Роман, опубликованный под названием «Этот Бессмертный», впервые появился с заголовком «…И зови меня Конрадом». Он принес Роджеру первую премию Хьюго. В представленном здесь рассказе Роберта Сильверберга Титан, как когда-то Конрад, понимает: ничто никогда не получается в соответствии с нашими планами.
Памяти Р. Ж.
— Как тебе удалось освободиться? — спросила меня женщина, которая была Афродитой.
— Так случилось. И вот я здесь.
— Да, — сказала она. — Это ты. Из них всех один ты. В этом чудесном месте. — Она махнула рукой на сверкающее солнцеликое море, белую полоску пляжа, белые дома, голые бурые холмы. Красивое место, этот остров Миконос. — И что ты собираешься теперь делать?
— То, для чего я создан, — сказал я. — Ты знаешь.
Она замолчала, размышляя над моими словами. Мы пили узо со льдом в патио отеля под свисающими рыбацкими сетями. Через минуту она расхохоталась своим заразительным звенящим смехом и чокнулась со мной стаканом.
— Желаю удачи, — сказала она.
Это было в Греции. А до этого была Сицилия, и гора, и извержение…
Гора дрожала, тряслась и плевалась, алые потоки огня начали стекать с засыпанной пеплом вершины, и в первые десять минут извержения шесть маленьких городков, рассыпанных по склону, были сметены с лица земли. Именно так быстро все и случилось. Их не должно было быть там, но они были, и их не стало. Тем хуже для них. Покупать недвижимость на склонах горы Этны всегда было неразумно.
Лава катилась вниз. Через пару часов она должна была добраться до города Катания и уничтожить всю его северо-восточную часть, а на следующий день вся Сицилия должна была погрузиться в траур. Просто извержение. Самое сильное за время существования острова, где сильные извержения были постоянной темой новостей со времен динозавров.
Что касается меня, я еще не знал точно, что там происходит, наверху. Я все еще был глубоко, очень глубоко, в трех милях от солнечного света.
Но в своей подземной темнице под основанием гигантского вулкана, называемого горой Этна, я уже понял по дрожи земли и шуму и жару, что это извержение не похоже на предыдущие. И тогда, наконец, настал напророченный мне Час Освобождения после пяти сотен веков плена по воле Зевса.
Я потянулся, повернулся, перекатился на спину и сел впервые за пятьдесят тысяч лет.
Ничто больше не давило на меня.
Давным-давно безобразный хромой Гефест, мой тюремщик, устроил свою кузницу, поставив мне на спину тяжелую наковальню. И весело ковал бронзу и железо дни и ночи напролет изо всех своих сил, этот колченогий старый мастеровой. Где теперь Гефест? Где его наковальня?
Нет ее больше.
Это было хорошо — чувствовать, что ничто не давит сверху.
Я размял плечи. Это заняло некоторое время. Приходится разминать много плеч, если у вас сотня голов, плюс-минус три-четыре.
— Гефест? — закричал я, извергая крик из ста глоток разом. Я почувствовал, что гора конвульсивно содрогнулась надо мной, и знал, что одного моего голоса достаточно, чтобы отколоть от нее громадные скалы и заставить их катиться вниз, вниз, вниз.
Не было ответа от Гефеста. Не слышалось и звона его наковальни.
Я попробовал позвать еще раз, на этот раз выкрикнув другое, великое имя.
— Зевс?
Молчание.
— Ты слышишь меня, Зевс?
Нет ответа.
— Где ты? Где все?
Меня окружало молчание, лишь адский рев вулкана был мне ответом.
Что ж, ладно, не хотите — не отвечайте. Я медленно встал на ноги, выпрямившись во весь свой немалый рост. Тело горы подалось под напором моей мощи. Я умел справляться с горами.
Как хорошо было принять стоячее положение! Знаете ли вы, что это такое, когда вам не разрешают встать в течение пятидесяти тысяч лет? Конечно, не знаете, мелкие вы твари. Откуда вам знать?
И еще одна попытка: «ЗЕВС?»
Вся сотня моих голосов выкрикнула его имя разом, фортиссимо-фортиссимо. Хор грохочущих Эхо. Все мои головы до единой отросли за эти столетия. Я исцелился от всего, что Зевс сотворил со мной. Как приятно было сознавать, что я исцелен! Какое-то время дела у меня шли совсем неважно.
Что ж, не было смысла стоять там, завывая, если все равно никто не собирался мне отвечать. То был Час Освобождения. Я был свободен — цепи мои волшебным образом упали, мои головы отросли вновь. Настало время выбираться оттуда. Я начал двигаться.
Вверх. Прочь.
Я шел через тело горы, словно она была соткана из воздуха. Скалы ничего не значили для меня. Лишенный оков, я поднимался сквозь спиралеобразные внутренние протоки, по которым лава устремлялась к жерлу, и вышел, наконец, к солнцу, выбрался на снежноувенчанные склоны, на пепельно-седую вершину и встал прямо над жерлом, не обращая внимания на вулкан, изрыгающий свои горящие кишки. Я ухмыльнулся сотней широких ухмылок на сотне своих лиц, а горячие неистовые ветры кружились, словно мечи, вокруг моих голов, и потоки лавы стекали под ноги. Вид отсюда открывался ужасающий. Как же чудесно было смотреть на мир после стольких лет, проведенных под землей.
Там, внизу подо мною, на востоке расстилалось белопенное море. Позади меня тянулись зубчатые, поросшие лесом холмы. Надо мной сияло огненноликое солнце.
Как красивы были они все!
— Хуу-ха! — закричал я.
Мой торжествующий рев прокатился по Сицилии, словно сто ураганов. Его звук разбил окна в Риме, разрушил крестьянские дома в Сардинии и сбил наземь десять минаретов глубоко в Тунисской Сахаре. Но вся его мощь была нацелена на Грецию, и она накатилась на полуостров, словно косой срезав верхушки деревьев Ионийской части Афин, промчалась через Эгейское море и ворвалась в Турцию.
Это был всего лишь слабый предупредительный сигнал. Теперь я направлялся туда сам. Мне предстояло свести кое-какие очень древние счеты.
Я начал быстро спускаться с горы. Лава, брызгавшая из-под моих ног, не причиняла мне никакого вреда.
Зовите меня Тифоем. Зовите меня Титаном.
Полагаю, я привлек некоторое внимания, пока спускался по бушующему склону, мимо всех этих элегантных морских курортов, охваченных истерией в связи с извержением, пока широкими шагами входил в море на полпути между Фьюменфреддо и Таорминой. Я ведь, надо признать, что-то вроде монстра по вашим стандартам: четыреста футов ростом, да еще все эти головы, да глаза, извергающие пламя, да густая блестящая щетина на теле, да пучки извивающихся змей, растущие из моих бедер. Сами боги, бывало, пускались в бегство при одном моем виде. Некоторые из них, было время, убегали в Египет, когда я кричал «Буу!».
Но, возможно, извержение и сопровождавшее его землетрясение настолько захватили жителей восточной Сицилии, что они даже не разобрали толком, что за существо спускается с горы Этна и направляет свои стопы к морю. А может, они не поверили своим глазам. А может, они просто кивнули и сказали: «Ну конечно. Почему бы и нет?»
Ворвавшись в воду на бегу, я нырнул и быстро поплыл в сторону Греции через холодное синее море, не заботясь даже о том, чтобы выныривать и дышать. Да и зачем? Воздух позади меня был пропитан огнем и серой. А я спешил.
Зевс, думал я. Я иду за тобой, ублюдок!
Как я уже сказал, я — Титан. Это мое родовое имя, а не характеристика. Мы, Титаны, были расой старших богов — первый набросок, так сказать, ранний вариант тех божеств, которым вы, люди, будете потом поклоняться. Зевс обрек нас на забвение задолго до того, как Билл Гейтс спустился с горы Синай с MS-DOS в руках. Задолго до песен Гомера. Задолго до Потопа. Задолго до всего того, что, в сущности, имеет для вас хоть какое-то значение.
Гея была нашей матерью. Другими словами, Мать-Земля. Вообще говоря, праматерь нас всех.
В те ранние дни мира широкогрудая Гея породила все виды богов, и гигантов, и чудищ. Из ее лона вышел далекозрящий Уран, небо, а потом они с Геей породили первую дюжину Титанов — Океана, Хроноса, Рею и весь их выводок.
От первых двенадцати Титанов пошло множество других: Атлас, который теперь держит на себе мир; хитроумный Прометей, который научил людей добывать огонь и заработал за это худшую разновидность цирроза печени; легкомысленный Эпимет, который выкинул эту шутку с Пандорой и многие другие. Были среди них и змееногие гиганты, как Порфирион и Алкиной, и сторукие пятнадцатиголовые красавцы Бриарей, Котт и Гий, и другие переростки вроде одноглазого Циклопа, Аргуса, повелителя ветров, и Бронта, повелителя грома, и Стеропа, повелителя молний. Всех не перечислишь. О, мы представляли собой живописную толпу!
Вселенная была для нас как устрица. Должно быть, то были хорошие времена для нашего брата. Я тогда еще не родился, в ту эпоху, когда всем заправлял Уран.
Но тут случилось это грязное дельце между Ураном и его сынком Кроном, которое окончилось очень плохо для Урана, мокрое такое дельце с остро отточенным серпом, и Крон на некоторое время стал верховным божеством. Это продолжалось до тех пор, пока он не совершил роковую ошибку, позволив Зевсу родиться. Это закончилось печально для Крона. В этом деле приходится хорошенько следить за чересчур амбициозными сыновьями. Крон честно пытался — он проглатывал каждого своего ребенка, как только тот появлялся на свет, чтобы они не сделали с ним того, что он сделал с собственным отцом, Ураном, — но Зевс, последыш, избежал общей участи. К несчастью для Крона.
Семейная история, знаете ли. Грязное белье.
Что касается Зевса, который, как видите, появился на сцене довольно поздно, но в конце концов стал всем заправлять, то он — сын моей единокровной сестры Реи, поэтому я полагаю, что вы бы назвали его моим племянником. Я же называю его своим роком.
Расправившись с Кроном, Зевс истребил оставшихся Титанов в ряде неистовых войн. Молнии рикошетили по всей округе, моря вскипали, целые континенты погибали в пламени. Некоторые из нас держали нейтралитет, другие, как я понимаю, даже вступали с ним в союз, но все это не имело никого значения. Когда резня окончилась, весь выводок Титанов был заключен в разные не подходящие для жизни места, такие, например, как глубокое подземелье под горой Этна с кузницей Гефеста, устроенной на спине. Зевс же со своими потомками, Аидом и Посейдоном, Аполлоном и Афродитой и прочими, остался за старшего.
Я был последним материнским экспериментом Геи, самым молодым из Титанов, рожденным в самом конце войны с Зевсом. Ее заключительным аккордом, произведенным под занавес чудовищем, как сказали бы многие, ибо что еще скажешь о существе такого роста и подобной внешности. Опасным чудовищем. Моей задачей было отомстить за все те зверства, которые Зевс сотворил с моей семьей. И мне это почти удалось.
Теперь я жаждал получить второй шанс.
Греция сильно изменилась с тех пор, как я последний раз ее видел. За это время с ней случилось то, что теперь называется цивилизацией. Шоссе, заправочные станции, телеграфные столбы, рекламные щиты, пятизвездочные отели и прочие приятные вещи.
Надо признать, все это выглядело неплохо. Убийственно синее небо с золотым отсветом, искрящиеся под солнцем волны, белоснежные квадратные домики, взбирающиеся на бурые холмы: красивая земля, с какой стороны ни посмотри.
Я вышел на берег на острове Закинтос на Пелопоннесском побережье. Там был нарядный городок со старой крепостью на вершине холма, окруженный оливковыми и кипарисовыми рощами. Геологические пертурбации, связанные с моим побегом из тюрьмы под горой Этна, похоже, не причинили ему особого вреда.
Я решил, что будет, по-видимому, не слишком разумно показываться публике в моем истинном виде, учитывая, насколько монструозно я выгляжу для глаз смертных и как это осложнит мою миссию. Поэтому, приблизившись к берегу, я приобрел человеческое тело, которое нашел плавающим неподалеку от пляжа одного из отелей.
Это было послушное атлетическое мужское тело, высокое, худощавое, не слишком юное, но полное энергии, с резкими чертами лица, мощной челюстью, длинным острым носом и высоким лбом. Я обследовал его разум. Блестящий, острый, наблюдательный. Набитый сведениями, как широко распространенными, так и причудливо эзотерическими. Всю эту чепуху насчет Билла Гейтса и Гомера, а также пяти звезд и телеграфных столбов я выудил оттуда. А еще сведения о том, как вести себя, чтобы не отличаться от обычного человека. И еще много всякой всячины, которая, как я рассудил, окажется небесполезна.
Пытливый, творческий ум. Хороший человек. Он мне понравился. Я решил использовать его.
В мгновение ока я преобразился в его подобие и, выйдя на берег, отправился в город, оставив его там, где он плескался, в полном неведении о том, что произошло. Такое раздвоение никому не причинит вреда. Едва ли кто заметит, что два одинаковых человека бродят по Греции в одно и то же время, если только не увидит нас обоих одновременно, чего не должно было случиться.
Я еще немного покопался у него в черепе и узнал, что он в Греции чужестранец, турист. Женат, трое детей, дом на склоне холма в теплой стране, которая похожа на Грецию, но расположена далеко отсюда. Говорит на языке, называемом английский, знает несколько других языков. По-гречески понимает плохо. Это не страшно: у меня свои способы общения.
Как я выяснил, для того, чтобы беспрепятственно путешествовать по стране, мне необходимо было обзавестись одеждой, деньгами и паспортом. Я позаботился обо всем этом. Детали такого рода не составляют трудностей для существ, подобных мне.
Затем я принялся шарить в его памяти с целью разыскать информацию о современном местонахождении Зевса.
В этой голове все было разложено по полочкам. Зевс у него числился в папке с надписью «Греческая мифология».
Мифология?
Да. Да! Он знал о Гее и Уране, о низвержении Урана Кроном. Он знал о других Титанах, во всяком случае о некоторых — Прометее, Рее, Гиперионе, Япете. Он помнил кое-какие подробности о нескольких гигантах и всяческих сторуких монстрах, а также о войне между Зевсом и Титанами, о полном поражении Титанов и захвате власти большим боссом и его подручными — Посейдоном, Аполлоном, Аресом и компанией. На этом, пожалуй, все его познания исчерпывались. Сказки. Мифология.
Признаюсь, я искал в его хорошо структурированных архивах сведения о себе, Тифое — даже Титаны наделены толикой тщеславия, знаете ли, — но все, что мне удалось отыскать, была маленькая ссылка, гласившая: «Тифон, сын Геры; его часто путают с другим, более ранним титаном Тифоем, сыном Геи и Тартара».
М-да. Имена, конечно, похожи; но Тифон был надутым драконом с женским естеством, которого Аполлон убил в Дельфах, — что у него общего со мной?
Хуже некуда — оказаться в этом скрупулезно упорядоченном мозгу только в виде ошибочной ссылки на кого-то другого. Даже, можно сказать, унизительно. Я, конечно, не такой важный, как Крон или Уран в системе мироздания, но и у меня был свой час славы, когда я в одиночку выступил против Зевса и был очень близок к тому, чтобы одолеть его. Но даже хуже такого пренебрежения, гораздо хуже было то, что все наше блестящее племя, от великой матери Геи и ее божественного консорта до простейших сатиров и лесных нимф, оказалось загнанным в какую-то мифологию.
Что стряслось с миром и его богами, покуда я лежал, скорчившись, под Этной?
Гора Олимп казалась наиболее подходящим пунктом, куда мне следовало отправиться в первую очередь в поисках ответов на возникшие вопросы.
Я находился, пожалуй, в самом дальнем от Олимпа конце Греции — на юго-восточной оконечности полуострова, тогда как Олимп далеко на северо-востоке. Полностью упакованный в свое новое человеческое тело и новую человеческую одежду, я сел на судно на воздушной подушке до Патры, чтобы добраться до материка, а потом на другом судне пересек Коринфский залив до Нафпактоса. После чего поезд, а затем автобус доставили меня в Фессалию, где и расположен Олимп. Ни одного из этих мест за исключением Олимпа не существовало здесь во время моего предыдущего пребывания в Греции, не было, разумеется, и таких вещей, как поезда, суда на воздушной подушке и автобусы. Но я легко приспосабливаюсь. Я ведь в конце концов бессмертный бог. Во всяком случае, что-то вроде бога.
Было интересно сидеть среди смертных во всех этих автобусах и поездах. В те старые дни я обращал на вас не больше внимания, чем на муравьев, шмелей или тараканов. В те ранние века мира люди были малочисленны и ничем не выделялись из созданной нами дикой природы. Вас же создал, как известно, Прометей и сделал это по каким-то одному ему ведомым причинам: слепил из разных сортов грязи и ила, вдохнул в вас жизнь и заставил вас украшать ландшафт. Ну уж вы его и украсили, надо признать!
Сидя там среди вас, в этих переполненных, пропахших чесноком поездах, вдыхая запах вашего пота, я не переставал восхищаться той настойчивостью и усердием, с которыми вы, люди, утыкали значительную часть земной поверхности домами, хайвеями, торговыми центрами, парками развлечений, стадионами, силовыми линиями и свалками. Особенно свалками. Очень немногое из всего этого можно считать улучшением первозданного пейзажа, но нельзя не отметить ваших усилий. Прометей, где бы он сейчас ни был, вправе вами гордиться.
Но где он, Прометей? Все еще прикован цепями к той горной вершине и орел Зевса все еще терзает его печень?
Я пошарил в головах у моих спутников, но то были простые необразованные люди, совсем не такие, как тот, с которого я слепил себя, и они ничего не слышали о Прометее. И ни о ком из моих современников за исключением Зевса, Аполлона, Афины и нескольких из более поздних божеств. Все они были для них не более чем мифологией. В Греции, как выяснилось, теперь были другие боги. Некто по имени Христос одержал верх. Вместе со своими отцом, матерью и рядом низших божеств, чьи отношения с верховными было трудно определить.
Кто были эти новые боги? Откуда они пришли? Мне было приятно думать, что Зевс был свергнут этим Христом точно так же, как он когда-то сбросил с трона старика Крона, но как это произошло? Когда?
Не обнаружу ли я Христа на вершине горы Олимп в старом дворце Зевса?
Впрочем, нет. Вскоре я выяснил, что на вершине Олимпа вообще никто не живет.
Место не потеряло ни грана своей красоты, хотя оно, как и вся остальная современная Греция, наводнено любопытными. Грандиозное плато, которым венчается гора, все еще не изуродовано; и сам Олимп, как и прежде, парит над дикой безлюдной равниной, многочисленные уступы образуют впечатляющий естественный амфитеатр, а верхние ярусы величественно затуманены облаками. Теперь наверх ведет несколько дорог. У подножия я нанял машину, и водитель провез меня через каштановые рощи к хижине, где останавливаются на отдых желающие добраться до вершины. От хижины до вершины оставалась еще треть пути, и я отпустил своего возницу, сказав, что остаток дороги проделаю пешком. Он посмотрел на меня с любопытством; очевидно, потому, что на мне не было специальной одежды и снаряжения для восхождения на гору.
Когда он ушел, я сбросил позаимствованный человеческий облик и поднялся над вершинами самых высоких деревьев, обрел могучие черные крылья и взлетел в область чистого горного воздуха, где когда-то восседал на троне Зевс.
Никакого трона. Никакого Зевса.
Мои кузены, гиганты Отус и Эфиалт взгромоздили гору Пелион на вершину горы Осса, чтобы забраться сюда во время войны с богами, и были сброшены вниз. Я же бродил по вершине совершенно беспрепятственно. Я парил над острыми снежнорунными пиками, кружил над хлопьями белых облаков, готовый к битве, но никто не принимал моего вызова.
— Зевс? Зевс?
Когда-то я стоял перед ним, источая угрозы из стиснутых челюстей, и глаза мои метали горгоньи молнии, от которых боги, его соратники, в ужасе мочили штаны. Но Зевс тогда устоял. Он поразил меня испепеляющими громовыми стрелами, поверг меня в прах и разъял на части; а то, что от меня осталось, он придавил горой Этна, стиснув меня меж огненных рек, бог-мастеровой Гефест взгромоздил на меня инструменты своего ремесла, чтобы я не смог подняться, и так я лежал пятьдесят тысяч лет, разговаривая сам с собой, пока не исцелился настолько, чтобы скинуть с себя неимоверную тяжесть.
И вот я здесь, я силен, я жажду реванша. Этна исторгла реки огня на прекрасные долины Сицилии, и я получил свободу; но кто же меня поздравит?
— Зевс! — кричал я в пустоту.
Я попробовал назвать имя Христа, просто чтобы проверить, не откликнется ли новый бог. Но нет. Его там тоже не было. Олимп, как всегда, поражал своим величием, но ни одно божественное существо, похоже, не населяло его в эти дни.
Я полетел обратно к приюту Альпийского Клуба и превратился в долговязого американского туриста с высоким лбом и длинным носом. Кажется, три альпиниста видели мою трансформацию, ибо, начав спускаться по склону вниз, я увидел, что они стоят с разинутыми ртами и выпученными глазами, неподвижные, словно Медуза обратила их в камень.
— Привет, ребята, — окликнул я их. — Хорошего восхождения!
Они только судорожно выдохнули. Я спустился с поросшего лесом склона в широкую долину и, как всякий голодный смертный, поел долма, кефтедов и муссаки в маленькой таверне, запив все это несколькими литрами рецины. А потом я проделал полпути до Афин пешком, на что способен уже не каждый смертный. Я шел несколько дней, отдыхая лишь несколько часов по ночам. Тело, которое я скопировал, оказалось на редкость выносливым, хотя я его, конечно, немножко усовершенствовал.
Путь был неблизкий, да. Но я уже начал понимать, что спешить мне некуда, и хотел насладиться видами.
Афины произвели на меня ужасное впечатление. Это было истинное царство Аида, поднятое на поверхность земли. Шум, давка, повсеместная грязь, неописуемый беспорядок, все в жалком полуразрушенном состоянии, к тому же в воздухе висит такой густой туман от зловонных испарений, что вы можете оставить на нем ногтем свои инициалы, если, конечно, у вас есть инициалы и если у вас есть ногти.
Я уже прекрасно понимал, что не встречу здесь никого из прежнего пантеона в этом городе. Ни одно божество в здравом рассудке не провело бы здесь и десяти минут. Но Афины — это город богини Афины, а Афина — богиня мудрости и познания, и я надеялся, что где-нибудь в ее городе я сумею разузнать, как и почему весь ассортимент божеств Греции совершил скачок от всемогущества к мифологии и где я все же смогу разыскать их (или хотя бы одного, которого ищу).
Я ходил по кошмарным улицам. Пыль, песок и беспорядочное нагромождение бетона повсюду, ржавеющие металлические балки торчат по сторонам дороги безо всякой видимой причины. Движение беспорядочное и безумное; какая ошибка — отказаться от повозок, влекомых быками. Дешевые грязные лавки. Худые длинноногие кошки шипели на меня. Они знали, кто я такой. Я шипел им в ответ. Мы хотя бы понимали друг друга.
Посередине всего этого хаоса на вершине холма — несколько разрушенных мраморных храмов. Акрополь, вот что это за холм, самое высокое и самое священное место в городе. Храмы недурны, насколько это слово применимо к постройкам смертных, но в ужасном состоянии, повсюду валяются куски рухнувших колонн, кариатиды, изуродованные до неузнаваемости загрязненным воздухом. Почему вы, люди, так плохо храните свои же лучшие творения.
Я взошел на холм, чтобы осмотреться, надеясь встретить здесь какого-нибудь замаскированного бога или полубога, приехавшего навестить родные места. Я остановился возле одного полуразрушенного храма, называемого Парфеноном, и послушал маленького человечка с большими очками, который рассказывал группе людей, очень похожих на него, о том, как это здание выглядело, когда было новым и Афина еще пребывала в городе. Он говорил на языке, которого вместившее меня тело не понимало вовсе, но я произвел кое-какие манипуляции и понял речь коротышки. Зачем вам столько языков, смертные? Мы все говорили на одном языке, и нам его хватало; но мы, конечно, были всего лишь боги.
Когда он закончил лекцию о Парфеноне, другой гид сказал: «А теперь мы посетим святилище Зевса. Сюда, пожалуйста».
Святилище Зевса располагалось сразу за Парфеноном, но от него очень мало что осталось. Гид завел волынку насчет Зевса, отца богов, при этом шесть фактов из каждых пяти были неверными.
«Позвольте мне рассказать кое-что о Зевсе, — хотел было сказать я, но передумал. — Как он передергивал в карты, например. И как он не мог не щипать молоденьких девиц. Или, может, как вопил и хныкал, когда, во время нашего первого поединка я обвил его кольцами своих змей и, уложив на землю, перерезал ему сухожилия на руках и ногах, чтобы утихомирить его, а потом запер в пещере на Сицилии».
Но все это я оставил при себе. Не похоже было, чтобы эти люди желали услышать какие-то комментарии от незнакомца. Да и потом, если бы я начал рассказывать им эту историю, мне пришлось бы объяснить, как этот несчастный пройдоха Гермес пробрался в пещеру, когда я отвернулся, и вытащил оттуда Зевса… а когда Зевс сумел вновь встать на ноги, он пришел ко мне и запустил в меня таким зарядом молний, что я наполовину покрылся хрустящей корочкой и был вынужден провести последующую эпоху в качестве жалкого заключенного под этой громадиной Этной.
Обескураживающее место, этот Акрополь.
В угнетенном состоянии духа я спустился на Плаку, расположенную по соседству, чтобы перекусить. Человеческие тела нуждаются все в новой и новой подпитке, и так целый день. Рыба-меч на вертеле с луком и помидорами; еще рецина; фрукты и сыр. Ладно. Это неплохо. Затем в Национальный музей, двухчасовая прогулка, струйки пота, пыль. Посмотрел на разбитые статуи и купил путеводитель, рассказавший мне кое-что о богах, которых эти статуи изображали. Ни одна из них не имела ничего общего с оригиналом. Неужели они серьезно полагают, что этот бурый мужик с бородой — Посейдон? А эта тетка с жестянкой на голове — Афина? Или этот борец — Зевс? Не смешите меня. Пожалуйста. Мой смех разрушает города.
В музее вообще не было изображений Титанов. Только Зевс, Аполлон, Афродита, Посейдон и остальные, команда юниоров, снова и снова. Можно подумать, исторические хроники совсем не обратили на нас внимания.
Меня это задело. Я покинул музей в чертовски кислом настроении.
В городе еще был храм Зевса Олимпийского, сообщал путеводитель, где-то в пределах видимости Акрополя. Я все еще продолжал надеяться, что найду хоть что-то, указывающее на настоящее место пребывания Зевса, в одном из мест, которые когда-то были для него священны. Какой-то намек, еле уловимое дуновение божественного присутствия.
Но храм Зевса Олимпийского представлял собой не более чем набор разрушенных колонн, и единственное, чем на меня повеяло, — смертью и тленом. А между тем уже темнело, и тело, в котором я обитал, вновь просило есть. Назад на Плаку; мясо на гриле, вино, сладкий пудинг.
Когда я, подкрепившись, бесцельно слонялся по узким улицам, ведущим в новую часть города, из узкого проулка донесся слабый голос, кричавший на родном языке моего позаимствованного тела: «Помогите! О, пожалуйста, помогите!»
Меня привели в этот мир не за тем, чтобы я кому-то помогал. Но тело, которое скопировал с целью беспрепятственного передвижения по современной Греции, очевидно, было телом доброго и ответственного человека, ибо рефлексы взяли верх, и я оказался в проулке с явным намерением оказать помощь столь жалобно кричавшему человеку.
В глубокой тени я увидел женщину, как я понял, лежащую на земле в чем-то, напоминавшем лужу крови. Приблизившись, я опустился на колени, и она принялась что-то бессвязно бормотать о том, как на нее напали и ограбили.
— Вы можете сесть? — спросил я, просовывая руку ей под спину. — Так мне будет легче нести вас, если вы…
И тут пара рук схватила меня за плечи, отнюдь не ласково, и что-то острое уперлось мне в спину. Якобы окровавленная и избитая женщина ловко увернулась от моих объятий, оказавшись целой и невредимой, и отбежала в сторону, а хмурый хриплый голос тихо прошипел мне в левое ухо: «Отдай часы и бумажник и останешься жив».
На секунду я растерялся. Я еще не совсем освоился в человеческом обществе, и мне часто приходилось забираться в закрома памяти моего тела, чтобы выяснить, что происходит.
Я, однако, быстро пришел к понимаю того, что в вашем мире существует такая вещь, как преступление, и что одно из подобных деяний пытаются применить по отношению ко мне. Женщина в проулке была приманкой; я — добычей; двое сообщников попросту прятались в тени.
Полагаю, мне следовало безропотно отдать им часы и бумажник и дать спокойно уйти. Что для меня значили какие-то часы? Я мог создать тысячу таких бумажников, как тот, что покоился в моем кармане, да и его я тоже создал, в конце концов. Что касается вреда, то что они могли сделать мне своим маленьким ножичком? Меня не убили даже молнии Зевса. Возможно, мне следовало среагировать на их жалкую попытку ограбить меня с божественной невозмутимостью.
Но у меня был долгий изматывающий день, полный разочарований. Было душно, и в воздухе пахло помойкой. А может, я дал своему телу выпить слишком много рецины за обедом. В любом случае то, что я продемонстрировал им, было далеко от божественной невозмутимости. Скорее это можно назвать тривиальной раздражительностью смертного.
— Смотрите на меня, глупцы, — изрек я.
И явился им в моей истинной форме.
И вот я оказался перед ними, выросшая до небес гигантская фигура с сотней голов и двумя сотнями разъяренных глаз, покрытая густой черной щетиной и извивающимися змеевидными отростками; зрелище, от которого трепетали боги.
Конечно, в силу того, что я выше самого высокого дерева и соответственно широк в плечах, демонстрация моих пропорций в столь узком переулке могла вызвать определенные операционные проблемы. Но у меня есть доступ к измерениям, недоступным для вас, я обеспечил себе пространство с помощью необходимых проникающих конфигураций. Впрочем, на троих грабителей это уже не произвело никакого впечатления, ибо они скончались от шока в тот момент, когда увидели, как я вырастаю до небес.
Я поднял ногу и раздавил их на асфальте, как вредных гусениц.
Затем, в мгновение ока, я вновь оказался худощавым американцем среднего возраста с редеющими волосами и добродушной улыбкой, а на асфальте переулка темнели три темных пятна.
Признаю, я несколько погорячился.
Но у меня был тяжелый день. Строго говоря, у меня были тяжелые пятьдесят тысяч лет.
Афины оказались таким адским местечком, что я невольно вспомнил о настоящем царстве Аида и решил отправиться прямиком туда, надеясь найти ответы на свои вопросы среди мертвых. Путь туда недалек, во всяком случае не для меня. Я просто открыл для себя пространственный вихрь и скользнул вниз. И вот передо мной черные тополя и ивы Рощи Персефоны, а за ними виднеются Врата Аида.
— Цербер? — позвал я. — Сюда, песик, песик, песик! Хороший Цербер! Иди, поздоровайся с папочкой!
Где он, мой чудесный песик, мой собственный любимый ребенок? Ибо я сам стал прародителем трехголового стража врат Ада, сошедшись с собственной сестрой, чешуехвостой дочерью Тартара и Геи Ехидной. Мы также произвели на свет Гарпий, Химеру, Сциллу, а еще Гидру и целый выводок неповторимых монстров. Но из всех своих детей я больше всех любил Цербера за его верность. Как я любил, когда он бежал на мой зов! Какое удовольствие доставлял мне звук его голоса, подобный звону бронзы, вид его змеино-блестящего тела, его сокрушительных челюстей, из которых капала черная пена!
В тот день, однако, я бродил по Подземному миру без собаки. Нигде не было и следа Цербера. Врата Ада стояли раскрытые, вокруг ни души. Я не встретил ни Харона, перевозившего души через Стикс, ни Аида, ни царицы Персефоны, ни членов их свиты, ни душ мертвых, которым полагалось здесь находиться. Заброшенный склад, пыльный и опустошенный. Я быстро взлетел назад, к солнцу.
Следующим пунктом моего путешествия был остров Делос, куда я направился в поисках Аполлона. Делос считается, вернее считался, его резиденцией, а Аполлон всегда импонировал мне как наиболее уравновешенный и здравомыслящий из всего Зевсова выводка. Не исключено, что он пережил тот загадочный катаклизм, который смел олимпийских богов с лица земли. А если так, возможно, он даст мне ключ к поискам Зевса.
Какой сюрприз! Я на Делосе, но Аполлона там нет.
Очередной обескураживающий вояж в этой стране разочарований. На этот раз я полетел, но не на красивых крыльях с черными перьями, а на умной машине, металлической трубе, называемой самолетом, полной путешественников, очень похожих на меня в моем нынешнем обличье. Самолет поднялся в воздух в Афинах с яростным шумом и свистом и взял курс над белопенным морем, усеянным крошечными архипелагами. Очень скоро он опустился на маленьком сухом островке, далеко на юге. Остров назывался Миконос, там я мог купить себе билет на один из катеров, совершавших несколько раз в день рейс на расположенный поблизости Делос.
Делос оказался голым каменистым островом, утыканным руинами храмов, чьи рухнувшие колонны были в беспорядке разбросаны по земле. Несколько почти не тронутых временем мраморных львов, худых и бдительных, сторожили эти развалины. Они казались голодными. Смотреть на острове было нечего. Весь он был пропитан дыханием смерти, грустной аурой угасания.
Я вернулся на Миконос полуденным катером и остановился в отеле, расположенном на склоне холма, неподалеку от милого прибрежного городка с узкими кривыми улочками. В ресторане я заказал себе пищи смертных и стал пить напитки смертных. Мое требовательное тело нуждалось в такого рода вещах.
И там, на Миконосе, я встретил Афродиту.
Вернее, она встретила меня.
Я сидел в одиночестве, обдумывая свою ситуацию, в открытом баре, расположенном в уютном патио, вымощенном булыжником и увешанном сетями, веслами и другими рыболовными снастями. Я принялся за третий узо за последний час, что было, пожалуй, многовато для возможностей тела, которое я использовал. Оглядывая открывавшийся с холма вид, я любовался тем, что назвал пеннокипящим морем. (Греция в каждом вызывает желание пользоваться избитыми клише. Почему я должен сопротивляться этому желанию?)
Великолепная длинноногая, пышнотелая блондинка подошла ко мне и спросила чудесным глубоким, чуть хрипловатым голосом: «Недавно в городе, морячок?»
Я в растерянности уставился на нее.
От нее исходило излучение божественности, которое невозможно было не почувствовать. Мой счетчик Гейгера, настроенный на присутствие божества, защелкал на всю катушку. Как же я не уловил ее эманаций в тот самый момент, как прибыл на Миконос? И все же я ничего не почувствовал до тех пор, пока она не оказалась в двух шагах от меня. Она, впрочем, тоже уловила мои эманации.
— Кто ты? — еле выдавил я.
— Ты даже не пригласишь даму присесть?
Я вскочил, словно нервный подросток, с грохотом пододвинул стул поближе к моему и поклонился, приглашая ее сесть. Затем я помахал официанту. «Что будешь пить? — сипло спросил я. В горле у меня пересохло. Нервный подросток, одно слово.
— То же, что и ты.
— Параколо, узо со льдом, — сказал я официанту.
У нее были золотые волосы, водопадом лившиеся на плечи, желтые кошачьи глаза, полные спелые губы, которые то и дело раскрывались в обольстительной улыбке. Она источала аромат молодого вина, зеленого луга на восходе и лесного ручья, к этому примешивались запахи лаванды, летней жары, ночного дождя, пенных волн, полночных ветров.
Я знал, что разговариваю с врагом. Но мне было все равно.
— Кто ты? — повторил я свой вопрос.
— Догадайся.
— Афродита — это было бы слишком очевидно. Возможно, ты — Арес, или Гефест, или Посейдон.
Она засмеялась, рассыпав нежнейшую гамму звуков, уходящую в инфрачувственную зону спектра.
— Ты льстишь моим способностям к метаморфозам. Но мне нравится твой стиль мышления. Арес в юбке, да? Чисто выбритый Посейдон? Гефест в светлом парике? — Она наклонилась поближе. Запах ее кожи кружил мне голову. — Ты угадал с первого раза.
— Афродита?
— И никто другой. Сейчас я живу в Лос-Анджелесе. Сюда приехала в отпуск, навестить родину. А ты? Ты из древних порождений, да?
— Как ты догадалась?
— От тебя исходят архаические эманации. Что-то из доолимпийского прошлого. — Она задумчиво зазвенела льдом в своем бокале, сделала глоток узо и посмотрела мне прямо в глаза. — Прометей? Тет? — Я покачал головой. — Но все равно, кто-то из их клана. Я думала, вы все сгинули давным-давно. Но тебя и впрямь окружают вибрации Титана. Кто же ты все-таки? Скорее всего, ты относишься к самым странным типам. Таум? Форк?
— Я еще более странный, — сказал я.
Она сделала еще несколько предположений, но даже близко не подошла к разгадке.
— Тифой, — сжалился я, наконец.
После ужина мы отправились в город. Люди на узких улочках оглядывались на нас. Вернее, на нее. На ней было блестящее оранжевое платье, безо всякого белья под ним, и, когда вы оказывались к востоку от нее на улице, ведущей на запад, это было настоящее шоу.
— Ты действительно не веришь, что я смогу найти Зевса? — спросил я ее.
— Скажем так: твою работу сделали за тебя.
— Пусть так. Но я должен найти его.
— Почему?
— Это мой долг, — сказал я. — Ничего личного. Я создан как мститель. Это единственное предназначение моего существования: наказать Зевса за войну, которую он развязал против детей Геи. Ты знаешь это.
— Война окончилась так давно, Тифой. Что было, то прошло. К тому же Зевсу не пришлось долго наслаждаться победой. — Мы оказались в самом центре лабиринта узких запутанных улочек, составлявших городок Миконос. Она показала на приветливый маленький ресторанчик под название «У Катрин». — Пойдем туда. Я ужинала здесь вчера и осталась довольна.
Мы заказали бутылку белого вина.
— Мне нравится тело, которое ты себе нашел, — сказала она. — Не слишком красивое, но очень привлекательное. Особенно хороши глаза. Теплые и искренние, но при этом умные, проницательные.
Я не дал увести себя от главной темы.
— Что случилось с Олимпийцами? — спросил я.
— Вымерли, во всяком случае большинство из них. Один за другим. От забвения. От голода.
— Бессмертные боги не умирают.
— Одни умирают, другие нет. Ты это знаешь. Разве Аргус Стоглазый не убил твою любимую Ехидну? Разве она возродилась к жизни?
— Но главные боги…
— Даже если они не умирают, они могут оказаться забытыми, а эффект получается тот же самый. Пока ты томился под Этной, пришли новые боги. Не было даже никакой битвы. Они просто заняли наше место, и нам пришлось уступить. Мы полностью исчезли.
— Да, я заметил.
— Да. Оказались не у дел. Видел, во что превратились наши храмы? Ты видел, чтобы кто-нибудь приносил нам жертвы? Нет, нет, все кончено для нас, поклонение, приношения. Давно уже ничего этого нет. Мы оказались в изгнании, всех нас, с чадами и домочадцами, разметало по свету. Я уверена, что многие просто умерли, несмотря на наше теоретическое бессмертие. Другие где-то обретаются, я думаю. Но вот уже тысячу лет, как никого из наших не видела.
— Кто же это был, кого ты видела в последний раз?
— Аполлон — он поседел и обзавелся брюшком. Однажды я заметила в толпе Гермеса — я думаю, это был именно Гермес — какой-то вялый, с одышкой и хромой, как Гефест.
— А Зевс? — спросил я. — Ты никогда не сталкивалась с ним с тех пор, как вы покинули Олимп?
— Нет. Ни разу.
Я обдумал ее слова.
— Но как же тебе удалось остаться такой цветущей?
— Я — Афродита. Жизненная сила. Красота. Страсть. Эти вещи не выходят из моды. Я процветаю многие годы.
— Ах. Да. Конечно.
Возле нас крутилась официантка. В моей голове роились вопросы, которые мне не терпелось задать Афродите, но пора было делать заказ. Обычное греческое меню, голубцы из виноградных листьев, рыба на гриле, пережаренные овощи. Еще одна бутылка вина. В голове у меня стучало. Ресторан был маленький, переполненный, шумный. Близость Афродиты ошеломляла. Я почувствовал головокружение. Это было поразительно приятное ощущение.
Чуть помолчав, я сказал: «Убежден, что Зевс где-то поблизости. Я обязательно найду его и на этот раз надеру ему задницу и засуну его под гору Этна».
— Просто поразительно, до чего бессмертный может напоминать маленького мальчика. Даже такой огромный и страшный, как ты.
Меня бросило в жар. Я промолчал.
— Забудь Зевса, — настаивала она. — Забудь и Тифоя. Стань человеком. Ешь, пей, веселись. — Ее глаза мерцали. Мне показалось, будто я куда-то проваливаюсь, увязая в сладкой ложбинке между ее грудями. — Мы могли бы путешествовать вместе. Я научу тебя, как получать удовольствие от жизни. И от меня тоже. Скажи, ты был когда-нибудь влюблен?
— Мы с Ехидной…
— Ехидна! Да! Вы с ней соединились и произвели на свет целый выводок жутких монстров наподобие самих себя, с избытком голов и клыков. Я не имею в виду Ехидну. Мы на Земле, здесь и сейчас. Я женщина, а ты мужчина.
— Но Зевс…
— Зевс, — сказала она насмешливо. В ее устах имя Властелина Олимпа прозвучало как непристойность.
Мы закончили трапезу, я расплатился, и мы вышли на тихую ночную улицу Миконоса. Минут пятнадцать-двадцать мы шли молча, пока не очутились в темной пустынной части города, квартале, застроенном складами, где улицы были не больше пяти футов в ширину. Безжизненные одинаковые строения с белыми стенами обступали нас с обеих сторон.
Она остановилась и быстро притянула меня к себе. Ее глаза ярко горели и излучали озорство. Губами она искала мои губы. С тихим свистящим звуком она отталкивала меня назад, пока не прижала спиной к стене, продолжая прижиматься ко мне все теснее, через наши тела пробежал энергетический разряд, способный сжечь целый континент. Я думаю, на Земле не нашлось бы такого, будь то человек или бог, кто не пожелал бы поменяться со мной местами.
— Быстро! В отель! — прошептала она.
— В отель, да.
Мы не стали утруждать себя пешей прогулкой. Это заняло бы слишком много времени. В мгновение ока мы исчезли из запутанного лабиринта улиц и появились в ее комнате в отеле, и с той минуты и до рассвета мы генерировали такую лавину эротической энергии, что целый остров содрогался от блистательной Быстроты и Натиска. Наши тела вздымались и опадали, сталкивались и переплетались, мы стонали и рычали, реки пота текли на простыни, и стук наших сердец был подобен грому, и глаза вращались в глазницах от головокружительного утомления, ибо мы позволили себе роскошь и не сняли с себя границ человеческой выносливости, дабы вкусить человеческой радости преодоления этих границ. Но поскольку мы все же не были смертными, мы в любое время могли восполнять истощившиеся силы и проделали это много-много раз, пока розовоперстая заря не подошла на цыпочках к стенам нашего отеля.
Обнаженные, недоступные взгляду смертных, мы с Афродитой бродили, взявшись за руки, вдоль линии прибоя белопенного моря, и она нашептывала мне о тех местах, куда мы можем отправиться, о тех радостях, которые можем испытать.
— Тадж Махал, — говорила она. — И летний дворец в Удайпуре. Персеполис и Исфахан весной. Баальбек. Париж, разумеется. Каркассонна. Водопад Игуасу и Голубая мечеть, фонтаны Голубого Нила. Мы будем заниматься любовью на вилле Тиберия на Капри… и между лапами Сфинкса… и в снегах на вершине Эвереста…
— Да, — говорил я. — Да. Йес. Йес. Йес. Йес.
Но в голове у меня была все та же мысль: Зевс. Зевс. Зевс. Зевс.
Мы путешествуем с Афродитой по миру, любуемся его красотами, их не счесть; так она отвлекает меня от моей истинной цели. Но это лишь временно. Путешествовать в компании с Афродитой так здорово, что я пока позволяю отвлекать себя.
Но я всегда помню о своей задаче. И это мое предостережение миру.
Я — существо, не знающее усталости, могучая сокрушительная сила. Таким я был создан. Пока я не встретил своего соперника. Но Зевс где-то есть. Я это знаю. Он носит маску. Он выдает себя за смертного либо потому, что это его забавляет, либо потому, что у него нет другого выбора, ибо в мире есть что-то, чего он боится, что-то, от чего ему приходится прятаться, некий бог, более могущественный, чем он, как Зевс был могущественнее Крона, а Крон — могущественнее Урана.
Но я найду его. И когда найду, я сброшу это тело и приму свою собственную форму. Я стану ростом с гору, и вы увидите мою сотню голов, и огонь моих глаз будет пылать и разить. И мы с Зевсом вновь сойдемся в смертельной схватке, и на этот раз я его одолею.
Это неизбежно.
Я вам обещаю. О, мелкие твари, я предостерегаю вас. Это случится рано или поздно.
И тогда вы задрожите. Мне жаль, что это произойдет. Тот разум, который был вложен в присвоенное мной тело, научил меня, что такое сострадание; поэтому я сожалею о разрушениях, которые я нашлю на ваши селения, ибо избежать этого будет невозможно, когда мы с Зевсом сойдемся в поединке. Примите заранее мои самые искренние извинения. Можете протестовать изо всех сил. Для меня нет другого пути.
Зевс? Это Тифой Титан зовет тебя!
Зевс, где ты?
Он написал много незабываемо чудесных произведений научной фантастики, но то же самое сделали и мои покойные (и до сих оплакиваемые) друзья X, Y и Z, однако их кончина не произвела на меня такого эффекта, как уход Роджера. С одной стороны, это произошло слишком рано. Пятьдесят восемь — неподходящий возраст для смерти, особенно если вы столь молоды, энергичны и преисполнены жизни и творческой энергии, как Роджер. Но я оплакиваю его также и потому, что он был милым и любящим человеком. Я был знаком с ним почти тридцать лет и надеялся, что наше знакомство продлится еще лет тридцать, а теперь этого не будет. За все эти тридцать лет я ни разу не слышал от него недоброго слова в чей-либо адрес. (Не слышал я ни разу и недоброго слова в его адрес.) То был человек в высшей степени терпимый, наделенный высоким чувством юмора и доброжелательностью, в чем я убедился, когда не склонный к пунктуальности Роберт Сильверберг два раза подряд на целый час опаздывал на обед с Роджером, каждый раз приводя какие-то глупейшие оправдания. Быть знакомым с Роджером было счастьем во всех отношениях.
Я буду очень скучать об авторе «Розы для Экклезиаста», «…И зовите меня Конрадом» и всех остальных его замечательных историй. Нам не суждено узнать, какие чудеса изобретательности готовы были появиться из его плодотворного мозга. Но больше всего мне будет не хватать моего друга Роджера. Если вы живете достаточно долго, вам суждено пережить многих друзей, и через некоторое время вы уже начинаете ожидать новой потери, хотя привыкнуть к их частоте и неизбежности невозможно. А эту потерю особенно тяжело пережить.