Мы вращаем Землю! Остановившие Зло

ГЛАВА ПЯТАЯ. В СТЕПЯХ ПРИДОНЬЯ

Речка Сухая Верейка своему названию не соответствовала: ее поросшие камышом берега были заболочены. Когда-то здесь в изобилии водилась всякая водоплавающая птица и прочая живность, но война спугнула птиц с насиженных мест — они улетели, предоставив людям играть на берегах Сухой Верейки в смертельную игру под названием «война». И люди играли, перекатывая по болоту полуторатонные орудия, перебрасываемые с одного танкоопасного направления на другое.

Дементьев навидался всякого, но июльские бои на Дону запомнились ему как самые ожесточенные за все четыре года войны. Армейская группа «Вейхс» упорно рвалась к Дону, стремясь переправиться на его левый берег, а противостоявшие ей советские войска не только оборонялись, но и пытались перейти в контрнаступление. В результате все свелось к взаимному перемалыванию сил: противники схлестывались, усеивая степь трупами солдат и остовами сгоревших танков, отходили, получали пополнение и снова сходились. Катуков, мастер танковых засад, наносил наступающим немцам серьезные потери, но появлялись «Ю-87» — «лаптежники», как их называли за обтекатели неубирающихся шасси, — и сравнивали счет. Немецкая авиация буквально ходила по головам, стаи «мессершмиттов» и «юнкерсов» непрерывно висели в воздухе и сводили на нет любой успех наших танкистов, а «сталинские соколы» появлялись в небе редко и в небольшом числе. Катуков теребил всех, кого мог, требуя прикрытие с воздуха, однако его 1-й танковый корпус не получал больше десятка истребителей, которых никак не хватало для надежного «зонтика».

И обильно лилась в донских степях русская кровь…

Над полем стлался дым — там горели шесть немецких танков, но из-за холмов ползли и ползли новые, и мелькали за танками горбатые от заплечных ранцев фигуры немецких автоматчиков.

На переправе через Сухую Верейку мотострелковая бригада 1-го корпуса Катукова угодила под массированный авианалет и понесла большие потери, а танки попали на мины — правый берег реки представлял собой сплошное минное поле. Немцев потеснить удалось, но они быстро оправились и контратаковали, стараясь загнать русских в реку. Подтянувшийся артдивизион с ходу вступил в бой: немцев надо было сдержать до подхода танков второго эшелона.

Немцы шли и шли. Горели земля и небо, густые облака пыли, поднятой разрывами снарядов и мин, заволакивали все вокруг. Батарея Дементьева стреляла, не считая снарядов — их щедро подкидывали артиллеристам танкисты, чьи машины вышли из строя, не успев расстрелять запасные боекомплекты. Пространство и время, перевитые грохотом орудий и лязгом стали, слились перед глазами Павла в сплошную огненную карусель. Временами ему казалось — все, конец, раскаленные докрасна стволы пушек вот-вот начнут разваливаться на куски, а его усталые батарейцы, едва успевавшие в короткие минуты затишья запить ржавый сухарь глотком теплой воды из фляги, без сил лягут на землю. И поэтому он даже не сразу поверил своим ушам, услышав позади огневой позиции батареи рычание танковых моторов.

«Наши, — с облегчением подумал лейтенант. — Наши! Ну, гады, теперь держитесь!».

Однако радость была преждевременной — не успели подоспевшие танки развернуться в боевой порядок, как откуда-то с визгом понеслись немецкие снаряды. Вспыхнула одна «тридцатьчетверка», другая, третья — танковая атака захлебывалась. «Откуда они бьют? — лихорадочно соображал комбат, шаря биноклем по затянутому дымом полю. — Где, где притаились эти противотанковые «змеи»? Ни лесочка, ни кусточка — голая степь кругом. Но ведь бьют, сволочи, да еще как метко…».

Он попытался связаться с выдвинутым вперед наблюдательным пунктом батареи — может, они что-нибудь видят? — но полевой телефон молчал: как всегда, связь оборвалась в самый неподходящий момент.

— Селиванов! — крикнул он, найдя глазами сержанта-связиста.

— Есть, товарищ лейтенант!

— Дуй на эн-пэ, проверь линию. Связь, сержант, связь! Видишь, что творится? — он показал на горящие танки. — Давай связь!

Связист, пригибаясь и поминутно приникая к земле, бросился выполнять приказание и пропал. Минуты тянулись, летели немецкие снаряды, загорелся четвертый танк, а связи все не было. Наконец Селиванов вернулся и, пряча бегающие глаза, доложил, что заблудился и не смог добраться до наблюдательного пункта.

И тут Павел не выдержал — прорвалось многочасовое напряжение. Он развернулся, молча врезал Селиванову в ухо и выдохнул яростно:

— Иди снова! И если не будет связи, лучше не возвращайся!

Сержант исчез, будто сдутый ветром, а у огневой позиции батареи резко затормозил, лязгнув траками, легкий танк «Т-60».

— Браток, — прохрипел высунувшийся из люка капитан-танкист, — сделай что-нибудь! Комбриг по радио орет «Наступайте!», а как? Горим, как шкварки! Заткни ты эту батарею, Христом-богом прошу!

«Где бы я сам поставил орудия? — прикидывал Павел, снова и снова вглядываясь в степь. — А вон там, возле вон тех бугорков, похожих на бородавки. Танки попали под огонь в лощине, а оттуда она видна как на ладони». И вдруг он отчетливо ощутил себя немецким офицером в мышиного цвета мундире, стоящим возле своих орудий там, между холмов-прыщей, и подающим лающие команды своим артиллеристам. Теперь комбат не сомневался: вражеская батарея именно там, где он и предполагал.

И уже через пару минут, внимательно присмотревшись, лейтенант увидел между этих проклятых бугорков приземистый силуэт немецкой противотанковой пушки, сливавшийся с выгоревшей степью.

— По батарее, фугасным, буссоль… уровень… прицел… трубка… веер параллельный, батарея, залпом, один снаряд, огонь!

Они проутюжили бугры беглым огнем так, что там не осталось ничего живого. Во всяком случае, немецкая батарея заткнулась и больше не подавала признаков жизни.

А через несколько дней, во время краткого перерыва между боями, к Павлу подошел Богатырев и сказал негромко, отозвав Дементьева в сторонку:

— Дело у меня к тебе, командир. Вот, почитай, — с этими словами наводчик протянул комбату небольшой листок помятой бумаги.

Бумажный клочок оказался докладной запиской на имя старшего лейтенанта Рябкова, офицера фронтовой контрразведки, подписанной «Черным». И в записке сообщалось, что командир второй батареи 461-го артиллерийского дивизиона лейтенант Павел Дементьев применяет рукоприкладство по отношению к своим солдатам, что является недопустимым для советского офицера.

— Откуда это у тебя? Кто этот «Черный»? Знакомый почерк…

— Селиванов. Он вчера ровик копал для телефонного аппарата; я подошел, попросил закурить. А он мне и говорит: «Возьми в моей шинели, там у меня кисет, вон она, шинель». Я полез в карман за кисетом, а оттуда и выпади это сочинение. Так что остерегись, комбат. Сам знаешь, как у нас судьбы ломают: был человек — и нет его.

Это Павел знал, как знал и то, что особисты не столько ловят немецких шпионов, сколько выискивают крамолу среди своих. И вот этого он понять не мог. Дементьев считал, что если хочешь проверить человека, то дай ему винтовку, посади в окоп и посмотри, как он будет себя вести, когда на него пойдут танки. А дознаваться, что мать рядового Иванова в империалистическую войну была медсестрой, выхаживала в госпитале раненых офицеров, ставших потом белогвардейцами, и тем самым обвиноватила перед Советской властью весь свой род до седьмого колена — это бред. И поэтому Павел предпочитал не пересекаться с особистами: у него своя работа, у них — своя. Однако на сей раз он пошел к Рябкову и отдал ему «сочинение», коротко пояснив, как было дело, и предоставив контрразведчику самому разбираться со своим незадачливым «сотрудником».

Внешне Дементьев своего отношения к Селиванову не изменил, но про себя решил, что пристрелит его на месте, если тот еще хоть раз не выполнит боевой приказ. И связист это словно почувствовал, и старался не попадаться комбату на глаза.

Перерывы между боями были коротки, но все-таки они были. Мотострелки отдыхали в селах Каменка, Большая Верейка, Муравьевка, Озерки — отсыпались, мылись, брились, стирали белье. К постирушкам подключались местные женщины; они приносили нехитрую домашнюю снедь, и тогда батарея напоминала цыганский табор.

И была шалая любовь — девушки дарили ее батарейцам, истосковавшимся по женской ласке. Бархатными ночами брачным ложем невенчанных свадеб служила душистая степная трава, и пели соловьи, и светила луна, и шептали девичьи губы горячечное «Люблю…». Но стояла в изголовье бледная тень, и щерила в ухмылке гнилые зубы, и поигрывала смертной косой. Знал воин, что завтра любая из тысяч пуль, свистевших над донскими степями, может найти его сердце; и знала девушка, что черная капля бомбы, выпавшая из брюха железной птицы с крестами на крыльях, не сегодня-завтра может проломить крышу хаты и похоронить под горящими обломками стен женщину, созданную любить и продолжать жизнь. И знание это разбавляло терпкой горечью сладость поцелуев.

Поутру уходили воины навстречу Зверю, а через положенный срок в селах, которые они сумели защитить и сберечь, рождались дети. И матери умудрялись поднять и вырастить этих детей — и в лихую военную годину, и в послевоенное голодное время. И подрастали сыновья, и перерастали своих отцов, навек оставшихся двадцатилетними.

А Павел заметил странную вещь: никто из его бойцов, жарким летом сорок второго года испивших в этих местах любовный напиток, не пережил года сорок третьего. Неужто чуяло женское сердце-вещун, над кем из солдат уже нависла тень смерти, и подсказывало степным ворожеям, кому подарить любовь, чтобы не переломилась малая веточка могучего дерева русского рода-племени, а продолжилась, выбросив новый побег? И лейтенант всерьез порадовался, что колдовская эта любовь обошла его стороной.

У села Чуриково артдивизион попал под жесточайшую бомбежку, и была она самой страшной из всех пережитых Павлом и до, и после. Походная колонна грузовиков и танков 89-й бригады переправилась через реку и шла на подмогу наступающим частям корпуса, когда небо над ней подернулось черной сыпью немецких самолетов. Их было не меньше полусотни, и десяток тридцатисемимиллиметровых зениток не мог остановить эту армаду.

Самолеты пикировали почти вертикально, с душераздирающим воем включенных сирен — «труб Иерихона», — и шасси «юнкерсов» напоминали хищные когти, готовые рвать людей на части. Танки расползались в разные стороны, солдаты горохом сыпались из машин, ища хоть какого-нибудь укрытия. «Поганое это дело — попасть под бомбежку в голой степи, — припомнились Дементьеву слова Мироненко, начальника штаба дивизиона. — Торчишь, как вошь на блюде, и ждешь, пока тебя сверху не прижмут к ногтю».

Бомбы падали. Земля стонала и содрогалась, словно беспощадно избиваемое живое существо. Памятуя старое правило «в одно и то же место снаряд дважды не попадает», Павел и комиссар батареи Александр Федоров укрылись в свежей воронке, еще истекавшей дымом, и время от времени высовывались оттуда посмотреть: кончилась вся эта свистопляска или еще нет? И прямо на глазах у комбата бомба попала в танк, тщетно пытавшийся спрятать от крестатых воющих коршунов свое бронированное, но такое уязвимое для воздушного врага тело.

Танк лопнул, как яйцо под ударом молотка, и взорвался. Из дымно-огненного клубка, вспухшего на месте машины, вылетел каток и взвился высоко в небо, словно фантастический летательный аппарат. Достигнув верхней точки своей траектории, каток замедлился, а затем со свистом устремился вниз. И Павел вдруг отчетливо увидел направление его падения — слабо светящуюся нить-дорожку, еще не проложенный воздушный туннель, упиравшийся в воронку, где прятались они с политруком. И не только в воронку, а именно в тот ее склон, на котором они лежали. И лейтенант — почти неосознанно, подчиняясь внутреннему импульсу, — схватил Федорова за плечо, перебросился вместе с ним к противоположному краю воронки и прижался к горячей земле, еще выдыхавшей жар недавнего взрыва.

В следующую секунду каток врезался туда, где они только что лежали, и вонзился в землю почти целиком, словно марсианский цилиндр из книги английского писателя Уэллса, которую Павел читал, учась в школе.

— Повезло нам с тобой, Паша, — политрук вымученно улыбнулся, стряхивая песок с гимнастерки. — А ведь чуть не отдали богу душу…

— Раз повезло, — отозвался Павел, поправляя фуражку, — значит, еще повоюем, Саша.

Тем временем налет кончился, офицеры вылезли из воронки, и Дементьев увидел, что очень многим повезло куда меньше — по всему полю, разматывая шлейфы черного дыма, горели танки и автомашины, и лежали среди бомбовых воронок изувеченные трупы наших солдат. А неподалеку, прислонившись к перевернутой взрывом зенитке, сидел на земле раненый командир зенитного дивизиона, плакал и ругался черными словами от злости и бессилия…

Дивизион понес большие потери — первая батарея потеряла два орудия, разбитых прямыми попаданиями, погиб комбат-один Хацкевич, досталось и третьей батарее Власенко. Второй батарее повезло — были раненые, но погиб только один человек: наводчик Богатырев, всего лишь один день не доживший до «искупления вины перед Родиной» и получения звания младшего лейтенанта, присвоенного ему по ходатайству Дементьева «за мужество и отвагу, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками». Погибших похоронили в братской могиле; туда же бережно опустили голову Богатырева — это было все, что от него осталось.

Заминка у села Чуриково и понесенные там потери привели к тому, что наступление корпуса сначала замедлилось, а потом и вовсе остановилось. Немцы подтянули свежие силы и перешли в контрнаступление, тесня мотострелковую бригаду к Сухой Верейке.

Павел потерял счет отбитым атакам, подожженным танкам и выкошенным цепям автоматчиков. Батарея то и дело меняла огневые позиции, расчеты изнемогали от жары и усталости, а немцы все лезли и лезли. Даже без бинокля Павел отчетливо видел их пьяные лица и перекошенные рты — перед атакой солдаты вермахта до ноздрей накачивались шнапсом. В окопах мотострелков то и дело вспыхивали ожесточенные рукопашные схватки, в которых шло в ход все, вплоть до ножей и зубов. Рабы Зверя были хорошими воинами, они умели драться, и победа над ними давалась нелегко.

Бригада медленно отступала. Отступала, цепляясь за каждую ложбинку, за каждый бугорок, но все-таки отступала, выгибаясь под железным натиском завоевателей, — у любой силы сопротивления есть свой предел. А перед нашим передним краем, за холмами, уже сжимался бронированный кулак — немцы готовили решающий удар, который должен был стать последним.

Цепи наступавших немцев в очередной раз залегли. Дементьев с наблюдательного пункта прикинул расстояние, разделявшее залегших немецких автоматчиков и его батарею, и понял, что надо снова переносить огневую — между артиллеристами и пехотой противника нашей пехоты уже не было, а дивизионное орудие «ЗИС-3» — не самый лучший инструмент для рукопашной.

И тут сзади к высотке, на которой располагался наблюдательный пункт, подлетели грузовики с рядами наклонных рельсов, установленных вместо кузова. И Дементьев узнал в них «РС» — «катюши», о которых он много слышал, но еще ни разу не видел «живьем», в действии. «Катюши» быстро, четко и слаженно развернулись и всем дивизионом дали залп по холмам, где стягивались, готовясь к сокрушительной атаке, немецкие танки и пехота.

Около сотни огненных стрел с ноющим ревом сорвались с направляющих и вонзились в холмы. Над холмами встала стена разрывов, слившаяся в сплошное бурое облако. Облако росло, набухало, и вдруг приняло очертания громадного зверя — дракона, вставшего на дыбы. Дракон выгибал шею, разевал пасть и, наверно, рычал, но его рычания не было слышно из-за непрерывного грохота рвущихся реактивных мин. Огненные стрелы вонзались и вонзались в грудь Зверя, вонзались одна за другой, били и рвали его, и дракон не выдержал — дрогнул и расползся, вновь превратившись в бесформенное коричневое облако, поджариваемое снизу высокими языками пламени.

А затем лейтенант услышал слитный гул десятков танковых двигателей — шли наши танки. Катуков внимательно следил за ходом сражения, сумел переломить битву внезапным ударом «РС» и теперь ввел в действие свой танковый резерв, развивая успех.

Противник отступил так поспешно, что его отступление скорее напоминало бегство. А Дементьев побывал там, куда пришелся удар «катюш», и не мог сдержать мстительной радости при виде спекшейся почерневшей земли, усеянной скелетами сгоревших немецких танков и обугленными трупами не наших — теперь уже не наших — солдат. «Это вам сдача за Чуриково, — думал лейтенант, осматривая следы побоища. — Эх, вот всегда бы так…».

Он еще не знал, что в скором будущем у него самого будут в руках огненные стрелы «РС», и что он сам будет метать их в грудь Коричневому Дракону, приползшему на русскую землю, — метать до тех пор, пока этот кровожадный Зверь не сдохнет в своем собственном логове.

В августе сорок второго года войска Воронежского фронта, еще толком не умевшие наступать и наносить танковые удары кулаком, а не растопыренными пальцами, перешли к обороне. Выдохлись и остановились и немцы: лучшие силы вермахта были брошены на юг — на Сталинград. Потрепанный корпус Катукова был выведен в резерв Ставки, а лейтенант Дементьев за бои в Придонье получил свою первую награду — медаль «За боевые заслуги» — и звание старшего лейтенанта. Вообще-то, как чуть виновато сообщил ему Мироненко, его представляли к ордену Красной Звезды, но где-то кто-то что-то перепутал. К путанице этой Павел отнесся философски — не впервой.

— Война, я так думаю, не скоро кончится, — сказал он начальнику штаба, — так что орден я еще заработаю, и не один. — И, чуть подумав, добавил: — Если, конечно, жив буду.