Мучимые ересями

.I. Теллесбергский Дворец, Город Теллесберг, Королевство Черис

— Я и представить не могла, что адмирал Каменный Пик найдёт такого рода доказательства, — сказала Шарлиен Армак, закончив просматривать последнюю страницу адмиральского отчёта и положив его на стол для совещаний перед собой.

— Так же как Клинтан… или Грейвир, Ваше Величество, — согласился барон Волна Грома. Старый глава разведки Кайлеба, который по-прежнему был ответственен за шпионаж и безопасность в Королевстве Черис — которое быстро стало известно как «Старая Черис», чтобы отличать его от новой империи, которой оно дало своё имя — кивком указал на лист бумаги, только что отложенный императрицей. — Поверьте мне, им даже в голову не могло прийти, что такого рода документальные свидетельства могут попасть в чьи-то руки, и уж тем более в наши!

В тоне Волны Грома было явное удовлетворение, и он злобно улыбнулся.

— Мало того, — продолжил он, — но их сообщения о Резне — лишь верхушка айсберга, Ваше Величество. Мы получили все церковные досье из Фирейда, и они были настолько уверены в себе, что не приняли даже самых элементарных предосторожностей. Теперь у нас есть полные схемы полудюжины их самых надёжных шифров. Безусловно, они изменят их так быстро, как только смогут, но на это потребуется время. И даже после того, как они изменят их, никто не знает, какие ещё старые документы могут оказаться у нас в руках. А мы ещё даже не начали изучать все остальные документы и картотеки, которые адмирал отправил домой.

Он покачал головой, с почти благоговейным выражением на лице.

— Нам понадобятся месяцы, чтобы всё это разобрать и каталогизировать это. Однако я уже сейчас могу сказать вам, что там содержится невероятное количество потенциально… обескураживающей информации.

— Я понимаю это, милорд, — сказала Шарлиен. — В настоящий момент, однако, я боюсь, что моё собственное внимание сосредоточено на отчётах о Резне. И о последствиях для авторов этих отчётов.

— Адмирал Каменный Пик выполнил все инструкции, полученные от вас и Его Величества, до последней буквы, Ваше Величество, — заметил Рейджис Йеванс. Граф Серой Гавани был первым советником «Старой Черис» и явно собирался стать первым советником Империи Черис. Некоторые люди могли бы подумать, что всё это означает, что Кайлеб оставил его дома, чтобы быть уверенным, что Шарлиен не увлеклась чрезмерно раздутым представлением о том, какой властью она в действительности обладает. Однако вряд ли кто-то из сидящих в этой переговорной мог допустить подобную ошибку, и голос Серой Гавани прозвучал одновременно почтительно и, возможно, чуть-чуть настороженно.

— Не беспокойтесь, милорд. — Шарлиен улыбнулась ему, и улыбка эта была холодной. — Я согласна, что адмирал сделал именно то, что ему было приказано. И я полностью одобряю его действия. Я могу понять, почему Кайлеб и прочие в Черис так сильно доверяют его суждениям. Я просто никогда не предполагала, что у него будут такие чёткие доказательства, на основании которых можно будет действовать. Или, если уж на то пошло, что так много инквизиторов Клинтана сами себя изобличат.

— При всём моём уважении, Ваше Величество, я думаю, что если бы кто-то ожидал такого, то эти инструкции были бы несколько более ограниченными, — раздался другой голос, и она повернула голову, чтобы посмотреть на говорившего.

Голос Пейтира Селлирса, барона Белой Церкви, прозвучал обеспокоенно, почти недовольно. — «На самом деле», — кисло подумала Шарлиен с ничего не выражающим лицом, — «он прозвучал прямо-таки плаксиво». — Белая Церковь был Хранителем Печати Старой Черис, и у него было немало полезных политических союзников здесь, в Теллесберге, что, как она подозревала, помогало объяснить, как он добился своего нынешнего поста. Однако, если бы ей было что сказать об этом (и она бы это сделала), он бы не был Хранителем Печати Империи.

— Я не согласна, милорд, — сказала она затем спокойно, но совершенно без колебаний. — Если бы виновными были сто человек — или тысяча — а не шестнадцать, приговор был бы не менее справедливым, и их казнь была бы не менее оправданной. Я удивлена, милорд. Но не обескуражена.

— Ваше Величество, — сказал Белая Церковь, — я вовсе не считаю, что вы должны быть обескуражены. Я также не утверждаю, что эти люди, священники они или нет, не заслужили такого наказания. Я только говорю, что де-факто швыряние голов шестнадцати рукоположенных священников к ногам «Группы Четырёх», возможно, было не самой продуктивной вещью, которую мы могли бы сделать.

Серая Гавань начал было что-то говорить, но затем остановился, так как императрица приветливо улыбнулась Белой Церкви. Учитывая эту улыбку и то, что он к этому моменту увидел в этой молодой женщине, он сильно сомневался, что его вмешательство было необходимо или желательно.

Шарлиен рассматривала Белую Церковь, слегка склонив голову набок, в течение двух или трёх ударов сердца. Дело было не столько в том, что он сказал, сколько в том, как он это сказал. Она уже слышала этот терпеливый тон раньше, хотя и не в последнее время; выжившие среди её советников научились лучше понимать злосчастную судьбу тех, кто применял его. Она наблюдала за ним, узнавая покровительственный оттенок его улыбки, и задавалась вопросом, имеет ли он хоть малейшее представление о том, что она может это видеть. Наверное, нет, решила она. В конце концов, он был не настолько глуп, чтобы намеренно провоцировать её. Но это, к сожалению, не совсем то же самое, что сказать, что он умный.

«Он Хранитель Печати Кайлеба, Шарли», — напомнила она себе. — «Ты не знаешь всех причин, по которым Кайлеб мог выбрать именно его. И даже если бы это сделала ты, ты не та, кто назначил его в Совет. Так ты действительно хочешь это сделать?»

Но даже задавая себе этот вопрос, она знала ответ. Это был тот же самый ответ, которому Марек Сандирс научил испуганную девочку много лет назад. Она могла бать правителем, а могла и просто символом. Она сделала этот выбор, когда ей едва исполнилось двенадцать, и Кайлеб Армак женился на ней не потому, что она была слаба.

— Позвольте мне объяснить вам, милорд, — сказала она холодно и чётко, — почему ваше беспокойство беспочвенно.

Белая Церковь, казалось, напрягся в своём кресле, услышав её тон, но она продолжила, как будто ничего не заметила.

— Как вы, наверное, помните, мы уже сообщили «Группе Четырёх» и Совету Викариев, что отвергаем их авторитет. Что мы знаем их такими, какие они есть, и что мы намерены привлечь их к ответственности за их преступления не только против народа Сэйфхолда, но и против Матери-Церкви и даже против самого Бога. Неужели вы полагаете, что, сообщив им об этом, мы не должны вершить над ними правосудие, когда люди с доказанной виной — люди, чьи письменные отчёты, чьи собственные показания свидетельствуют о гордости и удовлетворении, которые они получили, отдав приказ об убийстве детей — попадают в наши руки?

— Ваше Величество, я только…

— Пожалуйста, ответьте на мой вопрос, милорд. — Голос Шарлиен стал заметно холоднее. — Разве сейчас время демонстрировать свою слабость? Чтобы внушить этим не только «Группе Четырёх», но и всему Сэйфхолду, что мы на самом деле не обладаем силой наших собственных убеждений? Уверенностью в наших собственных принципах?

Выражение лица Белой Церкви было крайне несчастным, и его глаза бегали вокруг стола совета, как будто ища кого-то, кто мог бы спасти его от гнева императрицы. Но он видел только очень много глаз, которые явно соглашались с ней, и его кадык подпрыгнул, когда он сглотнул.

— Нет, Ваше Величество. Конечно же, нет! — сказал он.

— Я рада, что мы пришли к согласию по такому фундаментальному вопросу, милорд, — сказала она ему, не сводя с него сурового взгляда карих глаз. — Я люблю кровопролитие не больше, чем любой другой мужчина или женщина, — продолжила она. — Более того, мы с Императором ясно дали понять, что Империя Черис не будет убивать людей, просто потому что они не согласны с нами или потому что они против Церкви Черис и нашего конфликта с «Группой Четырёх». Но вывод из этого должен быть столь же ясен. — Она наконец оторвала от него свой пристальный взгляд, чтобы позволить своим глазам обежать остальную часть стола. — Мы накажем виновных, когда их вина будет доказана, и одеяния, которых они недостойны и предали, не защитят их. В отличие от них, мы не будем проливать кровь невинных, но мы будем считать их ответственными за всю пролитую ими кровь. Есть ли какая-то причина, по которой кто-то из сидящих за этим столом не может понять этот существенный пункт нашей политики?

Никто не произнёс ни слова. На самом деле, подумал Серая Гавань, велика вероятность, что очень немногие из них вообще дышат в данный момент, и он был почти уверен, что Белая Церковь точно не дышит. Императрица никогда даже не повысила голос, но Хранитель Печати выглядел удивительно похожим на человека, который хотел бы растаять и просочиться под стол совета.

«Идиот», — без особой жалости подумал первый советник.

В некотором смысле сочувствовать Белой Церкви было не так уж трудно. Часть его тревог было достаточно легко понять в терминах простого человеческого эгоизма. Белая Церковь был богатым человеком, но большая часть его личного и семейного состояния была связана с торговлей, а также со значительным торговым флотом, которым они все вместе владели. Несомненно, он был в восторге от того, что Каменный Пик сумел вернуть все корабли, кроме двух, первоначально захваченных в Дельфираке, но какая-то его часть, казалось, не могла понять, что противостояние между Черис и Храмом переместилось в область, которая сделала даже торговлю, жизненно важную для существования Империи, второстепенной проблемой. Возможно, в этом не было ничего удивительного, поскольку любой черисиец почти инстинктивно понимал, насколько жизненно важна эта торговля. К сожалению, где-то глубоко внутри Белая Церковь, очевидно, был не в состоянии признать необходимость установления реальных приоритетов. Или, по крайней мере, поставить свои собственные, личные интересы ниже приоритетов Черис в целом. Всё, что могло помешать торговле Империи, закрыть порты для его кораблей, угрожало будущему его семьи, и он с самого начала был настойчивым предостерегающим голосом.

Но были и другие причины его положения, и большинство из них были значительно менее эгоистичны. Это не означало, что Серая Гавань согласился с ними, но, по крайней мере, он понимал их мотивы.

В обязанности этого человека входило официальное составление и получение дипломатической корреспонденции Королевства. Он привык мыслить не в терминах великой и масштабной борьбы, а в терминах общения между относительно небольшим числом людей, чьи решения определяли судьбы миров. Он ещё не успел осознать, что силы, высвобождаемые здесь, в Черис, выходят далеко за пределы советов при королях и князьях или даже священников и викариев. Эти лица, принимающие решения, оставались жизненно важными, но приливы и отливы, с которыми им приходилось бороться, коренным образом изменились.

К сожалению, если Белая Церковь этого ещё не понял, вряд ли он когда-либо это сделает. И был ли у него острый ум, чтобы сделать это или нет, он был явно глух, когда речь шла о реалиях нового черисийского политического уравнения.

«Он, наверное, думает, что Шарлиен приписана к королевской спальне, чтобы беременеть и штамповать наследников престола», — с горечью подумал Серая Гавань. — «Как будто Кайлеб мог жениться на простой кобыле! Или как будто она могла мириться с таким дерьмом кракена»!

— Я испытываю облегчение и удовлетворение, обнаружив, что мы все согласны в этом вопросе, милорды, — заметила императрица, и её улыбка слегка потеплела. — Надеюсь, нам не потребуется… повторить это в будущем.

Белая Церковь, казалось, слегка съёжился, хотя она даже не смотрела в его сторону, когда говорила. Затем она откинулась на спинку кресла во главе стола.

— Очевидно, Рейджис, — обратилась она к Серой Гавани, намеренно называя его по имени, — мы должны принять во внимание тот факт, что казнь стольких священников-убийц будет иметь последствия как в Зионе, так и в других местах. Я была бы очень признательна, если бы вы с бароном Волны Грома — и Вы, Ваше Высокопреосвященство, — добавила она, взглянув на Мейкела Стейнейра, — подумали над этим вопросом. Я бы хотела, чтобы вы проанализировали, как наиболее значимые правители, скорее всего, отреагируют на это.

— Конечно, Ваше Величество, — пробормотал Серая Гавань. — У вас есть какие-то особые соображения, которые вы хотели бы, чтобы мы рассмотрели?

— Очевидно, во многих отношениях меня больше всего интересует, как отреагирует «Группа Четырёх». Однако я понимаю, что любой совет, который вы могли бы дать мне на эту тему, был бы не более чем предположением. Во всяком случае, продолжайте строить догадки — я очень уважаю ваше суждение и хотела бы услышать всё, что вы скажете по этому поводу. Однако меня больше волнуют такие люди, как Лорд-Протектор Грейгор и, возможно, король Горжа.

— Горжа, Ваше Величество? — удивлённо спросил Серая Гавань, и Шарлиен усмехнулась.

— Я так понимаю, милорд, что здесь, в Теллесберге, о короле Горже не слишком хорошо… отзываются?

На этот раз несколько человек, сидевших вокруг стола, хихикнули. Королевство Таро было союзником черисийцев в течение многих десятилетий, и король Горжа Таротский был обязан по договору прийти на помощь Черис в случае нападения. Вместо этого он присоединился к «альянсу», который «Группа Четырёх» сколотила для уничтожения Черис. И, в отличие от Шарлиен и Чизхольма, было очень мало свидетельств того, что Горжа колебался хотя бы мгновение.

— Тем не менее, — продолжила Шарлиен, её голос и выражение лица стали более серьёзными и решительными, — о князе Нармане тоже не очень хорошо думали, и к тому же он имел гораздо более длительную историю вражды. В конце концов, так или иначе, нам придётся иметь дело с Таро. Они просто слишком близко к самой Черис, чтобы не иметь с ними дел, и они тоже — остров.

Она снова обвела взглядом зал заседаний Совета.

— Нам не хватает ресурсов и рабочей силы, чтобы закрепиться на материке. О, — она взмахнула тонкой рукой, — я не сомневаюсь, что мы могли бы захватить один-единственный порт — скажем, Фирейд — и даже удерживать его в течение длительного периода времени. Учитывая наш контроль над морем, мы могли бы поддерживать такой гарнизон бесконечно долго, и, если бы пришло время, когда эта поддержка показалась бы нам слишком дорогостоящей, мы были бы вполне готовы отступить. Но у нас нет ни времени, ни рабочей силы, ни денег, чтобы тратить их на подобные авантюры.

— Тем не менее, мы действительно контролируем море, и если мы потеряем этот контроль, то всё равно обречены. Поэтому я думаю, что мы должны строить наши планы на основе того, что мы не потеряем контроль. Разве вы не согласны с этим, милорды?

Несмотря на многолетний опыт работы на самых высоких политических уровнях, Серая Гавань был вынужден поднять руку, чтобы скрыть улыбку, которую он не мог сдержать, когда советники императрицы Шарлиен оглянулись на неё и закивали, как марионетки.

— Отлично, милорды! — Белые зубы императрицы блеснули в её собственной широкой улыбке. — Но если мы согласны в этом вопросе, то из этого, как мне кажется, следует, что мы должны искать любую возможность использовать наши морские силы. Конечно, мы должны быть осторожны, чтобы не перегнуть палку, но где бы ни была полоска морской воды, эта вода принадлежит не «Группа Четырёх», а Черис.

Спины сидящих вокруг стола выпрямились, и искушение улыбнуться у Серой Гавани переросло в трезвую оценку мастерства императрицы, её понимания психологии слушателей.

— Мы уже присоединили Изумруд и Чизхольм, — она позволила себе ещё более печальную улыбку, — к Империи. Я уверена, что к этому времени Его Величество уже проделал то же самое с Зебедаей, и что он вскоре сделает тоже самое с Корисандом.

Её улыбка полностью исчезла с последним словом, а ноздри слегка раздулись, когда она покачала головой.

— За исключением Корисанда, все остальные присоединения были выполнены достаточно мирно, практически без дополнительных жертв. И все эти земли будут оставаться в безопасности до тех пор, пока черисийцы остаются хозяевами морей Сэйфхолда. Как и Таро. Таро неизбежно будет добавлено к Империи. По многим причинам у нас в этом отношении нет выбора, и я сильно подозреваю, что король Горжа понимает это. Кроме того, учитывая существование канала Таро и Залива Таро, мы будем вполне в состоянии удержать Таро, не прикладывая усилия большие, чем мы уже вынуждены тратить на обеспечение безопасности самой Черис. И в то же время, хотя я никогда не хотела бы показаться слишком холодной и расчётливой, давайте не будем упускать из виду тот факт, что близость Таро к материку почти наверняка сделает его завоевание привлекательным для «Группы Четырёх» в качестве плацдарма для любого будущего вторжения в Черис. Короче говоря, это будет приманка, приз, висящий перед ними, чтобы выманить их в воды канала и Залива, где мы сможем сократить их морскую мощь, не рискуя вторжением в саму Черис, если им каким-то образом удастся проскользнуть мимо нас.

Серая Гавань почувствовал, как его собственные глаза сузились, оценивая анализ императрицы. Чизхольм стал значительной морской державой только во времена правления короля Сейлиса, однако Шарлиен ясно понимала, что, владение морем, должным образом применённое, может держать под контролем даже самую мощную сухопутную державу. «Она понимает», — думал он, — «преимущества мобильности, оборонительных возможностей, то, как морская мощь позволяет наиболее экономно использовать имеющуюся рабочую силу на практике».

— В сложившихся обстоятельствах, — продолжила императрица, — я полагаю, что нам следует подумать о том, чтобы побудить Горжу согласиться на мирное слияние его королевства с Империей. Я надеюсь, что тот факт, что Кайлеб счёл нужным жениться на одной из своих соперниц и соединить наш дом браком с домом ещё одной из своих соперниц, уже подсказал бы Горже, что решение, которое оставляет ему не только голову, но также корону в качестве нашего вассала, находится в пределах возможного. Если мы сумеем предложить ему дополнительную мотивацию для рассмотрения такого исхода, я думаю, что мы, безусловно, должны сделать именно это. Разве вы не согласны, милорд Серая Гавань?

— Совершенно верно, Ваше Величество. — Серая Гавань привстал со стула и поклонился ей через стол совета. — Мне просто не пришло в голову рассматривать всё в тех терминах, которые вы только что использовали. Откровенно говоря, мне и в голову не пришло бы задуматься, повлияет ли то, что произошло в Фирейде, на ход его мыслей.

— И мне тоже, признаюсь, Ваше Величество, — сказал архиепископ Мейкел с кривой усмешкой. — И всё же теперь, когда вы упомянули об этом, я должен признать, что ваша точка зрения была бы очень хорошо понята. С одной стороны, то, что Доминик сделал с Фирейдом, должно угомонить в мыслях любого, кто окажется противником Черис, особенно если у него есть города в пределах досягаемости моря. В конце концов, никто не захочет, чтобы то же самое случилось с одним из его морских портов.

— В то же время, однако, нужно учитывать и моральный аспект, и, несмотря на своё полное согласие с планами «Группы Четырёх», король Горжа никогда не казался мне намеренно морально слепым. Доказательства прямого и преднамеренного соучастия Инквизиции в резне в Фирейде, а также наша гораздо более взвешенная реакция на это не могут быть не замечены им. В сочетании с вашим собственным браком с Его Величеством и щедрыми условиями, предоставленными Изумруду, весьма вероятно, что он поверит, с одной стороны, что любые условия, которые вы и Его Величество решите предложить ему, будут почётными, а с другой стороны, что Фирейд доказывает, что вы на самом деле не слюнявые монстры, которых «Группа Четырёх» пыталась изобразить в своей пропаганде. И если уж на то пошло, я не сомневаюсь, что Горжа лично будет возмущён серьёзностью и злорадной гордостью Грейвира и его товарищей за их участие в массовых убийствах. Я не говорю, что он будет воодушевлён спонтанно предложить свою преданность Черис, но я думаю, что вполне возможно, что его разум будет склонен принять верховенство Черис, когда придёт время.

— Надеюсь, вы правы, Ваше Высокопреосвященство, — сказала ему Шарлиен. — Я просто хочу сказать, что если это так, то сейчас самое время начать готовить почву.

— Как скажите, Ваше Величество, — ответил Серая Гавань.

— Отлично. А теперь, — продолжила она чуть более оживлённо, — учитывая возвращение адмирала Каменного Пика, мы имеем значительно большую военно-морскую мощь в родных водах. Мне кажется, что было бы неразумно использовать эту силу, чтобы позволить ей сидеть сложа руки. Я понимаю, что сейчас зима, и что черисийцы, похоже, не имеют вкуса чизхольмцев к зимней погоде, — она улыбнулась, и на этот раз один или два советника громко рассмеялись, — но мне кажется, что мы могли бы найти работу для некоторых наших крейсеров, завершающих охоту за дельфиракскими судами, где бы они ни находилось. Кроме того, я не вижу причин не использовать некоторые из них, чтобы сделать жизнь «Группы Четырёх» как можно более неприятной в Марковском море и северном Заливе Таро. Я не вижу никакой необходимости забрасывать нашу сеть на сиддармаркских купцов или — и особенно — для тех черисийских кораблей, которые, кажется, сейчас ходят под флагами Сиддармарка. Тем не менее, все отчёты нашей разведки указывают на то, что военно-морские программы «Группы Четырёх» продолжают ускоряться. Я думаю, что это была бы отличная идея — нарушить поток стратегически важных материалов.

Она повернула голову и посмотрела на Алвино Павелсина, барона Железного Холма. Железный Холм был «Хранителем Кошелька», то есть, фактическим казначеем Черис.

— Из отчёта, который вы вручили нам вчера, милорд, я вижу, что хотя недоверие Клинтана к Сиддармарку исключает Республику из их строительных программ, они, похоже, покупают очень много припасов для флота, которые им нужны у сиддармаркских поставщиков?

— Совершенно верно, Ваше Величество, — подтвердил Железный Холм. — И ещё больше в Фаллосе.

— Ну, в таком случае, я думаю, мы должны что-то предпринять. Я не думаю, что какие-то из этих военно-морских припасов перемещаются на черисийских кораблях, ходящих под флагами Сиддармарка?

— О, нет, Ваше Величество, — криво усмехнувшись, ответил Волна Грома. — Я думаю, что «владельцы» этих конкретных кораблей считают, что это может быть так… неразумно. Если уж на то пошло, то недоверие Клинтана к Сиддармарку распространяется и на то, чтобы держать сиддармаркцев как группу как можно дальше от их судостроительных проектов. Во всяком случае, Мейгвайр использует почти исключительно не сиддармаркские корабли для перемещения своих наиболее важных военно-морских запасов. На самом деле его квартирмейстеры избегают кораблей, принадлежащих Сиддармарку, даже когда эта политика приводит к значительным задержкам в сроках доставки.

— Как это заботливо с его стороны, — пробормотала Шарлиен с затаённой улыбкой. Затем она выпрямилась в кресле и вновь посмотрела на Серую Гавань.

— Милорд, — сказала она, — я понимаю, что в этих водах уже действуют капёры. Тем не менее я хочу, чтобы вы проинструктировали адмирала Каменного Пика направить в те же самые воды столько своих крейсеров, сколько он сочтёт необходимым, с приказом захватить, сжечь и уничтожить любое судно, нанятое викарием Аллайном и его помощниками для осуществления своих военно-морских проектов.

— Как вам будет угодно, Ваше Величество. — Склонённая голова Серой Гавани свидетельствовала о том, что он одобряет её указания и повинуется им, и она мимолётно улыбнулась ему.

— И, если мы собираемся использовать наш флот с наибольшей выгодой, милорд Железный Холм, — сказала она, снова поворачиваясь к Хранителю Кошелька, — нам придётся придумать, как за это заплатить. — Я просмотрела ваши последние предложения по доходам и считаю, что большинство из них свёрстаны хорошо. Однако, я хотела бы, чтобы вы несколько глубже рассмотрели возможное влияние на нашу собственную экспортную торговлю новых экспортных пошлин, которые вы набросали. Меня беспокоит то, что, хотя их ставки не кажутся чрезмерными, это, тем не менее, приведёт к росту цен, которые наши мануфактуры вынуждены взимать с иностранных клиентов. В настоящий момент, учитывая усилия «Группы Четырёх» по закрытию для нас всех материковых портов, я не хочу принимать никаких собственных мер, которые могли бы «охладить» наши собственные рынки. И, честно говоря, я бы предпочла не создавать прецедента введения экспортных пошлин раньше, чем это будет необходимо. Может быть, вместо этого вы бы подумали о том, чтобы увеличить ещё больше импортные пошлины? Я подозреваю, что мы были бы в лучшем положении, пережив даже значительное повышение цен на предметы роскоши и более умеренное повышение стоимости сырья и продовольствия, чем мы могли бы перетерпеть падение иностранного спроса на наши собственные товары.

Брови Железного Холма выгнулись от смешанного удивления от её проницательности и уважения к теме, которую она подняла, и Серая Гавань откинулся на спинку своего кресла со слабой улыбкой. Алвино Павелсин был одним из его ближайших друзей, и он уважал ум барона. Однако в данный момент удивление Хранителя Кошелька расстроило Первого Советника почти так же сильно, как и позабавило.

«Ну же, Алвино», — язвительно подумал он. — «Ты гораздо умнее. Видит Бог, ты в любом случае в десять раз умнее Белой Церкви! Я знаю, что она молода, я знаю, что она иностранка, и я знаю, что она женщина. Но тебе — и остальным членам Совета — лучше начать понимать, что вполне возможно, она даже умнее Кайлеба и по крайней мере столь же сильна. Потому что, поверь мне, любой, кто не понимает этого, на самом деле не будет рад тому, что она сделает с ним».

Граф положил локти на подлокотники своего удобного кресла, скрестил ноги и наблюдал, как молодая женщина, сидевшая во главе стола, без особых усилий управляла почти двадцатью мужчинами, самый молодой из которых был, вероятно, по меньшей мере вдвое старше её.

«Эти идиоты в Зионе не имеют ни малейшего представления о том, как они навредили себе, когда разозлили её», — подумал он с благодарностью и, возможно, даже чуть-чуть самодовольно. — «Они могут подумать, что уже видели что-то плохое. Но тут они ошибаются. Они ещё даже не начали видеть плохое… но оно уже близко».

— Вы не находите, Ваше Высокопреосвященство, что я слишком сильно давила? — спросила Шарлиен Армак много позже тем же вечером, когда архиепископ Мейкел присоединился к ней за ужином.

— На заседании Совета, Ваше Величество? — Стейнейр усмехнулся и с лёгкой улыбкой покачал головой. — Я бы об этом не беспокоился. Я уверен, что вы наступили на несколько мужских пальцев здесь и там, но я не думаю, что вы наступили на то, на что не нужно было наступать. И даже те, кто всё ещё склонен отвергать ваши идеи из-за вашей молодости и пола, похоже, в конечном итоге принимают их логику.

— Дома, в Черайасе, я бы так не волновалась, — призналась она, наклоняясь вперёд, чтобы взять свой бокал, а затем снова откинувшись на спинку кресла. — Когда-то давно я бы так и сделала, но у меня были годы, чтобы навести… блеск на мои отношения с моими чизхольмскими советниками.

— «Блеск»? — Стейнейр повторил с глубоким смешком. — Разве вы не имеете в виду подчинение?

— О, Лангхорн, нет! — Шарлиен округлила глаза и покачала головой. — «Бить до полного подчинения» — это было бы так не по-женски!

— Я думаю, что в вашей личности есть очень неженственный элемент, Ваше Величество, — ответил Стейнейр. — И слава Богу за это!

— Значит, вы не думаете, что я слишком сильно гоню, чтобы утвердить свою власть? — спросила она уже более серьёзно. Он изогнул бровь, глядя на неё, и она пожала плечами. — Меня не волнует моя собственная способность контролировать ситуацию, Ваше Высокопреосвященство. Я думаю, что на самом деле меня беспокоит то, не пытаюсь ли я подорвать авторитет Кайлеба. Или, что ещё хуже, не окажется ли так, что я, сама того не желая, фактически подрываю его авторитет.

— Власть Императора Кайлеба не так уж и хрупка, Ваше Величество, — сухо заметил Стейнейр. — Я думаю, что он выдержит любые непреднамеренные уколы или царапины, которые вы можете нанести ему, тем более что мне совершенно очевидно, что вы не намерены «узурпировать» его власть. И, откровенно говоря, я полагаю, что возможность того, что вы можете посягнуть на его прерогативы — а теперь, когда я думаю об этом, вам было бы трудно это сделать, поскольку они также являются вашими прерогативами, — гораздо менее опасна для нас, чем если бы вы начали раздумывать или колебаться, опасаясь посягательства. Черис — Империя, а не просто «Старая Черис» — нуждаются в сильной, твёрдой руке на румпеле, особенно сейчас. И в этот момент эта рука — должна быть вашей.

— Я знаю, — призналась она, затем отпила немного вина, словно выигрывая время, чтобы разобраться в собственных мыслях. — Я знаю, — продолжила она, — и если уж быть честной, то должна признать, что есть часть меня, которая по-настоящему оживает только тогда, когда я принимаю важные решения. Я часто задавалась вопросом, не является ли это грехом гордыни?

— А вы обсуждали свои проблемы с отцом Карлсином? — Спросил Стейнейр чуть более нейтральным тоном. Карлсин Рэйз был личным духовником Шарлиен с тех пор, как она взошла на трон Чизхольма, но Стейнейр, по вполне понятным причинам, никогда не встречался с этим человеком до того, как он прибыл в Теллесберг вместе с Шарлиен.

— Обсуждала. — Она криво улыбнулась. — К сожалению, это он мой духовник, а я не его. Он несколько раз успокаивал меня и накладывал епитимью или две в тех редких случаях — ну, возможно, не так уж и редко — когда чувствовал, что я явно нажала на кого-то сильнее, чем следовало бы. Уверенность, как говорит он — хорошая вещь для правителя. А капризность — нет.

— Здравая доктрина, — сказал Стейнейр с ответной улыбкой. — И хорошая философия при этом. И, если позволите, Ваше Величество, могу ли я также спросить Вас, обсуждали ли вы с ним раскол?

— Не так, как мы обсуждали другие проблемы, — призналась Шарлиен, и её глаза потемнели. — Он не настаивал на этом, что, вероятно, говорит о многом. Но правда в том, что я почти боюсь спросить его, как он к этому относится. Если он готов принять мои решения, не осуждая их открыто, то это лучше, чем уже сделали некоторые другие.

Её голос звучал гораздо более мрачно, и выражение лица Стейнейра сочувственно смягчилось.

— Ваш дядя, Ваше Величество? — мягко спросил он.

Голова Шарлиен поднялась. Она пристально смотрела на него через обеденный стол в течение нескольких секунд, а затем её твёрдо сжатые губы на мгновение задрожали.

— Да, — тихо согласилась она, и архиепископ кивнул.

Очень немногие люди в Черис были хоть сколько-то хорошо знакомы с внутренней политической динамикой Чизхольма до брака Шарлиен с Кайлебом. Стейнейр, конечно же, не был им, но с тех пор он считал своим приоритетом узнать всё, что можно, об этой динамике. И ему стало совершенно ясно одно: герцог Халбрукской Лощины был гораздо больше, чем просто один из старших дворян Шарлиен. На самом деле он был больше, чем просто дядя. Как командующий Королевской армией, он был её мечом, так же как Зелёная Гора был её щитом. А сейчас…

— Ваше Величество, — сказал Стейнейр через мгновение, — легче командовать флотом и армией, чем человеческими сердцами. Ваш дядя уже понял это, и если случится так, что вы ещё не усвоили этот урок, то, боюсь, у вас нет другого выбора, кроме как усвоить его сейчас. Я верю, что ваш дядя вас любит. Я не претендую на то, что хорошо его знаю, особенно с тех пор, как он держит меня — как и всю «Церковь Черис» — на расстоянии вытянутой руки или за её пределами, но я верю, что он действительно любит вас. И всё же вы попросили его принять то, что он принять не может. Когда я смотрю на него, я вижу человека, скорбящего о решениях своей племянницы, и одна из причин, по которой он скорбит, заключается в том, что он её любит.

— Полагаю, это обнадёживает, — сказала Шарлиен. Затем она отрицательно покачала головой. — Нет, я не «полагаю», что это так; это так и есть. Но это не меняет того факта, что… отчуждение между нами из-за Церкви становится всё более очевидным. Или того факта, что здесь, в Теллесбергском дворце, есть те, кто считает опасным иметь кого-то с такими явными симпатиями к Храмовым Лоялистам так близко к трону.

— Возможно, они и правы, Ваше Величество. — Выражение лица Стейнейра было безмятежным. — В конце концов, ваши отношения с ним — какими они станут — это вопрос вашего решения, а не чьего-то ещё. Мне кажется, что он тот, кто он есть, и чего ещё можно от кого-то честно требовать?

— Я королева, Ваше Преосвященство… императрица. Могу ли я позволить себе быть «честной» с таким близким мне человеком, как он?

— Возможно, он действительно представляет опасность для этого, — ответил Стейнейр. — Возможно, вы даже скажете, что это ваша обязанность как королевы и императрицы убрать его с дороги, чтобы он не смог причинить никакого вреда. И, возможно, если вы этого не сделаете, то со временем столкнётесь с серьёзными последствиями. Всё это может быть правдой, Ваше Величество. Но я точно знаю, что вы тоже должен быть тем, кто вы есть. Слишком много опасностей, слишком много угроз со стороны других людей уже стоят перед вами. Я считаю, что единственное, чего вы не смеете делать, — это позволить себе подрывать то, чем вы являетесь, кем вы всегда были, сомнениями изнутри. Если вы любите его так глубоко, как это видится, вы должны прислушиваться к этой любви так же, как к прагматической осторожности правителя, которым вы являетесь. Для Черис было бы лучше рискнуть тем, что он может причинить вам вред, чем калечить свой собственный дух, свою уверенность и всё то хорошее, что вам ещё предстоит сделать, ожесточая своё сердце и отрицая эту любовь.

— Но я уже приняла меры, чтобы защитить себя от него, — призналась она. — Именно поэтому я и не оставила его в Чизхольме с Мареком. Я не могла оставить его командовать армией, когда он так явно не соглашался с тем, что я должна была сделать.

— Я так и думал, что это так. — Стейнейр пожал плечами. — И там, я подозреваю, вы видите самое ясное доказательство того, насколько маловероятно, что ваша любовь к нему отвлечёт вас от ваших обязанностей.

Императрица медленно кивнула, и Стейнейр отхлебнул из своего бокала, наблюдая за ней и ещё сильнее желая, чтобы ему, Кайлебу и Мерлину удалось убедить остальное Братство Святого Жерно позволить Кайлебу сказать ей правду. Если бы она знала, как и Стейнейр, как капитан Атравес мог следить даже за самыми искусными заговорщиками, это могло бы успокоить её.

«И облегчение её разума везде и всегда — это самое малое, что мы можем для неё сделать», — сочувственно подумал он за безмятежностью своих глаз. — «Она этого заслуживает. И даже если бы это было не так, простой здравый смысл потребовал бы, чтобы мы всё равно это сделали. Мы нуждаемся в ней — нуждаемся в том, чтобы она функционировала в своих лучших проявлениях, используя весь этот интеллект и силу воли, а не тратя их на то, чтобы вознаградить себя проблемами, которые она, в любом случае, никогда не сможет решить».

— Ваш дядя во многих отношениях является зеркалом самого Сэйфхолда, Ваше Величество — сказал он вслух. — Борьба в его сердце и уме — это та же самая борьба, которая происходит в сердцах, умах и душах каждого мужчины и каждой женщины в этом мире. Каждый из нас должен, в конце концов, принять свои собственные решения, свой собственный выбор, и боль, которая при этом возникнет у многих из нас, будет ужасной. И всё же мы должны сделать выбор. Самый страшный грех из всех, один непростительный грех — это отказ от выбора. И что бы мы ни думали или во что бы ни верили сами, мы не можем отказать в этом выборе другим только потому, что верим, что они будут выбирать не так, как мы.

— Вы понимаете, что ваш дядя не может с вами согласиться. Теперь вы должны принять его право не соглашаться с вами. Не судите его за это несогласие. Да, примите меры, чтобы защитить себя от возможных последствий, но помните, что он остаётся дядей, которого вы любите с детства, и командующим армией, который так хорошо и так долго служил вам. Если он решит, если захочет, позволить разрыву между вами повредить или уничтожить его любовь к вам, или даже побудить его присоединиться к вашим врагам, это тоже его решение. Но никогда не забывайте, что действительно можно глубоко любить того, с кем вы принципиально не согласны, Ваше Величество. Я — Бе́дардист, и это один из основных принципов моего орденского учения. И ещё один принцип заключается в том, что очень трудно любить того, с кем ты принципиально не согласен. Трудно, и тяжело вам обоим. Не усложняй это раньше, чем нужно.

Шарлиен с минуту смотрела на него, потом глубоко вздохнула и кивнула.

— Вы правы, Ваше Высокопреосвященство, — тихо сказала она. — Это очень трудно. Но я постараюсь не усложнять ситуацию больше, чем это необходимо.

.II. Капёрский бриг «Верный сын», Деснерийский торговый галеон «Танцующий Ветер», Марковское море

Серо-стальная вода вздымалась под серо-стальным небом под напором ветра словно в огромной чаше. Этот же ветер гудел и завывал в снастях, пока бриг «Верный сын» шёл по бескрайней пустоши Марковского моря. Симин Фитцхью, владелец и капитан «Верного сына», стоял на крошечных шканцах брига, широко расставив ноги против движения корабля, и дрожал, несмотря на толстый тёплый бушлат.

Фитцхью было чуть меньше тридцати лет, и он до сих пор не имел детей. С другой стороны, у его старшего брата, было уже пятеро, включая не одну, а две пары близнецов. Старшему из них было всего семь лет, и никто из них никогда не был за пределами Теллесберга. Они очень потешались над толстым зимним бушлатом дяди Симина, когда «помогали» ему поковать его вещи, но в данным момент Фитцхью не видел в его толщине ни капли юмора. На самом деле он страстно желал, чтобы он был ещё толще и теплее.

До весны оставался ещё месяц, а зима в Марковском море могла быть такой же холодной и горькой, как и всё, что находилось к югу от Моря Ледяного Ветра, что, казалось, и требовалось доказать нынешней погоде. — «По крайней мере», — с благодарностью подумал он, — «с неба больше ничего не падает». — Шедший вчера дождь превратился в ледяной мокрый снег, и стоячий такелаж был покрыт льдом, словно ветви деревьев в зимнем лесу. Температура ещё не поднялась достаточно высоко, чтобы он растаял (предполагая, что она вообще когда-нибудь поднимется так высоко), но его куски время от времени гремели и стучали по палубе. Карронады поблескивали под собственным тонким слоем стекловидного льда, и ещё больше льда падало на палубу хрустальными осколками с бегущего такелажа всякий раз, когда подтягивали паруса.

«Интересно, почему это показалось мне хорошей идеей до того, как мы покинули порт?» — задал себе риторический вопрос Фитцхью, глядя на северное небо.

На самом деле он прекрасно знал ответ. Воды к югу от Марковского моря были тщательно протралены другими каперами. Залив Таро, Канал Таро, Транджирский Пролив и Море Правосудия были тщательно прочёсаны, и если бы в мире оставалось ещё хоть двадцать торговых судов, плавающих под Таросским флагом, Фитцхью был бы ошарашен. За последние несколько месяцев прошедших после Фирейдской Резни, в водах Дельфирака велась ещё более тщательная охота, в ходе которой черисийские корабли кишмя кишели у дельфиракского побережья и проходили через прибрежные воды королевства, как кормящиеся думвалы, а ведь Черисийская Империя (пока) не была в состоянии войны с Деснерийской Империей. По сути, оставалось только Море Харфлена и Харчонгский Залив, далеко на западе, а это было слишком далеко для судна размером с «Верного сына».

Впрочем, Симин Фитцхью стал капёром не только из-за денег. Конечно, он не имел ничего против того, чтобы накапливать удовлетворительную кучу марок, но на самом деле он хотел причинить этим ублюдкам в Зионе боль любым доступным ему способом.

И это была истинная причина, по которой он был там, где он был в этот холодный, ветреный, совершенно отвратительный день. Он не мог сравниться размерами со многими другими капёрскими судами, и он не мог сравниться с богатством многих других судовладельцев, но у него всё ещё была сеть контактов его отца, включая несколько в независимом Герцогстве Фаллос.

Хотя остров Фаллос простирался почти на девятьсот миль от его крайней северной оконечности до крайней южной оконечности, его общее население было меньше, чем население одного только Теллесберга. По большому счёту, никто не обращал особого внимания на Фаллос, но у герцогства был один чрезвычайно ценный природный ресурс: деревья. Много-много деревьев. Деревья, из которых получался один из лучших в мире кораблестроительный лес. Большинство фаллосцев — те, кто не были фермерами или рыбаками — были лесорубами, и они получали приличную прибыль, продавая древесину различным материковым королевствам. Черис не была одним из обычных рынков Фаллоса, учитывая, что в лесах, которые до сих пор покрывали значительную часть Черис и почти весь огромный остров Серебряная Жила, было ещё больше (и, по мнению некоторых, лучшей) древесины, которую можно было купить гораздо ближе к дому. Но гораздо большая часть материка была вырублена, и второсортный лес не мог сравниться с великолепными брёвнами для мачт и рангоута, которые появились из девственных лесов Фаллоса. Скипидар был ещё одним из основных продуктом фаллосцев, так же как и смола.

В обычных обстоятельствах Фаллос вполне безбедно жил за счёт своей лесной продукции, но герцогству едва ли грозила опасность разбогатеть. Однако после Битвы в Заливе Даркос обстоятельства были далеки от «нормальных». Решение «Группы Четырёх» построить огромный новый флот вызвало спрос на древесину и всевозможные военно-морские припасы, какой мир никогда прежде не видел. Внезапно фаллосцы стали делать деньги с такой скоростью, что даже черисийцы могли бы позавидовать… и воды между Фаллосом и материком кишели грузовыми судами.

Учитывая растущие потребности черисийского Флота и буйный черисийский капёрский флот, торговый корабль, нагруженный уже срубленной корабельной древесиной, мог принести разумную прибыль даже в богатой лесом Черис. Это была бы не особенно хорошая прибыль, и по этой причине большинство капёров стремились охотиться в другом месте, но это, безусловно, покрыло бы операционные расходы Фитцхью, а отнять эти самые брёвна у Церкви было определённо привлекательно само по себе. Однако это была не настоящая причина, по которой он и его ворчащая команда корабля были здесь в данный момент. Он был совершенно точно готов прибрать к рукам любой лесовоз, который попадётся ему на пути (фактически, он уже захватил два таких), но это была задача, более подходящая для крейсеров регулярного Флота, которые не должны были представлять отчёты о прибылях и убытках акционерам или деловым партнёрам. Всё, о чём они должны были беспокоиться — это причинять ущерб реальным возможностям противника; капёр также должен был беспокоиться об оплате счетов. Вот почему Фитцхью на самом деле искал корабль, который, как уверял его фаллосский информатор, уже тогда направлялся в герцогство… и нёс несколько тысяч марок холодной твёрдой наличности, предназначенной для оплаты всех этих срубленных деревьев.

Единственная проблема заключалась в том, что его цель должна была появиться по меньшей мере два дня назад. Было много возможных объяснений её опоздания, включая шторм, который прошёл через Марковское море в предыдущую пятидневку и оставил на «Верном сыне» его сверкающий ледяной кокон. Несмотря на это, Фитцхью начинал чувствовал себя значительно менее радостным, чем тогда, когда отправлялся в путь.

«Посмотри правде в глаза», — грубо сказал он себе, — «настоящая причина, по которой ты начинаешь чувствовать себя менее радостным, заключается в том, что наиболее вероятное «объяснение» причины, по которой ты его не увидел, заключается в том, что он проплыл прямо мимо тебя в темноте. Или же он проложил курс дальше на север или дальше на юг. Или…»

— Парус! — донёсся с грот-мачты заглушаемый ветром крик наблюдателя. — Впереди парус по левому борту!

Фитцхью дёрнулся, а затем быстро подошёл к левому фальшборту, вглядываясь в подветренную сторону. Несколько минут он вообще ничего не видел со своего гораздо более низкого наблюдательного пункта, но потом что-то кольнуло горизонт. В нетерпеливом ожидании, он легонько постучал по поручням фальшборта руками в перчатках. Казалось, прошла вечность, и верхушка мачты, прорезавшая жёсткую линию горизонта, стала видна гораздо яснее и чётче с уровня палубы, прежде чем вперёдсмотрящий, глядевший в подзорную трубу, наконец объявил…

— Эй, на палубе! Над ней развевается Церковный вымпел!

— Да! — Торжествующе прошипел Симин Фитцхью. Затем он оттолкнулся от фальшборта и набрал полную грудь обжигающе холодного воздуха.

— Свистать всех наверх! — проревел он. — Свистать всех наверх!

Алик Ящероголовый, капитан галеона «Танцующий Ветер» изобретательно выругался, когда его дозорный наконец нашёл время чтобы доложить, что им навстречу целенаправленно направляется корабль.

— Очень хорошо, мастер Хейрейм, — сказал он с отвращением в голосе, когда наконец исчерпал свой запас богохульств. — Благодаря этому слепому идиоту на верхушке мачты, уже слишком поздно пытаться убежать. Идите, расчехляйте орудия.

«Какие бы они ни были, и какие они вообще есть», — чуть не добавил он вслух.

— Да, сэр. — Горджа Хейрейм, первый лейтенант «Танцующего Ветра», был на добрых двенадцать лет старше своего шкипера, который и сам не был весенней ящеркой на изгороди. В холодном сером свете продуваемого ветром дня небритое лицо старика выглядело старым и морщинистым, когда он подтверждал получение приказа. Судя по выражению его глаз, он так же хорошо, как и Ящероголовый, понимал, насколько бессмысленны были эти инструкции, если тот другой корабль был тем, кем они оба его считали. Однако…

— И я полагаю, что вам тоже лучше рассказать об этом лейтенанту Эйвирсу, — глухо сказал Ящероголовый.

— Да, сэр, — подтвердил Хейрейм, затем отвернулся и принялся выкрикивать приказы укомплектовать расчёты пушек галеона. Они были тяжелее, чем «волки», которых на большинстве торговых галеонов устанавливали на вертлюгах на фальшбортах, и всё же выпущенный ими снаряд весил немногим больше трёх фунтов. Возможно, их могло быть достаточно, чтобы отбить охоту у большинства новообращенных торговцев, которые превратились в капёров (или становились явными пиратами), но вряд ли они могли разубедить черисийского капёра.

«А то что этот ублюдок он и есть ясно так же точно, как и то, что это ловушка», — мрачно подумал Ящероголовый. — «Это безусловно не какой-то другой торговый корабль, это уж точно! Не тогда, когда он направляется к нам, со всем этим безумием, происходящим сейчас в мире. Вдобавок к тому, что этот идиот на верхушке мачты, возможно, не замечал его приближения в течение дня или двух, он уверен, что у него черисийская схема парусного вооружения».

Говоря по справедливости о его наблюдателе — который в данный конкретный момент находился на удивление низко в списке приоритетов Ящероголового — он знал, что этот человек замёрз, на две трети заледенел, и, без сомнения, был изнурён, ожидая конца своей вахты в вороньем гнезде. Однако он был опытным моряком, а это означало, что его идентификация приближающегося судна как черисийского, была почти наверняка точна. В конце концов, лишь относительно немногие корабли за пределами Черис уже внедрили новую схему парусного вооружения, который Черис начала использовать. «Танцующий Ветер» планировалось переделать под новую схему почти три месяца назад. Так бы и произошло, если бы контакт Ящероголового в Ресмейре не передал потихоньку весть о том, что судоходные посредники Церкви были сдержаны в заключении чартерных контрактов с капитанам кораблей, которые, похоже, слишком охотно перенимают нововведения еретиков.

«Надо было сказать ему, чтобы он пошёл нахрен», — ворчливо подумал Ящероголовый. Конечно, это был толстый фрахт. На самом деле, как он знал, взяток было достаточно, чтобы его гонорар за фрахт — за который он уже взял более чем в два раза больше своей обычной ставки — составлял, вероятно, не более двух третей (если не меньше) от того, что посредники Церкви сообщали Сиону, когда они отправляли свои счета. Но ни один фрахт не настолько толст, чтобы из-за него погибнуть!

Он взглянул на свои собственные паруса — свои неэффективные паруса, по сравнению с охотником, несущимся на него по ветру — и поморщился. Как он уже сказал Хейрейму, не было абсолютно никакого смысла пытаться обогнать другой корабль. И спускать вниз вымпел Церкви тоже не имело смысла, поскольку приближающийся бриг наверняка уже видел его. Не говоря уже о том, что лейтенант Льюк Эйвирс, офицер Храмовой Гвардии, чей отряд был послан приглядывать за сундуками с деньгами, вероятно, найдёт что сказать о любой подобной вспышке благоразумия.

«Полагаю, мне остаётся только надеяться на то, что этот парень не захочет вдобавок ко всему начать войну с Деснейром», — мрачно подумал он. — «И что это достаточно большой шанс!»

— Он под деснерийским флагом, сэр — заметил старший помощник Фитцхью, когда расстояние уменьшилась до тысячи ярдов.

— Да, Тобис, так и есть, — согласился Фитцхью.

— Я просто подумал, что должен указать вам на это, — мягко сказал Тобис Чермин. — Вы же знаете, что в данный момент мы не воюем с Деснейром.

— Я в курсе этого факта, — признал Фитцхью, повернувшись и подняв одну бровь на своего невысокого лейтенанта.

— Ну, я просто подумал, как это здорово, когда есть кто-то, с кем мы не воюем. По крайней мере, пока, — улыбнулся ему Чермин. — Как ты думаешь, это изменится?

— Я не знаю. И, говоря полностью на чистоту, мне, в общем, всё равно, — сказал Фитцхью, поворачиваясь назад, чтобы посмотреть на высокий, барахтающийся в волнах деснерийский галеон. — Во-первых, у Деснейра нет военно-морского флота. Во-вторых, Деснейр уже занят строительством военно-морского флота для этих ханжеских ничтожеств в Зионе, так что мы вполне можем уже быть в состоянии войны с ними. И, в-третьих, Тобис, если они не хотят, чтобы их обобрали, они не должны идти под этим долбанным вымпелом.

Чермин не говоря ни слова кивнул. Практика поднятия церковного вымпела всякий раз, когда судно находилось на службе Церкви, восходила почти к самому Сотворению. Традиционно для этого были очень веские причины, включая тот факт, что только самый отважный — или самый безумный — пират собирался шутить с церковным галеоном. Однако в последнее время, эти традиционные причины были несколько… расшатаны. Казалось, всему остальному миру потребовалось время, чтобы понять, что в наши дни поднятие этого вымпела имеет много общего с размахиванием красным флагом перед великим драконом, по крайней мере в том, что касалось Черис, но Чермин полагал, что старые привычки трудно сломать.

«И если быть честным, даже не каждый черисиец так взбешен этим зрелищем, как Старик», — размышлял он.

На самом деле Чермин был по меньшей мере на несколько лет старше Фитцхью, но ему и в голову не приходило использовать другой эпитет для владельца «Верного сына». Симин Фитцхью казался большинству людей старше своих лет. Отчасти это объяснялось его ростом — он был на голову выше большинства других черисийцев — но в большей степени это объяснялось его бесспорной телесной крепостью. И дело было не только в твёрдости его несомненно мощных мышц и костей. Несмотря на всю свою молодость, Фитцхью был целеустремлённым, дисциплинированным человеком, что помогало объяснить, почему человек его возраста не только капитан, но и владелец собственного галеона.

Но также он был человеком железных убеждений. Никто не мог обвинить его в ограниченности взглядов или в том, что он отказался посмотреть, прежде чем прыгнуть, но как только его убеждения вступали в силу, уже ничто не могло поколебать его. Чермин знал, что Фитцхью поначалу сомневался в разумности раскола между Церковью Черис и Храмовыми Лоялистами. Эти сомнения ослабли со смертью короля Хааральда, и полностью исчезли, когда он увидел, как архиепископ Мейкел и Император Кайлеб превращают свои слова в реальность. Попытка убить архиепископа в его собственном соборе, случившееся с архиепископом Эрайком, ложь, исходящая из Зиона, и Фирейдская Резня заменили эти первоначальные сомнения пламенной приверженностью.

«И Старик ничего не делает наполовину», — сказал себе Чермин. — «Что подходит мне целиком и полностью, когда ты подходишь к этому». — Он оскалил зубы на деснерийский галеон. — «Интересно, достаточно ли у этого парня ума, чтобы понять, как быстро ему лучше снять этот вымпел?»

— Дерьмо.

Алик Ящероголовый произнёс это единственное слово с тихим напряжением, когда черисийский бриг — а сейчас они были уже достаточно близко, чтобы разглядеть национальное знамя, подтверждавшее, что он черисийский — рассёк воду во вздымающихся всплесках белой пены. Он должен был восхищаться тем, как другой капитан управлял кораблём, но ему было немного трудно вспомнить об этом, когда он увидел семь открытых орудийных портов, ухмыляющихся в его направлении. У него никогда — ещё — не было возможности осмотреть одну из новых черисийских пушек, но он знал, что видел, когда приземистое, короткоствольное орудие тяжело выкатилось вперёд. Его «горокоты» стреляли трёхфунтовыми ядрами; если это было то, о чём он думал, они стреляли по меньшей мере восемнадцатифунтовыми. «Танцующий Ветер» был значительно больше, чем черисийский бриг, но не настолько большим, чтобы быть способным выжить при таком перевесе огневой мощи!

— Сэр? — напряжённо произнёс Хейрейм, и Ящероголовый посмотрел на него.

— Я не думаю, что они особенно обеспокоены стрельбой по деснерийскому кораблю, а ты, Горжа?

— Нет, сэр, не думаю, — сказал Хейрейм через мгновение, но пока он говорил, его взгляд переместился вперёд, туда, где на палубе ждали лейтенант Эйвирс и десять его Храмовых Гвардейцев.

— Да, это проблема, — очень тихо согласился Ящероголовый. Глаза Хейрейма метнулись к нему, и капитан тонко улыбнулся. — Если мы не спустим свой флаг и не ляжем в дрейф, эти пушки превратят нас всех в приманку для кракенов, и чертовски быстро. Или, если уж на то пошло, я уверен, что у них там достаточно людей, чтобы взять нас на абордаж, предполагая, что они каким-то образом знают достаточно о грузе, который мы везём, чтобы беспокоиться о том, чтобы не потопить нас неосторожным пушечным выстрелом. Но лейтенант Эйвирс будет настаивать, чтобы мы не спускали флаг и не ложились в дрейф, и я уверен, что его люди последуют его примеру, если — и когда — он зарубит первого, кто тронет пальцем флагшток. Не говоря уже о том, что если бы мы были неосторожны настолько, чтобы потерять церковные деньги, сдавшись еретическому черисийскому «пирату», его отчёт, несомненно, имел бы… печальные последствия.

— Да, сэр, — согласился Хейрейм ещё более тихим голосом.

— Мы в ловушке между драконом и глубоким синим морем, — пробормотал Ящероголовый. Никто не мог бы услышать его из-за шумов парусного корабля в море, но Хейрейм провёл с ним уже много время. Он знал, о чём думает его шкипер, и выглядел крайне несчастным.

«Ну что же, пусть он выглядит таким несчастным, как ему нравится», — язвительно подумал Ящероголовый. — «Он будет выглядеть таким же чертовски несчастным, когда мы спустимся на дно Марковского моря!»

— Скажи боцману, что мне нужно поговорить с ним, — сказал он вслух, не сводя глаз с Хейрейма. — По-моему, он сейчас наверху раздаёт мушкеты.

На мгновение Хейрейму показалось, что он даже не дышит. Затем он глубоко вздохнул, расправил плечи и кивнул.

— Да, сэр. Я позабочусь об этом.

«Ну что же, я пока не вижу никаких признаков того, что там может проявиться здравомыслие», — подумал Фитцхью. — «Если только, конечно, все они не слепы как камень и даже не понимают, что мы здесь!»

Он поморщился и поднял свой рупор.

— Мастер Чермин!

— Да, сэр? — крикнул в ответ Тобис Чермин со шкафута.

— Расчехлите поворотное орудие! Кажется, нам нужно привлечь внимание этих людей!

— Так точно, сэр!

Ящероголовый стоял у поручней кормовой надстройки, неотрывно — можно даже сказать, пристально — глядя на черисийский бриг. Он обсудил свои планы защиты корабля с боцманом, который пробыл с ним даже значительно дольше Хейрейма, и боцман направил всех из двенадцати вооружённых мушкетами матросов «Танцующего Ветра» в середину корабля, что было более удобно для лейтенанта Эйвирса.

У брига была единственная длинная пушка впереди. Она выглядел так, как будто была установлена на каком-то поворотном столе. Хотя Ящероголовый никогда не слышал ни о чём подобном, он мог понять преимущества такого вида крепления, и потому сосредоточился на нём, вместо того чтобы рискнуть взглянуть вперёд на гвардейцев. Теперь в любое время…

— Огонь!

Четырнадцатифунтовая поворотная пушка «Верного сына» грохнула, выплюнув своё ядро поверх серо-зелёных волн. Оно приземлилось довольно далеко от деснерийского галеона, именно там, где должен был упасть предупредительный выстрел, но его сообщение было кристально ясным, и Фитцхью внимательно наблюдал за другим кораблём. Если бы у капитана этого корабля была хоть капля здравого смысла, церковный вымпел мог бы съехать вниз в любой момент. К несчастью, Фитцхью уже заметил на палубе галеона по меньшей мере нескольких Храмовых Гвардейцев. Они не собирались приветствовать мысль о капитуляции. С другой стороны, их присутствие говорило о том, что это действительно тот самый корабль, которого он ждал. И независимо от того, способны они сдаться или нет, он всё равно должен был как минимум дать им такую возможность. Лично он с таким же успехом мог бы дать каждому из этих гвардейцев по пушечному ядру и вышвырнуть их за борт, но правила есть правила. А, как он достаточно неохотно признал, следование правилам — это единственный способ не дать человеку проснуться и обнаружить, что он стал кем-то, кем ему не очень нравится быть. С другой стороны…

Он внезапно напрягся. «Верный сын» находился с подветренной стороны от деснерийца, но хлопающий звук того, что безошибочно было мушкетной пальбой, всё равно достиг его, и его глаза сузились. И что же этот идиот собирается делать с мушкетами — особенно с фитильным замком — на таком расстоянии? Это было самое глупое, что он мог придумать…

Мысли Симина Фитцхью снова прервались, когда с мачты другого корабля спустился церковный вымпел.

— Лечь в дрейф, — скомандовал Алик Ящероголовый и снова отвернулся, когда Хейрейм передал приказ.

«Одна проблема решена», — подумал он с какой-то безумной отстранённостью. — «Конечно, это оставляет меня с несколькими другими».

Он мельком взглянул на одиннадцать тел, распростёртых на палубе «Танцующего Ветра». Он сожалел об этом. Лейтенант Эйвирс казался довольно милым молодым человеком, хотя и чересчур серьёзным, но его выбрали для этого задания не из-за слабости веры. Хотя он, должно быть, понимал так же ясно, как и Ящероголовый, что ничто из того, что они могли сделать, не могло повлиять на окончательный исход атаки черисийцев, он бы настоял на сражении. И когда он сделал бы это, многие члены команды Ящероголового — все они были с ним чертовски дольше, чем Эйвирс — были бы убиты без всякой пользы. Как и некий Алик Ящероголовый, хотя, к его собственному удивлению, эта возможность сыграла относительно незначительную роль в его окончательном решении.

«Почему-то я не думаю, что Инквизиция согласится с теорией о том, что черисийские снайперы сосредоточились на уничтожении только Гвардейцев», — сардонически подумал он. — «У точно не тогда, когда все пули, как оказалось, каким-то чудесным образом поразили их сзади. А если ты добавишь это ко всем деньгам, которые есть у нас на борту, они обязаны рассмотреть возможность того, что это сделал кто-то из своих. Возможно даже, что мы вообще никогда не встречались ни с какими черисийскими ворами».

Его раздражало, что на самом деле это была его работа. Если его собираются заподозрить в краже денег Церкви, то он предпочёл бы, по крайней мере, быть действительно виновным в этом!

Ну что ж, ему просто нужно принять это. К счастью, у него самого не было близких родственников, ожидавших его возвращения, и большинство его матросов были холосты. Как и Хейрейм, если уж на то пошло. Он всегда мог спросить, не заинтересуются ли черисийцы приобретением одного слегка подержанного деснерийского галеона. Возможно, они даже захотят отказаться от достаточного количества груза «Танцующего Ветра», чтобы позволить экипажу галеона начать новую жизнь под новыми именами где-нибудь далеко-далеко от Деснерийской Империи.

Или мы могли бы уговорить их позволить нам сесть в шлюпки на достаточно долгий срок, чтобы они дали пару бортовых залпов — надеюсь, не фатальных — в корабль. Тогда любой, кто захочет вернуться домой, мог бы отплыть на нём обратно, в то время как те из нас, кто больше заинтересован в том, чтобы увидеть мир поплыли бы вместе с черисийцами. Это должно обеспечить достаточное количество других «похороненных в море» убитых, чтобы никто не комментировал случайность точности черисийцев, который попали только в гвардейцев.

Он пожал плечами. Был только один способ выяснить, какое соглашение может быть возможным, и он поднял свой кожаный рупор.

— Эй, там! — проревел он через вздымающуюся воду. — Мы готовы принять лодку!

.III. Королевский Дворец, Город Менчир, Лига Корисанда

Когда князь Гектор в сопровождении двух своих телохранителей вошёл в маленький зал для совещаний, в нём уже давно горели лампы. Как и всегда, Гектор был безукоризненно одет, но что-то в его внешности говорило о том, что на этот раз он одевался гораздо быстрее, чем обычно. А может быть, дело было просто в том, что люди, ожидавшие его, уже знали об этом.

Быстрым, решительным шагом он подошёл к столу для совещаний и уселся в кресло, ожидавшее его там. Затем он обвёл стол жёстким, мрачным взглядом.

Граф Каменной Наковальни, адмирал Тартарян, граф Корис и отец Марек Халмин, один из старших помощников епископа-исполнителя Томиса, уже сидели, ожидая его. Глаза князя, возможно, на мгновение ожесточились, когда он скользнул взглядом по Халмину, но если это и произошло, он быстро прогнал эту жёсткость и почтительно кивнул старшему священнику.

— Мне очень жаль, что я попросил вас так быстро придти, отче, — сказал он.

— Не беспокойтесь об этом, Ваше Высочество, — ответил Халмин, его лицо и тон были серьёзными. — Козни Шань-вэй никого не ждут, и Писание говорит нам, что новости о них имеют обыкновение приходить в самые неподходящие моменты. Я только сожалею о том, что епископ-исполнитель и отец Эйдрин сегодня вечером уехали из города. Я, конечно, проинформировал их о вашей просьбе с помощью виверны. С ответной виверной, епископ-исполнитель попросил меня сказать, что он и отец Эйдрин отправятся в путь на рассвете. Тем временем мне поручено предложить любую помощь, которую Мать-Церковь в настоящее время может оказать.

— Благодарю Вас, отче. Гектор коротко улыбнулся ему и глубоко вздохнул. — Первое, что, как мне кажется, Мать-Церковь могла бы сделать для нас сегодня вечером, — это попросить Бога и Архангелов вмешаться от нашего имени.

— Конечно, Ваше Высочество. — Халмин сделал знак Лангхорнова Скипетра и склонил голову. — О Боже, мы умоляем Тебя во имя Святых Архангелов Твоих даровать нам силу Твою и истинное знание воли Твоей в этот час испытания. Как учил нас святой Лангхорн, Ты и только Ты — истинное прибежище праведников. Защити нас от злобы и яда Шань-вэй и укрепи нас, когда мы наденем на себя доспехи воинов Твоих против тех, кто может осквернить и бросить вызов Святой Церкви Твоей во имя тёмного Зла. Нет дня настолько тёмного, чтобы Твой свет не смог озарить его, нет врага настолько могущественного, чтобы Твоя сила не смогла подчинить его. Веди нас, направляй нас и сделай нас своим мечом против сил Ада. Во имя святого имени Лангхорна, аминь.

— Благодарю вас, отче, — повторил Гектор чуть мягче и снова поднял голову. Он снова обвёл взглядом стол и остановился на графе Корисе.

— Я так понимаю, ты уже видел депешу Терила, Филип?

— Видел, мой князь. — Выражение лица Кориса было мрачным.

— И что ты думаешь по этому поводу?

— Мой князь, я уверен, что в подобных делах суждения адмирала Тартаряна будут гораздо надёжнее моих.

— Наверное, так оно и есть. Тем не менее, я хотел бы услышать твои мысли, прежде чем мы услышим его. Я с величайшим уважением отношусь к суждениям адмирала, и Ризела, но они оба — профессиональные военные. Я думаю, что тебе, как минимум, может прийти в голову нечто такое, что не придёт в голову им именно потому, что они профессиональные военные. А раз так, я хотел бы услышать это прежде, чем что-то, что они скажут, направит все наши умы в другом направлении.

— Конечно, мой князь. — Корис на мгновение поджал губы, явно собираясь с мыслями, затем слегка наклонился вперёд.

— Первое, что приходит мне в голову, мой князь, это то, что наблюдатели заметили черисийцев около мыса Тарган, а не острова Тир. Судя по донесению, они направлялись либо к Тралмирскому Проходу, либо к Проливу Корис. — Граф поморщился при мысли о том, как близко к его собственному графству вот-вот пройдёт черисийский военно-морской флот. — Это едва ли самый прямой путь из Черис, но он имеет смысл, если бы Кайлеб зашёл по пути в Королевский Порт, чтобы встретиться с Шарпсетом и тем, что осталось от Чизхольмского Флота. Почему-то, однако, я не думаю, что ответ на этот вопрос довольно прост… или приятен на вкус.

— А почему бы и нет? — Судя по тону Гектора, он уже понял, куда клонит его главный шпион.

— Потому что сэр Ферак Хиллейр — шурин Великого Герцога Зебедайи, мой князь, — ровным голосом ответил Корис, и Гектор поморщился. Сэр Фарак Хиллейр был бароном Дейрвина, и временами князь сожалел, что убедил Дейрвина установить матримониальную связь с Великим Герцогом Зебедайи. В то время, как и многое другое, казалось хорошей идеей привязать Зебедайю к одному из его наиболее доверенных баронов. И тому, чьё относительно малонаселенное баронство нуждалось во всём королевском покровительстве, которое оно могло получить.

— Тот факт, что Кайлеб решил обогнуть всё Чизхольмское море, чтобы напасть на нас с севера, а не с юга, конечно, может означать несколько вещей, — продолжил Корис. — Но, боюсь, наиболее вероятно, что по дороге он остановился в Кармине.

— Вы действительно думаете, что Дейрвин может предать вас, Ваше Высочество? — тихо спросил Каменная Наковальня.

— Честно? Я не знаю. — Гектор пожал плечами. — В обычном случае, я бы сказал нет. По нескольким причинам. Но ведь это не совсем обычные условия, не так ли? Как бы мне ни было неприятно это признавать, но сейчас почти все смотрят через его плечо, гадая, что с ним будет, если мы проиграем Кайлебу. И как только что заметил Филип, Дейрвин — шурин Зебедайи.

— У нас нет никаких намёков на то, что сэр Фарак мог даже подумать о чём-то подобном, — сказал Корис. — Чего я боюсь, так это того, что Зебедайя переметнулся на другую сторону. Если он это сделал, то было бы в его духе посылать письма вместе с Кайлебом, убеждая своего шурина сделать то же самое.

— При всём моём уважении, Ваше Высочество, — сказал Тартарян, впервые вступая в разговор, — я знаю барона Дейрвина. Я не думаю, что его так легко будет склонить к предательству его преданности вам.

— Я думаю, что ты, скорее всего, прав, — задумчиво ответил Гектор. — С другой стороны, если Зебедайя действительно послал письмо, подобное тому, что предлагает Филип, то Кайлеб, возможно, решил, что стоит попытаться склонить Дейрвина перейти на свою сторону. Дейрос — хороший, относительно глубоководный порт прямо там, в Бухте Белого Паруса. Он немного тесноват для действительно большого флота, но достаточно большой, чтобы в крайнем случае обеспечить приличную якорную стоянку, если его флот всё ещё будет собираться, когда сезон штормов начнётся в следующем месяце или двух… и это всего лишь в двухстах милях по суше от Менчира. Нужно признать, Тёмные Холмы находятся между Дейрвином и Менчиром, но это работает в обоих направлениях. Если они будут препятствием для его армии, двигающейся на запад в сторону Менчира, они также дадут некоторую защиту его собственной оперативной базе, если нам удастся сконцентрировать наши собственные силы против него. Но самое главное, что в это время года ему где-то понадобится порт. Если есть хоть один шанс, что Дейрвин может сдать ему Дейрос в целости и без боя, это, наверное, стоит того времени, чтобы по крайней мере он попробовал это сделать.

— И если Дейрвин не перейдёт к нему, Дейрос не будет защищён так сильно, как порты вдоль побережья пролива Марго, — печально согласился Тартарян.

— Мы должны были как-то расставить приоритеты между нашими силами и новой артиллерией, Терил. — Гектор махнул рукой. — Вы с Ризелом были правы, когда говорили — как и я только что — что Тёмные Холмы прикрывают Менчир с востока. Так что вместо этого имело смысл сосредоточиться на укреплении юго-западных портов.

— Что также может быть ещё одним признаком того, что Кайлеб контактировал с Зебедайей, — заметил Корис. — У Зебедайи было достаточно времени, чтобы выяснить, где мы сосредоточили свои силы. Я полагаю, что именно такую информацию он собирал, чтобы предложить Кайлебу в качестве доказательства своей ценности.

— Это может свидетельствовать и об этом, — признал Гектор. — Точно так же трудно спрятать новые береговые батареи, Филип. Любой из торговых кораблей, проходящих через пролив, мог сообщить эту информацию Кайлебу.

— И даже если бы это было не так, то, вероятно, не потребовался бы военный гений, чтобы понять, как мы подходим к этой проблеме, — добавил Каменная Наковальня.

— Именно. — Гектор кивнул. Затем он поморщился. — Хорошо, я думаю, что всё это стоило обдумать, но сейчас нам нужно сосредоточиться на том, что мы будем делать, если они направляются в Дейрвин.

— Хотел бы я, чтобы у нас была более точная оценка их общей силы, мой князь, — сказал Тартарян. — Хорошая новость заключается в том, что благодаря семафору мы знаем, что они прибудут по крайней мере за пятидневку до того, как нечто столь медленное, как флот вторжения, сможет достичь Дейроса. Плохая новость в том, что мы действительно не знаем, сколько боевых кораблей они приведут с собой, когда придут. Я знаю, что отчёты Филипа говорили нам о размерах их флота, о сотнях галеонов, которые они собирали, чтобы послать к нам, с каждым человеком в Королевстве, отправленным в качестве элитных морских пехотинцев. Но, как я уже говорил, на данный момент я не доверяю нашим источникам.

— Боюсь, на то есть веские причины, — пробормотал Корис, и Гектор слегка сжал губы.

Управлять шпионами на расстояниях таких же больших, как расстояние между Менчиром и Теллесбергом всегда было трудно, а дьявольская эффективность которую черисийская служба безопасности демонстрировала последние пару лет, всё ещё оставалась больным местом. Он был вынужден признать, что на самом деле это не было виной Кориса, поскольку Нарман и все остальные враги Кайлеба, похоже, испытывали точно такие же трудности. Несмотря на это, тот факт, что они были вынуждены полагаться на вторичные источники, и характер разведданных, которые агенты Кориса могли получить, расспрашивая капитанов торговых судов или посещая таверны в морских портах других государств, чтобы послушать матросскую болтовню, заставлял его чувствовать себя растерянным и полуслепым.

— Я готов признать, что черисийцы — особенно теперь, когда Чизхольм присоединился к ним — могут собрать внушительный флот и найти транспорты, необходимые для переброски довольно солидной армии на такое большое расстояние, как до Корисанда, — продолжил Тартарян. — Однако, я поверю, что у него есть двести военных галеонов и сто тысяч солдат, когда увижу их на самом деле. Предполагая, что мы действительно столкнулись с обычным смертным врагом, я не понимаю, как он может иметь сто военных галеонов, и я был бы поражен, если бы он смог найти средства для перевозки войск для более чем пятидесяти-шестидесяти тысяч человек. Не говоря уже о том факте, что ему пришлось бы собирать и обучать свою армию практически с нуля. Это ограничит общую численность личного состава, которую он сможет развернуть здесь, в Корисанде, так же эффективно, как и его средства перевозки.

— Я согласен, — сказал Каменная Наковальня, энергично кивая. — Кроме того, следует учесть, что после такого долгого путешествия, которое требуется чтобы преодолеть расстояние между этим местом и Черис — или даже между этим местом и Чизхольмом — его скаковым лошадям и тягловым животным потребуется по меньшей мере пятидневка или две на суше, прежде чем они будут готовы к какой-либо серьёзной кампании.

— Вместо этого у него будет преимущество в морской мобильности, — заметил Тартарян. — У нас всё ещё нет флотских сил, чтобы противостоять ему, а это значит, что он может использовать свои транспорты так агрессивно, как ему заблагорассудится. И, честно говоря, он сможет двинуть свои войска быстрее и дальше, чем Ризел и Корин смогут провести наши войска по суше.

— Вместе с тем, однако, он не захочет сразу же предпринимать что-либо слишком хитрое, — продолжил адмирал. — Прежде чем что-то предпринять, он должен убедиться, что здесь, в Корисанде, у него есть прочная точка опоры. Поэтому, в каком бы месте он не высадился — а я, как и вы с Филипом, мой князь, думаю, что Дейрос, является его наиболее вероятной ближайшей целью — он потратит, по крайней мере, некоторое время на создание надёжного оборонительного периметра. Замечание Ризела о состоянии его конных лафетов и тягловых драконов также справедливо, и я предлагаю сделать всё возможное, чтобы сделать ситуацию ещё хуже, приказав всем лошадям, мулам и драконам в районе Дейроса убираться на запад, подальше от легко доступного побережья, прежде чем его первый морпех высадится на берег. Давайте не дадим ему возможность захватить кого-либо из наших животных, чтобы восполнить дефицит. Это должно немножко его задержать. На самом деле, я думаю, что мы можем рассчитывать, по крайней мере, ещё на две или три пятидневки, даже после того, как он достигнет Дейроса, прежде чем он начнет посылать передовые части, чтобы найти путь через Тёмные Холмы.

— Лучший маршрут для него маршрут будет лежать через Перевал Талбора, — вставил Каменная Наковальня. — Ну, во всяком случае, кратчайший и самый прямой. И я согласен с Терилом. У нас есть время, чтобы вывести Корина на позицию для прикрытия Талбора, прежде чем он доберётся туда. Если уж на то пошло, предполагая, что Терил точно оценил численность его войска, мы сможем вывести туда Корина с почти вдвое большей боевой мощью. Если мы начнём действовать достаточно быстро, то сможем ударить Кайлеба, пока он ещё находится к востоку от Тёмных Холмов. Возможно, мы даже сумеем вывести Корина на позицию достаточно быстро, чтобы прижать его в Дейросе.

— И в этот момент он сжигает Дейрос, грузит свои войска обратно на корабли и отплывает, чтобы напасть на нас где-то в другом месте, оставляя Корина и большую часть нашей армии позади себя, — кисло сказал Гектор.

— Это лучшее из всего того, что мы можем сделать, мой князь, — рассудительно сказал Тартарян. — Если мы сумеем достаточно быстро сосредоточить наши войска, чтобы атаковать до того, как он прочно утвердится в Дейросе, то, по крайней мере, есть возможность сбросить его в море. Возможно, мы не сможем эффективно сражаться с ним на море прямо сейчас, но если его новая армия потерпит крупное поражение и понесёт тяжёлые потери, у нас, вероятно, будет ещё по крайней мере от шести месяцев до года, чтобы нарастить наши собственные силы. Но если у нас есть хоть какой-то шанс сделать это, мы должны рискнуть, раскрыть себя в других местах, чтобы сконцентрировать необходимые нам войска там, где у нас есть хотя бы шанс совершить что-то значительное.

Каменная Наковальня снова кивнул, с серьёзным выражением лица, и ноздри Гектора раздулись. Они уже много раз бывали на этой земле, и он знал, что Тартаян и Каменная Наковальня были правы. Однако теперь, когда этот момент действительно настал, он обнаружил, что его мысленное согласие с их аргументами было гораздо менее утешительным, чем тогда, когда этот момент лежал где-то в угрожающем, но всё ещё неопределённом будущем.

— Хорошо, — сказал он и посмотрел на Халмина. — Отче, если вы не возражаете, я хотел бы воспользоваться церковным семафором, чтобы начать передавать приказы в Дейрос, барону Дейрвину и сэру Корину. Кайлеб может передвигать войска и людей быстрее, чем мы, но, по крайней мере, мы можем передавать сообщения быстрее, чем он. С разрешения епископа-исполнителя, я думаю, что пришло время использовать это преимущество, чтобы оно работало на нас.

.IV. Бухта Белого Паруса, Баронство Дейрвин, Лига Корисанда

Раздался раскат грома, и новая стена грязно-белого дыма взметнулась вверх, пронзённая вспышками пламени, когда линия черисийских галеонов в очередной раз величественно проплыла мимо плавучих батарей.

Частое, дисциплинированное рычание их орудий возымело своё действие. Три заякоренные батареи уже замолчали, превратившись в руины, несмотря на свои толстые фальшборта. Деревянные суда было чрезвычайно трудно потопить, используя цельнолитые ядра, главным образом потому, что отверстия, которые они пробивали, были относительно малы и большинство из них, как правило, находились выше ватерлинии. Однако это всё ещё можно было сделать, и один из этих больших, крепко построенных плотов уже круто накренился, начиная тонуть, так как в него хлынула вода. Другой был охвачен сильным огнём, а третий просто прострелен насквозь везде, где только можно. Четверо оставшихся по-прежнему принимали участие в бою, хотя их огонь начал ослабевать, а тела плавали в воде вокруг них там, где они были выброшены из орудийных портов, чтобы освободить место для уцелевших орудийных расчётов, обслуживающих свои орудия.

С такого расстояния, с городом Дейрос и сверкающими водами Залива Белого Паруса в качестве фона, это могло быть почти великолепным зрелищем, турниром, организованным, чтобы развлечь и увлечь. Но только если зрители сами не испытали то же самое, а Кайлеб Армак то же самое испытал. Он знал, что происходит с хрупкими людскими телами, когда ядро пробивает толстые деревянные фальшборта в облаке смертоносных осколков. Когда человек, стоящий рядом с тобой, превращается в кровавую кашу двадцатифунтовым или тридцатифунтовым ядром. Когда крики раненых прорываются даже сквозь оглушительный гром ваших собственных орудий. Когда палуба, которая перед боем была посыпана песком для улучшения сцепления, была забрызгана и залита узорами из человеческой крови.

Он знал, что на самом деле видит, и стоял, плотно сжав губы, наблюдая за противоборством и заложив руки за спину. На нём не было доспехов, даже меча на боку, и это было одной из причин, почему его рот был сжат в такую жёсткую линию.

К несчастью для того, что он действительно хотел сделать в этот момент, его официальные советники — и Мерлин — были правы. Борьба с обороной Дейроса могла иметь только один исход. Как бы ни были доблестны люди, стоявшие за орудиями осаждённых плотов, они не могли долго противостоять огневой мощи флота Кайлеба. Если уж на то пошло, пытаться использовать против них силу всех галеонов под непосредственным командованием Кайлеба было бы глупо. Корабли могли бы только пересекать курсы друг друга, и возможность калечащих столкновений между дружественными частями была бы очень реальной в таких переполненных, задымленных условиях.

И, как безжалостно заметил Мерлин, если нецелесообразно использовать все его галеоны, то нет никакого оправдания и для использования «Императрицы Черисийской». Кайлебу совсем не нужно было доказывать что-то о своей личной храбрости для того, чтобы мотивировать подчинённых ему людей. А «разделять риск», когда для этого не было острой военной необходимости — и коль скоро они с Шарлиен ещё не родили наследника — было бы не просто ненужным, но и преступно безрассудным. Одно неудачное попадание ядром могло иметь катастрофические последствия не только для Кайлеба, но и для всех людей, которых он был обязан и обещал защищать.

Аргумент об обязательствах, по мнению Кайлеба, был особенно низким ударом, даже для Мерлина. Тем не менее, он был вынужден признать его правоту, и поэтому последние три часа стоял у поручней квартердека «Императрицы Черисийской», наблюдая с безопасного расстояния за пределами артиллерийского огня, как другие корабли принимают на себя основную тяжесть боя.

Это не было полностью игрой в одни ворота. Как предположили Кайлеб и его старшие командиры (в немалой степени на основе «видений» сейджина Мерлина), Гектор Корисандийский действительно запустил в производство артиллерию новой конструкции. У него всё ещё было далеко не так много новых пушек, как он, несомненно, хотел бы, но у него, очевидно, был свой эквивалент Эдвирда Хоусмина. Вдобавок ко всем новехоньким пушкам, которые появлялись из его литейных цехов, какой-то дьявольски умный корисандийский зануда придумал, как приварить цапфы к уже существующим пушкам, точно так же, как это сделал Хоусмин. Очевидно, он занимался этим уже несколько месяцев, что помогло объяснить, почему два галеона Кайлеба были вынуждены покинуть боевую линию для произведения ремонта и почему корабли, вступившие в бой с этими плавучими батареями, уже понесли потерями более двухсот человек.

— Почему эти идиоты не могут признать неизбежное и спустить свои знамёна прежде, чем кто-нибудь ещё погибнет… с обеих сторон? — наполовину прорычал, наполовину проворчал он.

— Вероятно, потому, что они знают в чём заключается их долг, когда видят это, Ваше Величество, — тихо сказал Мерлин. Челюсти Кайлеба сжались, а карие глаза гневно сверкнули от бесконечно почтительной нотки упрёка в голосе главного телохранителя. Но затем ноздри императора раздулись, когда он сделал глубокий вдох, и он кивнул.

— Ты прав, — признал он. Это было не совсем извинение, но и не совсем упрёк. Он повернул голову и криво усмехнулся Мерлину. — Я просто ненавижу видеть так много убитых и раненых, если это ничего не изменит в конце концов.

— В конечном счёте ты, наверное, прав, — согласился Мерлин. — С другой стороны, им может повезти. Попадание совершенно в не подходящее место, искра в крюйт-камере, разбитый фонарь где-то под палубой… как любит отмечать граф Серой Гавани, первое правило битвы состоит в том, что, если что может пойти не так, оно пойдёт не так. И, как однажды заметил ему твой отец, это справедливо для обеих сторон.

— Я знаю. Но тот факт, что ты прав, не делает меня счастливее.

— Хорошо. — Император удивлённо поднял брови, услышав ответ Мерлина, и телохранитель с сапфировыми глазами немного грустно улыбнулся ему. — Прежде чем всё это закончится, Кайлеб, погибнет очень много людей. Я знаю, что это будет тяжело для тебя, но надеюсь, ты простишь меня, если я скажу, что чем больше пройдёт времени до того момента, как ты начнёшь воспринимать это как должное, тем лучше это будет для тебя, как человека, так и для императора.

Князь Нарман, стоявший по другую сторону от Кайлеба, задумчиво прищурился, наблюдая, как император кивает в глубоком согласии с замечанием сейджина. Не то чтобы сам Нарман не был согласен с замечанием Мерлина. По правде говоря, сам Нарман был вполне способен на абсолютную безжалостность, когда того требовала необходимость, но от природы он не был кровожадным. На самом деле, его безжалостность почти всегда была реакцией на разного рода кровожадность, которую часто демонстрировали некоторые правители, вроде приходящего на ум Гектора Корисандийского. Он всегда был склонен фокусировать свою безжалостность на узко определённых целях, ключевых личностях, чьё хирургическое устранение наиболее способствовало бы его планам, и массовый хаос оскорблял его. Это было неаккуратно. Хуже того, это было небрежно, потому что обычно указывало на то, что он не смог должным образом идентифицировать ключевого человека или людей, устранение которых было действительно необходимо. Что, помимо всего прочего, означало, что в конце концов он, вероятно, убил больше людей, чем должен был.

Это было ещё одной причиной, почему, хотя он безоговорочно предпочитал императора, который был немного более безжалостным, чем он должен был быть, императору, который не был достаточно безжалостным, он не возражал против заявления сейджина. Впрочем, были так же и другие причины, и некоторые из них оказались довольно неожиданными. К своему удивлению, Нарман действительно полюбил Кайлеба. Он был вполне порядочным молодым человеком, что было достаточной редкостью за пределами рангов глав государств, и Нарман предпочёл бы держать его в таком положении как можно дольше, особенно учитывая, что Кайлеб также собирался стать деверем дочери Нармана. Но полностью отбрасывая это личное соображение в сторону, последнее, что нужно было Сэйфхолду — это чтобы молодой человек, который с сожалением готов был потопить весь флот графа Тирска, если бы его условия капитуляции были отвергнуты, превратился в молодого человека, который ни за что бы не пожалел об этом.

И всё же, как бы Нарман ни одобрял заявление Мерлина, это была вещь не того толка, что обычно говорят кому-то телохранители. Особенно когда этот кто-то — император. Нарман был готов к тесным отношениям между Кайлебом и сейджином. Такого рода связи между аристократом и его самыми верными и преданными слугами можно было только ожидать, а Мерлин спас не только жизнь Кайлеба, но и жизни архиепископа Мейкела и графа Серой Гавани, не говоря уже о сверхчеловеческих, легендарных усилиях сейджина в попытке спасти жизнь короля Хааральда в Заливе Даркос. Чего нельзя было ожидать, так это того, что этот слуга будет почти… наставником императора. Слово «наставник» было здесь не совсем правильным словом, и Нарман это прекрасно понимал, но оно было близко к истине. Кайлеб слушал Мерлина, и ценил взгляды и суждения сейджина по самым разным вопросам. Конечно, в отличие от слишком многих правителей, Кайлеб обладал невероятно ценным (и, к сожалению, редким) умением слушать своих советников. Никто никогда не принял бы его за нерешительного человека, но сама эта решительность придавала ему уверенность в том, что он может узнать мнение других, чьему суждению он доверяет, прежде чем принять собственное решение. И всё же, было что-то необычное в том, как он прислушивался к мнению Мерлина.

«Не делай этого, Нарман», — сказал себе князь. — «Если ты не будешь осторожен, то твоё любопытство снова заведёт тебя в беду. Если бы Кайлеб хотел, чтобы ты знал, почему он так уважает советы сейджина Мерлина, он, несомненно, уже сказал бы тебе. И, нет, тебе не нужно задаваться вопросом, как много сейджин имеет общего со всеми этими замечательными разведывательными источниками, о которых Волна Грома очень тщательно тебе не рассказывал».

Он фыркнул в безмолвном удовольствии от направления собственных мыслей. Затем он резко вскинул голову, когда громоподобный взрыв прокатился по слоистым от дыма водам Залива Белого Паруса. Одна из плавучих батарей, всё ещё дерущихся против черисийских галеонов, только что исчезла в огромном огненном шаре, и пылающие осколки прочертили в небе дугообразные дымные линии, разлетаясь от неё.

— По-моему, Мерлин, ты сказал «искра в крюйт-камере», — жёстко сказал Кайлеб.

— Возможно, — печально согласился Мерлин. — С другой стороны, они до сих пор не придумали, как производить зернёный порох. Даже с упакованными зарядами, то, что этот порох имеет тенденцию расслаиваться и выбрасывать облака пыли, достаточно опасно при любых обстоятельствах. Учитывая, что должно твориться на борту этих батарей к этому времени…

Он покачал головой, и Кайлеб кивнул в знак согласия. Затем он оглянулся через плечо на капитана «Императрицы Черисийской».

— Поднимите сигнал, Андрей. Проинструктируйте адмирала Нилца временно выйти из боя. Уже больше половины их батарей разбиты, и даже те, что всё ещё дерутся, должны быть в плохом состоянии. Давайте дадим им возможность подумать о преимуществах капитуляции, прежде чем мы убьем ещё кого-нибудь из них.

— Конечно, Ваше Величество, — сказал капитан Жирард и поклонился своему монарху. Жирард был повышен до своего нынешнего поста после того, как был ранен в бою, когда служил первым лейтенантом на борту предыдущего флагмана Кайлеба. Он тоже слишком хорошо представлял себе, каково это — находиться на борту этих разбитых в щепки батарей, и, когда он кивнул своему офицеру связи, который стоял рядом, ожидая указаний, по выражению его лица было ясно, что он полностью согласен с решением Кайлеба.

— Вы слышали Его Величество. Подайте сигнал выйти из боя.

— Так точно, сэр. — Лейтенант коснулся своего плеча, отдавая салют, а затем начал отдавать собственные приказы.

Когда сигнальные флажки начали подниматься по фалам, Кайлеб обернулся к всё ещё поднимающемуся столбу дыма, где взорвалась батарея, и поморщился.

— Жаль, что мы не ошиблись насчёт изобретательности Гектора, — сказал он. — Если он сумел создать нечто подобное для защиты Дейроса, то что же он придумал для одного из своих главных портов?

— Возможно, даже больше, чем мы хотели бы иметь, если бы не было крайней необходимости, — ответил Мерлин.

— По крайней мере, его логистические проблемы должны быть более сложными, чем наши, хотя бы из-за его проблем с боеприпасами, Ваше Величество, — заметил капитан Жирард, и Кайлеб хмыкнул в знак согласия.

Королевский Черисийский Флот стандартизировал вооружение своих галеонов задолго до того, как стал Имперским Черисийским Флотом. Корабли, подобные «Императрице Черисийской», несли новейшую артиллерию, которая на самом деле была немного легче пушек, которые Кайлеб взял с собой на Армагеддонский Риф и в Залив Даркос. Эдвирд Хоусмин и барон Подводной Горы не видели иного выбора перед прошлогодней кампанией, кроме как использовать имеющиеся «кракены» в качестве стандартного артиллерийского орудия. Это уже было самое близкое к стандартной тяжёлой пушке, которой хвастался Флот, так что их было достаточно, чтобы дать флоту полезный начальный запас, как только Хоусмин придумал, как добавить цапфы.

Но хотя это был единственный практический выбор, он не был тем, чего, по нескольким причинам, действительно хотел Подводная Гора. Самая большая из них заключалась в том, что «стандартный» кракен, в отличие от более крупного и длинного «великого кракена», или «королевского кракена», был задуман как сокрушительное оружие с небольшой дальностью стрельбы. Даже с новым порохом, его относительно короткая длина ствола уменьшила скорость и дальность выстрела, с соответствующим падением точности на больших расстояниях. В дополнение к этому, когда Хоусмин заново рассверлил каналы стволов, чтобы стандартизировать их и уменьшить зазоры между ядром и стенками, ему пришлось перейти на ядра более тяжёлые по весу, чем хотел Подводная Гора. Барон экспериментировал с несколькими различными весами ядер, пытаясь найти оптимальный баланс между ударной силой и скоростью, с которой человеческие мускулы могли заряжать орудие. В особенности, длительно поддерживаемой скоростью, с которой они могли быть заряжены. Эти эксперименты показали, что даже незначительное снижение веса ядра существенно в этом поможет, поэтому он и Хоусмин разработали несколько другие модели и ввели их в использование, как только начали производить лишь заново отлитые пушки.

Орудия новой конструкции имели более длинные орудийные стволы, но, при этом, меньшего калибра, так что они весили не больше, чем старые орудия. Это изменение не имело большого значения, когда речь шла о карронадах, располагаемых на верхней палубе, но оно дало гораздо более длинным и тяжёлым орудиям главной палубы большую начальную скорость и ударную мощность, несмотря на уменьшение веса каждого ядра почти на восемь фунтов.

Конечно, перемены имели и свои минусы. Наиболее значительным из них было то, что они привнесли по крайней мере некоторые сложности с боеприпасами, поскольку на старых галеонах всё ещё были установлены их оригинальные переделанные кракены, боеприпасы для которых не были взаимозаменяемы с боеприпасами пушек, установленных на более новых судах.

Однако, по сравнению с большинством флотов, классификация боеприпасов Черисийского Флота была сама по себе простой. Хоусмин и Подводная Гора остановились в общей сложности на четырёх «стандартных» длинноствольных пушках: «кракене» новой модели с его примерно тридцатифунтовым ядром, восемнадцатифунтовой пушке, четырнадцатифунтовой пушке (предназначенной специально для установки в качестве погонного вооружения, с особенно плотным зазором между ядром и стенками ствола для повышения точности) и десятифунтовой пушке (для той же роли на борту более лёгких кораблей). Их карронадная «серия» была пятидесятисемифунтовой, тридцатифунтовой и восемнадцатифунтовой. Это было огромным улучшением по сравнению со артиллерией «старой модели» , которая включала не менее пятнадцати «стандартных» длинноствольных орудийных калибров. (Не говоря уже о том, что пушки номинально одинакового размера часто не могли использовать одни и те же ядра, потому что «дюймы» разных литейных заводов различались по длине друг от друга до драконовского введения королём Хааральдом новых официальных измерительных стандартов.)

Они стремились ещё больше упростить ситуацию, постановив, что каждый отдельный корабль должен иметь одинаковый калибр карронад и длинноствольных орудий, по крайней мере, для размещаемого вдоль бортов вооружения. Они были готовы быть немного более гибкими, когда речь шла о погонном вооружении, но тот факт, что все орудия по борту стреляли одинаковыми снарядами, значительно облегчал жизнь и артиллеристам, и казначею. По крайней мере, на данный момент. Лично Мерлин подозревал, что пройдёт совсем немного времени, прежде чем стройное «официальное постановление» начнет давать течь. По мере развития всё более специализированных конструкций галеонов и появления дифференциации фрегат/крейсер и линейный корабль/броненосец, соображения веса оборудования и предполагаемые боевые роли должны были начать диктовать возврат к смешанному вооружению.

Однако, стремление корисандийцев наскоро сделать настолько много орудий «новой модели» насколько возможно, поставило их в гораздо менее завидное положение, причём у них не было времени, которое можно было потратить на разработку какой-либо стандартизированной таблицы корабельной артиллерии. Их новые пушки, по-видимому, выпускались не более чем в одном или двух калибрах, но переоборудование старых, в ходе которого к ним приваривались цапфы, поставило в строй столько существующих орудий, сколько было возможно. На одной из плавучих батарей, задействованных против них в обороне Дейроса, очевидно, было установлено по меньшей мере три, а возможно, и четыре различных калибра, что, должно быть, представляло кошмар для человека, ответственного за обеспечение правильного размера и веса выстрела к каждой пушке.

«Что», — с сожалением отметил Кайлеб, — «не мешает этим орудиям быть чертовски эффективными, когда артиллеристы получают ядра правильного размера».

— Ваше Величество, мы только что получили сигнал от генерала Чермина. — Вежливый голос Жирарда прервал размышления Кайлеба, и император повернулся к флаг-капитану.

— И что же сказал генерал? — спросил он.

— Бригадир Кларик доложил по гелиографу[8], Ваше Величество. Вся его бригада высадилась на берег, и сейчас высаживается вторая волна войск бригадира Хеймина. Бригадир Кларик считает, что обе бригады будут на своих позициях в течение ближайших тридцати-сорока минут. Он говорит, что через час, самое большее.

— Хорошо! — Напряжённое выражение лица Кайлеба слегка смягчилось.

Одним из новых черисийских нововведений было введение гелиографа, использующего отражённый солнечный свет для передачи сообщений способом, который в другом мире и в другое время назвали бы «азбукой Морзе[9]». Ещё одним было строительство специально спроектированного десантного корабля. Они были двух размеров, причём большая версия могла высаживать полевую артиллерию или до ста человек одновременно, в то время как меньшая (и более быстрая) могла высаживать только сорок. Хотя оба типа были способны — по крайней мере, теоретически — делать протяжённые независимые проходы под парусами, мелкая осадка и плоские днища, предназначенные для того, чтобы сделать возможным высадку на отлогий берег, также делали их далеко не идеальными судами для действий в открытом море даже в лучшие времена. Сэр Дастин Оливир немного улучшил ситуацию, снабдив их выдвижными швертами[10], но те, что поменьше (почти половина от общего числа), совершили путешествие из Черис в качестве палубного груза, и капитаны, ответственные за доставку их до Корисанда, не были в восторге от своего назначения.

В данный момент сочувствие Кайлеба к их несчастью было, мягко говоря, ограниченным. Перевозимые на палубах десантные катера были накануне спущены на воду, чтобы присоединиться к их более крупным, довольно изношенным погодой товарищам, которые проделали трудный путь, и в то время как внимание защитников Дейроса было приковано к галеонам, систематически превращающих оборону гавани со стороны моря в обломки, Кларик и Хеймин занялись тем, что высадили две свои бригады морской пехоты на берег, как раз вне поля зрения городских укреплений. Для их поддержки, у них было всего четыре батареи полевых орудий и совсем не было осадной артиллерии, но четыре тысячи вооружённых винтовками морпехов и не нуждались в особой артиллерийской поддержке.

— Кто-нибудь попросите отца Клайфирда присоединиться к нам. Думаю, пришло время отправить ещё одну записку на берег. — Император обнажил зубы в натянутой улыбке. — Я понимаю, что письма шурина не произвели особого впечатления на барона Дейрвина. Честно говоря, меня бы тоже не впечатлило что-либо от Великого Герцога Зебедайи. Но разгрома его батарей должно быть достаточно, чтобы склонить его к здравомыслию, даже не имея Кларика и Хеймина на берегу за его спиной.

— Во всяком случае, это кажется вероятным, Ваше Величество, — согласился капитан Жирард.

— Так будет лучше, — сказал Кайлеб более твёрдым и каким-то мрачным голосом. — Если нам придётся штурмовать его город, это будет ужасно. Я понимаю, что наши люди более дисциплинированны, чем большинство, но даже дисциплина сиддармаркских пикинеров может ослабнуть, если они понесут тяжёлые потери. Особенно если они поставят их штурмом в положение, когда все с обеих сторон знают, что не смогут противостоять им в конце концов. Кроме того, даже если наши люди поведут себя безупречно, в Дейросе есть гражданские — много гражданских, включая женщин и детей.

— Вы думали о том, чтобы подчеркнуть этот факт барону в своём письме, Ваше Величество? — спросил Мерлин, и Кайлеб громко рассмеялся над старательно нейтральным тоном своего телохранителя.

— Собственно говоря, да. Но тактично, Мерлин… тактично. Я не собирался вести себя так же, как вёл себя с графом Тирском, если это то, на что ты так деликатно намекнул. Смотри.

Пока Кайлеб говорил, появился отец Клайфирд с переносной столиком для письма в руках. Император посмотрел, как его секретарь расставляет столик и достаёт блокнот для записей. Свежий ветерок, дувший поверх палубы, зацепил края листков блокнота, восторженно разворошив их, и Кайлеб выгнул бровь, глядя на Леймина, когда священник схватил блокнот, положил его на столик, и воткнул пару кнопок в нижние углы верхнего листа, чтобы усмирить его колебания.

— Может быть тебе будет легче, если мы спустимся вниз, Клайфирд? — спросил тогда император с серьёзной учтивостью… и тщательно рассчитывая время.

— Нет, благодарю Вас, Ваше Величество. — Невозмутимое выражение лица Леймина сделало бы честь любому опытному актёру, и он вежливо покачал головой. — По странному стечению обстоятельств я, кажется, как раз в это мгновение закончил прикалывать бумагу. Странное совпадение во времени, я уверен.

— Боже мой, — с притворной скромностью произнёс Кайлеб. — Это удивительно, не правда ли?

Возможно, фырканье, едва слышное за шумом ветра, гудящего в снастях «Императрицы Черисийской», могло вырваться у Леймина. Впрочем, это могло быть только плодом воображения зрителей.

— В самом деле, — сказал Кайлеб с гораздо более серьёзным выражением лица, — вы готовы, Клайфирд?

— Конечно, Ваше Величество, — ответил Леймин таким же серьёзным тоном и обмакнул своё перо в чернильницу.

— Проследите, чтобы оно был правильно адресовано, — сказал ему Кайлеб. — Используйте что-нибудь из переписки Зебедайи, чтобы быть уверенным, что мы все уладим. И я полагаюсь на то, что вы выберете правильное вежливое приветствие.

— Да, Ваше Величество.

— Очень хорошо.

Император откашлялся и начал:

— Милорд, ваши люди сражались с отвагой и решимостью, которые заслуживают только похвалы и почестей, но теперь их положение безнадёжно. Ваши оборонительные батареи уничтожены или слишком сильно повреждены, чтобы эффективно защищаться дальше, а моя пехота сейчас в полном составе находится на берегу и вскоре будет готова атаковать ваши наземные укрепления. Люди, проявившие такую храбрость в бою, заслуживают лучшего, чем быть убитыми, когда их положение становится явно невыносимым, а Дейрос — это город, а не крепость-цитадель. Я уверен, что ни один из нас не желает видеть гражданских лиц, особенно женщин и детей, застигнутыми в бою посреди их собственного города, среди их собственных домов, церквей и магазинов. Во избежание дополнительных и, в конечном счёте, бесполезных человеческих жертв, как военных, так и гражданских, я ещё раз призываю вас сдать свои позиции. Я гарантирую гражданский порядок, безопасность вашего гражданского населения и сохранность частной собственности в той мере, в какой это позволяют обстоятельства войны, а люди, которые сражались так же доблестно и стойко, как ваши люди сегодня, заслуживают и получат почётное и правильное обращение по военным законам.

Он помолчал, словно раздумывая, что бы ещё добавить, потом пожал плечами.

— Прочти это ещё раз, пожалуйста, Клайфирд.

— Конечно, Ваше Величество. — Священник прочёл вслух краткое послание целиком, и Кайлеб кивнул.

— Я думаю, что этого вполне достаточно. Перепишите начисто, чтобы я подписал. И убедитесь, что она должным образом скреплена печатью, и также выбрана правильная форма обращения. Я же не хочу, чтобы барон подумал, что мы набросали его на скорую руку, не так ли?

— Нет, Ваше Величество.

Леймин поклонился императору, и на этот раз он удалился в убежище дневной каюты Кайлеба, чтобы переписать официальной послание на личном бланке Кайлеба, дополнив его правильно оформленной и витиеватой каллиграфией.

— Вот, — сказал Кайлеб Мерлину. — Ты видишь? Никаких грубых угроз. Просто один разумный человек посылает записку другому разумному человеку.

— Гораздо спокойнее, чем ваш разговор с Тирском, Ваше Величество, — почтительно согласился Мерлин. — Мне особенно понравилось то место в конце, где вы не сказали «в противном случае».

— Да, я и сам думал, что это было хорошо сделано, — сказал Кайлеб с улыбкой.

.V. Таверна «Смеющаяся Невеста», Город Теллесберг, Королевство Черис

Мужчина, вошедший в парадный вход «Смеющейся Невесты», был одет просто. Жаркая, влажная мартовская ночь была чернее, чем внутренности сапога, но громыхающая над Заливом Хауэлл гроза, и редкие вспышки молний освещали валы тяжёлых облаков, постепенно надвигавшихся на Теллесберг. Несмотря на то, что дождь ещё даже не начался, тот факт, что посетитель был одет в пончо, при данных обстоятельствах был вполне объясним, несмотря на температуру снаружи.

— Могу я вам помочь? — спросил хозяин таверны, подходя, чтобы лично поприветствовать вновь прибывшего. Было уже поздно, и из-за предгрозовой погоды «Смеющая Невеста» была заполнена не сильно.

— Я кое-кого ищу, — сказал человек в пончо. — Мне сказали спросить мастера Дейрюса.

— А. — В глубине глаз трактирщика вроде бы что-то мелькнуло. Но если и так, то оно исчезло так же быстро, как и появилось, словно одна из мелькавших в облаках над Бухтой молний, и он кивнул. — Он зарезервировал на вечер отдельный кабинет. Через эту арку, — он указал рукой, — и дальше по коридору. Последняя дверь справа.

— Спасибо. — Человек в пончо кивнул и направился по указанному коридору. Перед дверью кабинета он на мгновение остановился, словно собираясь сделать глубокий вдох. Затем он один раз, решительно, стукнул.

Дверь быстро отворилась, и он обнаружил перед собой молодого человека, одетого как умеренно преуспевающий торговец или владелец магазина.

— Да? — вежливо спросил молодой человек.

— У меня сообщение для мастера Дейрюса, — снова сказал человек в коридоре.

Если в глазах хозяина таверны и могло что-то промелькнуть, то по краткому напряжению на лице молодого человека это можно было понять безошибочно. Но он довольно вежливо отступил назад, приглашая пришедшего человека войти в маленький кабинет, и закрыл за ним дверь. Внутри было чуть меньше дюжины других мужчин, и все они повернули головы, глядя на вновь прибывшего с выражением, которое варьировалось от спокойствия до явного беспокойства. В некоторых случаях, возможно, даже страха.

— А, вот и вы! — приветствовал вновь прибывшего ещё один голос, когда ещё один человек — на этот раз значительно старше и лучше одетый, чем тот, что открыл ему дверь — поднял голову от тихого напряжённого разговора с одним из сидевших за маленькими столиками.

— Прошу прощения за моё опоздание… мастер Дейрюс, — сказал вновь прибывший. — Было немного трудновато уйти так, чтобы не появилось никаких вопросов.

— Это была не критика, — успокаивающе сказал человек, которого назвали «мастер Дейрюс». — Я просто счастлив и рад вас видеть.

Человек в пончо слегка поклонился, и мастер Дейрюс взмахом руки пригласил его сесть.

— Серьёзно, — продолжил Дейрюс, когда опоздавший последовал его невысказанному приглашению, — я уже начал чуточку беспокоиться. Агенты барона Волны Грома оказались даже более эффективными, чем я ожидал.

— Я тоже обратил на это внимание, милорд.

— Я думаю, что мы могли бы ограничиться простым «мастером Дейрюсом», даже здесь, — сказал Дейрюс.

— Конечно. — Человек в пончо еле заметно покраснел, и Дейрюс, усмехнувшись, протянул руку через стол, чтобы похлопать его по плечу.

— Не беспокойся об этом так сильно, сын мой. Старые привычки умирают с трудом, а это не совсем то, с чем любой из нас ожидал столкнуться, не правда ли?

— Нет, не совсем то, — с чувством сказал другой мужчина, и на этот раз двое или трое других фыркнули или усмехнулись, резко выражая своё согласие.

— К сожалению, мы столкнулись с этим, — продолжил Дейрюс, — и, учитывая, что мы все только что согласились, что агенты Волны Грома, похоже, повсюду, нам всем лучше привыкнуть к привычкам успешных заговорщиков. И потому, хотя я понимаю, что один или двое из вас уже знают друг друга, я думаю, что сегодня мы не будем использовать никаких имён. Согласны?

Все кивнули, и он тонко улыбнулся.

— Очень хорошо, друзья мои. В таком случае, нам пора переходить к делу. Нам нужно многое обсудить… и я подозреваю, что для многих из вас это будет сюрпризом. И, как я и обещал, когда мы встретились вместе первый раз, время для удара быстро приближается. На самом деле, если сегодняшняя встреча пройдёт так, как мы планировали, то это время уже почти настало.

Остальные смотрели на него в молчании, их лица выражали смесь возбуждения, предвкушения, решимости и страха, и его улыбка стала шире и теплее.

— Да, нам действительно нужно многое обсудить и спланировать. Но сначала, не присоединитесь ли вы ко мне на минуту в молитве?

— …уверен, что вы понимаете, почему приготовления в районе конвента имеют решающее значение для нашего успеха, — сказал мастер Дейрюс несколько часов спустя. — А учитывая расположение вашего поместья, вы определённо тот из нас, кто лучше всего подходит для того, чтобы проследить за этими деталями. Так что, если вы готовы взвалить на свои плечи ответственность — и риск — мы оставим их приготовления в ваших руках. Самое важное тут помнить, что никто из нас не может играть свою роль, пока эти приготовления не будут твёрдо выполнены. Если возникнет какая-либо проблема, или вы обнаружите, что вам требуются дополнительные средства или любая другая помощь, вы должны немедленно дать знать нам об этом, чтобы мы могли скорректировать наш график. Отец Тейрин будет знать, как связаться со мной в любое время, если возникнет необходимость. Может пройти несколько дней, прежде чем какое-либо сообщение от него дойдёт до меня, но будьте уверены, что оно дойдёт.

— Конечно, мастер Дейрюс, — сказал, отодвигая назад свой стул, человек, к которому он обращался. Он встал, поклонился Дейрюсу и двум другим, которые всё ещё присутствовали в кабинете, и покинул его.

Едва он вышел за порог, как на крышу «Смеющейся Невесты» обрушился резкий, проливной грозовой порыв. Почти прямо над головой внезапно ударила молния, сотрясая таверну почти до её основания, и, когда за уходящим человеком закрылась дверь, Дейрюс покачал головой.

— Я боюсь, что Лангхорн обеспечивает подходящий фон для сегодняшней вечерней встречи, — сказал он.

— Во многих отношениях, — кисло согласился опоздавший мужчина. — Я не жду с нетерпением прекрасной прогулки обратно во Дворец глядя на всё это.

Он дёрнул головой в сторону закрытых ставнями окон кабинета, и человек, присвоивший себе имя Дейрюс, усмехнулся.

— По крайней мере, это должно означать, что вы вряд ли встретите кого-то, кто мог бы поинтересоваться, где вы были, отче, — заметил он, ослабляя свои собственные правила безопасности, как бы признавая, что все оставшиеся уже узнали личности друг друга. — На самом деле, возможно, именно поэтому Бог устроил этот маленький душ.

— Если Он устроил его, то я уверен, что Ему лучше знать, милорд, — сказал священник. — С другой стороны, не всякая задача, которую Бог посылает нам, одинаково приятна.

— Нет, — сказал Дейрюс, и его тон и выражение лица помрачнели. — Не всякая.

— Милорд… я имел в виду, мастер Дейрюс, — начал один из присутствующих, чей голос был почти неслышным на фоне шума льющегося ливня.

— Я думаю, мы можем быть немного менее осмотрительными в этом вопросе, Митран, — сказал епископ Милц Хэлком.

— Да, милорд. Благодарю вас. — Другой человек коротко улыбнулся, но его очевидное огорчение ощутимо не уменьшилось. — Я просто хотел спросить… действительно ли это необходимо?

— К сожалению, я думаю, что ответ — да, — сказал Хэлком. — Я никогда не думал, что Бог призовёт меня к такому, и не ожидаю, что это будет легко для любого из нас. Но правда в том, сыновья мои, что, когда Шань-вэй творит своё зло в мире смертных, иногда люди, стоящие за Свет, обнаруживают себя призванными к трудным задачам.

Человек, задавший вопрос, кивнул, но выражение его лица оставалось обеспокоенным, и Хэлком одарил его мягкой, печальной улыбкой.

— Когда Шарлиен добровольно присоединилась к Кайлебу в его атаке на Мать-Церковь, она сделала себя врагом Бога, Митран, — сказал он. — Я, конечно, никогда с ней не встречался. Всё, что я когда-либо слышал о ней, похоже, указывает на то, что она всегда была хорошим правителем, глубоко заинтересованным в справедливости и благополучии своего народа. Но какой бы она ни была в прошлом, это больше не она. Вполне возможно, что она действительно верит, что то, что они с Кайлебом делают — Божья воля. Но даже если так, то оба они ошибаются. И, во многих отношениях, хороший и искренний человек, ошибочно служащий целям Шань-вэй, абсолютно без злого умысла, является самой смертельной угрозой из всех. Тех, кто открыто и явно служит разложению, легко разоблачить, легко опровергнуть. Те, кто впадает в грех из-за добрых, но ошибочных намерений и ошибочного понимания, часто звучат разумно и убедительно. У них нет злых мотивов, каким бы злым ни был конечный результат их действий, и такие люди гораздо более соблазнительны, чем открытые и преднамеренные враги Бога.

— Это всегда так, но, боюсь, в случае Шарлиен это приобретает ещё большее значение. Только посмотрите, как её популярность здесь, в Черис, уже работает на поддержку Кайлеба и других лидеров раскольников, даже перед лицом отлучения от Церкви и интердикта[11].

Головы вокруг стола закивали, и далеко не одно лицо напряглось. Эдикт об отлучении от церкви Кайлеба Армака и Мейкела Стейнейра, а также декларация о воспрещении любых церковных таинств во всём королевстве Черис прибыли менее чем за две пятидневки до этого. Шок, однако, был менее глубоким, чем можно было ожидать, учитывая суровость задействованного наказания, и было очень мало признаков какой-либо существенной реакции против власти Короны или архиепископа Церкви Черис. Отчасти, без сомнения, это было связано с тем, что Стейнейр и Кайлеб с самого начала предвидели вероятность такого шага и осмотрительно предупредили своих сторонников, что он может последовать. Другим важным фактором было то, что сама Церковь в Черис беспечно игнорировала эти декларации. Несмотря на запрет служения, церкви были открыты и таинства совершались. Когда священство презирало законные постановления и декларации Матери-Церкви, как можно было обвинять мирян в том, что они последовали его примеру? Особенно, когда сами основания для отказа раскольников от власти Матери-Церкви ещё больше подрывали законность этих постановлений через их жгучее осуждение разложения викариата, который их издал?

Но был и ещё один фактор, в этом Хэлком не сомневался. Шарлиен не была отлучена от Церкви, очевидно, потому, что никто в Зионе не предполагал возможности её брака с Кайлебом, когда два месяца назад были изданы эти постановления. Тот факт, что её не отлучили, вкупе с тем, как она взяла штурмом сердце Черис, делал её своего рода легитимным источником власти и верности, которые Церковь формально отняла у Кайлеба.

— В настоящий момент, — продолжил он, — сама репутация Шарлиен, как хорошей и справедливой правительницы, тот факт, что она так симпатична, наложили улыбающуюся маску на разложение Шань-вэй. Это уже достаточно плохо. Но она искренне верит в то, что делает. Она не была сбита с толку или введена Кайлебом в заблуждение, и целенаправленность её усилий, на мой взгляд, ничуть не уступает его собственным. Она не позволит использовать себя в качестве оружия против того, во что искренне верит. Вот почему я думаю, что наш друг во Дворце ошибается.

— Я боюсь, что вы правы, — веско сказал священник, сбросивший пончо. — Я верю, что он искренен, хотя и склонен думать, что его побудительные мотивы не столь бескорыстны, как он говорит. На самом деле, я думаю, что они не настолько бескорыстны, как он действительно считает. И, конечно, есть все эти другие, более личные, факторы, играющую роль в его мышлении. Но каким бы искренним он ни был, он просто не хочет сталкиваться с тяжёлыми, неприятными фактами.

— Какими фактами? — спросил человек, который задавал вопросы Дейрюсу, и священник поднял руку, отсчитывая количество на пальцах, когда говорил о них.

— Во-первых, я не думаю, что он действительно хочет признать, что она стала врагом Божьим. Ему отчаянно хочется верить, что она лишь временно ошибается. Что, со временем, она возьмётся за ум. А во-вторых, он не хочет признаваться, насколько глубоко и искренне привязано к ней большинство её подданных. Я думаю, он недооценивает важность её поддержки среди простых людей в этом вопросе, вероятно, потому, что он сам не один из них. Это более чем немного иронично, в свете прошлых событий, но я полагаю, что также возможно, что он обманывает себя в этом вопросе потому, что он не хочет сталкиваться с логическими последствиями.

— Но вне зависимости от того что он думает, или почему вообще он думает об этом, правда в том, что она по-настоящему любима. На самом, деле весь его план вращается вокруг использования этой любви в наших собственных целях, и внешне это очень привлекательная концепция. Когда она не только удержалась на троне после смерти своего отца, но и проявила себя как одну из самых сильных правителей в истории Чизхольма, она завоевала их сердца, а также их преданность. Несмотря на то, как глубоко они уважают её, простолюдины также чувствуют себя активно собственническими по отношению к ней, почти как если бы она была их любимой, красивой сестрой или дочерью, а не просто монархом. Наш друг прекрасно осведомлён об этом, но упорно упускает из виду, что огромный процент чизхольмцев последует за ней прямо в отступничество и ересь просто из-за того, как сильно они её любят. Каждая депеша от Зелёной Горы и Королевы-Матери только подчёркивает этот факт. Он просто не хочет признавать этого, так же как, по моему мнению, недооценивает степень, до которой простые чизхольмцы будет автоматически подозрительно относиться ко всему, что содержит хотя бы малейший намёк на какую-то аристократическую кабалу. Все другие схемы, которые он придумал для того, чтобы фактически дискредитировать её, разбились о те же камни, но он искренне верит, что эта сработает, потому что она должна дискредитировать причины её решений, а не сами решения, и сделать это таким образом, что она не может прямо противостоять. К сожалению, я не думаю, что это будет иметь тот эффект, который он предсказывает… а без активной поддержки Зелёной Горы — которую, как даже он понимает, невозможно обеспечить — я ещё больше сомневаюсь в его способности управлять простонародьем достаточно хорошо, чтобы держать ситуацию под контролем в долгосрочной перспективе.

— Так же, как и я, — сказал Хэлком, медленно, и с сожалением, кивая. — И, если он ошибается, если он не может дискредитировать её политику и лишить её возможности противостоять его действиям, тогда у нас не останется другого выбора, кроме как подумать о более… прямых действиях.

— Я понимаю, — сказал человек, задавший первый вопрос. — И всё-таки мне бы хотелось, чтобы был какой-то способ избежать этого.

— Как и все мы, — ответил Хэлком. — Как и все мы.

Несколько секунд он сидел молча, а затем снова обратил своё внимание на священника.

— Я так понимаю, вы получили его ответ на наше последнее встречное предложение?

— Да, получил. Он считает, что то, что вы предложили, должно быть дельным, учитывая условия как в Черис, так и в Чизхольме. Он согласился помочь подтолкнуть события в нужном направлении.

— А он строит какие-нибудь собственные планы, чтобы закрепить положение вещей после этого? — Глаза Хэлкома заострились, когда он задал этот вопрос, и другой человек пожал плечами.

— Он говорит, что сейчас нет смысла пытаться это делать. Или, скорее, что было бы неоправданно рискованно пытаться вовлечь кого-то ещё в его планы на данном этапе. Как он говорит, его нынешняя база поддержки не особенно сильна, и он не совсем уверен, кто из его очевидных сторонников мог бы оказаться менее восторженным, если бы они знали полный план. Поэтому он намерен ждать, пока не наступит нужный момент, а затем «играть на слух». Я думаю, что у него есть, как минимум, какая-то надежда привлечь новых сторонников, когда чизхольмская делегация в новый Имперский Парламент прибудет в Теллесберг. Даже если он не преуспеет в этом, или решит, что пытаться в итоге слишком рискованно, тот факт, что он единственный во Дворце, кто будет знать заранее время, когда что-то произойдёт, должен позволить ему извлечь выгоду из этого. Во всяком случае, так он говорит, и я в большой степени склонен согласиться, что он говорит нам правду о своих планах и намерениях.

— Что способствует приданию дополнительной достоверности вашим собственным замечаниям о его мотивах, не так ли? — сказал Хэлком немного печально.

— Полагаю, так оно и есть. С другой стороны, не забывайте, что его возражения, его условия, совершенно искренни. По крайней мере, так я их оцениваю. Есть чёткие границы, которые он не готов переступать.

Предупреждающая нотка в голосе священника прозвучала совершенно ясно, и Хэлком кивнул.

— Я это понимаю. И если бы я поверил, что его анализ последствий его собственного предложения был точен, я был бы полностью готов уважать эти границы. К сожалению, он ошибается. То, что он хочет сделать, с большой вероятностью обрушится ему на голову, а если это произойдёт, то обрушится и на нас, и на нашу задачу. На самом деле, я считаю, что, в конечном счёте, его идея, вероятно, ухудшит ситуацию, фактически укрепив власть Шарлиен со временем. Никогда не забывайте, сыновья мои, что наша новая Императрица — грозная, умная и решительная женщина. Та, кто не только пользуется огромной народной поддержкой в Чизхольме, но и непрерывно завоёвывает сердца и преданность всех в Черис. Именно это делает её таким опасным оружием в руках Кайлеба, и выбить её из его рук будет гораздо труднее, чем думает наш друг.

— Я… сожалею об этом, — тихо сказал священник. — Как вы только что сказали, она не злая и никогда не была злой женщиной, несмотря на ужасный грех, в который она впала.

— Зло соблазняет, — почти так же тихо ответил Хэлком. — Оно не может победить силой оружия, если только благочестивые люди не позволят ему сделать это, и если бы его маска не была такой прекрасной и соблазнительной, то в Аду не было бы никого, кроме самой Шань-вэй. Но Ад не пуст, сын мой, и какими бы благими ни были намерения Шарлиен изначально, какой бы доброй она ни была, она продолжает искренне верить в них, и теперь она полностью на службе у Шань-вэй. И поэтому, какой бы привлекательной она не могла быть, независимо от того, насколько она может быть физически или даже духовно привлекательна, она — враг Бога. А с Его врагами не может быть ни пощады, ни компромисса.

Остальные кивнули в торжественном молчании, и он снова переключил своё внимание на священника.

— Очень хорошо. Когда у вас будет возможность поговорить с ним ещё раз, скажите ему, что сделать приготовления с нашей стороны займёт, по крайней мере, некоторое время. Если он будет выражать нетерпение, укажите ему, что трудности, связанные с поиском безопасного и, если необходимо, обороняемого места для нашей базы после фактического удара, далеко не тривиальны. Скажите ему, что мы закончим наши приготовления как можно быстрее и сообщим ему, когда всё будет готово. И так же было бы хорошо предложить ему начать думать о том, как привлечь внимание Императрицы к Святой Агте.

— При всём моём уважении, хотим ли мы, чтобы он сделал это до того, как мы закончим подготовку? — спросил священник.

— Я думаю, что будет лучше заложить основу как можно раньше, — ответил Хэлком. — Учитывая, насколько сложной и напряжённой должна быть её жизнь в данный момент, и, несмотря на то, что многие советники Кайлеба по-прежнему в её распоряжении, чтобы помочь ей, маловероятно, что она сможет освободить время в своём расписании, чтобы посетить конвент прежде, чем мы сможем подготовиться. Даже если наш друг окажется более неуклюжим, чем я ожидал, говоря ей о Святой Агте, она всё равно не сможет отправиться в путь в одночасье.

Священник кивнул, и Хэлком, глубоко вздохнув, отодвинул стул и встал.

— В таком случае, сыновья мои, — сказал он, поднимая руку и чертя знак скипетра, — ступайте, с благословением Божьим и под присмотром Лангхорна. Помните о преданности и любви к Богу и Архангелам, и пусть сила, которую приносит вам любовь, укрепляет и направляет ваши руки, сердца и умы, когда мы отдаём себя служению Богу и Матери Церкви против всех врагов Света.

.VI. Храм, Город Зион, Храмовые Земли

— Ну, это должно быть интересное шоу с собаками и драконами, — тихо пробормотал голос, и викарий Сэмил Уилсинн поднял голову, когда его брат сел в кресло рядом с ним.

— Пожалуй, это не самая тактичная — или безопасная — вещь, о которой можно говорить, — ещё тише ответил Сэмил.

— Может быть, и нет, но от этого оно не становится менее точным, — проворчал Ховерд Уилсинн.

— Нет, — согласился Сэмил.

— Ну, тогда хорошо. — Ховерд пожал плечами, а Сэмил поморщился.

На самом деле вокруг двух братьев Уилсиннов был достаточно широкий ряд пустых стульев, и вероятность того, что кто-нибудь услышит их приватную беседу друг с другом, практически отсутствовала. С другой стороны, Сэмил не выжил бы так долго, рискуя попусту. Тем не менее, он понимал глубокое смятение в чувствах своего младшего брата, когда они ждали, вместе с примерно сорока или пятьюдесятью другими викариями и старшими архиепископами, пока соберётся трибунал.

«Сколько лет мы собирали доказательства коррупции… особенно в Управлении Инквизиции?» — спросил себя Сэмил. — «К настоящему времени у нас должно быть их столько, что можно было бы заполнить дюжину сундуков! Больших сундуков. И всё же, не смотря на все эти годы, и все усилия, нам так и не удалось добиться серьёзного обвинения против кого бы то ни было. А теперь ещё и это».

Бывали времена, когда Сэмил испытывал мучительное искушение отказаться от своих идеалистических поисков. Шансы на успех, даже если он каким-то образом однажды обнаружит себя входящим в управление, которое Клинтан и его последователи так основательно развратили, были ничтожны. Он знал это. Он всегда это знал. И даже если он каким-то образом достигнет этой цели, то только для того, чтобы обнаружить, что он сражается буквально с поколениями укоренившейся оппозиции и личных интересов. Однако он был тем, кем был, и бесконечная (и в целом неблагодарная) задача реформирования Церкви и очищения её от многочисленных злоупотреблений стала наследием Уилсинна.

«И это чертовски рискованное «наследие» к тому же!», — угрюмо подумал он.

На самом деле, на протяжении многих лет, он выдвинул обвинения, по крайней мере, против дюжины своих собратьев-шуляритов, делая это всякий раз, когда он мог представить необходимые доказательства, не разоблачая более широкие, скрытые и гораздо более рискованные действия Круга. По крайней мере, дважды у него были абсолютно убедительные доказательства того, что рассматриваемые инквизиторы использовали свой пост (и все связанные с ним ужасные угрозы), чтобы вымогать деньги у абсолютно невинных мужчин и женщин. А, однажды, у него были почти абсолютно убедительные доказательства убийства. И всё же самым суровым наказанием, которого он когда-либо смог добиться, было не более одного года отстранения от служения Ордену Шуляра… и оно было наложено на одного из вымогателей, а не на убийцу.

Его тошнило от того, что его собственный орден, орден, призванный охранять святость души Церкви, был испорчен ещё больше, чем другие ордена, которые он должен был направлять и охранять, но не было смысла притворяться, что это не правда. А хуже всего было то, что многие из этих нечистоплотных инквизиторов даже не осознавали, что они порочны. Они были частью системы, намного большей, чем они сами, и выполняли свои обязанности именно так, как их учили выполнять Жаспер Клинтан и его непосредственные предшественники. Мысль о том, что они искренне верят, что служат Божьей воле, пугала его, но он уже давно пришёл к выводу, что — для многих из них — это тоже было правдой.

«Иногда я задаюсь вопросом, понимает ли Клинтан в действительности, насколько он порочен. На самом деле, я сомневаюсь, что он это понимает. Он вообще не видит в этом разложения, и это, пожалуй, самое отвратительное в нём. Я думаю, что он искренне не видит никакого противоречия между тем, чего он хочет, и волей Господа. Это совершенно одно и то же, и именно поэтому он имеет полное право делать всё — всё что угодно — для достижения своих целей. Всё, что поддерживает и укрепляет авторитет Церкви (и его собственный), является благим и благочестивым; всё, что угрожает авторитету Церкви (и его собственному), является делом самой Шань-вэй. И никому, кроме Круга, нет до него никакого дела, пока он продолжает на них работать, выжимая для них деньги, власть и привилегии».

Правда заключалась в том, хотя Сэмил не рассказывал этого никому, даже своим братьям по Кругу, что он действительно был согласен с Мейкелом Стейнейром и Церковью Черис. Церковь Господа Ожидающего была безнадёжно испорчена, попав в руки таких людей, как Клинтан и остальные члены «Группы Четырёх». Даже если бы он смог каким-то образом свергнуть Клинтана и Трайнейра, не было смысла обманывать себя, полагая, что не было по крайней мере десятка других викариев, готовых занять место «Группы Четырёх» и вести дела «как обычно». Просто так здесь было принято вести дела.

«Но ведь среди викариата действительно есть добрые и благочестивые люди», — упрямо сказал он сам себе. — «Ты же знаешь, что есть. Это единственная причина, по которой ты не сдался и не сбежал в какое-нибудь место вроде Черис».

Возможно, так оно и было, но цепляться за эту веру становилось всё труднее. И атмосфера отчаяния, ощущение того, что люди готовы искать любой путь к спасению, которая пронизывала Церковь на самом высоком уровне с тех пор, как черисийцы бросили вызов «Группе Четырёх», была пугающей. То, что раньше было просто опасно, стало чем-то гораздо худшим, и после того, как Эрайка Динниса настигла его страшная судьба, Сэмил Уилсинн не испытывал иллюзий по этому поводу. Напуганные люди могут свирепо бросаться на любого, кто покажется им угрожающим их собственной безопасности, или их положению, и Жаспер Клинтан был более чем готов использовать этот страх для достижения своих собственных целей.

«Возможно, пришло время», — подумал он. — «Если знак не был дан в такой момент, как этот, то почему он дан? Неужели, внутренняя угроза Церкви так же смертельна, как и внешняя?»

Но это было не одно и то же, и он знал это так же хорошо, как и Ховерд. Возможно, это время уже приближалось, но пока оно не пришло…

Размышления Сэмила Уилсинна внезапно прервались, так как в большой зал вошли члены трибунала и уселись за огромный стол для совещаний. Их было восемь, но лишь присутствие одного из них действительно имело значение, и лицо Уилсинна напряглось, когда Уиллим Рейно, архиепископ Цян-у и Адъютант Ордена Шуляра, наклонился вперёд и легонько постучал в маленький колокольчик, висевший на подставке перед ним.

Нежные, серебристые ноты поплыли по залу, и тихий гул побочных разговоров внезапно оборвался.

— Заседание трибунала начинается, — объявил Рейно. — Давайте помолимся.

Головы склонились по всей комнате, и Рейно повысил голос.

— О Бог, Творец всех людей, создатель всего сущего, архитектор и зодчий всего, что было, есть и когда-либо будет, мы предстаём перед Тобой в благоговении и трепете. Мы умоляем Тебя направлять нас в этом, нашем важном деле сохранения святости, чистоты и истины Твоего слова и Твоей Церкви, данной нам Архангелом Лангхорном в день Творения. Мы благодарим и благословляем Тебя за то, что Ты дал нам это священное наставление и направил нас в его сохранении и обучении, и с тяжёлым сердцем мы приносим Тебе результаты обсуждений и решений, к которым Твоё Управление Инквизиции было призвано недавними событиями. Будь с нами, умоляем Тебя, когда мы сражаемся с силами Тьмы во имя Твоего святейшего имени. Во имя Лангхорна мы молимся, аминь.

Хор ответных «аминь» пророкотал в ответ, но Сэмила Уилсинна среди них не было. Так же как и его брата.

Рейно поднял голову, подождал, пока слушатели снова устроятся поудобнее, и откашлялся.

— Я уверен, что все присутствующие в этом зале полностью осведомлены о событиях, которые привели к созыву этого трибунала, — сказал он. — Поскольку это так, мне кажется, нет смысла пересказывать их ещё раз.

Одна или две головы среди присутствующих кивнули, и Рейно оглянулся через плечо на одного из помощников, собравшихся у покрытой гобеленами стены позади членов трибунала. Помощник, удивительно молодой на вид старший священник Ордена Шуляра, быстро вручил ему толстую папку, и Рейно положил её перед собой на совещательный стол. Он открыл её и несколько секунд перелистывал несколько первых листов бумаги. Затем он снова посмотрел на ожидающих священников.

— Этому трибуналу было поручено рассмотреть обстоятельства, относящиеся к смерти шестнадцати рукоположенных священников Ордена Шуляра, — сказал он. — Нет никаких сомнений в причинах их смерти или в том, кто был ответственен за это, но некоторые обвинения, выдвинутые против священников, о которых идёт речь, были настолько серьёзными, настолько тревожащими, что Великий Инквизитор, с решительного согласия Великого Викария, счёл обязательным проведение формального расследования и дознания.

— В настоящее время данный трибунал пришёл к выводу, что дознание и расследование удовлетворяет его членов и готов объявить о своих выводах.

Это едва ли стало сюрпризом, но, несмотря на это, шум охватил присутствующую аудиторию, как сильный ветерок, шуршащий сквозь поле созревшей пшеницы.

— Согласно утверждениям, опубликованным так называемой «Церковью Черис», — продолжил Рейно, — шестнадцать священников, погибших в Фирейде, были виновны в подстрекательстве к убийству женщин и детей в этом же городе в августе прошлого года, когда король Жамис, повинуясь инструкциям Матери-Церкви, приказал конфисковать черисийские суда, находящиеся в тот момент в Фирейде. В подтверждение этих утверждений, так называемая «Церковь Черис» опубликовала якобы написанные этими самыми священниками отчёты, в которых они открыто признавали свою причастность к этим «убийствам».

— Данный Трибунал рассмотрел эти отчёты, включая документальные свидетельства, присланные нам королём Жамисом Дельфиракским. Эти доказательства состояли в основном из того, что черисийцы утверждали, что это были официальные копии этих отчётов, захваченные во время их жестокого нападения на народ Фирейда.

— Излишне говорить, что первоначальным ответом любого разумного человека должно быть отклонение голословных заявлений и обвинений от тех, кто богохульно объявил о своём собственном неповиновении Церкви Божьей. Когда же эти заявления и обвинения исходят из рук людей, которые совсем недавно сами стали причиной гибели стольких невинных гражданских лиц — включая женщин и детей — и сожгли дотла целый город, причины сомневаться в… достоверности их показаний удваиваются. Данный Трибунал уверен, что никто не удивится, узнав, что первоначальная реакция Великого Инквизитора и Канцлера Совета Викариев состояла в том, чтобы не обращать внимания на эти обвинения.

Рейно сделал паузу, и его челюсти заметно сжались от явного несчастья и боли. Челюсти Сэмила Уилсинна тоже сжались, хотя и по совершенно другим причинам, так как он распознал актёрствование адъютанта своего ордена.

— Хотя такова была первоначальная реакция Великого Инквизитора, — продолжил Рейно спустя мгновение, — он не забывал о своей ответственности как главы Управления Инквизиции. Даже самые невероятные утверждения должны быть проверены, когда они касаются чистоты Матери-Церкви и, особенно, Инквизиторов, которым поручено защищать эту чистоту. И потому, несмотря на свой собственный глубокий скептицизм, он приказал созвать данный Трибунал и рассмотреть возможность того, что могут быть какие-то основания для нелепых обвинений «Церкви Черис».

— К настоящему моменту мы завершили наше расследование и должны с сожалением, с глубочайшим раскаянием и тревогой, объявить, что, по нашему убеждению, священники, погибшие в Фирейде, действительно были виновны в действиях, выдвинутых против них так называемой «Церковью Черис».

Оба Уилсинна уже знали, что Рейно намеревался объявить. Судя по внезапной волне шёпота, прошелестевшей по залу, по крайней мере некоторые из присутствующих этого не знали.

Рейно, с выражением горького сожаления на лице, снова подождал, пока в зале снова не воцарилась тишина.

— Братья в Боге, — сказал он затем, — увы, это правда, даже Божьи священники могут ошибаться. Даже лучшие из людей не могут сравниться с Архангелами, и Писание достаточно свидетельствует о том, что даже сами Архангелы могли впасть в заблуждение. В этом же случае, вряд ли можно сомневаться в том, что инквизиторы из Фирейда именно так и поступили. Они и в самом деле взяли на себя руководство отрядами дельфиракских солдат, направленных арестовать черисийские торговые суда в Фирейде. И когда вспыхнула схватка, они действительно приказали этим солдатам убивать черисийцев, которые сопротивлялись попыткам захватить их корабли, и, в результате этих приказов, то, что было задумано как мирный арест, в самом деле превратилось в настоящую резню невинных.

— Данный трибунал считает, что донесения, переданные нам королём Жамисом, действительно были написаны священниками, погибшими в Фирейде. Мы, конечно же, не можем знать, являются ли эти копии полными, или не было ли каких-то смягчающих или оправдывающих обстоятельств, которые также содержались в докладах Инквизиции и которые не были переданы королю Жамису черисийцами. Несмотря на это, трибунал не считает, что наличие каких-либо смягчающих или оправдывающих доказательств могло бы оправдать действия инквизиторов Ферейда.

— Ни один служитель Матери-Церкви не может получить никакого удовольствия от вынесения такого вердикта, но у данного Трибунала нет выбора. Провозглашать истину — важная обязанность трибунала, какой бы болезненной она ни была, сколь бы мы ни хотели избежать этой обязанности или чтобы истина была иной, чем она есть на самом деле. Трибунал считает, что отец Стивин Грейвир и его коллеги-инквизиторы совершили эти… проступки — нет, эти преступления — не из какой-то личной неприязни и не в надежде на возможную личную выгоду. Трибунал считает, что их неправомерные действия были вызваны их собственной глубокой и искренней озабоченностью серьёзностью и опасностью раскола, навязанного Матери-Церкви еретическим руководством так называемой «Церкви Черис». В своём рвении повиноваться указаниям Великого Инквизитора, они позволили себе поддаться тёмной стороне своих собственных подверженных ошибкам, смертных человеческих душ. Люди, которых Шань-вэй не может совратить к греху в своих собственных интересах, иногда могут быть втянуты в грех даже во имя самых святых своих верований, и именно это, по мнению данного Трибунала, в данном случае произошло.

Он ещё раз сделал паузу, потом явственно расправил плечи и глубоко вздохнул.

— Данный Трибунал также пришёл к выводу, что, по крайней мере, часть ответственности за эти действия лежит не на священниках, которые фактически совершили их, а на инструкциях, которые были даны этим священникам. То, как были сформулированы эти указания, суровое предписание любой ценой обеспечить захват черисийских галеонов в Фирейде, которое содержалось в этих инструкциях, давало возможность для их неверной интерпретации, которую отец Стивин и его товарищи и вложили в них. Нет никаких сомнений, что отец Стивин и другие инквизиторы в Фирейде грубо превзошли намерение и букву этих инструкций, однако у данного Трибунала нет иного выбора, кроме как отметить, что собственная директива Великого Инквизитора отцу Стивину сыграла немалую роль в последующих противоправных действиях отца Стивина. Соответственно, мы должны возложить, по крайней мере, часть вины за то, что так называемая «Церковь Черис» назвала «Фирейдской Резнёй», на самого Великого Инквизитора.

Если и прозвучал шёпот ужаса при упоминании о виновности священников, то это было ничто по сравнению с реакцией, вызванной последним предложением Рейно. Послышались вздохи, удивлённые возгласы, даже одно или два приглушённых проклятия.

Рейно позволил большей их части затихнуть, затем снова кашлянул. Этот звук был не особенно громким, но он вызвал мгновенную тишину, и он продолжил.

— Выводы Трибунала относительно действий отца Стивина и его коллег-инквизиторов, а также относительно того, в какой степени инструкции Великого Инквизитора могли повлиять на них, будут официально доведены до сведения канцелярии Великого Инквизитора и, по его собственному специальному указанию, непосредственно до сведения Канцлера и Великого Викария.

— Однако, помимо установления фактов, касающихся этих действий, этому Трибуналу было дополнительно поручено расследовать смерть инквизиторов, о которых идёт речь. Черисийский адмирал, уничтоживший Фирейд, подтвердил своими собственными словами, что он лично отдал приказ о казни и, более того, сделал это по прямому указанию отлучённых от Церкви Кайлеба и Шарлиен Черисийских. Трибунал не намерен в настоящее время делать какие-либо официальные выводы о разрушениях, гибели и страданиях гражданского населения, причинённых ни в чём не повинным гражданам Фирейда, тем же адмиралом. Эти вопросы выходят за рамки целей, ради которых создавался этот Трибунал, и Трибунал понимает, что король Жамис проводит своё собственное расследование и поделится его выводами с Матерью-Церковью, когда оно будет завершено.

— Тем не менее, этому трибуналу было поручено расследовать и сообщить о фактических обстоятельствах смерти инквизиторов Фирейда. И непреложный вывод Трибунала заключается в том, что, несмотря на вину инквизиторов, о которых идёт речь, их «казнь» фактически представляет собой акты хладнокровного и самого нечестивого убийства. Само Священное Писание, как в книге Лангхорна, так и в книге Шуляра, устанавливает на все времена, что Мать-Церковь, и в особенности Управление Инквизиции, несёт ответственность за оценку действий Божьих священников, за определение вины или невиновности, когда эти священники обвиняются в преступлениях, и за исполнение приговора над ними, если они будут признаны виновными. Эта важная ответственность и долг принадлежат исключительно Матери-Церкви и Управлению Инквизиции. Любой человек, проливший кровь рукоположенного священника по собственной воле или по воле любого смертного существа, виновен перед Шуляром, Лангхорном и самим Богом в убийстве. Не просто в убийстве, но богохульстве. Это акт неповиновения не смертному, подверженному ошибкам человечеству, но Богу и Его Святым Архангелам. Не может быть никакого сомнения, никаких вопросов в том, что так называемая «Церковь Черис» должна нести ответственность за пролитие крови в глазах Матери-Церкви, всех благочестивых людей, и Самого Бога.

Его голос был резок, как кованое железо, и он обвёл комнату холодным, жёстким взглядом.

— Возможно, Шань-вэй соблазнила отца Стивина и его товарищей к греху, взывая к их решимости исполнять волю Божью, как они её понимали, основываясь на указаниях Великого Инквизитора. Без сомнения, их бессмертные души заплатят высокую цену из-за их горькой неудачи, и ни один священник Матери-Церкви не сможет оправдать их действия. Не тогда, когда эти действия привели не просто к смерти самозваных еретиков, но к смерти детей, у которых не было выбора, не было голоса в действиях своих родителей. Кровь таких невинных жертв должна запятнать даже самые набожные души.

— Но даже если всё это правда, люди, убившие тех священников, были виновны в ещё более тёмном и отвратительном преступлении. Они повесили отца Стивина и его товарищей — повесили рукоположенных священников Божьих — в раскалённой добела яростной мести. В пылу своей кощунственной кровожадности они переступили границы, установленные самим Богом для смертных людей. Таким поступкам не может быть прощения, и обязательно настанет день, когда они ответят и перед Матерью-Церковью, и перед Инквизицией, и перед Богом за свои непростительные грехи.

.VII. Плантация хлопкового шёлка, Баронство Дейрвин, Лига Корисанда

— Значит, они наконец-то двинулись в путь, — пробормотал сэр Корин Гарвей.

Он стоял на тенистой веранде дома плантатора, выращивающего хлопчатобумажный шёлк, который его штаб реквизировал для своей штаб-квартиры. Дом — очевидно принадлежавший богатому человеку — был прекрасно обставлен, хотя и маловат для штаба целой армии. С другой стороны, в далёком уголке его сознания мелькнула мысль, что его «армия» была маловата для всего, что любое из великих материковых государств, таких как Харчонг или Сиддармарк, могло бы обычно описывать этим конкретным существительным.

«Но, как минимум, армия Кайлеба кажется ещё меньше моей. Во всяком случае, это уже кое-что».

— Насколько достоверны эти сообщения, Алик? — спросил он вслух, глядя на статного, великолепно одетого мужчину, стоявшего рядом с ним.

Гарвей знал сэра Алика Артира, графа Разделённого Ветра с тех пор, как они были мальчишками. Они были хорошими друзьями на протяжении многих лет, и не было никого, кого Гарвей предпочёл бы иметь на своей стороне в бою. К несчастью, несмотря на всю свою драчливость и неоспоримую храбрость, Разделённый Ветер не был самым блестящим человеком, которого когда-либо встречал Гарвей. Он серьёзно относился к своим обязанностям, у него был, казалось, безграничный запас физической энергии, и он был самым великолепным всадником, которого когда-либо видел Гарвей. Дайте ему врага на другом конце открытого поля, саблю в руке и кавалерийский отряд за спиной — и он будет непобедим. Однако он был чуточку не уверенным в том, что касалось аспектов разведки и прикрытия в профессии кавалериста, и его естественным предпочтением, когда он сталкивался с вражеской позицией, было атаковать первым и выяснить, каковы были шансы для его послебоевого отчёта. С другой стороны, он пережил достаточно ударов судьбы, чтобы осознавать свои собственные слабости.

— Я думаю, что они очень надёжны, — сказал он. — Мой головной полк держит их под наблюдением с тех пор, как они покинули Дейрос. С тех пор как они ушли в леса, нам не удаётся поддерживать деятельность разведывательных групп на их флангах, но мы продолжаем медленно отступать при контакте с их авангардом. Судя по маршруту, который они проделали до сих пор, они определённо направляются к Перевалу Талбора. И ты был прав, у них, кажется, не так уж много собственной кавалерии. — Разделённый Ветер фыркнул. — Если бы дело дошло до прямого боя между моими и их солдатами, мы бы закончили ещё до обеда.

— Но ведь этого не произойдёт, правда, Алик? — Спросил Гарвей, и Разделённый Ветер мрачно покачал головой.

— Скорее всего, нет. Хотя, — граф заметно оживился, — если вам с Чарльзом удастся прорвать их боевые порядки, мы с ребятами с удовольствием прикончим их за вас.

Гарвей улыбнулся, но улыбка сменилась хмурым выражением лица, когда он вспомнил одну, конкретную, депешу из тех, что были отправлены ему кавалерийским заслоном Разделённого Ветра.

— Что ты об этом думаешь, Чарльз? — спросил он человека, откинувшегося на спинку стула по другую сторону импровизированного стола с картами. Гарвей постучал указательным пальцем по раздражающей депеше, и тот пожал плечами.

— Практически тоже самое, что и ты, я полагаю, — сказал сэр Чарльз Дойл.

Он был на несколько лет старше Гарвея или Разделённого Ветра, и своим нынешним положением был обязан тому, что был одним из любимцев князя Гектора. С другой стороны, он стал одним из фаворитов князя из-за своей склонности к выполнению сложных задач. Высокий, поджарый, темноволосый Дойл был больше известен своей ленью, чем физической выносливостью, но он обладал всей той интеллектуальной остротой, которой, казалось, часто не хватало Разделённому Ветру. Его вполне устраивала его роль старшего офицера артиллерии Гарвея, и между ними двумя, он и Разделённый Ветер обычно составляли удивительно эффективную группу слушателей для стратегических сессий Гарвея.

К несчастью, он также любил иногда отпускать загадочные замечания, и Гарвей сделал грубый жест в его сторону.

— Может быть, ты хочешь быть немного более конкретным? — предложил он.

— Это именно то, что твой отец обсуждал с нами, — сказал Дойл, пожав плечами. — Мы используем короткоствольные пушки; судя по тому, что нам рассказывают разведчики Алика, черисийцы используют более длинноствольные. Не похоже, что их полевые орудия построены по той же схеме, что и морские пушки; длина ствола слишком мала для этого, предполагая, что оценки разведчиков точны. Но они длиннее, чем наши, а это значит, что они будут превосходить нас по дальности выстрела, это точно. Будет ли это преимущество в дальности компенсировать то, насколько лёгким будет их выстрел — это больше, чем я могу вам сказать на данный момент. К сожалению, просто нет способа выяснить это до тех пор, пока мы не начнём стрелять друг в друга.

— Ты прав, именно об этом я и думал, — признал Гарвей.

— Корин, я знаю, что всегда предпочитаю идти прямо вперёд и плевать на последствия, — сказал Разделённый Ветер. — И я знаю, что делая именно это, мне не раз удавалось угодить по самую задницу между хлещущих ящериц. Но я должен сказать, что они идут к нам на наших условиях. Я думаю, что мы должны ударить по ним, и ударить сильно.

Гарвей кивнул. Осознание Разделённым Ветром своих слабостей, равно как и сильных сторон, было одной из лучших черт его характера. И он был прав — его склонность бросаться прямо вперёд не раз приводила его на самую грань катастрофы. И не только на полях сражений, и губы Гарвея, невзирая на серьёзность текущего момента, дёрнулись в улыбке, когда он вспомнил о некоторых злоключениях лихого графа. Лихая внешность Разделённого Ветра, вдобавок к его… импульсивности и вкусу к дамам, привела, по крайней мере, к одной дуэли (к счастью, без потерь с обеих сторон) и в целом держала его постоянно в горячей воде столько, сколько кто-либо мог вспомнить. На самом деле, в их общей молодости бывали случаи, когда он почти втягивал Гарвея вместе с ним в любовную катастрофу.

«Но на этот раз Алик был прав», — подумал Гарвей. — «Вся причина продвинуться так далеко от Тёмных Холмов состояла в том, чтобы атаковать черисийских захватчиков настолько быстро и энергично, насколько он мог, и, если возможно, загнать их прямо обратно в море».

«Конечно, ещё одна причина для атаки на них состоит в том, чтобы выяснить, насколько сильно мы недооценили новые технические средства, которые они разработали для своих морских пехотинцев, а также для их флота», — заметил он сам себе.

Он снова бросил взгляд на карту. Он продвинулся вперёд не более чем одной третью своих сил, и снова задался вопросом, мудро ли поступил. Проблема была в том, что дороги через Горы Тёмных Холмов были не очень хорошими. Это было особенно верно в отношении маленьких, фланговых дорог, и, хотя сам королевский тракт был не так уж плох, существовало определённое ограничение на количество войск, которые можно было быстро перемещать вдоль него, не используя прилегающие дороги. Хуже того, теперь, когда Дейрос был плотно занят черисийцами, эта тесная группа дорог была его единственной действительно надёжной линией снабжения. Вероятно, он мог бы продвинуть бо́льший процент своих войск вперёд, но только за счёт того, что их чрезвычайно трудно будет кормить и снабжать боеприпасами и оружием, как только он развернёт их.

Не говоря уже о том, насколько уродливыми могли бы стать события, если бы такое количество людей вдруг обнаружило себя пытающимися отступить одновременно. Он мысленно содрогнулся, представив себе сцены хаоса, заторов и паники, которые вполне могли возникнуть при таких обстоятельствах. «Но разве беспокойство о том, что случится, если мне придётся отступить, не означает, что я иду в бой уже наполовину побеждённым в своём собственном сознании? Думать об этом — благоразумие или трусость?»

Поразительно, как только человек может сомневаться в себе и пересматривать свои решения. И какими бы ограниченными ни были дороги в его собственном тылу, дорога, по которой в настоящее время наступали черисийцы, была во многих отношениях ещё хуже. Так что, если они были теми, кто должен был отступить…

— Я думаю, ты прав, Алик, — услышал он самого себя. — И если они достаточно любезны, чтобы продолжать идти нам навстречу, особенно без собственного адекватного кавалерийского прикрытия, то я думаю, что мы должны планировать встретить их прямо здесь.

Он постучал пальцем по символу на карте, затем наклонился ближе, чтобы рассмотреть название.

— Переправа Хэрила, — прочёл он вслух.

— А? — Дойл поднялся со стула и наклонился вперёд, изучая карту.

Город, который выбрал Гарвей, был не очень большим. Всё его население, включая семьи, живущие на отдалённых фермах, вероятно, не превышало четырёх тысяч человек, и многие из них нашли срочные причины быть в другом месте, как только армии начали двигаться в их направлении. Он стоял прямо на реке Талбор, которая вытекала из горного ущелья с тем же названием, там, где королевский тракт пересекал поток по каменному мосту. Артиллерист несколько секунд задумчиво рассматривал местность к востоку от реки, потом кивнул.

— Мне это кажется разумным, — согласился он. — Но это может стать проблемой, если дела пойдут не очень гладко.

Он указал на единственный каменный мост.

— Здесь, на юге, в приорате Хэрил, есть что-то похожее на довольно большой деревянный мост, — возразил Гарвей, указывая пальцем на другой символ на карте, на этот раз изображавший солидный монастырь. Он лежал к югу от Переправы Хэрила и на западном берегу реки, где начинали подниматься предгорья Тёмных Холмов. — К северу от приората есть брод, во всяком случае, судя по карте.

— Дай мне посмотреть, — попросил Разделённый Ветер. Он склонился над картой, поджал губы и снова посмотрел на Гарвея.

— У меня где-то есть доклад про этот деревянный мост, — сказал он. — Он не в очень хорошем состоянии, если я правильно помню. Вероятно, мы могли бы переправить через него пехоту, но только сумасшедший попытается переправить через него кавалерию или артиллерию. С другой стороны, я думаю, что мои разведчики также указали, что река довольно мелкая в том месте, где на карте показаны твои броды. Я знаю, что мы могли бы переправить кавалерию даже без моста, хотя я не хотел бы давать никаких обещаний относительно пехоты без перепроверки. И мы определённо не хотим переправлять артиллерию Чарльза через них.

— Знает ли кто-нибудь из ополченцев сэра Фарака достаточно хорошо местность, чтобы предоставить нам дополнительную информацию? — спросил Дойл.

— Я могу проверить, — ответил Разделённый Ветер. — Хотя я нисколько не удивлюсь, если так и есть. До сих пор они были удивительно полезны.

Голос графа прозвучал почти ошеломлённо, как будто он всё ещё находил странным, что люди барона Дейрвина были так полезны. Гарвей подумал, не было ли это отчасти из-за того, насколько… не-военным было ополчение барона. Они явно были гражданскими, которые намеревались вернуться к мирной жизни как можно скорее, и им было всё равно, кто об этом узнает. По крайней мере, столь же очевидно, что некоторые из них, как и обитатели Переправы Хэрила, предпочли бы оказаться где-нибудь в другом месте. В любом другом месте, если уж на то пошло. Но они, по-видимому, чувствовали некоторую преданность своему барону, которая редко проявлялась, а их помощь не только в качестве проводников, но и в качестве посредников между армией и местными фермерами была неоценима. Ни один фермер никогда по-настоящему не хотел видеть армию — любую армию — марширующей по его земле, и несчастные местные жители могли создать всевозможные проблемы, если бы захотели. До сих пор, по крайней мере, способность людей Дейрвина оказать дружеское влияние на армию Гарвея не позволяла этому случиться. Останется ли оно эффективным, когда обе стороны вступят в схватку и боевые действия начнут превращать плодородные поля в пустоши — это, конечно, совершенно другой вопрос.

«И тот, на который почти наверняка можно ответить «нет», — мрачно подумал Гарвей.

— Я уверен, что у них будет какая-нибудь дополнительная полезная информация, — сказал он вслух. — Пожалуйста, уточни у них.

Разделённый Ветер кивнул, и Гарвей снова сосредоточился на карте.

— Я понял твою точку зрения насчёт моста, Чарльз, — сказал он задумчиво, скрестив руки на груди и ещё раз оглядывая местность. — А сражаться с рекой в тылу обычно считается плохой идеей, даже если вам не нужно беспокоиться о переброске артиллерии через единственный мост. И всё же, если мы займём позицию на этой стороне реки, то тот, кто там командует, остановится на своей стороне и пошлёт за подкреплениями. А это значит, что нам придётся перебираться через реку под огнём, чтобы добраться до него.

— Это также означает, что и ему придётся перебираться под огнём, чтобы добраться до нас, — заметил Дойл. — И чем дольше он будет оставаться здесь, тем дольше твой отец и князь Гектор будут вынуждены перебрасывать нам всё больше войск.

— Если только Кайлеб не решит просто посидеть здесь с частью своей армии и продемонстрировать, насколько решительно он настроен атаковать нас, в то время как на самом деле он погрузит все свои войска обратно на свои транспорты, чтобы нанести прямой удар по Менчиру, — ответил Гарвей. — А что касается переброски к нам большего количества войск, то как мы собираемся кормить и снабжать их всех через Перевал Талбора? Это более двадцати пяти миль узкой дороги и труднопроходимых участков, особенно если ты подходишь к восточному концу. Мы могли бы прокормить всю нашу армию через западную часть, но я сомневаюсь, что мы сможем содержать больше тридцати тысяч человек по эту сторону гор. Во всяком случае, если им придётся долго сидеть на одном месте. Фураж у нас кончится довольно быстро, и я почему-то не думаю, что даже барон Дейрвин сможет поддерживать дружеские отношения с местными фермерами, когда мы съедим весь их скот, вытопчем весь урожай и опустошим все их амбары.

— И соблазним всех их дочерей, — с усмешкой добавил Разделённый Ветер. — Кроме того, предполагается, что мы должны сделать это по-моему — ну, ты знаешь, ворваться и разбить всех вдребезги вместо того, чтобы пытаться мудрить.

— И удар по ним на их стороне реки, по крайней мере, даст нам шанс заманить их авангард и разбить их поодиночке, — кивнув, согласился Гарвей. — Если разведчики Алика правы, у них не может быть больше двух тысяч человек — ну, пяти тысяч, в лучшем случае. Мы же привели с собой больше двадцати тысяч.

— А сколько их сейчас к западу от реки? — возразил Дойл.

— Если всё находится там, где ему положено быть — а вы не хуже меня знаете, насколько велика вероятность того, что в кои-то веки ни один из наших боевых порядков не сбился с пути — то у нас примерно четырнадцать тысяч человек, включая семь батарей твоих полевых орудий, либо уже к востоку от реки, либо достаточно близко, чтобы быть там к наступлению ночи. Этого должно быть достаточно, чтобы позаботиться о пяти тысячах черисийцев, особенно если учесть, что у них с собой всего три или четыре батареи.

— Если они хорошо не прибавят по скорости, большая часть их колонны будет здесь не раньше, чем завтра поздно утром. Может быть, даже не раньше начала полудня, — заметил Дойл. — К тому времени мы сможем переправить почти всех, если постараемся.

— Нет. — Гарвей покачал головой. — Нет смысла изматывать людей — не говоря уже о том, что многие из них, вероятно, могут потеряться — маршируя после наступления темноты. Кроме того, четырнадцати тысяч человек и тридцати пяти орудий должно быть достаточно, чтобы довести дело до конца. Нагромождение ещё большего количества людей только ограничило бы нашу подвижность. И если шансов четыре- или пять-к-одному недостаточно, чтобы закончить дело, я не хочу усложнять ситуацию, если нам придётся отступать.

Дойл и Разделённый Ветер посмотрели на него так, словно были не совсем уверены, что правильно его расслышали, и он кисло фыркнул.

— Давайте сделаем по-моему, — предложил он. — Посмотрим, что получится. Если они соберут больше своих войск, тогда я серьёзно подумаю о том, чтобы переправить ещё больше наших людей через реку, прежде чем мы нападём. Но если у них так мало кавалерии, как кажется, то их разведка должна быть в лучшем случае точечной. Они, вероятно, понятия не имеют, сколько людей нам уже удалось сосредоточить перед ними. Если у нас получится статус-кво, поддерживая их уверенность достаточной, чтобы они не остановили свой авангард там, где он находится, пока не смогут усилить его, я думаю, что мы сможем ударить по ним завтра утром. Если повезёт, мы прокатимся прямо по ним и разобьём их без особых проблем.

— Чтобы быть абсолютно честным, я ожидаю, что именно так и случится. Но давайте не будем забывать, что все также «ожидали», что герцог Чёрной Воды разгромит флот Хааральда. Я не вижу никакого способа, которым они могли бы скрыть какое-то «секретное оружие» от кавалерии Алика, но я также не собираюсь торопиться с какими-либо потенциально неудачными предположениями. Это позволит нам проверить воду, не заходя в неё слишком глубоко. Если мы правы, то разгромим их авангард, и кавалерия Алика проведёт остаток дня, догоняя и рубя саблями беглецов. Если окажется, что нас ждёт какой-то ужасный сюрприз, мы потеряем в худшем случае пятую часть наших сил.

Разделённый Ветер выглядел определённо несогласным, но он кивнул без дальнейших возражений. Дойл склонил голову набок, ещё раз изучая карту, потом пожал плечами.

— Я думаю, что ты, вероятно, беспокоишься о сюрпризах больше, чем нужно, — сказал он. — С другой стороны, учитывая твоё напоминание о том, что случилось с Чёрной Водой, нет ничего страшного в некоторой излишней предосторожности. Определённо, лучше так, чем наоборот! И, честно говоря, я бы предпочёл пролить кровь моих артиллеристов при самых благоприятных условиях, которые мы можем устроить. Я думаю, что они готовы, но ни один из них никогда раньше не был под огнём в составе подразделения.

— Я думаю, они прекрасно справятся, Чарльз, — сказал Гарвей. — Поверь мне, моя «излишняя предосторожность» не имеет ничего общего с беспокойством о качестве наших войск. Особенно твоих артиллеристов.

— Я никогда так не думал, — заверил его Дойл. — Но это не значит, что не стоит иметь в виду что-то ещё.

— Я хотел бы провести некоторую часть сегодняшнего дня, вживую осмотрев настолько много местности, насколько это возможно, — продолжил Гарвей, поворачиваясь обратно к Разделённому Ветру. — Мне понадобится кавалерийский эскорт. Ты случайно не знаешь хорошего офицера, которому можно доверить командование им, а, Алик?

— На самом деле, знаю, — с усмешкой сказал ему Разделённый Ветер, а затем взглянул на Дойла. — Не будешь ли ты так добр, что поедешь с нами, Чарльз?

Тон Разделённого Ветра был более чем наполовину дразнящим, учитывая хорошо известное отвращение Дойла к любой ненужной физической активности. К его удивлению, пожилой мужчина быстро кивнул.

— На самом деле, я хотел бы сравнить свои впечатления от карты с реальным ландшафтом. Там есть пара мест, которые выглядят почти идеально для размещения артиллерии. Однако я предпочёл бы убедиться, что это действительно хорошие позиции, прежде чем отдавать моим людям приказы размещаться там.

— Превосходно! — одобрительно сказал Гарвей. — Чарльз, покажи Алику те места, которые ему так хочется видеть. Мне ещё нужно набросать пару депеш для отца и князя, прежде чем мы отправимся там бродить. Алик, как только ты с Чарльзом обсудите, куда нам нужно идти и что нам нужно увидеть, убедись, что у нас есть действительно хороший эскорт. Я не чувствую себя особенно тщеславным сегодня днём, но мне приходит в голову, что, если армия потеряет своего старшего полевого командира, своего кавалерийского командира и человека, который является подлинным знатоком полевой артиллерии, это будет не совсем не лучшее начало нашей кампании, не так ли?

— Если мы позволим этому произойти, — сказал Дойл с улыбкой, — единственное хорошее, что я могу увидеть в этом, — это то, что все мы трое будем благополучно мертвы, что, как минимум, избавит нас от анализа твоего отца всех тех действительно глупых вещей, которые мы должны будем сделать, чтобы это произошло.

— И что же именно в моём досье на сегодняшний день убеждает вас, что я не вполне способен делать действительно глупые вещи, если я приложу к этому свой ум? — спросил Гарвей.

.VIII. Штаб-квартира Императора Кайлеба, Город Дейрос, Баронство Дейрвин, Лига Корисанда

— Хотел бы я, чтобы мы сражались против Храмовой Гвардии, — проворчал Кайлеб Армак, стоя и глядя на карту Корисанда.

— Осмелюсь спросить, почему ты предпочёл бы именно это? — поинтересовался Мерлин.

— Потому что Аллайн Мейгвайр — идиот, а Корин Гарвей — нет, — лаконично ответил Кайлеб, с чем-то очень похожим на рычание.

— Нет, не идиот, — согласился Мерлин, подходя ближе к столу с картой.

В этот момент, они с Кайлебом находились одни в библиотеке особняка барона Дейрвина. Это был роскошный временный дом для штаб-квартиры Кайлеба, хотя их невольный хозяин ухитрился взять с собой, по крайней мере, несколько самых ценных безделушек. Однако Кайлеб вовсе не завидовал личным сокровищам сэра Фарака. В конце концов, император получил взамен весь баронский город целиком.

Барон Дейрвин не мог не согласиться ни с одним из пунктов, которые Кайлеб изложил в своей последней записке к нему. И, надо отдать ему должное, его беспокойство по поводу того, что может случиться с жителями столицы его баронства, если дело дойдёт до уличных боев, сыграло главную роль в его решении сдать Дейрос Кайлебу. Сам он, однако, не был включён в этот пакет. Он передал мэру города полномочия вести переговоры с Кайлебом, тогда как сам, вместе со своими личными оруженосцами, поспешно вскочил в седло и галопом помчался к Горам Тёмных Холмов, ускользая по пути от морских пехотинцев Кларика и Хеймина.

Большинство людей Кайлеба, и, по крайней мере, некоторые из его офицеров, заочно насмехались над Дейрвином за его «трусость». Кайлеб не был с этим согласен. Дейрос мог пасть, но барон был ответственен за защиту остальной части своего баронства. Кроме того, он прекрасно понимал, насколько ценным будет его отчёт, рассказанный лично князю Гектору. Или, по крайней мере, сэру Корину Гарвею. Именно в этот момент барон присоединился к Гарвею, и его оруженосцы и подданные его баронства, которые были призваны на службу в ополчение, были заняты тем, что служили местными проводниками Гарвея. Что, как признал Кайлеб, было, вероятно, самой полезной вещью из того, что они могли сделать для другой стороны.

За последние шесть дней большинство морских пехотинцев Кайлеба были высажены на берег. Дейрос не смог бы вместить в себя пятьдесят тысяч человек, даже если бы горожане были рады их видеть. За исключением строго ограниченного гарнизона, главной обязанностью которого было поддержание мира, черисийские войска хлынули через город, как вода сквозь сеть, и расположились в обширных, аккуратных лагерях за пределами городских границ. До сих пор они вели себя на редкость хорошо. Отчасти это, несомненно, было связано с тем фактом, что им ещё не приходилось вступать в настоящие бои, а это означало, что у них ещё не было потерь, за которые нужно «отомстить» местным жителям. Другой частью этого было недреманное око, которое капелланы не спускали с них, и строгие наставления их офицеров о важности не предоставлять пропагандистской мельнице «Группы Четырёх» никаких бесплатных подарков в виде корма из бесчинств.

Ну и, конечно, были ещё положения кровожадного полевого устава, который составили Император Кайлеб, адмирал Остров Замка́ и генерал Чермин. Каждый солдат армии вторжения слышал, как эти положения зачитывались перед строем, по меньшей мере, раз в пятидневку. И никто из них ни на минуту не сомневался, что Кайлеб и его командиры будут применять всевозможные строгие меры наказания к любым нарушителям.

Припасы для вторжения, в отличие от его войск, всё ещё прибывали на берег постоянным потоком. В Дейросе было много вещей, которые говорили в его пользу, включая некоторые довольно впечатляющие пляжи, если у кого-нибудь было время подумать о том, чтобы пойти искупаться, но никто никогда не спутал бы его набережную с набережной Теллесберга. Пространство причала было ограничено, его склады были намного меньше и немногочисленней, и за исключением одной или двух главных магистралей, городские улицы были намного теснее и уже. Всё это превратило Дейрос в логистическое бутылочное горлышко[12].

Кайлеб и его планировщики понимали, что это произойдёт, и предусмотрели это в своём первоначальном графике. Его инженеры были заняты строительством новых причалов и расширением существующих, а некоторые общественные строения и дома были снесены, чтобы расширить дороги и улучшить условия движения. Удивление домовладельцев, когда Кайлеб настоял на том, чтобы заплатить им за их дома, было физически ощутимым, но это не остановило их от того, чтобы с готовностью принять компенсацию. Или громко пожаловаться соседям на то, как скупы были эти платежи.

В любом случае, в тоже время, лошадям и тягловым драконам сил вторжения требовалось достаточно времени, чтобы восстановить свои сухопутные ноги, прежде чем двинуться в поле, так что Кайлеб и его советники всегда планировали потратить, по крайней мере, первую пару пятидневок, укрепляя свои позиции на Дейросе, пока их животные восстанавливались, а их припасы прибывали на берег. Они не вполне учли ограниченность складских площадей в самом городе, и больше их припасов, чем кому-либо хотелось, было сложено под брезентом, вместо прочной крыши, что, в связи с приближением сезона штормов, было не совсем приятной мыслью. Но, по крайней мере, они смогли отправить почти половину своих кораблей обратно в Королевский Порт под конвоем трети чизхольмских галер. Это значительно снизило количество транспортов в порту, а береговой патруль, организованный и тщательно обученный Чермином по типу военной полиции, поддерживал плавное и относительно мирное движение вещей, по мере наращивания их сил на берегу.

С другой стороны медали, Гарвей уже сосредоточил большую часть своих восьмидесятитысячных сил в окрестностях Перевала Талбора, прежде чем двинуться дальше на восток со своим авангардом. Ещё двадцать пять тысяч человек направлялись к нему и должны были прибыть в течение примерно ближайшей пятидневки. Когда они прибудут, он будет превосходить по численности всю армию вторжения Кайлеба более чем в два раза, а Гектор располагал, по меньшей мере, ещё тридцатью тысячами человек в радиусе ста миль от главной позиции Гарвея. Эти цифры не располагали к приятным размышлениям.

— Мне не нравится, как тщательно Гарвей обдумывает эти вещи, — сказал Кайлеб более серьёзно, сцепив руки за спиной и слегка покачиваясь на носках ног. — Я был бы намного счастливее, если бы там командовал кто-то вроде Разделённого Ветра!

— Это было бы неплохо, — почти мечтательно согласился Мерлин.

На самом деле, он даже лучше, чем император, чувствовал раздражающую компетентность сэра Корина Гарвея, поскольку именно СНАРКи Мерлина следили за полевым командиром Гектора в течение последних нескольких месяцев. Он ещё больше сосредоточился на этом в течение нескольких последних пятидневок, хотя его способность контролировать все датчики, которые он развернул здесь, в Корисанде (и в других местах), даже с помощью Сыча, была расширена до (и за) предела. Тот факт, что его взломанное программное обеспечение ПИКА заблокировало высокоскоростной интерфейс передачи данных, становился всё более существенным препятствием. На самом деле, он не слишком сильно жаловался на это, учитывая тот факт, что если бы доктор Элиас Проктор не взломал это программное обеспечение, оно бы автоматически отключило Мерлина и сбросило бы всю его память после десяти дней автономной работы, но это не помешало ему причинять значительные проблемы. Он должен был просматривать данные чуть быстрее, чем с «человеческой скоростью», и даже то, что он мог достаточно долго обходиться без «сна», не помогало выкроить достаточно часов в одном из продолжительных сэйфхолдийских дней, чтобы изучить все те отчёты и записи, которые он должен был изучить.

— Ты уверен, что он собирается переправиться через реку и ударить по Кларику и Хеймину? — спросил Кайлеб.

— Настолько, насколько я могу быть уверен, прежде чем он действительно сделает это. В конце концов, он уже начал перебрасывать туда основную часть своих запланированных ударных сил.

— Чёрт. — Кайлеб произнёс это слово на удивление мягко, учитывая выражение его лица, а глаза его сверкнули. — Какого чёрта он не мог просто сидеть в обороне и сосредоточиться на том, чтобы окапываться?

— Потому что он компетентен.

— Чего бы мне хотелось, так это оттащить Кларика и Хеймина назад, — сказал Кайлеб. — Я знаю, что они потратили месяцы, тренируясь именно для этого, но у них всего едва ли четыре тысячи бойцов, а шансы три- или четыре-к-одному не кажутся мне лучшим соотношением для их первой серьёзной битвы.

— И как бы ты смог оправдать их отвод назад? — спросил Мерлин. Кайлеб повернул голову, чтобы бросить на него острый взгляд, и человек, бывший когда-то Нимуэ Албан, пожал плечами. — Одно дело, когда ты сам там, Кайлеб. Когда ты можешь использовать свой «инстинкт моряка», чтобы объяснить, почему ты «руководствуешься шестым чувством», управляя флотом. Но все разведывательные донесения Чермина продолжают указывать на то, что по эту сторону Тёмных Холмов находится всего несколько тысяч солдат Гектора. Мы с тобой оба знаем, что эти донесения неверны — или, по крайней мере, не полны. Но мы не можем никому об этом рассказать так, чтобы они не задались вопросом, откуда нам это известно. А Кларик и Хеймин делают именно то, что от них требуют все твои планы и обсуждения, пока мы не встретимся с войсками Гектора в полном составе.

— Я всё ещё могу приказать им удерживать позицию, пока мы не перебросим к ним больше войск, — возразил Кайлеб.

— Да, можешь. Но посмотри на местность, где они сейчас находятся. Там вокруг вторичный лес, проволочная лоза, ежевика и лесные угодья. Главным преимуществом наших людей будет дальность, на которой они смогут вступить в бой, а такой тип местности сокращает видимость всего до десяти или пятнадцати ярдов… а местами и того меньше.

Мерлин подумал было упомянуть генерала со Старой Земли по имени Грант[13] и место под названием Глушь[14], но решил не отвлекаться.

— На такой дистанции гладкоствольные ружья так же эффективны, как и нарезные, — продолжил он, — а треть мушкетёров на той стороне вооружены их собственными кремневыми ружьями. Эти мушкетёры будут способны стрелять почти так же быстро, как и наши, и, учитывая абсолютные числа с каждой стороны, эти пропорции означают, что у Гарвея столько же мушкетов с кремневыми замками, как и у нас, и вдвое больше с фитильными, чтобы поддержать их. Если мы хотим максимизировать наши преимущества, дать нашим людям лучший шанс на победу, то нам нужно больше открытого пространства. А это, как оказалось, именно то, что ищет Гарвей. Не зная, что все наши мушкетёры на самом деле вооружены нарезными ружьями, он намеренно ищет поле боя, которое даст ему достаточно свободные линии огня, чтобы он мог наиболее эффективно использовать своё преимущество в артиллерии.

— И это даст то же самое преимущество нашим ружьям, — согласился Кайлеб. — Я это знаю. Это просто цифры на каждой стороне, Мерлин. Если бы я мог, по крайней мере, предупредить их, сказать им, что происходит, сколько людей у Гарвея на другой стороне холма…

— Кайлеб, — тихо произнёс Мерлин, и в его сапфировых глазах промелькнуло сочувствие, — давным-давно, на Старой Земле, жил государственный деятель по имени Уинстон Черчилль[15]. Он был лидером нации, во многих отношениях, на самом деле, очень похожей на вашу. Островное государство, которое на протяжении сотен лет полагалось на свой собственный флот и морские традиции для защиты своей свободы. Но когда Черчилль стал премьер-министром, эта нация — Великобритания — боролась за свою жизнь против чего-то, что было таким же, и даже более ужасным, злом, каким является Церковь Господа Ожидающего сегодня на Сэйфхолде.

Император перестал раскачиваться вверх-вниз. Теперь он стоял совершенно неподвижно, напряжённо прислушиваясь к голосу ПИКА по имени Мерлин, который вновь оживил прошлое, столь пыльное, что ни один живой человек на Сэйфхолде даже не слышал о нём.

— Великобритания была, по крайней мере, так же одинока, как и Черис, но, так же как и вы, британцы имели определённые преимущества. Во-первых, они перехватывали сообщения противника. Эти сообщения передавались очень продвинутым и сложным шифром, который их враги — нацисты — считали невзламываемым. Но британцы взломали шифр. В результате они знали многое о том, что собираются делать нацисты, ещё до того, как это произошло. И одна из вещей, которую они обнаружили, заключалась в том, что один из их городов, Ковентри, будет подвергнут атаке большого количества бомбардировщиков.

— «Бомбардировщиков»? — повторил Кайлеб, пробуя это странное слово на вкус.

— Это такие машины, которые летали по воздуху со скоростью двухсот миль в час, нагруженные бомбами, похожими на большие, очень мощные версии «снарядов», с которыми экспериментирует Подводная Гора. Их сбрасывали в воздухе с большой высоты, и в то время, о котором я говорю, они были не очень точны. Нацисты не могли надеяться поразить конкретные цели или военные сооружения, но они собирались послать сотни бомбардировщиков. То, что они планировали, было преднамеренным нападением на гражданскую цель[16] — потом это назвали «террористическими бомбардировками»[17] — и все довоенные прогнозы указывали, что нападение, подобное тому, которое они планировали, убьёт тысячи и тысячи людей, большинство из которых были гражданскими лицами.

В библиотеке барона Дейрвина было очень тихо.

— Бомбардировщики должны были атаковать ночью, под покровом темноты, чтобы не дать самолетам защитников обнаружить их и сбить вблизи цели. Навигация могла стать проблемой, но они придумали способ решить её для данной конкретной атаки. Так что британцы ничего не могли сделать, чтобы остановить её. Это должно было случиться.

— В данных обстоятельствах встал вопрос, следует ли предупреждать жителей Ковентри. Должен ли Черчилль отдать приказ об эвакуации города? Или он просто должен позаботиться о том, чтобы городские власти узнали, по крайней мере, за несколько часов до атаки, что она произойдёт, чтобы они могли доставить своих людей — этих гражданских лиц, включая женщин и детей — в самые сильные и хорошо защищённые бомбоубежища, которые у них были?

— И что же он сделал? — спросил Кайлеб, когда Мерлин замолчал.

— Он вообще ничего им не сказал, — тихо сказал Мерлин. Глаза Кайлеба распахнулись, и Мерлин покачал головой. — Он не мог им сказать. Если бы он предупредил их, если бы попытался эвакуировать город или укрепить его оборону перед нападением, люди могли бы удивиться, откуда он это узнал[18]. Были бы заданы вопросы, и нашлись бы очень умные люди, работающие как на нацистов, так и на англичан. Примерно так же, как мы раскроемся в случае с Гарвеем, работающим на Гектора. Если бы нацисты поняли, что Черчилль заранее знал об этом, они могли бы начать задумываться о безопасности своих кодов. Неужели их так уж невозможно перехватить и взломать, как они думали?

— Ведь всегда существовала возможность, наверное, даже вероятность, что они решат, что британцы выяснили это каким-то другим способом, например, через какого-то шпиона. Но они могли и не сделать этого. Они могли бы удивиться. И всё, что им нужно было бы сделать, чтобы свести на нет разведывательное преимущество, ставшее одним из самых важных видов оружия Британии, это «на всякий случай» изменить свою систему шифрования. Черчилль решил, что не может допустить этого, и поэтому ничего не сказал Ковентри, а бомбардировщики пролетели над ним и нанесли огромный ущерб. Не такой плохой, как предсказывали довоенные учёные мужи, но достаточно ужасный.

— И ты хочешь сказать, что если я предупрежу Кларика о том, что произойдёт, люди могут начать задавать вопросы, откуда я это знаю?

— Я говорю о том, что если ты будешь слишком часто предупреждать своих полевых командиров, люди начнут задумываться. — Мерлин покачал головой. — Не так уж много из твоих врагов смогли бы помешать моим СНАРКам шпионить за ними, даже если бы они знали о них всё. В этом отношении твоя ситуация сильно отличается от ситуации Черчилля. Но если тот факт, что у меня есть «видения», которые направляют твои решения, выйдет наружу, ты знаешь, что скажет «Группа Четырёх». Тебе не нужно — ты не можешь позволить себе — давать им повод обвинить тебя в незаконной торговле с демонами. Конечно, вполне возможно, что обвинения такого рода будут выдвинуты против тебя до того, как всё это закончится. Но если они обвинят меня в том, что я демон, это создаст кучу всевозможных проблем. Не в последнюю очередь потому, что мы не можем доказать обратное. Если уж на то пошло, согласно учению Церкви Господа Ожидающего, я и есть демон.

Кайлеб несколько секунд молча смотрел на него, а потом глубоко вздохнул.

— Хорошо, — сказал он. — Ты прав. Если уж на то пошло, я уже знал всё, что ты только что сказал. Не о «Черчилле» или «бомбардировщиках», а обо всём остальном. Просто это так тяжело, Мерлин. Я знаю, что люди будут убиты независимо от того, что я делаю и насколько хорошо я это делаю. Как бы мне это ни не нравилось, у меня нет другого выбора, кроме как принять это. Но если я могу уберечь кого-то из них от смерти или увечий, я должен это сделать.

— В долгосрочной перспективе именно это ты и делаешь, Кайлеб. Просто тебе придётся быть очень осторожным, очень избирательным, выбирая, когда и как ты это делаешь. И то, что ты можешь сделать с этим в стратегическом смысле, когда речь заходит о планировании и разработке операций, или то, что ты можешь сделать, скормив «секретные разведывательные источники» кому-то вроде Нармана и позволив ему давать рекомендации, которые я не могу давать открыто — это одно. Использование той же самой информации для чего-то подобного — это нечто совершенно иное.

Кайлеб печально кивнул. Затем он снова посмотрел на стол, его взгляд был отстранённым, хотя он, очевидно, представлял себе людей, значками изображённых на карте. Он постоял так несколько секунд, потом расправил плечи и снова посмотрел на Мерлина.

— А как насчёт такого? — спросил он. — Предположим, я пошлю сообщение Кларику, который уже работал с нами обоими и, вероятно, знает гораздо больше о твоих «видениях», чем он когда-либо показывал? Я не скажу ему, что обсуждают Гарвей и его командиры, или что они ели на ужин. Я просто скажу ему, что у меня есть «предчувствие», что наши разведывательные отчёты были неполными. Это не должно быть особенно удивительно, так как у нас так мало кавалерии, и все знают, что лошади, которые у нас есть, всё ещё стараются встать на свои сухопутные ноги. Я не буду отзывать его назад, так как нет никаких конкретных доказательств, подтверждающих мои «предчувствия». Вместо этого я просто проинструктирую его быть особенно бдительным в ближайшие пару дней и действовать исходя из предположения, что противник может быть гораздо ближе к нему и со значительно бо́льшими силами, чем показывают донесения наших разведчиков.

Мерлин на мгновение задумался, потом кивнул.

— Я думаю, что это вряд ли создаст какие-либо проблемы, — сказал он. — Особенно если ты не укажешь никаких конкретных цифр. «Со значительно бо́льшими силами» — это хорошая, предостерегающая фраза, которая не должна предполагать никаких определённых знаний, которых мы не должны иметь. И я не думаю, что войскам будет немного больно, если они решат, что твой «моряцкий инстинкт» также распространяется на сухопутные сражения.

— Я всё же предпочёл бы отвести их назад, — сказал Кайлеб, снова глядя на карту. — Даже если Кларик и Хеймин отнесутся к любым моим предупреждениям совершенно серьёзно, это не изменит число противостоящего им противника. И даже если ты увидишь, что Гарвей делает что-то ещё — например, посылает кавалерийские силы, чтобы отрезать им путь к отступлению — мы ничего не сможем с этим поделать. Вероятно, мы не смогли бы сообщить им об этом достаточно быстро, чтобы это принесло какую-то пользу, даже если бы нам не пришлось беспокоиться о том, что люди будут задаваться вопросом, как мы «угадали», что произойдёт.

— Боюсь, это будет тем, с чем нам придётся сталкиваться всё чаще и чаще, — сказал Мерлин. — И если быть совершенно честным, те моменты, когда мы можем использовать мои «видения», только сделают моменты, когда мы не можем их использовать, ещё более болезненными. Но, как у всего остального, у этого тоже есть предел. Нам просто придётся смириться с ними.

— Я знаю. — Кайлеб криво усмехнулся. — Наверное, это просто в человеческой природе — всегда хотеть большего. Ты и так уже самое большое несправедливое преимущество, которое когда-либо имел любой командир. Наверное, с моей стороны неблагодарно желать ещё большего несправедливого преимущества, но так оно и есть. Наверное, я просто жадный от природы.

— На Старой Земле была такая поговорка, — сказал Мерлин. — Я не одобряю этого во многих вещах по жизни, но я думаю, что это применимо к военным операциям.

— Что за поговорка?

— Если ты не жульничаешь, значит, недостаточно стараешься, — сказал Мерлин. Губы Кайлеба дрогнули, и мрачность в его глазах сменилась весёлым блеском, и Мерлин покачал головой. — Твой отец понимал, что цель войны не в том, чтобы увидеть, кто может «сражаться честнее всех». Заметь, он был одним из самых благородных людей, которых я когда-либо знал, но он понимал, что самая большая ответственность командира заключается в его собственных войсках. В том, чтобы сохранить как можно больше из них живыми, и сделать всё возможное, чтобы те, кто умрёт в любом случае, умерли с определённой целью. Чтобы их смерть не была напрасна. А это значит не просить их рисковать по глупому во имя «чести». Это значит придумывать наилучший способ, как лучше всего стрелять врагам в спину. Это значит использовать все преимущества, которые ты можешь найти, купить, украсть или изобрести, и использовать их, чтобы сохранить твоих людей живыми и, как выразился другой человек из войны Черчилля, заставить другого бедного тупого сукина сына умереть за свою страну[19].

— Это не очень-то рыцарская концепция войны, — заметил Кайлеб.

— Я не очень-то рыцарственен, по крайней мере, в этом отношении, — ответил Мерлин. — И ни один король — или император — не достоин преданности своего народа.

— Тогда, я полагаю, наверное, хорошо, что я от природы трусливый малый. Я имею в виду, что мне не хотелось бы разочаровывать тебя или заставлять тебя искать кого-то другого, кто достаточно коварен, хитёр и беспринципен, чтобы удовлетворить твои гнусные цели.

— О, я бы не беспокоился об этом, — сказал Мерлин с широкой улыбкой. — Учитывая твоё небольшое объяснение насчёт того, что ты приготовил для Великого Герцога Зебедайи, я действительно не думаю, что смогу найти кого-то более коварного, хитрого и беспринципного, чем ты.

— Спасибо, чёрт возьми. — Кайлеб ухмыльнулся и встряхнул себя. — А теперь, когда мы всё уладили, давай позовём сюда сигнальщика, чтобы он передал сообщение о том, что «У меня плохие предчувствия»[20] Кларику.

.IX. Вблизи Переправы Хэрила, Баронство Дейрвин, Лига Корисанда

Бригадир Кинт Кларик задумчиво посмотрел на депешу в своей руке, а затем бросил взгляд на расстеленную перед ним карту. Несмотря на охватывающий весь мир атлас Архангела Хастингса, карта, лежащая перед Клариком, была гораздо менее подробной, чем ему хотелось бы. В основном это был просто вопрос масштаба, в котором он действовал, но тот факт, что первоначальные карты архангелов устарели на восемьсот лет, и, в то же время, простые смертные были ответственны за их обновление, не помогал. На самом деле, он не помогал ни капельки.

Его собственная ограниченная горстка кавалерии, разведывательно-снайперских групп и приданное инженерное подразделение добавили немало картографических подробностей, но, к сожалению, в основном это были подробности о местах, где они уже побывали.

— Что ты думаешь об этом, Кинт? — тихо спросил Марис Хеймин.

— Думаю об этом? — переспросил Кларик, взглянув на своего коллегу-бригадира. Хеймин мгновение смотрел на него, а потом слегка улыбнулся.

— Не смотри на меня таким невинным взглядом, — сказал он. — Мы с тобой оба знаем, что ты потратил большую часть года, работая непосредственно с Его Величеством и сейджином Мерлином. Неужели ты действительно думал, что я не пойму, что маленькая записка Его Величества говорит тебе больше, чем просто слова, которые он на самом деле записал?

— Я понятия не имею, о чём ты говоришь. — Невинный тон Кларика прозвучал не очень убедительно. С другой стороны, он и не собирался этого делать.

— Конечно, нет. Так вот, я повторю мой предыдущий вопрос. Что ты об этом думаешь?

— Я думаю, — медленно сказал Кларик, чьё выражение лица было теперь гораздо более серьёзным, чем раньше, — что мы вот-вот попадём в бурю из дерьма.

— Это смешно. Потому что мне тоже пришло это в голову.

— Да. Ну, я почему-то сомневаюсь, что Император послал бы нам личное сообщение типа этого, если бы не был однозначно уверен, что его «предчувствие» верно.

— Ты же имеешь в виду предчувствие сейджина Мерлина, да? — тихо спросил Хеймин.

На этот раз Кларик посмотрел на него куда острее, и другой бригадир фыркнул.

— Забудь, что я это спросил. — Хеймин покачал головой. — Полагаю, это на самом деле не моё дело. Но, просто между нами говоря, ты, возможно, захочешь упомянуть Императору, что я не единственный, кто заметил, как много новых вещей начали происходить как раз в то время, когда сейджин появился в Черис.

— Да ну?

— Я не жалуюсь! — заверил его Хеймин. — На самом деле, я думаю, что было чертовски хорошо, что он появился. Я просто подумал, что ты, возможно, захочешь сообщить Его Величеству.

— Вопреки тому, во что ты можешь верить, Марис, — мягко сказал Кларик, — я действительно не трачу всё своё свободное время на общение с Императором. Или с сейджином Мерлином, если уж на то пошло.

— Конечно, нет, — вежливо согласился Хеймин. Затем он дёрнул головой в сторону депеши, всё ещё лежавшей в руке Кларика. — А тем временем?

— А мы тем временем подумаем, что будем делать, если нам случится столкнуться с какими-нибудь недружелюбными душами.

— Что меня полностью устраивает. И, честно говоря, я действительно хотел бы найти место лучше, чем это. — Хеймин махнул рукой в сторону перепутанных деревьев и густого подлеска, которые их окружали. — Я знаю, что это местность хорошо подходит для обороны, но с точки зрения стрелка, это отстой.

Кларик кисло усмехнулся, услышав ёмкое описание молодого бригадира. Которое, как он признался сам себе, весьма точно подытожило его собственное мнение.

В данный момент они стояли на поляне, которая от края до края была немногим больше того, что считалось королевским «трактом» между Дейросом и Менчиром. Честно говоря, он, вероятно, был вполне адекватен для того объёма движения, которое обычно проходило по нему, но этот объём не подразумевал армии. Рабочие отряды были заняты расширением проезжей части, срезая вторгающийся в пределы дороги древесный покров и подлесок и засыпая самые худшие колдобины и выбоины, но они были далеко позади бригад Кларика и Хеймина. По счастью, у двух бригадиров на двоих было едва ли четыре тысячи человек, так что менее чем чудесное состояние дороги не представляло для них такой большой проблемы, как для основных сил генерала Чермина. К несчастью, на двоих у них было всего четыре тысячи человек, так что если бы они наткнулись на значительное количество корисандийцев, они могли бы обнаружить у себя недостаток огневой мощи.

«А если нам придётся отступать под обстрелом, то тот факт, что у нас есть только одна главная дорога, не будет хорошим подспорьем», — подумал он.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Согласно этому, — он постучал пальцем по карте, — в нескольких часах марша по дороге есть большая деревня или маленький городок. Похоже, что к юго-западу от города так же есть приличных размеров монастырь или приорат. Я думаю, что если здесь действительно живут люди, они должны были расчистить сельскохозяйственные угодья, не думаешь?

— Скорее всего. — Хеймин посмотрел на карту сам. — Хотелось бы, чтобы у нас была более точная информации о рельефе, — продолжил он, водя пальцем по карте. — Выглядит так, словно тот берег этой реки, вероятно, выше. — Он поморщился. — Полагаю, это имеет смысл, поскольку мы идём по направлению гор. Если бы я командовал другой стороной, и если бы я искал оборонительную позицию, мне бы это понравилось.

— Согласен. Но если бы ты был командиром другой стороны и если бы ты полагал, что имеешь значительное численное преимущество, ты бы вообще искал оборонительную позицию?

— Предполагая, что всё, что у меня есть — это гладкоствольные ружья против винтовок, чёрт возьми, я бы хотел этого, — сказал Хеймин.

— Но согласно всем нашим разведывательным оценкам, — глаза Кларика на мгновение встретились с глазами Хеймина, и он слегка дёрнул депешей, которую всё ещё держал в руках, — этот Гарвей ничего не знает о наших винтовках.

— Правда. — Хеймин потёр свой подбородок. — Если эти оценки действительно точны, то ты, вероятно, прав. Гарвею следовало бы подумать о том, чтобы налететь на нас и разбить вдребезги.

— Именно. И вдобавок к этому, я уверен, что он предпочёл бы не дать нам закрепиться на дальнем берегу реки, особенно если ты прав — а я думаю, что ты прав — насчёт возвышенности там.

— Ты думаешь, он переправится через реку? Будет сражаться, когда она у него в тылу?

— Да, думаю. — Кларик резко кивнул. — Мы слишком мало знаем о мостах, или о том, есть ли там пригодные броды, чтобы реально оценить, насколько серьёзным препятствием они могут быть. И я почти гарантирую тебе, что у него гораздо больше информации о том, где мы находимся и с какими силами, чем у нас о нём. Во всяком случае, он чертовски уверен, что у него есть гораздо больше кавалерии, чтобы рассказать ему о нас, и я собираюсь предположить, что он достаточно умён, чтобы знать, что с этим делать.

— Меня это устраивает, — согласился Хеймин.

— Ну, в таком случае, он, вероятно, имеет довольно точное представление о том, сколько у нас людей. Если бы я был на его месте, я бы рассматривал это сквозь призму того, как разместить достаточно моих людей на этой стороне реки, чтобы съесть на завтрак подразделение нашего размера. Тем не менее, не думаю, что я разместил бы здесь больше своих людей, чем, как я предполагаю, мне понадобилось бы для этой работы. Таким образом, если окажется, что я ошибся и мне придётся отступить, я не буду укладываться в десять рядов, пытаясь перебраться через мосты. И у меня бы оставалась большая часть моих войск, доступных на дальнем берегу реки, чтобы удерживать возвышенность и прикрывать передовые силы, если им придётся отступить.

— Логично, — сказал Хеймин после краткого обдумывания сказанного.

— Ну, предполагая, что это небольшое упражнение в чтении мыслей имеет какую-то ценность, я думаю, также можно с уверенностью предположить, что он не хотел бы сделать нам подарок в виде местности, где можно обороняться лучше, чем у него, когда он атакует нас. Если бы я был на его месте, и если бы я чувствовал себя действительно умным, я бы решил сражаться где-нибудь здесь. — Палец Кларика прочертил неровный овал вокруг города и монастыря. — Ему нужна открытая местность, чтобы как можно быстрее сблизиться с нами, особенно если он подумывает о том, чтобы загнать нас в землю пиками или кавалерией. И ему нужно, чтобы мы как можно дальше ушли от этого жалкого леса, так чтобы когда мы сломаемся, мы бы оказались снова прижаты к деревьям, пытаясь прорваться к дороге.

Хеймин снова кивнул, и Кларик тонко улыбнулся.

— Единственное, что хорошо в этом жалком пятачке деревьев и шиповника, так это то, что через него идёт только одна дорога, так что, по крайней мере, заблудиться нелегко.

— В смысле?

— В смысле мы можем продолжить маршировать после наступления темноты, не теряя целые роты на боковых дорогах. Здесь нет никаких боковых «дорог». Самое большее, что здесь есть — это дорожки и тропинки, которые никто не перепутает с главной трассой.

— У нас есть ещё два-три часа светлого времени, — заметил Хеймин.

— Да, есть. — Кларик оглянулся через плечо на седеющего мужчину в форме сержант-майора. — Мак?

— Да, сэр? — ответил бригадный сержант-майор Макинти Драгонмастер.

— Найди мне связного. Затем точно выясни, где находится полковник Жанстин, чтобы мы знали, куда его послать.

Жоэл Жанстин был командиром первого батальона третьей бригады. Он также был хладнокровным и уравновешенным человеком, и именно за эти качества Кларик выбрал его возглавлять наступление.

— Есть, сэр! — Широкие плечи Драгонмастера распрямились, когда он изобразил усечённый вариант стойки смирно. Затем он с целеустремлённым видом отвернулся от двух бригадиров.

— Я собираюсь послать Жанстина вперёд, — продолжил Кларик, поворачиваясь обратно к Хеймину. — Если он поднажмёт, то ещё до заката сможет добраться до более открытой местности возле города, и если мы правильно понимаем намерения Гарвея, он будет терпелив. Он не бросится на Жанстина, как только Первый Батальон покажется из леса, потому что захочет, чтобы в его ловушке оказалось большинство из нас. Он может выставить несколько пикетов, чтобы вступить с нами в перестрелку, убедить нас остановиться на ночь или, по крайней мере, продвигаться медленнее, но он может и не сделать этого. Скорее всего, он согласится выставить несколько разведчиков далеко впереди своих позиций, просто чтобы предупредить его, если мы продолжим наступление. Потом он подождёт, пока мы крепко засунем головы в петлю, прежде чем он затянет её потуже.

— Очень хитро с его стороны, — сухо заметил Хеймин.

— Я бы скорее предположил, что он более хитёр, чем есть на самом деле, чем допустил бы ошибку, предположив, что он менее хитёр, чем оказывается.

— О, я не жалуюсь, — заверил его Хеймин.

— Хорошо. Всё, что я хочу, чтобы Жанстин сделал — это как можно быстрее переместился на край более открытой местности, которая, как мы думаем, находится там. Но потом я хочу, чтобы он продвинулся ещё немного вперёд и начал устраиваться на ночь. Но как только стемнеет, он снова приведёт своих людей в движение и…

— Так значит, они немного успокоились, не так ли? — пробормотал сам себе Корин Гарвей.

Солнце село полтора часа назад, и насекомые жужжали и порхали вокруг фонарей, освещавших его командный пункт на веранде. Мышцы его бёдер немного побаливали от времени, которое он, Разделённый Ветер и Дойл провели в седле, но личная рекогносцировка того стоила. Теперь он твёрдо помнил местность вокруг Приората Хэрил и городка Переправа Хэрила. Он поймал себя на том, что гадает, кто же такой был этот «Хэрил», который так щедро разбросал своё имя по всему здешнему краю, но это праздное любопытство занимало четвёртое или пятое место в его списке «Вещей, о которых стоит Задуматься».

Сейчас он сидел в удобном, мягком плетёном кресле, грызя жареную куриную грудку и стараясь не оставлять жирных отпечатков пальцев на карте, постепенно просматривая последние донесения от конных пикетов Разделённого Ветра.

«Алик может гордиться собой», — подумал Гарвей. — «Может быть, он и не самая яркая звезда на небе, но Лангхорн знает, что он усердно работает с той смекалкой, что даровал ему Господь».

Он добрался до последнего сообщения, прочитал его так же внимательно, как и первое, затем передал свою тарелку одному из своих людей и задумчиво нахмурился.

«Я был бы счастлив, если бы они продвинулись дальше», — признался он себе. — «Если кавалерийские донесения точны, то это не более трети, может быть даже четверти, их общей численности. А учитывая дерьмовый характер местности, по которой они продвигались, мы можем значительно недооценивать их силу».

Его хмурость усилилась, когда он признал такую возможность. С другой стороны, если бы черисийцы были представлены в ещё большем количестве, то они были бы, даже более чем он надеялся, зажаты на участке тракта, ведущего через запутанную дикую глушь, которая находилась перед выбранным им полем битвы.

«Должен ли я двигаться дальше вперёд?»

Он закрыл глаза, анализируя территорию, которую объехал. Во многих отношениях, это было заманчиво. На самом деле, если бы его целью было просто остановить черисийцев, именно так бы он и сделал. Но он не хотел останавливать их; он хотел разбить их, и для этого ему нужно было, чтобы они были на открытом месте, где он мог бы до них добраться.

«Кроме того, как я говорил Чарльзу раньше, если я попытаюсь передвигать отряды в темноте, они только заблудятся. Или, что ещё хуже, кто-нибудь наткнётся на врага и даст ему понять, что мы здесь. Конечно, если они не идиоты, они должны понимать, что мы где-то здесь. Однако это не делает хорошей идеей подтверждение наших позиций для них».

Он ещё несколько секунд размышлял над картой в своём мозгу, потом снова открыл глаза и поманил к себе писца.

— Да, сэр?

— Сообщение для графа Разделённого Ветра.

— Да, сэр.

Писец приготовил свой блокнот, и Гарвей откинулся на спинку стула.

— Милорд граф, — начал он. — Судя по последним донесениям ваших разведчиков, противник, по-видимому, планирует оставаться там, где сейчас находится, до утра, прежде чем возобновить наступление. Я предполагаю, что завтра он продолжит движение к Переправе Хэрила с намерением захватить тамошний мост. Возможно, он также намеревается направить небольшую колонну к Приорату, чтобы захватить деревянный мост, предполагая, что он знает — или узнает — о его существовании.

— В любом случае, я полагаю, мы можем предположить, что он продолжит наступление по тракту на рассвете или вскоре после него. Судя по его текущей позиции, ему потребуется продвинуться примерно на шесть миль, прежде чем он встретится с нашими передовыми позициями. Если наша оценка общей численности его войск верна, то это наступление займёт достаточно много времени, чтобы все его силы смогли преодолеть подлесок позади него и выйти на более открытую местность между лесом и городом.

— Если это окажется именно так, я намерен отрезать и уничтожить все его силы. С этой целью вам приказывается подготовить кавалерийские силы, достаточные для наступления в его тыл и перерезать тракт позади него после того, как он пройдёт лес. Однако я не желаю, чтобы вы вступали в бой с его пехотой, если только он не попытается прорваться мимо вас, чтобы спастись от моих собственных войск.

— Принимая во внимание важность удержания его в неведении о наших собственных позициях, намерениях и силе, я не хочу, чтобы вы выдвигались до рассвета. Вы должны держать тракт под наблюдением, если это вообще возможно, и выступить ему в тыл только после того, как он полностью выйдет из леса, если только я не прикажу иначе. С этой целью, я хотел бы, чтобы силы, которые вы сочтёте достаточными для целей настоящей инструкции, были готовы к выдвижению за час до рассвета, но оставались на своих позициях до тех пор, пока не будут выполнены условия, предусмотренные в вышеупомянутых пунктах.

Он помолчал, раздумывая, стоит ли добавить что-нибудь ещё, потом мысленно пожал плечами.

— Прочти это ещё раз, — приказал он и внимательно выслушал клерка. Затем он кивнул. — Отлично. Перепиши начисто мне на подпись. Я хочу, чтобы сообщение доставили в течение часа, если это вообще возможно. И мне нужно подтверждение из штаба графа о том, что они его получили.

— Мы видели несколько кавалерийских отрядов, которые бродили где-то поблизости, сэр, — сказал сержант полковнику Жоэлю Жанстину. Он говорил тихо, как будто боялся, что враг может подслушать его, что делало его лочейрский диалект ещё более трудным для слуха Жанстина, родившегося в Теллесберге. Эта предосторожность, вероятно, тоже была излишней, но, в данных обстоятельствах, Жанстин не собиралась её критиковать.

— Думаешь, они знают, что ты их видел? — спросил он.

— Трудно сказать, сэр, честно говоря, — признался сержант. — Мы маскировались, как только могли, как вы и приказали. И я не взял с собой никого из городских парней, прошу прощения. Мы почти не шумели, а человека на лошади легче увидеть, чем пешего, но вполне возможно, что они нас заметили. И если бы они были умны и выставили кого-нибудь пешего перед собой, чтобы мы увидели конных и не заметили других, я не могу поклясться, что мы бы их заметили, и это факт, полковник.

— Понимаю, сержант. — Жанстин кивнул. Как бы простовато ни звучал голос унтер-офицера, с мозгами у него был полный порядок, и Жанстин сделал себе мысленную пометку, что должен отметить его в своём отчёте. Взрывно расширяющаяся Черисийская Морская Пехота отчаянно нуждалась в компетентных офицерах, и сержант вполне мог стать одним из них. С другой стороны, как хорошо знал любой достойный офицер, она так же сильно нуждалась в опытных, способных и умных сержантах. А «разведывательно-снайперские» подразделения, организованные бригадиром Клариком, нуждались в них больше, чем большинство других.

— Вы хорошо поработали, сержант Уистан, — сказал он. — Очень хорошо. Спасибо.

— Да, сэр. Спасибо, сэр.

Жанстин не мог ясно разглядеть в темноте Уистана, но мог явно ощутить довольную улыбку сержанта, услышавшего слова заслуженной похвалы. Полковник тоже слегка улыбнулся, потом нахмурился, обдумывая доклад Уистана.

Он хорошо сочеталось со всеми другими сообщениями, которые он до сих пор получал. Корисандийцы рассредоточили кавалерийские пикеты по дуге, которая протянулась на расстоянии примерно от трёх тысяч до трёхсот-пятисот ярдов от того места, где тракт выходил из леса, вогнутой стороной к батальону Жанстина. Это давало ему некоторое пространство для манёвра, но недостаточное, чтобы выполнить приказ.

Ещё несколько минут он обмозговывал этот вопрос, потом пожал плечами. Он мог бы послать гонца обратно к бригадиру с донесением, в котором кратко изложил бы ситуацию и попросил бы новых инструкций. Но традиция Морской Пехоты всегда заключалась в том, что, как только намерения старшего офицера были поняты, младший офицер должен был проявить определённую степень инициативы в осуществлении этих намерений. Он знал, чего хочет бригадир Кларик; нужно было просто позаботиться о том, чтобы это произошло.

«И для этого есть способ», — подумал он, а его задумчивый хмурый взгляд превратился в холодную, тонкую улыбку. — «Боюсь, сержанту Уистану сегодня не удастся как следует отдохнуть».

— Что это было?

— Что было что? — раздражённо переспросил капрал, командовавший кавалерийским пикетом из трёх человек.

— Я что-то слышал, — сказал рядовой, заговоривший первым.

— Вроде чего?

Капрал, как отметил рядовой, ничуть не стал менее раздражительным.

— Я не знаю, что именно, — немного оправдываясь, сказал солдат. — Звук. Может быть, сломалась ветка.

Капрал закатил глаза. Учитывая сильный ветер, вздыхающий в высокой пшенице вокруг них, шанс, что кто-то действительно мог что-то услышать, был по меньшей мере мизерным. Он хотел уже спустить собак на несчастного рядового, но остановился. Этот человек, может быть, и идиот, но лучше идиот, сообщивший о воображаемом звуке, который, как ему казалось, он слышал, чем идиот, который не сообщит о том, что он действительно слышал, из страха быть обруганным.

— Послушай, — начал он так терпеливо, как только мог, — сейчас темно, мы все устали, и мы знаем, что эти ублюдки где-то там, — он махнул рукой в сторону юга, — и мы все напрягаем слух изо всех сил. Но здесь достаточно ветра, чтобы заставить человека думать, что он слышит всё, что угодно. Так что…

Терпеливый капрал так и не закончил свою последнюю фразу. Рука, которая обвилась вокруг него сзади, обхватила его подбородок и дёрнула голову назад на нож, лежавший в другой руке.

Кровь командира пикета фонтаном хлынула из его перерезанного горла, забрызгав ближайшего из двух солдат. Эта несчастная душа отскочила назад, открыв рот, чтобы что-то крикнуть, но инстинктивный отскок от умирающего капрала привёл его прямо в объятия второго черисийского морпеха, и второй боевой нож с бульканьем вошёл в цель.

Бдительный солдат, которому показалось, что он что-то услышал, оказался сообразительным парнем. Он не стал терять время, пытаясь добраться до своей лошади, а просто повернулся и бросился в темноту. Это увело его прямо от двух морских пехотинцев, которым было поручено страховать у лошадей. К несчастью для него, он оказался прямо на пути сержанта Эдварда Уистана. Всё-таки, ему повезло больше его товарищей, хотя его можно было простить за то, что он не понял этого прямо в тот момент, когда приклад винтовки Уистана врезался ему в живот. Кавалерист согнулся пополам с мучительным хриплым вздохом, и сержант приложил его ещё раз — на этот раз умелым ударом по шее, который не раздробил ни одного позвонка.

— Хорошая работа, — тихо сказал Уистан остальным членам своего отделения, когда они появились из темноты вокруг него и единственного, потерявшего сознание выжившего из кавалерийского пикета.

В отличие от большинства солдат Третьей Бригады бригадира Кларика, Уистан и его люди были одеты в цельное обмундирование пёстрого зелёно-коричневого цвета, а не в традиционные светло-голубые бриджи и тёмно-синие куртки Королевских Черисийских Морских Пехотинцев. Их ружья также были короче стандартного оружия, с коричневыми стволами, а поля традиционных широкополых чёрных шляп были резко закатаны с правой стороны.

Их характерное облачение выдавало в них разведчиков-снайперов. Никто из них не знал, что вдохновением для их организации послужило случайное замечание, обронённое сейджином Мерлином в разговоре с бригадиром Клариком, когда тот был всего лишь майором. Им было известно лишь то, что они были специально отобраны и обучены как небольшие элитные группы, которые будут прикреплены к стандартным соединениям Морской Пехоты. Эти группы предназначались для выполнения именно таких задач, как та, которую они только что выполнили, и их функция после вступления в бой состояла в том, чтобы служить прикрытием вольтижёров[21] на начальном этапе и специально выцеливать любого офицера, которого они могли идентифицировать на стороне противника. Довольно многие из них наслаждались перед этим карьерой охотников или, в некоторых случаях, браконьеров, и у них развилась особая чванливость, которая гарантированно… раздражала любого другого морского пехотинца, чей путь они случайно пересекали в таверне или борделе. Многие из них, как следствие, свели близкое знакомство с береговым патрулём.

Конечно, это был первый раз, когда их действительно использовались в полевых условиях. Сержант Уистан прекрасно понимал, что он, его люди и вся концепция разведчика-снайпера проходит проверку. Хотя ему, возможно, и в голову не пришло бы описать это именно в таких терминах, он твёрдо решил, что они собираются проявить себя, и до сих пор ему не за что было кого-то грызть.

До сих пор.

— Жак, возвращайся и скажи лейтенанту, где мы. Скажи ему, что последний пикет в списке устранён. Остальные будут ждать здесь.

— Так точно, сержант.

Указанный морпех кивнул, а затем размашистым шагом скрылся в темноте. — Остальным занять позиции, — продолжил Уистан, и оставшиеся рассредоточились, образовав свободный периметр вокруг позиции бывшего пикета.

Уистан критически оглядел их, удовлетворённо хмыкнул и присел на корточки, чтобы проверить состояние выжившего корисандийца.

.X. Переправа Хэрила, Баронство Дейрвин, Лига Корисанда

Сэр Корин Гарвей заставил себя выглядеть терпеливым, ожидая, когда ранний рассветный свет вернётся в мир. Он чувствовал запах дождя, но он не казался таким уж неизбежным, и его приближение говорило о том, что день, по крайней мере, будет немного прохладнее, чем вчера. Это было бы неплохо, хотя, если всё пойдёт так, как он планировал, сегодня будет достаточно жарко, чтобы удовлетворить кого угодно.

«Вот оно», — подумал он, глядя, как первые проблески лососёвого и золотого цвета ползут по восточному горизонту. — «Теперь уже недолго осталось».

Он покинул свою штаб-квартиру в доме плантатора и поскакал вперёд, чтобы лично следить за происходящим, но он не вышел за пределы самого города. Как ни заманчиво это было, он знал, что ему нечего делать со своими самыми передовыми боевыми порядками. Ничто из того, что они могли бы получить от его присутствия с точки зрения улучшения морального духа или твёрдости, не стоило возможности того, что он мог быть выведен из строя… или гораздо большей вероятности того, что он окажется увязшим в какой-то чисто локальной проблеме, в то время как он должен был бы контролировать ход всего сражения.

После тщательного размышления он выбрал колокольню самой большой церкви Переправы Хэрила в качестве своего передового командного пункта. Отсюда открывался наилучший вид на огромную площадь, она обеспечивала хорошую высоту для мачты семафора, которую его инженеры соорудили за ночь, и это был достаточно заметный ориентир (особенно теперь, когда мачта была закреплена), чтобы курьеры, пытающиеся найти его с сообщениями от подчинённых ему командиров, не нашли свою задачу трудной. В данный момент он зевал, держа обеими руками чашку горячего шоколада, а небо постепенно светлело, и из темноты стали проступать отдельные детали.

Он был рад, что вчера принял решение вывести войска на позиции. Либо разведчики Разделённого Ветра неверно доложили о положении черисийской колонны днём ранее, либо черисийцы значительно ускорили темп вчера после полудня. Он был склонен полагать, что это, вероятно, было сочетанием и того и другого. Точно оценить положение противника в такой густо заросшей местности было трудно и в лучшие времена, и он хотел бы приписать неожиданное и раннее прибытие черисийцев исключительно естественной ошибке со стороны кавалерии. Но он не думал, что всё так просто, и задавался вопросом, не могли ли черисийцы каким-то образом пронюхать о его собственном присутствии у Переправы Хэрила. Он не понимал, как они могли подвести своих разведчиков так близко, чтобы их не заметили, но всегда было возможно, что кто-то из местных жителей предоставил другой стороне информацию невольно или в обмен на плату.

Он сделал глоток шоколада, наслаждаясь богатым вкусом, и свежая энергия, казалось, потекла по его венам. Теперь уже недолго осталось… Там. Это были штандарты его самых дальних передовых батальонов. У него всё ещё было не так много мушкетов, кремневых или фитильных, как хотелось бы. Хуже того, согласно отчётам его собственных кавалерийских разведчиков, каждый из черисийцев, которых они видели до сих пор, по-видимому, был вооружён кремневым мушкетом, тогда как треть его собственных людей всё ещё была вооружена пиками. К счастью, у него было намного больше людей, чем у черисийцев, и хотя он мог быть пропорционально слабее в огневой мощи, разница в общей численности людей означала, что на самом деле, в абсолютном исчислении, они сильнее. И каково бы ни было относительное количество огнестрельного оружия, эти пики будут неприятной вещью, если пехотным соединениям всё-таки удастся сойтись вплотную.

Свет всё ещё был слишком слабым, чтобы он мог воспользоваться подзорной трубой, но он прищурился, вглядываясь на восток, туда, где тени густого леса продолжали скрывать единственный черисийский батальон, который расположился лагерем от них как раз по эту сторону. Они должны быть пример…

Глаза Гарвея распахнулись от неожиданного изумления. Несомненно, это была всего лишь игра света!

Он отставил в сторону чашку с шоколадом и подошёл ближе к открытой стороне колокольни. Он ощущал прохладный ветерок, просыпающийся щебет птиц и нежное пересвистывание виверн, а также влажный от росы колокол размером с человека, висевший прямо за его спиной, как будто наблюдающий за ним. А ещё он помнил о горстке штабных офицеров и адъютантов, находящихся на колокольне вместе с ним. Именно по этой причине он заставил своё лицо оставаться спокойным, держа руки неподвижными, когда они лежали на перилах ограждения высотой ему по пояс. Свет продолжал усиливаться, и его глаза стали слезиться от напряжения.

— Сэр! — внезапно выпалил один из его помощников. — Я думаю…

— Я вижу это, лейтенант, — сказал Гарвей, довольный — и более чем немного удивлённый — тем, как спокойно он смог это сказать.

Накануне вечером единственный батальон черисийской пехоты разбил бивак по небольшой дуге, широкая сторона которой была отцентрирована по тракте, выходящем из заросшей дикой местности. Каким-то образом этот батальон продвинулся вперёд, по крайней мере, на целую милю, а его кавалерийские пикеты ничего не заметили. Хуже того, этот батальон был существенно усилен. Его разведчики оценили черисийскую колонну максимум в пять или шесть тысяч человек. Если предположить, что даже большее число было точным, это выглядело так, словно, по крайней мере, две трети всех сил противника каким-то волшебным образом сумело появиться перед его собственными людьми.

Его челюсти сжались, когда он попытался оценить границы их фронта и их силы. В тесном строю, каждый пехотинец занимал ширину фронта примерно в один ярд. В открытом строю, занимаемая ширина удваивалась. Таким образом, батальон из четырёхсот человек в тесном строю, с тремя ротами в двухрядном построении и четвёртой ротой в резерве, прикрывал фронт примерно в сто пятьдесят ярдов. При трёхрядном построении их фронт сокращался всего до ста ярдов. Судя по донесениям разведчиков, черисийские батальоны были больше его собственных, вероятно, около пятисот человек вместо четырёхсот. Если предполагать, что каждый из них оставил одну роту в качестве резерва, то это означало, что каждый из их батальонов должен будет занять около двухсот ярдов в тесном строю, сжимая фронт до ста тридцати ярдов, если они пойдут в три ряда. Что кажется…

Стало значительно светлее, чем до этого, и он поднёс к глазам свою подзорную трубу, а затем нахмурился. На таком расстоянии, даже с подзорной трубой, детали были всё ещё трудно различимы, но одно было совершенно очевидно: они точно были не в тесном строю. Вместо этого они были в необычном, почти шахматном построении.

«Что, чёрт возьми, они задумали»? — забеспокоился он. — «Если дело дойдёт до рукопашной, мы пройдём сквозь них, как дерьмо сквозь виверну, даже без единой пики! Так зачем…?»

И тут он понял. Это построение вообще не предназначалось для рукопашного боя. Его собственные кремневые мушкеты стреляли гораздо быстрее, чем мушкеты со старым фитильным замком. Он уже думал до этого, что черисийцы должны уметь стрелять, по крайней мере, так же быстро, как его собственные кремневые мушкеты, и этот строй, очевидно, был построен так для того, чтобы в любой момент могло выстрелить как можно больше мушкетов. Это был строй вовсе не для тесной рукопашной свалки, а специально разработанный с учётом скорострельности нового оружия.

«А наш — нет», — подумал он мрачно. — «И это будет… болезненно».

То, что черисийцам удалось вывести ещё столько мушкетёров из тесного леса позади них, тоже вызывало тревогу, хотя теперь, когда удивление начало спадать, это открытие беспокоило его меньше. В конце концов, цель состояла в том, чтобы выманить врага вперёд. Тот факт, что черисийцы оказали ему такую услугу, едва ли должен был вызывать беспокойство.

«За исключением того, что они сделали это на своих собственных условиях, а не на моих. И если не считать того, что Алик специально выставил там кавалерийские пикеты, чтобы предупредить нас, если они попытаются сделать что-то подобное. Мало того, фронт этих ублюдков находится в той стороне, где были выставлены эти самые пикеты. Таким образом, они не просто не дали солдатам Алика заметить их; каким-то образом они уничтожили каждый отдельный пикет без единого выстрела, и ни один человек не ушёл, чтобы предупредить нас. Вот это уже… беспокойно».

— Как им это удалось, сэр? — пробормотал тот же адъютант позади него, и Гарвей пожал плечами.

— Не имею даже смутного представления, лейтенант, — признался он. — И только между нами, тот факт, что они справились с этим, а мы не уловили даже запаха того, что они задумали, меня беспокоит. С другой стороны, всё, чего они действительно добились — это засунуть свои головы поглубже в нашу петлю. И кроме этого, они находятся в доброй тысяче или полутора тысячах ярдов по эту сторону леса. Если кавалерия графа Разделённого Ветра сумеет пробраться в эту брешь, и отрезать им путь к отступлению…

Лейтенант кивнул, его глаза были полны решимости, и Гарвей обнаружил, что ответ юнца в действительности заставил его почувствовать себя немного лучше. Если лейтенант считал, что в его словах есть смысл, то, скорее всего, так оно и было. Более того, другие люди могли бы думать о том же самом, вместо того чтобы беспокоиться о том, как, чёрт возьми, черисийцам удалось волшебным образом переместить так много людей так далеко вперёд, чтобы никто не заметил.

Эта мысль всё ещё бродила в глубине его сознания, когда он услышал слабый, отдалённый звук горнов.

Это были не его горны, и пока он смотрел, черисийский строй дрогнул, а затем пришёл в движение.

— Вот уж неприятное зрелище, не правда ли? — пробормотал себе под нос бригадный генерал Кинт Кларик.

Он и его штаб присоединились к штабной группе полковника Жанстина. Каждая из двух черисийских бригад имела в строю по три батальона, четвёртый батальон находился в резерве, и первый батальон Жанстина образовал центр фронта Третьей Бригады на левом фланге черисийцев.

В данный момент, Кларик замер на небольшом холме, всматриваясь через свою подзорную трубу поверх голов наступавших стрелков в ожидающий их строй корисандийцев.

Корисандийский строй был гораздо плотнее, чем его собственный — больше рядов, ощетинившихся острыми пиками. Этот сплочённый строй и большая глубина должны были обеспечить им гораздо большую ударную мощь, если дело дойдёт до рукопашной, но это возможное преимущество было получено за счёт уменьшения максимальной огневой мощи каждого корисандийского батальона. Или, скорее, уменьшения её по сравнению с черисийскими батальонами. Похоже, в конце концов, Кларику предстояло выяснить, окажутся ли точными его теории о превосходстве огневой мощи над ударной.

«Что-то в этом есть подходящее», — размышлял он, уверенно помахивая подзорной трубой и оглядывая передний край вражеской позиции. — «Это только справедливо, что парень, который думал, что он был настолько умён, когда он всё это разработал, должен был проверить свои собственные концепции под огнём, так сказать. Странно. Почему-то я не очень-то радуюсь этой возможности».

— Я думаю, тут около восьми или девяти тысяч человек, сэр, — тихо произнёс голос у его локтя, и, повернув голову, он выгнул бровь в сторону майора Брайана Лафтина, своего старшего офицера штаба. — Я имею в виду, в их основном строю, — добавил Лафтин.

— О да. В их основном построении, — сухо сказала Кларик.

— Ну да, сэр. — Лафтин мгновение выглядел несколько неуверенно, но затем увидел отблеск юмора в глазах своего бригадира.

— Почему-то, — сказал Кларик, — до этого момента шансы казались не такими уж плохими. — Он криво усмехнулся. — Я только что обнаружил, что созерцание всех этих парней, стоящих там, как бы выводит понятие «численное превосходство» из чисто мыслительной категории.

— Так оно и есть, сэр, — согласился Лафтин. — И посмотрите туда, в центр их строя.

Кларик посмотрел в указанном направлении, и его губы слегка сжались.

Местность между дикой пустошью, по которой они прошли маршем, и рекой, милях в шести-семи дальше на запад, состояла в основном из полей хлопкового шёлка, пахотных земель и пастбищ, с поясами садов ближе к городу, расположенными вокруг каменного моста. Там также были разбросаны участки леса, хотя ни один из них не казался таким забитым проволочной лозой, как дикая местность, через которую они пробирались, чтобы добраться сюда. По крайней мере, некоторые пастбища были разделены тщательно подстриженными изгородями из проволочной лозы, а кое-где было несколько каменных оград. К счастью, ограды, очевидно, предназначались скорее для обозначения собственности, чем для серьёзных препятствий, и лишь немногие из них поднимались намного выше середины бедра.

В общем, местность была настолько близка к идеальной, насколько только можно. Она довольно круто поднимался вверх к подножию Гор Тёмных Холмов. На самом деле, он подумал, что склоны на дальнем берегу реки были больше похожи на низкие утёсы, и он не сомневался, что они плотно заставлены дополнительными войсками, которые корисандийский командир отказался втиснуть на своё относительно ограниченное поле боя. Река была слишком широка, чтобы гладкоствольные мушкеты на вершине этих утёсов доминировали над более низким, более плоским восточным берегом, хотя для полевой артиллерии, даже для пушек типа карронад, разработанной корисандийцами, это было бы совсем другое дело. Кроме того, земля перед ним была почти идеально приспособлена для его собственных тактических нужд, в то время как более плотные корисандийские формирования должны были найти относительно небольшие препятствия на местности намного более затруднительными, чем его собственные люди.

К несчастью, корисандийцы искали точно такие же открытые огневые зоны для своей артиллерии по той же причине, почему она идеально подходила для его стрелков, и они разместили не менее тридцати или сорока полевых орудий в центре своего фронта. Именно это и заметил Лафтин, и Кларик ещё сильнее сжал губы, размышляя о том, что эти пушки сделают с его собственными батальонами, если им представится такая возможность.

— Нам просто нужно убедиться, что у них нет шансов, правда, Кинт?

— Сигнализируйте майору Бриндину, — сказал он. — Я хочу, чтобы наши полевые орудия и лейтенант Хафим разместились в центре. Скажите ему, чтобы он не приближался со своими пушками к их орудиям ближе, чем на пятьсот ярдов.

— Да, сэр.

Лафтин деловито записал в блокноте, а затем прочитал короткое сообщение. Кларик выслушал его, удовлетворённо кивнул, и молодой майор трусцой побежал к гелиографу, который расположился на вершине их холма. Сигнальщик, сидевший за прибором, прочитал записку майора, навёл прицел на конных офицеров, сгрудившихся вокруг двенадцатифунтовых полевых орудий и их тягловых драконов, и потянулся к рычагу на боку гелиографа. Мгновение спустя, шторки начали лязгать, когда он высветил инструкции в закодированных вспышках отражённого солнечного света.

Лафтин подождал, пока не будет получено подтверждение от майора Бриндина. К этому моменту, положение Бриндина ещё было не достаточно освещено, чтобы он мог использовать свой собственный гелиограф, но его сигнальная группа показала единственный зелёный флаг, который указывал, что сообщение было получено и понято. Это было не так хорошо, как повторение текста сообщения, чтобы убедиться, что оно не искажено, но если бы Бриндин сомневался в том, что он должен был сделать, его связисты выставили бы красный флаг, который означал, что сообщение нужно повторить.

— Сообщение подтверждено, сэр, — доложил Лафтин, возвращаясь к Кларику.

— Спасибо Брайан. Я тоже видел флаг.

Лафтин кивнул, а затем он и его бригадир встали бок о бок, наблюдая, как четыре тысячи черисийцев неуклонно маршируют навстречу более чем десяти тысячам корисандийцев.

— Сэр, они идут прямо на нас!

Голос молодого лейтенанта — «ему не может быть больше девятнадцати», — подумал Гарвей, — звучал обиженно, почти возмущённо. И он тоже был озадачен. Что, как решил Гарвей, можно было сказать и о командире лейтенанта.

«Они не могли знать, какое количество наших людей ждёт их», — твёрдо сказал он себе. — «По крайней мере, когда они вчера вечером выдвинулись на свои нынешние позиции. С другой стороны, если только они не слепые, сейчас они могут с уверенностью сказать, чёрт возьми, что нас здесь точно больше чем их. Так почему же они наступают на нас»?

Корин Гарвей многое бы отдал, чтобы быть уверенным, что ответ на этот вопрос — черисийское высокомерие или глупость. К сожалению, он сомневался, что это было что-то из этого.

«И всё же, если они не ожидали увидеть нас в таком количестве, это могло бы объяснить, почему они продвинулись вперёд так далеко. И, вполне возможно, что, поставив себя в положение, когда их единственный путь отступления лежит обратно по единственной узкой полоске дороги, они считают, что их лучший шанс — это ударить по нам и надеяться, что мы сломаемся, а не увидеть, как они отправятся прямиком в ад, пытаясь улизнуть через эту жалкую крысиную дыру в виде дороги».

Цепочка его мыслей оборвалась, когда зазвучали новые горны. На этот раз, они были корисандийскими, и он увидел, как его собственная пехота, как и планировалось, начала выкатываться вперёд.

Он задумчиво почесал кончик носа, стараясь сохранить невозмутимое выражение лица, в то время как на мгновение его охватило внезапное малодушное искушение отозвать свои войска.

«Не будь идиотом», — строго сказал он сам себе. — «Ты почти запаниковал, принимая решение отступить ещё до того, как прозвучал хоть один выстрел! Ты должен был атаковать их, а не ждать, пока они атакуют тебя! Кроме того, если ты не можешь победить их с таким большим перевесом шансов в твою пользу, какой смысл вообще пытаться»?

Бригадный генерал Кларик кивнул с чем-то очень похожим на удовлетворение, когда чизхольмцы двинулись вперёд. Их мощная артиллерийская батарея осталась на месте, что и неудивительно. Они поставили свои пушки почти в идеальную позицию, вдоль гребня длинного, резко поднимающегося склона. Артиллеристы имели максимально открытый сектор обстрела, хорошо подходящий, чтобы стрелять поверх голов их собственной наступающей пехоты. Конечно, и в этом были свои минусы. Например, стрелять шрапнелью или картечью над головами своих собственных войск было не очень хорошей идеей. Картечины быстро разлетались — как по вертикали, так и по горизонтали — а это означало, что при этом, как правило, погибало довольно много своих людей, если вы всё-таки пытались сделать что-то подобное, и пехоте, по какой-то странной причине, это не очень-то нравилось.

«Это, вероятно, объясняет, почему никто не идёт прямо перед их пушками», — сухо сказал себе Кларик. — «Я сомневаюсь, была ли у них достаточно долго приличная артиллерия, чтобы узнать, что такое настильный огонь?»

Эксперименты, проведённые им и бароном Подводной Горы, быстро показали, что полевая артиллерия, стреляющая твёрдотельными снарядами, наиболее эффективна, когда земля достаточно твёрдая, чтобы произвести рикошет, и артиллеристы научились рассчитывать попадание своего выстрела, чтобы отрикошетить им сквозь вражеский строй. Картечь и шрапнель могли бы воспользоваться преимуществом этого же эффекта, хотя они не могли и надеяться сравниться с эффективной дальностью ядра.

«В данном случае почва была почти наверняка слишком мягкой для хорошей настильной стрельбы», — размышлял он. И всё же ему хотелось бы знать, пришли ли чизхольмцы к тем же выводам. Рано или поздно, пока они будут драться друг с другом, земля станет достаточно твёрдой, и было бы не плохо, чтобы готовность корисандийцев стрелять в его людей не стала сюрпризом.

«Давайте посмотрим», — подумал он. — «Я вижу перед собой множество пехотинцев. Чего я не вижу, так это их кавалерии. И хотел бы я знать…»

Он задумчиво посмотрел на север, ещё раз желая, чтобы у него был свой собственный приличный конный отряд. Если этот Гарвей был так хорош, как предполагалось — а тот факт, что он добыл столько боевой мощи там, что должно было казаться идеальной позицией на основе всего, что он знал об оружии морских пехотинцев, определённо указывал на то, что он таким и был — тогда эта кавалерия должна была быть где-то здесь. И наиболее вероятным местом для неё было место, где она должна была бы быть способной отрезать Кларику путь к отступлению обратно в эту проклятую глухомань.

— Нам нужно послать ещё одно сообщение, Брайан, — сказал он.

— Ну, мне это не нравится, — пробормотал сэр Чарльз Дойл.

Черисийская артиллерия, несмотря на то, что у неё была всего лишь дюжина орудий, внезапно повернула через поле развивающегося боя прямо по направлению к его собственным тридцати пяти пушкам. Это указывало либо на крайнюю глупость (что, учитывая то, что Черис недавно сделала с флотами нескольких своих противников, казалось маловероятным), либо на то, что артиллеристы на другой стороне знали что-то, чего не знал он. Что казалось более вероятным.

«Может быть, они просто рассчитывают на большую дальность выстрела», — подумал он. — «Мы не знаем, насколько она больше, но если они останутся на расстоянии более пятисот или шестисот ярдов, мы не сможем эффективно дотянуться до них даже с помощью ядер. Не тогда, когда земля такая мягкая. И я готов поспорить, что дальность стрельбы у них приближается к тысяче или даже тысяче четырёмстам ярдам. Это будет неприятно».

Тем не менее, в конечном счёте, единственной функцией артиллерии с обеих сторон была поддержка пехоты. А пехотные батальоны обеих сторон продолжали маршировать прямо навстречу друг другу. В конце концов, это должно было привести черисийцев в зону досягаемости Дойла, что бы ни замышляла их собственная артиллерия. И если он и пехота сэра Корина смогут выбить достаточное количество их пехотинцев, то их орудий будет недостаточно, чтобы остановить эту волну катастрофы.

— Спокойно. Спокойно, ребята, — пробормотал сержант Уистан, несмотря на то, что все, кроме двух человек из его взвода, были слишком далеко, чтобы его слышать. Если бы он вообще подумал об этом, то признался бы, что на самом деле это была скорее мольба к какому-нибудь из архангелов, кто мог бы её услышать, чем увещевание к его морским пехотинцам.

Остальная часть третьей бригады неуклонно продвигалась за ним сквозь то, что казалось ему глубоко неестественным спокойствием. Горны начали петь, но всё это казалось далёким и несущественным. Он по-прежнему слышал далёкие крики птиц, жужжание и стрёкот насекомых, гудящих в высокой, почти созревшей пшенице, в которой лежали, прячась, он и его люди.

Он осторожно поднял голову, приподняв над пшеницей лишь макушку шляпы. На данный момент эта шляпа выглядела гораздо менее воинственной, чем на плацу, что нисколько не беспокоило Эдварда Уистана. Подавляющее большинство разведчиков-снайперов были сельскими парнями, как и сам Уистан. Большинство из них занимались охотой — некоторые, как например, старший капрал собственного взвода Уистана, на самом деле, вероятно, зарабатывали на жизнь браконьерством — и они понимали, как работает маскировка. Горстке городских мальчиков, прошедших строгую программу подготовки разведчиков-снайперов, пришлось это усвоить, и большинство из них сочли это чертовски забавным, когда им впервые приказали прикрепить пучки зелени к своим шляпам. Однако эта весёлость быстро исчезала, как только они поняли, как простое нарушение контура человеческой головы может заставить её исчезнуть на фоне растительности. И это также показало, что даже городские мальчишки могут научиться, если их сержанты готовы достаточно сильно надрать им задницы.

Он отбросил эту мысль в сторону, так как поднял глаза уже достаточно высоко, чтобы увидеть мягко колышущееся море пшеницы, а затем удовлетворённо хмыкнул. Отряды корисандийской пехоты тоже продвигались вперёд, и он пытался убедить себя, что рад это видеть. Однако полностью убедить себя в этом ему не удалось. Был ли он доволен тем, что противник действует так, как ожидалось — да; рад ли он видеть несколько тысяч вооружённых людей, идущих прямо на него — нет.

«Ох, не дрейфь, Эдвард», — сурово сказал он самому себе. — «И пока ты это делаешь, проверь запал».

Капитан Антан Иллиан был достаточно молод, чтобы волнение и предвкушение почти пересилили его беспокойство.

Почти.

Его юношескому самовосприятию не нравилось признавать, что это определение применимо, но, учитывая, как потела его рука, сжавшая рукоять меча, и шевелящуюся в его животе тошноту, он не мог полностью отрицать этого. Не то чтобы он хотел, чтобы кто-то из его людей увидел это. Его командир батальона и старший сержант, как минимум, знали, что это будет его самый первый бой, и он, конечно, надеялся, что они оставили эту информацию при себе. Он был очень осторожен, чтобы не рассказать кому-нибудь ещё, что это не так, но он также сделал всё возможное, чтобы не признать, что он никогда ещё не нюхал порохового дыма в реальном бою, и чтобы никто из членов его роты не догадался об этом в данный конкретный момент. Почему-то, он сомневался, что это открытие укрепило бы их доверие к его лидерским качествам.

Он поднял глаза, так как в утренней тишине послышался звук черисийских волынок. Он всё ещё казался далёким, слабым, подобно фону за шелестящим звуком приближающихся тысяч сапог позади него, двигающихся в мокрой от росы пшенице высотой по пояс. За приглушенным грохотом, звоном и скрежетом оружия, приглушёнными выкриками приказов его товарищей-офицеров и сержантов в кожаных доспехах, а также его собственного дыхания. Утренний солнечный свет согревал его лицо, хотя на западе позади него уже собирались дождевые тучи. Было не так жарко, как вчера, и он внезапно обнаружил, что отчаянно надеется, что будет здесь, чтобы увидеть дождь, когда он, наконец, начнётся.

Он положил обнажённый меч плашмя себе на плечо, как это делали, как он видел, его более опытные товарищи, и сосредоточился на том, чтобы шагать с уверенным видом. Его бриджи уже промокли от утренней росы, и губы у него искривились от неожиданной усмешки.

«По крайней мере, так никто не сможет сказать, что я обоссался, когда начнётся стрельба!»

Они начали приближаться к противнику, и он оглянулся через плечо, чтобы проверить, где находится майор. Он не беспокоился о том, чтобы подровнять строй своей роты; его сержанты знали своё дело гораздо лучше, чем он, и были бы возмущены самим предположением, что им нужен его надзор, чтобы выполнять свою работу должным образом. В данный момент его задачей, как и у любого другого командира роты в передовых батальонах, было выглядеть уверенным, пока он шёл прямо на врага с безоговорочной уверенностью, что его идеально построенная рота следует за ним по пятам.

«Это гораздо труднее сделать, когда там тебя ждут настоящие люди с настоящими ружьями», — подумал он. — «И у них действительно много мушкетов. По правде говоря, я не вижу там ни одной пики».

Его глаза прищурились, когда он понял, что действительно не видит ни единой пики. Новые корисандийские кремневые мушкеты имели гораздо более высокую скорострельность, чем старомодные фитильные, и он не сомневался, что оружие черисийцев может стрелять как минимум так же быстро. Но даже в этом случае, было маловероятно, что один лишь мушкетный огонь удержит решительного врага от сближения, а если так и произойдёт, им будет не хватать этих пик — очень сильно. Но черисийцы должны были знать это, по крайней мере, так же хорошо, как и он, так почему же …?

Он заставил себя отложить этот вопрос в сторону, хотя уголок его подсознания подсказывал, что он только что увидел одну из причин отсутствия копейщиков по другую сторону поля.

Он снова оглянул на майора, ожидая сигнала. Расстояние между противостоящими передовыми линиями наступающих сократилось почти до пятисот ярдов. Согласно их приказам, они должны были сойтись до семидесяти пяти или восьмидесяти ярдов, прежде чем открыть огонь. Если их огневая мощь окажется столь же эффективной, как все ожидали — или, по крайней мере, надеялись — они останутся на этом расстоянии и будут отбиваться, пока черисийцы не сломаются. Если по какой-то причине их огонь окажется не столь эффективным, как ожидалось, пикинёры бросятся в атаку, а мушкетёры в качестве поддержки последуют за ними. Поскольку черисийцы тоже приближались к ним, майор должен был точно указать, когда и где он хочет, чтобы его батальон остановился, и именно поэтому Иллиан наблюдал за ним. И, именно по этому, майор следил за полковником, который должен был решить, где остановится весь полк.

Глаза сержанта Уистана прищурились, так как корисандийцы продолжали пробираться к нему сквозь высокую пшеницу. Это было странно. Когда полковник Жанстин отдал ему приказ и сообщил, что он — сержант Эдвард Уистан — должен решить, когда произвести самый первый выстрел в битве, он почувствовал, как его пробила нервная дрожь. Теперь, когда этот момент почти наступил, эта нервозность исчезла. Он не мог сказать, что скучает по ней, но ему очень хотелось, чтобы она унесла с собой и все остальные тревоги.

Он должен был признать, что корисандийцы, продвигаясь вперёд, сохраняли почти идеальный строй. Это было нелегко, особенно из-за того, что войскам приходилось протаптывать себе путь сквозь пшеницу такой высоты, и это не очень-то шло на пользу пшеничным полям, о которых шла речь. — «Местные фермеры будут в бешенстве», — подумал он. Поле позади приближающегося врага было вытоптано до состояния мостовой, на тысячи и тысячи футов. Никакая запряжённая лошадьми косилка не смогла бы срезать неубранную пшеницу короче. Кролики, оградные ящерицы, травяные ящерицы, куропатки и белошеии полевые виверны шуршали и копошились в неподвижно стоящей пшенице, убегая от приближающихся, топчущих их ног, и Уистан испытывал к ним некоторую симпатию. Ему, если уж быть честным, тоже хотелось убежать, и он задался вопросом, что произойдёт, когда дикая природа, убегающая от корисандийцев, столкнётся с дикой природой, убегающей от черисийцев?

Большая травяная ящерица, по меньшей мере полутора футов длиной, врезалась прямо в грудь Уистана, когда сержант опустился на колени в пшеницу. Удар был достаточно сильным, чтобы морской пехотинец закряхтел, когда ящерица отскочила от него, а без того перепуганное существо, в свою очередь, издало пронзительный панический писк. Оно приземлилось на все свои шесть мельтешащих лап и исчезло где-то позади него.

«Ох, это больно», — подумал сержант. — «Не говоря уже о том, что у меня чуть сердце не остановилось. И я рад, что отлил перед тем, как засел тут».

Эта мысль заставила его фыркнуть, и он оглянулся на приближающегося врага. Впереди идущие корисандийцы почти добрались до чучела фермера, которое он перенёс прошлой ночью, чтобы использовать в качестве указателя расстояния.

При общей длине в шестьдесят четыре дюйма, оружие разведчиков-снайперов было на полфута короче стандартного нарезного мушкета линейных соединений, хотя их стволы были всего на два дюйма короче, благодаря конструкции, которую кто-нибудь на Старой Земле назвал бы «булл-пап» [22]. Более короткий ствол также имел более крутой шаг у нарезов, а оружие было оснащено кольцевым прицелом[23] с разметкой до пятисот ярдов. Теоретически человек мог сделать меткий выстрел на расстоянии в тысячу ярдов, но из-за падения пули, сложности определения дальности выстрела и просто сложности выбора цели на таких больших расстояниях, для большинства людей, это не было действительно осуществимым вариантом. Один взвод элитных стрелков в каждой разведывательно-снайперской роте был оснащён винтовками, которые на самом деле были на шестнадцать дюймов длиннее стандартного пехотного оружия, с откидными апертурными прицелами, градуированными до тысячи двухсот ярдов. В умелых руках из такой винтовки можно было попасть в голову с расстояния в пятьсот ярдов и уверенно поражать мишени размером с человека на вдвое большей дистанции, если, конечно, цель не двигалась с места. В данный момент, однако, все такие стрелки были сосредоточены в другом месте, вероятно, там, где была размещена корисандийская артиллерия.

Где бы они ни были, они тоже ждали его. Теперь, наблюдая за тем, как один из младших офицеров, возглавлявший корисандийскую боевую линию, прошёл мимо пугала, он медленно и осторожно взвёл курок винтовки. Первая шеренга мушкетёров подошла к пугалу и оттолкнула его плечом, а Эдвард Уистан поднял своё оружие, нашёл его в прицеле и нажал на спусковой крючок.

Капитан Иллиан услышал первый выстрел.

Его голова вскинулась от удивления. До ближайшего черисийца оставалось ещё не меньше трёхсот ярдов!

Эта мысль молнией промелькнула у него в голове, но затем он увидел пороховой дым среди поля пшеницы. Он находился слева от него и намного ближе, чем основные формирования черисийцев.

«Но тут ещё сто пятьдесят ярдов до…»

Антан Иллиан внезапно перестал думать, когда другой черисийский разведчик-снайпер нажал на спусковой крючок, и пуля пятидесятого калибра пробила его нагрудник насквозь.

Сэр Филип Миллир окоченел, когда «хлоп-хлоп-хлоп» мушкетного огня прокатились по передней части его наступающего полка.

Как и капитан Иллиан, он не мог поверить своим ушам в течение одного или двух ударов своего сердца. Противник был слишком далеко, чтобы одна из сторон могла стрелять в другую! Но потом он тоже увидел, как среди высокой пшеницы распускаются дымки. Там были дюжины — многие дюжины — внезапных белых вспышек, и его челюсти сжались, когда он понял, в кого они стреляют.

Уистан почувствовал волну смешанного удовлетворения и что-то вроде вины, глядя, как его цель складывается, как сломанная игрушка. Другие разведчики-снайперы стреляли, следуя его примеру, и по всему фронту корисандийцев гибли офицеры и знаменосцы.

Командиры рот, которые действовали как живые флюгеры для своих людей, были основными целями, и смертельно точный ружейный огонь прошёл по ним словно коса. Насколько мог сказать Уистан, в каждого из них попали как минимум один раз, и позади них рухнули штандарты подразделений, когда другие стрелки нацелились на их носителей.

Весь вражеский строй содрогнулся от шока, но Уистан больше не смотрел на него. Он был слишком близок к корисандийцам, чтобы тратить время, восхищаясь своей стрельбой или стрельбой своих людей. Даже с бумажными патронами вместо рожка с порохом, перезарядка однозарядной винтовки требовала времени. Особенно, если стрелок пытается сделать это, прячась в пшенице высотой три фута. Поэтому ни один из разведчиков-снайперов даже не пытался сделать подобной глупости. Вместо этого они деловито устремились в тыл — подобно травяным ящерицам, как отметил уголок мозга Уистан — при этом изо всех сил стараясь оставаться полностью скрытыми.

Миллир злобно выругался, когда понял, что черисийцы только что перестреляли, по крайней мере, половину ротных командиров его полка.

Он знал каждого из этих офицеров лично, и большинство из них были достаточно молоды, чтобы быть его сыновьями. Несмотря на это, ярость, которую он испытывал, видя, как их продуманно расстреливают, поразила бы его, если бы у него было время действительно подумать об этом. В конце концов, офицеры всегда были первоочередными целями. На этот раз, единственным отличием было то, что черисийцы заранее устроили тщательно скоординированную и спланированную засаду. Расстояние выстрелов было так велико, а точность расстрелов — а именно такими они и были на самом деле: хладнокровными, тщательно спланированными расстрелами — так высока, что люди, которые их исполняли, должны были быть вооружены винтовками. А это означало, что черисийцы организовали отлично обученных и экипированных стрелков специально для засад, подобных этой.

У них не могло быть их много, учитывая низкую скорость стрельбы ружей. Ни одно оружие, чьи плотно соприкасающиеся со стволом шаровидные пули нужно было забить в ствол, чтобы заставить их попасть в нарезы, не могло стрелять так же быстро, как и гладкоствольное. По этой причине ни один полевой командир не мог пожертвовать такой огневой мощью своих регулярных линейных подразделений, какими бы точными не были винтовки. К сожалению, это не означало, что тактика не могла быть чертовски эффективной, и он сжал челюсти, когда его мгновенная вспышка ярости немного отступила, и он понял, что будет означать для сплочённости и морального духа подразделений потеря такого количества офицеров. Стойкость пехотной роты, её способность выдерживать удары в бою, не рассыпаясь, в огромной степени зависела от её офицеров. От их знания подчинённого им человеческого материала, их понимания на кого из подчинённых можно положиться и за кем нужно будет внимательно приглядывать, когда давление возрастёт. И, возможно, даже больше, от уверенности людей в своём командовании. Они знали своих офицеров. Они прислушивались к их голосам в бою, читали свою судьбу и ход битвы в тоне отдаваемых приказов.

Теперь то, что должно было стать источником силы, превратилось в источник слабости, и люди, которыми командовали эти убитые и раненые офицеры, так же, как и Миллир, поймут, что случившееся было преднамеренной, хорошо спланированной, блестяще выполненной тактикой… разработанной, чтобы сделать именно то, что получилось.

Рот полковника Жанстина растянулся в жёсткой, обнажающей зубы усмешке, когда разведчики-снайперы выкосили младших офицеров противной стороны. Если бы он знал, какие мысли проносились в этот момент в голове Филипа Миллира, он не мог бы не согласиться ни с одной из них. Это было преднамеренное убийство, и хотя Жанстин был склонен убивать людей не более чем любой другой человек, он сделал бы это снова в одно мгновение.

Тщательно построенные ряды корисандийцев уже не были такими аккуратными, как раньше. Кое-где — особенно там, где по какому-то командиру роты чудесным образом промазали — отдельные подразделения продолжали наступать в том же устойчивом темпе. Другие подразделения спотыкались и останавливались, так как их командиры упали. Некоторые продолжали двигаться вперёд, но более медленно, почти неуверенно, так как солдаты в строю ждали, когда один из взводных командиров их роты возьмёт на себя управление подразделением. К сожалению, многие из этих взводных командиров тоже пополнили списки потерь.

Те части строя, которые продолжали наступать, внезапно остановились, когда поняли, как много их соотечественников осталось лежать позади. Они стояли прямо там, где остановились, ожидая, пока дезорганизованные подразделения полностью восстановят контроль над собой, и это, помимо всего прочего, дало разведчикам-снайперам время, необходимое для успешного отхода на свои позиции.

Одетые в камуфляж стрелки просачивались сквозь ряды линейных рот, ловко проскальзывая через бреши между ними, не мешая своим боевым товарищам неуклонно продвигаться вперёд. Тут и там кто-то отнимал руку от своей собственной винтовки, чтобы похлопать возвращающихся снайперов по спине, и сам Жанстин кивнул в знак приветствия, когда сержант-майор Салмин подвёл сержанта Уистана к командной группе.

— Хорошая работа, сержант. Рад видеть, что вы вернулись в целости и сохранности. — Полковник сжал Уистану плечо, поздравляя его. — И я считаю, что вы рассчитали всё это почти идеально.

— Я надеюсь на это, сэр. — Разведчик-снайпер в чине сержанта покачал головой с мрачным выражением лица. — Прошу прощения, но я бы предпочёл не делать этого снова в ближайшее время. Стрельба по кроликам и горным ящерицам — это одно. Но это…

— Мы можем надеяться, сержант. — Жанстин снова сжал его плечо. — Мы можем надеяться.

Их взгляды на мгновение встретились, а затем Жанстин оглянулся на постепенно сужающуюся пропасть между двумя враждующими сторонами и покачал головой.

— Теперь, когда вы так хорошо выполнили свою работу, сержант, я полагаю, что остальным предстоит сделать свою.

Гарвей был слишком далеко позади своих наступающих полков, чтобы видеть, что произошло. Он увидел, как в пшеничных полях, словно омерзительные поганки, внезапно вспухли белые дымные шарики, и инстинктивно понял, что его войска только что натолкнулись на заслон из рассредоточенных вольтижёров. Чего он не осознавал, так это того, что их было более четырёхсот, и что они нанесли просто сокрушительный урон структуре командования слишком многих из его впереди идущих батальонов.

Он тоже, но чуть медленнее, чем Миллир, понял, что эти вольтижёры должны были быть вооружены винтовками. В основном из-за того, что его позиция, расположенная так далеко позади, не позволяла ему судить о расстоянии, с которого были произведены выстрелы… и тем более потому, что он понятия не имел, насколько ужасающе точными они были.

Его рот сжался, когда весь его строй остановилось, пусть даже ненадолго, чтобы выровнять свои ряды и попытаться реорганизоваться после потери такого большого количества ключевых кадров. Не имея никакой возможности осознать, сколько офицеров и унтер-офицеров только что было устранено, он не понял в чём причина паузы. Вне всякого сомнения, россыпь мушкетных пуль не должна была привести к тому, что линия фронта шириной более двух миль замерла на своём пути.

Это была короткая пауза, но даже мелочи могут накапливаться лавинообразно на поле боя. Он чувствовал, что наклоняется вперёд от желания, чтобы сплочённые ряды и группы пехотинцев продолжили движение. Бесценные секунды превратились в ещё более незаменимые минуты, а ряды пехотинцев по-прежнему стояли на месте. Казалось, что его левый фланг ждёт правый, и он стиснул зубы.

Сэр Жер Самирс, барон Баркор, командовал его левым флангом. Он также был самым старым офицером Гарвея. Он был солдатом большую часть тридцати лет, но за эти три десятилетия он повидал очень мало серьёзных боевых действий. Его компании велись в основном против разбойников, за исключением пары набегов на мятежных зебедайцев, а не против обученных солдат, и он имел явную тенденцию следовать Книге. Хуже того, он всё ещё был привязан к старой Книге. У него было больше сложностей, чем у большинства, с тем, чтобы привыкнуть к новым концепциям, которые вводили Гарвей и его отец, но его прочно укоренившееся положение в структуре армейского командования (и в политической структуре Корисанда) не позволяло Гарвею выгнать его вон.

В данный момент, Гарвей с радостью пристрелил бы его на месте, наплевав на политические последствия. Все его собственные предбоевые приказы подчёркивали необходимость как можно быстрее вступить в схватку с черисийцами. Координация была хорошей, и путаницы следовало избегать любой ценой, но скорость исполнения была важнее всего, и правый фланг Баркора был надёжно прикрыт батареей тяжёлой артиллерии Дойла. Ему не нужно было поддерживать идеальный строй с графом Манкора, командующим правым флангом Гарвея. И кто-то, со всем тем опытом, который Баркор любил так чертовски часто упоминать, должен был быть осведомлён о потенциальных последствиях того, что случится, если позволить строю в битве потерять напор. Гектор Банир, граф Манкора, был вдвое моложе Баркора, его военная карьера была вдвое короче, но Манкора никогда бы не допустил той ошибки, которую в данный момент совершал Баркор.

«Но это всего лишь пауза, Корин», — напомнил он себе. — «И на каждом фланге по пять тысяч человек. Это должно быть больше, чем все силы черисийцев, так что даже если Баркор облажается, Манкора всё равно сможет выполнить свою работу».

Он сказал себе это со всей возможной уверенностью, на какую был способен. Затем его голова резко повернулась вправо, так как начала грохотать артиллерия.

«Лангхорн! Я не рассчитывал, что они остановятся так далеко!»

Сэр Чарльз Дойл вздрогнул в смятении, когда черисийские артиллеристы резко остановились и начали разворачивать свои орудия.

Он довольно удобно устроился в ветвях близлежащего полудуба и наблюдал за их приближением через подзорную трубу. При этом он также испытывал глубокое чувство зависти. Их лафеты значительно отличались от его собственных — пропорционально более лёгкой конструкции и с большими колёсами. Никому в Корисанде не пришло в голову соединить то, что выглядело как индивидуальный фургон с боеприпасами, к снаряжению каждого отдельного орудия. Каждое орудие, похоже, было соединено с гораздо более крупным фургоном с боеприпасами, но более крупные повозки были остановлены далеко позади, в безопасном месте, а орудия продолжали продвигаться вперёд.

Тягловые драконы на самом деле вообще не тащили сами орудия. Вместо этого они тащили небольшие двухколёсные тележки с боеприпасами, а орудия, в свою очередь, было прикреплены к тележкам. Обе повозки вместе были чуть более длиннее и более громоздкими, чем одно из собственных орудий Дойла, но вот количество тягловых животных, необходимых черисийцам для ввода орудия в бой и вывода оттуда, уменьшилось почти на пятьдесят процентов. Не говоря уже о том, что куда бы пушка ни ехала, её повсюду сопровождала собственная тележка с боеприпасами.

«Если бы только Алик и его проклятые кавалеристы поняли, что они видят, это не стало бы такой чёртовой неожиданностью!»

Дойл писал себе заметки карандашом с того момента, как впервые увидел черисийское вооружение собственными глазами. В перерывах между записями он сосредоточился на том, чтобы напомнить себе, что ни Разделённый Ветер, ни его солдаты не имели никакого опыта работы с настоящей полевой артиллерией. Конечно, они не понимали, что видят — зачем им это было понимать?

«И в любом случае это не имело бы большого значения. Всё равно бы с этим ничего не получилось бы сделать за последние пятьдесят два часа, даже если бы они описали всё до мельчайших деталей!»

Эта мысль билась в тёмных коридорах его мозга, пока черисийцы подтаскивали свои орудия к батарее. Они выполняли свою задачу с доведённой до блеска эффективностью, а необычное устройство тележки и лафета явно ускорило развёртывание. Несмотря на то, что шестифутовые стволы их пушек были почти вдвое длиннее, чем у его собственных орудий, они полностью развернули свои пушки на позиции, потратив на это примерно две трети того времени, которое потребовалось бы его собственным артиллеристам.

Его челюсти сжались, когда он задумался о том, на каком расстоянии они развернули эту позицию. Без подзорной трубы ему было бы трудно различать отдельные конечности у людей, но ремни и рюкзаки всё ещё были видны, а разница между верхними и нижними частями тел черисийцев оставалась относительно ясной. То есть, расстояние было больше пятисот ярдов, но меньше семисот. На самом деле, расстояние было как минимум ярдов шестьсот, хотя он мог быть немного пессимистичен. Во всяком случае, он надеялся, что это так, потому что шестьсот ярдов были как раз на самом пределе эффективной дальности стрельбы его коротких двадцати-шести-фунтовиков. Фактически, это было за пределом их возможностей. Его артиллеристы могли бы дотянуться до них при максимальном возвышении стволов, особенно с учётом его преимущества в высоте, но он не стал бы ставить на это какие-либо существенные деньги. И даже если бы они смогли дотянуться до черисийцев, «неточное попадание» было бы крайне оптимистичным описанием их возможности на самом деле поразить их.

Вопрос, конечно, был в том, можно ли было сказать тоже самое и про черисийцев.

Далеко в пшеничном поле, невидимые для Дойла, среди трёхфутовых стеблей, расположились тридцать человек из специального снайперского взвода лейтенанта Алина Хатима. Снайперы этого взвода были элитными стрелками элитного подразделения, и они это знали. Большинство взводов состояло всего из двадцати человек, но снайперский взвод был разделён на пятнадцать команд по два человека. Каждый из них был обученным и смертоносным стрелком, но обычно только один из них был назначен стрелком, в то время как его напарник использовал подзорную трубу, чтобы идентифицировать и выбирать цели.

Именно этим они и занимались последнюю четверть часа.

Дойл совершенно не слышал выстрелов. И он не смотрел в нужном направлении, чтобы заметить ружейный дым. На самом деле снайперы находились в отдалении и по обе стороны от развёртывающейся черисийской артиллерии, что — по определению — означало, что они были далеко за пределами любой дистанции, на которой огонь из стрелкового оружия мог бы угрожать орудиям Дойла.

Его артиллеристы знали это так же хорошо, как и он, и многие из них вылезли из своих орудийных окопов, вытягивая шеи, чтобы получше видеть, что происходит по обе стороны от них. Это означало, что они были полностью на виду, когда пятнадцать винтовок со стволами в пятьдесят восемь дюймов, заряженные тем, что житель Старой Земли назвал бы остроконечными пулями, специально изготовленными в особых пресс-формах, выстрелили практически одновременно.

Глаза Дойла моргнули от изумления, когда одиннадцать его людей рухнули практически одновременно. Двое из них, очевидно, были ранены, по меньшей мере, дважды, и его мозг, казалось, на мгновение застыл, когда он отметил тот факт, что оба они были офицерами, с отличительными поясами и шляпами, которые указывали на их ранг. На самом деле, все жертвы, кроме двух, были офицерами, а это означало, что каким-то образом мушкетёры, которых он даже не видел, выбирали свои цели со смертельной точностью.

Оставшимся целыми артиллеристам потребовалось одно или два мгновения, чтобы понять, что смерть только что прошла рядом с ними. Затем, словно чья-то рука поднялась и схватила их за лодыжки, и они скатились обратно под защиту своих орудийных окопов, оставив после себя восьмерых убитых и троих, гротескно распластавшихся, раненых .

— Открыть огонь! — крикнул майор Дэрин Бриндин сразу после залпа снайперов лейтенанта Хатима. Единственным настоящим недостатком специального оружия снайперов было то, что оно было длинным и неуклюжим. Поэтому было маловероятным, что они успеют перезарядить своё оружие до того, как их цели укроются, так что теперь дело было за его людьми, и сплошная стена дыма поднялась, когда взревели двенадцать полевых орудий двух его батарей.

При дистанции в пятьсот пятьдесят ярдов они находились на добрых сто ярдов дальше, что могло бы быть эффективной дальностью стрельбы шрапнелью для его двенадцатифунтовых пушек. При пяти градусах возвышения, они могли метнуть монолитный снаряд почти на тысячу семьсот ярдов, но максимальная дальность выстрела шрапнелью составляла не более четверти этого.

Но картечь, которая была заряжена сейчас… это было совсем другое дело. Вместо тридцати шариков диаметром в один дюйм у шрапнели, заряд картечи состоял всего из девяти миниатюрных ядер. Но каждый из этих шариков был два дюйма в диаметре, и весил почти в восемь раз больше, чем в шарик шрапнели. Поэтому они вполне могли пролететь пятьсот пятьдесят ярдов при выстреле из одной из двенадцатифунтовых пушек барона Подводной Горы.

Дойл всё ещё пытался отойти от невероятной точности и дальности черисийской стрельбы, когда линия вражеских орудий исчезла за дымом выстрелов, и первые выстрелы картечи ударили по его позиции.

Некоторые из его подчинённых думали, что он проявляет осторожность вплоть до робости, когда он настаивал на том, чтобы они вырыли настоящие оружейные окопы. В конце концов, они знали, что у черисийцев в три разам меньшее число орудий. Но, несмотря на некоторое ворчание, они выполнили его приказ, закопав каждое орудие в свой отдельный окоп, так что их дула просто торчали в небольших проёмах среди выброшенного лопатами землекопов в сторону противника грунта.

Крайне неожиданная и жестокая жатва черисийских снайперов загнала расчёты его орудий, невредимые к этому моменту, обратно в эти окопы за мгновение до выстрела двенадцатифунтовых орудий, а это означало, что «робость» Дойла только что спасла жизни многим из его подчинённых.

По крайней мере, пока.

Звук, с которым хлестнула картечь, был подобен шелесту ветра, проносящемуся сквозь листья. Чем-то похожим на свистящее многоголосое шипение, которое заканчивалось тяжёлыми глухими ударами, словно огромный кулак ударял по земле, когда выстрелы достигли своих целей.

Некоторые из этих целей, как оказалось, не были низкими земляными насыпями, защищающими орудийные окопы, и снова раздались крики.

На самом деле точность черисийских артиллеристов была значительно меньше прицельной. В отличие от специальных снайперских винтовок, картечь была по своей сути совсем неточным снарядом, и даже для длинноствольных черисийских пушек пятьсот пятьдесят ярдов было большой дистанцией. Но картечь также имела преимущество дроби; кто-то, стреляющий ей, на самом деле не нуждался в ювелирной точности, чтобы достичь смертоносных результатов.

Большинство отдельных выстрелов без вреда для кого-либо попали в землю. Из тех, кто этого не сделал, только двое действительно попали в людей. Голова одного из них просто исчезла; другой вскочил на ноги и закричал, глядя на раздробленные, брызжущие ошмётки своей левой руки. Но лошади и тягловые драконы были гораздо более крупными мишенями, чем человеческие создания, и Дойл мгновенно понял, что он не отвёл их достаточно далеко назад в тыл, когда размещал свои собственные пушки.

По меньшей мере, полдюжины лошадей полегли в первом же залпе, большинство из них визжали, как истерзанные женщины, во внезапной неожиданной агонии, которую они никак не могли осознать. Этот звук сковывал человека подобно клешням, но с драконами было ещё хуже. Пронзительный, агонизирующий вой раненого дракона был неописуем. Свистящие, завывающие крики, казалось, наполняли вселенную, и раненые звери неистово бросались на своих сторожей.

Дойл сунул свой блокнот в карман и соскользнул вниз по дереву под ливнем щепок из коры. Он ударился о землю и уже бегом бросился в центральный пушечный окоп батареи.

— Сменить заряды! Сменить заряды! — проревел он. — Заряжайте ядра! Заряжайте ядра, чёрт бы побрал ваши глаза!

Некоторые из оставшихся в живых офицеры дивизионов и командиры орудий уже предвосхитили его указания. Он приказал зарядить орудия картечью, потому что мушкетёры, если они представляли угрозу для его батареи, должны были оказаться в пределах его досягаемости. Несмотря на то, что он сам настаивал на правильном окапывании орудий, он на самом деле не ожидал, что черисийцы начнут артиллерийскую дуэль без поддержки пехоты, когда у них было едва ли не треть орудий от того, что было у него. Картечь и шрапнель были самыми эффективными боеприпасами против пехоты, которые были у любого артиллерийского орудия, но он никогда не предполагал, что какая-либо пехота в мире может эффективно вести огонь из-за пределов досягаемости картечью. Теперь, даже ругаясь и подгоняя своих людей перезаряжать, он сделал мысленную пометку в руководстве артиллериста, которое всё ещё составлял. «Правило Номер Один: никогда не заряжайте ваши орудия, пока не будете знать — совершенно точно знать — какой тип боеприпасов вам понадобится».

«Вот дерьмо!» — внезапно подумал он. — «Какого чёрта я трачу время на извлечение зарядов? Почему я просто не приказал им выстрелить этой чёртовой картечью, чтобы прочистить стволы?!»

Потому что, как он понял, он испытал свою собственную версию паники, когда заметил, насколько сильно черисийцы превзошли его собственные пушки по дальности стрельбы. Это никому не могло помочь, поэтому он заставил себя остановиться и сделать глубокий, успокаивающий вдох, даже когда второй и третий залпы картечи с шипением, свистом и глухим стуком обрушились на его позицию.

«Притормози, Чарльз! По крайней мере, у тебя есть правильная идея, но притормози. Хорошие идеи это прекрасно, но ты должен хорошо подумать, прежде чем принимать правильные решения!»

Внутри артиллерийского шторма по-прежнему пряталось много пуль снайперов, и они продолжали собирать свой собственный мрачный урожай с любого человека, который неосторожно показал себя. Дойл не мог вычленить жертв снайперов в общем хаосе, но он чётко осознавал, что постоянно теряет по два-три человека, несмотря на защиту их оружейных окопов. Одна из незамеченных им пуль сорвала кончик украшенной перьями офицерской кокарды с его собственной шляпы, и он начал пригибаться позади защитного вала своего орудийного окопа. Он вовремя остановился, не потому, что чувствовал себя кем-то героическим, а потому, что осознавал, что моральный дух людей его людей колеблется. Поэтому, вместо того, чтобы спрятаться в укрытие, как здравомыслящий человек, он играл сумасшедшую роль, которую от него требовали обязанности командира. Он снял шляпу, чтобы осмотреть разбитую кокарду, затем посмотрел на людей вокруг себя и помахал ею над головой.

— Всё в порядке, ребята — крикнул он. — Они промазали и испортили мою шляпу, и это меня реально разозлило! Я не знаю, сможем ли мы попасть в этих ублюдков отсюда или нет, но, чёрт возьми, я намерен это выяснить! А как насчёт вас?

Более тридцати его артиллеристов были уже выведены из строя, по крайней мере, половина из них была мертва, но остальные ответили эхом его собственной свирепой усмешки, и руки командиров орудий поднялись, когда их расчёты закончили извлекать находящиеся в стволах заряды и зарядили ядра.

— Огонь!

Дэрин Бриндин увидел, как корисандийские орудия внезапно извергли клубы дыма. Громкость была пугающей, и он затаил дыхание, когда двадцатишестифунтовое ядро рассекло воздух по направлению к нему.

К несчастью для пушкарей Чарльза Дойла, у них просто не хватало дальнобойности, чтобы дотянуться до орудий Бриндина. Ядро с глухим стуком вонзился в землю совсем рядом с батареями черисийского офицера, и он оказался прав насчёт того, насколько мягкой была земля. Корисандийские ядра были почти шести дюймов в диаметре, но богатый, влажный, хорошо политый верхний слой почвы был глубиной почти четыре фута, и он просто поглотил их. Некоторые из них пропахали борозды по пшеничному полю, прежде чем, наконец, остановились, и во все стороны разлетелись комья земли, но ни один человек или тягловое животное не было даже ранено, и Бриндин мрачно улыбнулся.

— Всё в порядке! Давайте зададим этим ублюдкам! — крикнул он.

Дойл вскочил на край орудийного окопа, безрассудно выставив себя напоказ, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь сквозь дым выстрелов собственных орудий. Какой-то маленький, очень быстро движущийся предмет с шипением пролетел мимо его правого уха, и он понял, что его новая позиция вышла за рамки всего того, что может быть оправданным для поощрения его людей. Но он оставался на месте достаточно долго, чтобы ветер успел развеять дым от его батареи, и его челюсти болезненно сжались.

Насколько он мог судить, ни один из его выстрелов не достиг противника. Он мог разглядеть воронки и траншеи в глубокой, ровной зелени пшеничных полей, которые, должно быть, остались от его огня, но ни одна из них даже близко не была рядом с черисийцами.

Он спрыгнул обратно в орудийный окоп, и его сердце словно налилось свинцом. Пока его люди обслуживали свои орудия и оставались в укрытии, они хорошо справлялись со своей задачей — все, кто соображал медленно, вероятно уже были ранены или мертвы — но для того чтобы задействовать орудия, им пришлось выставить себя напоказ. И поскольку они это делали, они продолжали падать, попадая под действие этой кровавой, жестокой разрушающей силы, но они не могли даже добраться до людей, убивающих их.

«Время отступать», — подумал он, поражённый тем, что смог смириться с поражением так быстро, но не смог придумать другой альтернативы. — «Мне нужно вытащить отсюда эти орудия, пока у меня ещё есть животные, чтобы их тащить, и люди, чтобы управлять ими. Корину просто придётся поня…»

Его мысли внезапно оборвались вместе с оглушительным, гораздо более громким мушкетным залпом.

Насест на колокольне, на котором находился Гарвей, позволял ему видеть всю панораму выбранного им поля битвы, но только до тех пор, пока клубы дыма, поднимавшиеся к небу, не начали заслонять его часть. Его важную часть, понял он, когда противоборствующие батареи окутались пороховым дымом, сквозь который его подзорная труба не могла проникнуть.

Не зная о смертоносном снайперском огне, обрушившемся на позицию Дойла, как и о том факте, что его собственные орудия не могли даже достичь незащищённых позиций черисийской артиллерии, он понятия не имел, насколько односторонним обернулось это противостояние. Вместо этого он ощутил осторожный прилив оптимизма, что враг не делает всё по-своему. И это чувство оптимизма лишь усилилось, когда Баркор и Манкора, наконец, возобновили прерванное наступление.

Однако черисийцы никогда не прекращали своё наступление. Или, скорее, они просто продолжали приближаться, пока расстояние не сократилось примерно до двухсот ярдов. Затем они остановились, тщательно приведя в порядок свой строй, позволяя морпехам восстановить дыхание, в то время как корисандийцы приходили в себя от дезорганизации, навязанной разведчиками-снайперами. Когда противник возобновил наступление, они были готовы.

Многообещающий оптимизм Гарвея сменился ледяным ужасом, когда весь боевой строй черисийцев исчез за внезапным новым извержением дыма. Возможно, он находился слишком далеко в тылу, чтобы понять, с какой дистанции стреляли разведчики-снайперы, но он был достаточно близко, чтобы сказать, что черисийские линейные батальоны открыли огонь на расстоянии, по крайней мере, в два раза превышающем максимальную эффективную дальность стрельбы его собственных войск.

Используя преимущество высоты шпиля, он видел, как линия фронта его собственных батальонов колышется, как деревья на сильном ветру, когда смертоносный залп прорвал их плотный строй, и слишком многие из них рухнули под ужасной силой этого ветра. Они стояли так близко друг к другу, что любой морской пехотинец, промахнувшийся мимо своей цели, мог быть практически уверен, что попадёт в какую-нибудь другую, и большие, мягкие свинцовые пули били, подобно калечащим молотам, дробя конечности и тела в гротескных брызгах крови. Гарвей не слышал криков раненых, но практически ощутил панику своих людей, когда они поняли, насколько велико было расстояние между ними.

«Боже мой, они собираются истребить нас!»

Эта мысль пронеслась у него в голове, когда второй, не менее мощный залп ружейного огня обрушился со стороны черисийцев. Он был не таким смертоносным, как первый, но только потому, что дым от предыдущего залпа мешал морским пехотинцам так же ясно видеть свои цели. Но и он был достаточно смертоносным. Ещё больше корисандийцев упало, и строй Гарвея начал колебаться.

Гектор Банир, граф Манкора, не веря своим глазам, наблюдал, как ружейный огонь обрушился на батальоны его передовых полков. Перестроение на фоне потери такого количества младших офицеров и так была достаточно плохой. А теперь ещё и это!

Он стиснул зубы, его разум яростно работал, пока он пытался найти, чем ответить на надвигающуюся катастрофу, которая, как он уже видел, с грохотом обрушивалась на его фланг армии Гарвея. Он понял, что это было сделано намеренно. Точечное устранение стольких командиров рот, стольких знаменосцев, было направлено на то, чтобы чётко показать, что они могут разрушить его командную структуру. Черисийцы говорили ему — говорили всем его людям — что их стрелки могут выбирать — и поражать — отдельные цели на невероятных дистанциях. Теперь они ещё более сокрушительно продемонстрировали, что их линейные подразделения могут стрелять на такое же безумное расстояние.

И как бы они это ни делали, это были не те винтовки, о которых Манкора или любой другой корисандиец когда-либо слышали. Это не могли быть винтовки — не с той смертоносной скоростью, когда залп следовал за залпом. Эти ублюдки стреляли быстрее, чем любой из его собственных мушкетёров, вооружённых кремневыми ружьями! Но в то же время это должны были быть винтовки, потому что ни один гладкоствольный мушкет не мог иметь такой дальнобойности!

Он почувствовал, как дрогнули его нервы, когда смысл происходящего дошёл до него. Вся пламенная риторика священников, их осуждение «вероотступных черисийских еретиков» всплыли у него в памяти в этот момент. Честно говоря, он никогда по-настоящему не верил диким россказням о черисийской ереси, о том, как они открыли двери Шань-вэй и её тёмным искушениям. Но теперь, когда эта невероятная огневая мощь косила его людей, он задумался.

Нет! В новой черисийской артиллерии не было ничего демонического, никакого нарушения Запретов. Он не знал, как им удалось сделать с ним то, что они сейчас делали, но, сказал он себе, это должно было быть что-то другое, типа новых креплений для пушек. Да, какой-то новый хитрый трюк, но такой, что его мог бы придумать любой смертный.

Всё это, впрочем, совсем не помогало спасти подчинённое ему формирование.

Он взглянул на поднимающуюся стену дыма над огневыми позициями черисийцев, затем глубоко вздохнул.

— Командуйте атаковать! Немедленно! — рявкнул он.

Бригадир Кларик услышал корисандийские горны. Они были слабыми и далёкими из-за завываний его собственной волынки, рёва и грохота артиллерии и массированных залпов винтовок, но он узнал их и кивнул в безжалостном понимании.

«Кто бы там ни командовал, он быстро соображает», — подумал бригадир. — «Недостаточно быстро… возможно. Но быстро».

Их разделяло чуть больше двухсот ярдов. Наступая с удвоенной скоростью, пехоте потребовалось бы, по меньшей мере, две минуты, чтобы пересечь разрыв, и было крайне маловероятно, что корисандийцы смогут продержаться две минуты под беглым, массированным огнём его бригады. Каждый стрелок стрелял примерно раз в пятнадцать секунд, и у него было пятнадцать сотен стрелков в двух рядах на линии огня. За две минуты, которые должны были понадобиться противнику, чтобы добраться до них, эти полторы тысячи человек могли выпустить двенадцать тысяч пуль по не более чем пяти тысячам целей.

Однако командир противника не мог этого знать. Если бы у него было время — время подумать об этом, время проанализировать огневую мощь, разрывающую его людей, чтобы по-настоящему оценить скорость стрельбы, а также её точность и дальность — он почти наверняка не стал бы пытаться сделать это. Но он не знал, и у него не было на это времени. Это означало, что в данных обстоятельствах он уловил единственный слабый шанс, который у него был — или должен был быть — на победу. Перестрелка между его мушкетёрами и стрелками Кларика могла иметь только один финал, но если бы он мог атаковать, вступить в схватку со своим превосходящим количеством людей, он всё ещё мог бы оставить поле боя за собой.

«Только этого не случится», — мрачно подумал Кларик.

Гарвей уловил ход мыслей Манкора так же быстро, как и бригадир Кларик. Однако, в отличие от Манкора, он не был пойман в ловушку на самом краю катастрофы, захлестнувшей его армию подобно набегающей приливной волне. Ему не нужно было принимать решение посреди резни и кровавой бойни, криков раненых, ослепляющих волн порохового дыма, запаха пролитой крови, израненных и растерзанных тел. Он ни на секунду не винил Манкора, понимая, что на месте графа сделал бы то же самое.

И он знал, что это этот выбор был неверным.

Баркор, с другой стороны, не выказывал никаких признаков того что будет атаковать. В чём Гарвей был точно уверен, так это в том, что, несмотря на неверные предпосылки, Баркор поступает правильно, в то время как Манкора — при всех его правильных решениях — вот-вот совершит ужасную ошибку.

— Сигнал барону Баркора! — бросил он через плечо, не отрывая глаз от поля перед ним. — Передайте ему приказ немедленно начать отступление!

— Да, сэр! — выпалил один из его помощников, и Гарвей услышал, как загрохотали по доскам сапоги молодого человека, бросившегося к сигнальной станции.

«Конечно, учитывая весь этот дым, шансы на то, что Баркор просто увидит семафор, не лучшие», — с горечью подумал Гарвей. — «С другой стороны, он… достаточно осторожен, он может поджать хвост и самостоятельно отступить в любую минуту».

Было уже слишком поздно останавливать Манкора, но вполне возможно, что он всё ещё сможет спасти, по крайней мере, большинство людей Баркора, если только сумеет вывести их с идеальной площадки для убийства, которую он предоставил для черисийских винтовок. Осознание того, что именно он выбрал именно эту местность для новой тактики черисийцев, наполняло его как яд, и тот факт, что он действительно хотел, чтобы один из подчинённых ему командиров был достаточно бесстрашным, чтобы убежать от врага, было горьким, как желчь. Но это также было правдой, и его лицо застыло, как замёрзший камень, когда пехота Манкора двинулась в ужасный водоворот огня черисийцев.

«Почему?» — Эта мысль пронеслась в его голове. — «Почему Ты это делаешь, Боже? Не мы раскольники, пытающиеся разорвать Твою Церковь на части, а они! Так почему же Ты позволяешь хорошему человеку, хорошему командиру бросить свои войска в мясорубку вроде этой, в то время как кретин вроде Баркора даже не двинулся вперёд?»

Ответа не было. Он знал, что его не будет, и его глаза были жёсткими, так как он понял, что, на самом деле, после этой битвы ему придётся объявить Баркору благодарность — если предположить что Бог и Архангелы не будут достаточно милосердны, чтобы убить барона — вместо того, чтобы лишить его командования, как того справедливо заслуживала его робость.

Пехота графа Манкора бросилась вперёд.

Как горстка выживших из прореженных погибелью передовых рядов смогла продвинуться вперёд вместо того, чтобы в ужасе бежать или просто прятаться в складках земли, было больше, чем граф был готов сказать. Но каким-то образом они это сделали, и его сердце внутри заплакало от той храбрости, с которой они ответили на звуки горнов.

Они двинулись вперёд, спотыкаясь о тела убитых и раненых боевых товарищей. Они вошли в дым и напролом устремились вперёд, навстречу грозовому фронту ружейного огня, как люди, склоняющиеся под ударами сильного ветра, и чавкающие удары и шлепки пуль большого калибра, разрывающих человеческую плоть, были похожи на град.

Черисийцы смотрели, как они приближаются, и даже они, те, кто их убивал, понимали, какое мужество требуется, чтобы продолжать наступление. Однако мужества было недостаточно перед лицом такого совершенно неожиданного тактически невыгодного положения. Это была не вина Гарвея, не вина Манкора. В этом не было ничьей вины, и это ничего не меняло. Почти восемьсот полудюймовых пуль попадали в них каждые пятнадцать секунд, а они были только плотью, только кровью.

Наступающие корисандийские батальоны походили на детский замок из песка во время нарастающего прилива. Они таяли, разорванные, разбитые, теряя мёртвых и раненых на каждом шагу. Они шли прямо в огнедышащую пустыню, похожую на преддверие самого ада, заполненное дымом и яростью, зловонием крови, громом черисийских винтовок и криками своих раненых, и это было больше, чем могли вынести смертные.

Бойцы передовых батальонов не сломались. На самом деле не сломались. Их осталось слишком мало, чтобы «сломаться». Вместо этого они просто умерли.

Батальонам, стоящим за ними, повезло чуть больше. Они поняли, что всё мужество Вселенной не сможет провести их через этот заполненный огнём участок. Это было просто невозможно сделать, и они сломались.

— Да! — закричал Кларик, когда корисандийский строй распался.

Пикинёры бросали своё громоздкое оружие, мушкетёры избавлялись от своих мушкетов, люди бросали всё, что могло их замедлить, когда они повернулись и побежали. Суровые, торжествующие возгласы раздались среди стрелков морской пехоты, и всё же этот волчий вой, в каком-то смысле, был почти салютом храбрости корисандийцам, что вошли в это пекло.

— Командуйте наступление, — приказал Кларик.

— Есть, сэр! — подтвердил полковник Жанстин, и Третья Бригада снова пришла в движение.

Чарльз Дойл яростно выругался, когда распался фланг Манкора. Он точно понимал, что произошло, но это понимание ничего не меняло. Он только что потерял пехоту, прикрывавшую правый фланг его осаждённой большой батареи, и должно было пройти не так уж много времени, прежде чем левый фланг черисийцев обрушится на его собственный незащищённый правый. Расстояние, на котором они разбили пехоту Манкора, подсказывало ему, что произойдёт, когда их массированные залпы соединятся с выстрелами картечи и прицельным огнём снайперских винтовок, который уже обрушился на его людей. Но если он отступит, если он попытается отвести назад свои пушки, то и правый фланг Баркора будет раскрыт. И если черисийцы слева смогут продвигаться достаточно быстро, то они смогут добраться до моста на тракте раньше Баркора. Если им это удастся, они поймают Баркора между собой и своими товарищами…

Дойл сжал челюсти так сильно, что у него заболели зубы, когда он увидел, как фланг Баркора с готовностью откатился назад. Он, как и Гарвей, не сомневался в том, почему Баркор делает то, что делает, и всё же, каковы бы ни были его мотивы, сейчас это было правильно. Он по-прежнему нёс большие потери от огня черисийцев, но его отступление было единственным, что могло вывести половину авангарда Гарвея из этой катастрофы хоть в какой-то степени невредимой. И если это означало пожертвовать тридцатью пятью пушками Дойла и шестью сотнями людей, чтобы спасти пять тысяч, то всё равно это была выгодная сделка.

«К тому же», — подумал он с каким-то отвратительным юмором, — «я уже потерял столько драконов и лошадей, что в любом случае не смогу вытащить отсюда больше половины батареи».

Его сердце болело от того, что он собирался потребовать от людей, которых он обучал и кем командовал, но он глубоко вздохнул и повернулся к командиру батареи своего правого фланга. Майор, который полчаса назад командовал этой батареей, был мёртв. Капитан, который ещё десять минут назад был его старшим помощником, был ранен. Командование всей батареей перешло к лейтенанту, которому было не больше двадцати. Лицо молодого человека было бледным и застывшим под слоем порохового дыма, но он твёрдо встретил взгляд Дойла.

— Разверните вашу батарею, чтобы прикрыть наш фланг, лейтенант, — сказал Дойл и заставил себя улыбнуться. — Похоже, что мы тут останемся немного в одиночестве.