Мир Роджера Желязны. Лорд фантастики

Вильям Броунинг Спенсер ДОМ НА ПОЛПУТИ К СЕРДЦУ ТЬМЫ

На Кил была рваная футболка с переливающейся голографической надписью VEED THERE, simmed that [ «Been there, seen that» — «Был там, видел то». Можно перевести как: «Был в виртуальной реальности, симулировал то»]. Она надевала это, когда отправлялась в виртуальность. Если это была интерактивная виртуальность, другие игроки иной раз возмущались. Среди драконов, эльфов и огненных мечей девчонка с ежиком на голове, судя по всему, взбадривавшая свою виртуальность наркотиками и отказывающаяся сменить футболку на что-нибудь более подходящее, средневековое, — такая девчонка, безусловно, отвлекала внимание.

— Отключитесь, — обычно реагировала Кил на все жалобы.

С Кил было непросто. Богатая, склонная к саморазрушению, красивая, в свои двадцать лет она уже представляла собой учебное пособие по виртуальной психопатологии.

Она проходила реабилитационное лечение шесть раз. Она могла умереть тогда в Макоре, когда потеряла сознание в пустыне. На теле остались следы зубов, когда земляные угри впились ей в плечо прежде, чем ее нашли.

Пункт первый. Нельзя оживить переваренное.

Кил не нужно было говорить, что она опять на реабилитации. Она смотрела на зеленый океан, на огромные белые облака над ним, слушала белых чаек, наполняющих нагретый воздух своим криком.

В клиниках всегда создавали искусственное ощущение безмятежности. Все здесь отдавало вопиющей безвкусицей и основывалось на отсталой технологии. А это конкретное виртуальное окружение было просто чудовищным. Картинка океана повторялась едва ли не каждые семь минут, а жар солнца ложился на лицо пятнами.

Пляж был пуст. Она лежала в шезлонге — совершенно очевидно, что такова была ее поза в палате. Сосредоточившись и сконцентрировав внимание на позвоночнике, она даже могла ощутить реальные неровности кровати, бархатистые прикосновения сенсорных датчиков.

Но такая концентрация требовала усилий, и она сдалась. Всегда лучше плыть по течению.

Где-то далеко справа она заметила одинокую фигуру. Человек шел к ней.

Это был, как она догадалась, вильсон. Ей были хорошо знакомы их манеры. Не пугать пациента. Приближаться медленно и только после того, как он будет накачан успокоительным и затихнет.

Вильсон оказался толстяком в белом костюме (неовикторианский стиль, жутко глупо, подумала Кил). Он наклонился вперед навстречу ветру и одной рукой придерживал панаму, чтобы ее не сдуло.

Кил узнала его. Она даже вспомнила его имя, впрочем, такое имя трудно было не запомнить. Доктор Макс Маркс.

Он был ее консультантом, ее вильсоном в последний раз, когда она отключилась. А это означало, что она в Центре изучения болезненных пристрастий, Лимитед, который расположен в пригороде Нью-Вегаса.

Доктор Маркс поднял голову и приветливо помахал рукой.

Комок отчаяния застрял в горле Кил. Ничто не было так способно наполнить ее душу черными водами печали, как помощь и ее бледная сестра надежда.

К счастью, доктор Макс Маркс не относился к сердечным людям. Эти сердечные были самые худшие. Маркс же был угрюм, его черная борода и густые брови придавали ему выражение стоической обреченности.

— Да, — сказал он в ответ на ее критические замечания в адрес здешней виртуальности, — эффект, конечно, жалкий. Стоит только взглянуть на этих песчаных крабов. Они просто смехотворны. — Опустившись на песок рядом с ее шезлонгом, он снял шляпу и принялся обмахивать ею лицо. — Прошу меня извинить. Это должно восприниматься весьма болезненно, особенно таким знатоком, как вы.

Кил вспомнила, что его манера говорить всегда отличалась двусмысленностью. В его слова всегда были заложены зерна сарказма.

— Мы на колесах, — сказал доктор Маркс, — у нас передвижное отделение, и поэтому, увы, наше оборудование не из лучших. В нашем распоряжении система АдРес. Но даже при этих условиях мы могли бы создать что-то получше, более совершенное, однако сейчас мы в упадке. В финансовом отношении прошедший год изобиловал неудачами, поэтому нам приходится довольствоваться второразрядным оборудованием.

— Разве я не в больнице? — спросила Кил.

Маркс покачал головой. «Нет. Это не больница».

Кил нахмурилась. Почувствовав ее растерянность, Маркс положил руку ей на голову и внимательно посмотрел на нее прищуренными глазами.

— Мы в бегах, Кил Беннинг. Вы не следите за новостями, будучи заняты другим, но дело в том, что компании вроде вашей излюбленной Виртваны выиграли крупную законодательную битву. Теперь им дана власть более агрессивно поддерживать базу клиентуры. Кажется, в законе сказано так: «защищать средства клиента от отчуждения третьими сторонами». То есть Виртвана может прийти и забрать вас отсюда.

Кил моргнула, заметив мрачное выражение лица доктора Маркса.

— Вы ведь не станете всерьез думать, что кто-нибудь захочет… как это? …похитить меня?

Доктор Маркс пожал плечами.

— Виртвана могла бы. Ради создания прецедента. Вы — хороший клиент.

— Неужели виртуальные магнаты поднимут шум из-за одного отморозка? Это бред.

Доктор Маркс вздохнул и, поднявшись, отряхнул песок с брюк.

— Так вы заметили? Это хорошо. Способность распознавать чужой бред — благоприятный признак. Это означает, что есть надежда вернуть вам вменяемость.

День за днем тянулся на берегу второсортного океана. Она жаждала чего-то такого, что заглушило бы Потребность. Сейчас она согласилась бы на примитивный симулятор «птица-в-полете». Что угодно. Какой-нибудь банальный «секс с дельфином»… или что-то абстрактное вроде красного цвета, перетекающего в синий со звуковым подкреплением.

Она отдала бы десять лет жизни за игру в Обезьян и Ангелов, самый популярный пакет Виртваны. «Обезьяны и Ангелы» были не просто очередной метафизической смесью — для игроманов эта игра стала настоящей религией. Игрок начинал на изобильном острове Либидо, где все органы чувств услаждались безупречными симуляторами. Остров Либидо и сам по себе был неплох, отчего многие игроки долго, очень долго оставались на нем. Но что ставило «Обезьян и Ангелов» неизмеримо выше даже лучших из популярных игрушек, так это следующее: игрок духовно эволюционировал. Тот, кто достаточно быстро продвигался по Тропе, становился более отзывчивым, обретал способность к сопереживанию, к тонкому восприятию мира, постигал тайну Вселенной… и все это сопровождалось чувством эйфории.

Кил следовало бы экипироваться должным образом. «Обезьяны и Ангелы» были виртуальностью с химической поддержкой, и экипировка, которую носили самые преданные ее поклонники, была лишена большинства защитных средств, настроена на высшую реальность.

Именно из-за этого Кил и оказалась опять в Центре.

— Все беды из-за порошка, который покупаешь на улице, — сказала Кил. — Мне просто нужно очиститься от него.

— Вы говорили это в последний раз, — сказал вильсон. — Вы же чуть не умерли, вы знаете об этом?

Кил почувствовала опустошенность. «Может, я хочу умереть», — сказала она.

Доктор Маркс пожал плечами. Несколько полупрозрачных чаек появились из ниоткуда, зависли над ними и, мигнув, исчезли.

— Ба, — пробормотал он. — Плохая виртуальная терапия, плохие пациенты, желающие умереть, плохой выбор карьеры. Кто не хочет умереть? У кого рано или поздно не появляется такого желания?

Однажды доктор Маркс сказал: «Вы готовы к купанию».

Было утро, полное фальшивого золотистого света. Ночи были черными, без сновидений, пустота, и выраставшие из них дни были бледными, неразличимыми. В этой невыразительности был свой смысл, монотонность этой виртуальности требовалась для исцеления.

На Кил был закрытый белый купальник. Ее консультант надел шорты в вертикальную черную полоску; он выглядел особенно забавно в своей попытке преодолеть комичность куполообразного живота и тонких ног.

Кил вздохнула. Она знала, что лучше не протестовать. Это было необходимо. Она взяла вильсона за руку, и они пошли к кромке воды. Песок сменил цвет с белого на серый там, где вода набегала на берег, и они вместе шагнули в пену, пахнущую солью.

Ноги почувствовали холод, когда вода обхватила их. Влажность была более чем виртуальной. Когда она наклонилась, чтобы зачерпнуть воды, ее мышцы, дряблые и усталые, заныли.

Она знала, что машина сейчас тренирует ее. Где-то там ее реальное тело, истощенное от долгого пренебрежения, плавало в каком-нибудь шестифутовом бассейне, где тяжелые центрифуги вращались, чтобы создать дополнительную нагрузку. Легкие болели; плечи сводило судорогой.

Вечерами они разговаривали, сидя в шезлонгах и наблюдая, как океан глотает солнце, как облака становятся оранжевыми, а плохо раскрашенное небо покрывается пятнами, напоминающими розовый камуфляж.

— Если люди — это способ Вселенной посмотреть на себя, — сказал доктор Маркс, — то виртуальная реальность — это способ Вселенной притвориться, что она смотрит на себя.

— Вы, вильсоны, несправедливы к виртуальной реальности, — сказала Кил. — Но может быть, это естественная эволюция восприятия. Я хочу сказать, что все, что мы видим, является производным того оборудования, с помощью которого мы видим. Биологического, механического, какого угодно.

Доктор Маркс фыркнул.

— Ба. Старый аргумент «все виртуально». Мне стыдно за вас, Кил Беннинг. Придумайте, пожалуйста, что-нибудь пооригинальнее. Мы, вильсоны, несправедливы к виртуальной реальности, потому что, куда ни глянь, везде увидишь мертвого философа. Мы видим их, и они выглядят не лучшим образом. Мы обоняем их, и они воняют. Вот наше восприятие, наша примитивная реальность.

Исцеление шло медленно, и монотонность, скука были той дырой, которую требовалось заполнить словами. Кил вновь заговорила о смерти родителей и брата. Они уже касались этой темы в последний раз, когда она лечилась, теперь вернулась к этому и вновь произнесла ту же фразу.

— Я богата, потому что они мертвы, — сказала она.

Это было правдой, и доктор Маркс просто кивнул, глядя перед собой. Ее отец был богат. Он, его молодая жена и Калдер, брат Кил, погибли во время нелепой аварии на вертолетной площадке, когда они отдыхали в заповеднике Кипонд. Пункт о «единственном выжившем» в завещании отца позволил Кил унаследовать огромную сумму.

В то время ей было одиннадцать… и она должна была погибнуть вместе с семьей, если бы в тот день не капризничала, отказавшись покинуть номер в отеле.

Она, конечно, понимала, что не отвечает за случившееся. Но это событие не относилось к числу тех, с которыми вам хотелось бы жить. Вы бы тоже, естественно, стали искать мощный отвлекающий фактор.

— Это хорошее извинение вашей страсти, — сказал доктор Маркс. — Если вы умрете, может, Бог скажет: «Я тебя не виню». Или: «Будь реалисткой. Жизнь трудна». Я не знаю. Ваша пагубная страсть существует в настоящем, а не в прошлом. И сама разрушительная страсть ведет ко все более разрушительному поведению.

Кил все это слышала раньше. Сейчас она почти не слушала. Вечерняя усталость, вызванная физически изматывающими дневными тренировками, была вполне реальной. Она говорила в каком-то дремотном тумане, не замечая в собственных словах ни силы, ни эмоциональной разрядки.

Речь консультанта оказалась куда интереснее. Он говорил с несвойственной ему откровенностью, что, возможно, было результатом их статуса беглецов, их вынужденной изоляцией.

После долгого молчания он сказал:

— Признаться честно, я подумываю о том, чтобы оставить это занятие, лечить умирающих игроманов. Мне надоело все время оказываться на стороне побежденных.

После этих слов Кил почувствовала внутри холодок, который позже идентифицировала как страх.

Он продолжал:

— Они побеждают. «Виртвана», «МайндСлип», «Райт ту Файт». У них все — секс, стиль, блеск. Все, что остается нам, — это сознание нашей миссии, знание того, что люди умирают, а те, кто не умирает, теряют смысл жизни.

— Может, мы и правы… конечно, мы правы… но мы не можем продать наши услуги. Через два-три дня мы доберемся до места назначения, и вам придется войти в Большую Реальность, где вы встретитесь со своими товарищами, такими же игроманами, как вы. Она не произведет на вас сильного впечатления. На самом деле, этот Слэш — настоящая дыра. Не слишком удачная реклама Большой Реальности.

Кил испытывала странное чувство, утешая своего вильсона. Тем не менее она протянула руку и коснулась его обнаженного плеча.

— Вы хотите помогать людям. Это хороший и благородный импульс.

Он посмотрел на нее со странной беззащитностью в глазах.

— Может, это просто хубрис.

— Хубрис?

— Вам незнакомо это слово? Оно означает пытаться отнять работу у богов.

Кил размышляла об этом в краткое мгновение между затемнением пейзажа и пустотой ночи. Она подумала, что это здорово — отнимать работу у богов.

Доктор Маркс проверил периметр, систему охраны. Все было вроде бы в полном порядке. Воздух сгустился от влажности и насыщенного запаха мяты. Этот мятный аромат был обонятельной любовной песней насекомоподобных существ, процветающих в тропическом поясе. Существа эти выглядели как весьма непривлекательная помесь паука и осы. Зная, что сладкий запах исходит от них, доктор Маркс постарался дышать неглубоко и преодолел позыв к рвоте. Интересно, как знание воздействует на человека. Аромат, приятный сам по себе, может вызвать приступ тошноты, если известен его источник.

Он слишком устал, чтобы развить эту мысль. Вернувшись к передвижной установке, он взобрался внутрь и запер за собой дверь. Шагая по коридору, остановился, чтобы посмотреть в палату, где лежала Кил, успокоенная при помощи электричества.

Ему не следовало говорить о своих сомнениях. Да, он устал, подавлен, и, скорее всего, ему действительно следует оставить эту умирающую профессию. Но у него нет права так раскрываться перед пациентом. Пока он не бросил эту работу, ему следует придерживаться профессиональной линии поведения.

Голова Кил покоилась на подушке. В изголовье кровати ее сердце и легкие выводили однообразные светящиеся кривые на зеленых экранах. Физически она восстановилась. Эмоционально, умственно, духовно она, возможно, уже не подлежит восстановлению.

Он отвернулся от окна палаты и пошел дальше по коридору. Миновав спальню, вошел в кабину управления. Раздевшись, лег на кресло и позволил нейросети обхватить себя. Как всегда, он отдавал себе отчет в собственной вине и позорном чувстве предательства.

Эта виртуальность захватила его в дороге две недели назад, когда он уже покинул Реабилитационный центр вместе с Кил, направляясь на запад в пустынные районы Пит Финитум, подальше от центра и Нью-Вегаса.

Знать врага. Он испробовал все виды виртуальности, играл на самом низком разрешении со всеми защитными устройствами, затем, чтобы говорить с пациентами со знанием дела. Но об этой виртуальности он никогда не слышал… и она произвела на него особое впечатление. Она называлась Дом на полпути.

Созданная для тренировки, а не для развлечения, она состояла из серии мотивированных пошаговых виртуальностей, предназначенных для обучения начинающих консультантов их ремеслу.

Так почему методическое освоение этого курса сопровождалось чувством вины?

Какая вина?

Такая вина.

О’кей. Поехали…

Ответ был прост: здесь любое вмешательство оканчивалось удачей, все проблемы решались, все пациенты исцелялись.

Он уже успел помочь четырнадцатилетнему мальчику, пристрастившемуся к «Клохэммер Комикс», мастерски диагностировал синдром Лири у женщины и провел целую Группу игроманов через неприятный эпизод, вызывающий отторжение виртуальности.

Он мог сказать себе, что обучился ценным исцеляющим технологиям.

С тем же успехом он мог сказать себе, что начинает подчиняться тому миру, который убивает его пациентов, беспроблемному миру, где все работает наилучшим образом, добро торжествует, зло сдается и умирает, вознаграждение достается без усилий… а если этого недостаточно, всегда можно повысить разрешение.

У него была зацепка. Прикрепляя нейросеть, он подумал: «Я буду осторожен». Именно так всегда говорили его пациенты.

Кил смотрела на блеклый океан, ждала. Обычно доктор Маркс приходил вскоре после того, как спадала чернота сна.

Но в тот день он так и не пришел. Когда солнце поднялось высоко, она начала звать его. Это, разумеется, было бессмысленно.

Она вбежала в океан, но он оказался всего лишь призраком низкого разрешения и наполнил ее виртуальной паникой. Она побрела обратно к шезлонгу, попыталась успокоить себя голосом разума. Кто-нибудь должен прийти.

Но придет ли? Она была, судя по объяснениям вильсона, в пустыне Пит Финитум, в сотнях миль к западу от Нью Вегаса. Они направлялись к дому, спрятанному в небольшом шахтерском городке под названием Слэш.

Наступила темнота, и оборудование, повинуясь программе, погрузило ее в бессознательное состояние.

На второй день все повторилось, хотя она начала ощущать физическую слабость. Возможно, питательные вещества в одном из резервуаров иссякли. Я умру, подумала она. Наступившая ночь отключила эту мысль.

Новый рассвет наступил без доктора Маркса. Неужели он умер? А если так, была ли его смерть случайной или подстроенной? Если подстроенной, то кем? Возможно, он убил себя; не исключено, что вся эта история с преследованием Виртваны была его наваждением.

Вспомнив отчаяние вильсона, Кил подумала, что доктор Маркс сбежал из Реабилитационного центра без ведома руководства, что, возможно, он стал жертвой параноидального симптома благого вестника, иногда поражающего вилсонов.

В свои двадцать лет Кил уже много чего пережила. Едва не погибла из-за неисправной экипировки, но все же попала на Реабилитацию невредимой. До этого ее уже пару раз еле откачивали, и, возможно, ее нельзя считать абсолютно физически здоровой, но… все же какая отвратительная ирония, если в итоге ей придется умереть в клинике для игроманов от рук спятившего вильсона.

Кил ненавидела иронию, и именно это отвращение побудило ее действовать.

Она принялась искать выключатель. Начала с концентрации внимания на позвоночнике, на неровностях кровати, на слегка отошедшем от кожи сенсорном датчике. Если бы ее виртуальная вселенная была более совершенной, это было бы труднее сделать, но океан был обескураживающе невыразительным, а чайки напоминали скорее прорехи в пятнистом небе.

На третий день своего вынужденного одиночества она сумела сесть. Это потребовало напряжения всех сил и двойного контроля за своими движениями в Большой Реальности, при том что она оставалась в виртуальном мире. В результате этих действий океан вздрогнул, заставив небо пролить синие лужицы на песок.

Если бы ее руки и тело были пристегнуты к кушетке, все усилия оказались бы напрасны, но Кил участвовала в лечении добровольно, а режим ее ежедневных тренировок включал физические нагрузки в расслабленном состоянии. У доктора Маркса не было оснований подозревать Кил в попытке сбежать в Большую Реальность.

Она определенно этого не хотела.

Тошнота и страх, вызванные противоположными действиями, которые она совершала в Большой Реальности и в виртуальном мире, нарастали.

Рассчитывая на гравитацию, Кил перенесла тяжесть тела вправо, но кровать поднялась, восстанавливая равновесие.

Кил закричала, заерзала, дернулась в сторону, пытаясь прорваться в Большую Р.

И ее мир взорвался. Океан побежал на берег, черная приливная волна скрежетала и грохотала, словно какого-то чудовищного механического зверя давили огромным катком.

Черная вода поглотила ее. Она закашлялась, и вода наполнила ее легкие. Она забилась; правый кулак больно ударил по борту металлического контейнера с водой, отчего он громко загудел.

Она выбралась из тренировочной установки, удобно расположенной рядом с ее кроватью, споткнулась и, голая, растянулась на полу, торжествуя.

— Привет, Большая Р, — сказала она, ощущая вкус крови на губах.

Доктор Маркс велел системе отпустить его в Большую Р. Комната для бесед с пациентами потускнела, уплыла в темноту, затем вернулся свет. Он вновь оказался в кабине управления. Сняв нейросеть, он спустил ноги с кушетки, потянулся. Это была хорошая игра. Он узнал много полезного о бихевиоральном транзитном психозе с обратной связью, вызываемом раздражением на почве органического виртуального заболевания, инача Тропа Виллера.

«Дом на полпути» оказался замечательным обучающим инструментом. В ретроспективе страхи по поводу его виртуальной формы были чистым предрассудком. Он улыбнулся собственной иррациональности.

Этой ночью он будет спать, как младенец, но перед сном он все же решил проверить периметр сети системы безопасности.

Для этого он оделся и вышел из передвижного стационара.

В отблеске света, отбрасываемого трейлером, пурпурная растительность джунглей выглядела особенно неприятно, словно разбухшие конечности утопленников, долго пролежавших в воде. В воздухе мелькали всякие летучие и прыгучие твари. В этой зоне не было животных, склонных к нападению на человека, но эволюция планеты не ограничивается одними лишь кусающими и жалящими насекомыми, и…

Впрочем, одно из насекомых отсутствовало.

По своему обыкновению, он дышал экономно, стараясь втягивать в легкие как можно меньше ядовитого воздуха. При этом сладкий мятный аромат неизменно вызывал у него тошноту.

Но этот аромат исчез.

Он появлялся каждый вечер, но теперь его не было. Он стоял в ночных джунглях, в свете, льющемся из окон трейлера, ожидая, пока его мозг переварит эти сведения, но мозг говорил ему только одно: раньше этот запах был, а теперь его нет.

И все же некое подозрение о том, что это может означать, просачивалось в сознание, порождая смутный страх.

Если вы знаете, что ищете, у вас есть шанс это найти. Ни одна виртуальность не может быть столь же детализированной, как природа.

Нужно только найти один-единственный шов, слабое колебание изображения, одну тень, не соответствующую отбрасывающему ее предмету.

Это был первоклассный симулятор, и он одурачил бы его. Но им пришлось работать быстро, разрабатывая и загружая его, и никто не обратил внимания на противного жука, наполняющего Большую Р своим призывным запахом.

Доктор Маркс знал, что все еще находится в виртуальности. Это, разумеется, означало, что он не выходил из трейлера. Он все еще лежал на кушетке. И благодаря его навязчивому страху на кушетке имелась кнопка, в двух дюймах от того места, где его рука лежала в действительности. При ее нажатии отключится электропитание и активируется шприц, содержащий двадцать миллиграмм гапотила-4. Гапотил-4 способен привлечь внимание даже самого отчаянного ныряльщика в виртуальность. Последствия, конечно, бывают неприятные, но для многих игроманов без гапотила не было бы никаких «последствий».

Доктор Маркс не колебался. Он напрягся, определил линию руки, шевельнул ею. Вон и кнопка. Он нажал.

Ничего.

И тут из джунглей появилась чья-то фигура.

Восьми футов ростом, вырезанный из черной стали, виртуальный солдат поклонился в пояс. Выпрямившись, он заговорил: «Мы дезактивировали вашу систему выхода прежде, чем вы ею воспользовались, доктор».

— Кто это вы? — Он не был напуган этим милитаризованным макетом, металлическими нотками в его голосе, тихим звоном его следящего устройства. Это была виртуальная кукла, созданная хозяевами для устрашения.

— Мы — озабоченные граждане, — сказал солдат. — У нас есть основания полагать, что вы удерживаете нашего клиента, кредитоспособного клиента, от удовлетворения его конституционно закрепленных потребностей.

— Кил Беннинг пришла к нам по доброй воле. Спросите ее, и она вам скажет сама.

— Мы спросим ее. И она скажет совсем другое. Она скажет, что ее свобода выбора была ущемлена так называемыми заботливыми людьми.

— Оставьте ее в покое.

Подойдя поближе, солдат посмотрел в темное покрывало неба.

— Слишком поздно оставить ее в покое, доктор. Каждый, ступивший на этот путь, должен идти. В один прекрасный день мы все будем жить в виртуальности. Это естественный дом богов.

Небо начало светиться, и черный гигант воздел блестящие руки.

— Вы действуете по незнанию, — сказал солдат. — Появились люди, жаждущие познать богов, а вы относитесь к ним, как к заблудшим, как к безумцам, сжигаемым болезнью. Это потому, что сами вы не познали виртуальности. Опасаясь ее, вы заперли ее клетку и начали изучать. Вы отказываетесь смаковать ее, наслаждаться ею.

С неба теперь лился золотой свет, и там, высоко, двигались фигуры, прекрасные крылатые человекоподобные существа.

Виртвана, подумал Маркс. Обезьяны и Ангелы.

Это была его последняя логическая мысль перед тем, как на него снизошло озарение.

— Я устрою тебе пир, — загрохотал солдат. И все небожители разом устремились вниз, окружив доктора Маркса любовью и состраданием, наполнили его абсолютной чистотой сотни тысяч внутренних озарений, которые сложились в единую и неделимую правду: Эйфория.

Кил обнаружила, что может стоять. Пара дней неподвижности не успела свести на нет эффект от многодневных упражнений. На дрожащих ногах она передвигалась по палате. У маленькой комнатки был стерильный больничный вид, к которому она давно привыкла и который ненавидела. Если эта палата такая же, как другие, то на полках над кроватью должны лежать… Так и есть. Кил достала серую больничную пижаму.

Она нашла доктора Маркса по звукам, которые он издавал, ритмичному хах, хах, хах, сливающемуся в монотонный распев и прерываемому время от времени возгласами «Ах!». По этим звукам, а также по конвульсиям почти обнаженного тела, лежавшего на кушетке, Кил поняла, что доктор, проказник, наслаждается в виртуальности чем-то исключительно сексуальным.

Однако, приглядевшись, она заметила признаки эпилепсии, вызванной излишней виртуальной нагрузкой. Кил уже приходилось видеть такое, и она знала, что первое побуждение спасателя — немедленно отключить все поступающие сигналы — не приведет ни к чему хорошему. Первым делом надо перекрыть все химические усилители — и если вы в стационаре (как в данном случае), то их действие лучше снижать постепенно, добавляя что-то вроде клемандина или хетлина — тогда, если вам здорово повезет и вы можете вводить вашему игроману высокотехнологичный детоксикатор (и тут все складывалось удачно), нужно подключиться к регулятору, соединиться с его виртуальностью и начать понемногу прокатывать через нее сигналы, постепенно снижая интенсивность.

Кил принялась за дело. Действуя быстро, уверенно, она подумала, что в чем-чем, а в этом-то она разбирается (конечно, это были знания потребителя, не профессионала, но знания эти были обширны).

Доктор Маркс находился в стадии освобождения от виртуальности уже минут десять (но еще не был готов пробить поверхность Большой Р), когда Кил услышала завывание охранной сигнализации. Кто-то взламывал дверь больничного отсека с помощью циркулярной пилы.

Кил прокралась в коридор, где видела закрепленный на стене ультразвуковой корчеватель. Она дернула неуклюжую машину, но та не поддавалась. Упав на одно колено, Кил принялась откручивать замок, чтобы освободить приклад. Ну же, ты, отсталая нелепая громадина.

Замок упал на пол в то самое мгновение, когда дверь подалась под напором извне.

На пороге стоял человек с автоматом, и позже Кил поняла, что, увидев оружие, она испытала облегчение. Ведь если бы он был безоружен, ей все равно пришлось бы сделать то, что она сделала.

Кил смела его с порога. Ультразвуковая волна размазала человека по поляне длинной кровавой полосой из лохмотьев одежды и растягивающихся волокон плоти. Последней по этой кровавой дорожке пронеслась бедренная кость, сталкиваясь с более мелкими обломками и, наконец, закатилась под пышную, жадную растительность.

Кил стояла в проходе, когда взрыв потряс больничный отсек, отбросив ее назад. Она поползла по коридору, не выпуская своего оружия, и упала в дверной проем развороченной кладовки. Аварийная сирена продолжала неистово завывать.

Больничный отсек теперь лежал на боку. Кил выстрелила прямо перед собой. Крыша с грохотом прогнулась, не желая расставаться со стенами, а затем улетела прочь, словно какой-то нечистый завывающий виртуальный демон, словно огромное серебристое лезвие, срезающее верхушки самых высоких деревьев. Кил спрыгнула в ночь, забежала за угол трейлера и стала вглядываться в пространство, освещенное огнями все еще живого трейлера.

Поляну пересекал человек.

Она скорчилась, и он оглянулся, почувствовав движение. Он был натренирован стрелять рефлекторно, только опоздал. Ультразвуковая волна накатила, сметая и человека, его оружие и весь боезапас, перемалывая все это и смешивая с камнями, песком и стеблями растений, растирая органику вместе с неорганикой в пыль с тем, чтобы ветер разнес эту смесь по округе.

Кил подождала, не появятся ли другие, но больше никого не было.

В конце концов она забралась в развороченный больничный отсек, чтобы оттащить своего бесчувственного вильсона в уцелевший трейлер.

Позже, уже совершенно измученная, она обнаружила неподалеку небольшой самолет, на котором прилетели те двое. Поколебавшись, она решила уничтожить и его. Ей он был без надобности: она не могла управлять этим видом транспорта, а оставленный в целости, он мог привлечь других.

На следующее утро настроение Кил улучшилось, когда она отыскала пару сапог, которые были ей почти впору. Они слегка жали, но она рассудила, что это лучше, чем если бы они болтались. Им оставалось, если верить доктору Марксу, четыре дня пути.

Доктор Маркс был в сознании, но абсолютно безмятежен. Он не мог говорить ни о чем, кроме ангелов и Света. Большая доза «Обезьян и Ангелов» наполнила его искрящейся любовью и обрывками метафизики, в которой улыбающиеся ангелы уносили прочь все зло и защищали всех хороших людей (тогда как без слов было понятно, что все люди — хорошие).

Кил удалось одеть доктора Маркса в костюм, и он по крайней мере стал напоминать вильсона. Однако, к разочарованию Кил, лишившийся виртуальности доктор Маркс превратился в беззастенчивого нытика.

— Пожалуйста, — умолял он. — Пожалуйста, мне это совершенно НЕОБХОДИМО!

Он жаловался, что терапевтические методы слишком слабы, что он впадает в кататоническое состояние. Позже он, конечно же, полностью откажется от этого, но сейчас, пожалуйста, что-нибудь посильнее…

Нет.

Он говорил ей, что она бессердечная, жестокая садистка, мстительница. Она просто мстит ему за собственную программу лечения, хотя, если она вспомнит, он был для нее воплощением терпимости и заботливости.

— Вы не можете одновременно быть в виртуальности и пробираться через джунгли, — говорила Кил. — Без вас я не найду дорогу. Мы сможем делать привалы, но, боюсь, они не будут продолжительными. Попрощайтесь со своим трейлером.

Она уничтожила его все тем же ультразвуковым ружьем, и они пустились в путь. Это был трудный, медленный поход, поскольку они взяли с собой кучу вещей: еду, палатки и спальные мешки, переносную виртуальную установку с двумя входами, виртуальный черный ящик, систему защитных образов. К тому же путешественник из доктора Маркса получился никудышный.

Им потребовалось шесть дней, чтобы добраться до Слэша, но на шестой день доктор Маркс заявил, что не знает, где находится путевой домик.

— Что?

— Я не знаю. Я дезориентирован.

— Вы никогда не станете хорошим игроманом, — сказала Кил. — Вы не умеете лгать.

— Я не лгу! — возмутился доктор Маркс, выпучив глаза в благородном негодовании.

Кил, разумеется, понимала, что происходит. Он хотел дождаться, пока она уснет, и отыскать то виртуальное болото, где он сможет пережить приятные ощущения со своими приятелями-ангелами. Кил это знала.

— Я не выпущу вас из виду, — предупредила она.

Слэш оказался жалким шахтерским городком, где продавалась любая подделка, которую нещепетильное население было способно купить. Это означало, что игрушки здесь были похуже, чем в Нью-Вегасе, а закон отсутствовал вовсе.

Разумеется, Кил не могла просто спросить, где здесь лечебница. За это могли дать в морду.

Но удача пока не отвернулась от нее. В глаза ей бросился символ, состоящий из треугольника, вписанного в окружность, намалеванный на одном из домов, похожих на заброшенный офис. Какой-то человек поднимался по ступенькам прямо под знаком. Она пошла за ним.

— Куда мы идем? — закапризничал доктор Маркс. Он все еще пребывал в дурном настроении из-за того, что его не пускали к ангелам.

Кил не ответила, продолжая тащить доктора за собой. Войдя в дом, она увидела надпись: «Сделай это легко» и поняла, что все идет, как надо.

Какой-то старик заметил ее и помахал рукой. Невероятно, но он узнал ее, даже помнил ее имя. «Кил! — крикнул он. — Какими судьбами?»

— Мир тесен, Солли.

— Это точно. Но вам пришлось попутешествовать. Вы оставили позади много земли, как я вижу. Но земля не оставила вас, покрыв вашу одежду ровным слоем.

Кил засмеялась.

— Да уж, — она протянула руку и коснулась старика. — Я ищу дом, — сказала она.

В Группе им было трудно это преодолеть. Доктор Маркс оказался таким же «сдвинутым» пациентом, как они. Это изумляло каждого, но близнецы Сер и Шона были так ошарашены, что предложили следить за каждым шагом вильсона. Они всюду следовали за ним, заглядывали ему в глаза, пытаясь раскрыть тайну при помощи неутомимой бдительности.

Блейк Мэддерс думал, что тут дело в наркоте, и порывался набить Марксу морду.

— Нет, он один из нас, — говорила Кил.

Так же, как и я, думала она.

Когда доктор Макс Маркс состарился, одним из его любимых развлечений стали воспоминания. Одной из любимых тем воспоминаний была Кил Беннинг. Он уважал ее за спасение своей жизни, не только в джунглях Пит Финитум, но и во время тех чудовищных дней, когда он пытался избежать нормального дома и вновь обрести нирвану.

Она распознавала все его уловки и разбивала их с помощью логики. Когда логики не хватало, она просто разделяла с ним печаль, боль, сомнения.

— Я была там, — говорила она.

Молодые вильсоны и активисты знали Кил Беннинг только как женщину, которая победила «Виртвану» и «МайндСлип», одолела могущественное лобби «Райт ту Файт», женщину, которая одержала убедительную победу в борьбе за права игроманов и бросила вызов распространенному заблуждению, согласно которому утонуть — это свободный выбор тонущего. Она стала героем, но, как и многие герои, новому поколению она казалась не вполне реальной.

— В то время я был охвачен страстью, — бывало, рассказывал доктор Маркс своим слушателям. — Я продолжал вынашивать планы ускользнуть и вновь повстречаться с Обезьянами и Ангелами. В то время — как, впрочем, и сейчас, — не составляло труда отыскать какую-нибудь воспламеняющую разум виртуальность. И мои мысли уносились в этом направлении.

Я думал: «Вот женщина, которая проходила реабилитацию шесть раз; едва ли она остановится на седьмом. Она пережила кое-что, о чем не хочется вспоминать, и, возможно, чувствует потребность в качественном забвении».

Но я увидел женщину, которая каждую минуту бодрствования работала над своим выздоровлением. И если она не занималась умственными, духовными или физическими тренировками, она помогала другим, всем нам, трясущимся, изголодавшимся по образам игроманам со съехавшей крышей.

Тогда я не думал: «Что, черт возьми, происходит?» Но я подумал об этом позже. Я подумал об этом, когда увидел в ее руках диплом врача.

И потом, когда она вернулась в университет и получила степень юриста, чтобы иметь возможность бороться с теми негодяями, которые запрещали ей заниматься реабилитационной практикой, я подумал об этом вновь. И я спросил ее об этом. Я спросил, что заставило ее так измениться.

Доктор Маркс делал паузу, пока кто-нибудь из слушателей не спросит: «И что она сказала?»

— Это поразило меня, — говорил и вновь замолкал в ожидании очередного вопроса.

И вопрос звучал.

— «Помогать людям» — так говорила она. Она поняла, что способна делать это, что у нее есть дар. Все эти списанные со счетов, безнадежные люди в доме в Слэше. Она поняла, что может им помочь.

Доктор Маркс увидел это тогда и видел каждый раз с тех пор, каждый раз, как она выступала на каком-нибудь марше протеста, на каких-нибудь слушаниях и где там еще. Он видел в ней то же, что в те их первые встречи: этот блеск в глазах, эта неизлечимая, неиссякаемая страсть.

— Люди, — говорила она. — Какой драйв!

Если вы приедете на конференцию по научной фантастике и фэнтези, вы услышите, как на заседаниях мы говорим о своих книгах. Возможно, вы бывали на таких заседаниях и говорили о своих книгах. Обычно это выглядит так: «Хотя в моих «Эльфах» из цикла «Азур Вортекс» можно найти много приемов традиционного фэнтези, они больше обязаны Достоевскому и Толстому, чем Толкиену. Я пытался найти резонирующую тематическую структуру, которая заставила бы читателя занять экзистенциальную позицию в отношении этой работы». Здесь будет уместным вставить еще какое-нибудь упоминание о Мелвилле.

Мы не плохие люди, просто мы жрецы заседаний. Мы, как и все художники, боремся с ужасом анонимности. Мы узнали, что на эту конференцию съедутся сотни профессиональных писателей, многие из которых написали пятьдесят книг, а то и больше, многие из этих книг имеют продолжения, а некоторые продолжения породили целую культуру вокруг работ автора. Фанаты распевают народные песни, придуманные автором, от души смеются над шутками, сказанными на эрзац-языке Азур Вортекс, и носят футболки с надписями, непонятными для непосвященных.

Имен некоторых авторов мы не знаем.

Это пугает. Сочинение романов, в конце концов, — это изобретенный нами способ говорить очень долго, не опасаясь, что нас перебьют. И вот теперь нас окружают все эти люди, которые написали все эти болтливые книги.

Пустите нас на заседание, дайте в руки нашу собственную книгу, и мы тут же попытаемся — возможно, неумело — заговорить об этой книге в самых возвышенных терминах. Мы — не писаки; мы не пытаемся производить однодневную продукцию для неразборчивой толпы. Мы создаем что-то немного более штучное.

Стремление к напыщенности непреодолимо.

Когда обозреватель «Нью-Йорк таймс» назвал мой роман «Зод Уэллоп» «отличным трескучим развлечением», я возражал против использования слова «трескучий». Отличное, конечно, но трескучее? Мне казалось, «Зод Уэллоп» — артистичное, точно выверенное произведение. Но разве Киркус в рецензии на тот же самый роман не назвал меня «блестящим писателем фэнтези, являющимся при этом весьма значительным и серьезным романистом»? Заметьте, как сказано: «весьма значительным и серьезным».

По сравнению с этим трескучий звучит просто чудесно.

Всегда легче писать о мелких вещах. Молодые писатели чуют это, и, боясь выглядеть глупо, многие из них придерживаются гладких исхоженных дорог, спокойных вневременных тем, тонко подмеченных кусочков жизни, как, например, несчастный брак в маленьком городке.

Роджер Желязны никогда не избегал больших тем, сталкивая миры фэнтези и научной фантастики, что, как он признавался мне, смущало его критиков. Что это, научная фантастика или фэнтези? Трескучая штука. Здесь кивок в сторону науки, а там призрак, который больше похож на сверхъестественный элемент, чем на голограмму.

Он писал красиво; мощно, потому что его миры всегда были напоены страстью, блестяще, потому что он обладал бесстрашным воображением и верил, что его аудитория готова последовать за ним.

Роджер создавал из больших идей чудесное развлечение, и, когда меня попросили написать рассказ для антологии, издающейся в память его таланта, я решил, что напишу — вот опять жреческий пафос — рассказ, навеянный большой темой, но при этом сохраняющий в сердце тему личной борьбы за спасение.

Роджер делал это лучше меня, и, к счастью, нам остались его романы и рассказы, которые можно читать и перечитывать. Его инновации, его влияние были невероятными — как в сфере нашего жанра, так и для меня лично как писателя. Одним из ярчайших моментов моей жизни было понимание того, что он восхищается моими работами. Быть в компании его друзей и почитателей — огромная привилегия.