Музыка смерти

Глава 17

Майкл с неохотой признал, что в отношении Деймона Эддингтона Дарси была права. Он, конечно, пытался защитить композитора и убедить ее, что нет ничего страшного в употреблении им желе, но и сам не верил в способность человека такого тонкого ума добровольно встать на путь сумасшедшей зависимости от химии. Музыкант что-то принимал, и, вероятнее всего, именно желе. Майкл был склонен приписывать взлеты и обвалы настроения музыканта тому, насколько хорошо продвигалось сочинение его «Симфонии ненависти», но коренные изменения его личных качеств были слишком очевидны, чтобы их можно было объяснить только этим.

Теперь Эддингтон почти не разговаривал с биоинженерами, и Майкла это глубоко огорчало. Поначалу Эддингтон был очень откровенен с ним, — возможно, ему немного льстило, что биоинженер хорошо знаком с его творчеством. Дарси не скрывала, что не знает произведений Эддингтона, однако это не стало помехой его нормальному общению и с ней. Майклу хотелось, чтобы Эддингтон вовлекал его в процесс композиторского творчества как можно глубже, делился с ним мыслями, давал послушать один-два фрагмента готового материала, предлагал высказать свое мнение. Но у него не хватало мужества самому заговорить о чем-то подобном. В конце концов, он только ученый, который — как бы он ни любил слушать музыку и какая бы масса идей о том, как она должна звучать, ни витала в его голове — не обладал знанием реалий мира комбинации нот, не имел представления о роли каждого инструмента в оркестре или о том, как может звучать смесь музыки с чем-то еще. В сущности, Майклу Брэнгуину не могло быть места в «Симфонии ненависти» Эддингтона.

Был Эддингтон желе-наркоманом или нет, но наблюдение изо дня в день за его работой каким-то образом рассеивало дурные предчувствия Майкла. Ухудшение нрава композитора начинало казаться незначительным, когда перед ним, непросвещенным, разворачивалась восхитительная картина творческого процесса. Отдаваясь этому процессу без остатка, Эддингтон работал с музыкой так, будто она была чем-то материальным, во что он мог погрузиться, утонуть в тончайших вибрациях звуков, вливавшихся в него через барабанные перепонки из наушников.

В иные моменты Майклу казалось, что звучавшую из динамиков музыку делали тонкие пальцы изящных рук композитора, превращали ее, словно руки скульптора, во что-то такое, что можно не только слышать, но и видеть. Эддингтон методично работал над всеми шестью лентами записей звуков чужого, используя абсолютно все, даже ту крохотную запись очень недолгого эпизода из жизни кошки и собаки в клетке чужого, заканчивавшуюся более одухотворенным, чем обычно, шипением Моцарта после того, как он покончил с ними.

По неведомой причине этот последний звук засел в памяти Майкла крепче всех остальных. Он не сомневался, что Эддингтон ничуть не ошибался, воображая, будто слышит в нем выражение полного презрения Моцарта ко всем им. Эддингтон находил в своем сочинении место любому звучанию голоса Моцарта, и Майклу оставалось лишь пожимать плечами, когда он пытался представить себе, каким образом будет звучать этот изолированный голос, напоминавший шипение вырывающегося из котла пара, на фоне неизвестного фрагмента какого-нибудь произведения классической музыки.

Деймон почти не отходил от стойки звукозаписи, а Дарси все больше привязывалась к Моцарту. Майкл был доволен тем, что на его долю выпали напряженная работа и импорт данных, которые Дарси непрестанно фиксировала в блокноте и передавала ему.

Эта молодая женщина работала, как машина, и ему приходилось составлять десятки отчетных материалов для передачи в информационную сеть компании. Лазерные принтеры работали почти безостановочно, в их спокойное жужжание иногда вклинивался более резкий, металлический лязг матричных, когда на них копировались простенькие биологические показания для распространения пневмопочтой по мириадам каналов «Синсаунд».

Преданность Дарси Моцарту очаровывала Майкла Почти так же, как полная отдача себя музыке Деймона. Очевидно, она была всерьез увлечена своей теорией возможности возникновения привязанности, о которой они говорили, пока эмбрион рос в теле Кена Петрилло. Теперь, когда на них легла ответственность за обеспечение животного нормальной пищей, она настояла на том, что будет кормить чужого сама, и пихала в наклонный лоток кормушки все, что им доставляли, — от размороженных клоповых индеек до громадных кусков заменителя мяса.

Ее проворные пальцы день-деньской вычерчивали обзорные графики десятков аналитических наблюдений, которые, как она себе представляла, были свидетельствами реакций Моцарта на ее присутствие в помещении, на ее тихий голос, бубнивший в клетке из динамика, который она включала каждый раз, когда близко подходила к стеклянной стене, на улыбки, которыми она не переставала одаривать безглазую морду чужого.

Майклу было необъяснимо страшно видеть, как эта форма жизни с Хоумуолда разматывалась из своей любимой позы — отдыхать, свернувшись клубком, — и направлялась к стеклянной стене, едва Дарси оказывалась не дальше полуметра от клетки, независимо от того, пришел час кормления или нет, включила она динамик или забыла нажать кнопку. Все, что им было известно об этих созданиях, убеждало в отсутствии у них зрения, по крайней мере в человеческом понимании оптического распознавания окружающего. По мнению многих, чужие не размышляли. Они ели, размножались и убивали — обладали сугубо животными инстинктами в чуждой человеческим представлениям форме. Почему же, если чужие не видят или не чувствуют дружеского к себе отношения, Моцарт всегда знал, что именно Дарси приблизилась к стеклянной стене?

Брэнгуин второй раз за последние десять минут бросил взгляд на настенный календарь. Прошло почти трое суток с того момента, когда Ахиро пообещал Эддингтону новое животное для стравливания с Моцартом. Кого он притащит на этот раз? Дарси, которая обладала кое-какими талантами компьютерного хакера, говорила о найденной ею в файлах никем не подписанной служебной записке, где содержался намек, будто следующим животным должен быть полярный медведь или что-то в этом роде. Идея полярного медведя насторожила Майкла: это громадное животное весит больше полутонны, он почти в три раза тяжелее Моцарта. Скорее всего Моцарт убьет его, ну а если он ухитрится сломать чужому хребет? С гризли может оказаться еще хуже: всем известно, что раненый гризли — одно из наиболее опасных животных на Земле. Очень сомнительно, что Моцарт сможет покончить с ним одним ударом, а изувеченный медведь гризли способен дойти до такого бешенства, что растерзает чужого на куски, не обращая внимания на его кровь-кислоту. А бурый медведь с Аляски, не крупнее ли он, чем белый полярный мишка? Майкл просто не мог себе представить, какое животное, кроме любого из этих видов медведей, мог Ахиро иметь в виду, когда говорил, что знает равного по силе Моцарту.

Он почувствовал чуть ли не облегчение, когда послышался шум открывавшейся двери в улей. Эддингтон молнией выскочил из своего кресла за стойкой звукозаписи и крупным шагом направился навстречу Ахиро, затем остановился и на шаг попятился. Сгорая от любопытства, Майкл и Дарси присоединились к нему и увидели, почему Эддингтон заколебался. Ахиро был послан доставить животное, которое могло бы противостоять Моцарту, но вместо одной вдоль наружной стены коридора выстроилось пять крепких деревянных клетей, закрытых брезентом так же, как предыдущая клетка с пантерой, но меньших размеров. Возле каждой молча ждал один из людей Ахиро, готовый закатить тележку в улей.

— Что там внутри? — горя нетерпением, спросил Эддингтон. — Можем мы посмотреть?

Вместо ответа Ахиро стал открывать боковину ближайшей к нему клети. Щит отошел легко, он не был ни прибит гвоздями, ни закрыт задвижками. Неторопливым движением он поднял его и прислонил к стене.

Внутри лежал мужчина, без сознания и почти нагишом.

— Это только первый из пяти, — безо всякой преамбулы заявил Ахиро. — Все они так же спокойны, как этот, и каждый обеспечен приборчиком, который автоматически подает необходимую дозу транквилизатора. Лекарство не позволит им проснуться, пока они не понадобятся.

Лицо Эддингтона стало превращаться в белое полотно, начиная от «мыса вдовца» на его высоком лбу, еще больше подчеркнув черноту волос и темный цвет глаз, наполнившихся страхом отчаяния.

— Вам захотелось пошутить! — воскликнул он. — Вы видели, на что способен Моцарт, так можно ли надеяться, что человек останется в живых хотя бы какое-то время, сражаясь с существом, которое в течение нескольких минут расправляется с диким быком и пантерой?

— Ему поможет вот это, — ответил Ахиро бесстрастным тоном и сунул руку в пространство между двумя передними клетями.

Майкл едва не задохнулся, увидев то, что достал японец. Он узнал оружие, знакомое по телевизионным новостям. Национальная гвардия регулярно использовала электрошоковые ружья против грабителей и предпочитала именно их для подавления беспорядков. Он хотел запротестовать, но его опередила Дарси, хотя явно по иным соображениям.

— Это абсолютно невозможно, — горячо возразила она.

— Силы электрического разряда этого оружия недостаточно, чтобы убить чужого или нанести ему непоправимое увечье, — заверил ее Ахиро, кладя ружье на прежнее место. — Но оно доставит ему сильную боль и очень озлобит. Оно даже уравняет их шансы… в определенном смысле.

Майкл обрел наконец голос:

— Подождите-ка минуту, черт бы вас побрал! Не в безопасности чужого дело… Мы говорим о людях, которых собираемся швырнуть к нему в клетку. Откуда они взялись? Вы… вы одурачили их, верно? — Старше почувствовал головокружение. Эддингтон прокашлялся и нервозно заговорил:

— Ну взгляните на этого. Он просто мразь… сразу видно, что все они… хм, из самых дрянных во всем городе баров и сборищ наркоманов. Это определенно не образцовые граждане.

— Нет здесь ничего определенного. Мы просто не имеем права обманом захватывать людей, — продолжал упорствовать Майкл, но отвратительная пульсация в висках все более учащалась. Он оглядел лабораторию, отчаянно надеясь найти поддержку Дарси. Как обычно, его надежды разбились о суровую реальность: как только Дарси уверили, что электрошоковые ружья не убьют чужого, она отошла в сторонку и на ее лице снова появилось выражение профессионального нейтралитета. Кем были для нее эти люди в клетях, как не лабораторными животными, немного крупноватыми, но вполне подходящими для использования в научных целях? На участие этой женщины можно рассчитывать лишь в том случае, если что-то угрожает Моцарту или выполнению ее программы. — Людей! Мы с вами говорим о человеческих существах.

— По поводу доброго здравия Кена Петрилло вы что-то не очень петушились, — подчеркнуто строго напомнил Ахиро. — В вашей душе открылся драгоценный источник человеколюбия?

— Петрилло был религиозным фанатиком, — упрямо стоял на своем Майкл. — Он хотел умереть, помните? Вы сами нашли его в Церкви Королевы-Матки. Вы заранее сообщили ему, чего мы хотим, и он пришел сюда по доброй воле. Никто не тащил его силком.

Взгляд черных глаз Ахиро не дрогнул.

— А эти люди — и пьяницы, и наркоманы, и преступники. — Жестом отвращения он кивнул в сторону клетей и сцепил пальцы рук. — Предоставьте их самим себе — и большинство не протянет и года. Они умрут незамеченными, их кончина будет бесцельной, никому не пойдет на пользу. И городу, и человечеству без них станет только лучше. А здесь их конец может послужить делу науки.

— Возможно, — повторила Дарси, задумчиво переводя взгляд с электрошокового ружья на Моцарта, — но нужны ли они нам на самом деле? У нас есть техника, которая может заставить чужого кричать и замолкать без посторонней помощи. Зачем нам приносить в жертву еще и человеческие жизни?

В выражении лица Деймона появилась нерешительность, но Ахиро рассмеялся:

— Любая тварь, которая кричит без причины, делает это без душевного волнения, мисс Вэнс, вроде избалованного ребенка, который сучит ножками и визжит, добиваясь удовлетворения каприза, или примата, который колотит себя кулаками в грудь и орет, чтобы объявить своей территорией все пространство джунглей, на котором слышен его голос. Мотивация поведения — движущая сила любого настоящего опыта. Разве это не так, мистер Эддингтон?

Майкл снова открыл рот, но Ахиро, не дожидаясь ответа композитора, решительно отмахнулся и положил конец любым дальнейшим протестам биоинженера, заявив:

— Но решение в конечном счете за мистером Эддингтоном. Если он чувствует, что использование доставленных мною ресурсов неразумно, неправомерно или… бесполезно, мы возвратим этих… животных туда, где их нашли.

Когда Майкл стал поворачивать голову, чтобы взглянуть на Эддингтона, ему казалось, что его шейные позвонки схвачены твердеющим бетоном. Конечно же, музыкант не станет заходить так далеко, даже ради искусства. Конечно же…

Но блеснувшие желтизной цвета охры белки темных глаз Эддингтона не оставляли сомнения: он принял решение.

— Здесь необходимо все изменить, — объявил Эддингтон, когда первую клеть снова закрыли, внесли все пять в улей и поставили возле дальней от Моцарта стены. — Я хочу, чтобы клетка Моцарта стала больше и перестала быть просто громадной коробкой из-под обуви, в которой он носится, словно затравленная крыса. Надо соорудить какие-то ниши, куда было бы можно забираться и как-то обороняться. Ни один из них не сможет сражаться достаточно долго, если не будет иметь надежду удрать от чужого. — Он развел; руки, словно обнимая огороженное для Моцарта пространство. — Я хочу, чтобы схватки были как можно более продолжительными. Самих сражений я все равно не вижу, да мне это и ни к чему. Все, что мне необходимо, — слышать происходящее в мельчайших деталях от начала до конца.

Почуяв собравшуюся возле стеклянной стены толпу, Моцарт беспокойно пошевелился, затем встал во весь рост, длинный хвост развернулся у него за спиной, словно пробудившаяся от сна громадная анаконда.

— Но как мы это сделаем? — Эддингтон нахмурился. — Сомневаюсь, что Моцарт захочет спокойно посидеть, пока мы будем по-новому украшать его дом.

— Мы можем воспользоваться нервно-паралитическим газом, — сказала Дарси.

— Никогда не слыхал о подобном средстве.

— Это новинка, недавно разработанная для нужд армии, — задумчиво пояснила Дарси. Эддингтон вскинул бровь:

— Армии? Как же мы его получим? Дарси стрельнула в него взглядом непроницаемых глаз:

— Вероятно, мистер Эддингтон, точно так же, как получили яйцо. Подробностей я не знаю, и мне не платят за ответы на вопросы о чем угодно вне пределов происходящего в этой лаборатории.

Музыкант промолчал, и она перевела взгляд на клетку.

— Не составит труда лишить его дееспособности в каком-нибудь надежно герметизированном пространстве» — продолжала Дарси. — После этого я просто надену ему на морду дыхательную маску, через которую мы будем подавать газ только ему. То, чем он надышится до моего визита, не даст ему прийти в себя не менее двух часов, так что я вполне успею управиться.

Майкл сердито посмотрел на нее, но она проигнорировала взгляд коллеги; он ничего не знал о нервно-паралитическом газе — Дарен гораздо усерднее, чем он, интересовалась всем, что касалось изучения чужих, — и до последнего мгновения полагал, что каким-то невероятным образом ход работы по программе останется в прежнем русле, что схваченные люди будут освобождены и Ахиро вернет их в тот ад, где отыскал. Теперь, когда Эддингтон узнал, что есть способ лишить чужого возможности двигаться, исчезла последняя надежда пожилого биоинженера отказаться от участия в этой жесточайшей фазе продолжения работ по программе.

Они опередили его. Вскоре после доставки людей в клетках от руководства поступило еще одно никем не подписанное распоряжение, на этот раз адресованное всем им и предписывавшее не покидать пределов лаборатории до полного завершения программы. Отныне не могло быть и речи о том, что кто-то из участвовавших в ее выполнении будет жить вне владений компании «Синсаунд».

Теперь даже Ахиро и его люди оставались с ними в улье чуть ли не по двадцать четыре часа в сутки. Майкл находил подозрительным не только это распоряжение, но и многое другое, в частности то обстоятельство, что Ахиро и его команда сами возились со стальными материалами и даже выполняли сварочные работы. Больше всего ему не давало покоя стремление объяснить все это ссылками на так называемый «бюджет», выделенный на создание «Симфонии ненависти» Эддингтона.

Бухгалтерия этого бюджета выглядела по меньшей мере необычной. Деньги находились на экзотических животных и самое совершенное оборудование, на закупку огромного количества стальных конструкций и прочих строительных материалов, на оплату неограниченного числа часов переработки биоинженеров и обслуживающего персонала — хотя, возможно, в платежных ведомостях Ахиро и его команда назывались как-нибудь иначе, — но не нашлось средств на приобретение самого обыкновенного клона. Первоначальное заявление Кина о том, что миллион долларов за клон — слишком большой расход при уже понесенных к тому времени затратах на сооружение улья и добычу яйца, выглядело вполне резонным, но лишь до тех пор, пока не был доставлен дикий бык прямо из Индии и не начата эта реконструкция.

Во всяком случае, после похищения людей подобным заявлениям совершенно нельзя было верить. А не предусмотрено ли этим бюджетом содержание всех их в тюрьме, если что-то пойдет не так, как надо? Майкл сомневался; более вероятно, что все они… исчезнут, если эта программа и все с ней связанное станет достоянием гласности. Или выплывет на свет какая-то бумага, снимающая всякую ответственность с «Синсаунд» и ее руководства, вероятно, даже с Ахиро. Его, Дарси и Эддингтона корпорация просто принесет в жертву, сделав козлами отпущения за все свои прегрешения.

В конце концов Майкл смирился с этим, потому что другого не было дано. Иногда он ощущал себя Моцартом, попавшим в брюхо «Синсаунд» и медленно перевариваемым голодной машиной этого корпоративного монстра. Пока Моцарт спал в углу клетки, не издавая ни звука, молчаливые японцы работали с поразительной скоростью и проворством, возводя стальные стены и сваривая блестящие металлические трубы в точном соответствии с чертежами, которые сделали Майкл и Дарси, изрядно повозившись на одном из автономных компьютеров, загрузив в него соответствующую программу.

Фундамент был продолжен далеко за первоначальные стены клетки чужого, и, по мнению Майкла, стальные стены, предусмотренные новой планировкой, были изготовлены и доставлены необычайно быстро, а с их установкой японцы справлялись с завидным мастерством. Он просто не мог поверить, что эти же люди выкрали яйцо чужого и одурачили сидевших в клетках людей.

Вероятно, их подгоняло еще и то обстоятельство, что приходилось заниматься перестройкой помещения, в одном конце которого не всегда мирно дремал чужой: подобно собаке, которая гоняется во сне за кошкой, эта тварь периодически вздрагивала и шипела, заставляя нервно дергаться от страха и трудившихся в поте лица японцев.

Наконец строительство новой клетки было закончено. Люди удалились, и Дарси сняла маску с морды Моцарта; спустя три четверти часа, значительно раньше, чем показывали наскоро выполненные Дарси расчеты времени его выхода из дремотного состояния, Моцарт зашевелился. Окончательно проснувшись, он принял сидячее положение и стал мотать головой, принюхиваясь и присматриваясь теми органами чувств, которые заменяли ему зрение, к новому дому.

— В некоторых исследованиях утверждается, что чужие пользуются какой-то системой эхолокации, примерно такой же, как у крыланов, — задумчиво сказала Дарси, когда они вчетвером с любопытством наблюдали за маневрами этой формы жизни в одном из широких тоннелей.

— Что за звери? — спросил Ахиро. Это был первый случай проявления им любопытства.

— Летучие собаки и лисицы, вроде летучих мышей, но крупнее, — ответила Дарси.

Она щелкнула переключателем возле кормушки, и тут же из динамиков послышался до боли знакомый всем звук — шипящее дыхание Моцарта, перемежавшееся шуршанием его тела по гладким круглым стенам коридоров, которые теперь в нескольких направлениях ответвлялись из главного помещения огороженного для него пространства.

Майкл стал пристально вглядываться внутрь клетки, ожидая появления Моцарта из тоннеля, устье которого выглядело дверью к свободе, но в действительности он был круговым и возвращался туда, где начинался.

— Не кажется ли вам, что он не может обойтись без этого звука? — спросил он Дарси.

— Это было бы простейшим объяснением, почему они постоянно шипят, — подчеркнуто строго ответила Дарси. — Все время один и тот же звук, даже когда животное отдыхает. Человеческое ухо не воспринимает шипение спящего чужого, если не наклониться к самой его пасти, но наши микрофоны легко его улавливают. Вы наверняка замечали, как усиливалось шипение Моцарта, когда он с чем-то вступал в конфликт.

— Я замечал за ним много разных вещей, — сухо согласился Майкл.

— Да, конечно, — нетерпеливо вмешался в разговор Эддингтон, — он еще и кричит. Только это и надо принимать в расчет.

— Как бы там ни было, это только еще одна теория, — тихим голосом возразила Дарси, скорее себе» чем кому-то другому.

Эддингтон прижался лицом к стеклу, пытаясь получше разглядеть клетку.

— Эти тоннели… — заговорил он. — Вы утверждаете, что в некоторые он не может пролезть?

Майкл ответил ему, наверное, уже в десятый раз:

— Именно так. Как вы потребовали, мы устроили их таким образом, что внутри есть несколько мест, куда можно забраться и оказаться вне досягаемости Моцарта. При росте два с четвертью метра чужой физически не в состоянии туда проникнуть. Ни одно из этих мест, конечно, не позволяет избавиться от преследования вовсе, потому что все до единого — тупики. Мало-помалу жажда, голод или уверенность, что можно найти дорогу к бегству, заставят жертву выйти. Обманутая надежда, — с горечью закончил он. — Мне представляется, что это нечто худшее, чем жестокость.

Никто не обратил внимания на его замечание.

— Я полагала, что Моцарт будет дезориентирован, но он, похоже, прекрасно чувствует себя в перестроенных апартаментах, — сказала Дарси, не спуская пристального взгляда с выбравшегося из тоннеля чужого. — Теперь у меня не осталось сомнений.

— Значит, пора приготовиться, верно? — Эддингтон был сильно возбужден, казалось, что он вот-вот потеряет дар речи.

Эддингтон повернулся, чтобы взглянуть на реакцию Ахиро, но тот уже катил к ним первую клетку, успев водрузить ее на небольшую тележку. Майкл неохотно помог Ахиро поднять накачанного лекарством мужчину, чтобы поместить в клетку-кормушку, тоже переделанную в процессе реконструкции. Сидя на ярко-красном квадрате пола возле огороженного для Моцарта пространства, на который должна опуститься стеклянная коробка, пленник наваливался на дверцу и выглядел абсурдной пародией на статиста с витрины танцевального клуба — пьяного, почти голого танцора, которому предстояло давать представление в крохотной стеклянной кабине лифта. Убедившись, что они его наконец уравновесили, Ахиро сорвал с голого плеча мужчины приборчик, дозировавший вливание транквилизатора.

В лучшие дни их пленник был рыжеволосым детиной с на зависть пышными усами и тысячами веснушек по всему телу, хотя сейчас было трудно отличить красные припухлости, оставленные присосками дозатора, и от веснушек, и от въевшейся в кожу грязи. Он еще не опустился до состояния регулярно недоедавших, но у него наверняка были какие-то другие проблемы. Хотя его худоба явно прогрессировала, костяк и мускулатура были достаточно крепкими. Видимо, на состояние здоровья этот человек пока не жаловался.

— Отрывая дозатор, я причинил ему боль, и это скоро приведет его в чувство, — тоном лечащего врача изрек Ахиро. Он бросил на пол окровавленный кусок пластмассы, затем отшвырнул его ногой в сторону и потянул за рычаг, который должен был накрыть еще не пришедшего в себя человека стеклянной коробкой. — Это мощный, но очень недолго действующий транквилизатор. Не пройдет и пяти минут, как он будет в полном сознании.

Как и предсказал Ахиро, у рыжеволосого почти сразу же начали подрагивать веки и вскоре он попытался выпрямиться. Когда пленник стал выглядеть способным сосредоточить внимание, Ахиро начал инструктаж ровным и непристойно бесстрастным, по мнению Майкла, голосом:

— Сбоку от вас лежит электрошоковое ружье. Оно эффективно действует только с расстояния одного метра от существа, с которым вы встретитесь, когда откроется дверь у вас за спиной.

Глаза пленника расширились, и Майкл увидел, что их рыжевато-карий оттенок удивительным образом сочетается с цветом его волос. Когда-то это был привлекательный молодой человек. По мере того как до его сознания доходил ужас положения, в котором он оказался, дыхание пленника становилось все более частым, и он принялся колотить руками по передней стенке своей крохотной тюрьмы.

— Нет… пожалуйста! — кричал он. Казалось, тщетно дергаясь в тесной стеклянной коробке, он так и не обратит внимания на электрошоковое ружье. — Выпустите меня… Я никому не скажу, клянусь Господом!

— Чем упорнее вы будете сражаться, — вмешался Эддингтон, — тем дольше останетесь живы. Таков ваш выбор.

Какая мерзость, размышлял Майкл, воинственно скрестив руки на груди, как легко Эддингтон вошел в новую для себя роль палача во имя Музыки. Что за поза, бесцеремонная… полная осознания безопасности по эту сторону мира и неминуемой встречи со смертью того, кто остался по другую. Болван, в его голове нет ни единой мысли о том, что это в действительности значит. А Дарси… Майкл терялся в догадках, встряхнуть ее или как следует отшлепать, но решил, что нет шансов вернуть эту женщину к осознанию происходящего ни тем, ни другим способом. Она предана миру науки не меньше, чем Деймон Эддингтон музыке. Прекрасно понимая это, пожилой биоинженер не мог вообразить, что в целом мире могло бы убедить ее отказаться от продолжения работы с чужим.

Эддингтон нажал кнопку, и раздавшийся следом за жалобный вой гидравлики предупредил их, что дверь кормушки вот-вот откроется. Эддингтон торопливой походкой двинулся к стойке звукозаписи, но ни один из оставшихся не шелохнулся. Рыжеволосый внутри клетки-кормушки опустился на корточки и быстро развернулся, вытаращив глаза на поднимавшуюся вверх дверцу-заслонку. Всего в полуметре по другую сторону от нее уже ждал Моцарт, склонив набок голову и, словно выдрессированный сторожевой пес, прислушиваясь к вторжению в дом кого-то постороннего.

Из динамиков над их головами послышался голос Эддингтона, глубокий и приятного тембра, прекрасно воспроизведенный высококачественным оборудованием звукозаписи:

— Если вы останетесь в маленькой клетке, — медленно и членораздельно вещал он, — чужой убьет вас мгновенно. Вылезайте из нее и сможете выжить.

Ложь, со злобой отчаяния подумал Майкл. У этого несчастного нет ни единого шанса, и он умрет, сражаясь лишь за веру в свободу, путь к которой якобы открывается в одном из тоннелей. Рыжеволосый уже схватил ружье и…

Положив палец на курок, пленник вынырнул из стеклянной коробки и оказался лицом к лицу с чужим. Моцарт поднялся на задние лапы и зашипел, напомнив Майклу взрослого богомола, которого он как-то увидел прямо здесь, в здании, в гараже для аэроциклов. Биоинженеру очень захотелось поймать его, — такое редкое насекомое, и вдруг живой экземпляр прямо в центре Манхэттена! — но ловить было нечем. Его попытка схватить насекомое пальцами привела к результату, которого вот-вот достигнет его сильно увеличенная копия, выросшая перед человеческим существом по другую сторону стеклянной стены.

— Вперед, вперед, вперед, — подбадривал, почти не дыша, Деймон. Он сидел за стойкой смесителя. Этот мужчина должен сражаться, что-то другое просто немыслимо. Позволить чужому просто убить себя…

С безумным ревом их пленник нажал курок, из дула ружья вырвалась молния. Сто пятьдесят тысяч вольт постоянного тока окрасили внутреннее пространство клетки — и Моцарта — в ослепительно яркий белый цвет, какой можно видеть на Земле лишь в короткие мгновения наиболее мощных грозовых разрядов.

Моцарт зашатался и пронзительно закричал, как никогда прежде. На какой-то миг Деймон потерял способность дышать; этот звук заставил их всех замереть, словно время повернулось вспять и они снова впервые услыхали воспроизведение звуковых дорожек старых телевизионных новостей с фронтов войны на планете Хоумуолд, тех необработанных репортерских кадров, которые демонстрировались во всех общественных местах для удовлетворения ненасытного интереса публики к кровопролитию.

Деймон услышал в этом крике чужого вопль боли и проклятия всех мужчин, когда-либо раненных обжигающим свинцом и леденящей сталью, пронзительные крики неизбывной тоски тысяч женщин, проклятых стать бездетными, потому что в военное время человечество с беззаботной легкостью применяет химическое оружие против собратьев. Он был вневременным и неописуемым, как вопли обезумевших душ миллионов, возносимые к Богу из жарких глубин ада, в существование которого эти миллионы никогда не верили.

Пока рыжеволосый мужчина тщетно сражался за свою жизнь, Деймон снова и снова слышал истошные крики Моцарта. Подобно твердолобому псу, который отказывается усвоить урок, чужой останавливался секунд на десять-двадцать, вертясь на месте, словно разъяренный бабуин, затем снова бросался в атаку. Его жертва не отличалась ни силой, ни проворством. Движения рыжеволосого были вялыми то ли из-за транквилизатора, то ли из-за остаточного алкоголя в организме, то ли из-за наркотика, к которому он пристрастился задолго до встречи с командой Ахиро. Он палил из электрошокового ружья, не придерживаясь никакой стратегии, не пытаясь отгонять нападавшую на него тварь в каком-то определенном направлении.

Потрясенный, измотавшись до физического изнеможения всего за несколько минут и так и не приблизившись ни к одному из тоннелей, где бы он мог скрыться или по крайней мере отдохнуть, обреченный человек ухитрился в последний раз вывести Моцарта из строя на пару секунд, прежде чем тот прыгнул на него и разорвал на части,

В последнем крике чужого Деймон услыхал все, что хотел услышать: страдание и ярость, инстинктивный рев реванша и победы над трупом поверженного врага. Это был мрачный, злобный, совершенно новый голос, пронизавший все его существо, потрясший всех, кто находился в помещении, наполнивший их собой, давший наконец Деймону то, что он искал, что ему так необходимо…

Но чего по-прежнему было недостаточно…

Когда пришло время открывать третью клетку, они уже понимали, что бойца необходимо час или два подержать в клетке-кормушке, чтобы у него окончательно прояснилась голова от якобы «краткосрочно» действующего снотворного.

Второй пленник был скорее пьянчугой, чем наркоманом. Он, казалось, дрожал и дергался весь целиком, начиная от дряблых мышц лица до трясущихся рук и даже внутренностей, которые сотрясали живот, похожий на надутый воздушный шар. Несмотря на нетерпеливое стремление продолжать записи, Деймон решил, посоветовавшись с биоинженерами, дать пленнику немного посидеть в клетке. Кроме того, судя по тому, как он шатался, натыкаясь то на одну, то на другую стенку стеклянной коробки, было видно, что снотворное подействовало на него сильнее, чем на первого мужчину, вероятнее всего, из-за алкоголя в организме. Деймон мог поклясться, что, если бы этот коренастый толстяк не отоспался, почти целую неделю провалявшись в клетке, он был бы все еще мертвецки пьян.

Тем не менее в последний момент инстинкты самосохранения взяли верх, и пьяница сделал лучший свой выстрел — не очень мощный, отключивший чужого очень ненадолго, но нацеленный настолько удачно, что Моцарт, получивший электрический разряд прямо в морду, взвыл по-настоящему злобно. Этот крик подействовал на Деймона подобно удару молнии, заставившему его нервные окончания дрожать в дикой скачке, словно от внезапного ожога. Он закрыл глаза, отдался во власть этой сладкой истомы и наслаждался, превратившись буквально в изваяние, давно забытым подъемом настроения… пока пузатый алкоголик с жалкими остатками седых волос на голове не встретился со своей судьбой в когтях чужого.

Пленник номер три, даже полностью освободившись от последствий долгого приема транквилизатора, оказался настоящим трусом и совершенно разочаровал Деймона. Его вопли ничем не отличались от уже сделанных записей мольбы предшественников о пощаде. Высокий и худой, с грязными темно-каштановыми вьющимися волосами, которыми заросла даже шея, и мутными карими глазами, не способными, казалось, ни на чем сосредоточиться, он умер быстрее всех. Его прерывистое дыхание и пронзительный голос рвались из микрофонов, сливаясь с музыкой голоса Моцарта. Ни дать ни взять настоящее пение йодлем, подумал Деймон, поражаясь обретению несвойственного ему чувства юмора. Эта их приготовленная на заклание жертва категорически отказывалась покидать стеклянную коробку, и единственной причиной того, что ее стенки не остались загаженными кровью и ошметками плоти, было нежелание Моцарта забираться в ее тесноту. Он просто сунул внутрь длинную когтистую лапу, напоминавшую тугой канат мышц, и выволок труса в загон.

Деймону было очень трудно смириться с решением сделать перерыв на целые сутки до следующего убийства, чтобы Моцарт успел проголодаться и нагулять аппетит. Ожидание оказалось для него настоящей мукой, но биоинженеры настояли. Они опасались, что обилие пищи за такой короткий период ослабит организм чужого и появится опасность получения им слишком серьезной травмы от электрошока. Деймон уступил, лишь когда Дарси подчеркнула, что им ничего не известно о пленниках и их прошлом и что любой из них может оказаться бывшим военным, которому хорошо известны уязвимые места лелеемой ею твари.

Сейчас, когда они достаточно далеко продвинулись в осуществлении программы, Деймону меньше всего хотелось, чтобы чужой получил серьезное ранение или погиб. Он с самого начала инстинктивно чувствовал, что, если Моцарт погибнет, от «Синсаунд» можно ожидать любых пакостей. Он старался использовать время между схватками пленников с чужим с максимальной продуктивностью, почти не снимая наушников и не отходя от своей аппаратуры, то вновь прослушивая голос Моцарта на стойке звукозаписи, то в поисках правильного выбора смешивая безумную гармонию звуков чужого с множеством разнообразных по тональности произведений.

Бесславно погибший боец так разочаровал композитора, что сутки перерыва показались Деймону неделей. Однако, когда Ахиро открыл клетку, стало ясно, что это долгое ожидание окупится сторицею, — внешний вид находившегося в ней мужчины был гораздо более привлекательным, чем у всех предыдущих. Если и действовать он станет не хуже, чем выглядел, то это первый кандидат на оправдание опасений Дарси, что среди так называемых уличных хулиганов могут оказаться и профессионально подготовленные к драке люди. У этого мужчины среднего роста была великолепная мускулатура. Его руки и лицо от квадратного подбородка до недавно стриженной шапки светлых волос были в грязи. Прошло немало времени, чтобы опухоль могла опасть, но по кровоподтекам под глазами и деформированной переносице было видно, что достался он нападавшим в жестокой схватке. Сквозь запекшуюся на подбородке кровь за время сна проросла светлая бородка. Кровь, хлеставшая из сломанного носа, засохла на груди и животе, ее пятна были даже на единственном предмете одежды молодого мужчины…

— Боксерские трусы? — Брэнгуин наклонился и пристально вгляделся в мятую бирку на поясе яркого цвета трусов, затем выпрямился и хмуро посмотрел на Ахиро. Этот взгляд не оставлял сомнений в серьезности его подозрений. — Скажите-ка мне, какой породы наркоманы носят шитое на заказ шелковое нижнее белье?

Ахиро, уже сунувший руки под мышки бесчувственного пленника, пожал плечами.

— Видимо, той, что умеют воровать, — ответил он, — и не брезгуют чужим исподним.

Брэнгуин не торопился поднимать ноги мужчины.

— Мне это не нравится, — сказал он внезапно задрожавшим голосом. — Я… я не уверен, что этот человек из той же братии, что и остальные…

Не меняя позы, Ахиро бросил взгляд на Деймона:

— Мистер Эддингтон?

Деймон заколебался, но это продолжалось не более секунды. Конечно, этот мужчина наркоман, или пьяница, или преступник, как и те трое, отправившиеся в небытие до него. Он всего лишь на ранней стадии выбранной им «карьеры», только и всего. Просто пока еще нет явных признаков. Этот молодой человек мог быть членом какой-нибудь банды или торговцем наркотиками; может быть, это один из тысяч акул-ростовщиков, которые предлагают деньги оказавшимся в беде людям, а потом доводят их до полного обнищания непосильными процентами, увеличивая их с каждым днем просрочки.

— Не глупите, Майкл, — резко сказал Деймон, — это… — Он снял наушники и положил их на полочку над пультом стойки звукозаписи. — Если вам трудно вытащить его, я сам помогу Ахиро.

За какие-то десять секунд Ахиро и Деймон выволокли блондина из клетки и осторожно усадили на окрашенный квадрат пола. Не дожидаясь возобновления спора — за время совместной работы Деймон достаточно хорошо изучил Брэнгуина и знал, что старик способен тянуть резину своих возражений не один день, — композитор сам дернул рычаг, приводивший в движение трехстенную стеклянную коробку, как только Ахиро сорвал с плеча пленника дозатор транквилизатора. С характерным жалобным воем гидравлики коробка опустилась, и края стеклянных стенок защелкнулись в замках-канавках на полу.

Деймон потер руки, щелкнув суставами пальцев, и пристально поглядел на неподвижное мускулистое тело внутри клетки-кормушки.

— Осталось подождать, пока он окончательно очухается, — бросил он на ходу, направляясь к своему рабочему месту.

— А я говорю…

Деймон счел за лучшее игнорировать Брэнгуина — когда тот последовал за ним к стойке звукозаписи, — надев наушники и поспешно увеличив громкость, чтобы не слышать биоинженера. Он мог держать пари, что старик не в состоянии разобраться, включена аппаратура стойки или выключена, и не догадывается, что в наушниках слышно только шипение Моцарта, который уже ждал возле дверцы кормушки, куда его привлек шум включившейся гидравлики. Брэнгуин отказался наконец от попытки привлечь к себе его внимание, и Деймон с облегчением включил запись музыки Ховханесса. Прослушивание небольших пробных смесей музыки Моцарта и фрагментов из произведений старых мастеров стало для него теперь настолько привычным делом, что он легко мог не терять из виду Брэнгуина, Вэнс и Ахиро, пока пленник избавлялся от последствий сна под наркозом.