Мучимые ересями

.I. Храм и дом мадам Анжелик, Город Зион, Храмовые Земли

В этом году второстепенные обсуждения в Зале Большого Совета велись более тихо, чем обычно.

Сам зал был тщательно подготовлен к дневной церемонии. Древнее предание гласило, что сам Архангел Лангхорн принимал участие в советах со своими собратьями в этом самом зале, и его великолепные настенные мозаики и огромная, прекрасно детализированная карта мира — в четыре человеческих роста высотой — инкрустированная в одну из стен, безусловно, поддерживали это предание. Портреты Великих Викариев прошлого висели на другой стене, а пол, вымощенный нетленной, мистически запечатанной ляпис-лазурью, как и пол самого алтаря Храма, был покрыт бесценными коврами из Харчонга, Деснейра и Содара. Целая армия слуг провела последнюю пятидневку, вытирая пыль, протирая, полируя и доводя обычное великолепие зала до самой вершины великолепия.

Блистательная толпа викариев, сидевших в роскошных удобных креслах, расставленных в зале, вполне соответствовала огромной комнате, в которой они собрались. Мерцали и вспыхивали ювелирные украшения, переливалось золотое шитьё, сверкали драгоценными камнями шапки священников. Воздух в комнате циркулировал плавно, беззвучно, нагретый точно до нужной температуры мистическими чудесами Храма, несмотря на снег, падающий снаружи пристройки Храма, в которой находилась эта сокровищница зала собраний. Идеальное, мягко сияющее освещение лилось с высокого потолка комнаты, освещая каждую деталь бесценных произведений искусства и роскошной одежды. Длинный буфетный стол с деликатесами тянулся вдоль короткого конца залы (хотя «короткий» в такой огромной комнате было чисто относительным термином), а слуги ходили вокруг с бутылками вина, следя за тем, чтобы бокалы викариев не пострадали от внезапной засухи.

Несмотря на комфорт и великолепие, подчёркивающие величие и мощь Божьей Церкви, в атмосфере зала витало странное хрупкое напряжение. Голоса были понижены, в некоторых случаях почти до шёпота, а некоторые бокалы требовали более частого пополнения, чем обычно.

Замсин Трайнейр сидел в своём собственном кресле, предназначенном для Канцлера Совета Викариев, расположенном справа от пока пустующего, приподнятого трона Великого Викария. Кресло Жаспера Клинтана стояло по другую сторону от трона. Каждый из них непринуждённо болтал с членами своего аппарата, время от времени отпуская небольшие шуточки, демонстрируя свою спокойную уверенность, но после того, как они обменялись одним улыбающимся кивком приветствия, они оба взяли за правило не разговаривать друг с другом с тех пор, как заняли свои места.

Слухи об их недавних… разногласиях просочились по всей иерархии Храма. Никто точно не знал, о чём шла речь, хотя очень многие подозревали, что это было как-то связано с гремучими новостями из Фирейда. Во всяком случае, совершенно беспрецедентные выводы Фирейдского Трибунала, безусловно, свидетельствовали о том, что так оно и было. Даже самые искушённые Храмовые посвящённые были поражены выводами Трибунала, а епитимья, назначенная Клинтану Канцлером, говорившим от имени Великого Викария, была столь же неслыханной.

Клинтан принял свою епитимью со всеми внешними признаками смирения, уничижая перед главным алтарём, возглавляя поминальные мессы по невинным, которые были убиты вместе с очевидными еретиками в Фирейде. Он даже отслужил свою пятидневку служения, работая на Храмовых кухнях, чтобы накормить своих куда более скромных собратьев, подавая тарелки двумя своими хорошо ухоженными руками.

Однако какую бы скромность он не решил демонстрировать, никто ни на секунду не поверил, что он наслаждался этим жизненным опытом, и ходили упорные слухи, что он считал Трайнейра лично ответственным за своё унижение. Нечего и говорить, что ни Трайнейр, ни Клинтан ничего подобного не подтвердили. На самом деле, они оба приложили немало усилий, чтобы доказать, что, чем бы ни была вызвана их конфронтация, она привела — в худшем случае — к временному разрыву между ними. Конечно, кое-кто из Храмовых посвящённых мог бы заподозрить, что их очевидное восстановление дружеских отношений — всего лишь маска, маскировка, чтобы не позволить их многочисленным врагам в Совете Викариев почуять запах крови. Демонстрация ровно нужной степени дружелюбия и сотрудничества, чтобы предупредить любого потенциального врага, что попытка использовать любое разделение в рядах «Группы Четырёх» может быть… неблагоразумной, была деликатной задачей, а уж сегодня — как никогда. Слишком большое или слишком экспрессивное проявление дружбы могло бы передать неверное сообщение так же верно, как и слишком холодное и формальное отношение. Особенно сегодня. В конце концов, ни одному из них не было нужно, чтобы кому-то показалось, что в последнюю минуту у него случился какого-то нервный срыв.

«Театр», — подумал Трайнейр. — «Это всё — театр. Интересно, есть ли в этом зале хоть один человек, который не смог бы зарабатывать себе на жизнь на сцене, если бы не был рождён для того, чтобы возвыситься до носящих оранжевое?»

Были и другие различия между Кафедральным Посланием этого года и Посланиями прошлых лет. Обычно за сидящими викариями стояла толпа младших архиепископов и старших епископов. В теории, члены этой толпы должны были быть выбраны случайным образом, что отражало бы всеобщее равенство членов священства. На самом деле, конечно, приглашения на Кафедральное Послание были тщательно продуманными знаками власти для викариев и престижа и влияния среди получателей. В этом году, однако, не было ни одного епископа, ни одного приглашённого мирянина. Даже некоторые из самых младших архиепископов были исключены, а старшие архиепископы были практически безмолвны в присутствии своих начальников.

«Может быть, всё-таки это и не театр, в конце концов», — подумал Трайнейр более мрачно. — «Во всяком случае, не в этом году».

Внезапно раздался одиночный музыкальный перезвон, и приглушенные разговоры резко стихли. Это тоже было необычно. Обычно, как минимум некоторые из этих посторонних разговорчиков продолжались бы даже во время Послания. Ведь каждый викарий, скорее всего, уже получил бы свою копию текста. Некоторые из них, возможно, ещё не удосужились бы прочесть её, но она уже ждала бы их в их кабинетах, когда они доберутся до них. Кроме того, все уже знали бы, что в нём говорится, даже если они ещё не получили копию.

Однако сегодня всё было по-другому. Никто ещё не видел текста Послания этого года — по крайней мере никто, кроме Великого Викария, Трайнейра, трёх других членов «Группы Четырёх» и самых доверенных помощников канцлера. И слухи о его вероятном содержании бурлили по рядам викариата подобно весенней стремнине на реке, так как одно сообщение за другим подчёркивало вызов, брошенный Королевством Черис прямо в зубы самой Церкви.

Весть о свадьбе Кайлеба Черисийского и Шарлиен Чизхольмской достигла Храма всего три пятидневки назад, сразу вслед за известием о том, что произошло в Фирейде, и эти новости потрясли викариат до глубины души. Тот факт, что известиям о браке и создании новой «Черисийской Империи» понадобилось так много времени, чтобы дойти до Зиона, даже с учётом зимней погоды, был лишь ещё одним признаком угрозы власти Церкви. Цепочки курьеров Храма, которые обычно должны были пронести эту новость через Котёл к семафорным станциям, были разорваны впервые за всю историю Сэйфхолда. А послания от епископов и старших священников, переписка которых должна была бы оповестить об этом событии и проанализировать его, никогда не были написаны, потому что люди, которые сейчас занимали эти должности, были преданы не Зиону и Храму, а Кайлебу и Шарлиен.

Это было бы достаточно отрезвляюще. Осознание того, что Чизхольм добровольно присоединился к Черис в её противостоянии Матери-Церкви, сместилось от отрезвляющего к пугающему, а казнь шестнадцати рукоположенных священников, во многих отношениях, сделало этот испуг ещё сильнее. Даже те, кто спокойно придерживался мнения, что причиной черисийского кризиса послужило деспотичное неумелое управление «Группы Четырёх», оказались перед лицом возникновения совершенно новой империи, которая со временем, неизбежно должна была занять своё место среди великих королевств и государств Сэйфхолда. Империи, выросшей не на простом завоевании или династическом браке, но на общем фундаменте своего неповиновения власти Церкви — неповиновения, которое она с жестокой окончательностью подчеркнула в Фирейде. И которая уже присоединила к своим территориям княжество Изумруд и наверняка двинется на Лигу Корисанда в течение пятидневок или месяцев, если уже не сделала этого.

Два года назад ни один член Совета Викариев не мог даже представить себе мир, в котором существовал бы такой политический и религиозный гротеск. Теперь все они оказались лицом к лицу с отвратительным призраком раскола, который не только не был сокрушён, но и активно разрастался, неуклонно распространяясь от первоначального источника разложения в Теллесберге.

В мире, в котором рухнуло столь много уверенности, ежегодное послание Великого Викария приобрело огромную важность, и все глаза и головы быстро повернулись к трону Великого Викария, так как одиночный звоночек колокольчика возвестил о его прибытии.

Как того требовали древнейшие традиции Церкви, Великий Викарий Эрик XVII, светский и временный глава Церкви Господа Ожидающего, именем Бога и архангела Лангхорна пастырь всея Сэйфхолда, вошёл в Зал Большого Совета один и без сопровождения. В этой комнате, в этот день, он официально был всего лишь ещё одним викарием, пришедшим доложить своим братьям-викариям о состоянии дел Божьей Церкви во всём Сэйфхолде. Однако если характер его появления и провозглашал его равенство, то сверкающая на его голове корона и великолепные парадные одежды (которые с их весом жемчуга, драгоценных камней и тонкой вышивки весили больше, чем большинство доспехов), провозглашали совсем другое послание. Они подчёркивали абсолютную власть, которая находилась в руках владыки церкви, которая была владычицей всего мира.

«Эрик определённо выглядит так, как подобает великому викарию», — сардонически подумал Трайнейр. Это был высокий человек, с широкими плечами, волосами, посеребрёнными прошедшими годами (и благоразумной помощью камердинера и парикмахера Великого Викария), пронзительными глазами, мощным изогнутым носом и высоким благородным лбом. К счастью для целей Трайнейра, человек внутри этой впечатляюще царственной внешности понимал реалии Храмовой политики, по крайней мере, достаточно хорошо, чтобы правильно выполнять указания.

Сейчас Великий Викарий проследовал к своему трону в мёртвой тишине. Он уселся на него, глядя на ряды викариев и архиепископов, и выражение его лица было спокойным. Несмотря на то, что каждый присутствующий на этой аудиенции знал, что выражение его лица было частью тщательно продуманного театра, который они все здесь наблюдали, многие из них действительно, по крайней мере, немного, расслабились, когда они посмотрели на него. Трайнейр с удовлетворением наблюдал за их реакцией. В конце концов, способность Эрика излучать такую рассудительную, спокойную уверенность была одной из главных причин, по которым Трайнейр выбрал его для возведения в ранг Великого Викария.

— Дорогие братья в Боге, — сказал Великий Викарий после короткой паузы, — мы приветствуем вас и благодарим за благочестивое братство, в котором мы все собрались, чтобы сообщить вам о состоянии Божьей Церкви и работу среди миллионов и миллионов душ, вверенных нашему пастырскому попечению всемогущими руками Бога и слуги Его Лангхорна.

Его голос был ещё одной причиной, по которой Трайнейр выбрал именно его. Это был глубокий, великолепный, бархатистый бас, который доносился до слушателей с уверенностью, что перед ними человек, знающий, что делает, внутренне столь же уверенный, насколько это выражало внешне его лицо. Это впечатление ещё более усиливалось его способностью запоминать длинные речи, такие как Послание, и произносить их искренне, страстно, даже не заглядывая в заметки или сценарий. Если бы Эрик обладал силой интеллекта, соответствующей его другим качествам великого викария, он был бы человеком, которого следовало опасаться… а Замсин Трайнейр вынужден был бы искать другую марионетку.

— Многое произошло за прошедший год, — степенно продолжил Великий Викарий, произнося строки, которые Трайнейр сочинил для него, с размеренной, убедительной серьёзностью. — Многое из этого было хорошим, способствуя славе Божьей и спасению верующих в Него. Однако, как всем нам известно, мы также обнаружили, что столкнулись лицом к лицу, как не сталкивался ни один другой Великий Викарий или Викариат со времён самого Лангхорна, с открытым вызовом Шань-вэй в этом мире. Тёмная Мать Зла в который раз ткнула своим пальцем в совершенство Божьего дела, снова стремясь испортить и подорвать всё доброе ради службы злу.

Один или два викария явственно напряглись, и Трайнейр скрыл язвительную улыбку за своим тщательно вышколенным выражением лица. Очевидно, по крайней мере некоторые члены викариата продолжали надеяться, что всё это можно будет просто утрясти. Что именно могло бы побудить их цепляться за такую тщетную надежду, было больше, чем канцлер осмелился бы сказать. Без сомнения, некоторые из них — на ум ему пришло имя Сэмила Уилсинна — цеплялись за веру в то, что между Церковью Черис и законной Церковью Господа Ожидающего всё ещё может быть найден какой-то компромисс. Что ж, пришло время раз и навсегда выбить эту идею из их голов, если, конечно, Фирейдский Трибунал ещё не сделал этого.

— Все мы, — продолжил Эрик, — слишком хорошо осведомлены о событиях, которые произошли в Черис, а теперь и в Чизхольме. Мы слышали отговорки и предлоги, на которых раскольники основывали своё отступничество, своё неповиновение законной, данной Богом власти Матери-Церкви над душами и духовным благополучием всех детей Божьих. Мы слышали их ложь, распознавали их фальсификации. И совсем недавно мы увидели свидетельства их готовности прибегнуть даже к кровавому убийству священников самого Бога. Взять в свои мирские, неосвящённые руки освящённый суд Божьего священства, который Священное Писание оставило исключительно для Инквизиции и Совета Викариев, действующих со всей должной осмотрительностью и под руководством самого Бога и Архангелов.

Он помолчал, торжественно оглядывая свою аудиторию, затем продолжил тем же ровным голосом:

— Все эти преступления и извращения достаточно ужасны, чтобы наполнить любую благочестивую душу ужасом и отвращением. И всё же я должен сказать вам, братья мои, что Управление Инквизиции собрало новые доказательства, новые знания, которые ясно показывают, что этот раскол, это неповиновение — часть долгого и тщательно вынашиваемого заговора. Что беспочвенные обвинения раскольников в адрес Матери-Церкви — это клин, открывающий путь не к простому неповиновению авторитету Матери-Церкви, а к еретическому отвержению самых основных и фундаментальных учений, переданных нам от самих Архангелов.

По всему огромному залу Большого Совета лица напряглись, а глаза сузились. Жаспер Клинтан позаботился о том, чтобы тщательно подготовленные, отрывочные слухи о признаниях черисийцев, находящихся в застенках Инквизиции, достигли соответствующих ушей. Но это были всего лишь фрагменты, намеренно сформированные, чтобы подготовить почву для послания Великого Викария, не выдавая содержания этого послания.

— Многое из того, что мы недавно узнали, подтверждает то, что мы считали истинным. Это убеждение было главным в нашем сознании, когда мы предприняли серьёзный шаг, отлучив от церкви раскольничье руководство и возложив на всё королевство Черис тяжёлое бремя интердикта. И всё же мы не обнародовали их и не поделились ими даже с нашими братьями по Божьему викариату, потому что находили их настолько тревожащими, настолько трудными для понимания, что мы требовали доказательств. Мы не будем делиться с вами даже сейчас всем, что узнали. Честно говоря, мы по-прежнему считаем, что должны быть представлены дополнительные доказательства, прежде чем такие серьёзные обвинения могут быть публично предъявлены любому чаду Божьему. Со временем, когда это доказательство будет в руках и время для борьбы с врагами Бога полностью наступит, мы поделимся с вами — и со всем телом Божьей Церкви — полной природой врагов, которые поднялись, чтобы оспорить господство Бога над его собственным миром.

— И не обманывайтесь, братья. Что бы они ни утверждали в Теллесберге и Черайасе, их честолюбие — не что иное, чем желание навсегда свергнуть законную власть Матери-Церкви как избранного Богом и архангелами пастыря. Насилие, охватившее мирный город Фирейд в августе, было намного превзойдено жестоким нападением, опустошением и разграблением, которые так называемый Черисийский Флот так жестоко осуществил немногим более месяца назад. И убийство — ибо так оно и было — шестнадцати наших посвящённых братьев, шестнадцати слуг Матери-Церкви и Управления Инквизиции было лишь верхушкой айсберга убийств и грабежей в этом несчастном городе. Две трети этого города — две трети, братья — лежат в разрушенных и сожжённых руинах, усеянных телами его защитников и слишком многих их жён, дочерей и детей.

Он мрачно покачал головой.

— Кто может смотреть на такие действия, на такую дикость и разрушение, не признавая в этом руки самой Шань-вэй? И кто, кроме слуг Шань-вэй, мог бы использовать байки о «вине» инквизиторов Фирейда в попытке подкрепить всю другую свою ложь и лживые, богохульные обвинения против Матери-Церкви? Шань-вэй коварна, братья мои, а её ловушки хитры. Посмотрите, как они цепляются за фатальные ошибки горстки священников Божьих и провозглашают, что все священники Божьи испорченные и падшие! Как они стараются убедить глупцов, легковерных, что Божья Церковь — рука самого Бога в этом мире — ответственна за зверства, за беспочвенные гонения, за разложение.

— Мы с тяжёлым сердцем ознакомились с выводами Фирейдского Трибунала, и мы не будем вас обманывать; у нас было сильное искушение приказать поставить гриф секретности на эти выводы. Отвернуться от встречи лицом к лицу с такими болезненными вещами, ибо мы уже знали, как раскольники использовали эти печальные и трагические события в качестве оружия против Бога. И всё же, каким сильным не было наше искушение, мы понимали, что это искушение — дело рук Шань-вэй. Мы поняли, что не осмелимся нарушить ни малейшего аспекта наших обязанностей перед Богом — и уж точно не в таком печальном и душераздирающем долге, как этот — чтобы не проявить слабость перед врагами Божьими. И потому мы приняли вывод Трибунала и таким образом показали, кто является истинными хранителями Церкви. Мы показали, что будем серьёзно относиться даже к обвинениям раскольников, когда появятся доказательства неправомерных действий со стороны священства, и что мы не позволим нечестивому восстанию против власти Матери-Церкви помешать нам исполнить наш долг пастырей Лангхорновых на Сэйфхолде.

— Но всё это не более чем начало. Не более чем попытка взрастить ложь и обман, которые раскольники будут использовать в своё время, чтобы оправдать своё тотальное нападение на Мать-Церковь, на авторитет Архангелов и на план самого Бога по спасению человеческих душ. Поверьте мне, братья мои, то, что произошло в Дельфираке — лишь тень, всего лишь предвестие того, что они намереваются сделать с Зионом и Храмовыми Землями с течением времени.

Когда Великий Викарий сделал паузу, можно было услышать обычно неслышное движение циркулирующего в комнате воздуха. Люди в оранжевых сутанах, сидевшие и слушавшие его, были словно высечены из камня, и он снова, медленно, с сожалением, покачал головой.

— Братья, есть причина, по которой мы решили донести наше ежегодное Послание только до самых старших служителей Матери-Церкви. Мы просим вас помнить в ваших собственных речах, в ваших собственных обсуждениях того, что мы говорим здесь сегодня, что враги Божьи имеют уши во всех местах. Для нас ещё не пришло время ещё больше тревожить членов нашей паствы. И всё же настало время поделиться с вами, нашими братьями и хранителями Матери-Церкви, нашей верой в то, что впереди нас ждёт полномасштабная Священная Война.

Некоторые из сидящих викариев заметно вздрогнули, и Трайнейр понадеялся, что те из его сотрудников, кто были проинструктированы следить за такой реакцией, записали все их имена.

— Как мы уже сказали, время ещё не пришло. Точно так же, как есть приготовления, которые должны быть сделаны, планы, которые должны быть разработаны, оружие, которое должно быть построено и выковано, есть также и тяжёлая ответственность, возложенная на нас, как истинных слуг Божьих, чтобы установить раз и навсегда, вне всяких сомнений или противоречий, истинную глубину и порочность планов и намерений наших врагов, прежде чем прибегать к таким суровым и ужасным мерам. Как бы ни была обоснована война, как бы ни были необходимы эти действия, невинные будут страдать так же, как и виноватые, что, впрочем, события в Фирейде уже показали столь трагически. Ни один истинный сын или дочь Божья не может без страха и трепета созерцать все ужасные последствия такого конфликта. Без необходимости знать, что у них нет другого выбора, другого пути действий, который открыт перед ними. И мы вовсе не исключаем возможности какого-то менее радикального решения. Мы надеемся и искренне молимся, что подданные правителей, которые сделали себя врагами Божьими, осознают свою ответственность, дабы подняться в праведном гневе и изгнать слуг Шань-вэй, которые привели их к этому отступничеству и греху. Именно по этой причине мы издали наши эдикты об отлучении от Церкви и объявили о наложении интердикта на Черис, а затем распространили его на Чизхольм и Изумруд. Однако, как бы искренне мы ни молились об этой возможности, мы не можем на неё положиться. Это наша обязанность, как пастыря Божьего, своевременно подготовиться к более радикальным мерам, которые, как мы очень боимся, стали неизбежными.

— В урочный час, Бог, несомненно, дарует победу тем, кто борется во имя Его святейшего имени. Мы не сомневаемся в этом, и мы знаем, что ваша вера, как и наша собственная, является непоколебимой скалой, на которой покоится Божья Церковь. Эта вера не будет разочарована, и Бог не позволит ей быть смущённой. И всё же тёмные дни ждут нас впереди, братья мои. Пусть никто из вас не будет введён в заблуждение и не поверит в обратное. Мы были призваны к самому суровому испытанию, с которым когда-либо сталкивались простые смертные. Мы стоим на месте самих Архангелов, лицом к лицу с угрозой Шань-вэй, и мы не можем отдавать приказы ракураи, как это делал Лангхорн. Мы не можем протянуть руку и поразить разложение Черис и Чизхольма очистительным огнём очищающего гнева Божьего. Но то, что мы должны сделать, мы можем сделать. Мы смотрим не на саму Шань-вэй, как Лангхорн смотрел на неё во всей полноте её собственной извращённой божественной силы. Мы встречаемся только с её слугами, только с теми, кто отдал свои души на её тёмную службу, доверяя ей вести их. И всё же этим ошибшимся, заблудшим и проклятым душам не мешало бы вспомнить, что Шань-вэй — Мать Лжи и Госпожа Предательства. Мы, верующие в верность и авторитет избранных Богом Архангелов, имеем гарантию и крепость, которые Шань-вэй никогда не сможет обеспечить. И потому что это так, потому что мы сражаемся в доспехах Самого Бога, наша победа несомненна, ибо это будет Его победа, и Бог не потерпит поражения.

Великий Викарий сделал паузу, изучая лица собравшихся викариев, и Зала Большого Совета была тиха и неподвижна.

— Время открыто обнажить меч Лангхорна ещё не пришло, — сказал он затем, — но этот день уже близок. И когда он настанет, братья мои, когда меч Лангхорна будет обнажён ради непорочного служения Богу, он не будет возвращён в ножны, пока дышит хотя бы один из Его врагов.

Несмотря на тепло от камина в гостиной, Анжелик Фонда внутренне содрогнулась, когда перечитала письмо, лежащее на её столе.

В отличие от многих писем, прошедших через её руки, это письмо было незашифрованным, хотя по нему были разбросаны кодовые слова и кодовые имена, которые не имели бы смысла для большинства читателей. Оно было написано аккуратными печатными, а не прописными буквами, но она узнала характерные формулировки Сэмила Уилсинна. Она полагала, что не было никакого смысла шифровать его, когда оно сопровождалось полным текстом ежегодного Кафедрального Послания Великого Викария. В конце концов, оно могло исходить от очень многих людей.

Она положила листок обратно на бювар и посмотрела сквозь замёрзшее оконное стекло на заснеженные улицы города.

Она не могла видеть этого с того места, где сидела, но знала о клубах дыма, поднимающихся над крышей сарая, который её садовник обычно использовал как летнюю кладовку. По своему обыкновению, она предоставила этот сарай на зиму некоторым беднякам Зиона. Это было достаточно жалкое жилье, учитывая климат Зиона, но, по крайней мере, она убедилась, стены были непроницаемы для ветра и непогоды, и она тихо устроила так, чтобы угольный бункер рядом с дверью сарая был заполнен. Она не знала, сколько временных жильцов она приобрела этой зимой, но знала, что когда снег в городе, наконец, спадёт, будут найдены, по крайней мере, несколько тел. Так всегда было, и большинство из них всегда жались к вентиляционным каналам Храма, где отработанное тепло выдыхалось в ледяной холод.

Её прелестные губы сжались при этой мысли, а глубине её выразительных глаз вспыхнул гнев, когда она подумала о Послании Великого Викария Эрика и всем осуждении расточаемом «вероотступным еретикам» Черис и Чизхольма людьми, живущими в роскошном комфорте Храма. Людьми, невосприимчивыми к голоду и холоду, которые ни секунды не задумывались о жалких бедняках, отчаянно пытающихся сохранить жизнь себе и своим семьям, скорчившись вокруг вентиляционных каналов их собственного великолепного жилища. Она точно знала, что именно послужило толчком к её решению присоединиться к реформистам вроде Сэмила Уилсинна, и по-настоящему причиной этого не было какое-то одно событие или понимание.

Её собственная жизнь, сознательное неприятие и отрицание собственного отца и власти поста, которая позволила ему сделать это, сделали её готовой к протесту — она прекрасно знала это, и свободно признавала — но было так много способов, которыми она могла бы протестовать. Конечно, она могла просто исчезнуть, раствориться в невидимости, как ещё одна отвергнутая незаконнорождённая дочь, ищущая убежища в монашеском призвании. Даже её приёмные родители, несомненно, хотели бы, чтобы она смогла принять эту судьбу, хотя её любимая старшая сестра всегда соображала, что к чему.

И всё же та форма, которую принял протест, постепенно росла, взращиваясь в тихом спокойствии её собственного ума и души, так как она наблюдала невероятную роскошь великих Церковных династий в городе, предположительно посвящённом исключительно служению Богу. В городе, где голод и разруха каждую зиму собирали свои зловещие пошлины прямо на виду самого Храма. Именно это открыло ей глаза на истину о внутреннем разложении Церкви, дало ей осознание небрежной чёрствости Церкви в целом, а не только её собственного гнусного оправдания отца. Как бы он ни злоупотреблял властью и привилегиями своего собственного рождения и занимаемого поста, он смог сделать это только потому, что другие люди, которые правили и извращали Церковь вместе с ним, позволили ему это. Потому что многие из них делали точно такие же вещи, и последствия для многих других были намного ужаснее, чем для неё. Именно это вызвало её возмущение… и именно любовь к тому, чем должна была быть Церковь, подпитывала её бунт против того, чем она была.

А теперь это.

Она ещё раз взглянула на стенограмму Кафедрального Послания, и, как и человек, написавший сопроводительное письмо, увидела только одно. Мужчины — и женщины, подумала она, и лёд в её глазах потеплел, когда она подумала об Адоре Диннис и Шарлиен Чизхольмской — которые осмелились открыто поднять руки против разложения, с которым она так долго тайно боролась, должны были быть уничтожены. Она знала это так же хорошо, как и любой член Совета Викариев, кто на самом деле подписал это Послание, и она распознала в этом официальное провозглашение политики «Группы Четырёх».

«Не понимаю, почему меня до сих пор это так… удивляет», — подумала она. — «Было очевидно, что до этого должно было дойти. Наверное, просто в глубине души мне очень хотелось верить, что это всё-таки не так».

Её мысли вернулись обратно к Адоре. С тех пор как та благополучно добралась до Черис, она получила от вдовы Эрайка Динниса только одно, осторожно и окольными путями доставленное, письмо. Её описание архиепископа Мейкела и короля — нет, императора — Кайлеба и императрицы Шарлиен согрело сердце Анжелик. Безопасность, которую обрели Адора и её сыновья, защита, которую ей дали, и её описание «еретиков» Черис, рассказали Анжелик Фонде, кто действительно был на стороне Бога в титанической, надвигающейся борьбе, чьи грозовые тучи постепенно расползались по небу Сэйфхолда.

Она ещё немного посидела в задумчивости, потом резко вздохнула, расправила худенькие плечики и снова собрала листы бумаги на столе. Она аккуратно сложила их вместе, затем сунула в потайное отделение, хитро встроенное в стол, но её мысли были заняты тем, что она обдумывала инструкции, содержащиеся в неподписанном письме. Ей было интересно, что Уилсинн и другие викарии и старшие священнослужители из его круга реформаторов собираются решить по поводу так называемой «Церкви Черис». Судя по его указанию проследить за тем, чтобы запись речи Великого Викария дошла до Черис, у них тоже было мало иллюзий относительно того, кто действительно служит Богу, а кто следует за разложением. Но достаточно ли далеко они зашли, чтобы осознать то, что их сердца, очевидно, уже осознали?

Она не знала. Точно так же, как она не знала, окажется ли эта новая Черисийская Империя достаточно сильной, чтобы противостоять буре, собирающейся пронестись по ней. Но она знала, что она отстаивает, и медленно кивнула, размышляя об этом.

Она встала, подошла к окну и уставилась на бесцветную зимнюю красоту снега, но её мозг был занят, сортируя всю другую информацию, которую она получила о Совете Викариев и намерениях «Группы Четырёх». Она передала всё это Уилсинну и его окружению, но также сохранила и все копии. Она не знала, насколько это может быть полезно для Черис, но ей не нужно было принимать такое решение. Адора сможет решить это после того, как Анжелик передаст всё в её руки.

«Неужели это так просто?» — Её глаза следили за прохожим, который медленно шёл вперёд, наклонив голову против ветра, глубоко закутавшись в свой плащ. — «Так легко пройти путь от агента реформ до шпиона раскольников?»

У неё не было ответа… но она была уверена, что Бог мог бы понять.

.II. Плес Белой Лошади и Королевский Дворец, Город Менчир, Лига Корисанда

Белые паруса шхун рассекали голубые воды Плеса Белой Лошади, словно спинные плавники кракенов, приближающихся к своей добыче.

Они несли новый флаг Имперского Черисийского Флота, но над единственной лёгкой галерой, отчаянно мчавшейся перед ними, развевалось зелёно-золотое знамя Церкви. Три шхуны отреагировали на вид этого флага примерно так же, как настоящие кракены отреагировали бы на кровь в воде, и лидирующий преследователь уже успел расчехлить своё погонное орудие. С его бака вырвался клуб серо-белого дыма, и тонкий фонтан брызг поднялся прямо перед галерой.

Убегающее судно проигнорировало требование остановиться, и шхуна выстрелила снова. На этот раз, выстрел был не предупредительный. Четырнадцатифунтовое ядро обрушилось на корму галеры, и полетели щепки. Один из спутников шхуны тоже начал стрелять, и вокруг хрупкого корпуса беглеца разлетелось ещё больше брызг. Ещё через пятнадцать минут — и, как минимум, ещё три прямых попадания — галера, наконец, покорилась неизбежному. Её парус опустился, и вместе с ним опустился гордый золотой скипетр Церкви Господа Ожидающего.

Это была сцена, ставшая необычной в водах у острова Корисанд только потому, что там оставалось так мало добычи для Черисийского Флота, чтобы преследовать её. За последний месяц ни один корабль под корисандийским флагом не был в безопасности. Флотские крейсера, такие как эти шхуны — и несколько капёров — с мётлами, привязанными к их мачтам, очистили море от кораблей Гектора Корисандийского. Немногочисленные торговые суда, всё ещё ходившие под корисандийским флагом, теснились в гаванях — предпочтительно нейтральных, когда они могли их найти, куда Черисийский Флот не мог послать за ними экспедиции дабы захватить их — в то время как корабли Корисандийского Флота ждали, чтобы защитить свои якорные стоянки от неизбежного нападения.

Даже когда шхуны подошли к своему трофею, стоящие на их палубах могли бы увидеть полдюжины столбов дыма, поднимающихся над корисандийским берегом, где флотские десантные отряды, прикрываемые морской пехотой, деловито жгли военно-морские склады, лесопилки, склады, мосты на трактах и всё, что имело хоть малейшую военную ценность по всему побережью Герцогства Менчир. В нескольких местах десантные отряды столкнулись с гарнизонами или батареями. Когда это случалось, они просто отступали, уверенные, что скоро найдут более лёгкую добычу, или же обходили любые батареи, у которых не было поддержки, чтобы захватить их с незащищённой стороны суши. Поскольку Корисандийский Флот был блокирован в портах, даже лёгкие подразделения могли действовать безнаказанно, а ни одно армейское подразделение не могло передвигаться достаточно быстро и далеко по сравнению со скоростью военного корабля, или перехватить десантный отряд, прежде чем он снова высадится. Войска князя Гектора никак не могли предотвратить или хотя бы серьёзно затруднить наступление черисийцев, и каждый день его побережье кровоточило сотнями крошечных ран.

— …положите конец этому… этому пиратству!

Говоривший свирепо посмотрел на адмирала Тартаряна, и граф напомнил себе, что не стоит отвечать ему таким же взглядом. Не то чтобы у него были какие-то конституционные возражения против того, чтобы выпустить немного воздуха из этого напыщенного болтуна. Что именно, по мнению его и других собственников, испытавших… неудобства от своих черисийских посетителей, Тартарян мог бы сделать с их проблемами, от него ускользало. С другой стороны, он предположил, что было неизбежно, что он, как командир Корисандийского Флота, будет выступать в качестве адресата их гнева.

«Что я должен сделать, так это сказать им, что все вопросы — к Кайлебу», — с горечью подумал он. — «К сожалению, это не очень практичный ответ».

— Я понимаю, что ситуация плохая, — сказал он вместо этого, обращаясь ко всей делегации, собравшейся в его кабинете. — К несчастью, всё, что я могу сказать вам сейчас, это то, что, скорее всего, будет ещё хуже, прежде чем станет хоть как-то лучше.

— Но…! — начал жалобщик, размахивая обеими руками в воздухе.

— Я уверен, что все вы хорошо осведомлены об опасности, с которой столкнулась вся Лига, — продолжил Тартарян, безжалостно прерывая другого человека. — В настоящее время все имеющиеся у нас военные корабли связаны обороной крупных портов. Я боюсь, что просто невозможно освободить любой из них, чтобы защитить наши грузоперевозки. — «Даже если предположить хотя бы на мгновение, что они смогут каким-то образом пробить себе путь из гавани против Черисийского Флота», — добавил он про себя. — Как я уже вам говорил, граф Каменной Наковальни согласился выделить всех свободных людей для обороны побережья. То, что можно сделать — делается, и я вас всех заверяю, что мы будем продолжать искать дополнительные меры, которые мы можем реализовать. Но, честно говоря, наши ресурсы так сильно сосредоточены на сопротивление вторжению, что я очень сомневаюсь, что мы сможем что-то изменить против этих рейдов на побережье и грузоперевозки. Мне очень жаль, но так оно и есть, и я не собираюсь сидеть здесь и лгать вам, давая обещания, которые не могу сдержать.

Пока Тартарян говорил, размахивающий руками крикун снова открыл рот. Однако теперь он его с треском захлопнул и оглянулся на своих товарищей-«делегатов». Большинство из них выглядели такими же сердитыми и несчастными, как и он, но некоторые из них, глядя на него, также качали головами, и Тартарян почувствовал облегчение. То, что он только что сказал им, было явно не тем, что они хотели услышать, но ни один здравомыслящий человек не смог бы оспорить ни единого его слова.

К счастью, в делегации было достаточно здравомыслящих людей, чтобы вытащить её из кабинета Тартаряна, и ему не пришлось приказывать выкинуть вон и расстрелять этого крикуна.

«Нет», — размышлял граф, стоя в дверях, когда его «гости» выходили за дверь, — «было бы намного приятнее просто пойти и пристрелить его. Конечно, князь не обиделся бы на меня из-за одной маленькой казни после того всего дерьма, которое я отвлёк в сторону от Дворца!»

Эта мысль вернула ему душевное равновесие, требующееся на данный момент, и он фыркнул от резко накатившего веселья. Может быть, он всё-таки должен поблагодарить этого болтливого идиота. Вряд ли он найдёт сегодня что-нибудь ещё, что смогло бы его так развлечь.

Он взглянул на часы, тикающие у него на стене, и поморщился. Если он выйдет прямо сейчас, то как раз успеет на сегодняшнюю встречу старших советников князя Гектора.

«Которая», — подумал он, — «вероятно, будет ещё менее забавной, чем эта встреча».

— Мой князь, я не хочу, чтобы это прозвучало так, как будто я сочувствую тем надоедливым простофилям, которые осаждают кабинет Терила, но они правы, — почти извиняющимся тоном произнёс сэр Линдар Рейминд.

Князь Гектор бросил на него довольно устрашающий взгляд, но казначей не дрогнул. Во-первых, потому что то, что он сказал, было правдой, а во-вторых, потому что он знал, что гнев Гектора на самом деле направлен не на него.

— Я не говорю, что собираюсь проливать слёзы по поводу их личных потерь, мой князь, — сказал он. — Я только пытаюсь указать на две вещи. Во-первых, мы страдаем не только от имущественных и финансовых потерь, но и от потери возможностей, которые могут нам очень пригодиться позже. А, во-вторых, понимание того, что черисийцы могут безнаказанно действовать вдоль побережья самого столичного герцогства, начинает оказывать серьёзное влияние на моральный дух ваших подданных. Я вижу определённые признаки этого среди членов торговых и мануфактурных ассоциаций, и я уверен, что это оказывает влияние на всех наших людей, по крайней мере, в некоторой степени.

— Я не могу не согласиться ни с чем из того, что только что сказал Линдар, мой князь, — сказал Тартарян, прежде чем Гектор успел заговорить. — Проблема в том, что я не вижу, что мы можем с этим поделать. Разведчики Кайлеба обнаружили все военные корабли, которые у нас есть. Его проклятые шхуны патрулируют у каждого порта, где они нашли хоть один из моих галеонов, и у каждой из этих шхун есть около эскадры черисийских галеонов, ожидающих, ровно на таком расстоянии, что их не видно с берега, пока их вызовут, если кто-то из моих капитанов попытается выйти в море.

— Не могли бы мы перебросить дополнительные силы с Тёмных Холмов? — с тревогой спросил Рейминд, переводя взгляд с Гектора на графа Каменной Наковальни.

— Не понимаю, как… — начал Каменная Наковальня, но Гектор перебил его.

— Нет, — сказал он твёрдо, почти резко. Затем он потряс головой, как лошадь, отгоняющая муху, и немного криво улыбнулся Рейминду. — Я не пытаюсь откусить тебе голову, Линдар. Честно говоря, мне бы хотелось откусить чью-нибудь голову, хотя бы для того, чтобы облегчить своё разочарование. Но я не собираюсь начинать с человека, который управляет моими финансами и всего лишь пытается сказать мне правду.

Рейминд улыбнулся в ответ на улыбку князя и кивнул головой в знак согласия, а Гектор продолжил:

— В настоящий момент, позиция Корина на Перевале Талбора — единственное, что удерживает всю армию Кайлеба от вторжения в Менчир. Я сильно подозреваю, что то, что он мог бы сделать с сорока или пятьюдесятью тысячами морских пехотинцев, особенно с учётом того, что все они, кажется, имеют эти проклятые Шань-вэй ружья, затмит то, что мы видим сейчас. Не говоря уже о том, что это будет стоить мне столицы, что также может оказать некоторое негативное влияние на моральный дух.

— Я понимаю это, мой князь, — сказал Рейминд. — В то же время, меня беспокоит возможность, о которой Терил говорил в самом начале. Что, если Кайлеб решит использовать свои транспорты, чтобы развернуть всю свою армию за спиной сэра Корина, даже не атакуя его позиции в Талборе?

— Он всё ещё может так поступить, — сказал Каменная Наковальня.

Граф выглядел старее, чем месяц или два назад. Шокирующая полнота поражения, понесённого его сыном при Переправе Хэрила — и новость о том, что сэр Чарльз Дойл был серьёзно ранен и захвачен в плен черисийцами — сильно потрясла его. Когда они с Гектором изучили отчёты Гарвея, они поняли, что случившееся, безусловно, не было его виной. Или, если уж на то пошло, чей-то ещё. Тот факт, что он сумел вытащить почти четыре тысячи своих пехотинцев, и практически всю свою кавалерию, из черисийской ловушки, был примечателен в данных обстоятельствах… а также объяснял, что случилось с Дойлом и практически со всеми его артиллеристами. Но то, что произошло на Переправе Хэрила, было мрачным предупреждением, что любое будущее сражение в каком-нибудь месте, хоть отдалённо похожем на открытую местность, будет дорогим предприятием.

И это ни на йоту не улучшило веру в себя и боевой дух его солдат.

— Он всё ещё может это сделать, — повторил Каменная Наковальня. — На самом деле, я практически ожидаю, что он это сделает. В настоящий момент, по словам наших разведчиков, ему не хватает десантных транспортов, чтобы высадить всю свою армию. Похоже, у него было слишком много кораблей, чтобы уместить их в Дейросе, и он отправил остальные транспорты обратно в Чизхольм или Зебедайю, чтобы переждать сезон штормов. Наверное, именно это его сейчас и останавливает. Он не хочет посылать половину своей армии на край ветки, которую Корин мог бы спилить позади него. И ему, по-прежнему, очень не хватает кавалерии. Не похоже, чтобы у него было больше четырёх или пяти тысяч лошадей, а это значит, что как только он высадится на сушу, у нас будет преимущество в мобильности.

— Ты думаешь, что он двинется направо? Воспользуется вместо этого одним из более северных перевалов? — спросил Тартарян, и Каменная Наковальня покачал головой.

— Я сомневаюсь в этом, по паре причин. Во-первых, как я только что сказал, ему очень не хватает кавалерии. Если он начнет отводить войска от Талбора и посылать их на север, кавалерийские разведчики Корина будут вертеться у флангов Кайлеба, высматривая что-то подобное. Если он направится вглубь страны с пехотной армией, Разделённый Ветер определённо сможет выставить войска на такие позиции, чтобы блокировать любой из других перевалов, прежде чем он их достигнет. Конечно, одна кавалерия не остановит черисийских морпехов с ружьями. Но солдаты Разделённого Ветра, по крайней мере, замедлят их продвижение, а пехота Корина может двигаться так же быстро, как и черисийцы. Кроме того, на большинстве перевалов есть оборонительные позиции, которые почти так же хороши, как укрепления в Талборе. Не совсем, но почти. Таким образом, он не получит значительного тактического преимущества, двигаясь на север, и это также уведёт его дальше от его собственной операционной базы и от побережья, где он может наилучшим образом эффективно использовать своё преимущество в морской силе.

— Чего он вряд ли захочет, — сказал Тартарян, кивая в знак понимания и согласия.

— Именно. — Каменная Наковальня поморщился. — Я не предлагаю здесь никакого безграничного оптимизма, но я начинаю думать, что Кайлеб, возможно, планирует остаться в Дейрвине, пока не решит, что может рискнуть с погодой и привести свои транспорты обратно в Дейрос. В этот момент, конечно, я боюсь, что он будет искать способы провести свою армию в тыл Корина, ударив нас здесь, ближе к столице.

— Он не будет начинать бой с батареями Менчира, — уверенно сказал Гектор. — А к тому времени, как он доберётся сюда, с земляными укреплениями, которые вы и ваши люди строите, чтобы прикрыть сухопутную часть города, будут почти так же трудно справиться.

— Согласен. — Каменная Наковальня кивнул, но выражение его лица осталось несчастным. — На самом деле меня не очень волнует непосредственная безопасность столицы, мой князь. Он может иметь все ружья, какие захочет, но пока наши люди прячут свои головы за хорошим, прочным земляным валом, он не сможет добраться до них, не оказавшись на расстоянии мушкетного выстрела. И какой бы пренеприятной ни была его полевая артиллерия, у неё нет ни дальнобойности, ни веса, чтобы противостоять тяжёлым орудиям, которые мы устанавливаем в укреплениях. Для этого ему понадобится осадная артиллерия, а таких тяжёлых орудий мы пока не видели. Конечно, он всегда может выгрузить на берег дюжину тяжёлых орудий с кораблей своего флота, но прежде чем сделать это, он захочет иметь надёжно защищённую якорную стоянку где-нибудь поблизости от Менчира. Он определённо не захочет тащить морские пушки и лафеты дальше по суше, чем это действительно необходимо!

— Но если ему удастся запереть значительную часть наших войск в качестве гарнизона здесь, в столице, это освободит его собственные силы для манёвра против других городов, или нанесёт ущерб нашим мануфактурам и фермам, что сделает всё, что мы видели от его десантных отрядов до сих пор, не более чем незначительным раздражением. Если он возьмёт столицу в осаду, наше положение будет таким мрачным, что дальше некуда.

— Если ему это удастся, тогда мне, возможно, придётся ходатайствовать об условиях сдачи. — Гектор был похож на человека, сосущего кислый инжир.

— Мой князь… — начал граф Корис с озабоченным видом, но Гектор покачал головой.

— Не говори этого, Филип. И не думай, что ты беспокоишься о чём-то, о чём я не побеспокоился. И всё же этот маленький жирный мерзавец Нарман, кажется, замечательно справился, не так ли?

Выражение лица Гектора стало ещё более кислым, чем обычно. Трудно было представить себе хоть что-то менее похожее на кото-ящерицу, чем пухлый князь Изумруда, но маленький ублюдок определённо приземлился на все лапы. Гектор не знал, что раздражало его больше. Тот факт, что Нарман так быстро и легко переметнулся на другую сторону — и сделал это чертовски хорошо! — или тот факт, что он сам явно недооценивал изумрудца в течение многих лет.

— При всём уважении, мой князь… — сказал Корис.

— О, я знаю, как сильно Кайлеб меня ненавидит. Честно говоря, я не могу сказать, что виню его; на его месте я, вероятно, чувствовал бы то же самое. Нет, давайте будем честными. Если бы я был на его месте, то возненавидел бы себя до глубины души. В конце концов, я уже много лет пытаюсь сломить Черис, и именно мой Флот сумел убить его отца в Заливе Даркос. С другой стороны, Хааральд погиб в открытом бою, и я не тот, кто пытался убить самого Кайлеба и сговорился с его кузеном узурпировать трон его отца. О, и давайте не будем забывать, что успешная узурпация власти также потребовала бы убийства его отца. И, вероятно, его младшего брата тоже.

— Нет, — признал Корис голосом человека, осторожно ступающего в опасную воду. — И всё же, мой князь, не забывайте, что Кайлеб теперь женатый человек. И как бы он ни относился к вам, я не верю, что есть много вопросов о том, что чувствует Шарлиен.

— Поверь мне, это не тот момент, который я мог бы забыть. — Гектор оскалил зубы в том, что определённо не было улыбкой. — Если бы не этот прискорбный факт, я бы уже попытался начать с ним переговоры. И всё же, если у него будет выбор между минимальными уступками мне или гибелью ещё нескольких тысяч человек — а на этот раз многие из них будут его людьми, а не только нашими — он может решить проявить благоразумие. Кем бы он ни был, и если оставить в стороне нашу собственную пропаганду на этот счёт, как ты знаешь, он на самом деле не кровожадный монстр. Чрезвычайно опасный — и раздражённый — молодой человек, признаюсь тебе, но не монстр.

На лице Кориса отразилось сомнение, но он оставил эту тему, и Гектор снова переключил своё внимание на Каменную Наковальню и Тартаряна.

— Не знаю, полностью ли меня убедила твоя логика, Ризел. Заметь, она звучит разумно, и у меня нет никакого другого лучшего анализа. Я просто не хочу, чтобы мы слишком привязались к вере в то, что он будет просто сидеть там, пока не прикажет вернуться бо́льшему количеству своих транспортов. Но сейчас я не вижу другого выхода, кроме как продолжать в том же духе, вкладывая все усилия, какие мы только можем, в укрепление столицы.

— Тем временем, есть одна предосторожность, которую я хочу предпринять.

Он сделал паузу, и его советники посмотрели друг на друга, пока длилось молчание. Наконец Корис кашлянул.

— Да, мой князь.

— Я хочу, чтобы Айрис и Дейвин благополучно покинули Корисанд.

Гектор произнёс эти слова так, словно они стоили ему физической боли, и Корис от удивления поднял брови.

— Я знаю, что Айрис будет драться со мной из-за этого, — продолжил Гектор. — И я знаю, что это сопряжено с рисками, и не только с обычными рисками типичного путешествия, достаточно долгого, чтобы доставить их в более или менее безопасное место. Вне моей защиты, они оба становятся потенциальными заложниками. Но если они при этом находятся вне досягаемости Кайлеба, они представляют собой потенциальную козырную карту, спрятанную в кармане моей туники. Он не сможет просто так отказаться от предложения вести переговоры о том, чтобы получить мою голову, если будет знать, что Дейвин всё ещё будет жив, чтобы быть использованным против него, даже если и Гектор, и я будем убиты. И, честно говоря, я не так уверен, как мне бы хотелось, что он не решит, что пришло время избавиться от Дома Дайкин раз и навсегда. Или, во всяком случае, от его членов мужского пола, — добавил он чуть более резко, и его лицо на мгновение стало твёрдым, как мрамор.

— Но куда вы их пошлёте, мой князь? И как вы протащите их мимо флота Кайлеба?

— Я протащу их мимо Кайлеба, продав половину своей души и левое яичко послу Сиддармарка, — сухо сказал Гектор. — Он почти черисиец в своём пристрастии к красивым, высоким стопкам марок. Я думаю, что он согласится предоставить им убежище, если я найду правильный стимул, а любой корабль, идущий под его личным флагом — это почти то же самое, что его собственное посольство. Я думаю, что Сиддармарк слишком важен для Черис, чтобы Кайлеб попрал его флаг, даже если он знает, что Айрис и Дейвин находятся на борту.

— Мой князь, — очень серьёзно сказал Тартарян, — я советую не полагаться на это. — Гектор поднял бровь, и Тартарян пожал плечами. — Во-первых, Сиддармарк достаточно дружен с Кайлебом, чтобы я не был вполне уверен, что мы можем доверять послу Стонера в чём-то столь важном. Во-вторых, учитывая эту дружбу, я бы нисколько не удивился, если бы Кайлеб уже не получал регулярные шпионские донесения от кого-то из его сотрудников. А если Кайлеб узнает, что Айрис и Дейвин находятся на борту этого корабля, он наверняка перехватит его. Без сомнения, он будет в настоящем ужасе от того, что один из его капитанов превысил свои полномочия и нарушил нейтралитет Сиддармарка. Я уверен, что он быстро освободит судно и, вероятно, принесёт свои глубочайшие извинения и выплатит солидную компенсацию, в придачу. Но если он это сделает, я могу заверить вас, что ваших сына и дочери не будет на борту этого корабля, когда он пришвартуется в Сиддармарке.

— Возможно, ты и прав, — сказал Гектор после долгой, безмолвной паузы. — Но я всё равно хочу, чтобы они были в безопасности. И не только по политическим причинам, Терил.

— Мой князь, все мы знаем это, — мягко сказал Тартарян. — Но если это то, чего вы желаете, пожалуйста, позвольте нам попытаться найти способ, который с наименьшей вероятностью доставит их прямо в руки ваших врагов.

— Какой, например?

— Даже флот Кайлеба не может быть повсюду в любой момент, мой князь. Я очень сильно сомневаюсь, что смогу вывести в море хоть один из наших военных галеонов, не будучи перехваченным. Я думаю, что можно было бы вывести одно маленькое, быстрое судно из одного из второстепенных портов, который, однако, не так сильно пикетирован. Особенно если мы тщательно выберем время и погоду. И как только небольшое, неважное на вид судно, идущее, скажем, под сиддармаркским или харчонгским флагом, окажется далеко, вряд ли какой-нибудь черисийский крейсер или капёр побеспокоится о нём, даже если им удастся увидеть его, в первую очередь.

Гектор внезапно стал более задумчивым.

— Ты действительно думаешь, что это возможно? — Он посмотрел на Тартаряна глазами, как встревоженного отца, так и князя, и его командующий флотом кивнул.

— Мой князь, я знаю, как сильно вы любите всех своих детей, — сказал он, очень осторожно не произнося слова «дочь», затем поднял одну руку, ладонью вверх. — Не могу сказать, что в моём предложении нет никакого риска. Я этого не скажу. Но я скажу вам, как один отец другому, что если бы они были моими собственными детьми, я по-прежнему рекомендовал бы это. Конечно, тут есть риск. Я просто считаю, что это самый низкий риск, доступный нам.

— Дай мне подумать над этим, — сказал Гектор. — Ты поднял несколько очень весомых вопросов, и я буду откровенен. Мысль о том, чтобы подвергнуть их такому риску, даже на борту одного из наших собственных кораблей, пугает меня.

— Если вы действительно отошлёте их из княжества, мой князь, куда вы их пошлёте? — спросил Корис.

— У меня не очень длинный список для выбора, — сухо сказал Гектор. — Хотя я и не ручаюсь за это, я думаю, что сейчас они будут в большей безопасности с Жамисом Дельфиракским.

Остальные нахмурились, явно обдумывая то, что он только что сказал. Дельфирак едва ли был самым могущественным из материковых королевств, но королева-консорт Хейлин приходилась Гектору пятиюродной сестрой. Это давало Айрис и Дейвину хоть какие-то кровные права на защиту короля Жамиса. А тот факт, что Дельфирак не был игроком в традиционной борьбе за власть больших материковых королевствах, должен был свести к минимуму искушение использовать детей Гектора в качестве пешек. Кроме того, до Менчира дошли слухи о том, что случилось с Фирейдом. Казалось маловероятным, что в ближайшее время у Жамиса возникнет желание оказать какую-либо услугу Кайлебу, поэтому он вряд ли просто передаст Айрис и Дейвина Черис.

Что оставляло…

— Мой князь, — тихо сказал Корис, — вы думаете, что Храм позволит им остаться в Делфираке?

— Я не знаю, — признался Гектор, и его лицо напряглось. — Если Клинтан решит, что любая капитуляция, о которой я договорюсь, демонстрирует мою нелояльность к Храму — или, по крайней мере, к его драгоценной «Группе Четырёх» — неизвестно, как он отреагирует. А если мы ошибаемся, если Кайлеб решит, что ему нужна моя голова, и если что-нибудь случится с Гектором, Айрис и Дейвин внезапно станут ещё более ценными, чем сейчас. Это не очень хорошее решение; просто лучшее, что я смог придумать.

Корис кивнул, но выражение его лица по-прежнему оставалось обеспокоенным, и Гектор слабо улыбнулся.

— Я придумал один способ дать им хотя бы небольшую дополнительную защиту, Филип.

— Придумали, мой князь? — Тон Кориса внезапно стал немного более настороженным, и улыбка Гектора стала шире.

— На самом деле придумал. В дополнение к тому, чтобы вытащить Айрис и Дейвина, Терил вытащит ещё и тебя. Я предоставлю тебе рескрипт о полномочиях быть опекуном Айрис до её совершеннолетия, а также о праве регентства от имени Дейвина, на случай, если…

Он пожал плечами, и Корис нахмурился.

— Мой князь, я польщён вашим доверием, но…

— Не говори этого. Я знаю, что многие люди будут предполагать самое худшее о том, как ты «получил» эти рескрипты. В конце концов, ты же глава моей разведки, не так ли? Тем не менее, они будут засвидетельствованы всем Советом, и я думаю, что ты сможешь доказать их легитимность. Более того, мне понадобится кто-то вроде тебя, чтобы присматривать за ними. Кто-то, кто привык думать быстрее и хитрее других игроков. Я знаю, что ты не хочешь уезжать, и прекрасно понимаю, что если Кайлеб горит желанием отомстить здесь, в Корисанде, то твои шансы сохранить твой графский титул не очень велики. Но из всех, кого я знаю здесь, в Менчире, ты лучше всех подходишь для того, чтобы давать советы Айрис и держать её подальше от лап Церкви так долго, как только сможешь.

У Кориса был такой вид, словно у него был соблазн возразить. Но вместо этого он закрыл свой рот и кивнул.

— Конечно, мой князь, я постараюсь, — тихо сказал он.

Гектор мгновение смотрел ему в глаза, затем быстро кивнул.

— Очень хорошо, — решительно сказал он. — В таком случае, я думаю, на сегодня мы закончили.

.III. Остров Хелен, Королевство Черис

Императрица Шарлиен осторожно наклонила свой зонтик от солнца, пересекая травянистое поле горной долины вместе с графом Серой Гавани. Первый советник хотел предоставить ей экипаж, но после одного взгляда на узкий, извилистый просёлок — назвать его «дорогой» означало бы нанести физический удар по вполне респектабельному существительному — капитан Гейрат и сержант Сихемпер категорически отвергли такую возможность. К счастью, Шарлиен всегда была превосходной наездницей, хотя она подозревала, что её манера верховой езды стала чем-то вроде шока для её новых черисийских подданных. Что ж, это было очень плохо, и она надеялась, что их чувства не пострадали, но она не собиралась начинать учиться ездить в дамском седле в столь поздний срок.

По крайней мере, у неё было время, чтобы дворцовые швеи сшили ей новый костюм для верховой езды, с раздельной юбкой, сделанной из хлопкового шёлка, а не из более тяжёлой — и более жаркой — ткани, которую она носила бы в Чизхольме в это время года. Она обнаружила, что её северный цвет лица был глубоко благодарен черисийскому изобретению в виде зонтика от солнца, но про себя она решила, какие пять месяцев в году она хотела бы провести в Черис, а какие в Чизхольме. Снег был очень хорош в своё время, и, без сомнения, ей в конце концов будет не хватать февраля в Черайасе. Вероятно, к тому времени, когда ей исполнится лет шестьдесят, не раньше.

Она слегка улыбнулась при этой мысли, но эта улыбка погасла, когда она подумала о свободном кольце телохранителей, настороженно окружавших её даже здесь.

Гейрат и Сихемпер зорко следили за всем, что происходило вокруг неё. Она подумала, не предложить ли им немного расслабиться, но она понимала, что можно и что нельзя. У неё было слишком много лет, чтобы привыкнуть к такой вездесущей защите. Кроме того, это оскорбило бы их чувства, и, по крайней мере, они смогли пережить включение дюжины черисийских гвардейцев Кайлеба в свою собственную команду, и то, что ещё больше присоединится к ней в течение следующих нескольких месяцев. Она подозревала, что Гейрат испытывал искушение протестовать против этого, по крайней мере вначале, но если и так, то он был слишком умён, чтобы поддаться этому искушению. Шарлиен не собиралась окружать себя «кучкой иностранцев», как будто она не доверяла черисийцам защищать её. И её весьма позабавила реакция «её» черисийцев на их новое назначение. Если уж на то пошло, они были ещё более фанатичны в защите своей новой императрицы, чем её прежние чизхольмцы в защите своей старой королевы.

«А тот факт, что Церковь наконец-то собралась наложить на всё Королевство интердикт — а я уверена, что они распространят его на остальную часть Империи (и меня), как только узнают, что Империя существует — только делает эту ситуацию ещё хуже».

Ей удалось не поморщиться, когда она поняла, что её, вероятно, уже отлучили от церкви. Несомненно, к текущему моменту Храм уже узнал о её замужестве, и в этом случае ответ «Группы Четырёх» должен был прибыть довольно скоро.

«Более фанатичные Храмовые Лоялисты, вероятно, не беспокоились бы об этом в любом случае, но теперь даже самые нерешительные из них могут утешить себя знанием того, что Церковь формально освободила их от любой затянувшейся лояльности к Кайлебу и архиепископу. Одному Богу известно, к чему это может привести! Неудивительно, что Уиллис и Эдвирд — да и все остальные — так нервничают. И мне не нравится думать о том, как Чизхольм отреагирует, когда весть дойдёт до Черайаса. Дядя Биртрим, может быть, и больший паникёр, чем должен быть, но это не значит, что он полностью неправ».

Она поморщилась — по крайней мере, мысленно — от этой мысли, но потом заставила себя отбросить её. В любом случае, она ничего не могла с этим поделать, кроме как довериться своим телохранителям здесь, в Черис, Мареку Сандирсу и своей матери в Чизхольме. И поэтому она намеренно пыталась отвлечь своё внимание от того, что привело их сюда.

— Я действительно с нетерпением жду этого, милорд, — тихо сказала она Серой Гавани, когда один из помощников Подводной Горы похлопал его по плечу, и он повернулся, чтобы увидеть её приближение. Однако они всё ещё были в добрых двухстах ярдах, и Серая Гавань посмотрел на неё, пока они продолжили неспешно идти по направлению к офицеру флота и его помощникам.

— Честно говоря, Ваше Величество, я не совсем уверен, что тоже жду этого с нетерпением, — признался граф. Она удивлённо выгнула бровь, и он поморщился. — Я был офицером флота слишком много лет, Ваше Величество, а Кайлеб, Подводная Гора, и Хоусмин уже успели сделать достаточно новшеств, чтобы у такого старого морского пса, как я, начались кошмары. Цельнолитого ядра вполне достаточно для деревянного корпуса, чтобы добавлять к этому ещё и вот это. А если Подводная Гора и Хоусмин могут понять, как заставить это работать, то и ещё кто-нибудь сможет. Так что, в конце концов, мы обнаружим, что другие флоты стреляют в нас такими же штуками, и я не думаю, что нам это очень понравится. Например, мне не нравится думать, что могло бы случиться во время атаки Фирейда, если бы их батареи были оснащены некоторыми из этих стреляющими «снарядами» орудий, о которых говорит Подводная Гора.

— Я понимаю вашу точку зрения, — сказала она задумчиво, хотя упоминание Фирейда напомнило ей о других заботах.

Никто в Черис — пока — не знал, как отреагирует «Группа Четырёх» на казни инквизиторов. Не то чтобы у кого-то было намерение сидеть, парализованным нерешительностью, пока они ждали этой реакции. Копии документов, захваченных адмиралом Каменным Пиком, были переданы в типографию, и печатные машины выпустили тысячи дополнительных экземпляров для распространения по всей Империи… и в каждом материковом порту. Она не собиралась переосмысливать это решение, но всё же должна была признать, что чувствовала себя более чем напряжённо, когда размышляла о возможных ответах «Группы Четырёх».

Она написала мужу длинное письмо, посвящённое главным образом политическим вопросам и решениям, и приложила к нему копию официального отчёта Каменного Пика, а также отпечатанные копии захваченных документов. Она знала, что он будет так же мрачно удовлетворён результатом, как и она, и высказала предположение, что, возможно, ему не помешают ещё несколько дополнительных дворянских титулов. Но когда она ещё раз мысленно просмотрела тот же самый отчёт, то поняла, что Серая Гавань имеет полное право беспокоиться о том, что взрывчатые снаряды могли сделать с галеонами адмирала.

«Или могут сделать в будущем с кораблями других адмиралов», — подумала она гораздо более мрачно.

— Я понимаю, что вы хотите сказать, — повторила она вслух. — С другой стороны, Кайлеб сказал мне кое-что по этому поводу. — Теперь настала очередь Серой Гавани приподнять бровь, и она пожала плечами. — Он сказал, что как только хлещущая ящерица вылезет из своего яйца, у тебя есть только один выбор — оседлать её или быть съеденным. Так что в данном случае наш единственный реальный выбор заключается в том, будем ли мы внедрять изменения или узнаем на собственном горьком опыте, что кто-то уже сделал это.

— Почти то же самое мне говорил он и… Подводная Гора. — На какое-то мгновение у Шарлиен возникло странное ощущение, что он собирался упомянуть другое имя, но в последний момент сменил его на имя коммодора. — И я полагаю, что они оба правы насчёт этого, — продолжил он, прежде чем она успела ухватиться за эту мысль. — Но даже если они не правы, мы не можем позволить себе упускать какие-либо преимущества, когда шансы против нас так велики. Поэтому я говорю своим кошмарным наваждениям оставить меня в покое, и пытаюсь сосредоточиться на том, каким неприятным сюрпризом это будет для кого-то ещё, по крайней мере, когда мы его используем в первый раз.

— Я надеюсь, что некоторые из других «сюрпризов» барона также служат Кайлебу в Корисанде. — Голос Шарлиен внезапно стал тише, мрачнее, и Серая Гавань взглянул на неё. — Я знаю, что, вероятно, не должна этого делать, но я беспокоюсь о нём, — тихо призналась она.

— Хорошо, — сказал он так же тихо и улыбнулся, увидев выражение её лица. — Ваше Величество, я думаю, что то, как вы с Кайлебом относитесь друг к другу, может быть одной из лучших вещей, которые когда-либо случались с Черис. Продолжайте дальше беспокоиться о нём. Не советуйтесь со своими страхами и не позволяйте им управлять вами, но и не притворяйтесь — особенно перед самой собой — что вы не беспокоитесь.

— Я постараюсь иметь это в виду, милорд. — Она протянула руку и тепло сжала его локоть. — Я просто хочу, чтобы письма отсюда до Корисанда не путешествовали так долго!

— Я тоже, но до сих пор, если вы позволите мне так выразиться, вы отлично справлялись с управлением в отсутствие Кайлеба.

— Насколько же я могу ошибиться, следуя советам вашим и архиепископа Мейкела, не дающим мне сбиться с пути истинного? — ответила она с улыбкой.

— Ваше Величество, — ответная улыбка Серой Гавани на самом деле больше походила на ухмылку, — простите меня, но вы удивительно упрямая молодая женщина. Во многих отношениях, как вы понимаете, это хорошая вещь для правителя, так что не подумайте, что я жалуюсь. Но я сильно подозреваю, что если бы мы с Мейкелом посоветовали вам не делать того, что вы считаете правильным, вы бы очень внимательно и вежливо выслушали нас, а затем с изысканной вежливость сообщили бы нам, что мы всё будем делать по-вашему.

Она начала было покачивать головой, затем перестала. Спустя мгновение, она внезапно издала булькающий смешок.

— Я рада, что у вас была возможность познакомиться с Мареком Сандирсом до того, как вы уехали со мной домой. Но у меня есть странное чувство, что чем лучше вы будете узнавать меня, тем больше будете сочувствовать Мареку. И, я совершенно уверена, наоборот. Он не раз говорил мне, что я могу переупрямить хлещущую ящерицу с зубной болью.

Серая Гавань хмыкнул.

— Почему я подозреваю, что, когда вы были моложе, Ваше Величество, вы знали, как устроить поистине королевский приступ истерики?

— Что вы имеете в виду под фразой, «когда я была моложе», милорд? — пробормотала она вызывающе, и его смешок превратился в смех.

— Я жду этого момента с трепетом и ужасом, — заверил он её.

Она начала говорить что-то ещё, но остановилась, так как они подошли к Подводной Горе. Она ещё раз улыбнулась Серой Гавани и повернулась, чтобы поприветствовать коммодора.

— Ваше Величество, — сказал Подводная Гора, глубоко кланяясь.

— Барон, — ответила она, и он снова выпрямился. — Я с нетерпением ждала вашей демонстрации с тех пор, как получила ваш последний отчёт, — продолжила она.

— Что ж, Ваше Величество, я только надеюсь, что она пройдёт так, как задумано. Так было до сих пор, но я обнаружил, что первый закон демонстраций для королевской семьи — это тот самый, что граф Серой Гавани любит цитировать о битвах.

— В самом деле? — Шарлиен взглянула на первого советника, и Серая Гавань пожал плечами.

— Если что-то может пойти не так — оно пойдёт не так[24], Ваше Величество, — сказал он ей. — Хотя Альфрид, вероятно, несправедлив к самому себе. Большинство его демонстраций проходят так, как задумано. С другой стороны, я должен признаться, что когда одна из его маленьких демонстраций идёт наперекосяк, она имеет тенденцию делать это довольно… эффектно. Ах, вы, наверное, заметили, например, что он держит вас по меньшей мере в ста ярдах от своего нового адского устройства. Конечно же, я уверен, что это окажется ненужной предосторожностью.

— О, конечно, милорд. — Шарлиен усмехнулась и обратила своё внимание обратно к Подводной Горе. — Ну, теперь, когда вы оба договорились снизить мои ожидания, я надеюсь, что вместо этого вы готовы ослепить меня своим успехом.

— Я очень на это надеюсь, Ваше Величество, — уже более серьёзно произнёс Подводная Гора. — И хотя граф Серой Гавани прав, когда говорит, что я действительно предпочёл бы, чтобы вы физически не приближались к орудию ближе, чем это необходимо во время испытательных стрельб, для меня будет честью, если вы изучите его перед испытанием.

— «Испытанием», милорд? — повторила Шарлиен. — Я думала, вы только что назвали это «демонстрацией».

— До того момента, как мы действительно начнём использовать оружие, Ваше Величество, все демонстрации также являются и испытаниями, — быстро ответил Подводная Гора, и она фыркнула.

— Блестяще выкрутились, милорд! — поздравила она его. — А теперь, я искренне хочу увидеть это ваше новое чудо.

— Конечно, Ваше Величество. Не хотите ли вы составить мне компанию?

Подводная Гора направился к оружию, о котором шла речь, и глаза Шарлиен сузились, когда она рассмотрела его. Она подумала, что оно выглядело как нечто среднее между обычной полевой пушкой и карронадой. Ствол был короче и коренастее, чем тех двенадцатифунтовок, которые она видела ранее, но он был длиннее в пропорциях к его диаметру, чем у карронады. Было также что-то немного странное в том, как оно был установлено на своём лафете. Ей потребовалось мгновение, чтобы понять в чём дело, но потом она поняла. Это оружие было спроектировано так, чтобы угол его возвышения был по меньшей мере вдвое больше такового у обычного полевого орудия. Кроме этого, вместо деревянного клина, как у всех других черисийских пушек, которые она видела в качестве распорки под брешью, чтобы удерживать пушку на нужной высоте, вингард[25] этого оружия был пронзён винтом толщиной с запястье с кривошипной рукояткой на его верхнем конце. Очевидно, угол возвышения пушки должен был регулироваться путём вращения винта вверх и вниз, и там была металлическая стрелка и шкала, градуированная в градусах, чтобы точно измерить эту высоту.

— Это гениальная идея, — сказала она Подводной Горе, постукивая по кривошипной рукоятке. — Собираетесь ли вы вернуться и применить её и к нашей морской пушке, милорд?

— Скорее всего, нет, Ваше Величество. — Подводная Гора, казалось, был доволен тем фактом, что она, определённо, ухватила суть того, как работает новая система. — Во-первых, это увеличивает стоимость и время, необходимое для изготовления каждого орудия. Более того, похоже, корабельные орудия не требуют такой же тонкой степени контроля. Или, скорее, я должен сказать, что практические ограничения корабельной артиллерии означают, что такая степень контроля не будет столь же чрезвычайно полезной. Дальность стрельбы невелика, а стреляющий корабль и его цель обычно движутся — в более чем одном направлении одновременно, учитывая нормальное действие ветра и волн — и прочность конструкции и способность быстрой и грубой корректировки угла возвышения являются гораздо более важными характеристиками, чем возможность знать точный угол возвышения оружия.

— Неужели точный угол возвышения действительно так важен, милорд?

— Так будет, Ваше Величество, — сказал он очень серьёзно. — Доктор Маклин сейчас работает над математикой для меня, но, в конечном счёте, используя эту концепцию предварительного проектирования — я думаю, что сначала она потребует большой доработки, как вы понимаете — мы действительно сможем точно стрелять по целям, которые мы даже не можем видеть из орудийного окопа.

— В самом деле? — Брови Шарлиен поднялись от удивления. — В вашем отчёте не упоминалось о такой возможности, милорд.

— В основном потому, что это всё ещё теоретически, Ваше величество. Однако, как, я уверен, вы наверняка заметили, эта пушка может быть поднята на гораздо более высокий угол, чем наши стандартные полевые орудия. На самом деле, чтобы отличать её от наших обычных полевых орудий, я назвал его «высокоугловой пушкой»[26]. Я полагаю, что матросы остаются матросами, а морпехи — морпехами, и это название, несомненно, будет сокращено до «угловой пушки» или даже просто «угла». — Он вздохнул. — У них есть способ довольно грубо упрощать точную терминологию.

— Понимаю. — Губы Шарлиен дрогнули, но её голос был похвально ровным, когда она продолжила. — Я полагаю, однако, что есть какая-то особая причина для большого угла возвышения этой «высокоугловой пушки»?

— Разумеется, Ваше Величество. Что я сделал, так это попытался восстановить обратно способность катапульты стрелять по дугообразной траектории, чтобы бросить выпущенный снаряд на цель под относительно большим углом. Это должно одновременно увеличить дальность для данной скорости метаемого снаряда и позволить нам вести «непрямой огонь»[27] для поражения целей по другую сторону стен или холмов, как это может сделать опытный расчёт катапульты.

Глаза Шарлиен распахнулись, когда до неё дошёл смысл объяснения Подводной Горы.

— Это, милорд, — сказала она после короткой паузы, — могло бы быть огромным преимуществом.

— По крайней мере, до тех пор, пока наши враги не выяснят, как его скопировать, Ваше Величество, — заметил Серая Гавань, и она одарила его улыбкой, вспомнив их предыдущий разговор.

— К сожалению, это неизбежно, Ваше Величество, — сказал Подводная Гора несколько мрачнее. — Нет ничего, чтобы мы могли…

— Барон Подводной Горы, — прервала его Шарлиен, — вам нет нужды извиняться — или объяснять — за неизбежность того, что заметил граф Серой Гавани. Уверяю вас, мы с императором прекрасно осведомлены об этом. И, как он указал мне, если наши враги позаимствуют наши инновации, то, в конечном счёте, они будут вынуждены становиться всё более похожими на нас, что означает, что контроль «Группы Четырёх» над ними начнёт довольно сильно ослабевать. А если они не будут внедрять у себя наши инновации, тогда они будут систематически подрывать свои собственные шансы когда-либо победить нас военным путём.

Подводная Гора почтительно кивнул, и Шарлиен обратила своё внимание на тележку с боеприпасами, припаркованную рядом с его «высокоугольной пушкой». Картузные пороховые заряды были ей достаточно знакомы, но снаряды для этой пушки, не были похожи ни на что, что она когда-либо видела раньше. Один из них был выложен, чтобы она могла его рассмотреть, и она задумчиво изучила его. Вместо сферического круглого ядра, этот снаряд представлял собой удлинённый цилиндр с закруглёнными концами, как будто кто-то растянул стандартное ядро примерно в пять или шесть раз по сравнению с её нормальной длиной, не увеличивая её диаметр. А его гладкая оболочка прерывалась рядом шипов, расположенных в три ряда, которые выступали наружу и окружали снаряд в виде угловой спирали.

— Я так понимаю, — сказала она, осторожно дотрагиваясь кончиком пальца до одной из шпилек, — это то, что входит в описанные в вашем отчёте нарезы?

— Совершенно верно, Ваше Величество.

Подводная Гора выглядел ещё более довольным, чем раньше, увидев, что Шарлиен изучила его отчёт с должным вниманием, и она улыбнулась ему.

— А это, — продолжил он, поднимая деревянную пробку, — наш запал. Во всяком случае, в данный момент. Есть некоторые проблемы, над которыми я всё ещё работаю.

Шарлиен кивнула. — «Подводная Гора», — подумала она, — «всегда будет работать над «какой-нибудь проблемой». Он из тех людей, которые по своей природе не способны признать, что что-то достигло совершенства».

— Вы упомянули, что возникла проблема при попадании «снаряда», — сказала она.

— Точно. Это, — он помахал деревянной трубкой в руке, — работает… достаточно неплохо для своевременной детонации. Мы всё ещё работаем над уточнением состава используемого нами пороха, чтобы улучшить стабильность скорости горения, но основные принципы относительно просты. Трубка высверливается и заполняется пороховым составом. Стенки центральной полости достаточно тонкие, чтобы их можно было легко проколоть шилом. За счёт прокалывания корпуса взрывателя в нужном месте, перед тем, как вставить его в оболочку, воспламенение порохового заряда при выстреле снаряда поджигает пороховую начинку, которая затем догорает до пороховой начинки снаряда, вызывая его детонацию.

— Проблема в том, что данный тип взрывателя на самом деле будет лучше работать на сферическом снаряде, например, для гладкоствольной пушки, типа наших нынешних двенадцатифунтовок. На самом деле мастер Хоусмин уже начинает производить снаряды для нашей полевой артиллерии, а также более крупные для тридцатифунтовых флотских орудий, на случай, если они понадобятся для осадных работ. Мы должны быть готовы отправить первую из них в Корисанд самое позднее в течение месяца.

— А почему это…? А, понятно! Они, — Шарлиен снова постучала по продолговатому снаряду, — всегда приземляются острием вперёд, не так ли?

— Да, именно так, — согласился Подводная Гора, энергично кивая. — Мы уже выяснили, что установка зарядной трубки сбоку снаряда по направлению к метательному заряду работает не очень хорошо. Это означает, что мы должны поместить его спереди — или, в случае вот этих, на кончике — и, выстрелив из нарезного орудия, снаряд всегда будет приземляться кончиком вперёд, что довольно часто будет иметь тенденцию разрушать или раздавливать взрыватель, прежде чем он может взорваться. Со сферической оболочкой, с другой стороны, нет никакого способа сказать, какая часть оболочки приземлится первой. Это означает, что на самом деле довольно велики шансы, что он не приземлится сперва взрывателем, и в этом случае взрыватель, который ещё не сгорел полностью, всё равно будет иметь отличный шанс детонировать снаряд в конце концов.

— Понимаю. — Шарлиен нахмурилась. — Но ведь должно же быть какое-то решение этой проблемы, милорд. Мне кажется, что нам действительно нужен взрыватель, который взорвёт снаряд только после того, как он попадёт в цель. Очевидно, что если бы не имело значения, сгорает ли порох в запале со стабильной скоростью, или была ли абсолютно правильно оценена дальность, это чрезвычайно упростило бы дело. Если уж на то пошло, должно быть множество случаев, когда было бы гораздо более желательно, чтобы снаряд пробил свою цель до того, как он взорвётся.

Серая Гавань понял, что Императрица только что превратила Подводную Гору в своего обожающего раба. Быстрая хватка её проворного ума явно обрадовала пухлого артиллериста, и он улыбнулся ей, как будто они были сообщниками.

— Совершенно верно, Ваше Величество! — согласился он, энергично кивая. — Фактически, это как раз то, над чем я сейчас работаю.

— А как вы подошли к проблеме?

Выражение лица Шарлиен было сосредоточенным, и Серая Гавань понял кое-что ещё. Если она только что очаровала Подводную Гору, то только потому, что была искренне очарована тем, чего добился барон. Она была сообщником Подводной Горы, и первый советник внезапно представил её в мастерской коммодора, с закатанными рукавами, чумазыми руками, размазанной по носу грязью, и счастливой, как маленькая девочка в кондитерской.

— Вообще-то, я думаю, что нам нужен какого-то рода зажигательный состав, — сказал ей Подводная Гора. — Что-то, чему не нужна искра для зажигания. Например, что-то, воспламеняющееся от трения. Порох может загореться от него. Это одна из опасностей, с которыми мы сталкиваемся на складах, где он хранится. Но порох для этого не годится. Нам нужно что-то ещё. В данный момент я пробую несколько различных составов, а доктор Маклин и Королевский Колледж также работают над этой проблемой. В конце концов, я думаю, решение будет заключаться в том, чтобы сделать взрыватель, который представляет собой закрытый сосуд, со стенками, покрытыми таким составом, который нам удастся изобрести, и чем-то вроде тяжёлого шара, покрытого большей частью состава, которая полетит вперёд, когда снаряд приземлится и…

— И пробивает борта сосуда, вызывая взрыв любого соединения, которое вы, в конце концов, придумаете, и взрывает снаряд при попадании! — закончила за него Шарлиен с широкой улыбкой.

— Да! — просиял ей в ответ Подводная Гора. Несколько секунд они просто стояли, улыбаясь друг другу. Затем барон встряхнулся.

— Ваше Величество, я надеюсь, вы простите меня, если я скажу, что вы схватываете возможности даже быстрее, чем Император. И это действительно говорит о многом.

— Благодарю вас, милорд. Это комплимент, которым я буду дорожить, — сказала ему Шарлиен. Затем она глубоко вздохнула.

— А теперь, барон Подводной Горы, я полагаю, вы собирались продемонстрировать мне, как стрелять разрывным снарядом по другую сторону стены?

.IV. «Смеющаяся Невеста», Город Теллесберг, Королевство Черис

— Простите меня, милорд, но вот это только что доставили.

— Алвин, Алвин! — Человек, сидевший за столом, поднял голову, предостерегающе погрозил пальцем молодому человеку, стоявшему в дверях, и покачал головой. — Сколько раз я должен напоминать тебе, что я простой торговец? — упрекающе спросил архиепископ Милц Хэлком.

— Прошу прощения, мило… сэр. — Молодой человек слегка покраснел от привычного выговора. — Боюсь, что я раб привычек больше, чем думал.

— Мы все ими являемся, и, в каком-то смысле, это хорошо. Но это также то, чего каждый — даже священник — должен знать и остерегаться. Тем более сейчас.

— Конечно, сэр. — Молодой человек склонил голову в коротком поклоне, соглашаясь, а затем протянул запечатанный конверт. — Как я уже говорил, это только что доставили.

— Понятно.

Человек, сидевший за столом, взял конверт и медленно повертел его в руках. Оно было адресовано «Эдварду Дейрюсу, в Смеющейся Невесте», и ему показалось, что он узнал почерк.

— Благодарю, Алвин, — сказал он.

Молодой человек ещё раз ему коротко поклонился и вышел из комнаты. «Дейрюс» проводил его взглядом, затем потянулся к узкой книжной полке рядом с рабочим столом и достал экземпляр «Жития святого Эврихарда», который был напечатан прямо здесь, в Теллесберге. Он положил книгу на стол, вскрыл конверт и извлёк из него несколько тонких листов тонкой, дорогой бумаги с золотым обрезом. Они были покрыты колонками цифр — новых цифр, которые появились здесь, в Черис — и он слабо улыбнулся. Шифр, которым было записано письмо, был основан на методе, разработанном Церковью столетия назад, но его забавляло, в некотором мрачном роде, что разработанные черисийцами новые числа сделали его настолько простым и эффективным теперь, когда он оказался вынужден использовать его против них.

Он положил перед собой ещё один блокнот, наполнил ручку чернилами и открыл книгу. Числа были расположены группами по четыре, и он начал переворачивать страницы. Шифр был одновременно простым и не поддающимся взлому без ключа, хотя и ценой некоторой громоздкости. Первое число в каждой группе обозначало определённую страницу в биографии святого Эврихарда. Второе число обозначало абзац на этой странице, третье — предложение в этом абзаце, а четвёртое — конкретное слово в этом предложении. Без знания на какой книге основан шифр, никто не мог бы взломать его[28].

«Что, несомненно, хорошо в данный момент», — подумал он, начиная кропотливо считать. — «Думаю, однако, что было бы неплохой идеей предложить нашему другу использовать в будущем менее дорогую бумагу. Волна Грома может быть и не в состоянии взломать шифр, но я готов поспорить, что его агенты, вероятно, смогут найти всех, кто продаёт конкретно эту бумагу… и выяснить, кому именно они её продали».

Он медленно, но последовательно обрабатывал всё письмо, транскрибируя указанные слова, даже не пытаясь их прочесть. Он знал о своём нетерпении, и прекрасно понимал, что может позволить себе поддаться рассеянности, столкнувшись с такой задачей, как эта. Будучи молодым монахом, он всегда находил традиционную дисциплину скриптория невыразимо скучной, не говоря уже о её бессмысленности, учитывая существование печатных станков и наборного шрифта. На самом деле, его не раз наказывали за то, что он находил способы развлечься, когда должен был выполнять свои обязанности переписчика. Но хотя его теперешняя задача требовала такой же аккуратности и кропотливой точности, её цель была смертельно важна, и поэтому он заставил себя закончить всю задачу, прежде чем вернуться к самому началу и начать методично читать.

Ему потребовалось несколько минут, чтобы закончить транскрибировать текст, и когда он пробрался сквозь него, его глаза сузились. Затем он откинулся на спинку стула и уставился в потолок, обдумывая прочитанное. В таком положении он находился добрых полчаса, а потом резко выпрямился.

— Алвин!

— Да, сэр?

Алвин Шумей появился в дверях, словно по волшебству, и, несмотря на напряжение, вызванное письмом из дворца, Хэлком слегка улыбнулся. Молодой священник, конечно, никогда бы в этом не признался, но Хэлком знал, что тот топтался под дверью, снедаемый любопытством. Потом епископ подумал о том, что на самом деле было написано в письме, и искушение улыбнуться испарилось.

— Нам нужно послать письмо. Точнее, два письма. Одно — нашему другу во Дворце, другое — нашему другу в горах.

— Да, сэр. — Шумей сел на противоположной стороне стола, взял ручку, которую отложил Хэлком, и приготовился вести записи. — Как только вы будете готовы, сэр.

— По мнению нашего друга здесь, в Теллесберге, — начал Хэлком, постукивая пальцем по письму, которое он расшифровал, — Герцог упомянул при Императрице о Святой Агте, и, как и ожидалось, она выразила заинтересованность в посещении конвента. К сожалению, Королевская Гвардия — прости, — он слегка улыбнулся, — я, конечно же, имел в виду «Имперскую Гвардию» — проявляет гораздо больше заботы о её безопасности, чем мы надеялись. Наш друг пока ещё не знает, насколько сильно они намерены усилить отряд её обычных телохранителей для любых экскурсий за пределами Дворца, но говорит, что они определённо будут усилены. Итак, к нашим двум письмам.

— Первое, нашему другу во Дворце. Сообщи ему, что мы не можем рисковать, раскрывая наше присутствие и наши возможности, до тех пор мы не будем уверены в успехе настолько, насколько это возможно для человека. Если мы предпримем такую попытку и потерпим неудачу, достаточно маловероятно, что кто-нибудь из нас выживет, чтобы предпринять ещё одну попытку. И даже если бы это было не так, неудачная попытка, безусловно, заставит их увеличить число своих телохранителей и все другие меры предосторожности. Из-за этого я не дам разрешения на операцию, даже если Шарлиен действительно осуществит свои планы посетить Святую Агту, если у нас не будет точной информации о численности её телохранителей, по крайней мере, за несколько дней до того, как она покинет Дворец. Я не хочу, чтобы он подвергал себя любому чрезвычайному риску, добывая эту информацию. Подчеркни ему, что в будущем он будет более ценным там, где он находится, даже если эта операция никогда не будет предпринята, чем он будет разоблачён и казнён. Не говоря уже о том, что если он будет разоблачён и казнён, это будет означать, что эта конкретная операция будет провалена в любом случае. Тем не менее, он должен знать, что мы просто не можем действовать без этого знания.

— Да, сэр, — сказал Шумей, чьё перо порхало, пока он набрасывал мысли епископа.

— Теперь для нашего друга в горах. — Хэлком нахмурился, затем глубоко вздохнул. — Я очень боюсь, что нам придётся пойти на риск и расширить наши контакты, — сказал он. — Нам просто понадобится больше людей, чем у нас уже есть, а это означает активную вербовку людей, которые могут их обеспечить. Скажи ему, что, основываясь на имеющейся информации, я предполагаю, что нам придётся увеличить численность наших сил по крайней мере ещё на треть, а возможно, даже наполовину. Я понимаю, что мы обсуждали возможность того, что что-то подобное может возникнуть, и что он уже подготовил некоторые предварительные планы, но напиши ему, чтобы он был чрезвычайно осторожен в отношении того, кого он допускает к своим планам и насколько глубоко он позволяет им быть вовлечёнными — и информированными — до того момента, как будет нанесён фактический удар.

— При всём моём уважении, сэр, — сказал Шумей, — но не будет ли разумным привлечь к делу тех, кто не знает, по крайней мере в общих чертах, о том, что от них потребуют?

— Верно подмечено, — согласился Хэлком. — Ты обеспокоен тем, что если они не будут знать о том, что мы намереваемся сделать до начала операции, то некоторые из них могут отказаться, когда узнают?

— Это моя главная тактическая забота, сэр, — согласился Шумей. — Конечно, есть ещё и моральный аспект.

— Действительно, есть. — Хэлком ласково улыбнулся своему помощнику. — И ты совершенно прав в том, что мы не можем забыть о нашем священническом призвании и обязанностях только потому, что оказались призванными к служению, о котором никогда не помышляли, когда впервые приняли наши обеты. Тем не менее, я боюсь, что наша большая ответственность по защите Матери-Церкви от её врагов перевешивает многие из наших чисто пастырских забот. В данный момент, и особенно для этой конкретной операции, мы должны думать прежде всего в прагматических терминах о тактике и мерах предосторожности, необходимых для успеха.

— Каждый человек, которого мы вербуем, увеличивает число людей, которые могут непреднамеренно предать нас, наши планы и Бога, даже если этот человек целиком и полностью заслуживает доверия. Если же кто-то не заслуживает доверия, не полностью привержен тому, что мы просим от него во имя Бога, тогда опасность предательства возрастает многократно. И если мы завербуем кого-то, кто может — и ты совершенно прав, когда беспокоишься об этом — отказаться в последнюю минуту, то этот человек с гораздо большей вероятностью сообщит одному из агентов Волны Грома, если узнает заранее, каковы именно наши цели. Наконец, стоит кому-то почувствовать желание отказаться в самый последний момент, после того как наши силы будут готовы нанести удар, это будет, грубо говоря, слишком поздно. Сам факт того, что он уже присоединился к нам с оружием в руках в том, что Император и Императрица, несмотря на их отлучение и интердикт, вполне правильно истолкуют как акт «измены» против них, будет означать, что он предстанет перед Императорской Скамьёй за тяжкое преступление, что бы ни случилось. Но кроме этого, если он попытается сдать назад, или даже активно сопротивляться нашим планам, у нас будут дополнительные люди, чтобы помешать ему сделать это.

Он помолчал немного, рассматривая через стол встревоженное лицо своего помощника, и грустно улыбнулся.

— В некотором смысле, полагаю, я виновен в том, что позволяю целесообразности взять верх над совестью. И я определённо принимаю меры предосторожности, которые сделают фактически невозможным для всех, кто вовлечён в Божью работу, принять полностью осознанное решение о принятии этой задачи. Но я епископ Матери-Церкви, Алвин, а мы с тобой оба священники. Мы несём ответственность не только перед отдельными людьми, которые могут быть вовлечены в эту конкретную борьбу против раскольников, но и перед всеми другими душами, которые могут быть навсегда потеряны из-за Шань-вэй, если наши усилия окажутся безуспешными. Как бы мы ни сожалели об этом, мы должны принимать решения, исходя из этой более высокой ответственности.

Лицо епископа помрачнело, и он покачал головой.

— Я знаю, что многого прошу от верных сынов Матери-Церкви, Алвин. И меня печалит, что я делаю это, не будучи полностью честным с ними заранее. И всё же, говоря в своё оправдание, я просил с тебя столько же или даже больше. Так же как и с себя. Конечно, мы оба давали обеты послушания и верности Богу и Матери-Церкви, и от любого священника требуется больше, чем от душ, находящихся на его попечении, но я никогда не ожидал, когда давал эти обеты, что эти обязанности потребуют от меня приложить руку к чему-то подобному. Я знаю, что Шарлиен сделала себя врагом Господа. Я знаю, кому она на самом деле служит. И я искренне верю, что то, что мы намерены сделать — это самый эффективный удар, который мы можем нанести против нечестивого альянса, собирающегося напасть на Мать-Церковь. Всё это правда. И всё же, когда я каждый вечер обращаюсь к Богу и Архангелам в своих вечерних молитвах, я ловлю себя на том, что прошу у них прощения.

— Просите прощения, сэр? — тихо спросил Шумей. Хэлком приподнял бровь, и молодой священник пожал плечами. — Я обнаружил, что сам нахожусь в такой же ситуации, — объяснил он.

— Конечно находишься, — печально сказал Хэлком. — Ты же священник. Священники обязаны заботиться о своей пастве, а не планировать акты насилия и восстания против светской власти. Это то, как мы думаем, а также то, кто мы есть. И вот почему мы оба просим прощения за то, что сделали именно то, к чему нас призывает Лангхорн. Иногда я думаю, что самое тёмное в Шань-вэй — это её способность придумывать ситуации, в которых добрые и благочестивые люди оказываются вынужденными выбирать между злом и злом в служении Богу. Является ли это большим злом для нас, как для отдельных личностей, действовать так, как мы есть, или было бы большим злом для нас отказаться действовать и позволить этому чудовищному вызову замыслу Божьему для всего человечества пройти беспрепятственно?

В скромно обставленной маленькой комнате на несколько секунд воцарилась тишина, а затем Хэлком пожал плечами.

— Я знаю, как ты уже ответил на этот вопрос, Алвин. Если ты продолжаешь сомневаться, продолжаешь подвергать сомнению некоторые действия, к которым мы призваны, это совершенно по-человечески с твоей стороны. Я думаю, что меня больше беспокоило бы, если бы у тебя не было сомнений. Даже когда пролитие крови необходимо, оно никогда не должно быть лёгким, никогда не должно быть тривиальным решением, принятым без вопросов, без того, чтобы быть настолько уверенным, насколько это возможно. Это должно быть справедливо для любого человека, и особенно для любого священника. Но я верю, что ты знаешь так же хорошо, как и я, что в данном случае это необходимо, и что мы должны сделать всё возможное, чтобы добиться успеха в выполнении Божьей работы.

Он пристально вгляделся в глаза Шумея, и молодой человек кивнул.

— Вы, конечно, правы, сэр. — Он постучал пальцем по лежащему перед ним листу с записями. — Если вы дадите мне несколько минут, я подготовлю черновики писем для вашего одобрения, перед тем, как мы их зашифруем.