Муля, не нервируй... Книга 2

Глава 13

Я смотрел на Глориозова, а Глориозов смотрел на меня.

И выражение его лица мне сильно не нравилось. Примерно также смотрели аборигены на товарища Кука перед небезызвестным ужином. Что-то явно он на меня затаил, то ли обиду, то ли зло. А ведь ещё предстоит поговорить с ним о главной роли для Фаины Георгиевны.

Мы пободались немного взглядами, Глориозов дрогнул и свой взгляд отвёл.

– Иммануил Модестович, как я рад вас видеть! – замироточил Глориозов, стараясь не смотреть мне в глаза, – вы так редко посещаете наш театр, что даже обидно! А, может, хотите, я вам контрамарочек на ближайшую премьеру дам, а?

– Как у вас дела, в театре? – вопросом на вопрос ответил я, думая, как бы незаметно прощупать эту зыбкую почву и не накосячить.

– Лучше обсудить все дела у меня в кабинете, – с намёком заюлил Глориозов и я противиться не стал, в кабинете, так в кабинете.

Когда мы устроились в мягких уютных креслах и за эльфоподобной секретаршей закрылась дверь, Глориозов разлил коньяк по бокалам и радушно сказал:

– Не поверите, Иммануил Модестович, дела у нас гораздо лучше, чем даже в Большом! – он поднял бокал и лучезарно провозгласил, – за крепкую дружбу между комитетом и театром!

– За дружбу! – мы чокнулись и выпили.

Не успел я закусить нежнейшим пирожочком, как дверь в кабинет Глориозова рывком распахнулась и сюда влетела возмущённая блондинка в шелковом халате-кимоно пурпурного цвета:

– Федя! Как ты мог! Неужели эта стерва Раневская будет играть у нас?! – на последней фразе она взвизгнула, но осеклась, обнаружив в кабинете посторонних (то есть меня), и, слегка смутившись, умолкла.

– Но Леонтина! – пискнул Глориозов, выразительно скосив глаза на меня, – я же просил не врываться ко мне в кабинет, когда у меня посетители!

– Ты не понимаешь, Федечка! – захлебнулась возмущением Леонтина, заламывая руки, – её никак нельзя в наш театр! Ты знаешь, как она меня назвала? Знаешь? Помесь гремучей змеи со степным колокольчиком! Меня! Заслуженную артистку Киргизской ССР!

– Но Леонтина … – проблеял Глориозов, но вышло это совершенно неубедительно, так что заслуженная Леонтина его даже слушать не стала, сурово перебила:

– Ноги её здесь не будет! Или я, или она! – и вылетела из кабинета, хлопнув дверью так, что несколько портретов попадали, словно пожелтевшие листья осенью.

– Женщины, – горестно вздохнул Глориозов и с тяжким вздохом разлил ещё по одной. – Уйти что ли досрочно на пенсию?

– Долго репетировали, Фёдор Сигизмундович? – спросил я и бутылка с коньяком в руке Глориозова возмущённо застыла практически в воздухе.

– Эммм… как вы догадались? – смутился он.

– Не трудно было, – не стал выдавать секреты я (ну не буду же я объяснять, что я сам коуч и все эти манипулятивные приёмы знаю даже получше всех этих последователей систем Станиславского и Мейерхольда вместе взятых).

– Иммануил Модестович! – очевидно только толстый живот не дал Глориозову возможности пасть на колени. – Раневскую никак нельзя в наш театр! Она же скандалистка! У нас такой хороший слаженный коллектив! Мы же практически как одна семья! Мы же сами лелеем и воспитываем каждого актёра! А вы хотите нам Раневскую!

– Откуда известно? – буркнул я.

– Печкин проболтался, – безжалостно выдал Печкина Глориозов, – сказал, что вы настаиваете, чтобы она играла вместо него…

– И что? – удивился я, – Печкина не будет всего неделю…

– Полторы! – возмущённо поправил меня Глориозов.

– Ну, пусть полторы, – пожал плечами я и закинул в рот тарталетку с икрой. – Печкин с невестой поедет в свадебное путешествие в Костромскую область. А Фаина Георгиевна его заменять пока будет.

– Мы хотели Васю Дудкина, – возроптал мятежный Глориозов.

– А будет Раневская, – сказал я непреклонным голосом и добавил, – согласитесь, она великая актриса…

– Я не спорю! Не спорю! – вскричал Глориозов, – она великая! Но боже упаси, ноги этой великой в моём театре не будет!

– Но там же роли самые простые, – удивился я, – кликушествовать за скоморохов и сыграть Лешего. Там даже, если не ошибаюсь, ни одного слова нету, всё пантомима.

– У Лешего есть три слова, – сварливо возразил Глориозов.

– Ой, аж целых три слова! – скептически покачал головой я и иронично посмотрел на директора театра.

– Вы не понимаете, Иммануил Модестович! – Глориозов готов был зарыдать, – стоит ей лишь просочиться к нам, в наш хороший коллектив, и сразу начнётся то, что в театре имени Моссовета! Я не могу этого допустить! И не допущу!

Он захлебнулся эмоциями, но повторил непреклонным голосом:

– Можете обижаться, можете даже меня увольнять, но, пока я здесь работаю директором, никакой Раневской в моём театре не будет!

И вот что ты будешь делать?

Если бы я был простым человеком, мне в данной ситуации ничего бы не оставалось больше, чем встать и уйти из этого кабинета навсегда, потеряв возможность вернуть вчерашний долг Фаине Георгиевне. Но дело в том, что я был не совсем обычным человеком. К тому же в той, прошлой, жизни я был коучем. И не просто каким-то коучем, а лучшим. Поэтому я посмотрел на Глориозова и тихо сказал:

– Верните финансирование.

– К-какое финансирование? – испугался Глориозов.

– Которое я вам выбил, – пояснил я, – думаю, в Москве найдутся другие театры, которым тоже нужны деньги.

– Это шантаж, – побледнел Глориозов.

– Угу, – не стал вступать в спор я и красноречиво посмотрел на упавшие картины.

А затем я улыбнулся простой бесхитростной улыбкой простого скромного коуча. А Глориозов схватился за сердце:

– Пообещайте мне, Иммануил Модестович, что она будет играть только эти полторы недели и только в «Аленьком цветочке» и в «Скоморохе Памфалоне»? – умоляющим голосом прошелестел бедный директор театра.

– Безусловно, – клятвенно пообещал я, – я обещаю, что Фаина Георгиевна будет играть в «Аленьком цветочке» и в «Скоморохе Памфалоне» всего полторы недели, пока Печкин не вернётся из свадебного путешествия.

– А если он никогда не вернётся? – поднял на меня умоляющий взгляд Глориозов.

Я философски пожал плечами:

– Фаина Георгиевна эти полторы недели свободна и может заменить Печкина. Не думаю, что такой великой актрисе другие режиссёры откажут в ролях.

Глориозов облегчённо улыбнулся, вынул платок и вытер взопревший лоб.

Хрупкий мир между нами был восстановлен, и мы выпили ещё по одной, мировую.

– Кстати, – сказал я, пробуя миниатюрную корзиночку с интересной грибной начинкой, – а что за премьера у вас планируется?

– Вы и об этом знаете?! – разулыбался Глориозов.

– Фёдор Сигизмундович, вы разве забыли, что ваш артист Печкин – теперь мой сосед, – я вернул улыбку хозяину кабинета.

Улыбка Глориозова чуть подувяла, но в принципе он всё ещё держался бодрячком:

– Да, наконец-то, мы поставим пьесу по Островскому! – он выпалил эту фразу и с триумфом посмотрел на меня.

– Замечательно! – восхитился я. – А что за пьеса?

– «Красавец мужчина», – улыбкой Глориозова можно было зажигать звёзды.

– Шикарный выбор, – похвалил я и сразу задал провокационный вопрос, – состав актёров уже утверждён?

– Мы в процессе, – ушел от ответа Глориозов и с подозрением посмотрел на меня.

– Вот и отлично, – сказал я и чуть смущённо улыбнулся, – я забыл, как звали ту женщину в пьесе?

– Там несколько женщин. Кого вы имеете в виду? – взгляд Глориозова заметался.

– Ой, то ли сестра главного героя, то ли сваха? – задумался я, вспоминая (смотрел этот спектакль в моём мире давно, подзабыл уже), – пожилая такая женщина…

– Раневскую не возьму! Вы же обещали всего полторы недели в «Аленьком цветочке»! – истерически отчеканил Глориозов, трясущимися руками налил себе в бокал коньяк и залпом всё выпил, – и не просите даже! Нет! Нет! Не просите!

– У вас в зрительном зале так сильно дует, – сокрушенно покачал головой я, – зрители сидят, страдают, мёрзнут. Дамы в театральных платьях, на сквозняке… ай, нехорошо как…

– Я уже четыре года подряд прошу поднять финансирование на ремонт! – взвизгнул Глориозов, – мне всё время отказывают! У меня и служебные записки все есть! Я могу показать!

– Ай-яй-яй, – тихо повторил я и покачал головой, – такой хороший театр и такое явное нарушение техники безопасности, Фёдор Сигизмундович… А если кто-то простудится и заболеет? Это ли не умышленная порча здоровья советских граждан?

Глориозов сидел бледный, тяжело дыша, в конце концов он схватился за галстук и рванул его, ослабляя. Я уже испугался, что довёл мужика до инфаркта, но нет, Глориозов был тёртый калач и быстро взял себя в руки:

– Да, вы абсолютно правы, Иммануил Модестович. Мне срочно нужно сделать ремонт. Причём не только в зрительном зале, но и в гримёрках артистов, – он внимательно, с намёком, посмотрел на меня и произнёс, – и я очень бы хотел получить финансирование и успеть закончить ремонт до момента премьеры пьесы Островского. Тем более, что роль Сосипатры Семёновны там будет играть Фаина Георгиевна… Нехорошо, если такая великая актриса простудится…

И он вонзил красноречивый взгляд на меня.

– А у Фаины Георгиевны тоже будет своя отдельная гримёрка? – на всякий случай уточнил я. – Какая и положена всем великим актрисам?

Глориозов метнул на меня возмущённый взгляд, но быстро взял себя в руки и ехидно сказал:

– Ну, конечно, Иммануил Модестович! Гримёрку Фаины Георгиевны мы планируем отремонтировать сразу же после того, как приобретём новый занавес для сцены!

Я укоризненно покачал головой, и Глориозов понял, что перегибать нельзя, но всё равно не удержался:

– Или хотя бы отремонтируем вешалки в гардеробе.

– И это правильно, – согласился я и глубокомысленно изрёк, – кто-то из классиков даже сказал, что театр начинается с вешалки. А кто мы такие, чтобы спорить с классиками?!

Глориозов был со мной абсолютно солидарен, он тоже считал, что спорить с классиками нам явно не стоит. А занавес пока подождёт. Поэтому торопливо разлил остатки коньяка по бокалам, и мы выпили.

– За обновлённый, отремонтированный театр! – провозгласил он.

– В котором так уютно будет Фаине Георгиевне! – поддержал тост я, мы чокнулись, выпили и я посоветовал, – пишите смету, Фёдор Сигизмундович. Только поспешите и передайте её завтра мне через Печкина.

Глориозов сверкнул довольным взглядом и буквально промурлыкал:

– А вы уж, Иммануил Модестович, будьте так добры, передайте, пожалуйста, Фаине Георгиевне, что первая репетиция «Красавца мужчины» будет уже в эту пятницу, в двенадцать. У неё роль Сосипатры Семёновны. И я прошу не опаздывать.

– А пробы когда? – на всякий случай уточнил я, а то знаю я этих театральных аферистов.

– Она утверждена на роль без проб, – улыбнулся Глориозов кроткой улыбкой канонизированного мученика, – великая же актриса, зачем эти пробы…

Домой я шел чуть ли не вприпрыжку. Да, я старался, конечно, не думать, как буду убеждать Козляткина, что основное финансирование нужно дать на театр Глориозова, да ещё в таком объеме. Но проблемы нужно решать по мере их поступления. Главное, я добился, чтобы Глориозов взял Фаину Георгиевну на одну из ведущих ролей.

Конечно, это не главная роль, но и не второстепенная (я путаюсь, как они там правильно называются, но, думаю, что она будет довольна).

Я шел и думал, как сейчас приду и как расскажу эту новость Фаине Георгиевне. И как она сильно обрадуется.

А в коммуналке я застал драку, и судьба Сосипатры Семёновны моментально вылетела у меня из головы.

– Я тебе все патлы повырываю! – визжала Зайка, уцепившись в волосы Нонны Душечки.

– Корова! – визжала рыжая.

– Бей её! – подзуживала подругу из-за угла Вера Алмазная, но в драку благоразумно предпочла не влезать.

Белла и Полина Харитоновна пытались разнять смутьянок, но тщетно: возраст и весовые категории брали своё.

Пока я соображал, как разнять дерущихся баб и не пострадать самому, как из комнаты вышла Ложкина и, ни слова не говоря, вылила на дерущихся таз воды.

– А-а-а-аа-а! – заверещала Зайка и отскочила в сторону.

– Ай! – и себе взвизгнула Нонна Душечка и отпрыгнула подальше.

– Чего орёте? – проворчала Ложкина, – люди с работы пришли. Устали. Отдыхать готовятся, а вы орёте!

– Зараза! Ты меня намочила! – заверещала Зайка. – Моя причёска! Я всё Софрону расскажу!

– Тебе что-то не нравится? – с тихой угрозой спросила Ложкина, не повышая голоса.

– Не нравится! – вызывающе вызверилась Зайка, пытаясь отжать волосы.

– Ну, раз не нравится, то уматывай отсюда, – сказала Ложкина, схватила Зайку за ухо и потащила к выходу из квартиры.

Я сперва удивился, как у относительно небольшой Ложкиной получилось справиться с более крупной и молодой Зайкой. Но потом понял, что бывшая надзирательница женской колонии из Севлага, просто взяла её на болевую.

Да уж.

Между тем Ложкина вернулась на кухню и исподлобья взглянула на всхлипывающую Нонну.

– А ты чего ноешь? – прошипела она, – а ну-ка быстро взяла тряпку в руки, и чтобы через две минуты тут было сухо!

Нонна была поумнее Зайки, так что сразу схватила половую тряпку и принялась вытирать лужу.

– Заодно и коридор можешь помыть, – добавила свои пять копеек злорадная Полина Харитоновна, чем получила от Нонны гневный взгляд.

Но при Ложкиной Нонна не посмела выёживаться и принялась обречённо мыть пол и на кухне, и в коридоре.

Иерархия в локальном женском сообществе была восстановлена. А на кухне воцарились мир и спокойствие.

Из комнаты выглянул Печкин и спросил:

– Что у вас там происходит, товарищи бабы?

– Да ничего уже, – прощебетала Ложкина. – Всё хорошо, Пётр Кузьмич. Теперь тихо будет! Нонна решила полы помыть, так мы советы даём.

– Варвара Карповна! У тебя же драники холодные! – пожаловался Печкин, – ну, куда это годится?

– Я сейчас разогрею! – залебезила Ложкина и унеслась в комнату греть капризному Печкину драники.

– Во как! – уважительно прокомментировала Полина Харитоновна и задумчиво покачала головой.

Я смотрел на это всё и понимал, что сейчас передо мной крупным нарывом назревает очередная задача, которую нужно будет решать, и то скоро. Насколько я всё правильно понял, то у Нонны получилось зацепить Софрона. И уже совсем скоро она выполнит свою часть сделки. А мне в ответ придётся сводить её с Жасминовым. Честно говоря, мне его было даже жаль. Так-то неплохой он мужик, хоть и с закидонами, присущими театрально-богемной среде.

И вот что делать?

А следующая задача ещё похлеще – что дальше делать с Музой? Ну, к примеру, получится у меня убрать отсюда Софрона. Предположим, так сказать. Но ведь Муза так и продолжит существовать на дистанции. И не факт, что свою мизерную зарплату и пенсию она так и будет отдавать всю ему. А сама будет голодать дальше и ходить в единственном перештопанном платье. А мне ведь нужно для неё разработать и внедрить «программу успеха». А как зарядить человека на успех, если он сам этого не хочет? Если он махнул на себя рукой? Существует ли такой рецепт?

Я уже перебирал варианты выхода из ситуации и так, и эдак, когда в дверь позвонили.

Звонки в нашей коммунальной квартире – это была система похлеще хитроумных шифров приснопамятного Джеймса Бонда. У каждого из жильцов было разное количество. У Беллы – один, у Музы – два… у Ложкиной – пять… и так далее. Хуже всего было Герасиму. У него было аж семь. Хотя с приходом Жасминова количество звонков увеличилось до восьми. И каждый раз, когда в дверь звонили, жизнь в коммуналке останавливалась, замирала, и все принимались считать, сколько раз позвонили в дверь.

В этот раз кто-то на систему наплевал самым преступным образом: на звонок нажали и не отпускали его долго-долго.

Поэтому никто не спешил открывать.

– Звонок же перегорит! – выглянула из комнаты Ложкина.

Нонна подпрыгнула и рванула к двери открывать (очевидно на неё произвело неизгладимое впечатление, как Ложкина разобралась с Зайкой).

В двери стоял участковый в форме.

Отодвинув Нонну в сторону, прямо по помытому полу он прошел на кухню, где собрались почти все, и сказал официальным строгим голосом:

– Присыпкин Софрон Васильевич здесь проживает?