Ух ты! Гонки на оленях! Лыжники! Вот это праздник! Много молодёжи противоположного пола и военных. В основном моряков, но и сухопутных хватает… Меня трогают за плечо, поворачиваюсь, патруль! Просят предъявить документы. Достаю удостоверение и увольнительную. Старший патруля тщательно проверяет, затем возвращает, и отдав честь, уходит вместе с солдатом и моряком. В это время на дальнем конце долины оживление: зажигают здоровенное чучело. Начинаю соображать, что это некий символ. У случайной девушки интересуюсь, что это значит. В ответ Малгожата Вишневска успевает представиться, поинтересоваться, женат ли такой красивый молодой офицер, рассказать о том, что она работает здесь по найму вместе с подругами и им очень хорошо платят, и только потом объясняет, что это сжигают Зиму, символизируя появление солнышка и приближение весны. Здорово! И красиво! Мне — нравится! Быстрее интересуюсь временем и начинаю соображать, как мне добраться до моей пересылки, благо, уже пора. Вижу стоянку такси и беру машину. Меня уже ждут…

Громадный «Сикорский» забит до отказа. Винты бешено молотят воздух за квадратными иллюминаторами салона, но внутри тихо. Я начинаю новую жизнь. И похоже, что она мне понравится. Если уцелею.

Загрузка...