Мифы Грюндхайма

Эхо в степи

Из служебной записки старшего лейтенанта госбезопасности Горшкова в особый архив НКВД. Материалы по делу № Щ-83/с «Голос».

Товарищам экспертам. Прилагаю расшифровку магнитофонной записи, изъятой при задержании гражданина Роберта Оттовича Кляйна, артиста Мариупольского радиокомитета. Гражданин Кляйн был доставлен с признаками острого психического расстройства. Однако его показания, вкупе с рядом аномальных происшествий в районе, заставляют меня считать это дело выходящим за рамки обычной психиатрии. Прошу обратить внимание на описание так называемого «шёпота» и «ветра».

<Начало расшифровки>.

…Вы должны это понять. Это не слава. Я думал, что это слава, я был таким наивным. Когда твой голос день за днём льётся из каждой чёрной тарелки в каждом доме, на каждой площади, он перестаёт быть твоим. Он становится явлением природы. Как дождь. Как ветер.

Сначала было приятно. Узнавали на улицах. Просили сказать что-нибудь… любое слово. «Скажите про хлеб! Скажите про лён!». Они слушали не смысл, а звук. Их глаза стекленели, они замирали, будто загипнотизированные. Я думал — вот он, успех. Признание.

Но потом я начал замечать Других.

На окраинах полей, у линии горизонта, где степь сливается с маревом. Высокие, неясные фигуры. Они не приближались. Они просто стояли и наблюдали. Ветер доносил оттуда не речь, а нечто иное — подобие шёпота, похожее на шипение незаземлённого радиоприёмника. Иногда в нём проскальзывали обрывки слов, похожих на тюркские или на скифские наречия, которым тысячи лет. Этот шёпот, он… прилипал к моему голосу. Он звучал в эфире вместе со мной.

Я начал меняться. Собственные воспоминания стали блёклыми и неважными. Голос матери, который я так четко вспоминал, заменился в моей голове моим же, эфирным, позывным. Я ловил себя на мысли, что смотрю на людей свысока, с холодным недоумением — зачем они суетятся, эти мимолетные существа? Их заботы, их жизни казались мне ничтожными перед лицом того бескрайнего, безразличного пространства, что звало меня.

Я пытался сбежать. Уехал в глухую деревню, в бывшую немецкую колонию. Думал, там тишина. Но и там, из ретранслятора на главной улице, доносился мой собственный голос, призывающий и чистый. А старый колхозник-немец, приютивший меня, всю ночь напролет смотрел в стену и шептал на своем диалекте: «Der Wind trägt Ihre Stimme… Sie hören zu…» — «Ветер носит ваш голос… Они слушают…»

Они. Дети Бескрайности. Так я их называю.

Они не злы. Они просто… пусты. Как степь. Как ветер. Им понравилась вибрация моих голосовых связок, и они решили взять её себе. Сделать частью своего вечного, безличного хора. Моя слава — это не признание людей. Это метка. Это клеймо, которое они поставили на меня, чтобы легче было найти и забрать.

Самое ужасное началось позже. Женщины… они стали говорить странные вещи. Не о любви, не о чувствах. Они говорили: «Каким голосом будут говорить ваши дети! Они будут повелевать ветром!». Они видели не меня, а функцию. Пустоту, наделённую звуком.

Я смотрю в зеркало и вижу, как мои черты становятся размытыми, невыразительными, будто лицо на старой, выцветшей фотографии. Я исчезаю. Остаётся лишь голос. Эхо. Инструмент.

И они уже близко. Они идут не по дороге. Они идут сквозь эфир. Сквозь сам воздух. Вы слышите?

Вы слышите этот шум на записи? Этот ровный, тихий шёпот на заднем плане? Это не помехи от аппаратуры.

Это они. Они уже здесь.

<Конец расшифровки>.

Приложение: Рапорт участкового уполномоченного с. Розенталь. На момент задержания гр-н Кляйн находился в заброшенном поле. Он стоял, обратившись лицом к степи, и монотонно, без остановки, на одной ноте, проговаривал текст последней агитационной передачи. Вокруг него, по словам понятых, «воздух дрожал, как в жаркий день, но было холодно». При попытке приблизиться у двух колхозников началась резкая головная боль и временная потеря памяти. Гр-н Кляйн сопротивления не оказал. Рекомендован для перевода в спецучреждение в Горьком для дальнейшего изучения. Все записи голоса гр-на Кляйна изъять из эфира. Опросить сотрудников радиокомитета на предмет аналогичных симптомов.