Мы всякую жалость оставим в бою…

Оберст-лейтенант Макс Шрамм. Окрестности Дюнкерка

Нас привезли сюда на экскурсию. Полюбоваться на картину полного разгрома. Что и говорить, посмотреть было на что… Груды разбитой техники, обломки машин, танков, броневиков. Горы снаряжения, остатки укреплений… неделю здесь работала наша эскадра, не давая «лайми» эвакуировать прижатые к берегу войска на Остров. Вся бухта забита затонувшими судами разной степени сохранности. В основном — мнимой. Исковерканные скрученные мачты, разорванные на лоскуты надстройки, кроваво-красные обгоревшие борта, едва-едва заметные из воды. Множество воронок всех размеров. Песок засыпан осколками бомб и снарядов толстым слоем. Кое-где его совсем не видно. Из более чем четырёхсот тысяч, пробившихся и пробравшихся в порт взято в плен не более десяти тысяч. Остальные уничтожены. Двое суток крохотный пятачок суши, простреливаемый насквозь обычным артиллерийским снарядам среднего калибра, подвергался усиленной обработке из всего, что могло стрелять. Самоходки, танки, пушки стояли плотными рядами и стреляли, стреляли, стреляли… Семь долгих дней и ночей без малейшего перерыва поочерёдно останавливаясь только для того, чтобы остыли стволы. Сверху висела авиация. Плотными волнами находя на цель и опустошающая свои фезюляжи над Проливом и пляжем. Уходили бомбардировщики — появлялись штурмовики и истребители. Вспыхивали яростные схватки между англичанами, пытающимися прикрыть избиваемые войска истребителями и нашими пилотами. Иногда сотни рычащих, плюющихся огнём машин повисали в воздухе, время от времени перечёркнутом дымными хвостами тех, кому не повезло. Кто оказался слабее противника, хуже обучен, имел меньше опыта, или просто у него был несчастливый день… Вот и сейчас я вижу торчащее из воды оперение «Харрикейна». К берегу прибивает раздутый труп «пуалю», объеденный рыбами, а я вспоминаю… Сверху котёл выглядел страшнее, чем та высота под Баин-Цаганом. Настоящий вулкан. Беспрерывные вспышки разрывов, клубящийся дым от горящей техники и человеческих тел… Здесь мертвецы лежали грудами, холмами. Вспомнилась картина русского художника Верещагина, «Апофеоз войны»… Очень напоминает… Интересно, чтобы он написал увидев ЭТО… Подхожу к чему-то непонятному и с трудом угадываю в перекрученной груде лома остатки танка… Марку определить просто невозможно. Принадлежность — тоже. Так, остатки траков, куски броневых листов, угадываю, кажется, вроде перекрученный всесокрушающей силой тротила блок цилиндров двигателя. Кому не повезло? Презрительно сплёвываю и отворачиваюсь. Ярко светит солнце. Белоснежные облака на горизонте. Кричат как ни в чем бывало вездесущие белые чайки. Они с трудом держаться в воздухе, явственно видны набитые животы. Да, поживы им хватает… вся бухта забита мёртвыми, которых извлекают из воды команды пленных… Жалкое зрелище представляют из себя эти галльские унтерменшен. Я не видел более наглядного подтверждения их расовой неполноценности чем эти существа. Вот, вспыхнула драка, наверное опять нашли что-то съедобное… Свиньи! Становиться противно, но в то же время гордость переполняет моё сердце, гордость за всесокрушающую мощь наших Вооружённых Сил! Кто ещё осмелиться противостоять нам? Никто! Франция повержена, Европа у наших ног. Скандинавия принадлежит нам. Остались англичане и американцы. Добиваем японцев. Через три дня мы начинаем массовые бомбёжки Островов. Вряд ли они выдержат такое долго. Флот блокирует все подходы к метрополии, в воздухе беспрерывно висят самолёты противолодочной авиации. Никто и ничто не должно вырваться оттуда. Тысячи самолётов начнут наносить удары в самое сердце врага. Десятки тысяч тонн бомб превратят в щебень их города, фабрики и заводы, сожгут их поля и фермы. Пощады не будет. Не дождутся… Бросаю взгляд на часы — пора идти. Завтра мы должны быть в Париже. Пройдём парадом по Елисейским Полям, мимо Эйфелевой башни. Мы обещали вернуться в Испании, мы держим своё слово. Вновь загрохочут каблуки по мостовым, вновь забьют литавры, вновь прозвучит грозное: Ein, zwei, drei, Heil! И пусть весь мир знает: МЫ ИДЁМ!