Мы вращаем Землю! Остановившие Зло

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. НА ЗЕМЛЕ ПОЛЬСКОЙ

На этот раз дивизион расположился в большом лесу вдали от поселений. Солдаты сноровисто и привычно соорудили просторные землянки, рассредоточили и укрыли технику. Артиллеристы готовились к новым боям и отдыхали. Отдыхали основательно: по вечерам крутили кинофильмы, нередкими были и выступления фронтовых концертных бригад. Ко всему прочему, командование организовало что-то вроде выставки вооружений, где были представлены новейшие образцы военной техники, поступавшей в войска. Сам факт этой выставки говорил о многом: если есть возможность использовать танки, которые в сорок первом и сорок втором годах распределялись по фронтам чуть ли не поштучно, в качестве экспонатов (пусть даже временно), значит, времена изменились, и победа уже не за горами. На выставку приглашались офицеры вплоть до комбатов и их заместителей, а также летчики соседней воздушной армии, тоже находившейся в резерве Ставки.

Дементьев с интересом разглядывал тяжелые танки прорыва «ИС-2», вооруженные мощной 122-миллиметровой пушкой и имеющие противоснарядное бронирование, и новые «тридцатьчетверки» с 85-миллиметровым орудием.

— «Т-34-85», — пояснил офицер-танкист, исполнявший роль гида при бронированном экспонате, — может служить и транспортером пехоты. Сажаем на броню автоматчиков, и вперед. Видите поручни? Это чтобы держаться.

Как артиллериста, Павла впечатлили самоходки «ИСУ-152». «Да, могучая машина, — подумал он, — гаубица на гусеницах».

— «Зверобой», — сказал «хозяин» этого «предмета экспозиции», похлопав стальное чудовище по скошенному лбу. — Скорость стрельбы из-за раздельного заряжания невелика, но попадания снаряда весом в пятьдесят кило никакой «тигр» не переживет.

Особняком стояли «катюши» гиленковского дивизиона, вызвавшие особый интерес. Однако Дементьеву они были уже не в диковинку, и он предпочел пообщаться с другом Юрием, с которым давно не виделся. Он разговаривали, а тем временем начался коронный номер программы: Катуков, как гостеприимный хозяин, решил удивить гостей «выставки» боевыми стрельбами из всех «экспонатов».

Пока стреляли орудия, минометы и танки, все шло как по маслу: мишени эффектно разлетались на куски и красиво горели, а летчики восторгались. Наконец, дело дошло до «катюш», и Катуков приказал командиру 79-го гвардейского минометного полка полковнику Бондаренко стрелять прямой наводкой. Услышав это, Гиленков переменился в лице:

— Что сейчас будет… — прошептал он на ухо Павлу. — Пошли-ка отсюда подальше.

— Разъясни, — потребовал Дементьев.

— Эллипс рассеивания, — тихо сказал Юрий. — «Эрэсы» при стрельбе гуляют. У «бэ-эм» огромный разброс снарядов, особенно при стрельбе на малой дистанции. При ведении огня прямой наводкой снаряды начинают рваться буквально в ста метрах от пусковой — эллипс рассеивания идет параллельно плоскости стрельбы. Лучшая кучность на дистанции пять-шесть километров, там эллипс рассеивания приближается к кругу, а на дистанции семь-восемь километров снаряды ложатся эллипсом перпендикулярно плоскости стрельбы. Понял?

— В общих чертах.

— Сейчас увидишь в деталях, — пообещал Гиленков. — Одного не пойму: неужели Бондаренко не знает таких простых вещей? Или он никогда не был на огневых позициях и сваливал всю свою работу на подчиненных?

Тем временем Катуков что-то рассказывал окружавшим его высоким летным чинам. Что именно, Павел не слышал по причине довольно большого расстояния, однако, судя по экспрессивной жестикуляции командарма, речь шла о потрясающей эффективности «РС», и гости, естественно, с нетерпением ожидали зримого подтверждения слов хозяина. Наконец, Катуков величественно кивнул Бондаренко, и тот махнул офицеру, сидевшему в кабине боевой машины и державшему руку на замыкателе.

Все шестнадцать реактивных мин одна за другой сорвались с направляющих, подняв за машиной тучу дыма и пыли, и тут же, в той же последовательности, начали рваться неподалеку, причем пара снарядов легла всего метрах в ста пятидесяти от толпы зрителей. В воздухе противно заныли осколки. Гиленков с Дементьевым проворно залегли, рассудив, что продолжение шумного спектакля под названием «Показательная стрельба «катюши» прямой наводкой» безопаснее смотреть из партера, пребывая в положении «лежа». Ошарашенные экскурсанты незамедлительно последовали их примеру. Катуков, лежа на земле, надсадно кричал «Бондаренко, хватит, убедил!», для вящей доходчивости щедро сдабривая свою лаконичную речь непечатными эпитетами. Толстяк полковник стоял растерянный и бледный, наверняка уже прощаясь мысленно со своими тремя звездами на погонах.

К счастью, осколки никого не задели. Гости отделались легким испугом, и кто-то из них даже пошутил: мол, «катюши», оказывается, и по своим стреляют — они, мол, признают за «настоящих своих» только солдат и офицеров армии Катукова.

Павел не узнал, какие «серьги» раздал генерал всем «сестрам», замешанным в этом конфузе, но Юра, заприметив наметанным глазом побелевшие костяшки пальцев Катукова, сжимавшего палку, глубокомысленно изрек, имея в виду Бондаренко:

— Быть ему битым…

Впрочем, летчики не обиделись. Через несколько дней они пригласили танкистов к себе, и капитан Дементьев впервые увидели вблизи истребители, штурмовики и пикирующие бомбардировщики, которые он до этого видел только в небе, маленькими силуэтами. И среди советских машин стоял английский тяжелый бомбардировщик «ланкастер».

— Союзники подарили, — объяснили хозяева аэродрома. — Этот самолет выполнял челночный рейд, был поврежден немецкими зенитками, вот англичане нам его и оставили — не тащить же такую махину домой волоком, да еще через всю Европу и через линию фронта.

А Павел смотрел на громоздкую машину и испытывал странное чувство: неприязнь. Это был бомбардировщик союзников, тоже воевавших против Гитлера, и все же было в нем что-то угрожающее, как будто союзник этот мог в любой момент превратиться в противника.

Бронированные машины Катукова снова пошли вперед 13 июля 1944 года. Сжатая пружина вновь начала распрямляться, продавливая немецкую оборону. Коричневый Дракон неистовствовал — теперь уже Гитлер издал приказ о том, что солдаты вермахта защищают границы «Тысячелетнего Рейха», и потому отступление будет караться смертью. Германская группа армий «Северная Украина» опиралась на четыре укрепленные линии, из которой самой мощной была вторая — «Принц Евгений», с тремя, а кое-где даже с пятью рядами траншей, густо нафаршированных долговременными огневыми точками. Но русские клинки уверенно вспарывали чешую Зверя — Первая гвардейская танковая армия рвалась к Висле.

Восьмой механизированный корпус Дремова двинулся в наступление семнадцатого июля, а вскоре в судьбе капитана Дементьев произошел перелом, и событие это, совершенно незначительное по фронтовым масштабам, по накалу страстей могло соперничать с драмами Шекспира.

Бок о бок с артиллерийским дивизионом Власенко наступал 405-й дивизион «катюш» Гиленкова. На марше «эрэсники» попали под огонь немецкой дальнобойной артиллерии, а чуть позже Юрий потерял своего начальника штаба Георгия Сидоровича, подорвавшегося на мине. Гиленков немедленно доложил об этом Дремову и попросил назначить начальником штаба капитана Дементьева — помнил Юра свои слова, сказанные им Павлу под Калинином: «Я тебя к себе перетащу, ты так и знай!». Надо сказать, что дивизион «РС» был для Дремова основной ударной силой, «карманной артиллерией резерва», решающим козырем, который он использовал в самых сложных ситуациях. Без начальника штаба стрельба не велась, а комкор никак не мог позволить себе остаться без «катюш» гиленковского дивизиона в ходе наступления.

Генерал Дремов дал «добро», однако не удосужился сообщить об этом Липатенкову. Власенко, услышав, что у него забирают начштаба в самое горячее время, взвыл и кинулся в ноги к комбригу — спасай, отец-командир, меня тут без ножа режут! — и тот, не знавший о решении Дремова, поддержал своего комдива: коней на переправе не меняют. Приехавший за Дементьевым офицер уехал ни с чем.

Однако через два часа Липатенков влетел на «виллисе» в расположение артдивизиона и бросил Дементьеву, не вылезая из машины:

— Садись, едем к Дремову!

— Мне бы вещи собрать, товарищ полковник, и ординарца, — заикнулся было Павел, но комбриг на корню пресек его поползновения:

— Потом заберешь свое имущество, сейчас не до того. Нас ждут на командном пункте корпуса, Дремов там рвет и мечет.

По дороге полковник рассказал, как разворачивались события. Понимая, что Гиленков без начштаба как без рук, а он, Дремов, без Гиленкова останется без своего личного огневого резерва, грозный комкор тут же вызвал Липатенкова и обрушил на него громы и молнии.

— Из-за тебя он меня чуть палкой не отдубасил, — жаловался комбриг. — Сам знаешь, как он скор на расправу.

Павел знал. Еще весной, под Станиславом, когда наше наступление захлебывалось, Дремов от души отметелил Власенко за то, что дивизион замедлил движение вперед, ожидая, пока саперы проделают проходы в минных полях, и пока не пройдут танки. А сам Дементьев тогда избежал палочной экзекуции только потому, что шустро юркнул в штабной вездеход и завел мотор, демонстрируя готовность наступать и гнать немцев хоть до Берлина.

Дремов ждал их на КП корпуса, сильно напоминая предельно раздраженную пантеру.

— Долговязый какой, — пробурчал он, неласково глядя на Дементьева, — еще в кабину не влезет. Гиленков!

— Здесь, товарищ генерал!

— Забирай своего начальника штаба, и чтоб через час доложил, что мой резерв может стрелять в любую минуту!

Удалившись от начальства на безопасное расстояние, Юра крепко обнял друга.

— Ну, что я тебе говорил? — улыбнулся он, хлопнув Павла по плечу. — Вместе будем воевать, дружище!

…Это была настоящая фронтовая мужская дружба, а не та пошленькая голубоватая, что бледной поганкой проросла на сытом и гнилом болоте конца века двадцатого и начала века двадцать первого, когда слишком многие мужчины перестали быть мужчинами…

Через полчаса Дементьев уже осваивался на новом месте службы.

— Георгий Николаевич Прошкин, — сказал Гиленков, знакомя Павла с замполитом. — Он в курсе всех дел, так что поможет. А матчасть ты и сам освоишь не хуже знакомых тебе семидесятишестимиллиметровых — ты же у нас артиллерист! А я поехал обратно — Дремов привык, чтобы я все время был с ним рядом. Ну, бывай!

И тут же исчез, словно по волшебству.

— Пойдемте, капитан, — произнес комиссар, не слишком приветливо, как показалось Дементьеву, изучая нового начальника штаба, — познакомлю вас с личным составом.

Представив Дементьева бойцам, Прошкин произнес перед строем короткую речь:

— Мы должны в любой обстановке беречь наши боевые машины. Если какой-нибудь разгильдяй, это касается прежде всего водителей, загонит машину в яму или кювет, выведет ее из строя, я лично набью ему морду, и жалобы потом политотдел принимать не будет. Я понятно говорю?

«Будем считать, что политико-воспитательная работа проведена» — подумал Павел и отдал приказ начать движение: дивизиону надо было догонять ушедшую вперед бригаду.

Польша, куда Первая танковая вошла двадцатого июля, стала для Павла Дементьева первой настоящей заграницей. Многое казалось ему здесь необычным и непривычным: крепкие поселки (обязательно с каменными домами), солидные хозяйственные постройки для скота, амбары для зерна, навесы для разнообразной сельскохозяйственной техники. Глаз его поневоле задерживался на ухоженных огородах и садах, на причудливых беседках и верандах, густо увитых плющом и диким виноградом, на дорожках, заботливо и аккуратно посыпанных песком или каменной крошкой, на ладных кирпичных заборах с массивными железными воротами. И сам Павел, и другие офицеры сравнивали все это великолепие с тем, что они видели в родных деревнях, и часто сравнение это было явно не в пользу «страны победившего социализма».

«Наверно, — думал Дементьев, — точно так же смотрели на Европу русские офицеры армии Кутузова, будущие декабристы, гнавшие на запад войска Наполеона. Им, как и нам, тоже многое было в диковинку. Ничего, после войны наша жизнь обязательно станет лучше, а сейчас главное — добить врага».

Но если польский антураж и был привлекательнее украинского, то об обстановке в Польше этого сказать было нельзя: националистическая каша здесь была солонее и заварена куда круче. Армия Людова была союзницей советских войск, а отряды Армии Крайовой, поддерживавшие эмигрантское правительство Миколайчика, сидевшее в далеком Лондоне, воевали и против немцев, и против русских. И были еще «Народовы силы збройны», сильно напоминавшие махновцев или «зеленых», были «батальоны хлопски», и прятались по лесам разношерстные вооруженные группы без определенной политической ориентации — эти походили на средневековые шайки наемников, служивших мелкопоместным шляхтичам, что кичились властью над одним отдельно взятым уездом, а то и вовсе на самых обыкновенных разбойников. Их разоружали и отпускали на все четыре стороны, не зная, что с ними делать.

— Паршивый народец эти поляки, — злился Прошкин, — запросто могут продать, пойти на сделку с кем угодно. Сегодня с нами сотрудничают, а завтра будут стрелять нам в спину.

И Дементьев, хоть и был против деления народов на «паршивых» и «не паршивых», с ним соглашался: гитлеровцы сражались отчаянно, а тут еще приходится оглядываться, чтобы не получить пулю в спину от тех, кто еще вчера улыбался и приветствовал Красную Армию.

Давали о себя знать и оуновцы, отступившие в Польшу вместе с немцами. Но участь их в итоге оказалась незавидной: спасая от окружения свою Львовскую группировку, немцы бросили на убой украинскую дивизию СС «Галичина», подставив ее под удар наступавших советских войск. Дивизия эта была в полном смысле слова перемолота нашей артиллерией, авиацией и танками под Бродами, Белым Камнем, Бельзецем: из одиннадцати тысяч человек ее личного состава в живых осталось не более трех тысяч, по большей части взятых в плен.

…Наступление продолжалось. Двадцать второго июля восьмой гвардейский корпус вышел к реке Сан и начал ее форсирование, ломая ожесточенное сопротивление немцев.

Со своими новыми служебными обязанностями начальника штаба дивизиона «РС» Дементьев освоился быстро — с «катюшами» он был уже теоретически знаком, — но в первый же день его пребывания в новой должности все-таки произошел неприятный инцидент.

…Дивизион двигался походной колонной, догоняя танки, вырвавшиеся далеко вперед. Сплошной линии фронта впереди не было: немцы большими группами отходили на запад, и меньше всего Дементьеву хотелось нарваться на такой «блуждающий котел».

К вечеру добрались до небольшого леса и остановились, выслав вперед разведку. Подождав, двинулись дальше, но не пройдя и километра, услышали впереди пулеметные очереди и ружейную стрельбу.

— Капитан, — потребовал Прошкин, — разворачивай дивизион и давай залп. Немцы в лесу!

«Обстановка не ясна, — лихорадочно думал Дементьев. — Здесь недавно прошли наши танки, да и наша разведка противника не обнаружила. Нельзя палить в белый свет — а вдруг влепим по своим? Видел я, что остается после залпа гвардейских минометов».

— Не тяни, капитан, — настаивал комиссар, — а то это плохо кончится! Соображаешь, что будет, если немцы прорвутся к нашим машинам?

Сообразить было нетрудно, к тому же Павел знал, что немцы за уничтожение или захват «катюши» дают железный крест. Дементьев прекрасно понимал всю свалившуюся на него ответственность, и все-таки колебался. Связываться с Гиленковым было уже некогда — дорога каждая минута, — и Павел скрепя сердце согласился.

— Под вашу личную ответственность, товарищ майор, — сказал он, — вы здесь старший по званию. Но не всем дивизионом, а только одной машиной, этого хватит.

После залпа в лесу мигом все стихло, а через некоторое время оттуда стали выходить мотострелки родной бригады, прочесывавшие лес. Глядя на них, Дементьев испытал острое желание придушить на месте чересчур ретивого политрука и клял себя за мягкотелость. К счастью, реактивные мины легли в стороне — потерь среди пехотинцев не было. А вторым плюсом было то, что Прошкин никогда больше не вмешивался в распоряжения начальника штаба дивизиона, предпочитая не брать на себя чужую ответственность.

Разрушительная мощь «РС» была куда большей, чем у дивизионных пушек «ЗИС-3», и поэтому Павел всякий раз предельно тщательно готовил данные для стрельбы. А стрелять приходилось часто: Дремов то и дело пускал в ход свой излюбленный «резерв», сокрушая «катюшами» очередной крепкий орешек немецкой обороны. Методика было отлаженной: Гиленков неотлучно находился при штабе Дремова, куда стекалась вся свежая информация о положении дел в полосе наступления корпуса, и стоило только танкистам или мотострелкам где-то споткнуться, как Дремов тут же требовал от Юрия удара «РС». Гиленков связывался с Дементьевым, ставил задачу, сообщал координаты и характеристику цели, советовал, откуда лучше произвести залп и сколькими установками. Он же отслеживал и расположение наших частей и немедленно наносил его на карту во избежание удара по своим. Осторожность была совсем нелишней: стремительно наступавшая армия Катукова оставляла за собой «слоеный пирог», в котором наши части перемешались с отступавшими немецкими частями.

Все остальное делал Дементьев: отмечал на карте заданную цель, готовил исходные данные для стрельбы — буссоль, уровень, прицел, — и сообщал их командирам батарей. «БМ» уже стояли в готовности к выходу на позиции; их водители-виртуозы, в большинстве своем имевшие по два-три ордена, ждали только приказа, и как только Дементьев садился в свою легковую машину, вся колонна следовала за ним. По прибытии на место боевые расчеты и командиры батарей в считанные секунды наводили установки на цель, Дементьев по радио докладывал Гиленкову о готовности дивизиона к стрельбе, а тот, в свою очередь, докладывал Дремову. И только после этого следовала команда «Огонь!».

Залп дивизиона «катюш» — зрелище завораживающее. Каждый раз, следя за потоком огненных стрел, Павел испытывал щемящий восторг. Однако любоваться этим феерическим зрелищем было некогда: последние мины еще рвались у цели, а «БМ» уже срывались с места и на полном газу уносились прочь. Немецкая авиация не зевала, а засечь «РС» было проще простого по густому шлейфу дыма и пыли, поднятому реактивными струями на месте пуска.

Результаты стрельбы узнавали уже «на бегу» — от Гиленкова. Иногда он благодарил, иногда просто давал оценку, а иногда шутил — мол, фрицы сыграли отходную, а кто остался жив, смазали пятки.

Вся эта процедура скоро стала для Дементьева привычной, почти рутинной, и поэтому он насторожился, когда однажды, поставив задачу, Юрий вскоре снова вышел на связь и спросил у него, правильно ли Павел все рассчитал. До сих пор у Гиленкова не было повода сомневаться в компетентности друга, и Дементьев удивился, хотя и не придал этому особого значения — мало ли что могло случиться на КП у непредсказуемого Дремова.

Но когда Гиленков через какое-то время догнал дивизион на марше, Павел понял по выражению его лица: случилось что-то серьезное.

— По своим пальнули, — ответил Юра на его немой вопрос, — по приказу Дремова.

Оказалось, что по просьбе одного из комбригов Дремов приказал дать залп по одному упорно огрызавшемуся немецкому опорному пункту. Дотошный и опытный Гиленков тут же сверился с картой — по его данным, туда уже подходили наши части. О своих опасениях он доложил Дремову, но генерал вошел в раж и приказал немедленно открыть огонь. Однако Юрий проявил твердость, беспокоясь не столько за себя, сколько за русских солдат, которые могли попасть под его снаряды, и потребовал письменного распоряжения. Этого генерал никак не ожидал и схватился за палку, но Гиленков упрямо стоял на своем: хоть под трибунал пойду, а без письменного приказа стрелять не буду. Осатаневший Дремов, недолго думая, приказал начальнику штаба корпуса, полковнику Воронченко, выдать «упертому майору» требуемый документ с печатью.

К сожалению, на этом позитивная часть события закончилась, и пошел сплошной негатив: как и следовало ожидать, снаряды разорвались в расположении наших войск, были убитые и раненые.

— Так что, Павел Михайлович, жди теперь гостей, — закончил свой невеселый рассказ Гиленков. — Война, брат, не все списывает…

И гости не замедлили явиться: на следующий же день в дивизион прибыл армейский прокурор. Дементьев подробно рассказал ему, как все было, и показал письменный приказ Дремова, полученный от Гиленкова. Прокурор хотел забрать с собой это маленький листок бумаги, но у Павла хватило ума оставить у себя эту «охранную грамоту» и выдать вместо нее копию, заверенную печатью дивизиона.

Как удалось Дремову замять эту историю, ни Дементьев, ни Гиленков не узнали, но он остался командовать корпусом, и никаких карательных мер по отношению к нему так и не последовало. По завершении работы комиссии армейский прокурор сказал Гиленкову, что в случившемся нет его вины, и что они с капитаном Дементьевым действовали правильно, но Павел подумал, что не будь на руках у Юры клочка бумаги с печатью и подписью Дремова, «его превосходительство» (несмотря на то, что Гиленков ходил у него в любимцах) ради сбережения своего генеральского реноме сдал бы их обоих — и Гиленкова, и Дементьева, — со всеми потрохами.

За годы войны Павел Дементьев много раз форсировал разные реки, и почти всегда под огнем. Не стала исключением из этого правила и Висла конца июля сорок четвертого, которую 405-й дивизион переходил по понтонному мосту, переправляясь на Сандомирский плацдарм.

…Понтоны качались вверх-вниз под тяжестью идущих по мосту машин, а вокруг то и дело вставали столбы вспененной воды: немецкая авиация бомбила переправу. Надрывались тридцатисемимиллиметровые зенитки, прошивавшие дымное небо с обоих берегов Вислы, русские истребители сбивали пикировщиков одного за другим, но «юнкерсы» заходили на цель снова и снова, стремясь во что бы то ни стало разрушить понтонный мост.

Голова колонны «катюш» была на середине реки, когда пара «юнкерсов» прорвалась к переправе. Дементьев, стоя на подножке «студебеккера», видел, как они приближаются, завывая и вытягивая вперед хлесткие щупальца пулеметных трасс. Один из них задымил и отвалил в сторону, заваливаясь на крыло и теряя высоту, но второй падал прямо на Павла, с каждой секундой увеличиваясь в размерах. И Павел ощутил тягучее чувство приговоренного к смерти, над головой которого уже занесен топор палача.

— Жми без оглядки! Не останавливайся! — крикнул он водителю.

У края моста взметнулась вверх стена воды, пронизанная огнем и дымом. Дементьев машинально вытер рукавом брызги, окатившие его с ног до головы, и тут его будто толкнула в спину чья-то невидимая ладонь. И показалось ему почему-то, что ладонь эта была хоть и сильной, но женской. Подчиняясь этому внезапному толчку, он соскочил с подножки, а в следующую секунду железо подножки вспучилось, взрытое врезавшимися в нее пулями. Они ударили сверху вниз, почти вертикально, и если бы на их пути оказалось тело человека по имени Павел Дементьев…

«Юнкерс», не выходя из пике, рухнул в реку, а Павел снова вскочил на изувеченную подножку, чувствуя подошвами сапог острые края пробоин. Машина с ревом вырвалась на твердую землю, где вовсю кипел бой, а он смотрел прямо перед собой невидящими глазами, все еще не веря в то, что остался в живых. И на самом краю сознания своего он разобрал еле слышное «Ты будешь жить, воин…» и узнал голос кареглазой колдуньи Анюты.

…Бои на Сандомирском плацдарме были жестокими. Здесь сложил свою буйную голову лихой разведчик Володя Подгорбунский, и здесь же погибли сотни и тысячи других русских воинов. Не всех, далеко не всех оберегала невидимая рука хранящая…