Мучимые ересями

.I. Черайас, Королевство Чизхольм, Черисийская Империя

— Доброе пожаловать Черайас, Ваше Величество.

Когда Кайлеб Армак, Император Черис, сошёл с трапа на каменный причал и впервые ступил на землю Королевства Чизхольм, человек, ожидавший его, низко поклонился. Кайлеб никогда не встречал этого высокого, седовласого чизхольмца с глубоким сильным голосом, но он предвкушал знакомство с этим стариком. К сожалению, не без некоторого трепета. К счастью, приветствие чизхольмца казалось искренним, хотя в этом трудно было быть уверенным, так как в данных обстоятельствах даже просто услышать его было более чем затруднительно. Гавань за спиной Кайлеба была переполнена черисийскими военными кораблями и транспортами, забитыми до отказа черисийскими морпехами. Даже огромные воды Вишнёвой Бухты казались переполненными и забитыми намного больше что они могли вместить, а оборонительные береговые батареи были окутаны дымом. Но флот за спиной Кайлеба не был войском вторжения, пришедшим грабить Черайас, и пушечный дым, уносимый прочь пронизывающим ветром северной зимы (чьи зубы заставляли южную кровь Кайлеба искренне благодарить его за тяжёлый плащ), исходил от двадцатичетырёхпушечного салюта, который только что с рёвом разорвал тишину. И если пушки смолкли, то кричащие голоса чизхольмцев, сгрудившихся плотной чёрной массой на каждом наблюдательном пункте, который они могли найти — нет.

В большинстве этих криков слышался энтузиазм. Не во всех — этого Кайлеб и не ожидал — но в большинстве. Но какими бы радушными они не были, они всё-таки мешали слышать.

— Благодарю вас, милорд, — ответил Кайлеб, повышая свой голос на фоне общего шума и гвалта, затем шагнул вперёд и протянул правую руку. Марек Сандирс, барон Зелёной Горы и первый советник Королевства Чизхольм, казалось, был удивлён этим жестом. На долю секунды он заколебался, затем выпрямился и пожал руку человеку, который стал его императором.

Приветственные крики усилились вдвое, и Кайлеб улыбнулся, хотя и очень слабо. Он полагал, что есть правители, которые почувствовали бы необходимость требовать уважения к своему императорскому достоинству при первой встрече с кем-то, имевшим общественное положение, как у Зелёной Горы. Барон был наставником, защитником и, по сути, вторым отцом королевы Шарлиен Чизхольмской с тех пор, как Шарлиен, ещё ребёнком, взошла на трон, и, во многих отношениях, он был так же популярен среди её подданных — по крайней мере, среди подданных простого происхождения — как и она сама. Многие князья или короли, внезапно оказавшиеся на месте Кайлеба, могли бы почувствовать законное беспокойство по поводу абсолютной преданности человека, который был в таком положении и пользовался такой поддержкой и доверием. Одного факта, что Шарлиен стала женой Кайлеба и Императрицей Черис, соправительницей Кайлеба, могло быть и недостаточно, чтобы удержать какую-нибудь другую Зелёную Гору от попыток захватить контроль над Чизхольмом для себя — особенно с тех пор, как Шарлиен осталась в Черис вместо того, чтобы вернуться обратно с Кайлебом — и слишком близкое знакомство с человеком с такими амбициями могло очень легко оказаться фатальным.

И всё же Кайлеб не чувствовал никакого беспокойства по этому поводу. В основном потому, что этого не делала Шарлиен, а Кайлеб безоговорочно доверял её суждениям (и её твердолобому реализму). Почти столь же важно, однако, было и то, что капитан Мерлин Атравес разделял мнение Шарлиен, а капитан Атравес обладал определёнными… преимуществами, которые были недоступны другим людям, когда дело доходило до оценки действий и убеждений других людей. Если Мерлин Атравес сказал Кайлебу, что человеку можно было доверять, император был вполне готов поверить ему на слово. Слово, которое было полностью подтверждено отчётами Мерлина о том, как твёрдо и умело Зелёная Гора и королева-мать Элана следили за делами Шарлиен в Чизхольме во время её отсутствия.

Конечно, Зелёная Гора не мог знать ничего подобного, и точно так же, как Кайлеб никогда не встречался с Зелёной Горой, Зелёная Гора никогда не встречался с ним. Теперь Кайлеб ещё несколько мгновений держал барона за руку. Он спокойно посмотрел на него, позволив Зелёной Горе заглянуть ему в глаза, и первый советник Шарлиен принял это приглашение так же, как он принял протянутую руку императора. Он посмотрел вглубь, и Кайлеб встретил этот испытующий взгляд, не дрогнув, собственным спокойным взглядом, пока что-то в выражении лица Зелёной Горы — что-то, чего никто не мог понять или описать — казалось, как-то успокоилось.

— Ваше Величество, я…

— Один момент, милорд, — прервал его Кайлеб, понизив голос, чтобы создать своего рода уединённый альков в самом сердце громогласных приветствий, по-прежнему раздававшихся вокруг них. Брови Зелёной Горы изогнулись дугой, и император улыбнулся ему. — Есть множество вещей, которые я хотел бы сказать вам в данный момент, — продолжил Кайлеб. — К сожалению, я прекрасно осведомлён, что есть множество официальных вещей, которые нам нужно обсудить, не говоря уже о том, что нам обоим придётся смириться с этим. Уверяю вас, у меня есть свой публичный образ, который я готов надеть для всего этого. Но прежде всего императрица, моя жена, строго наказала мне, сразу по прибытии в Чизхольм, передать вам и её королеве-матери, что она очень любит вас.

— Я… — Зелёная Гора замолчал и откашлялся. — Благодарю вас за это, Ваше Величество, — сказал он через мгновение, и его голос был при этом немного хриплым. Его рука на секунду сжала предплечье императора. Затем он глубоко вдохнул, отчего его ноздри раздулись.

— А теперь, когда вы доставили её послание, Ваше Величество, боюсь, нам действительно придётся уладить все эти формальности. — Его голова слегка дёрнулась, указывая на пышно одетые ряды аристократов — некоторые из которых выглядели чуть менее приветливо, чем он сам — стоявших позади него на почтительном расстоянии на переполненном причале. — Не желаете ли пойти и познакомиться со своими чизхольмскими подданными?

Желанное тепло изливался из огромного камина слева от королевы-матери Эланы Тейт, которая сидела в конце стола, глядя поверх сверкающего серебра, полированного стекла и фарфора на темноволосого молодого человека, сидящего во главе стола. Последние несколько месяцев этот стул — стул, стоящий во главе стола — занимала Элана, и было странно видеть на нём кого-то ещё.

«Особенно, если это кто-то другой», — подумала она. — «Меня бы нисколько не беспокоило, если бы там снова сидела Шарли!»

Она увидела, как Император Кайлеб повернул голову, смеясь над чем-то, что сказал барон Зелёной Горы, и обнаружила, что её глаза внимательно изучают его профиль. Как будто глядя на него, она могла снова увидеть свою дочь. Затем, без предупреждения, Кайлеб перестал смеяться над комментарием Зелёной Горы и посмотрел прямо на неё, и она обнаружила, что её глаза смотрят прямо в его.

В свете ламп эти глаза казались тёмными. Тёмными, глубокими и удивительно тёплыми. Почти… нежными.

Странно. «Нежный» было единственным прилагательным, которое ей никогда бы не пришло в голову применить к победителю Каменного Пика, мыса Крюк и Залива Даркос. И всё же это было единственное, что действительно подходило. Молодой человек, сидевший в кресле её дочери, встретил её взгляд прямо, без вызова, но с пониманием. С сопереживанием.

При этой мысли где-то глубоко внутри неё заплясали странные маленькие мурашки. Казалось, в этот момент она наконец-то позволила себе осознать — или, по крайней мере, признать — то, с чем отказывалась встретиться лицом к лицу с того самого момента, как предложение Кайлеба о браке прибыло в Черайас. Страх. Страх, что человек, который одержал эти сокрушительные победы, который угрожал потопить все корабли графа Тирска без жалости и пощады, если его условия капитуляции не будут приняты, может быть таким же жёстким, как и его репутация. Таким же холодным, как и меч у него на боку. Страх, что её дочь вышла замуж за человека, по-своему столь же безжалостного, как кракен, который был эмблемой его рода. Не то чтобы она боялась, что Кайлеб может быть злым, развратным чудовищем, каким его изображала пропаганда «Группы Четырёх». Но человеку не обязательно быть злым, чтобы быть холодным. Чтобы понимать все способы, в силу которых политический расчёт должен превзойти простые человеческие эмоции, когда призом была жизнь или смерть целых королевств, и действовать соответственно.

Но она не видела этого человека. О, она не сомневалась, что человек с таким подбородком и глазами, которые уже видели столько крови и смерти, что их было бы достаточно и для человека вдвое старше его, может быть таким же твёрдым и холодным, как любой стальной клинок. Кем бы он ни был, Кайлеб Армак не был ни слабаком, ни пленником неуверенности или нерешительности. И всё же в этот момент она видела молодого человека — мужа — которого описывали письма Шарлиен. Не императора. Не непобедимого адмирала, или безжалостного диктатора условий, или лидера раскола против Божьей Церкви, но мужа своей дочери.

«О Боже мой», — тихо, почти молитвенно произнёс тихий голос в глубине её сознания. — «Шарли не пыталась просто успокоить меня. Она говорила мне правду. Она по-настоящему любит его… и, что ещё важнее, он по-настоящему любит её».

Элана Тейт видела, что её дочь уже слишком многое принесла в жертву на алтаре ответственности, слишком многое отдала под тяжестью короны, которую ей пришлось принять, когда другие девочки ещё играли в куклы, отказалась от слишком многих радостей, которые должны были быть её. Шарлиен никогда не жаловалась, никогда не тратила усилий на жалость к самой себе и не признавалась, что скучает по этим вещам, но Элана скучала по ним вместо неё. В одинокие ночные часы[5] она молилась о счастье своей дочери, умоляла Бога дать ей хоть маленький кусочек личной любви и радости в качестве частичной компенсации за весь холод, требующий напряжения сил престиж, власть и богатство её сана царствующей королевы. Конечно же, Бог не мог обречь её на жестокий, холодный брак после всего, что Он уже потребовал от неё! Но это было именно то, чего Элана боялась… и, хотя Шарлиен никогда не признавалась в этом, то её мать так же знала, что она боится этого.

В этот момент, на короткое мгновение, губы королевы-матери задрожали, а затем — к её удивлению и смущению — она разразилась совершенно неожиданными слезами. Зелёная Гора быстро поднялся, торопливо подошёл к ней, опустился на одно колено рядом с её креслом и взял её правую руку в обе свои, и она услышала его мягкие, встревоженные вопросы. Услышала, как он спрашивал её, почему она плачет. Но она не могла ему ответить. Она могла только смотреть через весь стол на молодого человека, который так неожиданно, не говоря ни слова, сказал ей, что её дочь нашла то, чего, по опасениям её матери, она никогда не сможет узнать.

Кайлеб Армак смотрел, как плачет королева-мать Элана, слушал, как Зелёная Гора тихо и встревоженно говорит с ней. Слёзы королевы-матери удивили его не меньше, чем первого советника Шарлиен, но лишь на мгновение. Только до тех пор, пока он не понял, как её глаза цепляются за него, даже сквозь слёзы, и не понял, что единственное, чего нет в её слезах — это печали.

Он промокнул рот белоснежной салфеткой, отложил её в сторону и отодвинул свой стул. По его настоятельной просьбе он, Элана и Зелёная Гора обедали без свидетелей. Даже слуги удалились, ожидая, что их позовут звоном колокольчика королевы-матери Эланы, если они понадобятся. Даже Мерлин Атравес стоял за дверью маленькой столовой, охраняя уединение всех её обитателей, и сейчас Кайлеб опустился на одно колено по другую сторону кресла Эланы. Он взял её свободную руку в свою, поднёс к губам и нежно поцеловал тыльную сторону ладони, затем поднял на неё взгляд — или, скорее, посмотрел, потому что от того, что она сидела, а он стоял на колене, их глаза были почти на одной высоте.

— Ваша Светлость, — пробормотал он, — я и сам, во многом, боялся того же.

— «Боялись», Ваше Величество? — переспросила Элана, и он кивнул, затем протянул левую руку. Нежный палец смахнул слёзы с её щеки, и он мягко, почти печально улыбнулся.

— Вы боялись, что ваша дочь попадёт в ловушку, — сказал он ей. — Вы боялись государственного брака без любви, основанного на холодном расчёте и честолюбии. Из того, что сказала мне Шарлиен, я полагаю, что вы поняли причины этого расчёта, поняли необходимость, стоящую за амбициями, но всё же вы боялись их. Так же, как и я. У меня были отчёты о вашей дочери, описания. Я знал её прошлое. Но я не знал её и боялся — очень боялся — что, если она примет моё предложение, я обрекаю нас обоих на необходимый, но лишённый любви союз. Что, подобно многим другим принцам и принцессам, королям и королевам, мы будем вынуждены пожертвовать наши собственные надежды на счастье на алтарь долга перед нашими коронами.

— Шарлиен изменила это во мне. Она изменила это, став тем, кого я мог бы любить, и тем, кто мог бы любить меня. Став такой же храброй, такой же тёплой и любящей, какой она была умной. Такой же сострадательной, как и прагматичной. Такой же нежной, насколько она могла быть безжалостной при необходимости. Я бы предложил ей этот брак, каким бы ни был её характер, и женился бы на ней со всей честью, даже если бы между нами не было никакой любви, точно так же, как она вышла бы за меня. Но Бог был добр к нам. Нам не нужно было делать этот выбор, потому что мы действительно любим друг друга. Я желаю, больше, чем я мог бы сказать, чтобы она была здесь, чтобы сказать вам это сама. Но она не может сделать этого сейчас. Бог, по Своей милости, может быть, и избавил нас от холодного, бесчувственного брака, но другие наши обязательства, другие наши обязанности остаются. И для Шарлиен было бы невозможно, как я знаю, мне нет нужды говорить вам, оставить эти обязанности невыполненными, а эти обязательства неудовлетворёнными. Вы — и барон Зелёной Горы — научили её этому, так же как мой отец научил меня, и никто из нас не будет недостоин наших учителей.

— Я знаю, — полушёпотом ответила Элана. — Я знаю, Ваше Величество, правда. И теперь я понимаю, что письма Шарли не говорили мне ничего, кроме простой правды, тогда как я боялся, что она отчаянно пытается предложить мне ложное утешение. Простите меня, Ваше Величество, но я наполовину подозревала — по крайней мере, боялась — что истинная причина, по которой она не сопровождала вас домой в Черайас, заключалась в том, что это был брак без любви, и вы боялись, что я пойму это, когда наконец увижу вас двоих вместе.

— Ваша Светлость, я же говорил вам, что Шарлиен никогда бы не стала лгать вам о чём-то подобном, — тихо сказал Зелёная Гора, и она слабо улыбнулась ему.

— Дорогой Марек! — Она выдернула руку из его ладони и легонько коснулась его щеки. — Конечно же, ты говорил это. Я знаю это. Так же, как я полностью осознаю, что ты бы солгал Шань-вэй в Аду, если бы это было необходимо, чтобы защитить Шарлиен или меня.

— Ваша Светлость, я никогда… — начал он, но она прервала его тихим журчащим смехом.

— Конечно, ты бы так и сделал! И не усугубляй ситуацию, пытаясь убедить меня в обратном.

Он посмотрел на неё со странно-безнадёжным выражением лица, и она снова рассмеялась, а затем снова обратила своё внимание на Кайлеба.

— Вставайте, Ваше Величество! Это не уместно, что вы стоите на колене передо мной.

Её голос, как заметил Кайлеб, стал гораздо строже, чем раньше, и в нём слышались упрекающие нотки, которых он раньше от неё не слышал. И всё же, он их узнал. В последний раз он слышал их — от кого-то, кроме Шарлиен, по крайней мере — от своей собственной матери, и он почувствовал что-то тёплое в своём сердце.

— Да, Ваша Светлость. Немедленно, Ваша Светлость. Слушать — значит повиноваться, Ваша Светлость, — смиренно сказал он, его карие глаза сверкнули дьявольским очарованием, и она снова рассмеялась.

— Этого тоже достаточно, Ваше Величество, — сказала она ему. — Вы не смягчите меня с помощью нескольких слов и лёгкой улыбки! Возможно, это сработало бы с моей юной и впечатлительной дочерью, сир, но со мной это не сработает!

— Ваша Светлость, я потрясён — потрясён, я говорю — что вы можете приписывать мне такие низменные мотивы!

— Конечно же, они у вас были, — суховато ответила она, а затем решительно указала свободной рукой на стул, который он покинул. Он ещё мгновение держал её левую руку, продолжая улыбаясь ей, затем встал и послушно обошёл вокруг стола, чтобы снова сесть на указанный ему стул.

— При всём моём уважении, Ваше Величество, — продолжила она, — надеюсь, вы простите меня, если я скажу, что вы очаровательный, совершенно беспринципный молодой негодник. Без сомнения, вы уже поняли, что раньше ваша улыбка всегда выручала вас из беды. Однако я подозреваю, что в моём случае вы найдёте её гораздо менее эффективной!

— Ну вот, вот и пошли прахом все мои надежды и планы использовать моё неотразимое обаяние для того, чтобы… побудить вас поступать по-моему.

— Почему-то, — сказал Зелёная Гора ещё более сухим тоном, чем королева-мать, — я сомневаюсь, что вы прибегали в последнее время к чему-то столь неопределённому, как «неотразимое обаяние», Ваше Величество.

— Конечно, нет, — согласилась Элана, прищурившись и рассматривая экзотически одетого молодого человека, сидящего в дальнем конце стола. — Заметьте, Ваше Величество, мне уже ясно, что вы можете быть весьма очаровательны, когда вам это удобно. И откровенно говоря, будь я лет на двадцать моложе, я, несомненно, нашла бы это обаяние почти таким же «неотразимым», как Шарлиен. Однако в моём случае у вас есть нечто гораздо более ценное и убедительное.

— У меня? — Кайлеб выгнул бровь и вежливо склонил голову набок, и она фыркнула.

— Конечно, у вас, — сказала она уже более серьёзным тоном. — Вы знаете правду. И между вами и Шарлиен явно установилась связь. Я уже прекрасно знала это из её писем.

— А остальные жители Чизхольма разделяют с вами эту веру, Ваша Светлость? — тихо спросил Кайлеб.

— Не все, Ваше Величество, — ответил Зелёная Гора за королеву-мать. — Не все. Но у большинства ваших людей, большинства подданных королевы Шарлиен, есть более чем достаточно доверия — к ней и к её суждениям — чтобы компенсировать страхи тех, кто не согласен. По крайней мере, сейчас.

— Именно такое впечатление сложилось у нас обоих из ваших писем к ней, милорд, — сказал Кайлеб, старательно избегая упоминаний о отчётах, полученных им от некоего Мерлина Атравеса. — Я надеюсь, что этот визит поможет убедить хотя бы некоторых из этих упрямых несогласных, что их страхи беспочвенны.

— Если вы имеете в виду, что нашим собственным Храмовым Лоялистам будет трудно продолжать описывать вас как Шань-вэй, вернувшуюся на Сэйфхолд, с рогами, раздвоенными копытами и волосатым хвостом, то вы, вероятно, правы, — сухо ответил Зелёная Гора. — С другой стороны, я уверен, что вам не нужно напоминать мне, что там, где речь идёт о власти и политике, большинству мужчин действительно не нужна Мать-Церковь, чтобы внушать им «недоверие». Особенно если они учуют возможность перекачки части этой власти в свои собственные руки.

— То, что вы оставили Шарли дома, в Теллесберге, доверив ей прикрывать вашу спину, со всеми рычагами власти от вашего собственного королевства, в значительной степени поспособствует успокоению тех, чьи опасения были искренними, Ваше Величество, — сказала Элана. — И, откровенно говоря, то, что мы с Мареком признаём вашу власть, не говоря уже о том, что поверили вам с Шарли на слово, когда вы заявили, что являетесь истинными и равноправными партнёрами, будет столь же обнадёживающим. К сожалению, простое заверение не вдохновит честолюбцев внезапно отказаться от своих собственных замыслов. Кроме того, — её глаза потемнели, — это магическим образом не убедит тех Храмовых Лоялистов, о которых только что упомянул Марек, согласиться с вашим «богохульным» вызовом Матери-Церкви.

— Возможно, и нет, — спокойно согласился Кайлеб, откидываясь на спинку кресла — отделанного мягкой обивкой, украшенного искусной резьбой кресла, в котором Шарлиен просидела столько ночей — перед тихо потрескивающим огнём. Бесценные изумруды, вставленные в золотую цепь на его шее, заплясали зелёными огоньками, когда он дотронулся до них, и он улыбнулся. — Возможно, и нет. С другой стороны, когда все те черисийские моряки и морские пехотинцы, которых я привёл с собой, сойдут на берег и начнут рассказывать людям Шарлиен, что каждый из моих подданных уже ест из её рук, я подозреваю, что ваши Храмовые Лоялисты найдут немного более трудным разжечь недоверие. И я полагаю, что все те марки, которые они собираются потратить в ваших тавернах и пивных — не говоря уже о ваших борделях, если вы простите меня за то, что я упомянул их — сделают их ещё более желанными гостями. И это, конечно, — его улыбка стала тоньше, обнажая зубы, и на этот раз королева-мать Элана почувствовала глубокое удовлетворение, увидев во всём этом холодную сталь и безжалостность, которых она так боялась увидеть совсем недавно, — полностью оставляет в стороне тот факт, что если кто-то из ваших Храмовых Лоялистов — или честолюбивых аристократов — лелеял какие-либо идеи о том, чтобы бросить вызов решению Шарлиен связать судьбу Чизхольма с судьбой Черис, то весьма отдалённо возможно, что обнаружение сорока или пятидесяти тысяч черисийских морпехов по соседству заставит их… переосмыслить свои возможности, скажем так?

— О, я полагаю, что вполне возможно, что вы правы насчёт этого, Ваше Величество, — сказал Зелёная Гора с удовлетворением, которое соответствовало удовлетворению самой Эланы. — А тем временем, — продолжил он с улыбкой, — могу ли я соблазнить вас попробовать ещё немного этого поистине превосходного цыплёнка?

.II. Королевская верфь, Город Черайас, Королевство Чизхольм

— Благодарю Вас, коммандер Азминд, — сказал капитан Андрей Жирард, когда чизхольмский офицер, сидевший за столом, подписал заказ на запасной рангоут. Собственно говоря, Жирарду следовало бы оставить эту беседу своему казначею. Полный капитан, командир одного из самых мощных галеонов Имперского Черисийского Флота, имел гораздо больше дел, чем проводить время, панибратствуя с офицерами с верфи только потому, что ему потребовалось несколько запасных мачт, прежде чем отправиться на вторжение. И если это было верно в отношении большинства шкиперов галеонов, то в отношении человека, командовавшего флагманом императора Кайлеба — это было верно в особенности. Капитаны не должны были заниматься выполнением повседневной текучки, подобной этой, и именно это, в первую очередь, было причиной, по которой во Флоте были казначеи.

— Всегда пожалуйста, капитан Жирард, — сказал чизхольмец, возвращая ручку в держатель на столе и с улыбкой поднимая глаза от документа. — По крайней мере, я могу быть уверен, что эта заявка окажется там, где и должна быть, а не где-нибудь на чёрном рынке!

Жирард усмехнулся, хотя, по правде говоря, он не был уверен, действительно ли коммандер Азминд пошутил. До того, как Чизхольм невольно принял участие в нападении «Группы Четырёх» на Черис, Чизхольмский Королевский Флот вёл безнадёжную борьбу с коррупцией и спекуляциями. Некоторые из его офицеров, надёжно укрытые покровительством высокопоставленных покровителей-аристократов, были гораздо больше заинтересованы в поиске способов, как набить собственные карманы, чем в обеспечении боеготовности своего флота. Всевозможные жизненно-важные припасы «таинственным образом исчезали», и слишком часто офицеры, пытавшиеся что-то с этим сделать, платили высокую цену, приобретая врагов в лице высокопоставленных аристократов.

Так что вполне возможно, что именно этот чизхольмец имел в виду радикальные реформы, которые были проведены в его собственном флоте графом Шарпфилдом, его старшим офицером, в рамках мобилизации флота перед его отбытием в Изумруд и Битвой в Заливе Даркос. В конце концов, любой действительно компетентный офицер должен был приветствовать эти реформы.

Однако существовала и другая возможность, и эта вторая возможность помогла объяснить, почему Жирард пришёл лично разобраться с этим вопросом. Большая часть Сэйфхолда приняла стереотип о Королевстве Черис как о «королевстве ростовщиков и лавочников», населённом жадными, коварными черисийцами, постоянно ищущими способы выжать марку из любой возможности, которая попадалась им на пути. Конечно, в этом стереотипе было огромное количество невысказанной зависти, но от этого он не становился менее реальным. И на Сэйфхолде было немало людей, которые добавили бы «бессовестный, нечестный и изворотливый» ко всем остальным прилагательным. В конце концов, если бы они не были бессовестными, нечестными и изворотливыми, то они не были бы так богаты, как те гораздо более достойные души, которые лелеяли этот стереотип в первую очередь!

С тех пор как флот вторжения прибыл в Вишнёвую Бухту, его черисийские офицеры встретили немало людей, которые, явно, разделяли этот стереотипный взгляд на них.

— Серьёзно, сэр, — сказал Азминд, — для меня большая честь быть в состоянии удовлетворить ваши требования. И, — его глаза слегка посуровели, — я, например, был рад возможности сделать это. Особенно здесь.

Эти больше-неулыбающиеся глаза встретились с глазами Жирарда, и флаг-капитан Кайлеба почувствовал, что внутренне расслабился. Не все в том месте, что называлось Королевским Чизхольмским Флотом до его слияния с новым Имперским Черисийским Флотом, разделяли мнение Киная Азминда по этому конкретному вопросу. Решение флота вторжения обойти Залив Кракена, где почти столетие назад, специально для того, чтобы служить главной базой флота, был построен Королевский Порт, и бросить якорь в Вишнёвой Бухте, гораздо дальше к северу, возможно, и не было самым тонким способом доставить сообщение, но оно, безусловно, было эффективным. Невероятная масса галеонов, вставших на якоре у столицы Чизхольма — и особенно пятьдесят тысяч имперских черисийских морских пехотинцев, находившихся на борту транспортов — была тем, чего не мог не заметить даже самый амбициозный чизхольмский аристократ. Как и предполагалось, этот намёк был более остроумным, чем большинство других. И те, кто обрёл огромную личную выгоду при старой системе, должны были точно понять, кто должен был усвоить его смысл.

— Я рад, что вы чувствуете это, коммандер, — сказал Жирард. — И я был впечатлён профессионализмом, который продемонстрировали вы и большинство других офицеров верфи.

— Было облегчением иметь возможность продемонстрировать его, — сказал Азминд с большей откровенностью, чем ожидал Жирард, даже сейчас. — Я не стану притворяться, что кто-то во Флоте был доволен тем, что вы, черисийцы, сделали с нами в Заливе Даркос. — Его губы на мгновение сжались, а глаза потемнели, но потом он встряхнулся, и его рот расслабился. — С другой стороны, не сказать, что у вас был большой выбор, не так ли? Большинство из нас тоже это понимали. Те из нас, кто мог думать, по крайней мере. И, — он оскалил зубы в натянутой улыбке, — с тех пор, как граф Шарпсет вернулся домой, те из нас, кому было трудно это понять, похоже, обнаружили, что у них появилось довольно много… хм, свободного времени.

Сухой, как пыль, тон чизхольмца был настолько едким, что Жирард фыркнул от удовольствия. Шарпсет вернулся в Чизхольм вместе со сдавшимися галерами, которые император Кайлеб — хотя, в то время, конечно, он был королём Кайлебом — «по собственно инициативе» вернул Чизхольму ещё до того, как сделал предложение о браке королеве Шарлиен. После возвращения графа и особенно после того, как королева Шарлиен приняла предложение Кайлеба, Шарпсет энергично взялся решать двойную проблему — давнишнюю коррупцию в его собственном флоте и необходимость подготовки к слиянию флотов Чизхольма и Черис. В процессе этого довольно много чизхольмских офицеров обнаружили, что внезапно оказались лишёнными своих удобных и прибыльных назначений. В то же время те из них, кто, по-видимому, был готов противостоять слиянию, также обнаружили себя в кратчайшие сроки освобождёнными от своих обязанностей.

— Это по справедливости, коммандер, — ответил флаг-капитан через мгновение. — Большинство черисийцев понимают, как мало выбора было у Чизхольма в том, чтобы подчиняться приказам «Группы Четырёх». Мы знаем, что это была не ваша идея напасть на нас, и большинство из нас глубоко сожалеет о том, сколько ваших людей было убито или ранено в чужой войне. В то же время, я не буду притворяться, что нет и черисийцев, которые не готовы просто простить и забыть. И, по странной случайности, те офицеры, которые разделяют эту позицию, похоже, обнаруживают, что у них есть довольно много непредвиденного «свободного времени».

— Я думаю, что это, вероятно, так, сэр. — Вращающееся кресло Азминда слегка скрипнуло, когда он слегка откинулся назад. — На самом деле, я не вижу, как это могло быть иначе, если честно.

— Нет, по-другому и не может быть, — согласился Жирард. — Люди есть люди. Некоторые из них не способны оставить прошлое позади, несмотря ни на что. Иногда, это даже не значит, что они не пытаются. Просто так оно и есть. Так что нетрудно понять, почему некоторые офицеры чувствуют себя… неуютно из-за всех изменений, происходящих с ними, даже полностью игнорируя все религиозные последствия.

Говоря это, он смотрел в глаза Азминда, но чизхольмец только кивнул.

— Тут вы правы, сэр. — Он пожал плечами. — Я не думаю, что кто-нибудь в Чизхольме, за исключением, может быть, Её Величества и барона Зелёной Горы, вообще ожидал, что дела с «Группой Четырёх» пойдут таким образом. Это действительно не помогло сгладить путь объединения нашего флота с вашим.

Он умолк и на мгновение нахмурился, а затем покачал головой.

— На самом деле это не совсем так, — сказал он. — Конечно, это создало проблемы для многих людей — я думаю, что, по многим причинам, у нас в Чизхольме, вероятно, больше «храмовых лоялистов», чем у вас в Черис — но другим людям это действительно помогло. — Он снова посмотрел в глаза Жирарду. — Черисийцы — не единственные, кто мог понять, что происходит в Зионе, вы знаете.

— Да, я знаю. — Жирард кивнул.

— Ну, сэр, я не скажу, что кто-то здесь, в Чизхольме, радуется перспективе открытой войны с Матерью-Церковью, но вы можете быть удивлены, что многие из нас уже согласились с вами, «раскольными» черисийцами, по крайней мере в принципе. И как только Её Величество решила выйти замуж за Императора, то…

Он прервался ещё одним, гораздо более красноречивым пожатием плеч, и Жирард снова кивнул. Дворяне Шарлиен могли быть — или, по крайней мере, хотели быть — более капризными, чем дворяне Кайлеба, но флаг-капитан пришёл к выводу, что она была ещё более любима простолюдинами Чизхольма, чем король Хааральд был любим их черисийскими коллегами перед его смертью. Это говорило о многом, и этот глубокий запас доверия и преданности объединял её людей с ней. Это также помогло объяснить, почему демонстрация Кайлебом того, что она действительно была его соправителем, а не просто его супругой-консортом, узаконила его собственную власть в их глазах, что, вероятно, не могло быть достигнуто ничем другим.

— Скажите мне, коммандер Азминд, — сказал Жирард, задавая вопрос, который он не собирался открыто озвучивать, когда сошёл на берег для этой встречи, — как вы думаете, что ваши собратья-чизхольмцы чувствуют сейчас по отношению к черисийцам?

— Сейчас, сэр? — Азминд усмехнулся. — Они по-прежнему думают, что каждый из вас стремится заработать шальных марок, и, честно говоря, я думаю, что многие из нас довольно сильно обеспокоены всеми этими изменениями — всем этим новым оружием и способами ведения дел — которые вы, кажется, намерены ввести. Конечно, когда вы впервые прибыли сюда, большинство людей здесь, в Черайасе, немного напряглись. Они ожидали натиска менял, хищных как кракены ростовщиков и политических дармоедов, жаждущих нажиться на Чизхольме. Я думаю, что, несмотря ни на что, были люди, которые верили, что предложение руки и сердца Императора было всего лишь уловкой, чтобы позволить Черис прибрать к рукам всё, что можно здесь, в Чизхольме.

— По крайней мере, это многое меняет. Во всяком случае, так мне кажется. Я могу ошибаться, конечно. — Он снова коротко дёрнул плечами. — С того места, где я сижу, я думаю, что то, что Император сказал до сих пор, вкупе с тем фактом, что он не произвёл абсолютно никаких политических изменений здесь, в Черайасе, не привёз из дома никого из своих политических фаворитов и не дал им сладких назначений, и тем фактом, что он, барон Зелёной Горы и королева-мать, явно находятся в совершенно прекрасных отношениях, действительно перевернуло большую часть этих подозрений. Тот факт, что ваши моряки и морпехи так щедро тратят свои деньги, тоже не повредил. Во всяком случае, я не слышал ни одной жалобы от владельцев таверн в порту! Имейте в виду, я могу вспомнить довольно много лордов и леди, которым, вероятно, немного не понравится новые договорённости, но это более чем компенсируется тем — по крайней мере, я думаю — насколько успокоены простые люди. Они всегда принимали Королеву — я имею в виду Императрицу — за одного из своих, за кого-то, кому они могут доверить присматривать за ними. Теперь большинство из них, похоже, готовы хотя бы условно признать, что Император производит такое же впечатление, что и она. И я думаю, что мы, по крайней мере, достигли той точки, когда все, кроме самых закоренелых Храмовых Лоялистов, готовы подождать, дабы услышать его обращение к Парламенту, прежде чем они действительно решат, что они думают о нём. И если он скажет то, что я, скорее всего, подозреваю, он собирается сказать, то доверие к Её Величеству распространится и на него — по крайней мере, временно — и они решат, что тоже могут ему доверять.

— Я очень надеюсь, что вы правы, коммандер, — тихо сказал Жирард. — И это правда, вы же знаете. Его Величество чувствует то же самое, что и Её Величество, хотя, честно говоря, линия фронта между простолюдинами и знатью в Черис очерчена менее чётко.

— В самом деле? — Азминд склонил голову набок, поджав губы. — Я слышал, что-то подобное, сэр, — продолжил он после небольшой паузы. — Хотя, с моей точки зрения, по-настоящему это немного трудно принять. Это так отличается от всего, как всё было здесь, в Чизхольме, сколько кто-либо может припомнить.

— Ну что ж, коммандер, — сказал Андрей Жирард, откидываясь на спинку стула с такой же натянутой улыбкой, как и все, какие продемонстрировал Азминд, — посмотрим, что мы можем сделать, чтобы изменить это, не так ли? У Императора есть поговорка: «Если что-то не сломано, не чините это». Я бы сказал, что это, вероятно, одна из главных причин, по которой Он и Её Величество не собираются проводить какие-либо политические изменения здесь, в Черайасе. Барон Зелёной Горы и королева-мать Элана прекрасно справляются. Но если кто-то думает, что Его Величество будет более терпимым, чем Её Величество, когда речь идёт о вельможах с… скажем так, манией величия, то он глубоко ошибается.

— Неужели? — повторил Азминд, затем снова улыбнулся своему черисийскому гостю. — Почему-то, сэр, я не могу найти в своём сердце сожаления об этом. Странно, не правда ли?

.III. Зал Парламента, Черайас, Королевство Чизхольм

«Хорошо, что Шарлиен предупредила меня», — мрачновато подумал Кайлеб, когда он и его конный телохранитель прибыли к Зданию Парламента.

Чизхольмский Парламент занимал гораздо более величественное здание, чем его черисийский эквивалент. К сожалению, это было связано скорее с манией величия (и жаждой власти) чизхольмской знати, чем с каким-либо почитанием к участию народа в управлении Королевством.

Окна огромного строения отбрасывали блики холодного северного солнца, а его белый мрамор сверкал, как застывший алебастр под бледно-голубым небом, отполированным несколькими высокими клубами облаков. Знамя Королевства рвалось и хлопало на одном из двух флагштоков над ним, сбоку от самого высокого центрального флагштока, на котором было поднято знамя новой Черисийской Империи: традиционное чёрное поле и золотой кракен Черис, разделённое на четыре части сине-белой шахматной клеткой Чизхольма. Образ Архангела Лангхорна в его роли Законодателя венчал крышу над портиком здания, его скипетр был воздет в суровом благословении и увещевании; золотое перо блестело; а высокие, детализированные скульптуры барельефа украшали огромные бронзовые двери Здания. Двери, в скульптурах которых, куда не кинь взгляд, героически позирующие аристократы на своих вставших на дыбы боевых конях странным образом доминировали над немногочисленными крестьянами, торговцами, моряками, механиками или владельцами мануфактур.

«Чем больше я смотрю, тем большее впечатление на меня производит то, что ей удалось выжить, а тем более сохранить свой трон», — подумал Кайлеб гораздо более рассудительно, рассмотрев памятник традиционному господству аристократии над политической властью в Чизхольме.

Он всегда знал, что политическое равенство[6] в Чизхольме коренным образом отличается от политического равенства в Черис. До того, как он стал посвящён в тайное влияние Братства Святого Жерно, он не понимал, почему Черис так сильно отличается от многих других королевств и княжеств, но он всегда понимал, что просторожденные черисийцы имеют гораздо больше прав, чем простолюдины в других землях, когда дело доходит до того, как ими правят.

Чизхольм был одной из этих «других земель», по крайней мере до тех пор, пока отец Шарлиен не занял трон. Чизхольмская аристократия крепко ухватилась за рычаги власти, когда «не совсем мятежный» союз из его самых могущественных аристократов вынудил прадеда Шарлиен, Ирвейна II, «милостиво даровать» Хартию Терайаса. По словам Мерлина, условия, налагаемые на Корону в Терайасе, были похожи на условия так называемой «Великой хартии вольностей[7]» на Старой Земле, за исключением того, что они были существенно более ограничивающими в отношении прерогатив Короны.

Ситуация, вероятно, всё ещё не была бы непоправимой, если бы не печальный (по крайней мере, с точки зрения Короны) факт, что её дед, Ирвейн III, был благонамеренным, но слабым монархом. Шарлиен как-то сказала Кайлебу, что её дед мог бы стать действительно превосходным мелким бароном где-нибудь в холмах, но он был настоящим бедствием в качестве правящего короля. Вместо того чтобы вернуть себе утраченные отцом позиции, Ирвейн III искал компромисса, а не конфликта. Его ужасала мысль о том, во что обойдётся открытая война его подданным, и отказывался навязывать её им в защиту королевских прерогатив… и поэтому он увидел, как аристократия ещё больше вторгается во власть короля. К тому времени, как он умер, вельможи низвели его до положения не более чем говорящей головы.

Однако, к сожалению (по крайней мере, с точки зрения крупных магнатов), они не совсем завершили этот процесс к моменту его смерти… а отец Шарлиен, король Сейлис, оказался сделан из более прочного материала. Тот факт, что он дорос до юношеского возраста, наблюдая за унижением собственного отца, продолжающего постепенно терять почву под ногами, вероятно, имел какое-то отношение к этому, но он также знал, что фракционность среди «его» знати грозила расколоть Чизхольм на враждующие фрагменты. Эта гражданская война могла быстро вызвать все те кровопролития и ужасы, которые его отец променял на власть Короны, отчаянно пытаясь их избежать… если бы только он не поставил себе задачу предотвратить её. Что он и сделал, найдя двух мужчин, в чьей поддержке нуждался для выполнения этой, казалось бы, безнадёжной задачи. Марек Сандирс был главным советником и доверенным лицом Сейлиса, но королю так же умело помогал его будущий шурин, герцог Халбрукской Лощины.

Ирвейна III лишили всего, что дворяне считали источником власти, но он сохранил свой статус главы государства… а Корона сохранила право созывать — и распускать — Парламент. Когда старый король умер, и кронпринц Сейлис вступил на престол, закон Королевства потребовал созыва Парламента для утверждения нового монарха и принесения ему клятвы верности.

Конечно, каждый знал, что это всего лишь формальность, но они ошибались. Никто из аристократических хозяев Ирвейна III не понимал, что Сейлис и его друг Марек Сандирс потратили последние десять лет жизни короля Ирвейна, планируя тот день, когда состоится этот созыв. Вместе с несколькими очень тщательно отобранными и завербованными членами Палаты Лордов они направили новый Парламент в направлении, которого никто другой не ожидал, и сделали это так тихо и так умело, что намеченные ими жертвы даже не подозревали о том, что их ожидает.

Этот первый Парламент короля Сейлиса теперь именовался в большинстве чизхольмских историй «Парламентом Любви». По всей видимости, это произошло потому, что все были настолько увлечены их энтузиазмом по поводу харизматичного нового короля, что с радостью согласились на «скромные изменения», о которых он попросил. Главным из этих «скромных изменений», хотя Сейлис и Зелёная Гора старались спрятать его как можно глубже в кустах, было формирование ядра небольшой постоянной армии. Это конкретное предложение было обосновано растущей угрозой со стороны Корисанда, и — согласно тем же официальным историям — Парламент с радостью поддержал такую дальновидную просьбу. На самом деле, члены Палаты Лордов видели в ничтожной санкционированной численности новой «королевской армии» лишь то, что они давали своему юному монарху блестящую новую игрушку, с помощью которой он мог развлекать себя вместо того, чтобы вмешиваться в серьёзные дела управления Королевством.

Однако некоторые игрушки бывают более опасны, чем другие, и, прежде чем вельможи осознали их опасность, король и горстка его доверенных советников создали настоящую королевскую армию, которая была гораздо больше, чем ожидала знать, и подчинялась непосредственно и исключительно Короне. А кроме того, была независима от феодальных поборов, на которые были вынуждены полагаться прежние монархи.

«Им следовало бы назвать его «Парламентом Идиотов»», — едко подумал Кайлеб. — «Не то, чтобы я возражал против того, что они были идиотами, но как, во имя Господа, они могли позволить ему выйти сухим из воды?»

На самом деле, у него было довольно ясное представление о том, как именно это могло произойти. Военные традиции Чизхольма были настолько отсталыми по стандартам великих королевств материка, что всё ещё полагались на феодальных рекрутов в тех редких случаях, когда требовалась армия. Так было всегда, и дворяне Сейлиса настолько привыкли мыслить в терминах тех же самых феодальных рекрутов — которых контролировали они, а не Корона — что им никогда не приходило в голову, что постоянная профессиональная армия может представлять реальную угрозу.

К несчастью для них, они ошиблись. Королевская Чизхольмская Армия, возможно, и не была особенно большой по меркам материковых государств, но всё же она была большой в достаточной мере. И все её солдаты были добровольцами, вышедшими из рядов простолюдинов. Это делало их драконом другого цвета по сравнению с мобилизуемыми крестьянами, которые заполняли ряды традиционных рекрутов. Помимо всего прочего, у них была сплочённость, осознание себя слугами Короны и добровольными членами чего-то гораздо большего, чем когда-либо достигали обычные дворянские рекруты. Более того, у них было очень хорошее представление о том, кто скорее всего будет стёрт в пыль в ходе любой борьбы между конкурирующими фракциями их лучших друзей, что, вероятно, помогало объяснить, почему они были так невосприимчивы к льстивым аристократическим уговорам или угрозам, когда дворянство, наконец, проснулось и поняло, что происходит.

С помощью хитроумной комбинации Сейлиса, настроившей дворянские фракции друг против друга и помешавшей им объединиться против него, в то время как Зелёная Гора ловко управлял финансовыми делами Королевства, а Халбрукская Лощина командовал Армией, король разбил три самые могущественные из этих фракций, одну за другой, в течение шести лет после вступления на трон. Другие фракции, ставшие мудрыми благодаря несчастью своих товарищей, в конце концов объединились против него и попытались перекрыть финансирование Армии используя свой контроль над Парламентом, вместо того чтобы столкнуться с ним в бою. Но пока они смотрели на полевые кампании Халбрукской Лощины, они проглядели довольно тихие, но в конечном счёте более смертоносные действия Зелёной Горы в Здании Парламента. До тех пор, пока традиционно запуганная Палата Общин внезапно не бросила вызов своим законным лордам и хозяевам и не встала на сторону Короны под предводительством Зелёной Горы. Хуже того, союз Сейлиса и Зелёной Горы был тихо заключён с немалой частью мелкого дворянства (которое возмущалось самовозвеличивающей монополией вельмож на власть точно так же, как и Корона), объединившейся с Палатой Общин. Вместо того, чтобы лишить Армию финансирования, Парламент фактически проголосовал за увеличение её численности!

Через десять лет после возложения Короны король Сейлис сделал себя хозяином в своём собственном доме. В ходе этого процесса он создал прецедент союза Короны с Палатой Общин, который поддерживался во время правления Шарлиен. Чизхольмская аристократия была далека от того, чтобы смириться с постоянным сокращением своей власти, но она, по крайней мере, научилась зачаткам благоразумия. Тот факт, что при Сейлисе Чизхольм постепенно становился всё более могущественным и процветающим, вероятно, помог ей проглотить болезненное лекарство, которое он, Зелёная Гора и Халбрукская Лощина впихнули в её коллективное горло. К сожалению, эта власть и процветание также представляли угрозу для планов князя Гектора Корисандийского, что объясняло субсидирование Гектором «пиратов», которым в конечном итоге удалось убить Сейлиса.

Наиболее недовольные из знати Сейлиса публично оплакивали смерть своего короля, одновременно строя тихие планы о том, как разобраться со своей новой королевой-ребёнком, как их собственные прапрадеды разобрались с королевой Исбель. Но если Сейлис был убит, то Зелёная Гора и Халбрукская Лощина всё ещё были живы, а дочь Сейлиса оказалась даже более способной — и, когда это было необходимо, безжалостной — чем он сам… как вскоре обнаружили герцог Трёх Холмов и его союзники.

Не было сомнений, что аристократия сохранила в Чизхольме большую долю политической власти, чем её черисийские коллеги в Теллесберге, но эта власть была резко ограничена. И она была лишь тенью того, чем продолжало наслаждаться дворянство в большинстве других государств Сэйфхолда. Тем не менее атрибуты его господства, бывшего четыре поколения назад, сохранились в украшениях Здания Парламента и процедурах, и Кайлеб постоянно напоминал себе, что чизхольмская традиция королевской власти была моложе — и, вероятно, слабее — чем черисийская.

«С другой стороны, мы создаём всевозможные новые традиции, не так ли?» — подумал Кайлеб. — «И — пока, по крайней мере — Элана и Зелёная Гора держат ситуацию в своих руках. Возможно,» — его губы непроизвольно скривились в улыбке, — «по крайней мере, отчасти потому, что эти люди действительно не хотят видеть, как Шарлиен возвращается домой, чтобы самой разобраться с какой-нибудь… непокорностью!»

Как всегда, мысль о доказанных способностях его жены была глубоко утешительной и… пробила его дрожью одиночества. Для него всё ещё было чудом, что кто-то стал для него настолько глубоко, почти болезненно, жизненно важным за столь короткое время. И не только на прагматическом уровне. На самом деле, если он собирался быть честным с самим собой, уже в основном не на прагматическом уровне, совсем уже нет.

Он оглянулся через плечо туда, где за его спиной ехал Мерлин в мундире новой Имперской Черисийской Гвардии. Воронёные доспехи остались на месте, так же, как и чёрная форменная куртка, но золотой кракен на нагруднике Мерлина теперь плавал по сине-белому щиту дома Тейт в форме воздушного змея. Подразделение личной охраны Шарлиен носило такую же униформу, за исключением того, что на их мундирах вместо кракена красовался думвал Чизхольма.

— Впечатляет, не правда ли? — тихо сказал император, кивнув головой в сторону здания, маячившего перед ними, и Мерлин фыркнул.

— Как и Храм, — столь же спокойно заметил он. — Обёртки не так важны, как их содержимое.

— Это одна из тех мудрых сейджинских поговорок? — с усмешкой спросил Кайлеб.

— Нет, но, возможно, должно быть так. — Мерлин склонил голову набок, изучая внушительный фасад Здания. — Я бы хотел, чтобы Её Величество была здесь и сыграла роль экскурсовода, — добавил он.

— Я тоже, — признался Кайлеб и замолчал, так как они добрались до места назначения и остановились на площадке перед Зданием Парламента, которая была оцеплена кордоном вооружённых алебардами пехотинцев Королевской Армии.

Император спрыгнул с седла в сопровождении глазастых, тщательно подобранных солдат Имперской Гвардии из отряда Мерлина. Как заметил Кайлеб, эти гвардейцы были даже более бдительными, чем обычно. Никто из них не забывал о том, как удобно будет некоторым партиям, если с неким Кайлебом Армаком случится что-то фатальное.

Несмотря на низкую температуру, которая показалась Кайлебу и большинству его рождённых в Черис телохранителей откровенно леденящей, перед Зданием Парламента собралась внушительная толпа. Подавляющее большинство зрителей, стоявших там среди дымящихся клубов выдыхаемого воздуха, были простолюдинами, вероятно потому, что большинство столичных аристократов уже уютно устроились на своих местах внутри Здания, подумал Кайлеб с лёгкой завистью, когда аплодисменты начали нарастать. Энтузиазм толпы означал, что он должен был идти медленно, благосклонно, отвечая на их приветствия, вместо того чтобы спешить к ожидающему теплу Здания.

Его гвардейцы почти наверняка разделяли его желание как можно быстрее попасть внутрь и скрыться от ветра, но они не позволили ни одному признаку этого нетерпения отвлечь их от выполнения своих обязанностей. Они образовали вокруг него свободное кольцо, достаточно широкое, чтобы любой, кто мог прорваться через армейский кордон, не смог добраться до него с ножом. Конечно, дальнобойное оружие было более проблематичным, но Кайлеб испытывал некоторое удовлетворение от того, что Мерлин и Сыч, компьютерный подручный сейджина, снабдили его одеждой из той же самой «умной противопульной ткани» (что бы это ни было), из которой они сделали облачение архиепископа Мейкела. Даже если какая-нибудь недружелюбная душа с арбалетом или ружьём спряталась за одним из окон, смотрящих на Здание Парламента, ничто из того, что она могла сделать, не оставило бы на Кайлебе ничего, кроме одного-двух болезненных синяков.

«Ну, их и необходимости некоторых довольно изобретательных объяснений, я полагаю».

Его губы дёрнулись при этой мысли, а затем он испустил тихий вздох облегчения, когда ему наконец удалось проникнуть в успокаивающее тепло строения.

Внутри Здания Парламента было гораздо тише, чем снаружи, хотя он и не был уверен, что это было настолько уж большим улучшением. Как бы ни были счастливы члены Палаты Общин, сидевшие в западной части большого зала заседаний Здания, увидев его, члены Палаты Лордов, сидевшие на его восточной стороне, казалось, находили удивительно лёгким сдерживать любой неподобающий энтузиазм, который они могли испытывать.

«Я полагаю, их трудно винить за это», — подумал Кайлеб, когда к нему направился Спикер, чтобы официально поприветствовать. — «Они, должно быть, были уже достаточно несчастны, когда беспокоились лишь об одной Шарлиен. А теперь есть ещё и я… и любой из них, кто достаточно проснулся, чтобы почувствовать запах шоколада, должен знать, как работает Парламент Черис. Чего бы ещё они от меня ни ждали, это не будет тем, что улучшит их положение здесь, в Чизхольме».

— Почему-то, — услышал он тихий-тихий шёпот Мерлина себе на ухо, — Я не чувствую, что все проявляют интерес и любовь.

— Не чувствуешь? — фыркнул в ответ Кайлеб, а затем придал своему лицу выражение надлежащей формальности, так как Спикер поклонился ему в знак приветствия.

— Добро пожаловать! Добро пожаловать, Ваше Величество!

— Благодарю вас, милорд Спикер, — любезно ответил Кайлеб.

— Обе Палаты с нетерпением ждут вашего появления, — продолжил Спикер скорее более дипломатично, в чём Кайлеб был уверен, чем точно, по крайней мере там, где речь шла о Палате Лордов.

— Тогда не будем заставлять их ждать, — сказал Кайлеб.

«Он выглядит как император», — подумал Марек Сандирс со своего места среди коллег-аристократов, когда Спикер подвёл Кайлеба к кафедре, которая, в ожидании него, была задрапирована новым имперским флагом. Сам Сандирс предпочёл бы сидеть в западной части зала, среди простолюдинов, которые были его самыми верными союзниками. К несчастью, он был пэром королевства, а традиция требовала, чтобы он сидел среди своих собратьев-аристократов.

«Кроме того, это даёт им всем возможность напомнить себе — и мне, конечно — что, хотя я и Первый Советник, я также всё ещё простой барон».

Шарлиен несколько раз предлагала что-нибудь предпринять насчёт этого, но Зелёная Гора всегда отказывался. Он мог целый день мириться с претензиями снобистских графов и герцогов, если это было необходимо, а его решение остаться «простым бароном» было важно для его союзников-простолюдинов. Они понимали, что старший министр королевы должен быть дворянином, но находили «простого барона» гораздо более приемлемым, чем графа или герцога. Теперь он посмотрел на молодого человека в расшитой до бёдер куртке и свободных бриджах, которые всё ещё выглядели несомненно экзотическими для большинства чизхольмцев, стоящего там, где так часто стояла Шарлиен, с отделанной изумрудами цепью черисийского короля, сверкающей вокруг его шеи, и удобно откинулся на спинку своего кресла. Он почти ожидал, что Кайлеб явится в полном императорском облачении, и всё ещё не был уверен, что решение молодого человека не делать этого не было ошибкой, но барон вынужден был признать, что никогда в жизни не видел более царственного молодого человека.

«Одежда не делает человека человеком, а корона — королём», — напомнил он себе. — «Не по-настоящему, что бы там ни думали себе некоторые другие люди. Это должно исходить изнутри, из собственной силы, уверенности и силы воли человека, и у этого молодого человека этих качеств в избытке».

Он почему-то ожидал, что следующие полчаса доставят ему гораздо больше удовольствия, чем тем графам или герцогам, к которым он не принадлежал.

— Милорды и миледи, — сказал Кайлеб после того, как пышное, цветистое представление Спикера наконец закончилось, — я приветствую вас от имени Черис, и я привёз вам послание от вашей Королевы и Императрицы.

Он на мгновенье замолчал, позволив своему взгляду скользнуть по собравшимся членам палат Парламента. Даже те, кто, несомненно, меньше всего хотел услышать то, что он собирался сказать, внимательно слушали его, и он улыбнулся, когда его голос донёсся до каждого из этих ушей.

— Ваша Императрица — моя жена — попросила меня сказать вам, что она хотела бы быть здесь и поговорить с вами лично. К сожалению, большие проблемы и задачи, стоящие перед нашей новой Империей, не всегда позволяют нам делать то, что мы хотели бы делать. Королева Шарлиен — Императрица Шарлиен — осталась в Теллесберге, потому что она, и только она, имеет власть и полномочия принимать юридически обязательные решения от нашего с ней имени. В то время как я выступил в поход против наших общих врагов в Корисанде, она взяла на себя тяжёлое бремя управления обоими нашими королевствами, и мне нет нужды говорить вам, что эти государства не могут оказаться в более лучших руках.

Он снова помолчал, ожидая пока то, что он уже сказал, дойдёт до сознания присутствующих. В сказанном не было ничего нового, по правде говоря. И всё же это был первый раз, когда он официально объявил чизхольмскому Парламенту о своём признании Шарлиен в качестве полностью равного соправителя.

— Сейчас, когда мы стоим лицом к лицу с «Группой Четырёх» и материковыми государствами, находящимися под её властью, раскинувшейся от Наковальни до Залива Таро, Её Величество сталкивается лицом к лицу не только с политическими и финансовыми, но и с военными решениями, необходимыми для защиты нашего народа от наших врагов. Прямо сейчас наши войска должны завершить свои операции против Дельфирака в наказание за Фирейдскую Резню, и именно её обязанностью будет решить, какие ещё действия могут быть необходимы. Это не та задача, которую мог бы взять на себя кто-то другой, и я безоговорочно доверяю ей успешно выполнить её, но мы не должны обманывать себя, считая, что она найдёт её лёгкой.

— Милорды и миледи, опасности, с которыми мы сталкиваемся, решения, которые мы должны принять, цены, которые мы должны заплатить — уникальны. — Он медленно обвёл взглядом сидящих пэров и членов Палаты Общин. — Никто другой в истории Сэйфхолда не сталкивался с таким врагом, с каким столкнулись мы. Ни одно другое государство, ни один другой народ не оказывались в состоянии войны с Церковью, которая должна быть матерью для всех нас. Мы, объединённые народы королевств Черис и Чизхольм, знаем своего врага. В Черис мы были вынуждены защищаться от совершенно неоправданного — и необоснованного — нападения, организованного продажными людьми из Зиона, которые извратили всё, чем когда-либо должна была быть Мать-Церковь. Тысячи подданных моего отца — и сам мой отец — отдали свои жизни, чтобы остановить это нападение, защищая свои дома, и семьи, и веру в то, что мужчины и женщины должны поклоняться Богу, а не склонять головы к ногам четырёх развращённых, продажных, высокомерных, богохульных людей, чьи действия оскверняют облачение, которое они носят, и сам воздух, которым они дышат.

Он снова сделал паузу, всего на мгновение, а затем продолжил более мягким голосом, ясным и всё же достаточно тихим, чтобы его слушатели были вынуждены слушать очень внимательно.

— О да, милорды и миледи. Тысячи черисийцев погибли. Но также погибли и тысячи чизхольмцев. Чизхольмцев, чьё единственное «преступление» состояло в том, что «Группа Четырёх» приказала королеве Шарлиен присоединиться к злейшему врагу её собственного королевства в атаке на друга, который никогда не причинял Чизхольму никакого вреда. У неё не было выбора. Они говорили, обращаясь к авторитету Бога — по крайней мере, так они утверждали — и всему непререкаемому авторитету Инквизиции и Матери-Церкви. И потому она была вынуждена подчиниться их воле, и сколько ваших отцов, сыновей, мужей и братьев погибло вместе с моим отцом, потому что у неё не было выбора?

В Здании Парламента воцарилась мёртвая тишина, и он позволил ей затянуться. Затем он медленно выпрямился во весь рост.

— Милорды и миледи, даже не сомневайтесь в храбрости, которую продемонстрировала ваша Королева, приняв моё предложение о браке. Это было не то решение, к которому она пришла легко, но оно было правильным. Это было решение королевы, которая не хочет, чтобы жизнь её народа была принесена в жертву, выброшена, как будто это не более важно, чем решить, какую обувь надеть сегодня, по прихоти четырёх продажных и злых людей. Решение королевы, которая знала, что если бы честолюбие «Группы Четырёх» не было сдержано, если бы их разложение Матери-Церкви не было излечено, то Королевство Черис было бы лишь первой из многих жертв, а хранитель человеческих душ стал бы средством их уничтожения.

— Я знаю, что здесь, в Чизхольме, так же, как и в Черис, есть люди, которые боятся того курса, по которому мы обнаружили себя вынужденными плыть. Не думайте, что ваша Королева и я не понимаем этих страхов. Что мы их не разделяем. Чтобы противопоставить нашу собственную смертную волю, наши собственные смертные руки могуществу и величию Матери-Церкви? Чтобы противопоставить наше понимание Божьей воли тем, кто носит оранжевое? Чтобы мы бросили вызов тем, кто держит в железном кулаке свой власти восемь из десяти всех сэйфхолдцев? Конечно, мы тоже попробовали на вкус свой собственный страх. Конечно, мы пришли к этому моменту пребывая в потрясении, и только потому, что эти мерзкие люди в Зионе не оставили нам выбора… и потому, что другие люди в Зионе не остановили их. Только потому, что мы будем жить и умирать как мужчины и женщины, которые радостно поклоняются Богу, а не как раболепствующие рабы развращённой клики, которые поставили свою собственную власть, свою собственную жадность на место Божьей воли. Не сомневайтесь, мы никогда не преклоним колена перед Жаспером Клинтаном и его подельниками!

Спины по всему Зданию Парламента напряглись, и Кайлеб медленно кивнул им.

— Именно это было причиной, по которой ваша Королева согласилась стать моей женой. Причиной, по которой она согласилась объединить наши государства в единое великое целое. Причиной, по которой она тоже обнажила меч сопротивления. Это не война Черис. Это не война Чизхольма, не война Кайлеба, не война Шарлиен. Это всеобщая война. Это война всех детей Божьих, всех мужчин и женщин, которые верят в справедливость. Это война, в которую ваша королева отважилась вступить, хотя могла бы попытаться закрыть глаза на правду и избежать этого ужасного решения.

Даже некоторые пэры, казалось, сели выше на своих местах, а глаза их засияли ярче, но именно в глазах членов Палаты Общин Кайлеб увидел настоящий огонь.

— Ни в Теллесберге, ни где-либо ещё в королевстве Черис нет ни одной души, которая не поняла решения, принятого королевой Шарлиен, — тихо сказал он этим горящим глазам. — Никого, кто не понимает, какую опасность она предпочла встретить с широко раскрытыми глазами и высоко поднятой головой. И именно поэтому, милорды и миледи, королевство Черис приняло её в своё сердце. Они, как и вы, познали её, и, познав её, стали доверять ей. Любить её. Возможно, подданные другого государства могли бы усомниться в этом или нет. Возможно, они не захотели бы — или не смогли — поверить, что кто-то может так быстро завоевать сердце незнакомого и нового королевства. Но вы уже знаете её, видели, как девушка, которая была вынуждена преждевременно занять трон своего отца, росла перед лицом вызовов, с которыми она сталкивалась. Видели, как она выросла из скорбящего ребёнка в королеву, которая является Королевой во всей полноте власти и величия своего царствования. Вы знаете, что люди Черис увидели в ней — то, что я вижу в ней каждый раз, когда смотрю на неё — и потому вы знаете её, вы знаете, как она смогла так быстро завоевать своих новых подданных в Теллесберге.

По всему Зданию Парламента на лицах читалось трезвое согласие и удовлетворение, а также кивки и — тут и там — улыбки от воспоминаний и гордости. Кайлеб увидел их и улыбнулся им в ответ.

— Нам пока не дали времени выполнить соглашения, реорганизацию, которая была частью брачного соглашения между королевой Шарлиен и мной — между Черис и Чизхольмом. Давление событий, угроза наших врагов заставили нас двигаться даже быстрее, чем мы ожидали. Но эти договорённости слишком важны, слишком фундаментальны, чтобы их можно было отложить в сторону, и поэтому я поручаю вам, милорды и миледи, выбрать из вашего числа тех, кто будет представлять вас в нашем новом, имперском парламенте. Вы должны выбрать их в течение следующего месяца, и вы должны отправить их в Теллесберг, где они будут сидеть с мужчинами и женщинами, выбранными Парламентом Черис, под личным руководством Императрицы Шарлиен, и выковать этот новый имперский парламент. Я вручаю эту жизненно важную задачу в ваши руки, руки королевы-матери Эланы и барона Зелёной Горы. Я не боюсь, что вы подведёте меня, или Её Величество, в этом важном деле.

Он увидел изумление на лицах многих присутствующих и недоверие в глазах многих из них, когда они поняли, о чём он говорит. Когда они осознали, что он позволит Шарлиен создавать новые институты имперского правительства, даже не стоя за её плечом всё это время. Что он действительно настолько ей доверяет.

— По крайней мере, в ближайшем будущем, милорды и миледи, — сказал он им с кривой улыбкой, — моё собственное расписание обещает быть более занятым ратными задачами, чем делами зала для совещаний. Я хотел бы, чтобы это было не так, но то, что я хочу, не может изменить того, что есть. Но никогда не сомневайтесь, что чтобы ни сделала Императрица Шарлиен, какое бы решение она ни приняла, это будет также и моё решение, и, если я не могу присоединиться к ней в зале совета, я могу — и буду — поддерживать её вне его.

Когда он произнёс последнюю фразу, его голос стал жёстким, мрачным, почти грубым, а его карие глаза потемнели. Он обратил свой взор на собравшихся пэров Чизхольма, и никто из мужчин или женщин в Здании Парламента не понял превратно то, что он подразумевал… или его предупреждения. То тут, то там один или два из аристократов Шарлиен пытался с вызовом встретиться с ним взглядом. Но им это не удалось.

— Перед нами стоит грандиозный вызов и непосильная задача, милорды и миледи, — тихо сказал он в напряжённой тишине, — и я не верю, что Бог посылает великие испытания недостойным, или что Он выбирает слабаков для бремени, которое Он возлагает на мужчин и женщин. Он ожидает, что мы справимся с этими вызовами, распрямим наши спины под этим бременем, и так оно и будет. Мы стоим перед самым суровым испытанием, с которым кто-либо сталкивался со времён самих Архангелов, и мы будем достойны того вызова, который Он послал нам, того доверия, которое Он проявил к нам. Вот так обстоят дела. Мы не можем поступить иначе, и мы не отступим и не сдадимся. Мы победим, как бы ни был долог путь, как бы велика ни была цена, и да поможет нам Бог.

.IV. Город Черайас, Вишнёвая Бухта, Королевство Чизхольм

Кайлеб Армак снова стоял у подножия трапа своего флагмана. Сегодня погода была другой — ещё холоднее, но с тяжёлыми тучами и сильной влажностью. Барон Зелёной Горы заверил его, что к вечеру пойдёт снег, и какая-то часть его с тоской желала, чтобы снегопад начался прямо сейчас. В конце концов, это не то, что кто-либо часто видел в Теллесберге.

К сожалению, он действительно не мог остаться, чтобы смотреть на снежинки. На самом деле, он провёл в Черайасе на полторы пятидневки дольше, чем позволяло его изначальное расписание. Гавань в этот момент была менее переполненной, так как Брайан Остров Замка́ захватил большую часть флота вторжения — и галеры Чизхольма, которые были добавлены к нему в качестве эскорта — и ушёл вперёд. «Императрица Черисийская» и остальная часть её эскадры должны были без труда догнать неуклюжий основной флот. Тем не менее было странно смотреть на воду Вишнёвой Бухты и не видеть черисийских транспортов, стоящих на якорях, и он не мог не чувствовать нетерпение. Лишняя задержка с его стороны, возможно, и не имела никакого значения по времени вторжения в Корисанд — на самом деле, он знал, что это не так — но это таким не казалось.

Не то чтобы он мог жалеть о лишних днях, проведённых здесь, в столице Шарлиен. Он провёл большую часть времени, совещаясь с Мареком Сандирсом, королевой-матерью Эланой и их ближайшими союзниками из королевского совета Шарлиен, и почувствовал постепенное расслабление мышц и позвоночника… особенно после своего обращения к Парламенту. Даже те, кто был ближе к Шарлиен, питали неизбежные сомнения относительно своего нового «императора». Кайлеб вряд ли мог винить их в этом. На самом деле, он был рад — и более чем немного удивлён, если честно — тому, как быстро им удалось выйти за пределы этого. Потратив на это время, он мог бы полностью оправдать свои собственные заслуги, но это было не всё, что ему удалось сделать с помощью Зелёной Горы и Эланы.

«Конечно, не все были в таком восторге от моего визита, не так ли?» — размышлял он с некоторым ликованием.

Несмотря на их внешнее проявление энтузиазма после его появления в Здании Парламента, его речь более или менее подтвердила худшие подозрения чизхольмской знати. Но если они и были встревожены, обнаружив, насколько полно их новый император разделяет точку зрения их королевы на правильный баланс между королевской (или имперской) властью и властью аристократии, они были осторожны, чтобы не показывать это слишком открыто. Палата Общин, с другой стороны, в тоже самое время, была прямо-таки буйной — можно сказать даже ликующей. И большая часть неуверенности и даже страха, которые многие чизхольмцы питали в отношении религиозных взглядов самого Кайлеба, была смягчена, если не полностью отвергнута, мессами, которые он посещал в соборе Черайаса вместе с королевой-матерью. Наиболее упрямым Храмовым Лоялистам было всё равно, что он делает, но его очевидное благочестие сильно успокоило тех, кто был обеспокоен рассказами о ереси, отступничестве и поклонении Шань-вэй, распространяемыми «Группой Четырёх» и их приверженцами.

«Как мало они знают», — подумал он, довольно резко, когда взглянул вверх на тёмно-серые облака, парящие над стальными зимними водами Вишнёвой Бухты. — «Как мало они знают».

С тех пор, как он прочитал дневник Святого Жерно, какая-то его часть обнаружила, что ему стало всё труднее соблюдать формальности церковной литургии. На самом деле, как он часто думал, церковные пропагандисты были гораздо ближе к истине, чем они когда-либо подозревали, когда обвиняли его в поклонении Шань-вэй. Если и был кто-то из так называемых «архангелов», достойных почтения, то это была она и члены первого командного состава колонии, которые стояли рядом с ней, бросая вызов мании величия «Архангела Лангхорна». Конечно, именно поэтому Лангхорн и убил их всех. Понимание того, что вся Церковь Господа Ожидающего, была одним огромным извращением, чудовищной ложью, намеренно рассчитанной на то, чтобы привязать всю планету к антитехнологическому мышлению и основанной на убийстве любого, кто с самого начала выступал против неё, делало сложным даже неискреннее выражение приверженности её доктринам.

«Но Мейкел был прав и в этом», — отметил про себя император. — «Люди могут сколько угодно лгать о Боге, но это не меняет правды. И поклонение тех, кому лгала Церковь, не менее реально не менее искренне, просто потому, что они не знают истины».

«И братья были правы насчёт «нетерпения юности», когда я касался по крайней мере одного аспекта», — мрачно признал он. — «Я действительно хочу сорвать маску, рассказать всем на Сэйфхолде правду. Мне противно этого не делать».

Возможно, так оно и было, размышлял он, глядя на переполненную людьми гавань. И всё же, как бы ему ни было тошно, он также знал, что Мейкел Стейнейр был прав и в том, что они не осмеливались открыть правду о божественности «Архангела Лангхорна». Не сейчас. По правде говоря, в этом вопросе архиепископ Теллесбергский и Братство Святого Жерно были настроены столь же решительно, как и сам Кайлеб. Но пока это нельзя было рассказать. Тираническая власть Церкви Господа Ожидающего должна быть сломлена прежде, чем ложь, на которой зиждилась эта власть, будет разоблачена. Каждый отдельный человек на планете Сэйфхолд был воспитан в Церкви, с детства приучен верить в ложь, и они верили. Попытка разоблачить эту ложь только даст «Группе Четырёх» и Совету Викариев бесценное — и почти наверняка смертельное — оружие.

Положение Церкви Черис в Чизхольме было несколько более шатким, чем её положение в самой Черис. Это было не слишком удивительно, учитывая тот факт, что у Чизхольма не было эквивалента Братства Святого Жерно. Некому было заняться подготовкой почвы, как это делали в Черис Стейнейр и его предшественники из братства. Тем не менее, Павел Брейнейр, ставший архиепископом Черайаса, когда Шарлиен приняла решение бросить вызов «Группе Четырёх», не произвёл на Кайлеба такого же сильно впечатления, как Мейкел Стейнейр. Конечно, Стейнейр являл собой трудный для подражания пример, и тот факт, что Кайлеб знал его буквально всю свою жизнь, только делал это ещё более правдивым.

Брейнэр казался чуть более робким, чуть менее готовым к лобовому столкновению с оппозицией и менее гибким. Кайлеб никогда не сомневался в искренности этого человека, но архиепископу Павлу недоставало той яркой, почти лучезарной заботливой ауры, которая окутывала любого, кто приближался к Мейкелу Стейнейру на десять шагов.

«Ну, конечно же, ему этого не хватает!» — выбранил себя Кайлеб. — «Как ты думаешь, Кайлеб, сколько всего Мейкелов Стейнейров в одном поколении? Проводи своё время, благодаря Бога за то, что у тебя есть, а не жалуясь о том, что ты не получил! И не держись того факта, что Брейнейр не выдерживает веса Мейкела против него самого».

По крайней мере, у него не было сомнений — или, если уж на то пошло, их не было у Мерлина — что поддержка Брейнейром доктрины Церкви Черис и осуждение извращения Церкви «Группой Четырёх» были неподдельными и искренними. Может быть, он и не был ещё одним Стейнейром, но, похоже, обладал собственной упрямой, непоколебимой внутренней силой. Если он и не высечет никогда искры той спонтанной любви, которую Стейнейр так легко вызывал в своей собственной пастве, то всё равно пойдёт до самого конца, сгорбившись под ударами, встречая все те шторма, которые попадутся ему на его пути. — «И это», — сказал сам себе Кайлеб, — «было всё, о чём любой император имел право просить любого человека».

Никто не мог сказать наверняка как бы отреагировал такой человек, как Брейнейр, на дневник Святого Жерно, если бы ему когда-нибудь представилась возможность прочитать его. Что только подчёркивало силу аргументов Стейнейра против того, чтобы слишком быстро донести истину до Сэйфхолда. Нет. Они должны были позволить этой лжи остаться, по крайней мере, ещё немного, пока Церковь Черис не станет думать, что она более не скованна тяжёлой рукой инквизиции.

«Но этот день настанет, Лангхорн», — пообещал Кайлеб призраку Эрика Лангхорна, в какой бы уголок Ада он ни был изгнан. — «Этот день обязательно настанет. Никогда не сомневайся в этом. Мы с Мерлином позаботимся об этом».

Он искоса взглянул туда, где стоял и терпеливо ждал капитан Атравес, чьи «неземные голубые глаза сейджина» настороженно выискивали любой признак угрозы, даже когда его невидимые воздушные сенсорные платформы делали то же самое, и почувствовал знакомый прилив изумления и уверенности. Разум, мысли и душа, скрывавшиеся за этими сапфировыми глазами, были даже старше самой лжи. Нимуэ Албан уже сознательно пожертвовала своей жизнью, чтобы победить её; Кайлеб Армак не сомневался, что сейджин, которым она стала после смерти, добьётся успеха, сколько бы времени это ни заняло и чего бы это ни стоило.

Мерлин взглянул на него, слегка приподняв одну бровь, как будто почувствовал давление взгляда Кайлеба. А, возможно, так оно и было. Кайлеб определённо не был готов сказать, где проходит предел эзотерических чувств ПИКА! Хотя теперь, когда император подумал об этом, более вероятно было, что Мерлин просто видел, как он смотрит через один из своих невидимых «сенсоров».

Эта мысль тронула его губы мимолётной улыбкой, и Мерлин улыбнулся в ответ, а затем снова сосредоточился на задаче сохранения жизни Кайлеба.

«А я должен перестать тратить время на то, чтобы оттягивать неизбежное, и заняться своей собственной работой», — твёрдо сказал себе Кайлеб. — «Просто всё дело в том, что… я не хочу».

Он признался себе в этом, а затем обратился к главной причине, по которой не хотел этого делать.

Королева-мать Элана прибыла вместе с бароном Зелёной Горы в доки, чтобы попрощаться со своим зятем. Теперь, когда он посмотрел ей в глаза — северные, такие же серые и чистые, как само Чизхольмское Море, глаза — он увидел то же самое осознание.

— Я не хочу уходить, — тихо сказал он ей, его голос почти потерялся в шуме ветра и воды, а также в журчании голосов наблюдающей толпы.

— Я знаю, Ваше Величество… Кайлеб. — Она улыбнулась ему, её серые глаза затуманились, а губы слегка задрожали, когда она улыбнулась. — Я тоже не хочу, чтобы ты уходил. Но если бы мы могли упорядочить мир так, как хотели бы, ничего этого не случилось бы, и мы с тобой могли бы никогда не встретится, не так ли?

— Писание говорит, что мир устроен так, как того хочет Господь, — ответил Кайлеб. — «И, по крайней мере, в этом оно не лжёт», — подумал он. — Я думаю, мы бы всё равно встретились.

— Может быть, и так, — сказала Элана. — Может быть, и так.

Она протянула руку, чтобы нежно коснуться его щеки, и он увидел, что её глаза смотрят глубоко в его собственные, ища эхо, отражение, её дочери. И он увидел, как её лицо просветлело, когда она обнаружила его… так же как он нашёл его двойника в её глазах.

— Позаботьтесь о ней, милорд, — сказал он, переводя взгляд на внимательное лицо Зелёной Горы.

— Конечно, Ваше Величество. — Зелёная Гора слегка поклонился, а затем выпрямился с хитрой и ехидной улыбкой на лице. — Можно сказать, что у меня имеется некоторый опыт в этом направлении.

— Имеется, даже так? — Кайлеб улыбнулся в ответ, а затем глубоко вздохнул. — А вот теперь, мне действительно пора идти. Если мы пропустим прилив, то, вероятно, не успеем на запланированное рандеву с основным флотом. И если мы этого не сделаем, капитан Жирард и адмирал Остров Замка́ никогда мне этого не простят!

— Ну, мы же не можем этого допустить, правда? — сказала Элана. Кайлеб посмотрел на неё в ответ, и она покачала головой. А потом, совершенно неожиданно, она обняла его и крепко прижала к себе.

Как и её дочь, она была стройной женщиной небольшого роста, а Кайлеб — мускулистым широкоплечим мужчиной. Эти плечи могли стать ещё немного шире, но её руки не могли полностью обхватить его уже сейчас. Но даже если эти руки были тонкими, почти хрупкими, он всё равно чувствовал в них силу самого Чизхольма. Его глаза расширились от удивления. Затем его собственные руки обняли её, и он почувствовал, что её голова покоится у него на плече.

Толпа зрителей издала громовой рёв одобрения, и Кайлеб задумался, поверит ли хоть один представитель аристократии, что это объятие было спонтанным и незапланированным. Он сомневался, что они это сделают, и ему было всё равно.

— Моя дочь сделала правильный выбор, — тихо сказала она ему, поднимая голову и снова встречаясь с ним взглядом. Блеснули слёзы, и он ослабил их объятия, чтобы вытереть их указательным пальцем правой руки. Она снова улыбнулась и покачала головой. — У меня никогда раньше не было сына, — сказала она.

— Всё меняется, — сказал он ей.

— Да. Да, вещи меняются. — Её ноздри раздулись, когда она глубоко вдохнула, а затем она отпустила его и снова отступила назад. — Но мы же не можем позволить вашему капитану и адмиралу расстроиться из-за вас, правда? Не из-за императора Черис!

— Нет, я полагаю, что не можем.

Он ещё раз коснулся её лица, кивнул Зелёной Горе, а затем повернулся и зашагал по трапу на свой флагманский корабль сквозь сырой северный холод и рёв одобрения зрителей.

.V. Кабинет викария Жаспера Клинтана, Храм, Город Зион

Викарий Жаспер Клинтан, Великий Инквизитор Церкви Господа Ожидающего и Отец-Генерал ордена Шуляра, оторвал глаза от бумаг на своём столе и гневно нахмурил брови, когда дверь в его роскошный кабинет в Храме резко открылась. Старший священник, открывший её так бесцеремонно, резко поклонился, и глаза Клинтана опасно сверкнули. Отец Данилд Фармир был одним из его доверенных секретарей уже почти восемь лет. Он знал, что к своему патрону лучше не врываться, предварительно даже не постучав.

— Какого...? — громоподобно начал Клинтан, но старший священник имел неосторожность (или безрассудство) прервать его.

— Покорнейше прошу прощения за столь внезапное вторжение, Ваше Высокопреосвященство, — сказал Фармир, произнося слова так быстро, что они прозвучали почти как лепет. — Я бы никогда так не поступил, если бы это не было… то есть… я имею в виду…

— О, выкладывай уже, Данилд! — рявкнул Клинтан, и старший священник тяжело сглотнул.

— Ваше Высокопреосвященство, викарий Замсин здесь!

Нахмуренные брови Клинтана удивлённо взлетели вверх.

— Здесь? — повторил он, и его тон был настолько близок к недоверчивому, насколько это вообще возможно. — В моём офисе?

— Да, Ваше Высокопреосвященство! — отец Данилд почти судорожно кивнул, но в его голосе так же послышалось облегчение. Словно он был поражён тем, что ему удалось передать своё послание, не будучи испепелённым на месте молниями хорошо известного нрава Клинтана.

Генерал-Инквизитор откинулся на спинку своего кресла, пытаясь скрыть выражение изумления, пока его мозг лихорадочно работал.

Неудивительно, что Фармир казался таким ошеломлённым. Канцлер Церкви Господа Ожидающего отнюдь не случайно «заглянул» к Великому Инквизитору, заблаговременно не договорившись о встрече. На самом деле, никто не «заглядывал» к Великому Инквизитору без предварительной договорённости.

Клинтан потратил несколько секунд, пытаясь придумать хоть какую-нибудь причину, по которой Замсин Трайнейр вдруг появилась днём в приёмной его кабинета, но никаких предположений ему в голову не пришло. Во всяком случае, никаких предположений, которые он хотел бы обдумать.

— Я полагаю, раз уж ты не сказал мне, почему он здесь, то и тебе он тоже ничего не сказал, — сказал он тоном, который предполагал, что лучше бы именно это было той причиной, по которой Фармир ничего ему не сказал, и старший священник резко закивал головой.

— Нет, Ваше Высокопреосвященство. — В глазах Фармира отразилось собственное сильное беспокойство по поводу столь радикального нарушения протокола, но голос уже начал приходить в норму. — Он просто… вошёл в дверь и «попросил уделить ему минутку вашего времени».

— Он так и сделал, да? — Клинтан фыркнул, как разъярённый кабан, после чего пожал плечами. — Ну, в таком случае, я полагаю, тебе лучше проводить Канцлера сюда, не так ли?

— Да, Ваше Высокопреосвященство. Сейчас же!

Фармир исчез, подобно облачку дыма. Через мгновение он вернулся, а за ним следовал Замсин Трайнейр. Выражение лица канцлера было отточено десятилетиями опыта — сначала как священника, затем как дипломата и, наконец, как истинного правителя Совета Викариев — показывать то, что он позволял ему показать. На этот раз, однако, в его глазах читался блеск, а губы были плотно сжаты. Те, кто не знал его достаточно хорошо, возможно, не заметили бы этого, но Клинтан его знал, и он почувствовал, как напряглись мышцы его живота.

— Доброе утро, Замсин, — сказал он.

— Доброе утро. — Ответ Трайнейра прозвучал довольно резко, и Клинтан посмотрел через плечо канцлера на Фармира.

— Это всё, отче, — сказал он, и Фармир исчез с ещё большей поспешностью. Какое бы любопытство он ни испытывал — а Клинтан подозревал, что он испытывает его довольно сильно — старший священник не хотел находиться поблизости. Очевидно, он тоже разглядел признаки приближающейся бури на лице Трайнейра.

«Конечно, только слепой мог не заметить их», — сухо подумал Великий Инквизитор.

— И чем же я обязан такому удовольствию? — спросил он, поскольку не было никакого смысла предаваться вежливым экивокам.

— Этому, Жаспер. — Трайнейр сунул руку за отворот своей оранжевой сутаны и вытащил оттуда пачку бумаг.

— И что конкретно «это»? — Голос Клинтана тоже стал резким, когда он ощерился в ответ на явный гнев собеседника. Гнев, который, казалось, был направлен на самого Клинтана. Великий Инквизитор не привык сталкиваться с кем-либо, у кого хватило бы смелости — или глупости — открыто проявлять гнев в отношении него, и он обнаружил, что этот опыт ему не очень нравится.

— Это семафорное сообщение, Жаспер. Сообщение от короля Жамиса в Талкире. Или, точнее, от епископа-исполнителя Фрейда от имени короля Жамиса. И от себя, конечно.

Клинтан никогда не слышал подобных нот в голосе Замсина Трайнейра. В голосе Канцлера звучал кованный металл, а эмоции в его глазах горели жарче, чем когда-либо.

— Очевидно, что-то во всём этом тебя расстроило, — сказал Клинтан, стараясь, чтобы его собственный голос звучал более естественно. Он не привык пытаться смягчить чей-то гнев, но выглядело это так, словно Трайнейр с каждым своим словом приходил в ещё большую ярость. — И, по-видимому, поскольку ты ворвался в мой кабинет, даже не предупредив никого о своём приходе, то, что тебя расстроило, касается меня или Управления Инквизиции.

— О да, — согласилась Трайнейр. — Конечно, да, Жаспер! Я думаю, что это был бы очень хороший способ выразить это.

— Тогда скажи мне, что это такое, и давай покончим с этим, — решительно сказал Клинтан.

— Хорошо, Жаспер, я тебе всё расскажу. — Трайнейр бросил сложенные листы бумаги на стол Клинтана. — Король Жамис и епископ-исполнитель Фрейд сообщили, что черисийцы дотла сожгли половину, а может и две трети Фирейда. Ты помнишь Фирейд, не так ли, Жаспер? Место, где все эти черисийцы так «глупо сопротивлялись» войскам Дельфирака, пытавшимся секвестировать их корабли по твоему приказу?

Лицевые мускулы Клинтана слегка напряглись, но он не поддался на словесную приманку Трайнейра — если это была она — и просто кивнул.

— Ну, Кайлеб и Шарлиен, похоже, решили, как они намерены реагировать на подобные инциденты в будущем. Они послали двадцать или тридцать своих галеонов в Залив Фирейд, разнесли в щебень оборонительные батареи — а затем взорвали их, когда те сдались — и сожгли все строения на расстоянии двух миль от набережной Фирейда.

Гнев вспыхнул в глазах самого Клинтана, когда Трайнейр перечислил список черисийских карательных мер. Он было начал открывать рот, но Трайнейр оборвал его быстрым и резким взмахом руки.

— Я ещё не совсем закончил, Жаспер. — На этот раз голос Канцлера был ледяным, а не огненно-горячим, и глаза его сверлили Клинтана. — Несмотря на тот факт, что они сожгли большую часть города, черисийцы были чрезвычайно осторожны, чтобы в итоге среди дельфиракцев было как можно меньше жертв. Они даже разрешили гражданскому населению Фирейда вывезти ценности, которые можно было вывезти из домов в пределах района, который они намеревались сжечь. Не совсем тот ответ, который можно было бы ожидать от еретиков и богохульников после того, как дельфиракские солдаты уничтожили их собратьев-еретиков и богохульников, как ты считаешь?

Челюсти Клинтана сжались, но он ничего не сказал, и ноздри Трайнейра раздулись.

— Вообще-то, я думаю, что они проявили со своей стороны поразительную сдержанность, — продолжил Канцлер. — Конечно, причина этого была в том, что они в действительности намеревались наказать тех, кто на самом деле виновен в этих смертях. Вот почему, Жаспер, Адмирал Имперского Черисийского Флота Каменный Пик повесил шестнадцать — шестнадцать, Жаспер — рукоположенных священников Матери-Церкви.

Глаза Клинтана широко распахнулись. Несмотря на очевидный гнев Трайнейра, несмотря на его понимание того, что содержание семафорного сообщения должно было быть шокирующим, он никогда не ожидал такого! В течение нескольких секунд он мог только сидеть, уставившись на Трайнейра. Затем он встряхнулся и начал подниматься со своего кресла, его скуластое лицо потемнело от ярости.

— Вот ублюдки! Эти проклятые богом, кровожадные…!

— Я ещё не закончил, Жаспер! — Голос Трайнейра прозвучал, как мушкетный выстрел, и раскалённая добела ярость в его глазах ошеломила Клинтана. Никто не смотрел на Великого Инквизитора подобным образом… никто!

— Что? — он заставил себя выдавить из себя это единственное слово, и губы Трайнейра скривились.

— Каждый из этих священников, — продолжил он, и теперь его голос звучал убийственно, а каждое слово было точно выверено и отрезано, словно ножом, — был членом Ордена Шуляра. На самом деле, по странному стечению обстоятельств, все они служили в Управлении Инквизиции. — Он наблюдал, как выражение лица Клинтана стало ещё темнее, а в его глазах было что-то похожее на… удовлетворение, смешанное с гневом. — А причина, по которой они были повешены, Жаспер — причина, по которой черисийский адмирал казнил шестнадцать рукоположенных священников Матери-Церкви, как будто они были обычными преступниками — заключается в том, что хотя резня черисийцев в Фирейде, возможно, и была осуществлена дельфиракскими войсками, но не Дельфирак приказал это сделать. Это было сделано, как я уверен, ты прекрасно знаешь, под фактическим командованием отца Стивина Грейвира, интенданта епископа Эрниста, и пятнадцати других членов Ордена Шуляра.

Клинтан снова открыл рот. Затем он сделал паузу, и Трайнейр пристально посмотрел на него.

— Ты солгал нам, Жаспер. Солгал всем нам.

В сознании Клинтана не возникло ни малейшего сомнения в том, кем могли быть эти «все», о ком говорил Трайнейр. В конце концов, все члены «Группы Четырёх»… творчески реконструировали некоторые события для остального викариата.

— И что же заставило вас сразу же прийти к такому выводу? — потребовал он ответа, вместо того чтобы прямо отвергнуть обвинения. — Неужели вы готовы поверить на слово раскольникам-еретикам? Вам никогда не приходило в голову, что у них могут быть все основания лгать о том, что произошло, и обвинять в этом Мать-Церковь, чтобы оправдать свои собственные убийства?

— Конечно, такая возможность приходила мне в голову. К несчастью, они послали королю Жамису, если можно так выразиться… документальные доказательства. Я уверен, что в твоих бумагах уже есть копии большинства из них, Жаспер.

— Что ты имеешь в виду? — Тонкая нотка осторожности проскользнула в голосе Клинтана, и губы Трайнейра сжались.

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду! Они захватили бумаги Грейвира, Жаспер! Оригиналы докладов, которые он и его коллеги-инквизиторы присылали тебе, подробно описывая ту роль, которую они играли. На самом деле я был весьма удивлён тем, как открыто и честно Грейвир признался в своей переписке с тобой, что первый выстрел был сделан одним из дельфиракцев, а не черисийцами. Или тот факт, что как только прозвучал первый выстрел, выбранные им шуляриты немедленно приняли командование отрядами, к которым они были приписаны, и приказали — приказали Жаспер — расправиться с черисийскими женщинами и детьми! Боже мой! Этот идиот хвастался этим, а ты знал, что он это сделал, и не подумал предупредить нас!

— Он не «хвастался» этим! — огрызнулся Клинтан в ответ.

— Да нет, именно хвастался! — возразил Трайнейр. — Я уже прочитал эти отчёты, Жаспер. Он был горд тем, что сделал!

— Ну конечно же, был! — Глаза Клинтана вспыхнули презрением. — Они были еретиками, Замсин. Еретиками, ты понимаешь? Они были врагами самого Бога, и они заслужили именно то, что получили!

— Некоторым из них было всего по восемь лет, Жаспер! — Впервые на памяти Клинтана кто-то перегнулся через стол и закричал на него. — Как, во имя Шань-вэй, ты собираешься убедить кого-либо, у кого есть работающий мозг, что восьмилетний ребёнок был еретиком? Не сходи с ума!

— Они были детьми еретиков, — проскрежетал Клинтан. — Это их родители ответственны за то, что поставили их в такое положение, а не я! Если ты хочешь обвинить кого-то за их кровь, обвиняй Кайлеба и Стейнейра!

— Черисийцы собираются опубликовать эти отчёты, Жаспер. Ты понимаешь, что это значит? Они собираются опубликовать документы, как раз те самые записи, которые Грейвир и его… его сообщники записали для протокола, своими собственными словами, в чём именно их и обвинили черисийцы! — Трайнейр сердито посмотрел на своего коллегу. — Я не могу придумать более эффективного пропагандистского материала, который мы могли бы им дать, даже если бы попытались!

— А я говорю — пусть публикуют! — огрызнулся Клинтан в ответ. — Я уже получил признания некоторых из этих ублюдков!

— Да? — Глаза Трайнейра внезапно стали намного холоднее. — Может быть, это те признания, которые Рейно выбил у черисийских пленников, которых ты тайно перевёз в Зион, не сказав об этом остальным?

Клинтан дёрнулся, и Канцлер покачал головой, с выражением отвращения на лице.

— Я знаю, что ты Великий Инквизитор, Жаспер. Я знаю, что у тебя повсюду есть агенты, даже в большем количестве, чем у меня. Но не делай ошибки, думая, что я глуп или что у меня нет своих собственных агентов. Конечно, я знал о том, что ты приказал Рейно!

— Тогда, если уж ты был не согласен с тем, что я делал, ты должен был сказать об этом вовремя! — Даже сам Клинтан, казалось, понял, что его ответ прозвучал на удивление неубедительно, и Трайнейр фыркнул.

— Я не Великий Инквизитор, — заметил он. — Что касается меня, если бы тебе удалось вытянуть признание у некоторых из них, то это, по крайней мере, могло бы смягчить ту катастрофу, в которую, как я уже опасался, может превратиться Фирейд. Но, конечно, даже у меня не было никаких оснований подозревать всю полноту катастрофы, которую вы с Грейвиром подготовили для нас, не так ли?

Клинтан снова сел, откинулся на спинку стула и мрачно нахмурился.

— Как ты сам сказал, не ты Великий Инквизитор, а я. А суть в том, Замсин, что я сделаю всё, что Бог потребует от меня как от своего Великого Инквизитора. Если это означает, что несколько невинных будут втянуты в кровопролитие, которое было спровоцировано их собственными родителями, то это произойдёт. И прежде, чем ты расскажешь мне что-нибудь ещё о Грейвире или других инквизиторах в Фирейде, позволь мне указать тебе, что без богохульства, без раскола, начатого этими богом проклятыми черисийцами, ничего этого не произошло бы! Прости меня, если я кажусь немного более озабоченным будущим Божьей Церкви и защитой душ Божьего народа, чем благополучием нескольких десятков черисийских еретиков или их жалких отпрысков!

Мгновение Трайнейр выглядел так, словно он в буквальном смысле собирался взорваться. Казалось, всё тело Канцлера дрожало, и сторонний наблюдатель мог бы быть прощён за то, что подумал, что увидел, как молния мерцает на кончиках его волос. Но потом он явно попытался успокоиться.

«Это так похоже на тебя — винить во всём черисийцев, Жаспер», — холодно подумал он. — «Всё это началось из-за тебя и твоего «окончательного решения черисийской проблемы»! Мне никогда не следовало позволять тебе подталкивать всех нас к принятию твоих предложений»!

Но даже когда он думал об этом, тихий голосок где-то глубоко внутри напомнил ему, что он позволил Клинтану подтолкнуть — или, по крайней мере, втянуть — остальных членов «Группы Четырёх» сделать всё предложенным им способом. И он позволил Клинтану сделать это, потому что это не казалось ему достаточно важным настолько, чтобы не позволить ему это сделать. А это означало, как бы он ни старался не признавать этого, но катастрофа, которая произошла в результате, была его виной так же, так и виной Клинтана.

«Конечно, в отличие от Жаспера, я, по крайней мере, с тех пор стараюсь исправить ситуацию»!

Тем не менее, он не мог честно притворяться, что по крайней мере часть этой крови была не на его собственных руках. И как бы он сейчас не злился на Клинтана, факт оставался фактом: было опасно — даже смерти подобно — заходить так далеко с Великим Инквизитором и Орденом Шуляра. Внешне, а возможно, и на самом деле, власть и авторитет Трайнейра как Канцлера были больше, чем у Клинтана. В конце концов, юридически даже Управление Инквизиции было обязано подчиняться указаниям Великого Викария, а Великий Викарий Эрик мог бы приказать Инквизиции делать всё, что Трайнейр сочтёт нужным сделать. Но если дело дойдёт до открытого противостояния между ним и Клинтаном, то было далеко не очевидно, что Орден Шуляра потрудится вспомнить, кому он обязан формально подчиняться.

— Послушай меня, Жаспер, — наконец произнёс он более спокойным голосом, чем когда-либо с самого начала разговора. — Весь этот эпизод в Фирейде потенциально может причинить нам огромный ущерб. С этого момента с ним нужно обращаться очень осторожно.

— Чёрта с два это так! — Врождённая воинственность Клинтана пробудилась, когда удивление начало немного ослабевать. — Они убили священников, Замсин. Они могут называть это как угодно, но факт остаётся фактом: они убили людей, посвятивших себя служению Богу! Да, очень жаль, что в первом столкновении погибли дети. И да, здесь были замешаны слуги Управления Инквизиции. Но мы находимся в самом разгаре борьбы за само выживание Матери-Церкви. Сейчас не время обращаться с вещами «очень осторожно»! Сейчас самое время контратаковать. У них нет никаких доказательств подлинности документов, о которых они заявляют. Подвергни их сомнению. Обличи их заявления как ложь и обвини их в убийстве священников! После чего иди дальше и призывай к Джихаду — провозгласи Священную Войну и выжги язвы мятежа, вероотступничества и ереси в Черис раз и навсегда!

— Нет. — Трайнейр произнёс это единственное слово тихо, но в его жёстких, как кремень, глазах не было ни капли снисхождения.

— Чёрт побери, чего ты ждёшь?! — требовательно спросил Клинтан. — Что эти долбанные черисийцы вторгнутся в Храмовые Земли?!

— Если бы не то, что только что произошло в Фирейде, я бы с гораздо большей охотой провозгласил Священную Войну, — едко заметил Трайнейр. — К сожалению, сейчас у нас небольшая проблема.

— Какая проблема? — Клинтан слегка усмехнулся.

— Проблема в том, что, хотя у них и нет «доказательств» подлинности документов, находящихся в их распоряжении, у них ведь есть сами документы, не так ли? Поверь мне, когда они опубликуют эти документы, будет достаточно людей — особенно восседающих на всякого рода тронах, разбросанных по всей планете — которые распознают правду, когда услышат её. Мой офис — это те, кто отвечают за дипломатию Матери-Церкви, Жаспер. Поверь мне, я знаю, что будет происходить в головах всех этих восседающих на тронах людей, и нам это не очень понравится. Потому что, Жаспер, они также поймут, что случилось с Фирейдом после того, как король Жамис сделал именно то, что мы велели ему сделать. Они будут считать эти повешения полностью оправданными, что бы мы ни говорили, или что бы они ни говорили открыто.

— И...?

— И скольких же Грейгоров Стонеров ты хочешь создать, Жаспер?

Вопрос Трайнейра прозвучал остро, и Клинтан резко замолчал. Грейгор Стонер, Лорд-Протектор Республики Сиддармарк, и его предшественники были самым страшным кошмаром «Группы Четырёх» и их ближайших предшественников в течение многих лет. В голове Жаспера Клинтана не было никаких сомнений, что Стонер с радостью низвергнул бы Церковь Господа Ожидающего в подвластных ему землях, если бы он хоть на мгновение представил, что может сделать эту попытку и выжить. Со своей стороны, Трайнейр никогда не разделял подозрений Клинтана, что Стонер активно ищет предлог порвать с Матерью-Церковью. Он просто боялся, что когда-нибудь какая-то разница во мнениях между Сиддармарком и Церковью выльется в открытую конфронтацию, хочет того каждая из сторон или нет. Но, по-своему, это различие между его собственным взглядом на Стонера и взглядом Клинтана лишь придавало его вопросу ещё большую остроту.

— Что ты имеешь в виду? — требовательно спросил Клинтан через мгновение, и Трайнейр сардонически улыбнулся.

«Обманывай себя, если хочешь, Жаспер», — подумал он, — «но не жди, что я сделаю то же самое. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду».

Конечно, на самом деле, он не мог сказать этого вслух.

— Я хочу сказать, — сказал он вместо этого, — что мы уже видели, как Нарман переметнулся на другую сторону, а Шарлиен вышла замуж за Кайлеба. Судя по всем отчётам, которые я видел, похоже, что герцог Зебедайи собирается сделать то же самое, что сделал Нарман… и даже Гектор может сделать тоже самое, если он хоть на мгновение будет уверен, что Кайлеб согласится на что-то, кроме его головы. Теперь все остальные князья и короли на лице мира посмотрят на то, что произошло в Фирейде, и поймут, что на месте Кайлеба они поступили бы точно так же.

— Чёрта с два они бы так поступили!

— Я сказал, что они поймут, что на месте Кайлеба поступили бы точно так же, — сказал Трайнейр. — Хотя, честно говоря, возможно, мне следовало бы сказать, что они поступили бы так же, если бы у них хватило смелости. Но самое главное заключается вот в чём. Учитывая то, как Черис собирается представить случившееся, нам не на что опереться. Нет, — он повысил голос и ткнул указательным пальцем в воздух, когда Клинтан попытался прервать его, — мы так не сделаем, особенно после того, как мы уже рассказали всему миру то, что ты сказал остальным, — что это начали черисийцы. Но, теперь у них есть доказательства, что это начали не черисийцы, Жаспер. Они будут думать об этом, если Церковь вдруг объявит Священную Войну и призовёт их на битву. Ты видел, что произошло, когда Чизхольм был вынужден вести войну, в которую он не верил. Ты хочешь, чтобы то же самое произошло, скажем, с Деснерийской Империей? Не хочешь же ты дать Стонеру предлог, который он может использовать как «дело принципа», чтобы отказаться отвечать на этот вызов? И прежде, чем ты скажешь мне, что не доверяешь Стонеру, позволь мне напомнить тебе, что, что бы ни думали остальные люди, наши ресурсы на самом деле не безграничны. Есть предел количеству фронтов, на которых мы можем позволить себе сражаться одновременно, Жаспер.

— Но в конце концов это неизбежно приведёт к Священной Войне, что бы мы ни делали, — заметил Клинтан. — Должно привести. Если только ты действительно не веришь, что есть какой-то способ, насчёт которого Кайлеб мог бы решить, что он может уладить дела с Матерью-Церковью после убийства её собственных священников?

— В конце концов — это не то же самое, что прямо сейчас, — ответил Трайнейр, и его голос был таким же морозным, как зимний снег за стенами Храма. — Конечно, рано или поздно дело дойдёт до Священной Войны. Единственный из нас, кто ещё не понимает этого, — это Робейр, но даже он должен подозревать, что другого исхода быть не может. И я согласен с тобой, что то, что сделал Каменный Пик, в конечном счёте делает это ещё более неизбежным. Но мы должны знать не только о том, что думают другие светские правители, Жаспер. Мы должны знать, о чём думают другие члены Викариата.

Клинтан начал что-то возражать в ответ, затем замолк, его глаза сузились в раздумьях, когда он понял, что на самом деле сказал Трайнейр. В конце концов, то, что могла пережить Церковь, и то, что могла пережить «Группа Четырёх», не обязательно было одним и тем же.

— Возможно, этих других викариев, о которых нужно беспокоится, будет меньше, чем ты думаешь, Замсин, — сказал он через несколько мгновений, и в его глазах мелькнуло коварство, которое показалось Трайнейру более чем тревожным. — Доверься мне. Может статься, что количество наших… критиков довольно резко сократится.

Теперь настала очередь Трайнейра задуматься, нахмурив брови. Было очевидно, что он мысленно перебирает список нынешних и потенциальных противников «Группы Четырёх», но затем он покачал головой.

— Мы не можем позволить себе забегать слишком далеко вперёд, Жаспер, — сказал он гораздо спокойнее. — Эта… ситуация в Фирейде и так вызовет достаточно сложностей. Если мы одновременно убедим других викариев в том, что мы планируем провести чистку среди наших противников, то эти противники, скорее всего, смогут создать какой-то оппозиционный блок в Совете. На самом деле, они, вероятно, могли бы использовать то, что произошло в Фирейде, как публичную основу для своего противостояния нам.

— Мы также не можем позволить себе слишком долго колебаться, — возразил Клинтан. — Если те противники, о которых ты говоришь, решат, что мы слабы, или колеблемся, это только придаст им смелости.

— Может быть, и так. — Кивок Трайнейра подтвердил предупреждение Клинтана, но выражение его лица не дрогнуло. — Проблема в том, что мы не можем отделить Фирейд от кого-то вроде Уилсиннов — не сейчас, когда Черис планирует взорвать всё это у нас под носом. Возможно, мы сумеем выдержать Фирейд и Уилсиннов, но вероятность того, что мы выдержим сразу и то и другое, гораздо меньше.

— И что же ты будешь делать? — вызывающе бросил Клинтан.

— Тебе это не понравится. — В голосе Трайнейра послышались предостерегающие нотки, и Клинтан фыркнул.

— А ты думаешь, что мне понравилось ещё что-нибудь из того, что ты сказал сегодня?

— Скорее всего, нет, — ответил Трайнейр. — Но, как я вижу, у нас нет иного выбора, кроме как серьёзно отнестись к черисийским обвинениям против Грейвира и прочих.

— Что?! — Челюсти Клинтана яростно сжались.

— Жаспер, хотим мы это признавать или нет, но правда заключается в том, что в Фирейде произошло именно то, о чём говорят черисийцы. Как мы там оказались, были ли правомерно осуждены Грейвир и другие или нет, в большинстве случаев это действительно не имеет значения. Это, конечно, не меняет физических фактов того, кто на кого напал, и кто был во главе дельфиракских войск, когда это произошло. Черисийцы собираются сказать, что их подданные подверглись нападению со стороны толпы линчевателей, возглавляемой священниками из Управления Инквизиции. Они собираются указать на то, что многие из погибших были женщинами, а ещё больше — детьми, и что столь малолетние дети едва ли могли быть еретиками. Если уж на то пошло, Жаспер, то ты не хуже меня знаешь, что по крайней мере некоторые из этих черисийцев могли быть еретиками не больше, чем мы с тобой! Есть, знаешь ли, набожные черисийцы, которых ужасает весь этот раскол. Вполне вероятно, что некоторые из убитых в Фирейде попадут под это определение, и не думай, что такие люди, как Уилсинн, не укажут на это, если мы этого не сделаем.

— А если мы этого не сделаем? — Глаза Клинтана сверкнули внезапным подозрением.

— Я знаю, что тебе это не понравится — я уже говорил, что тебе это не понравится, — но это единственный ответ, который я вижу, — упрямо сказал Трайнейр. — И это единственный ответ, на который согласится Робейр, что само по себе не является второстепенным соображением. Если, конечно, ты не хочешь подумать о том, что произойдёт, если Робейр решит объединить свои усилия с Уилсиннами?

Очевидно, Клинтан не хотел делать ничего подобного, и Трайнейр тонко улыбнулся.

— Я и не думал, что ты это сделаешь.

— И как именно нам этого избежать? — спросил Клинтан, лицо которого всё ещё было тёмным, а глаза ещё более подозрительными, чем прежде.

— Мы проведём собственное расследование и придём к выводу, что черисийцы были правы, — решительно заявил Трайнейр.

— Никогда!

Трайнейр даже не вздрогнул. Было похоже, что мгновенная взрывная реакция Клинтана не была чем-то, чего он не ожидал всё это время.

— У нас нет другого выбора, Жаспер. Либо мы проведём расследование, и в его итоге осудим действия Грейвира, либо Уилсинн и другие колеблющиеся в Совете — не говоря уже о светских правителях вроде Стонера — поймут, что мы их обеляем. Мы не можем себе этого позволить, Жаспер. Особенно в свете доказательств, которые готовы представить Кайлеб и его черисийцы. Кроме того, не похоже, чтобы Грейвир был всё ещё жив, не так ли? Он мёртв. Ничто из того, что мы говорим или делаем, никоим образом не повлияет на него, и даже если мы в конечном итоге осудим его действия, мы не будем обязаны наказывать его; Кайлеб уже позаботился об этом маленьком дельце для нас. Кроме того, подумай, сколько очков мы получим. Столкнувшись с доказательствами неподобающего поведения тех, кто поклялся Матери-Церкви, даже если это доказательство исходило от еретиков и отступников, мы будем принимать меры.

Клинтан нахмурился, но, по крайней мере, больше не кричал, и Трайнейр попробовал воспользоваться своим преимуществом.

— Давай сейчас проясним одну вещь, Жаспер. Я понимаю, что в деле Фирейда были особые обстоятельства, но ты, как и я, понимаешь, что священники, действительно виновные в «преступлениях», в которых их обвинила Черис, в соответствии с законами Церкви подвергаются именно тому наказанию, которое они получили. На самом деле, согласно Книге Шуляра, они были обречены на гораздо худшее наказание. Я знаю, знаю! — взмахнул он руками, когда Клинтан начал возражать, — Это должно было быть сделано настоящим Церковным трибуналом, и во внимание должны были быть приняты смягчающие обстоятельства. Но факт остаётся фактом: помимо того, что были попраны законы Церкви, когда светские власти осудили и казнили рукоположенных священников, то, что случилось с Грейвиром и остальными, полностью соответствует обвинениям, сформулированным так, как Кайлеб сформулировал эти обвинения. Мы не смогли бы отрицать это, даже если бы хотели, но, честно говоря, мы не хотим. Не в этот момент.

Судя по выражению глаз Клинтана, он явно не был согласен с этим последним утверждением. Во всяком случае, не глубоко внутри. Но он стиснул челюсти, не желая возражать, и Трайнейр продолжил:

— Мы не будем готовы принять на себя эту войну с Черис, пока наш новый флот не будет построен и укомплектован людьми, — заметил он. — Если бы мы объявили Священную Войну завтра, это бы ни на час не приблизило тот день, когда мы действительно сможем начать боевые действия. Но что мы можем сделать с этим временем — так это использовать его для улучшения нашего собственного положения до того дня, когда мы сможем объявить Священную Войну. Собери специальную комиссию для расследования того, что произошло в Фирейде, Жаспер. Пусть она рассмотрит все доказательства, включая всё, что представлено Черис. И если эта специальная комиссия придёт к выводу, что Грейвир сделал то, в чём его обвиняет Черис — а мы с тобой оба знаем, что он действительно это сделал — так и скажи. Публично признай случившееся, вырази раскаяние от имени Управления Инквизиции, возможно, даже наложи на себя епитимью — даже на меня и двоих остальных — за то, что мы позволили этому случиться. В конце концов, мы выйдем из этого с ещё большим моральным авторитетом, потому что осмелились признать неправоту внутри Церкви в такое время, как это.

— Мне это не нравится. — Клинтан, казалось, не обращал внимания на то, что он повторяет то, что уже несколько раз сказал Трайнейр. — Мне это совсем не нравится. Сейчас время для силы, а не для слабости!

— Сейчас время для коварства, а также для открытой конфронтации, — возразил Трайнейр.

— Это отсрочит окончательную конфронтацию.

— Необязательно. Или, по крайней мере, ненадолго. Припомни, что нам всё равно нужно построить флот, прежде чем мы сможем сделать хоть что-то эффективное в отношение Черис.

Клинтан несколько секунд молча кипел от злости, потом глубоко вздохнул.

— Ты действительно думаешь, что это необходимо?

— Возможно, в этом нет абсолютной необходимости, — признал Трайнейр, — но это лучший способ, который я могу придумать, чтобы ослабить атаку Черис. Если уж на то пошло, ты же знаешь, что я всегда считал ошибкой объявлять Священную Войну намного раньше, чем мы сможем перенести эту войну в Черис. Я знаю, что ты и Аллайн не совсем согласны со мной в этом вопросе. И я знаю, что Робейр находит пугающим само понятие Священной Войны. Это лучший способ, который я могу придумать, чтобы контролировать, когда и где будет сделано это заявление. Это оставляет в наших руках инициативу, и это позволяет нам застолбить претензию на моральную высоту. В конце концов, мы покажем миру, что готовы рассматривать подлинные обвинения о том, что служители Матери-Церкви — отдельные личности, Жаспер, а не сама Мать-Церковь — способны на преступные деяния. И когда мы осудим Грейвира и остальных, это будет один из тех случаев, когда «больше скорби, чем гнева». В конце концов, мы действительно сможем обратить некоторые из них, по крайней мере частично, в свою пользу.

— Если это можно назвать пользой, — пробормотал Клинтан. Он сидел молча больше минуты, невидящим взглядом уставившись на свой собственный бювар, затем пожал плечами.

— Очень хорошо, Замсин, — сказал он. — Мы попробуем сделать это по-твоему. Как ты говоришь, — он обнажил зубы в белозубой улыбке, в которой было очень мало юмора, — мы докажем нашу готовность пройти лишнюю милю, чтобы быть уверенными в своей правоте, прежде чем выдвигать обвинения или голословные заявления.

— Вот именно, — согласился Трайнейр, не особенно стараясь скрыть своё облегчение от согласия Клинтана. — Поверь мне, если мы сумеем этого добиться, донести до сознания каждого, то получим огромное преимущество в борьбе между нашими и их пропагандистами.

— Ну, в таком случае, — сказал Клинтан, — я полагаю, что пришло время отцу Данилду начать собирать копии отчётов Грейвира. Они ведь понадобятся мне для расследования, не так ли?

.VI. КЕВ «Императрица Черисийская», Бухта Ханны, Великое Герцогство Зебедайя

Когда колонна галеонов плелась мимо Травяного Острова, Кайлеб Армак снова стоял на шканцах КЕВ «Императрица Черисийская». Остров Банки лежал почти в тридцати милях к северу, и перед ними простирались широкие воды Травяного Плёса. До гавани города Кармин оставалось ещё почти девяносто миль, и он изо всех сил старался не чувствовать себя окружённым близлежащей землёй.

Это было не особенно легко, хотя его интеллект упрямо настаивал, что это должно быть именно так.

Его флагманский корабль и эскадра, с которой он воссоединился, находились чуть более чем в двух тысячах шестистах милях юго-юго-западнее Вишнёвой Бухты. Это означало, что здешний климат был гораздо ближе к тому, что привык Кайлеб. Во всяком случае, было очень жарко несмотря на то, что формально это была зима, поскольку в данный момент они всё ещё находились — чуть-чуть — к северу от экватора, но не это было причиной его беспокойства.

Бухта Ханны простиралась почти на двести сорок миль с востока на запад. Это была большая акватория, особенно когда Имперский Черисийский флот был фактически единственным военно-морским флотом в этих водах. Тем не менее, от Кармина до устья Залива Талисмана было четыреста семьдесят миль. Четыреста семьдесят миль между столицей Зебедайи и открытыми водами Океана Картера.

Четыреста семьдесят миль всё глубже и глубже уходящие в объятия огромного острова Зебедайя.

Ему не нравилось находиться так далеко от открытого моря. Для него, как почти для любого черисийца, море означало безопасность. Оно означало пространство для манёвра, уклонения, и было той стихией, в которой Черис была хозяйкой… и местом, куда вторгались на свой страх и риск менее авторитетные моряки из других стран.

«Перестань вести себя как старуха, Кайлеб»! — обругал он себя. — ««Открытое море», надо же. А как ты назовёшь тысячи квадратных миль морской поверхности, если она не «открыта»? И это не совсем то, как если бы кто-то мог подкрасться к тебе, даже если бы кто-нибудь имел дело с подлостью»!

Он на мгновение взглянул на Мерлина Атравеса, который даже здесь стоял на стороже у его правого плеча. Кайлеб знал, что именно в этот конкретный момент Мерлин вёл наблюдение через свои СНАРКи. Император был уверен, что у него всё ещё есть только самое общее представление о том, что такое «СНАРК», но ему не нужно было точно знать, что это такое, пока знал Мерлин. Всё, что Кайлеб должен был знать — это то, что невидимый взгляд Мерлина, подобно глазам виверны, охватывал не только всю Бухту Ханны, но также и Залив Талисмана — и все остальные воды, простиравшиеся вокруг Зебедайи, словно всеохватывающие руки. Если бы там был хоть один военный корабль, способный угрожать величавому продвижению его флота, Мерлин знал бы об этом.

«На самом деле», — размышлял Кайлеб, — «реальная опасность, вероятно, заключается в том, что мы слишком сильно полагаемся на «особые способности» Мерлина. Они могут быть доступны не всегда. Если уж на то пошло, то они точно не будут доступны никому, кроме меня, потому что он мой телохранитель. Так что, может быть, это и к лучшему, что я продолжаю нервничать, даже зная, что Мерлин следит за всем, пока я не позволяю этой нервозности отвлекать меня от того, что должно быть сделано. В конце концов, я также должен иметь в виду тот факт, что он не будет доступен другим командирам, когда я назначу им их миссии. Замечательно. Я просто нашёл ещё что-то, о чём нужно беспокоиться!»

Его губы дрогнули, когда он подумал о своей собственной извращённости. Просто удивительно, как это улучшило его настроение, и он повернулся вполоборота к невысокому, пухлому князю, стоявшему рядом с ним.

— Какие-нибудь последние советы, Ваше Высочество?

— Не совсем так, Ваше Величество. — Князь Нарман пожал плечами. — Вам просто нужно продолжать думать о Великом Герцоге так же, как, я уверен, думали обо мне, пока росли. Никогда не забывайте, что он от природы коварный, скользкий тип, с пристрастием к убийцам и личным обаянием и радушием песчаного червя, и тогда вы не сможете слишком сильно ошибиться. Я не скажу, что у него сильная аллергия на правду, заметьте. Хотя, во зрелом размышлении, я чувствую себя относительно уверенным, что любое совершенно правдивое утверждение, случайно попавшее ему в рот, вызовет у него, по меньшей мере, острое несварение желудка.

— Это… интересная характеристика, — заметил Кайлеб с чем-то, что прозвучало подозрительно похожим на смешок.

— Но, по-моему, очень точная. — Нарман поднял глаза на более высокого и молодого императора, и выражение его лица стало очень серьёзным. — В данный конкретный момент, Ваше Величество, Великий Герцог Зебедайи находится в ловушке между кракеном и думвалом, и он это знает.

— Но кто есть кто?

— С учётом всего вышесказанного? Я бы сказал, что Империя — это определённо думвал, но Гектор Корисандийский является очень респектабельным кракеном. И потом, Зебедайя, так же хорошо, как и мы, знает, что истинная борьба в конечном счёте лежит не между вами и Гектором, а между вами и Храмом. Он полностью осознаёт, что в данный момент у вас есть сила раздавить его, как яичную скорлупу, если он не будет любезен с вами, но он также осознаёт, что Гектор не просто всё простит и забудет, если он переметнётся на другую сторону, чтобы поддержать Черис. Маловероятно, что Гектор выживет, но Зебедайя не будет готов полностью исключить эту возможность. И, выживет Гектор или нет, «Группа Четырёх» определённо всё ещё будет ждать, когда дым в Лиге рассеется.

— А это значит, что он будет чрезвычайно любезен… пока я крепко держу свой кинжал у его горла, — сказал Кайлеб.

— Совершенно верно, Ваше Величество. — Нарман слегка склонил голову. — Знаете, меня всегда невероятно раздражала упрямая способность вашего Дома к выживанию и его общая всесторонняя компетентность. Удивительно, как изменилось моё отношение к этому вопросу за последние несколько месяцев.

— Лесть, Ваше Высочество? — Брови Кайлеба изогнулись дугой, а карие глаза весело блеснули.

— О, конечно! — улыбнулся Нарман. — В конце концов, теперь я один из ваших придворных, не так ли? — Он отвесил императору глубокий поклон, удивительно изящный для его телосложения, и Кайлеб улыбнулся ему в ответ. Но тут князь Изумруда снова стал серьёзным.

— Шутки в сторону, Ваше Величество. Я должен признаться, что я одновременно удивлён и впечатлён зрелостью суждений, которые вы постоянно демонстрируете. Откровенно говоря, вы необычайно молоды для любого правителя, и уж тем более для правителя империи размером с ту, которую вы с Императрицей деловито сколачиваете вместе. Этого достаточно, чтобы заставить мужчину нервничать, по крайней мере, до тех пор, пока он не узнает вас обоих.

— В самом деле? — Кайлеб склонил голову набок, и Нарман кивнул.

— Вообще-то, вы продемонстрировали поразительную палитру способностей, — сказал он почти бесстрастным, аналитическим тоном. — Военный потенциал, искусная дипломатия, стойкость, которая весьма примечательна в таком молодом человеке, как вы, честность — которая, как я обнаружил, может быть чрезвычайно опасным оружием, когда речь заходит о дипломатии; вероятно, потому что мы сталкиваемся с ней слишком редко, чтобы построить защиту против неё — и разумная безжалостность в сочетании с тем, что я могу назвать только прагматическим состраданием. — Он покачал головой. — Такая коллекция способностей была бы редкостью для человека вдвое старше вас. Ваш отец, очевидно, был ещё лучшим учителем, чем я когда-либо предполагал.

— Я тоже так думаю, — тихо согласился Кайлеб.

— А ещё есть Императрица, — продолжал Нарман со своеобразной улыбкой. — По-своему, я подозреваю, что она даже более опасна, чем вы. Она определённо одна из двух самых умных женщин, которых я когда-либо встречал в своей жизни, и тот факт, что ей удалось не просто выжить, но и фактически укрепить власть чизхольмской Короны, несмотря на все усилия стаи дворян, которые в четыре или пять раз старше неё, только подчёркивает её собственные возможности. Откровенно говоря, вы оба вместе просто пугаете меня, если вы простите мне мою откровенность.

— Я не только прощу это, но и приму это как комплимент.

— Наверное, так и должно быть. И, — Нарман задумчиво поджал губы, — здесь есть ещё один аспект. Он не приходил мне в голову до тех пор, пока я не познакомился с вами обоими и не получил о вас первое впечатление.

— И что же это за аспект? — спросил Кайлеб, когда изумрудец сделал паузу.

— По крайней мере, на какое-то время я был склонен думать, что ваши противники будут недооценивать вас просто потому, что вы молоды. Они будут предполагать, что каким бы умным вы не были, вы всё равно станете жертвой импульсивности вашей юности. На самом деле, я должен признаться, что это была моя первая мысль, когда я услышал подробности ультиматума, который вы предъявили графу Тирску после Скального Плёса. Судя по тому, что мне о них доложили, вы были вполне… кровожадны в описании последствий, с которыми он столкнётся, если отвергнет ваши условия капитуляции. Они поразили меня своими, скажем так, экстравагантными намерениями, которые можно было бы ожидать от юношеской неопытности.

— Хорошо. — Кайлеб усмехнулся. — Они такими и предполагались.

— В самом деле, Ваше Величество?

— О, не поймите меня превратно, Нарман. Если бы он отверг мои условия, я бы возобновил действия… и никто больше не предложил бы ему пощады, пока все его корабли не сгорели бы или не пошли ко дну. Никогда не думайте, что я бы этого не сделал.

Нарман Бейтц посмотрел в карие глаза, которые уже не блестели и стали твёрдыми, как замороженные агаты, и распознал правду, когда услышал её.

— И я также признаю, что хотел сделать последствия нападения на моё королевство кристально ясными не только для графа, но и для всего мира. Следующий правитель, которого «Группа Четырёх» подкупит или заставит атаковать, никогда не сможет притвориться, что заранее не знал, как именно Черис отреагирует. И если кто-то пропустил это после моего разговора с Тирском, я весьма подозреваю, что они поймут мою точку зрения после нашего сообщения королю Жамису.

— Но, я также подумал, что таким людям, как Клинтан и Трайнейр, не повредит думать, что они слышат лишь высокомерную болтовню молодого человека. Мой отец как-то сказал мне, что быть любимым друзьями — это чудесная и всегда желанная вещь, но очень важно, чтобы тебя боялись враги. А после страха самое важное, что касается ваших врагов, — это то, что они недооценивают вас. Лучше вообще никогда не подвергаться нападению, но если вы собираетесь подвергнуться нападению, то чем более самоуверен ваш враг, тем лучше.

Нарман несколько секунд пристально смотрел на молодого человека, ставшего его императором, а затем склонил голову в знак уважения.

— Я чувствую себя всё лучше и лучше с каждым днём из-за того, что в итоге проиграл вам и вашему отцу, Ваше Величество.

— Неужели? Это потому, что я такой замечательный и милый парень?

— Нет, не совсем так — сухо ответил Нарман, и Кайлеб весело фыркнул. Затем изумрудец продолжил: — Причина, по которой я решил, что чувствую себя не так уж плохо, заключается в том, что, по крайней мере, я не проиграл кому-то, кто просто наткнулся на возможность пнуть мою хорошо набитую задницу между моими коварными ушами.

Когда «Императрица Черисийская» вынырнула из-за волнореза города Кармин, палящее солнце висело высоко над головой.

По мнению Кайлеба, столица Зебедайи не выглядела особенно впечатляющей для того, кто вырос в Теллесберге, но он должен был признать, что якорная стоянка была великолепна. Защищённая по всей протяжённости Заливом Талисмана и Бухтой Ханны — не говоря уже о защищающих её земельных массах Травяного Острова и Островом Банки — она предлагала превосходную защиту от стихий, что было немаловажным преимуществом в этих широтах, особенно в сезон ураганов. Подходы к порту были столь же хороши, с большими глубинами и небольшим количеством навигационных помех пока не окажешься совсем близко от города.

Конечно, тот факт, что она находилась всего лишь в пятидесяти милях к северу от экватора, создавал климат, в котором даже черисийцу казалось, что его поджаривают на вертеле всякий раз, когда он выходил под лучи полуденного солнечного света.

Набережная гавани была достаточно хорошо защищена береговыми батареями, но Великий Герцог Зебедайи, к сожалению, пренебрёг укреплениями островов, усеивающих подступы к его столице. Было несколько мест, где батареи могли бы по крайней мере серьёзно навредить атакующему флоту, но никаких орудий в этих местах установлено не было.

«Теперь, когда я думаю об этом, возможно, это вовсе не обязано пренебрежению Зебедайи», — подумал он. — «В конце концов, Гектор знает Великого Герцога даже лучше, чем Нарман. Вероятно, он был чертовски уверен, что его флоту не придётся пробиваться мимо этих батарей, если возникнут какие-нибудь мелкие неприятности. И похоже, для меня не так уж плохо помнить это».

Остальные десять галеонов, которые Кайлеб привёл с собой, образовали защитный порядок вокруг «Императрицы Черисийской», с их заряженными орудиями и готовыми расчётами. Возможно, это и не была самая дипломатичная позиция из всех возможных, но Кайлеба это совсем не волновало. У орудий его собственного флагмана канониры в данный момент не стояли, и это были все уступки международным приличиям, которые он намеревался сделать.

Он смотрел, как богато украшенный адмиральский катер выходит из гавани по направлению к «Императрице Черисийской», а затем взглянул на Мерлина, который рассматривал тот же самый катер в подзорную трубу. Император подавил искушение улыбнуться, про себя держа пари, что глаз Мерлина в действительности закрыт. В конце концов, простая подзорная труба только мешала бы человеку с «естественным» зрением Мерлина. Но она давала ему повод задать «сейджину» вопрос. Так или иначе.

— Я так понимаю, что этот гребной катер со всей этой золотой краской — наш друг Великий Герцог?

— Я полагаю, что это так, Ваше Величество, — серьёзно ответил Мерлин, не опуская подзорную трубу. — Во всяком случае, на кормовой решётке сидит человек, который, судя по всему, почти готов к тепловому удару, учитывая всё то золото и шитье, что на нём надето.

— Это, должно быть, Зебедайя, — согласился Нарман, стоящий у другого локтя Мерлина. — Он всегда настаивал на том, чтобы поддерживать «надлежащий внешний вид».

Изумрудцы носили со вкусом вышитые и сшитые на заказ одежды, но, как и Кайлеб, они были столь же практичны, сколь и элегантны, а их хлопковый шёлк и шёлк из стального чертополоха были настолько лёгкими и прохладными, насколько это было вообще возможно. Несмотря на лишний вес, который был у Нармана, он смотрелся гораздо более комфортно, чем мог чувствовать себя приближающийся Великий Герцог.

— В таком случае, может быть, мы должны задержать его здесь, на палубе, пока будем разговаривать? — предположил Кайлеб, зло улыбаясь. — Если он вот-вот растает и превратится в лужицу жира, то вряд ли будет в своём наилучшем естественном вероломном состоянии.

— Заманчиво, Ваше Величество, — согласился Нарман, улыбаясь в ответ. — Но боюсь, что это не очень практично. Я уверен, что он уже выучил наизусть всё, что собирается сказать, и я был бы чрезвычайно удивлён, если бы такая глупость, как рациональное мышление или диспут, могли хоть что-то изменить. В этом случае, я думаю, что ваши мысли о том, как попасть в тень, перевешивают малую вероятность того, что он может пострадать от теплового удара сейджина.

— Это не мой тепловой удар, Ваше Высочество, — мягко заметил Мерлин, опустив наконец подзорную трубу и повернувшись к Нарману. — Я просто предложил аналитическую справку, не выражая никакого личного желания.

— Ох, конечно же, нет, — согласился Нарман.

— Прекратите это, вы оба, — почти выругался Кайлеб.

«Просто удивительно, как хорошо поладили Мерлин и Нарман», — подумал он. На самом деле, было очевидно, что они действительно нравятся друг другу, но Кайлеб не был готов делать на это какие-либо ставки. И, признался он самому себе, тот факт, что Нарман действительно нравится Мерлину, удивительно его успокаивал.

— Прекратить что, Ваше Величество? — невинно осведомился Мерлин. — Всё, что я сказал, это…

— Я точно слышал, что ты сказал, — сурово сказал Кайлеб. — И позволь мне напомнить тебе, что черисийскому имперскому гвардейцу совершенно не подобает думать, что это хорошая идея для дворянина, наносящего визит, страдать от смертельного теплового удара. По крайней мере, до тех пор, пока он не подпишет условия капитуляции.

— Условия капитуляции, Ваше Величество? — Брови Нармана взлетели. — Почему-то я не припомню, чтобы конкретно эта фраза употреблялась в тех письмах, которыми вы обменивались с Великим Герцогом Зебедайи. Или, по крайней мере, в тех из них, которым вы поделились со своими советниками.

— Это потому, что она и не употреблялась, — сказал Кайлеб с ещё одной тонкой улыбкой. — Но поверьте мне, Ваше Высочество. Прежде чем Великий Герцог вернётся в свой катер сегодня днём, у него не будет особых сомнений относительно того, что он только что подписал. Он может называть всё это как ему угодно, но я не думаю, что у него останется какая-то неопределённость относительно того, что всё это на самом деле собой представляет… или что с ним может случиться, если ему выпадет случай нарушить своё слово.

— Мне это не кажется особенно дипломатичным, Ваше Величество, — заметил Мерлин. Император посмотрел на него, и сейджин пожал плечами. — Не то, чтобы у меня были какие-то проблемы с желаемым результатом, — добавил он. — Лично я считаю, что разумный диалог и честные переговоры порой переоцениваются. Я имею в виду, что да, у них есть своё место, и они могут работать. Но иногда хороший, жёсткий удар в челюсть оказывается более эффективным, чем любое количество дипломатических нот. Ну или, во всяком случае, более приятным. И из всего того, что я слышал, мне кажется, что это один из таких случаев.

— Хорошо.

Князь Нарман, решил Кайлеб, обменявшись поклонами с Томасом Симминсом, Великим Герцогом Зебедайи, на квартердеке «Императрицы Черисийской», обладает ярко выраженным даром точного описания миниатюр. Если бы Зебедайю можно было растопить, получившемся из него жиром, можно бы заправлять каждую лампу в дворце Теллесберга по меньшей мере год.

Что, вероятно, было бы лучшим вариантом, каким его можно было использовать.

Великий Герцог был человеком среднего роста и среднего телосложения, с выдающимся носом, редеющими тёмными волосами, и глазами, которые, казалось, были только около четверти дюйма глубиной. Они встречали взгляды других людей с похвальной невозмутимостью, но в их глубине была некая мутность, броня, которая напоминала Кайлебу об отдельных видах живущих в растительности ядовитых ящериц.

— Очень любезно с вашей стороны было проделать весь этот путь, чтобы встретить меня, Ваша Светлость, — сказал Кайлеб, выпрямляясь после своего собственного поклона.

— Вы император, Ваше Величество, — сказал Зебедайя, обнажая крупные, ровные, белые зубы в любезной улыбке. — Императоры, подобно королям, имеют право на свои маленькие причуды и слабости. И, если быть до конца честным, — он позволил своей улыбке постепенно превратиться в рассудительное выражение, — в данных обстоятельствах я был бы удивлён, если бы ваши советники допустили хотя бы мысль о том, чтобы позволить вам поставить свой флагман на якорь в пределах досягаемости портовых батарей того, с кем ваше королевство всё ещё официально находится в состоянии войны.

— Вы правы. — сказал Кайлеб, изобразив на лице что-то, почти похожее на недовольную гримасу, и искоса взглянул на бесстрастного телохранителя, возвышавшегося за его плечом в ливрее Дома Армак. Затем Император снова обратил своё внимание на Великого Герцога. — Бывают моменты, когда эти мои «советники» могут быть немного… чрезмерно заботливыми. После смерти отца всё стало ещё хуже. Иногда мне кажется, что я никогда больше не смогу позволить себе ничего спонтанного.

— Боюсь, высокое положение и большая ответственность привносят с собой собственные ограничения, Ваше Величество, — сочувственно сказал Зебедайя.

— Я знаю, — вздохнул Кайлеб, затем глубоко вдохнул и расправил плечи.

— Простите мне мои манеры, Ваша Светлость, — сказал он. — Я стою здесь, заставляя вас беседовать на палубе, вместо того чтобы отвести вас в тень и предложить немного освежиться. Не хотите ли присоединиться ко мне в моей каюте?

— Это было бы честью для меня, — заверил его Зебедайя.

— Ну, я думаю, что всё прошло довольно хорошо — заметил Кайлеб несколько часов спустя, снова стоя на квартердеке «Императрицы Черисийской» и наблюдая, как богато украшенный катер Зебедайи отчаливает в сторону города.

— Ты так думаешь, да? — спросил глубокий голос, и Кайлеб улыбнулся Мерлину. Они стояли вдвоём у поручней, по разным сторонам одной из карронад квартердека, и их никто не мог услышать, пока они говорили тихо.

— Конечно, я так думаю, — ответил император, возвращая своё внимание к отплывающему катеру. — А ты разве нет?

— Я думаю, Великий Герцог Зебедайи думает, что ты всё ещё слюнявый подросток, по крайней мере, когда рядом нет твоих «советников», — сказал Мерлин.

— Я тоже так думаю, — сказал Кайлеб с видимым удовлетворением, и Мерлин фыркнул.

— Всё это хорошо и здорово, когда тебя «недооценивают», Кайлеб. До тех пор, пока кто-то вроде Зебедайи не начинает недооценивать тебя настолько сильно, что он делает какую-то глупость. Что-то такое, из-за чего погибнет множество людей.

— Согласен. — Кайлеб снова посмотрел на Мерлина с серьёзным выражением. — Но, я думаю, однако, в данном случае Нарман, вероятно, был прав. Зебедайя знает, что у него нет другого выбора, кроме как предоставить нам право базирования, которое я от него требовал. И конечно же, он проявил больше, чем просто проблеск интереса к идее о том, чтобы остаться аристократом высшего ранга Зебедайи, когда мы официально добавим остров к Империи. И он в полной мере намерен поддерживать меня и быть верным союзником и вассалом вплоть до первой же увиденной им возможности, когда он сможет всадить мне кинжал между лопатками.

— Именно поэтому ему, возможно, не стоит слишком сильно недооценивать тебя.

— Ты упустил мою мысль, Мерлин. Вопрос не в том, увидит ли он возможность предать меня; вопрос лишь в том — когда. А раз так, я бы на самом деле предпочёл, чтобы он чувствовал себя излишне самоуверенно, а не неуверенно. Я не хочу, чтобы он боялся меня настолько, что он и правда примет эффективные меры предосторожности. Собственно говоря, я бы предпочёл, чтобы он сделал свою попытку до того, как мы непосредственно вступим в бой против собственных сил Церкви. Лучше пусть он вынашивает какую-нибудь измену, когда нас не отвлекает более серьёзная угроза, ты не думаешь?

— Возможно, ты и прав, — медленно произнёс Мерлин. — Я не уверен, что согласен с твоей логикой, но должен признать, что она вполне последовательна. Хотя, она кажется немного… замысловатой.

— Бывают моменты, Мерлин, когда мне легче, чем обычно, поверить, что ты действительно вырос в этой своей «Земной Федерации».

— Прошу прощения? — Левая бровь Мерлина изогнулась дугой, и Кайлеб хрипло усмехнулся.

— В более добром и прямолинейном мире — таком, как тот, в котором ты вырос, по крайней мере в том, что касалось политики — я бы просто пошёл дальше и тихо убрал Зебедайю. Я бы «уволил его» с поста Великого Герцога, и нашёл бы кого-нибудь другого для этой работы. Предпочтительно одного из моих черисийцев, такого, что предан мне и заслуживает достойной награды за свои заслуги. К сожалению, я не могу так сделать. Или, скорее, я мог бы, но только с учётом того, что это заставит следующего дворянина, у которого может возникнуть искушение заключить со мной соглашение, задаться вопросом, не собираюсь ли я лишить его титулов в качестве подарка для одного из моих фаворитов, как только мне это станет удобно.

— Я встретил Нармана с распростёртыми объятиями не только из-за его дипломатических связей, или неоспоримой ценности в качестве советника, Мерлин. И, хотя мне повезло, что он на самом деле довольно симпатичный старый мерзавец — когда он не пытается убить меня, конечно — я планировал относиться к нему так, как будто он мне нравится, даже если бы он оказался настоящей занозой в заднице. Но я не приветствовал его так тепло и не устроил помолвку Жана с Марией на основании этого. Я сделал это потому, что это послание другим князьям, другим герцогам и графам. И это послание заключался в том, что я готов быть разумным и прагматичным, а не настаивать на мести. Что до тех пор, пока человек выполняет свои обещания мне, я буду выполнять свои обещания ему… включая обещание, что ему будет позволено сохранить свои титулы и передать их своим наследникам по прошествии времени. Если, конечно, он не сделает чего-то такого, что даст мне законные основания обвинить его в измене. Если он это сделает — если он явно нарушит свои клятвы, прямо поддержит моих врагов — тогда у меня будет абсолютное основание лишить его титулов и раздавить как таракана. Но мне нужно, чтобы он дал мне это явное основание, если я не хочу, чтобы другие считали меня капризным и не заслуживающим доверия.

Мерлин задумчиво пригладил свои навощённые усы, затем медленно кивнул.

— Ты прав, этот аспект мне и в голову не приходил, — признался он.

— Именно это я и имел в виду, когда говорил, что ты вырос где-то в другом месте. Для таких правителей как я или Нарман — это прирождённое состояние думать подобным образом. Или, по крайней мере, мы должны так думать, если хотим, чтобы нас считали разумными правителями. Что возвращает меня к моему первоначальному вопросу о преимуществах того, что Зебедайя недооценивает, насколько я умён на самом деле.

— Ты знаешь, Кайлеб, это довольно неспортивно с твоей стороны — вызывать на дуэль безоружного человека.

— Да? Это то, что я только что сделал?

— Нет, это просто самая близкая аналогия, которую я могу придумать… по крайней мере, до тех пор, пока я не придумаю что-нибудь ещё более мерзкое.