Муля, не нервируй... Книга 2

Глава 1

Дуся ворчала.

Нет, она не осуждала ни Надежду Петровну, ни, тем более, упаси бог, Модеста Фёдоровича (великий же человек, почти как покойный Пётр Яковлевич, царствие ему небесное). Да что говорить, даже Адиякова этого противного Дуся и то практически не осуждала (разве только немножко, и то, когда сильно сердитой была). Всё-таки он отец Муленьки. Но как можно было заниматься всеми этими сердечными делами, и совершенно забыть про бедного мальчика!

А ведь он исхудал как!

Нет, Дуся в корне была с этим не согласна. Вот прямо категорически! И прямо так и заявила Модесту Фёдоровичу. Мол, вы всё равно обедаете в этом своём НИИ, домой только на ужин приходите, да и то, если Учёного совета нету (ох и не любила Дуся Ученые советы, ужас прямо как. Потому что после них Модест Фёдорович возвращался иной раз и за полночь, и ужин приходилось несколько раз разогревать). Неправильно это. Будь её, Дусина, воля, она бы все эти Учёные советы и вовсе отменила, как мероприятия совершенно бесполезные и крайне вредные для желудка. А ещё они очень для нервов волнительные (Модест Фёдорович после них часто раздражённый приходил, долго жаловался Дусе на мерзавца Попова и много курил в кабинете. Так, что Дусе приходилось иной раз и дважды ужин разогревать. А куда это годится?).

Так вот, Дуся решительно высказала всё это прямо в лицо Модесту Фёдоровичу. Сказала, что будет теперь раз в неделю ходить к Муленьке в коммуналку, готовить ему еды впрок и забирать вещи в стирку. А то, где же это видано, чтобы бедный мальчик сам стирал. Ужас прямо!

Как ни странно, а Модест Фёдорович не только не стал противиться, а даже горячо поддержал эту Дусину идею. И более того, отпустил Дусю к Муле не раз в неделю, как планировала сама Дуся, а аж целых два.

Хороший человек, этот Модест Фёдорович, что ни говори.

Коммуналка произвела на Дусю удручающее впечатление.

Нет, так-то Дуся барыней сроду не была. Происхождения она была самого что ни на есть простого, пролетарского. Родилась и выросла в рабочем посёлке, в старом бараке, и была она у мамки седьмой. А после неё ещё трое братьев мал мала меньше было. Так что Дуся прекрасно знала эту сторону жизни: и очереди к умывальнику по утрам, и дежурства на кухне, и шум круглосуточный. А уж стирка и готовка и вовсе превращались в сущий кошмар.

И всем этим должен был заниматься Муленька.

Ужас прямо! Кошмар! Ой кошма-а-а-ар!

Поэтому, когда только Дуся первый раз ещё пришла к Муленьке в коммуналку, первое, что она сделала, это собрала всех баб и заявила, что дежурство Муленьке по кухне в три часа дня ему совершенно не подходит! Он в это время на работе. А он, между прочим, не абы как, а в Комитете по искусствам работает!

Ох бабы на неё и набросились! Особенно старалась Белла. Противная баба такая, ещё и курит. Но неожиданно Дусю поддержала Полина Харитоновна, хорошая женщина, порядочная, хоть и мать этой вертихвостки Лильки. Куда это видано, при живом-то муже да чтоб в театре работать? Знала Дуся все эти театры и чем оно там обычно заканчивается. Так-то Дуся по театрам не ходила, больше кино любила. В театре всего-то раз была, в молодости, ещё Вася, бывший кавалер, приглашал её после Пасхи. И вот не понравилось там Дусе, ужас прямо и кошмар сразу. Семки щёлкать нельзя. Фантиками от конфет шуршать нельзя. Громко смеяться тоже нельзя. И вот какая тогда польза от этого театра?

А про нравы театральные Дусе еще Надежда Петровна рассказывала. Осуждала. Очень она умная, Надежда Петровна, всё знает. Недаром дочка академика.

Дуся вздохнула. Покойный Пётр Яковлевич, царствие ему небесное, держал всё в доме железной рукой. Глыба был, а не человек. А как преставился он, так всё и пошло рушиться. Сперва этот скотина Адияков появился. Начал Надежду Петровну обхаживать. Дообхаживался до того, что она к нему ушла, а Модеста Фёдоровича и Муленьку одних бросила. Потом Муленька с Модестом Фёдоровичем поругался и тоже ушёл из дома.

Ужас и кошмар сразу!

Но сейчас всё вроде бы улаживаться начало. Муленька домой вернулся, с Модестом Фёдоровичем они, наконец, помирились (тот даже по секрету Дусе похвастался, что Муля к нему аж на работу за советом ходил). Нет, так-то это хорошо и правильно. Всё же Модест Фёдорович, хоть и не природный отец, но отец же. Но Дуся не одобрила. Так, виду не показала, чтобы Модеста Фёдоровича не обижать, но в душе не одобрила. Ведь мог бы Муленька и домой к ним прийти совета спрашивать, к ужину. Дуся как раз в этот день утку с яблоками запекала. Как раз хорошо было бы. И совет бы получил и для желудка всяко польза.

А вообще Муленька изменился. И сильно изменился. И никто этого, кроме самой Дуси, и не замечает (ну да, ну да, все же только делами сердечными заняты). Тихий стал, вежливость соблюдает. Но при всём этом покорстве, нет-нет, да и мелькнёт у Мули такая бесячая хитринка в глазах. Дуся такое хорошо знает. И вкусы у Мули поменялись совершенно. Раньше, в детстве, он сильно кашу тыквенную с молочком и рисом любил. И вот пришел он к ним, так Дуся ему сразу эту кашу и сготовила (специально из деревни ей тыкву сахарную знакомые привезли). Так видно же было, что он только из вежливости пару ложек еле-еле в себя впихнул. Зато теперь нравиться ему тушенная капуста стала. А ведь раньше он её терпеть не мог: ни капусты, ни хоть голубцов. Щи, конечно, ел, вроде нормально, а вот в остальном – не любил. Надежда Петровна всегда старалась, чтобы в доме никаких блюд с капустой не было.

Но нечего ей на Мулю наговаривать – Дуся спохватилась и посмотрела время на изящных женских часиках с голубыми красивыми камушками на стрелках, подарок Муленьки. Сколько лет прослужила Дуся, а никогда у неё таких часиков и не было. А вот теперь есть. Все знакомые бабы на базаре завидуют. Любит её Мулечка, балует.

Дуся вздохнула и заторопилась на кухню. Сегодня вот решила порадовать своего Муленьку пюрешечкой с котлетками. Для желудка очень пользительно…

А тем временем всю нашу коммуналку уже который день штормило: все, от мала до велика, включая шкета Кольку и слесаря Герасима, готовились к свадьбе.

Да-да, Варвара Карповна Ложкина и Пётр Кузьмич Печкин подали заявление в ЗАГС и таинство должно было вот-вот свершиться.

Такие события в нашей коммуналке происходили не так часто, поэтому все жители, что говорится, были «на ушах» и на взводе.

– Нет, товарищи дамочки, ну вы представляете, наша Варвара совсем на старости лет сдурела! – злилась на кухне Белла, – решила замуж в фате выходить!

– Да ты что-о-о-о! – ахнула Муза, – как же это так?

– Ой, ей фата, как козе пятая нога! – завистливо протянула Зайка (в связи с грядущим событием дамы даже временно примирились и заключили пакт о ненападении сроком на всю продолжительность свадьбы и аж до окончания торжества).

– Так она что, и венчаться будет? – ахнула Лиля, и все зашушукались, дальше я расслышать не смог.

Ну и не надо. Я и сам знаю, что будут.

Давеча меня переловил Печкин, когда я выходил вечером из ванной, и прицепился с секретным разговором.

– Муля, – тихо и многозначительно сказал он, – нужно мне у тебя совета испросить…

– Спрашивайте, – вздохнул я (честно говоря, чертовски хотелось спать, а разводить все эти «важные» разговоры было лень).

– Конфиденциально, – тщательно, по слогам выговорил сложное слово Печкин.

– Ну, ладно, пойдёмте тогда ко мне, – я усилием воли подавил раздражение и гостеприимно пригласил к себе нового соседа.

Печкин при Варваре расцвёл и изменился. Ранее никудышная («сорная») бородка была теперь тщательно подстрижена и уложена волосок к волоску. Костюм на нём неизменно отглажен, рубашка накрахмалена и отутюжена до скрипа. А ещё Варвара пылко полюбила, как оказалось, галстуки. И теперь Пётр Кузьмич щеголял в галстуках даже дома. Более того, Варвара собственноручно несколько галстуков ему даже вышила. Крестиком и гладью (так объяснила мне ехидная Белла).

– Моя баба совсем сдурела, – ласково улыбаясь, словно сытый кот, с довольным видом сообщил мне Печкин. – Ишь чё удумала. На старости лет венчаться хочет. Говорит, мол, где это видано, чтобы не венчаными жить. Уйдём скоро на тот свет, так и не найдём друг друга. И прямо так упёрлась…

Дальше он сбился с мысли и сердито замолчал.

– А вы что? – помог ему сконцентрироваться я.

– А я что! – посмотрел печальными глазами на меня Печкин, – так-то она права, Муля. Боженька должен небесным таинством брак освятить. Тем более ни она, ни я в браке не были…

– А как же её дети? – удивился я.

– Прижила. По молодости, – отмахнулся, словно от малосущественного, Печкин. – Время такое было…

Он замолчал и пригорюнился. Возможно, вспоминал своих детей. Интересно, а у него есть дети?

Но расспрашивать я не стал.

Тем временем Печкин потосковал, потосковал и продолжил «секретный разговор» дальше:

– И вот поддался я её уговорам, Муля. Слово мужское дал. А потом поутру… – он осёкся, сконфузился и покраснел, но потом взял себя в руки и закончил, наконец-то, мысль, – а потом на свежую голову подумал я и понял, что погорячился. За такие дела можно же и партбилет на стол положить, если узнают. Но слово же я бабе дал. А ведь никак нельзя нарушать слово, особенно мужское. И вот как мне теперь быть, Муля?

Мда, ситуация патовая.

Я посидел, подумал и сказал:

– Вот вы сейчас поженитесь, а потом что?

– Как что? – удивился моей неосведомлённости Печкин, – жать да поживать будем. Да добра наживать. Как обычно все люди делают…

– Да нет же! – покачал головой я, – я не о том. Вот отгуляете вы свадьбу. А на следующий день что?

– Как что? – степенно огладил бороду Печкин, – на следующий день похмеляться будем. Всё, как положено. Чтобы перед людьми, значит, стыдно не было.

– А потом? – я уже начал терять терпение.

– А потом как обычно жить будем, – развёл руками Печкин, – как все люди живут.

– В общем так, – я уже понял, что с ним каши не сваришь, люди в эти времена были простые, а развлечения незамысловатые. – Слушайте меня сюда, Пётр Кузьмич. Вы сейчас в каких постановках играете?

– В театре? – почесал затылок Печкин.

– Да. В театре.

– В «Аленьком цветочке» и в «Скоморохе Памфалоне» – ответил он и пояснил, – в «Аленьком цветочке» я Лешего играю, а в «Скоморохе Памфалоне» пою куплеты скоморохов и кликушествую.

– Понятно, – кивнул я и спросил, – а если что, вас заменить есть кем?

– Зачем же меня заменять? – испуганно возмутился Печкин. – Я и сам вполне хорошо справляюсь. Я ещё ого-го! Им всем покажу, как куплеты петь надобно!

– Ну, а если бы вам, к примеру, уехать куда надо было?

– Аааа… если так, – понял, наконец, недогадливый Печкин, – конечно есть. Вася Дудкин вон может. Он, правда молодой для этих ролей, но его там дедом старым накрасят, бороду из пакли прицепят и нормально, сойдёт. Издалека, из зрительного зала, и не видно, старик это или молодой.

– Вот и отлично, – облегчённо вздохнул я, – значит, даю совет. Поступите так: возьмите неделю или две, я не знаю, сколько вам могут дать, отпуска. И езжайте с Варварой в свадебное путешествие.

– А как это? – удивился Печкин, – и зачем? Небось и дорого?

– Ну вы же в Костромской области дом хотели?

– Хотел, – запечалился Печкин, – и дом хотел, и огородик, чтобы был, и козу завести. Я бы её Эсмеральдой назвал, в честь любимой роли нашей театральной примы, Инги Аскольдовны. Ох и вредная женщина, но поёт хорошо, громко...

– Ну вот, значит, поедите вы в Костромскую область дом смотреть. Переночевать есть где?

– Ну в доме же… – захлопал глазами Печкин, но потом спохватился, – хотя он заколочен с тех пор, как родители умерли. А вот у сестры можно. Она у меня вдовая и сама живёт. Дети-то разъехались. Она нам ой как рада будет. Пять лет, считай, и не виделись.

– Ну, вот и прекрасно, – подытожил я, – значит, поживёте недельку у сестры, увидитесь, с женой её познакомите, на могилу родителей все вместе сходите, дом посмотреть тоже ведь надо, может, ремонт там нужен или ещё что. А в процессе свадебного путешествия там где-нибудь и обвенчаетесь. Я уверен, ваша сестра поможет организовать, чтобы торжественно и красиво было. И главное – тихо и незаметно. А здесь, на работе, никто и не узнает. Вы, главное, не забудьте договориться со священником, чтобы в церковную книгу вас не вносил.

– И то правда! – радостно всплеснул руками Печкин. – Вот ты голова, Муля! Вот спасибо! Как хорошо всё измыслил. Пойду свою бабу обрадую. А то она уже сама забоялась. Жалко ей моего партбилета, понимаешь ли. И теперь мне плешь проедает, что не надо венчаться. А я же слово ей дал, мужское. Понимаешь?

Я всё понимал.

И вот в разгар всех этих предсвадебных хлопот произошло событие, которое несколько омрачило весь ход истории: слегла Фаина Георгиевна.

Сперва все решили, что обычное дело, приболела. Ну, знаете, как это бывает – насморк там, чихание, кашель. Думали пару дней пройдёт, и она выздоровеет. Белла с Музой по очереди бегали к ней проведывать (больше она никого пускать не велела), носили ей куриный супчик, собственноручно сваренный невестой Ложкиной или моей Дусей.

Но прошел день, два, три… а улучшений всё не было. Собранный по этому тревожному поводу на кухне консилиум принял решение: нужно её в больницу.

Отправленная к ней с ультиматумом делегация из Музы, Беллы и Ложкиной вернулась разбитой наголову и посрамлённой. «Больная» в больницу ехать наотрез отказалась, болезнь свою не признавала, а вместо этого просто хандрила, ворчала, ругалась и вообще занималась злостной симуляцией.

И тогда наш авторитетный консилиум заручился тяжелой артиллерией – было принято решение напустить на Фаину Георгиевну меня. Здесь следует сказать, что какой-никакой авторитет в глазах соседей я уже приобрёл. Поэтому все постоянно бегали советоваться ко мне по любому поводу. И вот было решено, что уж Муля-то однозначно на Фаину Георгиевну повлиять сможет и легко справится со всеми этими женскими нервами.

К сожалению, в это время я был на работе и узнал о решении высоких сторон уже по возвращению, так сказать «задним числом».

Нет, конечно, я мог встать в позу, возмутиться, возроптать. И, думаю, что я в конце концов легко победил бы их своей логикой и железной аргументацией. Но какое бы это было свинство с моей стороны! Тем более совсем недавно я сам, лично, принял решение помочь ей.

Перед выполнением столь ответственной и важной миссии, я только потребовал у дам, чтобы они подготовили Фаину Георгиевну к моему визиту. А то неудобно будет, если я приду, а она в неглиже (или, не дай бог, в дамском исподнем. Созерцать панталоны на Фаине Георгиевне я был морально не готов).

Дамы заверили меня, что всё будет «чики-пики» (не буквально, а в переносном смысле, конечно же). И я пошел.

– Здравствуйте, Фаина Георгиевна! – вежливо поприветствовал её я. – Как ваше здоровье?

– Хорошо, хоть не геморрой у меня, – проворчала она, – иначе что бы я тебе отвечала?

– У вас что-то болит? – продолжал спрашивать я.

– Болит печень, сердце, ноги, голова. Хорошо, что я не мужчина, а то бы и предстательная железа заболела…

– Давайте поговорим по-взрослому! – наконец, не сдержался я.

Очевидно, Фаина Георгиевна от меня этого не ожидала. Но отвечать, по обыкновению, резкими ядовитым словом, как она обычно всем отвечала, не стала. Вместо этого посмотрела на меня нечитаемым взглядом и сказала:

– У меня больше нет ни одной роли, Муля.

И такая обречённая печаль была в её голосе, что у меня аж мороз по коже пошел.

– А в театре? – спросил я.

– И в театре нет, – вздохнула она и горько сказала, – я вся такая заслуженная-перезаслуженная, с кучей наград и званий, а роли мне теперь не дают. Это какой-то всемирный заговор, Муля. У меня такое состояние, словно из меня вытащили позвоночник, а мне нужно бежать марафон. Ты понимаешь, Муля? Я гнию заживо! Нельзя у актрисы забрать все роли! Нельзя, Муля. Это же форменная смерть!

Она внезапно заплакала. Тихо. Отчаянно. Слёзы просачивались сквозь её руки, в которых она спрятала лицо, и падали на стол.

– Фаина Георгиевна! – я дал ей пару мгновений выплакаться и протянул носовой платок (чистый, ведь Дуся тщательно и сурово следит за этим). – Послушайте меня…

Она несколько долгих мгновений всхлипывала, сморкалась, потом подняла заплаканные глаза на меня и сказала:

– Давай, ври, Муля. Ты умеешь красиво говорить. А я послушаю.

По её тону было видно, что она не верит мне ни капельки.

Но я сказал:

– Я не буду вам врать, Фаина Георгиевна. И утешать тоже не буду. Скажу так: вы, Фаина Георгиевна, сами во всём виноваты!

Если бы на Красной площади сейчас произошло извержение вулкана или цунами, и то, Злая Фуфа не была бы столь ошарашена, как после моих слов.