Мучимые ересями

.I. Перевал Талбора, Горы Тёмных Холмов, Лига Корисанда

Сэр Корин Гарвей, пригнувшись, осторожно пробирался к передовому редуту.

Идти так далеко вперёд при свете дня было рискованно, хотя это не было тем соображением, которое занимало бы его мысли всего два месяца назад. Однако теперь, он и солдаты его армии на собственном горьком опыте убедились, что обнаружить себя где-нибудь в пределах тысячи ярдов от черисийского снайпера окажется, скорее всего, смертельно опасно. Даже сейчас, он время от времени слышал отдалённый, отчётливо хлёсткий треск их проклятых дальнобойных ружей, и ему было интересно, есть ли у того, кто сейчас стреляет, цель.

«Возможно. Но не обязательно». — Он поморщился. — «Они сумели внушить нам страх перед своими стрелками на Переправе Хэрила; и стрельба время от времени, возможно даже наугад, это один из способов напомнить нам, убедиться, что мы не забудем».

«Вряд ли кто-нибудь из тех, кто пережил Переправу Хэрила, когда-нибудь её забудет. Конечно», — кисло подумал он, — «не так уж много осталось тех, кто остался в живых и по-прежнему служит в моей армии. Большинство из тех, кто действительно попал под ружейный огонь черисийских морских пехотинцев — и выжил — стали пленными».

Несмотря на это, верность его людей оставалась непоколебимой. И так же, к его собственному немалому удивлению, они верили в своё командование. В него.

«За это я многим обязан Чарльзу», — уныло подумал он. — «Может, мы и облажались, но без Чарльза и его артиллеристов, мы бы никого не вытащили оттуда. Люди знают это, так же как они знают, что он — и я — никогда даже не думали сбежать сами, пока мы не вытащили всех, кого смогли».

Гарвей лишь жалел, что Дойл не ушёл оттуда до самого конца. Горстка артиллеристов, которым удалось избежать смерти или пленения, рассказывала ему, что Чарльз постоянно переходил от одного орудийного окопа к другому, безрассудно подставляя себя под смертоносный черисийский ружейный огонь, сплачивая своих людей. Он был повсюду, подбадривая и угрожая, сам наводил пушки, даже собственноручно орудовал прибойником на одном из последних орудий, всё ещё ведущем бой, в то время как две трети его расчёта лежало мёртвыми или ранеными вокруг него. Без его примера, солдаты этой батареи сломались бы и бежали гораздо раньше… а доверие, которое войска Гарвея всё ещё готовы были оказывать своим командирам, вероятно, было бы гораздо более хрупким.

Гарвей знал это, но с каждым днём всё больше скучал по Дойлу. Он рассчитывал на острый ум и воображение старика даже больше, чем предполагал до того, как потерял их, и теперь мучительно сознавал их отсутствие. Кроме того, Чарльз был другом.

«По крайней мере, ты знаешь, что он всё ещё жив, Корин», — сказал он себе. — «И, судя по письму Кайлеба, так оно и останется. Это уже кое-что. На самом деле, это довольно много. И у тебя всё ещё есть Алик. Тоже не хухры-мухры, учитывая, что с ним чуть не случилось!»

Разделённый Ветер распознал надвигающуюся катастрофу и попытался что-то предпринять, направив свою кавалерию в черисийский тыл, в брешь, которую они любезно оставили между своими собственными формированиями и лесом, через который они продвигались. К несчастью, черисийцы выделили целый батальон своих адских стрелков, чтобы специально помешать ему сделать именно это. Они спрятали его в ветвях низкорослого леса, который простирался до сельскохозяйственных угодий, окружающих Переправу Хэрила, и имевшего достаточное количество деревьев и подлеска, чтобы сделать их позицию эффективной защитой от кавалерии, и их смертоносный ружейный огонь более чем опустошил передовые эскадроны Разделённого Ветра, когда они попытались проскакать мимо них на помощь пехоте. К счастью, лошади были более опасной мишенью, чем люди, и людские потери Разделённого Ветра оказались не такими серьёзными, как сначала боялся граф. Но они и так были достаточно плохи, а потеря стольких лошадей стала решающей. Лошадь под самим Разделённым Ветром была убита выстрелом, и он вывихнул плечо, когда его конь упал. Но один из его штабных офицеров помог ему взобраться в седло и благополучно вытащил из котла, и, к огромному облегчению Гарвея (и немалому удивлению), граф прекратил своё наступление, вместо того чтобы понести ещё большие потери, пытаясь прорваться.

«Я действительно должен перестать удивляться, когда Алик делает что-то правильно», — обругал он себя. — «Он не дурак, что бы там ни было, и он, вероятно, лучший бригадный кавалерийский командир в Корисанде. Просто…»

Внезапное «фьють» одной из адских черисийских пуль, пролетевшей неприятно близко от его головы, убедительно напомнило ему, что он почти на передовой и что неразумно позволять своим мыслям блуждать.

«И», — подумал он с горькой усмешкой, быстро ныряя обратно за спасительный бруствер, — «именно по этой причине я приказал всем своим офицерам снять со своих шляп эти проклятые кокарды!»

Он преодолел последние пятьдесят или шестьдесят ярдов по ходу сообщения до редута, который собирался посетить. Майор, командовавший им, резко отсалютовал, когда Гарвей вошёл в оборонительное сооружение, и сэр Корин столь же резко ответил на его приветствие. Он подозревал, что некоторые из его подчинённых считали глупым с его стороны настаивать на соблюдении надлежащего военного этикета в такое время, но Гарвей был убеждён, что знакомые требования помогают людям сосредоточиться, не говоря уже о сохранении чувства идентичности как солдат, а не испуганного сброда, сбившегося в кучу в своих укреплениях.

«И я не позволю им превратиться в сброд», — мрачно пообещал он себе — и им тоже.

— Добрый день, майор, — сказал он наконец.

— Доброе утро, сэр.

— Как сегодня дела?

— Всё то же самое, сэр. — Майор пожал плечами. — Я думаю, что кто-то из их лёгкой пехоты шнырял где-то тут сегодня рано утром, перед рассветом. Хотя с самого рассвета мы не видели никаких их следов.

— А их снайперы?

— Как заноза в заднице, сэр, — откровенно признался майор. Затем он криво усмехнулся. — Как обычно, — добавил он.

— Насколько плохи ваши потери?

— Вообще-то, сэр, я думаю, что они сегодня немного не в своей тарелке. У меня двое раненых, только один серьёзно. Вот и всё.

— Хорошо! — Гарвей похлопал молодого человека по плечу, размышляя, не кажется ли майору таким же странным, как и его собственным ушам, сказать «хорошо» про двух раненых в обмен на отсутствие потерь среди врага.

«С другой стороны, это именно так и есть, так что нет смысла притворяться иначе. Кроме того, я бы никого не обманул, даже если бы попытался».

Гарвей взобрался на банкетку[29] редута и очень осторожно приподнял голову над бруствером. Ни одна черисийская пуля не просвистела у него в ушах сразу же, но он сделал себе мысленную заметку не предполагать, что это так и останется, быстро осматривая подходы к своей нынешней позиции.

Перевал Талбора был кратчайшим, самым очевидным маршрутом через Горы Тёмных Холмов, хотя, учитывая расстояние в чуть менее двадцати семи миль, «короткий» был чисто относительным термином. Кроме того, это было крайне неприятное место для сражения. «Кратчайший» и «самый очевидный» ничего не говорили о такой вещи, как «самый прямой», и ни один генерал в здравом уме не начал бы наступательную битву в таком месте, как это. Именно это было причиной, почему армия сэра Корина Гарвея была здесь.

Где-то половина перевала с западной стороны была достаточно широкой и действительно имела протяжённые участки, позволяющие перемещаться в хороших условиях, но по мере продвижения дальше на восток он становился всё более узким, извилистым и крутым… кроме всего прочего. Несколько мест, которые не были голыми скалами или тонким слоем грязи на голом камне, который мог бы поддержать облезлый клочок горной травы, были покрыты спутанными зарослями проволочной лозы и кинжального шиповника. То, что не удалось опутать проволочной лозе, должно было легко разрезаться на ленты шестидюймовыми, острыми как нож, шипами кинжального шиповника. Лучше всего, с точки зрения Гарвея, было то, что практически невозможно было найти места, где линия огня была бы больше ста пятидесяти ярдов длиной. Во многих местах самый длинный доступный сектор обстрела составлял менее пятидесяти ярдов, что подходило его гладкостволкам так же, как и винтовкам черисийцев. И это также означало, что менее дальнобойные корисандийские батареи могли рассчитывать на то, что им удастся выстоять против черисийских орудий.

Он не мог помешать черисийцам посылать своих снайперов сновать по крутым склонам в поисках подходящих позиций, но быстро стало очевидно, что число черисийцев, способных на такие поистине поразительные дальнобойные выстрелы, ограничено. Они умудрялись причинять постоянный, болезненный поток людских потерь, по горстке тут и там, но их было недостаточно, чтобы представлять серьёзную угрозу его способности удерживать свои позиции. Особенно с редутами и соединительными земляными валами, которые он приказал построить. Большинство из них были выстроены ещё до того, как остатки его отступающего авангарда достигли перевала, и с тех пор они неуклонно улучшались рабочими группами каждую ночь. К этому времени Гарвей был полностью уверен в своей способности выдержать любую лобовую атаку… предполагая, что кто-то столь умный, как Кайлеб, будет страдать достаточно серьёзным случаем временного помешательства, чтобы начать любое такое нападение.

Часть Гарвея испытывала сильное искушение отступить за Талбор. Он мог бы оставить примерно четверть своих пехотных сил для удержания укреплений, и это, вероятно, облегчило бы его проблемы со снабжением. Он отступил к западу от худшего «бутылочного горлышка» прежде, чем успел окопаться, так что доставка припасов на его передовые позиции в достаточном количестве была не такой уж невозможной. Основная часть его армии была разбросана по широким участкам перевала позади него — достаточно близко, чтобы быстро двинуться вперёд, если представится такая возможность; достаточно далеко в тылу, чтобы сделать её снабжение относительно лёгким. Однако, при всём желании, это не заставило эти проблемы волшебным образом исчезнуть, а вот вывод сорока или пятидесяти тысяч человек с перевала очень помог бы.

«Я должен это сделать», — сказал он себе, наверное, в тысячный раз. — «Но если я это сделаю, то потеряю возможность угрожать тылу Кайлеба, если он вдруг решит пойти куда-то ещё. Кроме того, мы готовим для него небольшой сюрприз».

Он поморщился, глядя на восток, а затем пригнулся, так как на высоком склоне перевала расцвёл клуб дыма, и пуля бухнула в бруствер достаточно близко, чтобы бросить грязь ему в лицо.

— Понимаете, что я имел в виду, говоря, что они не в своей тарелке, сэр? — Гарвей повернул голову и увидел, что майор присел рядом с ним, ухмыляясь. — В большинстве случаев, этот мерзавец мог бы пришпилить вас.

Вопреки себе, Гарвей поймал себя на том, что улыбается в ответ. Он полагал, что некоторые генералы могли бы сделать молодому человеку выговор за его фамильярность, но Гарвей дорожил этим. Ухмылка майора «какого-чёрта-мы-все-в-этом-участвуем» была самым ясным признаком того, что, несмотря на понимание того, насколько оружие его врагов превосходит его собственное, его армия всё ещё была далека от поражения.

— Ну, майор, во всяком случае, я полагаю, я увидел то, зачем пришёл. Нет смысла давать ему возможность улучшить свой результат, не так ли?

— Я бы действительно предпочёл, чтобы вас застрелили во время чьего-то другого дежурства, сэр. Конечно, если вы настаиваете на том, чтобы вас застрелили.

— Я постараюсь иметь это в виду, — усмехнулся Гарвей и похлопал молодого человека по плечу. Затем он оглянулся в ту сторону, откуда пришёл, расправил плечи и глубоко вздохнул.

— Ну что ж, возвращаемся обратно в штаб, — сказал он и отправился в осторожный путь в тыл.

Во-первых, у него не было никакой необходимости совершать сегодня утром это путешествие на передний край. Он уже точно знал, что ему предстоит увидеть, а его личная рекогносцировка вряд ли могла что-то изменить, зато можно было с уверенностью утверждать, что подвергать командующего армией ранению, которое может вывести его из строя (или убить), без какой-либо чертовски веской причины — не самый блестящий ход. Но он взял себе за правило проводить по крайней мере часть каждого дня на одной из передовых позиций, главным образом потому, что чувствовал, что у него есть веская причина. Он любил свист пуль, проносящихся мимо него, не больше, чем кто-либо другой, и по его личному мнению, офицер, который намеренно подставлял себя под огонь, когда в этом нет необходимости, доказывал не свою храбрость, а только лишь свою глупость. К сожалению, бывали времена, когда у командующего офицера не было выбора. Ничто не могло разрушить боевой дух быстрее, чем ощущение, что армейские офицеры предпочитают держаться подальше от опасности, оставляя при этом своих подчинённых беззащитными перед врагом. Именно по этой причине он нашёл реакцию майора на то, что по нему промазали столь желанной.

«И я полагаю, если говорить начистоту, у меня действительно была потребность увидеть линию фронта своими собственными глазами. Просто чтобы убедиться, что проклятая хрень всё ещё там, где я оставил её прошлой ночью».

Он фыркнул от этой мысли, затем взглянул на небо. Одна из тропических бурь сезона штормов надвигалась на Корисанд с востока, через Великий Западный Океан. Опытному глазу Гарвея было ясно, что на Дейрвин и графство Корис вот-вот снова обрушатся проливной дождь и сильный ветер. Это будет уже второй шторм с тех пор, как он окопался здесь, а это означало, что у него было довольно чёткое представление о том, что произойдёт, когда он обрушится. Здесь, на перевале, будет очень неприятно, когда вода начнёт заливать его земляные укрепления и траншеи, но и для черисийцев это будет не пикник. И это должно удержать проклятых стрелков на день или два подальше от склонов, как минимум.

«И чем дольше Кайлеб позволит нам сидеть здесь, тем лучше. Может это и тяжёлая работа — кормить людей, но это лучшая проклятая оборонительная позиция по эту сторону Менчира. А Кайлеба очень скоро ожидает свой собственный сюрприз, если последнее семафорное сообщение отца окажется точным».

Ружья черисийцев стали неприятным — по честному даже можно было сказать «ужасающим» — сюрпризом для Гарвея и его армии. Они оказались столь же неприятным сюрпризом, пусть даже второстепенным, и для графа Каменной Наковальни. Никто не мог себе представить, как черисийцы умудрились снабдить каждого из своих морских пехотинцев ружьём, которое на поверку стреляло быстрее, чем большинство гладкоствольных мушкетов.

До тех пор, пока один из хирургов Гарвея не вытащил полдюжины пуль из тел его раненых людей.

Пули были сильно деформированы во время своего калечащего прохождения сквозь человеческую плоть и кости, но были достаточно целы, чтобы Гарвей понял, на что он смотрит. Это было ещё одно из тех чертовски простых «нововведений», которые так нравились черисийцам. Он был уверен, что существовали аспекты, которые потребовали экспериментов со стороны черисийцев, но основополагающий принцип был до абсурда прост для понимания. Вместо того чтобы вбивать в ствол слишком большую пулю, как это делали все остальные, заставляя её вставать в нарезы, черисийцы просто сконструировали полую с конца, коническую пулю. Когда порох детонировал, сила взрыва раздвигала донце пули[30], загоняя её в нарезы и запечатывая канал ствола позади неё, а вытянутая форма пули означала, что она была тяжелее сферического шара того же диаметра. Вероятно, это была также и наилучшая форма для движения по воздуху, хотя Гарвей не был точно уверен в этом. А вот то, что до того, как донышко расширялось на своём пути к цели, она на самом деле более свободно вставлялась в ствол, чем круглая пуля обычного мушкета, позволяло заряжать одну из новых винтовок быстрее, чем любой из гладкоствольных мушкетов, которыми пользовались его собственные люди.

Переломный момент наступил, когда хирург понял, на что он смотрит, и обратил на это внимание Гарвея, а граф Каменной Наковальни и его мастера поставили для себя наивысшим возможным приоритетом выяснить, как именно черисийцы проделали конструкторскую работу… и как её скопировать. Согласно последнему сообщению отца, они, похоже, смогли сделать это. Не было никакого способа, с помощью которого они успели бы изготовить что-то подобное количеству нарезных мушкетов, которыми располагали черисийцы, но его отец нарезал каналы в каждом спортивном ружье, которое мог найти, и изготавливал для них новые формы для пуль. Гарвей удивился бы, если бы во всём герцогстве Менчир набралось больше двухсот ружей. Это были дорогие игрушки, которые могли позволить себе только богатые охотники, и тот факт, что они были представлены в таком большом разнообразии калибров, означал, что каждое из них потребует своей собственной специально разработанной формы для пуль. Но даже пятьдесят из них в руках его собственных натренированных стрелков стали бы неприятным сюрпризом для черисийцев, которые постоянно выклёвывали его людей.

«И если, скажем, Кайлеб даст мне ещё один месяц — например, до конца сезона штормов — тогда отец сможет приступить к запуску производства значимого количества нарезных мушкетов. У нас по-прежнему не будет ничего похожего на те же самые цифры по количеству, но у нас будет их достаточно, чтобы… убедить Кайлеба приближаться к нам более осторожно, чем он сделал на Переправе Хэрила. И если случится так, что в следующий раз, когда мы будем сражаться в открытом поле, у меня будет несколько сотен или даже тысяч нарезных мушкетов, а он об этом не узнает…»

Сэр Корин Гарвей знал, что он принимает желаемое за действительное. Тем не менее, это могло сработать именно так. А пока, по крайней мере, он прочно забил пробку в бутылку Перевала Талбора, и не собирался вытаскивать её обратно.

— …по-прежнему говорю, что мы должны двинуться вперёд и атаковать его, Ваше Величество. — Трудно было представить себе почтительный рык отвращения, но Ховилу Чермину удалось сделать это. Командующий морской пехотой Кайлеба стоял у дальнего края стола с картой, сердито глядя на змеиные изгибы Перевала Талбора, и, судя по выражению его лица, ему хотелось лично придушить сэра Корина Гарвея своими большими, жилистыми руками.

— Это только потому, что ты по складу ума противник безделья, Ховил, — мягко сказал император. Генерал поднял на него глаза и смущённо покраснел, а Кайлеб усмехнулся. Но этот смешок не был звуком неподдельного веселья.

— Поверь мне, — сказал он. — Я тоже совсем не в восторге от идеи сидеть сложа руки. Но если здраво подумать, ты не хуже меня знаешь, что если ты в лоб атакуешь позиции, которые Гарвей сумел выстроить для своих войск, то не получишь ничего, кроме кровавой бани, с ружьями или без них. И, к сожалению, не корисандийской кровавой бани.

Чермин выглядел очень похожим на человека, которому очень хотелось не согласиться, но он не мог, и вместо этого он печально кивнул.

— Вы, конечно, правы, Ваше Величество. Мне просто ненавистна сама мысль о том, чтобы сидеть здесь. У нас тут стоит лагерем практически весь Корпус Морской Пехоты, а мы ничего не сделали с Переправы Хэрила. Мы даём им время, Ваше Величество, а сами тратим его впустую.

— Согласен. — Кайлеб даже не взглянул на высокого телохранителя с сапфировыми глазами, стоявшего позади него. — Проблема в том, что мы не обладаем достаточной мобильностью на суше, чтобы обойти Гарвея. Если бы у нас было больше войск, чем у него, мы могли бы попытаться растянуть наш правый фланг, заставляя его выделять гарнизоны на другие перевалы, пока он не истончит Талбор настолько, чтобы мы могли пробить его. К сожалению, у него больше людей, чем у нас. А ещё у него гораздо больше — и притом она гораздо лучше — кавалерии, чем у нас. Черисийцы — моряки, а не всадники. Возможно, ты захочешь узнать мнение адмирала Остров Замка́ о должной степени знакомства между морскими задницами и сёдлами. Поверь мне, он не считает, что они должны проводить больше времени в контакте друг с другом, чем они могут избежать. И это, к сожалению, в данном случае, довольно хорошо отражает отношение Флота в целом.

— Всё это правда, Ваше Величество, но…

— Мы знали, что всё будет именно так, — заметил Кайлеб. — О, я не верю, будто кто-то из нас думал, что всё будет настолько плохо, но мы с самого начала понимали, что столкнёмся с проблемой, похожей на эту. Так что, хотя я прекрасно понимаю, почему ты испытываешь такое нетерпение, я думаю, что мы будем придерживаться нашей первоначальной стратегии.

Если бы он говорил с кем-нибудь другим, Чермин надул бы усы, глядя на Кайлеба. Поскольку, однако, он говорил не просто со своим вышестоящим офицером, а со своим императором и главнокомандующим, он этого не сделал. И, ради справедливости по отношению к морпеху, Кайлеб знал, что Чермин прекрасно понимает, о чём он говорит. В конце концов, генерал с самого начала помогал строить их первоначальную стратегию.

— Вы, конечно, правы, Ваше Величество, — сказал Чермин через мгновение. — Просто не по нутру сидеть здесь, ничего не делая.

— Так уж получилось, генерал, что «ничего» — это именно то, чего мы не делаем, — сказал Кайлеб с неприятной улыбкой. Глаза Чермина сузились, и император снова усмехнулся. На этот раз это прозвучало гораздо более приятно.

— Чем дольше он будет готов сидеть там, тем больше мне это понравится, Ховил, — сказал ему Кайлеб. — Я всё ещё перевариваю эту мысль у себя в голове, но поверь мне, если мы сможем убедить его дать мне ещё примерно месяц в распоряжение, он очень, очень пожалеет, что сделал это.

— Поверю вам на слово, Ваше Величество, — сказал Чермин с простой искренностью, затем поклонился и вышел из комнаты. Дверь за ним закрылась, и Кайлеб повернулся к Мерлину.

— Вот ведь, — заметил он, — нетерпеливый человек.

— Не столько нетерпеливый, сколько упорный, я думаю, — ответил Мерлин. — Он напоминает мне многих морпехов, которых знала Нимуэ. Их инстинктом всегда было атаковать, ускорять темп и выводить противника из равновесия как только возможно. Когда Гбаба заставили нас полностью перейти к обороне, они возненавидели это… и не только потому, что это означало, что мы проигрываем.

— Я могу это понять. — Кайлеб кивнул. — Если уж на то пошло, я и сам склонен к этому. Мысль о том, чтобы дать другой стороне время подготовиться, никогда по-настоящему не привлекала меня. Или, по крайней мере, не часто.

Они с Мерлином гадко улыбнулись друг другу и снова уставились на карту Корисанда, лежащую перед ними на столе.

Настоящая проблема, как отметил про себя Кайлеб, заключалась в том, что никто из тех, кто был привлечён к разработке итоговой черисийской стратегии, не рассматривал возможность высадки в Дейрвине почти до самого конца процесса планирования. Никому из них не приходила в голову возможность того, что великий герцог Зебедайи мог бы убедить своего шурина перейти на черисийскую сторону, пока они не узнали о переписке князя Нармана с великим герцогом. Их первоначальные планы предусматривали высадку либо в баронстве Брендарк, либо в графстве Корис, если бы они высадились к востоку от Тёмных Холмов, или ещё дальше на запад, в графство Рочейр, если бы они высадились на побережье Залива Марго. В любом случае идея состояла в том, что они создадут прочный плацдарм, а затем используют свои возможности по перемещению по суше и воде, чтобы компенсировать большую мобильность корисандийцев на суше, прыгая вдоль побережья серией десантных «крюков».

К несчастью, сочетание скорости, с которой сдался Дейрос, и быстроты, с которой Гарвей выступил им навстречу, застало планировщиков Кайлеба врасплох. Поскольку они с самого начала не планировали высадку в Дейрвине, они ожидали, что основным силам противостоящих армий потребуется гораздо больше времени, чтобы установить контакт друг с другом. А поскольку это должно было быть так, они не осмеливались рассчитывать на решающую битву так быстро. И, честно говоря, если судить исключительно по потерям убитыми и раненными, понесённым, в процентах от общей численности, армией Гарвея, было бы трудно назвать битву при Переправе Хэрила «решающей». Однако, судя по этим потерям в процентах от численности личного состава, который он действительно имел на поле боя — и, особенно, в качестве демонстрации относительных возможностей двух армий — она именно такой и была, и Гарвей сделал соответствующие выводы гораздо быстрее, чем Кайлеб мог бы пожелать.

Решение корисандийского полевого командира как можно скорее отступить в Перевал Талбора исключало возможность ещё одной, более масштабной Переправы Хэрила. Теперь он знал, на что способны черисийские ружья и артиллерия, и хотя дистанционно управляемые датчики Мерлина подтверждали, что его отец работал над тем, чтобы предоставить в его распоряжение собственный импровизированный отряд стрелков, он не собирался вступать в бой на условиях Кайлеба без крайней на то необходимости. Таким образом, Кайлеб обнаружил, что оказался бесспорным владельцем всего баронства Дейрвин, южной части графства Корис и значительного куска восточной части графства Марек, гораздо раньше, чем кто-либо от него ожидал. И с Корисандийской Армией, которая была гораздо более цела, чем кто-либо хотел.

Тот факт, что сезон штормов обещал быть таким же активным, как Кайлеба предупреждал Мерлин, основываясь на данных своих «метеорологических спутников» (чем бы они ни были), делу также не помогал.

На востоке тихо пророкотал гром, словно напоминая Кайлебу об этом факте, и он поморщился. Сезон штормов в Черис был достаточно скверным, но в Черис очень редко видели мощные ураганы, которые, бывало, проносились по Корисанду. Укрывавшая громада Острова Серебряной Жилы, на долю которого выпало немало ураганных штормов, во многом объясняла это, хотя, по мнению Мерлина, океанские течения имели к этому не меньшее отношение. Во всяком случае, штормы, которые с рёвом обрушивались на Корисанд со стороны Великого Западного Океана, были ещё более сильными, чем те, с которыми черисийцы привыкли иметь дело в местах поближе к дому.

Прислушиваясь к отдалённым раскатам грома, Кайлеб был рад, по нескольким причинам, что отправил большую часть своих кораблей на безопасную стоянку в Зебедайе и Чизхольме. Одной из причин, конечно, было то, что это уменьшило толкучку в Дейросе и убрало его жизненно важные транспортные средства как можно дальше с пути непогоды — и, в случае Чизхольма, достаточно далеко на север, где они вообще не попадали в обычные ураганные области — насколько возможно. И хотя Зебедайя всё ещё находилась в самом центре опасной зоны, присутствие значительного количества черисийских транспортов и их эскорта из галер и галеонов в бухте Ханны было острым напоминанием великому герцогу Зебедайи, что любые… приключения, которые могли бы соблазнить его, были бы плохой идеей.

Однако, как бы это ни было полезно, корабли, укрывающиеся в Чизхольме, были едва ли не ещё более ценными. Постоянное присутствие такого количества черисийских кораблей и черисийских моряков (у которых совершенно случайно были черисийские марки, прожигающие дыры в их кошельках) продолжало укреплять мнение чизхольмцев о себе, как о части новой, более крупной Черисийской Империи. Даже большинство чизхольмцев, которые лелеяли сомнения по поводу всей этой идеи, обнаружили, что чувствуют себя гораздо более комфортно, поскольку глубокое и искреннее уважение, с которым черисийцы уже привыкли относиться к Императрице Шарлиен, полностью запало им душу. И потому, что они слушали байки черисийцев о судьбах, которые пожнёт каждый, кто сможет заняться капёрством.

Всё это было правдой, но как бы ни были полезны все эти достижения, Кайлеб искренне желал, чтобы эти корабли были прямо здесь, ближе к нему. Без них у него просто не было транспортов для осуществления десантной тактики, которая с самого начала была стержнем их стратегии. Он испытывал сильное искушение попытаться использовать корабли, которые он оставил в Дейросе, для выполнения тех же самых операций, несмотря на время года, хотя и в меньшем масштабе. Однако решение Гарвея поселиться в Перевале Талбора со всей своей армией разубедило его. Позиция корисандийского командира предлагала ему приз, от которого было слишком заманчиво отказаться. Но для того, чтобы претендовать на этот приз, требовалась высадка гораздо большего количества войск, чем та, что он мог осуществить имеющимися у него в настоящее время транспортами, в то время как серия меньших высадок, вероятно, могла спровоцировать Гарвея, по крайней мере, изменить его нынешнее расположение.

— Он действительно собирается продолжать сидеть там? — спросил Кайлеб, и Мерлин пожал плечами.

— Похоже на то, — сказал он, и глаза Кайлеба слегка сузились. Было что-то такое в голосе Мерлина…

— Мерлин, — медленно спросил император, — ты устал?

Брови Мерлина приподнялись, и Кайлеб пожал плечами.

— Извини, но мне только что пришло в голову, что я не верю, что я когда-нибудь видел тебя уставшим. Когда вы с Мейкелом рассказали мне правду, я, конечно, понял, почему это было так. Но сейчас… я не знаю, просто в тебе что-то есть…

— На самом деле я не устал, Кайлеб. — Мерлин слегка поморщился. — ПИКА не подвержены физической усталости. С другой стороны, до моего появления, никто никогда не управлял ПИКА в автономном режиме более десяти дней подряд, поэтому никто не имел никакого реального опыта долгосрочного воздействия на личность, живущую внутри него. По собственному опыту могу сказать, что на самом деле я не нуждаюсь во сне так, как человек из плоти и крови, но, как оказалось, я нуждаюсь… в отключении. Как минимум, несколько часов, каждые несколько дней, когда я могу просто отключиться. Я полагаю, что это мой эквивалент сна, и мне он действительно нужен, если я собираюсь оставаться умственно свежим и бдительным.

— И у тебя не получается отдохнуть, да? — проницательно спросил Кайлеб.

— Слишком многое нужно сделать, — уклончиво ответил Мерлин. — Я разместил повсюду СНАРКи и дистанционные датчики, Кайлеб, и мы с Сычом единственные, кто может следить за ними.

— Ты можешь следить за всеми ними, что бы ты ни делал?

— Нет, это часть проблемы. Я трачу слишком много своего времени, пытаясь выяснить, какие из них мне совершенно необходимо отслеживать, что сокращает время, которое я могу тратить на контроль. И я практически уверен, что не отслеживаю как минимум один из тех, за которыми я должен наблюдать. Кроме того…

— Стоп, — сказал Кайлеб, и Мерлин закрыл рот.

— Так-то лучше. А теперь минутку послушай меня, Мерлин Атравес. Твоя способность рассказывать мне, что происходит во всём мире, является огромным преимуществом. Честно говоря, это даже важнее, чем новая артиллерия. На самом деле, я думаю, что это самый важный фактор, дающий нам шанс выжить. Я знаю это. Мейкел, доктор Маклин и отец Жон — все это знают. Но, как ты сам заметил, на самом деле ты не архангел. Ты не можешь быть везде и делать всё. Ты даже не можешь наблюдать за всем, что происходит в целом мире. Может быть, ты не нуждаешься во сне так же, как я, но я не могу поверить, что ты настолько отличаешься от всех остальных нас, что тебе не нужно отдыхать хотя бы время от времени. Честно говоря, я думаю, что ты с такой же вероятностью пропустишь что-то, потому что ты не… как ты это сформулировал? Потому что ты не настолько «умственно свеж и бдителен», насколько ты можешь, потому что тебе не пришло в голову, что нужно было наблюдать за чем-то в первую очередь. Люди — включая вас, капитан Атравес — следят за тем, чтобы я вовремя спал, потому что я император, и потому что я должен быть отдохнувшим и иметь ясную голову, когда придёт время принимать решения. Ну так и тебе нужно быть отдохнувшим и иметь ясную голову по тем же причинам. А также, в твоём случае, из-за того, как сильно я полагаюсь на тебя, когда приходит моё время принимать решения. Если тебе нужен отдых, чтобы оставаться таким, тогда я хочу, чтобы ты пошёл и отдохнул. Кроме того, ты мой друг. Я не хочу, чтобы ты слишком усердствовал только потому, что можешь.

Мерлин несколько секунд смотрел на него, потом вздохнул.

— Не знаю, смогу ли я это сделать, Кайлеб, — признался он.

— Попробуй, — посоветовал ему Кайлеб. — Постарайся. Потому что если ты этого не сделаешь, я прикажу тебе вернуться в Дейрос. — Мерлин напрягся, и Кайлеб покачал головой. — Я не собираюсь спорить с тобой об этом, Мерлин. Либо ты получишь — сколько там? Два часа за ночь? — «отключения», о котором ты только что говорил, или же я отправлю тебя обратно в Дейрос, чтобы ты мог отключаться в течение дня вместо того, чтобы прикрывать мне спину. Это не подлежит обсуждению.

На мгновение карие глаза встретились с голубыми, а затем Мерлин снова вздохнул.

— Всё было достаточно плохо, когда ты был просто кронпринцем, — пожаловался он. — Теперь эта чепуха с «императором» явно ударила тебе в голову.

— То, что я услышал, это было «да»?

— Ладно, Кайлеб. — Мерлин покачал головой, чьё выражение лица искривилось. — Я буду вести себя хорошо.

.II. Апартаменты викария Замсина, и апартаменты викария Жаспера, Храм, Город Зион

— …отклики на Послание всё ещё поступают, особенно из наиболее отдалённых епископств, — сказал Замсин Трайнейр поверх бокала вина. — Однако, честно говоря, я не совсем удовлетворён тем, что слышу.

— Нет? — Жаспер Клинтан намазал маслом новую булочку и откусил огромный кусок. — А почему нет? — спросил он немного невнятно, так как продолжал жевать.

— Я не уверен, что все они полностью понимают серьёзность ситуации, даже после того, что произошло в Фирейде, — ответил Трайнейр. — Конечно, у них есть только сокращённая версия Послания, без конкретных ссылок на Священную Войну, и, вероятно, потребуется время, чтобы сообщения о повешениях распространились, учитывая погоду этой зимой. Я полагаю, что это может объяснить тот факт, что они, как мне кажется, не проявляют должной степени срочности во всех случаях.

Лицо Клинтана на мгновение напряглось при упоминании о Фирейдских казнях. Несмотря на то, что он перенёс своё публичное покаяние со всем внешним видом смирения и принятия, не было никакого смысла притворяться, что унижение от «признания собственной вины» не наполнило его добела раскалённой яростью. Или что он всё ещё не винит Трайнейра как человека, ответственного за это унижение. Тот факт, что его интеллект был способен точно понять, почему канцлер настоял на этом — и даже то, что он был совершенно прав — не очень помог ему справиться с упрямым чувством обиды. В результате в их отношениях возникло новое, неоспоримое напряжение, но в то же время они оба ещё больше, чем когда-либо, осознавали, как сильно нуждаются друг в друге. И, несмотря на весь свой гнев, Клинтан знал, что это никогда не было личным. Или, во всяком случае, не очень личным. Когда речь шла о выживании Матери-Церкви (и «Группы Четырёх»), дело оставалось делом, насколько это касалось Великого Инквизитора.

Даже если это по-прежнему выводило его из себя.

Поэтому он запил кусок булочки, забивший его рот, здоровенным глотком вина и пожал плечами.

— Если они не понимают сейчас, то поймут, достаточно скоро, — сказал он немного чётче и снова потянулся к своей вилке.

Невзирая на то, как мало он и Трайнейр могли нравиться друг другу, особенно в последнее время, оба они знали, что именно они были двумя истинными полюсами власти в «Группе Четырёх». По этой причине, с тех пор как черисийцы решили устроить такой хаос, они стали в частном порядке обедать вместе, по крайней мере, дважды в пятидневку, в дополнение к общим ужинам, на которых неизменно присутствовали Робейр Дачарн и Аллайн Мейгвайр. Как обычно, когда речь должна была идти о серьёзных церковных делах, оба викария отпустили своих слуг, и Великий Инквизитор самостоятельно наполнил свой бокал, прежде чем снова взглянуть через стол на Трайнейра.

— Я уже ясно выразил своё неудовольствие этому идиоту Джинкинсу в Дельфираке, — нахмурился он. — Если бы он сохранял надлежащий контроль над ситуацией, у нас никогда не было бы всех этих неприятностей в Фирейде.

Трайнейр сумел кивнуть, не поморщившись, несмотря на то, что случившееся в Фирейде оставалось больным вопросом между ними. Но ещё больше его беспокоило, если уж он хотел быть честным с самим собой, что Клинтан, похоже, честно убедил себя в том, что именно его собственная версия событий случившегося там была правильной, несмотря на официальные выводы Фирейдского Трибунала и его собственное публичное признание и покаяние. Пытаться справиться с последствиями всей этой катастрофы, не заставляя Великого Инквизитора активно обманывать себя по этому поводу, виделось достаточно плохой идеей!

«Вот интересно, он всегда был способен на это?» — подумал Трайнейр. — «Возможно ли, что всё то, что я всегда считал цинизмом и прагматизмом, на самом деле было полной — хотя и бредовой — искренностью? Способностью сделать свою версию реальности «правдой», какой бы настоящая правда не была… неудобной? Или всё же это что-то, что проявилось в нём — или, как минимум, стало сильнее — лишь с тех пор, как черисийцы не сделали ему одолжения, умирая по расписанию?»

Канцлер не имел ни малейшего представления, как ответить на свои собственные вопросы, но, по крайней мере, теперь он знал, что внутри Клинтана есть течения, которые до этого не распознавал даже он. Потенциально опасные течения, и не просто опасные для оппонентов «Группы Четырёх».

Но даже если это было правдой, или, возможно, особенно, если это было правдой, то просто стало более важным, чем когда-либо, держать Клинтана одновременно сосредоточенным и подконтрольным.

«Как будто мне и так уже не о чем беспокоиться! Я действительно не знаю, что хуже — Жасперовский подход «дракона в стеклодувной мастерской» ко всему, отдалённо напоминающее черисийское, вновь обретённая набожность Робейра, или глупость Аллайна! Я действительно начинаю чувствовать себя мастером Трейниром!»

Его поднятый бокал с вином скрыл улыбку, на непроизвольно дёрнувшихся губах. Он был хорошо осведомлён о рассказываемых шёпотом в кулуарах Храма каламбурах, связывающих его собственную фамилию с фамилией традиционного режиссёра кукольного театра. Конечно, никто не собирался повторять подобные шутки там, где он мог их услышать, но они никогда особенно его не раздражали. В конце концов, во многих отношениях, именно им он себя и видел.

«Но раньше ставить пьесу было гораздо легче», — напомнил он себе, и его улыбка погасла.

— Я не так уверен, как тебе кажется, Жаспер, что епископ Эрнист мог бы предотвратить то, что изначально произошло, — мягко сказал он спустя мгновение, опустив свой бокал. — И, честно говоря, я не понимаю, как он может нести ответственность за результат черисийской атаки на порт.

— Нет? Ну, а я, чёрт возьми, могу понять, — прорычал Клинтан. — Если бы он с самого начала настоял на том, чтобы Инквизиция полностью контролировала арест кораблей, не позволив, в первую очередь, этим косоруким, так называемым «солдатам» всё испортить, то ни один из этих проклятых черисийцев не смог бы сбежать. Вероятно, многие из них также не были бы убиты, но даже если бы и были, Кайлеб и его банда чокнутых не получили бы дико преувеличенных отчётов о том, что произошло в Фирейде, которые поставили дыбом волосы на их задницах!

Несмотря на своё решение не возобновлять ссору с Клинтаном, и, несмотря на все веские причины, имеющиеся у него для этого решения, губы Трайнейра сжались. Одно дело — избегать конфликтов в рядах «Группы Четырёх», и совсем другое — позволить одному из двух самых могущественных её членов впасть в столь опасный самообман. Особенно когда версия черисийцев о случившемся в Фирейде получила столь широкое распространение.

Письма и отпечатанные листовки, которые они оставили после отступления из Фирейда, включали в себя воззвание «Императора Кайлеба и Императрицы Шарлиен», которое делало их причины для атаки на город и сожжения большей его части дотла кристально ясными. И, как и обещал этот ублюдок Каменный Пик, содержимое архива Грейвира также было предано широкой огласке. Трудно было точно сказать, где именно они были впервые распространены, но печатные копии каждого самообличающего слова из отчётов казнённых инквизиторов таинственным образом откуда-то появились. И, несмотря на все возможные усилия Клинтана, по крайней мере некоторые из них циркулировали по материковым королевствам, особенно в Сиддармарке и самом Дельфираке. Черисийцы понимали ценность пропаганды, как выяснил Трайнейр, по меньшей мере не хуже, чем Церковь, и казалось невозможным помешать их печатным листовкам и памфлетам выйти наружу.

«Всё это лишь делает ситуацию даже ещё лучше, чем когда я настаивал, что мы должны сами разобраться с этой ситуацией самостоятельно, чтобы там Жаспер не чувствовал по этому поводу», — мрачно подумал Канцлер. — «Я полагаю, он прав, когда утверждает, что выводы трибунала помогают подкрепить заявления черисийцев о случившемся, но, похоже, что ужасно много людей находят нашу собственную «открытость» и «честность» глубоко обнадёживающими. И это даёт им лазейку. Они могут смириться с тем, что, по крайней мере, некоторые из утверждений черисийцев являются правдой, но они могут пойти дальше и отвергнуть те моменты, когда их обвинения не совпадают с нашими собственными признаниями. Например, в вопросе о том, какая часть города была сожжена, и сколько мирных жителей было убито».

Насколько Трайнейру было известно, никто из дельфиракских гражданских не был убит во время черисийской атаки, но у Черис не было возможности доказать это. Никаких удобных, захваченных отчётов, которые в любом случае должны были выйти наружу и оставить на лице Церкви всевозможную позорную грязь.

Ничего из этого не значило, что черисийцы не продемонстрировали изуверской способности распространять свою пропаганду — подобную их версии случившегося в Фирейде — когда и где им вздумается.

Клинтан казался особенно раздражённым по этому поводу. Без сомнения, потому что он верил, что способность Инквизиции перехватывать столь провокационные документы была адекватна потребностям Церкви. К несчастью, он обнаружил, что прежний успех Инквизиции во многом объяснялся тем фактом, что ни одно государство или королевство до сих пор не осмеливалось открыто заявить о своей оппозиции Церкви. Это были не нечёткие, низкокачественные листки, вышедшие из-под потайного печатного станка в подвале какого-то недовольного сумасшедшего. Они были столь же профессионально изготовлены, как и всё, что когда-либо распространяла Инквизиция или Управление образования, и буквально тысячи из них таинственным образом появлялись в каждом портовом городе.

«И в отличие от наших усилий, у них есть несправедливое преимущество в том, что они действительно говорят правду, не так ли, Жаспер?» — мрачно подумал Канцлер.

Трайнейр подумал, не задать ли ему тот же вопрос вслух, но тут же отбросил эту мысль. Во-первых, потому что в любом случае это постфактум не имело большого значения, а во-вторых, потому что ничто из того, что он мог сказать, не могло изменить точку зрения Клинтана, и он это знал. Точно так же, как он знал, что попытка оспорить версию Великого Инквизитора может быть по-настоящему… опасной.

— В любом случае, — продолжил Клинтан спустя мгновение, — я разослал инструкции всем интендантам и всем старшим инквизиторам. Мы всё ещё будем использовать подход «шёлковых перчаток» с мирянами — по крайней мере, какое-то время — но для них настало время начать разъяснять духовенству, что возможность какого-то слепленного на скорую руку компромисса давно миновала… если она вообще когда-либо существовала! Поверь мне, они скоро поймут, что мы не потерпим пораженчества или отсутствия энтузиазма.

— Я бы хотел, Жаспер, — сказал Трайнейр после короткой паузы, — чтобы ты хотя бы сообщал мне о своих намерениях, прежде чем посылать такие инструкции. Я, знаешь ли, Канцлер. Архиепископы и епископы должны будут получить от меня письмо с инструкциями по крайней мере одновременно.

— Действия Ордена Шулера, интендантов Матери-Церкви и Управления Инквизиции — это моя зона ответственности, Замсин, — прохладно ответил Клинтан. — Ты можешь посылать любые инструкции, которые считаешь нужными, архиепископам и епископам, но задача Инквизиции — следить за тем, чтобы все священники Матери-Церкви точно знали, чего от них ожидают — и что от них потребуется — там, где речь касается вопросов духовной и доктринальной чистоты.

Ноздри Трайнейра раздулись, но он подавил мгновенный всплеск своего гнева. То, что только что сказал Клинтан — в своей собственной, к счастью неподражаемой манере — было правдой. Трайнейр совершенно не сомневался, что то, как Клинтан разобрался с этим, как и продемонстрированный им только что полунамёк, во многом было обязано манере, в которой канцлер… обсуждал с ним Фирейд, но это не делало то, что он только что сказал, неточным. Так же как не отменяло важности осторожного обращения с ним. Тем не менее, здесь нужно было кое-что прояснить.

— Я никогда не говорил, что обеспечение надёжности и чистоты доктрины не является ответственностью Инквизиции за, Жаспер, — сказал он спокойным, но твёрдым голосом. — Я просто заметил, что существуют давно устоявшиеся традиции и процедуры, с помощью которых предполагается распространять подобные послания и инструкции. Ты знаешь это так же хорошо, как я… и епископы. Если мы начнём рассылать директивы, которые явно не были согласованы друг с другом, это лишь вызовет чувство замешательства и заставит их задуматься, действительно ли мы контролируем ситуацию. Я же не думаю, что кто-то из нас хочет, чтобы это произошло?

Он спокойно встретил взгляд Клинтана, заставив себя не дрожать, несмотря на всё внутреннее беспокойство. Это далось ему нелегко, и он почувствовал себя дрессировщиком животных, столкнувшимся с опасным зверем в клетке. Но через мгновение Клинтан кивнул, словно против своей воли.

— Замечание принято, — коротко сказал он. — Я постараюсь, как минимум, информировать тебя — заранее — о любых дополнительных директивах, которые, по моему мнению, должны быть распространены от имени Инквизиции.

— Спасибо. — Трайнейр налил вина в свой бокал рукой, которая, как он с удовольствием отметил, совсем не дрожала.

Он поднёс бокал к носу, наслаждаясь букетом и глядя в окно. Весна пришла в Зион поздно, суровая и холодная, но, по крайней мере, снега больше не было. Не то чтобы он был убеждён, что ледяной дождь и грязь были таким уж большим улучшением, даже когда всё, что ему нужно было сделать, это посмотреть на него из уюта своих собственных апартаментов. Эти апартаменты были такими же роскошными, как те, что занимал Клинтан, хотя он предпочитал комнаты с меньшим количеством окон, и не только потому, что не любил смотреть на снег или дождь. Он знал, что мистическое стекло Храма позволяло человеческому глазу видеть сквозь его окна только в одном направлении, и всё же, когда они обедали в покоях Клинтана, что-то глубоко внутри него всегда чувствовало себя незащищённым.

«Возможно, это от того, что я знаю о привычке Жаспёра сажать своих пассий перед этими окнами», — сардонически подумал он. — «Интересно, что это говорит о том, как работает его ум, раз он хочет иметь возможность смотреть на весь Зион в такой момент?»

— Тогда я полагаю, на сегодняшний вечер это почти всё, — сказал он вслух через мгновение.

— Почти, — согласился Клинтан. — Однако, я только что получил депешу от отца Эйдрина из Менчира.

— Только что получил? — Трайнейр резко поднял голову.

— Да, но она прибыла с курьером меньше чем за час до того, как мы договорились поужинать, и была зашифрована. У меня не было времени расшифровать её до момента, когда мне нужно было выходить. Я позабочусь, чтобы завтра утром ты получил переписанную начисто копию.

— Спасибо. — Трайнейр откинулся на спинку своего кресла, размышляя о том, будет или не будет его «переписанная начисто копия» также и полной копией.

— Я не в восторге от того, что мы до сих пор слышали о кампании Кайлеба, — признался он, немного помолчав. — И должен признаться, я был крайне неприятно удивлён, когда мы узнали, что ему удалось практически одновременно начать вторжение в Корисанд и экспедицию против Фирейда.

— Здесь я должен с тобой согласиться, — сказал Клинтан, и его голос был совсем не похож на тот, каким он говорил о Фирейде. На самом деле, другим стал весь язык его тела. Он сел прямее в своём кресле, глаза его сузились, он поставил перед собой бокал с вином, сложил руки на краю стола и слегка наклонился к Канцлеру.

— На самом деле, одна из вещей, которая больше всего беспокоит меня в способности Кайлеба действовать с такой безнаказанностью, заключается в том, что я пришёл к выводу, что новый флот Аллайна будет примерно так же полезен, как сиськи на кастрированном драконе.

— Что? — Обе брови Трайнейра взлетели вверх. — Ты впервые упоминаешь об этом!

— Мне потребовалось некоторое время, чтобы некоторые доказательства собрались для меня воедино, — признался Клинтан. — Я не моряк, и не солдат. И, честно говоря, у меня были свои обязанности, и я был вынужден предположить, что Аллайн адекватно выполнял свои. К сожалению, я быстро прихожу к пониманию, что он этого не делал.

— Это очень серьёзное заявление, Жаспер.

— Ох, нахрен «заявления», Замсин. — Клинтан развёл руки в стороны достаточно, чтобы пренебрежительно махнуть одной из них. — Я не обвиняю его в том, что он играет в какие-то игры, или уклоняется от своих обязанностей. Проблема в том, что его воображение размером с сушёную горошину. Небольшую сушёную горошинку. И это, по крайней мере, частично — а может быть, даже в основном — наша вина, что мы не присматривались к нему более тщательно. В конце концов, мы оба знаем, что он — слабое звено нашей группы.

В глубине души Трайнейр был удивлён откровенностью Клинтана. В то же время, он не мог не согласиться ни с чем из того, что только что сказал Инквизитор.

— Возможно, он и слабое звено, но мы действительно не можем позволить себе обойтись без него, особенно сейчас, — заметил Канцлер, и Клинтан пожал широкими, мясистыми плечами.

— Только если мы не готовы лишить его должности и выбрать для Матери-Церкви нового Капитан-Генерала, — согласился он. — И, так же как и ты, я не думаю, что мы можем позволить себе рисковать любой видимостью внутренних разногласий. Но когда речь идёт о новом флоте, это немного не соответствует моей точке зрения.

— Тогда к чему ты клонишь?

— Мы строим не те корабли, — решительно заявил Клинтан. — Я читал отчёты моих интендантов и инквизиторов. Очевидно, что многие из них были глубоко озабочены характером и масштабами черисийских нововведений и их нарушениями «Запретов Чжо-чжэн». В контексте этой озабоченности, они сообщали о каждом случае использования этих инноваций, который привлёк их внимание. И теперь, когда у меня было время подумать об этом, мне стало тревожаще ясно, что эти их новые галеоны намного более эффективнее, чем любая галера.

— Даже эффективнее, чем новые, большие галеры?

— Чем любая галера, — повторил Клинтан тем же ровным голосом. — Это достаточно простое утверждение, Замсин. Корабль, который не полагается на гребцов, может быть больше, тяжелее и крепче. Мы можем сделать наши галеры больше и более мореходными — что мы и делаем — но ценой того, что они станут медленнее и потребуют больше гребцов на вёслах. Это то, что черисийцы уже сделали, прежде чем они начали обращаться к галеонам. Но галеон, в конечном счёте, может быть сделан больше и тяжелее, чем всё, что может двигаться под действием силы вёсел. А корабль, у которого нет вёсел вдоль всего борта, может так же нести гораздо больше пушек в том же самом пространстве. Поэтому, когда ты смешиваешь большие, более тяжёлые корабли — что означает корабли, которые могут нести более тяжёлые грузы — с конструкцией корпуса, которая позволяет им втискивать больше пушек в бортовой залп, ты получаешь корабль, который может делать то, что корабли Кайлеба делали с нами в течение последних полутора лет. Я уверен, что новые корабли, которые строит Аллайн, будут более эффективными, чем галеры старого типа. К сожалению, я начинаю подозревать, что «более эффективный» в данном случае просто означает, что одному из галеонов Кайлеба потребуется три бортовых залпа, чтобы утопить их, вместо всего лишь одного.

— Святой Лангхорн, — пробормотал Трайнейр, размышляя о том, сколько денег уже израсходовал Робейр Дачарн на новые масштабные военно-морские программы Храма. Это была, как отметил Главный Казначей несколькими днями ранее, самая крупная трата средств в истории Матери-Церкви, и вся огромная первая волна галер, которую они заказали, была близка к завершению. На самом деле, десятки из них уже были спущены на воду, в Долларе и южных портах Харчонга. Но если анализ Клинтана был точен, то эти корабли представляли собой колоссальную и напрасную трату древесины, денег и времени. Особенно времени.

— Как давно ты пришёл к такому выводу? — спросил он через мгновение, и Клинтан снова пожал плечами.

— Вообще-то я начал подозревать это несколько пятидневок назад, — признался он. — Учитывая, как много ресурсов мы уже выделили для программы строительства, и насколько престиж Аллайна связан с ней, я решил потратить время, чтобы подумать об этом и быть уверенным в моих выводах, прежде чем делиться ими с кем-либо.

— Полагаю, я могу это понять.

Трайнейр снова уставился в окно, глядя в него отстранённым взглядом, и Клинтан кисло хмыкнул.

— Я тоже не был слишком счастлив, когда это впервые пришло мне в голову, — сказал он. — По правде говоря, я до сих пор не нахожу это особенно забавным. Послание предупредило весь викариат, что мы планировали объявить Священную Войну, а теперь оказывается, что у нас в конце концов всё ещё нет флота, который мы могли бы использовать для начала Джихада! С другой стороны, гораздо лучше выяснить это сейчас, чем после того, как мы пошлём галерный флот — ещё один галерный флот — чтобы Кайлеб и его галеоны превратили его в щепки.

— Это верно, — медленно согласился Трайнейр.

— Ну, после того, как я понял это, я также понял, что нынешняя программа не была полностью пустой тратой времени. По крайней мере, мы собрали судостроительные команды, создали верфи и хорошо наладили процесс строительства. Робейр не будет рад этому, — Клинтан злобно улыбнулся, — и я ожидаю услышать, как он будет стонать и жаловаться на дополнительные расходы. Полагаю, не без причины, как бы раздражающе он ни звучал. Но, по крайней мере, у нас есть люди и инструменты, если мы собираемся начать строить галеоны.

— Но осмелимся ли мы принять все эти черисийские нововведения?

— Мы осмелимся сделать всё, что мы должны сделать, чтобы сокрушить этих раскольников. Как Великий Инквизитор, я могу предоставить особые разрешения любому, если мне это понадобится.

— На самом деле, я не об этом, — сказал Трайнейр, качая головой. — Я имел в виду, что мы подчеркнули желание черисийцев нарушать «Запреты». Если мы собираемся обвинить их в том, что они сделали это, а затем мы возьмём и сделаем точно то же самое, что делают они…

Он позволил своему голосу затихнуть, и Клинтан понимающе хмыкнул. Но Инквизитора, казалось, такая возможность беспокоила гораздо меньше, чем Трайнейра.

— Мы можем скопировать их новые галеоны и почти наверняка эту их новую артиллерию, не нарушая «Запретов». А артиллерия и новые конструкции кораблей — это лишь фрагмент всех этих «инноваций», которые они внедряют. Сам простой факт, что мы очень осторожно перенимаем крошечную часть того, что они сделали, не заставит волшебным образом исчезнуть все их другие, гораздо более серьёзные нарушения. Кроме того, меняется весь характер сражения. Теперь, речь идёт о законном главенстве Матери-Церкви, и всех доктринальных следствиях, которые связаны с этим спором. Если мы твёрдо и настойчиво подчеркнём это, я не думаю, что у нас возникнут какие-либо проблемы с принятием на вооружение нескольких новых пушек и нескольких новых кораблей.

— Надеюсь, ты прав, — сказал Трайнейр. — Но независимо от того, прав ты или нет, если нам придётся построить ещё один, совершенно новый флот, это внесёт серьёзные помехи в наши планы.

— Полагаю, я могу с уверенностью сказать, что это существенное преуменьшение, — сухо сказал Клинтан.

— И если мы не хотим избавиться от Аллайна и попытаться найти другого Капитан-Генерала, которому, как мы думаем, мы можем доверять, нам придётся быть осторожными в том, как мы собираемся изменить наши планы строительства, — продолжил Трайнейр, чьё лицо стало задумчивым, когда его мозг преодолел шок от заявления Клинтана и начал бороться с его последствиями. — Если мы не справимся с этим должным образом, это создаст кризис доверия среди остальной части викариата, к которой имеет отношение Аллайн.

— Откровенно говоря, это может быть не самая худшая вещь, которая могла случиться, — заметил Клинтан. — За исключением того, что, как ты говоришь, найти другого Капитан-Генерала, которому мы можем доверять, особенно если мы окажемся вынуждены отказаться от Аллайна под давлением других викариев, будет непросто. Я зол на него из-за этого, но полагаю, что будет справедливо указать в его защиту, что у всех нас была одна и та же информация, и сам я только сейчас понял это. Учитывая тот факт, что Аллайн, возможно, на треть так же умён, как ты или я — я проявлю здесь великодушие, как ты заметишь — с моей стороны, вероятно, несправедливо слишком злиться на него.

— Я думаю, было бы лучше, если бы Аллайн пришёл к тем же выводам, что и ты, основываясь на сообщениях из Фирейда, — сказал Трайнейр, немного помолчав. — Если мы подчеркнём, что никто другой не осознавал всего этого, и укажем, что атака Фирейда была первой, о которой мы получили действительно адекватные отчёты, то, возможно, мы сможем убедить всех, что Аллайн признал врождённые слабости галер, вынужденных сражаться с галеонами, как только у него появилась возможность просмотреть достаточно подробный отчёт.

— Полагаю, это может сработать, — немного кисло согласился Клинтан. — Хотя я должен признаться, что немного устал «признавать» вещи только для того, чтобы предотвратить ущерб, когда кто-то другой начинает кричать о них. Тем не менее, я думаю, что мы в лучшем положении, чтобы контролировать вращение на этом… предполагая, конечно, что никто больше не узнает о сообщениях адмирала Тирска и адмирала Белого Брода, посланных Аллайну после Каменного Пика и Скального Плёса.

Трайнейр поморщился и пожалел, что Клинтан не удержался от этого последнего замечания. Тем не менее эти отчёты почти не получили широкого распространения. Не так уж трудно было устроить, чтобы они незаметно «исчезли».

— Это делает всё ещё хуже, когда дело касается Корисанда, — сказал он через мгновение. — Я предполагал, что если бы Гектор мог продержаться ровно до тех пор, пока здесь не растает весенний лёд, мы могли бы послать флот ему на помощь. Флот, способный, по крайней мере, пробить себе путь с дополнительными войсками.

— Я думаю, мы можем предположить, что этого не произойдёт, — согласился Клинтан.

— Ну, это, вероятно, в значительной степени гарантирует, что Корисанд будет потерян для нас, вместе с Чизхольмом и Изумрудом. Что, в свою очередь, означает, что эта «Черисийская Империя» Кайлеба может действительно обрести существование.

— На время, — мрачно сказал Клинтан. — На время.

— Быть может лишь на некоторое время, но если Корисанд падёт, особенно после того, как Чизхольм и Изумруд добровольно присоединились к Черис, и после того, как Кайлеб сжёг Фирейд дотла и повесил шестнадцать инквизиторов с очевидной полной безнаказанностью, и после того, как мы объявим, что должны начать строить ещё один новый флот с нуля, это не очень поможет моральному духу. А если Гектор сделает то же самое, что сделал Нарман, будет ещё хуже.

— Нет, это будет нехорошо, — сказал Клинтан гораздо спокойнее, чем ожидал Трайнейр. — С другой стороны, если это должно случиться, то это случится. Паникёрство по этому поводу раньше времени ничего не даст. Кроме того, ты можешь быть удивлён. — Он неприятно улыбнулся. — Я работаю над небольшим запасным планом. Который, как я думаю, превратит Гектора в ценный актив, даже если Корисанд добровольно сдастся Черис.

— Запасной план? Что ещё за запасной план?

— А! — Клинтан укоризненно погрозил ему указательным пальцем. — Я же сказал тебе, что всё ещё работаю над ним. Он ещё не такой, какой бы я уже назвал действительно законченным, и даже если бы и был, все любят свои маленькие сюрпризы. Я думаю, что ты будешь впечатлён, но я пока не совсем готов поделиться этим.

Трайнейр хмуро поглядел на него, но Клинтан только усмехнулся и снова потянулся за бутылкой вина.

Тем же вечером, значительно позже, Клинтан вошёл в свои собственные покои с приятным ощущением теплоты.

Из всей «Группы Четырёх» только винный погреб Трайнейра по-настоящему соответствовал винному погребу Клинтана, а Великий Инквизитор всегда получал больше удовольствия от распития чужих вин и виски, чем от разделения с кем-то своих собственных. Кроме того, попытки Трайнейра уговорить его поделиться своими планами по смягчению последствий возможного поражения Гектора чрезвычайно позабавили его, особенно после того, как он был вынужден унижаться из-за Фирейда. И поэтому, возвращаясь домой, он пребывал в приподнятом настроении.

— Добрый вечер, Ваша Светлость, — сказал его камердинер, кланяясь.

— Добрый, — ответил Клинтан.

— Простите, Ваша Светлость, но к вам посетитель, — продолжил камердинер.

— Посетитель? В такой час? — Клинтан нахмурился, а камердинер поморщился.

— Я указал на поздний час, Ваша Светлость, и спросил, не может ли он вернуться в более подходящее время. Однако он сообщил мне, что ему очень важно поговорить с вами. На самом деле, он казался очень настойчивым.

— И кто же этот посетитель?

— Это архиепископ Никлас, Ваша Светлость.

Глаза Клинтана сузились. Никлас Стантин был архиепископом Хэнки, в Деснерийской Империи, но он едва ли был одним из близких друзей Клинтана. На самом деле, Великий Инквизитор никогда не был слишком высокого мнения о базовом интеллекте этого человека. Кроме того, Стантин был одним из тех, кто поддерживал Сэмила Уилсинна в борьбе между Уилсинном и Клинтаном за пост Великого Инквизитора. Голосовать, конечно, разрешалось только викариям, но предвыборная кампания была энергичной, и Стантину пришлось немало побегать для Уилсинна. Это была одна из причин, по которой он всё ещё оставался простым архиепископом, а не был возведён в сан викария, несмотря на своё происхождение из хорошей семьи и выслугу лет.

— Он сказал, чем это так важно?

— Боюсь, что нет, Ваша Светлость. Его Преосвященство сообщил мне, что это дело только для ваших ушей.

— В самом деле? — Клинтан на мгновение нахмурился, потом пожал плечами. — Полагаю, он ждёт в библиотеке?

— Да, Ваша Светлость.

— Очень хорошо. Если то, что он хочет сказать, так важно, думаю, мне лучше его выслушать. И если это только для моих ушей, я полагаю, тебе лучше оставить нас наедине. Если ты мне понадобишься, я позвоню.

— Конечно, Ваша Светлость.

Камердинер исчез с хорошо натренированным проворством, а Клинтан направился в библиотеку. Стантин сидел в кресле, глядя в снежную ночь, и лицо Клинтана разгладилось, превратившись в маску бесстрастия, когда он увидел напряжённые плечи архиепископа и заметил, как тот нервно барабанит пальцами.

Стантин вздрогнув, отвернулся от окна и резко замер, увидев Клинтана.

— Ваше Высокопреосвященство, — сказал Клинтан, войдя в библиотеку и протягивая своё кольцо. — Что привело вас сюда в столь поздний час?

— Прошу прощения за то, что побеспокоил вас так поздно вечером, Ваша Светлость, — сказал Стантин, выпрямляясь после поцелуя протянутого кольца. — Я понимаю, что это крайне необычно, но у меня возникла большую потребность поговорить с вами. Лично.

Голос деснерийца мог бы показаться спокойным для чьих-то других ушей, но уши Клинтана были ушами Великого Инквизитора. Люди часто старались говорить спокойно, когда разговаривали с ним — особенно, когда на самом деле они чувствовали что-то совсем другое. И это, как он решил, был один из таких случаев.

— Моя дверь всегда открыта для любого дитя Божьего, которое чувствует потребность поговорить со мной, Ваше Преосвященство. И если это верно для всех детей Божьих, то насколько же более верно это должно быть для моих собственных братьев в епископате? Пожалуйста, скажите мне, чем я могу служить вам.

— На самом деле, Ваша Светлость… — голос Стантина затих, а сам он выглядел как человек, который внезапно задумался, что же он делает. Но к этому Клинтан тоже привык.

— Давайте, Ваше Преосвященство, — сказал он укоризненно. — Мы оба знаем, что вы не пришли бы сюда в столь поздний час, если только вы не почувствовали бы, что нам необходимо поговорить. И я боюсь, что должность, которую я занимаю, сделала меня несколько… чувствительным к нерешительности, когда я вижу её. Слишком поздно для вас притворяться, что вы не чувствовали себя обязанным прийти сюда.

Стантин посмотрел на него, и лицо его, казалось, съёжилось. Что-то произошло внутри него… что-то такое, что Клинтан видел больше раз, чем мог бы сосчитать.

— Вы правы, Ваша Светлость, — почти прошептал архиепископ. — Я действительно чувствовал себя обязанным. Я… я боюсь. Слишком много всего происходит. Послание Великого Викария, то, что случилось в Фирейде, неповиновение черисийцев… Всё это меняет почву у нас под ногами, и то, что казалось таким ясным раньше, больше не ясно.

— Например, что… Никлас? — мягко спросил Клинтан, и Стантин глубоко вздохнул.

— В течение последних нескольких лет, Ваша Светлость, я был… связан с некоторыми другими людьми здесь, в Храме. Сначала, и в течение долгого времени, я был уверен, что поступаю правильно. Эти люди, которых я знаю и уважаю в течение многих-многих лет, и то, что они говорили, казалось мне исполненным глубокого смысла. Но теперь, когда этот раскол изменяет всё вокруг, я больше не уверен. Я боюсь, что то, что как мне казалось имело смысл, было чем-то совершенно иным.

Он умоляюще посмотрел в глаза Клинтана, и тому потребовались все десятилетия опыта Великого Инквизитора, чтобы сохранить в своих глазах мягкое сочувствие вместо того, чтобы сузить их во внезапном, напряжённом размышлении. Он слишком хорошо знал па этого танца. Стантин хотел, чтобы Инквизиция пообещала ему неприкосновенность, прежде чем он продолжит говорить о том, что привело его сюда. И тот факт, что архиепископ его величины считал, что ему нужна неприкосновенность, наводил на мысль, что то, что привело его сюда, по крайней мере потенциально имело огромное значение.

— Садитесь обратно, Никлас, — успокаивающе сказал Клинтан. — Я знаю, что моменты подобные этому всегда трудны. И я знаю, что бывает пугающе признать возможность того, что кто-то мог впасть в заблуждение. Но Мать-Церковь — это любящий слуга Божий. Даже те, кто впал в заблуждение, всегда могут быть приняты обратно в её гостеприимные объятия, если они осознают свою ошибку и обратятся к ней с истинным духом раскаяния.

— Спасибо, Ваша Светлость. — Голос Стантина был едва слышен, и на мгновение Клинтан подумал, что тот сейчас действительно расплачется. — Спасибо.

— А теперь, — продолжал Клинтан, усаживаясь в своё кресло, когда Стантин снова сел, — почему бы тебе не начать с самого начала?

— Это было несколько лет назад, — начал Стантин. — Вскоре после того, как вы сами стали Великим Инквизитором, ко мне обратился архиепископ Жасин. Я знал его не так хорошо, как многих других членов епископата, но уважал и восхищался им. Когда он пригласил меня обсудить наши общие обязанности архиепископов Матери-Церкви, я был одновременно удивлён и, полагаю, польщён. Однако, в ходе этих бесед, он начал мягко направлять разговор в русло церковной политики, а не в русло обсуждения пастырских задач, с которых мы начали.

Деснериец замолчал, крепко сжав руки на коленях, а затем снова встретился с сочувственным взглядом Клинтана.

— В конце концов, Ваша Светлость, я выяснил, что архиепископ Жасин был членом большой группы, круга, здесь, в Храме. И этот круг был озабочен тем, что он считал церковной коррупцией. Его члены… не желали доводить свои опасения до сведения Управления Инквизиции, и поэтому они собирали собственные доказательства. Что именно они намеревались делать с этими доказательствами, мне не сразу стало ясно, но архиепископ Жасин ясно дал понять, что они хотят привлечь меня в качестве ещё одного сторонника реформ, и попросил меня начать обращать внимание на любые признаки коррупции, которые я мог бы увидеть. На тот момент…

Выражение лица Клинтана даже не дрогнуло, и он откинулся назад, слушая.