Муля, не нервируй... Книга 2

Глава 23

– А вот это чуть позже, – сказал я категорическим тоном.

– Но Муля, мне же нужно дать ответ Завадскому до завтра, – возмутилась Фаина Георгиевна.

– Не беспокойтесь, я сам ему завтра позвоню, – ответил я.

– Я не собираюсь ему отказывать! – продолжала настаивать Фаина Георгиевна.

– Зато я собираюсь, – не пошёл на уступки я.

– А как же… – ошарашенно пролепетала она.

– Фаина Георгиевна, доверьтесь мне, – сказал я и посмотрел ей в глаза.

– Но Муля… – она явно не собиралась уступать.

– Ладно, – смилостивился я, – не люблю наперёд раскрывать все ходы моей многоходовички, но вас ведь всё равно не переубедишь же…

Фаина Георгиевна отрицательно покачала головой.

– Тогда поклянитесь, что никому ни слова, – велел я строгим и таинственным голосом.

Злая Фуфа готова была клясться в чём угодно, настолько её распирало любопытство.

– Я планирую, что вы сыграете роль Окаёмовой у Глориозова…

– Я лучше у Завадского сыграю! – возмущённо перебила меня Фаина Георгиевна.

– Нет! – мой тон стал жёстким, – мы уже это обсуждали, Фаина Георгиевна. Нет! Повторю ещё раз – вы будете играть у Глориозова.

– Он бездарь! – возмутилась Раневская.

– Это не имеет значения, – отмахнулся я, – тем лучше, что он бездарь. На фоне остальных его актёров вы будете сиять особенно ярко.

– Я всегда сияю ярко, – едко проворчала Фаина Георгиевна.

– У Глориозова в этой постановке, вы должны быть даже не звездой, а солнцем! Сверхновой!

– Зачем? – не поняла Фаина Георгиевна.

– Я планирую пригласить туда, на премьеру, всех режиссёров, – усмехнулся я, – устроим некий творческий аукцион. Кто сможет предложить больше – получит великую Раневскую сыграть роль.

– Муля! – Фаина Георгиевна смотрела на меня широко распахнутыми глазами, – ты что такое сейчас несёшь? Со мной никакие режиссёры не хотят работать! Вон только Завадский предложил роль, и то ты не позволяешь…

– Завадский припёрся после успеха скоморохов у Глориозова. Вы же сами это прекрасно понимаете. А когда вы блестяще сыграете Зою Окаёмову, когда вы ошарашите и поразите всех зрителей, они все будут соревноваться за право заполучить вас. И кто предложит больше – того и станем рассматривать. И никак не иначе!

– Пахнет какой-то непонятной авантюрой, – недоверчиво покачала головой Фаина Георгиевна.

– А это и есть авантюра, – пожал плечами я, – но с чего-то же начинать надо. Начнём с авантюры.

– И какова конечная цель? – прищурилась Злая Фуфа.

– Цель скромная – вы должны выйти за границы СССР и уделать Америку, – сказал я, и Фаина Георгиевна вытаращилась на меня, словно на привидение.

– Муля, ты в своём уме? Как ты это всё представляешь? Рассказывай давай всё!

– Нет! – покачал головой я, – мы так не договаривались. Я и так открыл вам первую часть моего гениального плана. А потом всё будет зависеть от того, насколько вы справитесь и насколько будете послушной девочкой.

– Но…

– Да, разговор со Сталиным тоже предстоит, – кивнул я и закруглил этот диалог, – нам пора, Фаина Георгиевна, там же Герасим погибает. Нехорошо бросать человека в беде.

– А Большаков? – не унималась она.

– Его я беру на себя, – отмахнулся я и гостеприимно раскрыл дверь, – а сейчас прошу на выход!

А на кухне царила суета. Герасим уже сидел за столом и плакал, его шея была перевязана, точнее, обмотана бинтами не первой свежести. Перед ним стояла бутылка самогона и стакан, и туда услужливо подливала Белла. Рядом бестолково суетились Полина Харитоновна, Гришка и Муза.

– Ну что тут у вас? – спросил я, когда мы с Фаиной Георгиевной вошли на кухню.

– Герасим вот, – хмуро кивнула на него Белла и вздохнула.

– Вижу, что вот, – сказал я и перевёл взгляд на Герасима, – рассказывай.

Тот поднял на меня покрасневшие глаза. В них плескалась такая боль, что у меня аж мурашки по коже пробежали.

– Зачем? – тихо спросил я.

– Так… – прохрипел Герасим и махнул рукой.

Я посмотрел на соседей, которые с любопытством грели уши, и сказал:

– Так, товарищи соседи, освободите помещение, пожалуйста. Нам с Герасимом поговорить надо.

– Мы тоже хотим знать! – заявила Полина Харитоновна категорическим тоном.

– Белла и Фаина Георгиевна могут остаться. Остальных прошу покинуть кухню, – мой тон не допускал возражений.

Полина Харитоновна фыркнула и ушла с прямой спиной, демонстративно чеканя шаг. Гришка показал мне незаметно кулак и ретировался следом. Муза упорхнула незаметно. А вот Фаина Георгиевна плюхнулась рядом за стол и сказала Белле:

– И мне налей. Только не так, как ему, поменьше.

– Нет, – сказал я, – уже поздно и никто пить не будет.

– Но… – возмутилась Злая Фуфа, а я ответил чуть более жёстко, чем следовало:

– У вас завтра репетиция у Глориозова. Всем остальным на работу.

Фаина Георгиевна вздохнула, но перечить не стала.

Герасим дрожащей рукой потянулся к стакану, но я его отодвинул дальше:

– Пить не будет никто! А теперь рассказывай.

– Да что там рассказывать… – замялся тот.

– Всё. Зачем в петлю полез?

– Дык…

– Что дык?

– Валюха… Нонна… – Герасим опять шмыгнул носом.

– Что Валюха? Да говори ты! – я уже начал терять терпение.

– Сказала, что замуж за меня не пойдёт, – вздохнул Герасим, и голос его задрожал.

– И ты из-за этого решил покончить с жизнью? – не поверил я, – всю войну прошел. Выжил. А тут из-за какой-то хвойды решил наложить на себя руки? Грех на душу такой взять?

Герасим молчал, понуро склонив голову.

– А что, в Москве баб больше нету? – продолжил допрос я. – Какую ты хочешь? Чёрненькую? Беленькую? Рыжую? С большими сиськами? Худую и плоскую?

– Дело не в бабах, – вздохнул Герасим, – Валюха… Нонна сказала правду…

– Что за правду? – пытаясь сдержать нецензурное слово, повторил я.

– Про меня…

– Да говори ты! – возмутился я.

– Она сказала, что я никчёмный и жизнь моя никудышная, – Герасим поднял на меня больные воспалённые глаза, полные боли, – а ведь она абсолютно права, понимаешь, Муля? И я подумал, я прожил сколько лет, а толку-то нету… И такая меня досада взяла…

– Идиот! – зло пошипел я, – а то, что Родину защищал, сколько жизней спас – это пустая жизнь? А то, что под пули шел ради детей и женщин наших – это никчёмно? Да ты придурок! Полный идиотический придурок! И эгоист! Сколько матерей не дождались своих детей с войны, сколько они слёз пролили! А ты вернулся! Живой и здоровый! Относительно здоровый! И теперь решил в петлю лезть из-за слов какой-то дуры?!

Я уже завёлся так, что от злости аж пальцы на руках подрагивали.

– А почему она тебе так сказала? – вдруг влезла Фаина Георгиевна, – не может быть, что она вот так вдруг на пустом месте тебе такое сказала?

– Ну… я… – покраснел Герасим.

– Да не тяни ты муму, Герасим! – рыкнул я, и Фаина Георгиевна, и Белла захохотали.

Герасим и себе чуть усмехнулся и уже более спокойно сказал:

– Да я её за жопу потрогал, – он так вздохнул, словно ребёнок, у которого отняли конфету.

– И? – поторопил его я.

– А она по рукам мне дала и всё это сказала, – вздохнул Герасим, – и с такой ненавистью. И ещё потом сказала, что замуж за меня не пойдёт. Лучше в колхоз вернётся.

– Ой, да не переживай ты так, Герасим, – ни к селу, ни к городу влезла Белла. – Я тебе такую жену найду, что все упадут от зависти. Есть у меня на примете одна женщина. Хорошая женщина. А пироги какие она печёт…

Но Герасим надулся и упрямо смотрел в одну точку, желваки на его скулах так и ходили туда-сюда.

И я не выдержал и рявкнул:

– Так! В общем так! Герасим! Слушай сюда! У тебя два варианта. Первый. Пусть твоя эта Валюха-Нонна укатывает к едрене-фене в родной колхоз дояркой. Посидит в селе, брюкву поокучивает. Подумает. Поймёт, что потеряла. А ты за это время меняйся. Я подскажу тебе, как за себя взяться. Так-то Нонна права. Посмотри на себя: небритый, грязный. Перегаром от тебя вечно прёт. Какой бабе такое счастье нужно? Вот приведёшь себя в порядок и поедешь за ней. Уверен, через месяц-второй она передумает.

– А второй? – тихо спросил Герасим.

– Что второй? – не понял я.

– Второй вариант?

Ух, я и вспылил! Все хотят, чтобы им решение их проблем поднесли на блюдечке.

И я рявкнул:

– А второй вариант простой! Белла! Где там верёвка? Отдай Герасиму и пусть идёт к чертям собачьим вешается! Слюнтяй! Задолбал уже!

Герасим аж икнул от неожиданности, а меня несло:

– Только имей в виду, что на твои похороны я не приду! И никто из соседей не придёт. Зароют как собаку!

– Я тоже не приду, – поддержала меня умница Фаина Георгиевна.

Белла находилась в ступоре.

– Муля, не ори, – вздохнул Герасим, – я всё понял. Правда всё…

– Что ты понял? – жестко спросил я.

– Надо меняться. Побриться…

– Ты сперва порядок в своём сраче наведи, – велел я, – куда ты бабу с дитём собрался приводить? В клоповник свой?

– Ну, там же места мало… – начал оправдываться Герасим.

– Так что, говнищем всё надо, чтобы заросло, да? – не удержался я.

– Я понял, понял, – с виноватым видом понурился Герасим.

– А раз понял, то прекращай ныть, солдат, – сказал я. – Вот тебе мой приказ: сейчас идёшь спать! Не спорь!

Я увидел, что Герасим порывается что-то возразить, и не дал:

– Идёшь сейчас спать. Спишь до утра. Завтра рано утром встаешь и начинаешь отмывать свой срач. Трезвый! Я с работы приду, проверю. И чтобы бельё на постели чистым было. Ты меня понял?

Герасим кивнул.

– Потом идёшь в баню. Чистая одежда есть у тебя?

– Есть.

– Вот и хорошо. Отмоешься, побреешься, пострижешься, переоденешься. А эту ссанину свою выбрось. А лучше сожги. Понял?

– Да понял я, понял.

– Вот и хорошо, что понял. Действуй, солдат! – велел я, – завтра, в это же время мы с Беллой проверим.

– А я? – возмутилась Фаина Георгиевна.

– А у вас завтра репетиция у Глориозова, – ехидно напомнил я. – Где вы играете Зою Окаёмову.

К моему счастью Фаина Георгиевна не возразила, просто согласно кивнула. И в моей душе поднялась волна удовольствия. Я её переубедил, и к Завадскому она не пойдёт.

Вот и отлично.

– А теперь разбегаемся спать, – велел я, – и никому об этом разговоре не трепаться. Всем понятно?

Всем было понятно.

На работе я торопливо дописывал отчёт (из-за того вынужденного прогула чуть выбился из графика), когда меня вызвали к Козляткину.

Я решил, что это из-за моего конфликта с комсоргом, и шел, настраиваясь двинуть речь.

Но, к моему удивлению, Козляткин свирепо набросился на меня совершено по другому поводу:

– Ты что опять натворил, Бубнов?! – возмущённо заорал он.

Так как я не знал, что именно его выбесило, то просто пожал плечами.

– Почему меня вызвал Большаков из-за тебя?! – прорычал он.

– Почему?

– На тебя Завадский нажаловался, что ты у него актёров сманиваешь! – Козляткин уже рвал и метал, – Завтра после обеда тебя вызывают к Большакову! Ты что себе позволяешь?! Ты кем себя возомнил?! Да ты знаешь, что тебе будет?! Что нам всем теперь будет?!

– Тише, тише, Сидор Петрович, – попытался успокоить его я, – ничего не будет. Ну, поговорим немного с Большаковым. Давно познакомиться пора. А в Советской Конституции нигде не сказано, что нельзя у Завадского актрис в другие театры сманивать. Да и крепостное право вроде как отменили, давно ещё.

Козляткин при этих моих словах аж задохнулся от возмущения.

Но я не дал ему вставить ни слова, сказал:

– Да и врёт он всё, Фаина Георгиевна ещё не дала своего окончательного согласия. Там вроде срок у неё до вечера был.

– Раневская что ли? – удивился Козляткин.

– Ага, я ей в театре Глориозова роль выпросил, – сказал я скромно.

– Так это для этого ты у меня финансирование из Большого просил перекинуть?

Я скромно кивнул.

– Ну, ты, Муля, и жук, – покачал головой Козляткин, – надеюсь, ты хоть знаешь, зачем это делаешь?

Я знал. Поэтому опять кивнул со скромным достоинством.

А Козляткин спросил:

– Кстати, как там дела продвигаются по поводу твоего обещания?

– Уже скоро, – сказал я, прикидывая, через сколько я свалю в Цюрих.

– Ты мне срок конкретно скажи, – велел Козляткин.

– Конкретно? – изобразил задумчивость я, – хорошо, скажу. Только давайте я завтра отвечу. Уточню и отвечу.

– Иди уже, – проворчал Козляткин, – и завтра я жду ответ. Конкретную дату.

А по дороге я заглянул к девчатам, в отдел, где работала кареглазка.

– Как дела, красавицы? – спросил я.

Я шел туда с конкретной целью узнать, не замышляет ли что комсорг. И почему это вдруг притих Барышников. Что-то мне это затишье не очень нравилось.

Девчонки встретили меня радостно:

– Муля пришел! – обрадовались они. А одна, веснушчатая такая, сказала:

– А когда у нас занятие опять будет?

– Вы же видите, как комсорг под меня копает, – деланно вздохнул я и посмотрел на них с неприкрытой печалью, – я бы и рад, но сами видите. А жаль. Хотел с вами поговорить о важной теме.

– Какой? – зажглись глаза у девчонок.

– Как стать красивее за неделю, – сделал жёсткий вброс я, а потом безжалостно растоптал трепетную мечту грязными сапогами, – поэтому уж извиняйте. Не мне с комсоргом тягаться. Я так-то ещё и в Партию потом вступать хочу. А он мне может характеристику испортить.

Девчата загалдели. Некоторые начали канючить. Но всех захватила эта тема.

– Нет, нет, даже и не просите, – категорически сказал я, – сказал, не буду – значит, не буду. А второй темой я хотел вам рассказать о том, как стать легендой в своей сфере.

Шум поднялся такой, что в кабинет заглянула какая-то пожилая тётка и шикнула на них.

А они всё не могли успокоиться.

– Мулечка, миленький, ну расскажи-и-и-и… – канючили они.

Но я был неумолим:

– Простите, девушки, с комсоргом связываться я не хочу. Сами понимаете. Так что и третью тему о том, как правильно исполнять свои мечты, чтобы они сбывались, я вам тоже не расскажу. Извините…

Уж этого девушки стерпеть не смогли.

Когда возмущённые вопли утихли, кареглазка сказала категорическим голосом:

– Товарищи! Так дальше нельзя!

В кабинете опять начался шум и хай. В стенку требовательно постучали.

Девчата чуть притихли, а веснушчатая сказала:

– Ты правильно, Оля, говоришь! Но только как надо? Куда нам против комсорга браться?

Опа, а кареглазку-то зовут Оля, значит. И я продолжил дальше греть уши (приятно было наблюдать, как мой запущенный информационный вброс сейчас похоронит комсорга).

И кареглазка вдруг заявила:

– Вот что я вам, девчата, скажу! Нужно с ним разбираться! Когда у нас перевыборы? Где Надя?

– Здесь я, – пискнула какая-то мелкая белобрысая пигалица.

– Ты у нас секретарь, протоколы пишешь по комсомольским собраниям, когда перевыборы?

– Так были уже, – опять пискнула она.

– Как это были? Когда?! – налетели на неё девушки.

– Так это… были… – заюлила пигалица, и глазки у неё забегали.

– Когда были перевыборы, Надя? – категорическим тоном спросила кареглазка Оля.

– Так он сказал, что ради этого неохота отдельно собираться. Всё равно каждый год одно и то же. Никто не захочет. Вот мы и оформили всё задним числом...

– Задним числом?! – опять завозмущались девушки.

А Оля сказала:

– Вот что, Надя, давай-ка назначай комсомольское собрание. Внеочередное.

– Так комсорг же назначает дату, – пролепетала Надя, – а в этом квартале уже все запланированные собрания были.

– Ничего страшного, – спокойно и резко сказала Оля, – соберём внеочередное комсомольское собрание. Инициированное от нас. Правильно, девчата?

Девчата зашумели, что, мол, правильно.

– А что в повестке писать? – пискнула Надя.

– Перевыборы комсорга, – жёстко сказала Оля. – Соберёмся и единогласно выберем Мулю.

– А комсомольцы из других отделов? – спросила шатенка с двумя хвостиками.

– Проведём с ними подготовительную работу, – жёстко ответила Оля, и обсуждения были закрыты.

Я брёл по коридору и думал: радоваться мне или печалиться? Всё как-то завертелось, а мне скоро в Цюрих. И не успею я побыть комсоргом, и не наведу я тут свои порядки. Хоть бы Фаине Георгиевне успеть помочь. Но здесь я не очень переживал: если что, я и оттуда ей помогу. Ещё лучше помогу. Выведу на европейский кинематограф.

Насколько я помнил по книгам, которые читал о ней в том, моём мире, она знала несколько иностранных языков. Французский и немецкий так точно. Насчёт английского я не знаю. Но даже этих двух языков вполне достаточно, чтобы сделать блестящую карьеру.

Из режиссёров, я посмотрел картотеку у Оли, самыми известными были – Дуров, Еланская, Волчек, Радлов, Завадский, Товстоногов, Плучек, Монастырский, Любимов, Ефремов, Эфрос, Охлопков, Лобанов, Шишигин и ещё пара человек. Я не смотрел карточки на режиссёров республиканских театров. Ну, не поедет же Фаина Георгиевна, к примеру, в Грузию или Киргизию играть в театре. Нет, ей надо тут, на месте начинать блистать в главных ролях.

Неожиданно я чуть не натолкнулся на Зину. Она несла какие-то пухлые папки, бумаги. От столкновения всё это добро вылетело у неё из рук и веером рассыпалось по полу.

– Бубнов! Осторожнее! Смотри, куда прёшься! – сердито выпалила она, и бросилась собирать бумаги.

– Ой, Зина, извини, задумался, – покаялся я и помог ей собирать папки.

– А что это ты такой задумчивый ходишь? – насмешливо фыркнула она.

Я посмотрел на неё. Зина преобразилась кардинально. После того, нашего разговора, она сделала себе причёску в стиле «Мерилин Монро», пошила строгий костюм и выглядела для этого времени очень даже привлекательно и «по-импортному». Видимо, где-то в дамских журналах моделей насмотрелась. Но так-то она молодец.

– Что ты так смотришь? – чуть смутилась она.

– Хорошо выглядишь, – похвалил её я.

От моего комплемента Зина зарделась. Похвала ей понравилась.

– А давай в кино сходим? – неожиданно предложила она и с вызовом посмотрела на меня, мол, попробуй только отказаться.

Я слегка задумался, и тут мне в голову пришла отличная идея – я предложил ей другой вариант:

– В кино? Ну, кто же в кинотеатре такую красоту увидит, Зина, – сказал я медовым голосом, демонстративно рассматривая её, – у меня есть идея получше.

– Что ты уже задумал, Бубнов? – подозрительно посмотрела на меня Зина.

– Ничего такого предосудительного, – пожал плечами я, – давай сходим. Только не в кино, а в театр. И не сегодня, а через пару дней. Ты же тайны хранить умеешь?

Зина вскинулась, её глаза сверкнули любопытством. Ну, какая женщина не любит тайны? Покажите мне хоть одну, которая при слове «тайна» сохранит равнодушный вид.

– А что? – еле сдерживая любопытство, спросила она.

– В общем, слушай, скоро в театре Глориозова будет премьера спектакля по пьесе Островского. И я хочу подговорить его пригласить туда всех режиссёров. И потом, после премьеры, чтобы он закатил праздничный ужин. Бенефис всё-таки. И вот туда бы я с тобой сходил. Сначала на премьеру, потом в ресторан. Как ты смотришь на то, чтобы вечерок провести в такой вот компании? И да, несколько актёров тоже будут.

Глаза Зины затуманились. Но, пока она отходила от новости, я добавил:

– Только никому не говори, а то желающих пойти со мной набежит, сама понимаешь. Девчата у нас шустрые.

Зина понимала.

– И платье нужно такое… театральное, – отрешённо добавил я и спросил, – за пару дней что-нибудь найти успеешь?

Зина кивнула, её мысли улетели от меня далеко, и сейчас она обдумывала только одно, где взять такое платье, чтобы поразить всех.

– И ты у меня должна быть самая красивая, – мстительно добавил я, – чтобы затмить и Орлову и остальных.

Зина ахнула и «сделала стойку». Теперь я был точно уверен, что уж она расстарается. В общем, мы договорились, и я пошел работать чрезвычайно довольный собой.

Конечно же, сразу после работы я отправился к Мулиным родителям – Надежде Петровне и Павлу Григорьевичу.

Нужно было узнать, как там продвигаются мои дела с отъездом в Цюрих.

По дороге я зашел в кондитерскую и купил очень вкусный с виду и по запаху кекс с изюмом, взял килограмм мармеладных конфет и битый шоколад ломом.

В общем, что было, то и взял.

У Адияковых меня встретили неприветливо. Не помог ни изумительный кекс, ни мармеладки, ни даже битый шоколад ломом. Надежда Петровна смотрела волком, а Павел Григорьевич прямо сразу заявил:

– Муля! Как ты мог?!

– Что? – не понял я (я честно попытался вспомнить, где опять накосячил, но в последнее время у меня столько всего произошло, что я так и не смог вычислить причину их недовольства). Ну да ладно, сами потом скажут.

И Адияков долго ждать себя не заставил, вывалил претензию сразу:

– Ты зачем на свадьбу к Бубнову ходил? Мать, когда узнала, так расстроилась. Всю ночь проплакала. Как ты мог?

Я пожал плечами и ответил честно:

– Я изначально и не скрывал, что пойду туда.

– Муля! Это предательство! – вскричала Наденька и зарыдала, заламывая руки, – мой сын совершил предательство! С ума сойти! Дожили!

– Да в чём предательство? – удивился я, – сходил на свадьбу к человеку, который вырастил меня с пелёнок.

– Не смей! – побагровел Адияков, – если бы не обстоятельства…

– Но обстоятельства сложились именно так, – перебил его я, – именно так, а не иначе. Поэтому я посетил свадьбу отчима и его новой жены. Не вижу тут ничего ужасного и предосудительного.

– Ты не должен был… – продолжала истерить Наденька.

– А не ты ли сама, мама, заставила меня помириться с ним? – перешел в нападение я. – Не ты ли сама просила меня его поддерживать?

– Это другое…

– Не пойму, в чём другое? – удивился я, – ты ушла к отцу, бросила отчима. А теперь он женился на другой женщине. Всё справедливо. Ты живёшь с другим мужчиной. Почему же он не может жить с другой женщиной?

От моей логики у Надежды Петровны случился эсхатологический ступор, она беспомощно посмотрела на Адиякова и пролепетала:

– Паша, скажи ему…

– Ты поступил подло по отношению к матери, сын! – мрачно проговорил Адияков.

Кстати, разговаривали мы на пороге и в дом меня не пригласили.

И я понял, что мне крышка. Но, на всякий случай спросил:

– Я так понимаю, что в Цюрих я уже не еду, да?

– Правильно понимаешь, – сердито проворчал Адияков, и я понял, что до этого момента вся эта жизнь с калейдоскопом неприятностей – это всё были цветочки…