Многоликое волшебство

Глава 14

Вечер, проведенный в уютном тепле, стоил того, чтобы оценить его по достоинству. Бесконечные кувыркания в грязи, постоянная необходимость спешиваться и пробираться по колено в воде не могли не сказаться на состоянии человека столь преклонного возраста. Откуда только взялась посередине зимы эта распутица? Многократно промоченные, застуженные ноги скрутило в безумном приступе ревматизма, и ходить на них не представлялось возможным. Глубокий надсадный кашель извергал из легких какие-то ошметки, не внушавшие добрых мыслей.

Какие уж там планы отмщения, — самому бы протянуть еще недельку. Да пусть он возьмет этот свой Хаббад, может там хоть удастся отлежаться в тепле. А еще лучше отложить все планы на месяцок, и провести его в этом трактире, приходя в себя. Если поначалу еще удавалось справиться со своими бедами нехитрыми заклинаниями, то последние дни они уже не пронимали, а если и приносили облегчение, то ненадолго.

И все же должен быть способ остановить Серроуса. Не может такого быть, чтобы он стал неуязвимым. То, что все возникавшие планы отпадали по мере более конкретного их обдумывания, — не говорило ни о чем. Просто не додумался до чего-то по-настоящему серьезного. А может, надо лишь отказаться от идеи, что он должен в конечном итоге уцелеть. Желание сохранить себя сильно ограничивало возможный спектр действий, но если он будет так же сдавать и дальше, то ему все равно не выбраться из этой заварухи. Еще немного, и он помрет от того, что его дряхлый организм откажется продолжать бессмысленную борьбу за выживание. Пожалуй, это будет совсем уж бесславно, да и истекающие силы тоже не расширяют круга возможных действий. Надо решаться на что-то уже сейчас. Чем быстрее, тем больше шансов на то, что вообще хоть что-нибудь да выйдет.

Хорошо Валерий устроился. Ну посидел в темнице, ну помучился, конечно, но зато теперь уже отбыл с чувством выполненного долга. Мол, я уже свое отборол, отстрадал, теперь — ваша очередь. До чего же он все время умел хвост по ветру держать, зависть берет. Не то, что он, Тиллий, все время полагал, что работает на себя, а выясняется, что его чудненько так использовали. И совесть эта дурацкая проснулась не к добру. Не могла подождать еще пару лет — сам бы сдох, а теперь мучайся, словно мальчишка. Переживай за всех, раскаивайся. Есть сильное подозрение, что получись все удачнее — никогда б она не пробудилась, спала бы себе спокойненько, умащиваемая вкушаемыми прелестями бытия. В общем, муки совести — удел неудачников, но раз уж попал в их число — смирись.

После краткого стука в дверь в комнату вошли, и если бы это были не отвратительно огромные мондарки из числа телохранителей Серроуса, то можно было бы даже поблагодарить их за то, что его отвлекли от мрачных размышлений, в порочном круге которых он все более и более увязал. От вошедших разило через всю комнату. До чего же варварский народ, даже когда есть условия привести себя в порядок — предпочитают оставаться смердящими, словно выгребные ямы. Самые рафинированные и изнеженные их горожане легко смирились со свинскими походными условиями и, более того, не испытывая ни малейшего неудобства. Такое впечатление, что они даже радовались своему возвращению в родной свинарник.

— Великий Повелитель требует, чтобы ты предстал перед ним, — совершенно отрешенно проговорил мондарк, глядя куда-то перед собой. Интересно, они хоть когда-нибудь говорят как люди, эти телохранители? Такое ощущение, что они не живые. Дерево, умей оно говорить, и то поболее эмоций выразило бы голосом. А может, они попросту не умеют думать и голова у них штука исключительно декоративная? Ведь надо же куда-то шлем одевать.

— Хорошо-хорошо, — пробубнил Тиллий и, поправив переводящий амулет, начал кряхтя подниматься с кровати. В кои-то веки дорвался человек до мягкой постели, так нет же, не дадут полежать. Правильно, так и надо. Чего стесняться-то. Повелитель — он на то и повелитель, чтобы гонять всех, а не о подданных думать. Застоявшийся без дела подданный — потенциальный изменник, а так, пока носишься без остановки — не то что предательство какое не замыслишь, а и про обед забудешь. Это точно, так оно вернее.

Хорошо еще, что остановились они в трактире, а не в замке каком, идти по крайней мере недалеко, да и без бесконечных лестниц. Проходя через пивной зал, Тиллий поймал себя на рвотных позывах, вызванных одним лишь видом отдыхающих союзничков. И это еще в трактире только офицеры да вожди такой бардак устроили, чего уж от рядовых ждать. Безудержное пьянство, ребяческая похвальба награбленным, чад, смрад, приставания к местным девицам, которых натащили полный зал, ор и буйство. Пол, по загаженному виду которого можно было бы засомневаться в том, что его когда-либо убирали, если бы он не помнил как ухоженно здесь было, когда они только зашли. Нельзя этим свиньям отдавать Хаббад. Ни за что!

Они прошли в левое крыло, полностью занятое королем. Тиллий почти сразу почувствовал некое напряжение, казалось, повисшее в воздухе. Что именно это было он не сказал бы, но ощущение опасности не оставляло его. То ли запах какой, то ли та самая магическая энергия, непосредственно чувствовать которую он так и не научился.

Поднявшись на второй этаж, они прошли до конца по коридору, по обеим сторонам которого располагались двери в номера. С торца находилась самая большая комната, где по всей видимости его и ожидал Серроус. Так и не проронив ни единого слова, телохранители распахнули перед ним дверь и, заняв свои места по обе стороны от входа, слегка подтолкнули Тиллия внутрь, отчего тот чуть не споткнулся на пороге.

Внутри был легкий полумрак, поддерживаемый невидимым источником света. Такое ощущение, что свет сам исходил из воздуха, не отбрасывая ни теней, ни отсветов по стенам. В одном из двух кресел, расположенных у камина, сидел король, а на второе он небрежно указал Тиллию. Серроус был непривычно для последнего времени расслаблен, хотя лицо его и оставалось с налетом мрачности и усталости. Черты его заострились, щеки впали и даже по тому, что приходившим на ум сравнением было «постарело», а не «возмужало», можно было с уверенностью сказать, что успехи давались ему немалой кровью. Напряжение, продлись оно еще немного, грозило привести к истощению. Видимо, именно поэтому он и решил остановиться в этой деревне для восстановления сил, а не попытался с наскока взять Хаббад. До города отсюда не более дня пути. Так что решение об остановке для многих стало неожиданностью, но сейчас, глядя на изможденное лицо повелителя, он понимал, чем это было вызвано.

— Вечер добрый, советник, — глухим, еле слышным голосом заговорил Серроус, когда Тиллий, повертевшись в кресле, сумел-таки найти для своего привередливого старого тела удобное положение.

— Вечер добрый, король, — устроившись было, он вновь почувствовал себя неуютно от голоса Серроуса. — Вы звали меня? — сказать, что это был вопрос — преувеличение, так, набор слов для поддержания разговора.

— Я хотел бы извиниться, что в последнее время у тебя появился повод счесть свой пост чисто номинальным, — на его лице появилась легкая тень улыбки. — Я действительно не обращался к тебе за советом, но, пойми и меня, война отнимает все мое время, а в этой области твои советы не имеют особенной ценности, — Серроус замолчал и принялся раскручивать в бокале вино, но затем как бы очнулся и, наполнив бокал собеседника, продолжил: — Но события подошли уже почти к завершению, а вместе с тем актуальнее становятся другие проблемы. Нам пора уже думать, что делать после победы, а то решения за нас примут мондарки, в руки которых никто, конечно же, не собирается отдавать Хаббад, — король снова сделал паузу, хотя и менее продолжительную. — Опереться на старое Хаббадское дворянство — не удастся, это понятно, поэтому надо придумать новое государственное устройство, которое поможет нам удержать власть. Единственное, что мне пока что пришло в голову — создать совет при короле, обладающий более широкими, чем это обычно принято, полномочиями. В этот совет должны будут войти члены и от нашей стороны, и от мондарков, и, возможно, от старого Хаббада. Кто именно войдет в этот совет, надеюсь услышать от тебя завтра к вечеру…

— Простите, ваше величество, что перебиваю вас, — Тиллий почувствовал, как у него отлегло от сердца. Внутреннее напряжение спадало по мере того, как он слушал монолог короля, — но со стороны Эргоса не так много людей, способных войти в подобный совет. Для этого надо не только обладать верностью вашей короне, но и особенным складом мышления, так что как бы нам не пришлось отдать достаточное большое число мест представителям старого Хаббада.

— Вот об этом-то ты и подумай, а завтра доложишь мне, — спокойно продолжил Серроус. — Среди проигравших всегда найдется достаточно желающих оказаться на стороне победителей. К тому же, мы не обязаны зацикливаться на одном лишь дворянстве… — он снова прервался и отпил глоток вина. — Княжествам надо будет придать статус, аналогичный Курранской военной провинции. То есть, государство должно будет иметь чисто административное деление на провинции, которыми будут управлять губернаторы, назначаемые мной. Никаких князей, баронов и тому подобного, — Серроус даже бровью не повел, произнося эти слова, тогда как Тиллий едва не подавился, услышав, насколько король хочет переменить все государственное устройство. — Строгги были правы, сделав армию непосредственно подчиненной императору и оставив князьям лишь небольшие дружины, но они не пошли дальше, а зря. Провинциями должны управлять чиновники, сознающие, в чьих руках их судьба и карьера, а не князья, уверенные, что власть все равно не выйдет за пределы их рода. Во главе провинций должны будут встать эргоссцы или хаббадцы, а управление уровнем пониже — отдать мондаркам. Это и не даст им слишком большой власти, и задобрит, позволив чувствовать себя победителями.

Тиллий сидел, чувствуя, что голова у него начинает идти кругом. Слишком много он получил поводов к размышлениям за один вечер, переварить это будет непросто. Но, с другой стороны, если Серроусу удастся справиться с неизбежным возмущением всего дворянства, у него, может, и впрямь получится заложить основу крепкой и мощной империи. Да и с мондарками таким путем вполне удастся совладать, а со временем они ассимилируют в Хаббаде, и разницы большой уже не будет, у кого какие корни.

Ход рассуждений Серроуса и форма, в которой они преподносились, недвусмысленно намекали и на то, какое место в будущем устройстве империи отводится Тиллию, хотя спросить напрямую об этом он и побаивался. Нет, никаких сомнений и быть не может, что король планирует именно его поставить во главе этого совета. Только бы не сглазить. Ведь это полностью меняет все. Он снова получает шансы оказаться победителем. Не видь Серроус Тиллия во главе совета, стал бы он сейчас говорить с ним обо всем этом, да еще поручать подготовку состава совета и кандидатов на посты губернаторов.

— Мондарк же тоже следует разбить на провинции, — невозмутимо продолжал король, — формируя их вокруг больших городов. Границы, разумеется, надо будет согласовать с мондаркскими князьями, как и состав племен, относимых к той или другой провинции. Полностью продублировать структуру управления на Мондарк, естественно, не удастся из-за племенного и кочевого их уклада. Это дело на многие годы, но ввести и там регулярную имперскую армию, подчиненную напрямую Хаббаду, думаю, удастся. Кочевники вынуждены будут смириться с этим, потому как мы наладим экспорт продовольствия из более плодородного Хаббада, чем позволим им избавиться от постоянного голода. Да и купечество, как наше, так и их, поддержит нас, если мы дадим им свободно торговать на территории обоих государств. Главное, что мы должны сделать — это позволить и хаббадцам и мондаркам почувствовать себя победителями. Мондаркам в этом поможет участие в управлении Хаббадом, а северянам должно будет льстить присоединение Мондарка к империи. И, самое важное, — здесь на лице Серроуса появилось даже что-то наподобие мечтательности, — мы навсегда избавимся от извечной вражды между Хаббадом и Мондарком.

Король замолчал, переключив свое внимание на терпкое вино, а Тиллий, слегка завороженный развернувшимися перспективами, не нашелся, что сказать, почему и поддержал молчаливое питие. В свете только что изложенного вид на будущее казался существенно привлекательнее, чем час назад. Пожалуй, ради того, чтобы поучаствовать в этом проекте, стоит несколько изменить свои планы. Вера в Серроуса вновь воскресала в нем. Оказывается, он не только рвался, не глядя по сторонам и не обращая внимания на потери, к власти, но и готовился так ею распорядиться, чтобы потомки с гордостью и почтением в голосе вспоминали его имя.

— Чтобы завершить нашу беседу, — Серроус резко оттолкнулся от спинки кресла и подался вперед, наклонившись над столиком, на котором стояли бутыли, — надо сказать и последнее. По ходу моих речей, ты, думаю, догадался, что на посту главы совета я хотел бы видеть тебя, но могу ли я доверить такое дело человеку, в преданности которого стал сомневаться? — разлившееся было в голове Тиллия тепло превратилось в испепеляющий жар. Все сжалось внутри, а слова короля казались отточенными стилетами, брошенными в него. Не нужно было проникать под щит, в его голову, чтобы понять, что старый советник сейчас испытывал. Испарина, проступившая на лбу, свидетельствовала ничуть не хуже. — Я не буду сейчас спрашивать, откуда у тебя взялась ментальная защита, насколько ты причастен к побегу Валерия, и почему так пошатнулась твоя лояльность. Оставим эти грустные вопросы, тем более, что причины к этому я вижу. Сейчас я хотел бы получить от тебя ответ на один вопрос. Готов ли ты присоединиться ко мне и подтвердить свою преданность?

— Да, — сказал Тиллий прежде, чем успел что-либо обдумать, судорожно вцепившись вспотевшими ладонями в подлокотники кресла. Его начинала бить дрожь. Из-за пелены страха окружающее виделось размытым и неясным, и только голос короля был отчетливым и ясным.

— Тогда, — выражение его лица смягчилось и губы расплылись в улыбке, — нет проще способа подтвердить свою искренность, чем связать себя узами преданности. Во второй бутыли, — он указал на столик, — подготовленный мной напиток. У тебя есть три минуты, чтобы принять окончательное решение. Если ты откажешься выпить — покинешь меня. Я не буду тебе мстить за это и позволю уйти на все четыре стороны. Единственным условием будет — не попадаться мне более на глаза. Попадешься, тогда я казню тебя без выяснения причин, нет — живи сколько хочешь и где хочешь. Время пошло.

Серроус снова откинулся на спинку и расслабился, а Тиллий почувствовал, что никак не может ни на чем сосредоточиться. Мысли были обрывочны и всплывали в таком беспорядке, что разобраться в них было почти невозможно.

Так вот оно, что он ему приготовил. Узы преданности были сильным оружием, и единственное, что могло ограничивать их применение магами, если исключить абстрактные рассуждения об этике, была некоторая обратная связь. Принявший их на себя становился верным помимо собственной воли. Он даже думать во вред повелителю не мог, испытывая сильные боли, как только оказывался на этом пути. О действиях во вред и говорить не приходилось, от одной такой попытки можно было легко отдать концы. И все-таки, был в них небольшой изъян. Если тем или иным способом погибал, именно погибал, а не умирал своей смертью, связавший себя узами преданности, то это неизбежно отражалось на его повелителе. Повелитель переживал эту смерть, как свою, теряя на время связь с реальностью. Приходя в себя, он долго еще чувствовал сильные боли. Именно из-за этого маги крайне редко шли на применение уз, к тому же история знает несколько случаев, когда с магом расправлялись именно убивая его подданных, а затем и самого мага, пока тот беспомощен.

Но в сложившейся ситуации, эта мера, похоже, действительно, оправдана. Связав Тиллия узами, Серроус получал безусловного союзника, заинтересованность в котором очевидна с учетом его планов и явной нехватки кадров. Да и мнение Тиллия заметно изменилось по ходу разговора. Отвечая согласием на предложение короля, он был вполне искренен. Он готов был работать над этим проектом, потому как участие в нем сулило не только личную выгоду, что тоже не стоило бы сбрасывать со счетов, но и обещало быть интересным. Именно заинтересованности ему так не хватало в жизни. Унылая монотонность разрушала характер, портила его. К активному участию в жизни Хаббада он стремился всю жизнь, и его-то и был все время лишен.

Время подходит к концу, а решения все еще нет. Надо скорее определяться, хотя чего уж там, выбора-то на самом деле особенного нет. Или он соглашается и получает возможность деятельно и в почете прожить последние годы своей жизни, или же его выбрасывают на обочину помирать в забвении и нищете, да и то, если обещания отпустить — не пустой звук. Вариант, по сути, один.

И все-таки что-то точило его изнутри. Не хочется становиться зомби. Он понимает, что Серроус попросту не имеет права рисковать, раз усомнившись в его преданности, но быть преданным не по своей воле, а потому, что по-другому не выживешь, — участь незавидная…

— Твой ответ? — прервал молчание Серроус.

— Я согласен, — выдавил из себя Тиллий, чувствуя, как силы оставляют его. Перед глазами снова все поплыло, а дрожь стала усиливаться. Облегчения, которое зачастую приходит после принятия решения, не наступало.

— Хорошо, — едва заметно дрогнувший голос короля показал, насколько важен для него был этот ответ. — Бутыль перед тобой, наливай и пей, и еще раз прошу понять меня. Ты сам понимаешь, что это вынужденная мера, и видимо у тебя к тому еще больше оснований, чем у меня. Я не могу себе позволить рисковать еще и в этом.

Серроус снова откинулся на спинку и даже прикрыл глаза. Он еще и это на меня сбросил, думал Тиллий, наливая дрожащей рукой вино. Больше половины так и не попало в бокал, расплескавшись по столику.

Вот оно, вино вроде бы как вино, но стоит его выпить — и ты уже не тот человек. Столько лет, Что в нем почти всю жизнь, перечеркнуть одним глотком, изменится? Одним богам известно, если известно.

С неимоверным усилием он оторвал бокал от столика, словно бы тот весил не один пуд. Движения были крайне замедленными и совершались как бы вопреки внутренним желаниям книжника. Пара больших пятен быстро расплывалась по штанам и куртке, выплеснувшись словно в надежде, что оставшегося вина окажется недостаточно. Но нет, его все еще хватит за глаза.

Рот наполнился терпким сладковатым вином, видимо, за основу магического напитка был взят хороший старинный портвейн. Крепкое вино уже начало щипать небо и язык, а Тиллий все еще не мог себя заставить сделать первый глоток. Поперек горла стоял комок. Сделав над собой огромное усилие, Тиллий протолкнул-таки часть вина в пищевод. Дальше пошло полегче, так что скоро он уже поставил тяжелым движением пустой бокал на стол, обломив ножку. Острый край слегка полоснул по ладони, и из-под кожи показалась пара капель крови. Боли не чувствовалось, но счесть это происшествие за доброе предзнаменование мог разве что сумасшедший.

Тиллий настороженно прислушивался к своим ощущениям, но никаких видимых перемен не заметил.

— Узы преданности окрепнут часа через два, — угадав мысли книжника сообщил Серроус, открывая глаза. — Не смею тебя более задерживать. Жду тебя завтра вечером с предложениями и еще раз извини, что вынужден был подстраховаться таким образом.

Аудиенция закончилась — это очевидно. Все, надо вставать и идти к себе.

— До завтра, ваше величество, — Тиллий встал, уловив отпускающий жест. Теперь с ним и не надо будет обращаться иными способами. Скоро он станет радостно вилять хвостом, словно преданная собачонка, в ответ на все, что соизволит сделать его повелитель. Ждать осталось недолго. Пару часов, по словам Серроуса.

Телохранители так же молчаливо доставили старого советника до его комнаты, как и в королевские покои. Немые тени. Веселье в пивном зале не утихало и обещало продлиться как минимум до утра. Управлять этими людьми… Достойная задача.

Хорошо еще, что его нагрузили под завязку работой, подумал Тиллий, устраиваясь в кресле и извлекая из походного мешка письменные принадлежности, легче будет адаптироваться к новым условиям. А там, глядишь, и привыкнешь к тому, что теперь он преданный пес Серроуса, не способный даже думать на вредные ему темы.

Советник начал работу с того, что попытался составить наиболее полный список кандидатур на вакантные места, внося в него всех эргоссцев, приходивших на ум и способных к каким-то осмысленным действиям. Он составлял его, не обращая внимания на сословные принадлежности, пусть список будет сколь возможно длинным. Лишних можно будет потом вычеркнуть или подобрать им работу попроще. Да и лишних может не оказаться, потому как одним богам известно, кому посчастливится остаться в живых к моменту назначений. Он не верил, что взятие Хаббада удастся произвести малой кровью, так что лучше иметь запас кандидатов.

Работа довольно быстро захватила его, так что уже поздней ночью он очень удивился внезапному и острому приступу головной боли. Восстанавливая последние цепочки своих размышлений, он понял, что приступ мигрени — расплата за мысль о том, что определенным составом совета можно было бы управлять и помимо Серроуса. Вот оно! Началось. Кто же он сейчас, человек или же марионетка в руках короля?

Похоже, что последнее. И все же надо учиться мириться с этим. Надо научиться жить и в таких условиях…

Будь я проклят, со всеми своими планами и идеями. Как мной играли всю жизнь, так это происходит и сейчас, а я все продолжаю плестись в указанном направлении, искренне полагая, что сам его выбрал. Как же легко я сегодня повелся, проглотил наживку…

Эти мысли были оборваны новым, существенно более сильным приступом головной боли, надолго лишившим Тиллия сознания.

«Ну, с одним мы уже разобрались. Думаю, что вполне успешно».

«Согласен. Этот уже никуда не денется. Попереживает немного, но, в конечном итоге, смирится. И наживочку мы ему грамотную закинули, его честолюбию так будет попроще».

«Со временем он увлечется и сам не заметит, как будет на нашей стороне, причем вполне искренне. А пока что и так сойдет».

«И все же меня поражает, как ты потихонечку оттеснил меня. Заставил работать на себя, на свои бредовые идеи».

«Ну, в этом отношении, мы просто слегка сквитались».

«А мне это все начинает нравиться, так что развлекайся на здоровье».

«Уж постараюсь. Одно лишь жалко, никак не придумать как наладить отношения с Аделлой».

«Да брось ты. Вот уперся рогом из-за какой-то девки. Не о том тебе думать надо, спаситель отечества. Обидно будет, если из-за такого пустяка, застящего глаза, все накроется».

«Тебе не понять. Видимо, ты либо так и не познакомился с тем, что называют любовью, либо позабыл о ней на старости лет».

«Ни то, ни другое. Я просто переболел этим. Это игра, в которую надо наиграться и забыть, чтобы впредь не отвлекаться на глупости».

«Точка зрения, достойная старого пердуна, у которого даже в душе уже ничего не поднимается. Слушай, может, ты даже больше труп, чем сам полагаешь?»

«Ладно, племенной жеребец, поближе к делу».

«Это ты о том, что пора бы вина пригубить?»

Так Серроус и сделал, но без той наигранной веселости, которую попытался изобразить во время мысленного диалога. Усталость и напряжение не отпускали его ни на минуту. Скорее бы все закончилось, хотя о каком окончании тут может идти речь? Со взятием Хаббада все только начнется, работы на всю жизнь хватит. А если не так, то не стоило и затевать всего этого.

— Ваше величество, — Серроус не заметил, как в дверях появился Грэмм, — вы меня вызывали?

Да, начальник штаба выглядел неважно, да и кто бы мог похвастать обратным? Война — не детская забава и не способ разогреть застоявшуюся кровь, так что чего уж тут желать. Ладно, надо продолжать работу.

— Проходи, присаживайся, — он жестом указал на кресло. — Наливай вино. Разговор нам предстоит долгий.

Грэмм пригубил вино и откинулся на спинку, всем своим видом показывая, что не он этот разговор начал, не ему и подогревать его, а Серроус попытался понять, от чего бы лучше оттолкнуться. Затягивать паузу — тоже не в его интересах, так что надо начинать.

— Разведка показывает, что сил нам должно хватить с лихвой, если только не сделаем откровенной глупости. Предварительный план предстоящего сражения я тебе уже передал, детали обсудим попозже, а сейчас нам надо поговорить о вещах более важных. О том, что нам делать после взятия Хаббада, — он замолчал на минуту, пытаясь определить реакцию Грэмма, но тот активно пытался сохранять полнейшую невозмутимость, впрочем не без успеха. — Мы должны не только захватить город и удержать его, но и присоединить к Хаббадской империи Мондарк, а для этого нам надо будет иметь хотя бы примерное равенство сил севера и юга после битвы. По-другому не остановить кровавой резни, которая превратит в поражение любую победу. Есть ли у тебя на сей счет какие-нибудь соображения?

— Ну-у-у, — затянул Грэмм, явно не желая первым выступать с предложениями.

— Хорошо, я сам скажу, хотя, думаю, что и тебе такие мысли приходили в голову. Наибольшую опасность для наших планов будут представлять кочевники. Мондаркские горожане — поцивилизованнее и достаточно легко должны будут принять идеи об объединении, тем более, что мы бросим им подачку, которая позволит им чувствовать себя победителями, не давая реальной власти. Да и кочевники для них не слаще, чем для нас, так что и на этой почве мы, думаю, договоримся. Гораздо сложнее с этой дикой ордой. Их слишком много и ими слишком тяжело манипулировать, потому как они излишне подвержены стихийности и нелогичности. Одним богам известно, что им может взбрести в голову, — Серроус еще раз пристально посмотрел на Грэмма и с облегчением обнаружил, что в глазах того появился неподдельный интерес. — Короче, весь этот разговор ведется к тому, что сам я принять участия в решающей битве не смогу, потому как вынужден буду сражаться на несколько ином уровне. Управлять войсками придется тебе, а всем известно, что ни одна еще битва не прошла в строгом соответствии с планами. Следовательно, тебе придется реагировать на внезапные изменения ситуации, так что имей в виду, — Руффус позволил себе сдержанно улыбнуться, — что никто на тебя зла держать не будет, если легкая кавалерия почему-то угодит в самое пекло, а, возможно, даже понесет большие потери. Просмотри, пожалуйста, повнимательнее наш предварительный план. По-моему, там есть недоработки, которые могут привести к таким последствиям.

— Я обратил на них внимание, — Грэмм едва сдерживал пробивающийся смешок, — но теперь очень рад, что не обязан вам на них указывать. Как-то неудобно уличать своего повелителя в явных просчетах.

По всему было видно, что семя упало в благодатную почву и не может не прорасти. Похоже, что и в этом случае удалось сделать правильную ставку. Теперь надо добавить немного для закрепления успеха.

— В войне и политике приходится, к сожалению, руководствоваться практическими соображениями, а не идеями абстрактной морали. Хотелось бы, чтоб ты понял, что я и сам не в восторге от этих планов, но вынужден их принимать, дабы все наше дело не потеряло смысла. Детали, с учетом несколько изменившихся вводных, обсудим завтра в обед, так что поработай над планом. Хорошо?

— Я понял вас, ваше величество. Как не стыдно признаться, я должен сказать, что поддерживаю этот план не только из соображений политической необходимости.

— С национальными предрассудками, Грэмм, нам придется расстаться, если мы хотим построить крепкую империю, скроенную из столь разнородных лоскутов. Кстати, если тебе интересно, то можешь у Тиллия поинтересоваться планами на предстоящее реформирование государственного устройства.

— Ваше величество… — Грэмм немного замялся, не решаясь закончить фразу.

— Я понимаю твою неприязнь к Тиллию, но мы не в том положении, чтобы разбрасываться умными людьми, в преданности которых, — Серроус довольно ехидно улыбнулся, — можно не сомневаться, даже если они и кажутся нам порой крайне неприятными и скользкими.

— Я бы не был так уверен в его преданности.

— Об этом я позаботился, так что теперь нет смысла сомневаться. А работать с ним придется много и долго, почему бы не начать привыкать к этому уже сейчас. Добро?

— Хорошо, ваше величество.

— Не смею более тебя задерживать. Спокойной ночи, Грэмм.

— Спокойной ночи, ваше величество.

Грэмм встал и, сдержанно поклонившись, направился к дверям.

«По-моему, он остался доволен».

«По-моему, тоже».

«Что ж, мы получили еще одного союзника. Я, честно говоря, полагал, что это будет куда сложнее».

«Надо почаще проверять, что там творится в головах твоих подданных, меньше будет сюрпризов. Это хорошо, когда сюрпризы приятные».

«Если постоянно копошиться в чужих мыслях, можно и уважение к себе потерять».

«А если этого не делать — то голову. Выбирай, конечно, сам, но лично я никогда не был приверженцем последнего».

«Ладно, поспорим позже. А сейчас нам надо закончить с делами на сегодня».

Узнав, что в трактире они остановились, по крайней мере, на пару дней, он сразу же попытался создать в углу отведенной ему комнаты некоторое подобие алтаря, о чем тотчас же оповестил всех эргоссцев. Всего трое откликнулись на это и пришли поклониться всем богам поздним вечером.

Да, вера пребывает в забвении. Люди одержимы мирским страстями и совершенно не желают подвергнуть свои действия высшей оценке. Огромная доля вины в этом лежит на нем, Селкоре, верховном жреце культа Всех Богов. Он молод, неопытен и не находит путей к людским душам. За свою недолгую карьеру жреца он уже успел допустить достаточно просчетов, чтобы боги отвернулись от него, отказывая в своих высших силах и вдохновении. Самая памятная ошибка была допущена при коронации Серроуса. Ведь существует же строгий ритуал, не случайно прописанный в мельчайших деталях, не случайно же… А он позволил себе отклониться от него, позволил себе пойти по пути наименьшего сопротивления, за что теперь всему Хаббаду расплачиваться.

Отец слишком поздно начал готовить его к служению богам. То есть готовить он начал вовремя, но обучение оказалось слишком коротким из-за ранней смерти отца. Вступая в сан, он не был готов вести за собой людей к высшей мудрости богов, он сам еще нуждался в наставнике. Долгие месяцы, проведенные за чтением священных книг не очень-то помогли. Он смог выучить многие ритуалы, но не был уверен, что сумел разобраться, что за ними стоит. Его службы больше походили на балаганные представления, чем на священнодействие. Принимались определенные позы, совершались ритуальные движения, произносились слова, но за ними не стояло ощущения подлинности, силы. Единственный раз он почувствовал, как на него снизошло божественное провидение, как сила пыталась повести его за собой, но он струсил и не рискнул за ней последовать. Побоялся кривотолков, мол молодой жрец настолько еще слаб, но уже попытался вознестись над бертийским родом. Его ощущения в тот момент не допускали других трактовок, кроме как передать корону Руффусу, но он отказался к ним прислушаться, решив в тот момент, что это проявление не высших сил, а его личных пристрастий. Позже он разобрался в этом, но что толку от знания, пришедшего с таким опозданием. Выбор уже сделан, да и расплата не замедлила явиться.

Селкор зашелся в долгом приступе глубокого кашля, согнулся и зацепил краем мантии свечу, покатившуюся по полу. Еще в самом начале похода он сильно застудил легкие, и никак не мог оправиться до сих пор. Болезнь только усиливалась, так что временами ему начинало казаться, что еще немного и он начнет отхаркивать свои внутренности. Повысившаяся склонность к мистическому восприятию действительности все чаще наталкивала его на мысли о том, что это не что иное, как его личная расплата за совершенные грехи, и только несоразмерность грехов и воздаяния заставляла склоняться к мысли, что вряд ли ему удастся так легко отделаться.

Но так или иначе, а оброненная свеча разрушила начавшую было формироваться над алтарем мистическую ауру. Вот так и заканчиваются любые его попытки следовать жреческими путями. Похоже, что путь в высшие сферы миров для него заказан, и разве что чудо сможет изменить это. Но выбора нет, и раз назвавшись верховным жрецом, он не может оставить своих попыток стать им на самом деле.

Дверь была бесцеремонно, без стука, распахнута, и в проеме показались огромные, даже Селкор со своим немалым ростом чувствовал себя рядом с ними едва ли не ребенком, силуэты немногословных, да и вообще не вызывавших ощущения живых, телохранителей короля.

— Вас вызывает Великий Повелитель, — прозвучал сухой, бесцветный голос, и один из телохранителей посторонился, открывая дорогу жрецу. Спорить, а уж тем более сопротивляться, было совершенно бессмысленно, ни малейшего почтения к его сану они, как и все мондарки, погрязшие в своей варварской ереси, не испытывали, а приказания Серроуса склонны были воспринимать с излишней буквальностью. Боюсь, им ничего не стоит в ответ на фразу «гори оно все синим пламенем», взять, да и спалить весь трактир.

Проходя через пивной зал, Селкор обратил внимание, что в столь поздний час ни один эргоссец не согласился разделить бесноватое веселье мондаркских командиров. Только у этих раскосых глаз хватает сил не закрываться всю ночь напролет, сколько бы не было выпито, и как бы не разъедал глаза дурманный дым их травяного табака.

Столь же механистично телохранители распахнули перед ним дверь в покои Серроуса и, слегка подтолкнув, закрыли ее, оставшись в коридоре. Король сидел в кресле, прикрыв глаза, с видом человека, уже не первую неделю мечтающего об отдыхе. Ни радости, ни предвкушения скорой победы не было видно. Похоже, не ему одному неверный выбор доставил массу забот и проблем.

— Ваше величество, вы звали меня?

— А, Селкор, — Серроус встрепенулся, — проходи, присаживайся. И пожалуйста, не будь так официозен, когда мы наедине. Как-никак, мы выросли с тобой бок о бок в одном доме, играли вместе, и, если мне не изменяет память, — на лице короля появилось озорное выражение, — вместе начали проявлять интерес к девушкам, порою к одним и тем же.

«Куда он клонит? — засомневался жрец. — С чего бы ему начинать в таком ключе?»

— Да и отцы наши были друзьями, — продолжал тем временем Серроус, — не вижу, почему бы нам не последовать их примеру. Я понимаю, что являюсь для тебя зримым воплощением зла, постоянным напоминанием об ошибочности твоего выбора в день коронации. Я тоже не слеп и обратил внимание на колебания, когда корона была у тебя в руках, на недобрые знамения, последовавшие за твоим решением. Может, ты и прав, и Руффус был бы лучшим королем, но что ж теперь делать. Ни ты, ни я не в силах что-либо изменить, так что не было бы разумнее исходить из существующих реалий? Не моя вина, что я оказался старшим сыном, да, видимо, и не твоя, что ты сделал именно тот выбор, которого от тебя ждали. Давай не будем жить старыми обидами, а сосредоточим свои силы и волю на том, как смягчить последствия наших действий и решений. И еще одно, мне очень нужна сейчас твоя поддержка. На кого мне опереться? На мондарков? Это просто нелепо, потому как ничего полезнее бездумного поклонения мне от них не получить, по крайней мере пока. Грэмма? Но мы ним слишком разные люди, да и разница в возрасте, — при этих словах по лицу Серроуса промелькнула тень непонятной, а может быть наоборот слишком понятной, улыбки, — не позволяет рассчитывать на близость. Тиллий? Примерно та же история, да к тому же он настолько неприятный человек, что терпеть его можно разве что от необходимости. В общем, я искренне прошу тебя о помощи. Примешь ты мое предложение или нет — тебе решать, но уж обращайся ко мне один на один, будь добр, попроще. Хорошо?

— Да… — Селкор чуть было не споткнулся на вырывавшемся «ваше величество», — Серроус. Хорошо… Но что-то подсказывает мне, что ты не только для этого меня пригласил.

— Ну разумеется, — Серроус немного наклонился вперед, разводя руками, как бы извиняясь. — В это время я не могу думать только о себе, о том, как мне плохо и не хватает моральной поддержки. Пора бы нам и задуматься, что делать после того, как возьмем Хаббад. Строить планы на случай поражения — как-то глупо, но даже военные успехи могут оказаться первым шагом к разгрому, если не представлять себе, что делать потом. К тому же будет мучительно больно за напрасные жертвы, если мы не сможем воспользоваться плодами победы, — король остановился, чтобы разлить по бокалам вино, затем пригубил его и продолжил. — Не мне тебе рассказывать, в каком умирающем состоянии находится культ Всех Богов, тогда как именно он способен стать основой для единения хаббадцев после нашей победы. Излишне говорить, насколько важным это мне рисуется…

— Боюсь дважды оказаться за гранью лояльности, — перебил Селкор, — но все же замечу, что народ Хаббада неплохо себя чувствовал, как без своего законного правителя — бертийца, так и без культа Всех Богов. Это унылое наблюдение, как бы оно не было неприятно и мне и… тебе, само напрашивается, достаточно посмотреть на то, как они жили, и как нас встречали.

— Строгги оказались прекрасными правителями и немало сделали для народа Хаббада, но смею заметить, что склонен по-прежнему считать их узурпаторами. Это — во-первых. Во-вторых, я не собираюсь делать жизнь хаббадцев хуже. Если будет желание, то я с удовольствием поговорю с тобой о планах переустройства государства, но попозже, когда будет попроще со временем. В-третьих, какой может быть восторг, если хаббадцы в первую очередь видят вторжение мондарков, своих извечных врагов. Всего остального им пока что попросту не разглядеть. И наконец, в-четвертых, бертийская династия, культ Всех Богов и Хаббад связаны сложными и не всегда понятными даже нам с тобой узами. Верховные жрецы — это та же династия, не прерывавшаяся несколько тысяч лет. Обитающие ныне в храме Всех Богов попросту не способны стать носителями культа, но и ты не можешь его поддерживать вдали от храма. Как мои, так и твои силы должны будут многократно возрасти, как только мы войдем в Хаббад, но надо суметь их правильно использовать. Я знаю, не сочти это за новую обиду, что ты полагаешь, будто боги отвернулись от тебя из-за того, что ты отказался последовать указанным ими путем. Так же не укрылось от меня, что ты не испытываешь подлинного божественного вдохновения, проводя свои службы, а только лишь симулируешь его, но я уверен, что стоит тебе войти в вечный источник сил, поддерживавший культ на протяжении долгих веков, стоит тебе войти в твой храм, как вдохновение снизойдет на тебя. Ты можешь сколько угодно корить себя за неправильный выбор, можешь даже иметь на меня за это зуб, но свершенного — не изменить. Тебе надо сделать так, чтобы в другой раз ошибка не повторилась. Возроди культ, вдохни в него жизнь, поверни людей к богам — и твоя жизнь пройдет недаром. На совершении ошибок жизнь не кончается, надо уметь находить в себе силы их исправлять. Я верю в тебя, поверь в себя и ты. А что касается меня, я помогу, чем смогу. Восстановим храм, воссоздадим подлинный институт жречества. Все твои проекты будут иметь статус первостепенной важности, получать режим максимального благоприятствования. И последнее, тебе надо будет проработать пути, которыми донести слова богов до мондарков. Сделай это — и ты навсегда войдешь в историю. Короче, я не предлагаю тебе пути, усыпанного лаврами, я предлагаю тернистый путь трудов и борьбы, но зачем же нам жить, как не для этого. Ты можешь принять предложение, можешь отвергнуть. Давить на тебя я не буду. С ответом — тоже не торопись. Подумай, а завтра мы снова встретимся и решим окончательно. Добро?

Серроус откинулся на спинку, как будто упал, окончательно лишившись сил. Руки его, лежащие на подлокотниках, вцепились в кожу, сведенные судорогой.

— Хорошо, — ответил Селкор, тщетно пытаясь сохранить спокойствие и говорить бесстрастно, — завтра я дам ответ. Мне бы тоже не хотелось торопиться и вновь принимать поспешные решения, хотя, не скрою, на первый взгляд, твои предложения выглядят более, чем привлекательно.

— Тогда не смею тебя более задерживать. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Серроус, — на этот раз назвать короля по имени оказалось существенно проще. Выходя, Селкор обратил внимание, что Серроус так и остался полулежать в кресле, лишь приподняв слегка правую руку в попытке изобразить прощальный жест. Да, не просто ему даются успехи.

Вернувшись в свою комнату, он лег в кровать, но заснуть не мог долго, все прокручивая так и эдак в голове отрывки своего разговора с королем, и чем больше он это делал, тем сильнее менялись его изначальные взгляды и установки. Серроусу удалось-таки перевернуть все с ног на голову, привлечь его на свою сторону. А может, это и к лучшему, потому как теперь хоть цель видна, так что можно будет разорвать порочный круг пораженческих размышлений, не способных ни к чему привести.

Что бы ни менялось — все к лучшему. Ну, конечно, за исключением того, что к худшему.

Серроус расслаблено сидел в кресле, пытаясь собраться с мыслями, но получалось это не особенно хорошо. А, может, это уже и не важно, что не получалось? Может, сделанного вполне уже достаточно на один день? На дворе — глубокая ночь, а он только закончил свои консультации. Да и вина, похоже, перебрал, поддерживая в долгих беседах теплый доверительный тон. Главное, чтобы завтра не разболелась голова.

«Вот-вот, а то на правильный опохмел у нас времени нет».

«Да ладно тебе, мало что ли сделали сегодня? На мой-то взгляд, больше, чем можно было ожидать».

«Пожалуй, вынужден согласиться. Но останавливаться пока рановато».

«Да придет ли когда-нибудь такое время? Чем больше думаю, тем больше на сей счет сомнений».

«Ну, это кто какие цели ставит».

«Да, я все время забываю, что тебе только и надо, что хапнуть пирог, а сможем мы его переварить или нет — не важно».

«А мы тут все из себя такие спасители отечества. Сначала бросим всех в омут, а потом попробуем спасти, ну, хотя бы половину. Передо мной-то дурака не валяй. Хотя, не скрою, некоторые из твоих идей мне понравились. Только сначала победить в войне надо, а потом уже выяснять, насколько жизненны планы построения объединенных Хаббадо-Мондаркских утопических идиллий. Сначала победить, ты не забыл?»

«Забудешь с тобой, как же».

Серроус встал и тяжелым шагом подошел к занавешенному окну. Отодвинув полог, он посмотрел на залитый лунным светом двор. Полная луна давала вполне достаточно света, чтобы увидеть, в какую грязевую кашу перемололи сотни ног лужу, спокойно поживавшую на заднем дворе трактира.

Несмотря на столь поздний час, народ все еще бродил по большей части пошатываясь. Ничего, пусть сегодня расслабятся, пусть выпьют все, что найдут. Нельзя же людям без продыху шагать да воевать… Так никакие перспективы не помогут им собраться в решающий момент. Попросту сил не хватит. Да еще этот идиотский характер, что приняла война: партизанские вылазки противника, постоянные потери, понемногу, но совершенно бессмысленно. Нормального открытого сражения от самой Курры так и не было. Естественно, что и дисциплина и моральный дух — ни к черту. Надо дать людям отдохнуть, повеселиться, как бы проводя тем самым черту под долгим бестолковым походом. Теперь, мол, все будет по-другому. Сегодня мы отмечаем окончание войны с дорогами и полевыми условиями, войны с отдельными партизанскими отрядами и нелепыми потерями, а завтра нас ждет подлинная битва, в которой будет возможность показать, на что же мы на самом-то деле годимся. Завтра нас ждет то самое сражение, ради которого весь поход и был затеян, и за него-то уж мы получим вознаграждение, за ним и будет победа, окончательная…

«Правильно, готовься к речам, наговаривай, чтобы завтра слова вылетали легко и зажигательно…»

«Да ну тебя, вечно ты так влезешь, что весь настрой пропадает».

«Какие мы нежные. Людей гробить — нормально, а намекнуть на то, как ты их дуришь, — так у нас настрой пропадает. Не играй хоть с собой-то в героя-спасителя, имей мужество признаться, что рвешься к власти, а люди — не более, чем орудие, без которого, к сожалению, не обойтись».

«Не путай меня с собой».

«Ладно, шел бы лучше спать, чем мозги себе и мне сушить своими играми».

Серроус плюнул в сердцах и отошел от окна. Налил себе еще немного вина и залпом осушил бокал, а затем лег, не раздеваясь, в постель и к собственному удивлению тут же заснул.