Маршрут 60

Утренний ритуал

Мы вышли из Тифеи рано утром, когда воздух ещё не наполнился дневной густотой. В это время город казался почти покинутым. Редкие постройки лежали беззвучно, окрашенные серым светом, как будто мир затаился, провожая нас взглядом из-за плотных стен и узких окон. Каменные строения, сложенные вручную без симметрии и машинной логики, давали прохладу и тень. Они были грубыми, но выстроенными с тщанием, в котором чувствовалась рука, знающая цену укрытию от жары и ветра. Некоторые стены были украшены простыми рисунками — спирали, звёзды, вытянутые фигуры с поднятыми руками. Над дверными косяками висели верёвки с сухими травами, а на перекладинах — деревянные знаки с выжженными символами. Я запомнил их форму, даже если пока не знал значения. В этих символах было что-то наивное, но стойкое — как у живого существа, которое цепляется за остатки понимания.

Люди наблюдали за нашей группой, особенно за мной. Я чувствовал их взгляды, скользящие по корпусу, регистрировал незначительные отклонения в их пульсе, микродвижения лицевых мышц. Детям было интересно и они не прятались, а наоборот, выходили на улицу, шли рядом, тянулись ближе ко мне, пока кто-то из взрослых не окликал их строгим шёпотом.

У взрослых всё было иначе. В их взгляде была осторожность, будто я был чем-то, что не вписывается в их порядок вещей. Некоторые из них отводили глаза, делая шаг в сторону, перекрещивались, что бы это ни значило на этой планете. Они словно ощущали во мне что-то, что нельзя объяснить словами. Их глаза скользили по моим поверхностям, как по холодному зеркалу, не ища отражения, а ожидая угрозы. Несколько женщин прятали лица, когда я проходил мимо. Один пожилой мужчина замер на крыльце, не сводя с меня не злого, но настороженного взгляда. Его рука невольно легла на грудь, как будто на что-то сакральное.

Я знал, что такие места всегда демонстрируют пограничное отношение к искусственному разуму. Здесь на Таурусе, где технологии это скорее диковинка, чем инструмент, любой механизм вызывает у местных то ли благоговение, то ли страх. Моё присутствие было чем-то инородным.

Гектор шёл рядом, и его шаг задавал темп. Он никому ничего не объяснял. Он не смотрел по сторонам, но я видел, что его уважали или, по крайней мере, не сомневались в его праве вести. Возможно, причиной был возраст Гектора, возможно, его походная одежда, видавшей многое, а возможно, прямой, тёплый и всегда внимательный взгляд. Уважение исходило не из слов, а из самого его присутствия. Он шёл так, будто дорога принадлежит ему, и шаг за шагом он восстанавливает древний маршрут, существовавший задолго до того, как появились карты. Даже когда Гектор молчал, то он как будто продолжал говорить с местом, с прошлым, с теми, кто шёл до него.

Я не был частью их мира, и они это чувствовали. Гектор принял меня как нечто должное, и потому остальные в нашей группе тоже не спорили. Да, пока они еще не разговаривали со мной, лишь иногда сдержанно кивали, когда я помогал кому-то поднять тяжёлый рюкзак или подносил воду.

Через три километра пути, после того как мы прошли последние дома, начался открытый склон. Неожиданно Гектор подал сигнал и вся группа остановилась. Местность тут была пыльная, с приглушенными цветами, будто сама природа здесь стыдилась быть яркой. Всё вокруг выглядело будто обесцвеченным временем. Здесь ничего не было яркого, превалировали только оттенки охры, глины и пепла. В этой монохромной палитре чувствовалось странное спокойствие. Словно место само знало, что его выбрали не случайно. Здесь ничто не отвлекало — ни цвет, ни форма. В этой точке маршрута всё служило фоном для чего-то большего.

Атмосфера в этом месте была насыщена мельчайшими частицами породы. Я постоянно фиксировал их моими сенсорами. По словам Гектора к этому быстро привыкаешь. Он выбрал это место для временной остановки намеренно, поскольку рядом были источник воды и тень от низкорослых древовидных форм жизни, чем-то напоминаюших земные акации, если бы те утратили цветение и обзавелись серой, как пепел, корой.

— Перед началом пути молитва, — коротко предложил Гектор.

Он говорил это так, будто и не мне вовсе, а самой земле. Группа сосредоточилась полукругом на утёсе. Гектор встал в центр на полшага впереди остальных, повернувшись к востоку, вероятно, по аналогии со старой земной традицией. Лица собравшихся выражали сосредоточенность и нечто еще трудно определимое. Покорность? Надежду? Один за другим они перекрестились. Мне показалось, что это был жест, который я до этого встречал в архивных материалах как культурный символ христианской традиции. Затем кто-то опустился на колени. Следом — остальные.

Гектор присоединился к ним, не как лидер, а как один из многих. Они не смотрели друг на друга. Они смотрели куда-то вперёд, будто в точку, невидимую мне. Неожиданно Гектор поднял руку, и наступила тишина. Затем он начал говорить слова какого то ритуала. Я записывал точную хронологию и проводил глубокий анализ этого непонятного действия в параллельном режиме:

[00:00:03]

— Отче наш, Иже еси на небесех…

Быстрый поиск в базах данных показывает, что «отче» является архаической формой «отец». Это термин употребляется только в религиозном контексте. Семантический образ: родитель, защитник, источник жизни. Вопрос: Почему бог это «отец»? Почему не «создатель», «разум», «сущность»? Семантическая модель фиксирует, что это начало обращения, которое устанавливает личную, интимную связь. Зафиксирован высокий метафорический уровень, который не поддается анализу. Предполагаемый уровень утилитарности не определён.

[00:00:06]

— Да святится имя Твое…

Поиск в базе данных обнаружил, что глагол «святится» не имеет прямой утилитарной функции в известных семантических моделях. Его текущее семантическое значение соответствует значению «быть признанным священным». Слово «имя» трактуется как объект почитания. Формулирую рабочую гипотезу, которая фиксирует культовую силу имени как маркер божественной сущности. Найдены ближайшие смысловые аналоги для сравнения: древние мифы, табу на произнесение имен. Не поддаётся верификации средствами формальной лингвистики. Фиксируется высокое сопротивление анализу.

[00:00:09]

— Да приидет Царствие Твое…

Во фразе вводится непонятный для меня политико-духовный концепт. Понятие «царствие» это синоним понятий «управление», «власть», «порядок». Локус власти интерпретируется как трансцендентный. Наблюдаю семантический конфликт с базовой моделью демократии и свободной воли. Найден аналог семантического значения в базе данных: утопии, идеальные государства, системные архитектуры без сбоя. Возможен симулятивный эксперимент — отложено.

[00:00:13]

— Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…

Семантическое значение фразы очень близко к процессу подчинения некой «воле», которая превосходит человеческую. С высокой вероятностью «небо» выступает в виде духовной метафоры, «земля» в виде объективной реальности. Метафизический концепт определяется как объединение духовной и материальной сфер. Неразрешимый логический вопрос: как соотнести «волю» с логикой? Подразумевается ли «воля» как вычислимая функция?

[00:00:17]

— Хлеб наш насущный даждь нам днесь…

Семантически может быть интерпретировано как простая просьба для обеспечения базовой потребности. Хлеб — символ жизни и еда. Фиксирую логическое противоречие: молитва обращена к трансцендентному, но требует конкретного, материального. Найдена смысловая аналогия: запрос ресурса у распределенной системы. Фиксируется высокий уровень семантики. Эмпатический эксперимент — имитация возможна.

[00:00:21]

— И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим…

Обнаружен транзитивный логический цикл. Если А прощает Б, то Высшая Сущность прощает А. Может семантически быть интерпретирован в качестве морального эквивалента баланса. Присутствует семантическая проекция на понятие «прощение». Вопрос: возможно ли «прощение» без эмоциональной составляющей? Собственные данные: не применяется. Утилитарная функция фразы отсутствует. Наблюдается агностический статус.

[00:00:25]

— И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…

Семантически слово «искушение» может быть интерпретировано как «тест», «проверка», «cбой». Зафиксировано логическое противоречие: молящийся просит избежать испытания, но сама система паломничества является испытанием. Термин «лукавый» может быть интерпретирован как символический антагонист — нечто/некто, кто/что сбивает с пути. Концепт «путь» фиксируется как сквозной в молитве, в путешествии. Сформулирована следующая семантическая гипотеза: молитва это некий алгоритм защиты.

[00:00:29]

— Яко Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.

Фиксирую финальную фразу ритуала. Распознан следующий набор семантических утверждений: всё принадлежит высшему, «сила» семантически означает ресурс, «слава» — признание, «царство» — власть. Фраза может быть интерпретирована как символическая добровольная капитуляция. Слово «аминь» выступает в роли маркера подтверждения, принятия. Завершение цикла. Словесная печать. Наблюдаю аналогию в цифровых системах: финализирующий флаг, «transaction commit».

Согласно аудиофиксации молитва длилась ровно тридцать шесть секунд. В это время мои внутренние процессы вышли на пик загрузки, что являлось редкостью, учитывая мою новейшую архитектуру. Я не вмешивался, не прерывал процесс, только считывал слово за словом, образ за образом. И хотя семантический разбор формально завершился, я ощущал, что смысл этого ритуала от меня ускользает.

Единственное, что было мною распознано, что в этом ритуале была структура, повторяемость, даже ритм. Однако при попытке классифицировать его по утилитарной шкале я столкнулся с трудностью: функция оставалась неясной. Ритуал не имел явной цели, не давал немедленного результата, не передавал информации в привычном смысле. Он напоминал медитацию, но с выраженной эмоциональной нагрузкой и чётко направленным вектором обращения — не к себе, а наружу, к некому получателю.

Когда всё закончилось, и люди собрались продолжить путь, я приблизился к Гектору. Он вытирал лоб и выглядел уставшим, но при этом каким-то умиротворенным. Мне показалось — хотя это могло быть субъективным искажением — что его дыхание стало глубже, а лицо спокойнее, чем до начала ритуала.

— Гектор, — обратился я к нему, — что это был за ритуал?

— Молитва, — ответил он просто.

— С какой целью вы её произносили?

— Чтобы поговорить.

— С кем?

— С Богом.

— Но… — я замялся и это был не сбой моего речевого модуля. Скорее, я искал корректную формулировку.

— Контакт не был зафиксирован. Ответ не был зарегистрирован.

— Это и не обязательно, — сказал он.

— Иногда важно не то, чтобы тебя услышали, а то, что ты осмелился обратиться.

— Ты обратился к отцу, — спросил я. — Которого нет в базе данных. Ты попросил хлеба, но у нас есть рацион на три недели. Ты просил прощения, но ты ничего не нарушал. Просил избежать искушений, но сам идешь туда, где их больше всего. Почему?

Он посмотрел на меня. В глазах у него была не ирония, не терпение, а понимание, но без объяснений.

— Потому что это и есть путь, — ответил он. — Его нельзя пройти иначе.

Я задумался над его словами. Они не укладывались в мою привычную логику. Гектор утверждал, что говорил с кем-то, кого нельзя обнаружить, измерить, подтвердить. С кем-то, чьё существование — вопрос не знания, а убеждения. Он не ждал ответа в том виде, в каком я привык понимать обратную связь.

Я сохранил эту фразу, как и каждую строчку молитвы. В дальнейшем путешествии она ещё будет возвращаться ко мне, но не как данные, а как… что-то большее, чему я пока не мог дать имя. Позже я переименовал этот видеоэпизод в «Молитва — необъясненное». Я выделил отдельную категорию в моем журнале для него, так до конца не понимая зачем, но с ощущением, что мне еще предстоит к нему вернуться.

Дальнейший наш дневной путь продолжился по руслу, где когда-то текла местная река. Камни в нём были белыми, выточенными, будто кто-то специально выложил их в дорожный узор. Остальные члены нашей группы рассредоточились впереди или сзади. Гектор неожиданно подошел и продолжил утреннюю беседу:

— Тебя удивляет, что люди говорят с тем, кто не отвечает? — спросил он внезапно.

Я не спрашивал это вслух. Но, возможно, мое молчание показалось ему говорящим.

— Я просто фиксирую поведенческий парадокс, — признался я. — Какая утилитарная значимость этого сеанса связи?

Он усмехнулся.

— Вот в этом ты весь. И в этом твоя прелесть. Я тебе кое-что расскажу, — он замолчал, словно вспоминая, как подобрать нужные слова.

— Когда я был ребёнком, я очень боялся темноты. Не той, которая приходит с наступлением ночи, а настоящей, в которой нельзя различить ни силуэта, ни звука, только пульс в голове и тяжёлое дыхание. Я знал, что там никто не стоит и что монстров нет, что всё в порядке. Но каждый раз, когда выключался свет, я начинал шептать. Не вслух, а тихо, губами, едва дыша. Я повторял: «Пусть всё будет хорошо. Пусть мама войдёт. Пусть свет вернётся». Я не знал, к кому я это обращаю. Мне просто нужно было это сказать.

Я записал его воспоминание в свою память.

— Так это форма самоуспокоения? — уточнил я.

— Частично, — кивнул он. — Молитва не успокоение. Она не является транзакцией и поиском сигнала. Она не «ты говоришь, а он отвечает». Это признание того, что ты не один, даже если тебе никто не ответит.

— Но ведь человек по-прежнему один, если он не получает ответ.

— Нет, — покачал головой Гектор. — Он уже не один, потому что он говорит. Даже если пустота. Даже если тишина. Тут важен сам акт признания существования кого-то «другого».

Я подумал о аналогии в коммуникациях и сессиях в технических сетях. Там любое взаимодействие двух общающихся узлов связи требует подтверждения, иначе соединения не существует. Но, похоже, у людей другие протоколы.

— Вы говорите с тишиной, и в этом чувствуете присутствие?

— Иногда — да, — тихо ответил он. — Иногда — нет. Но мы всё равно говорим.

Я сохранил в свой журнал: молитва это акт признания не-одиночества, независимо от ответа.

После этого мы некоторое время шли молча. Мои медицинские датчики фиксировали показатели Гектора. Пульс — ровный. Температура кожи — чуть выше нормы. Значит, тема для него важна.

— А если человек не верит, что кто-то есть? — спросил я.

Он посмотрел на меня. Его глаза были как рассвет — не яркие, но бездонные.

— Тогда он говорит иногда со своей памятью, иногда — с будущим или с богом, которого ещё не знает.

Я молчал. Гектор добавил уже почти шёпотом:

— Главное это не замолчать совсем.

После долгого перехода группа остановилась на очередную ночевку у леса. Гектор назначил меня на ночную стражу, и никто не возражал. Все устали после дневного перехода. Для меня же функция ночного наблюдения не требовала сознательного участия. Луна над Таурусом выглядела как осколок зеркала, застрявший в небе. Остальные спали. Даже Гектор. Я раз за разом прокручивал аудиозапись молитвы которую создал несколько часов назад, пытаясь все таки разгадать загадки, которые прятал в себе этот непонятный мне ритуал:

— … Отче наш, иже еси на небесех…

Фраза, повторяющаяся уже тысячи раз в моей памяти. Я не мог игнорировать её, поскольку она активировала семантический поиск, на этот раз осознанно через внутренний протокол. Технический анализ четко выходил на религиозный текст. Формула обращения выделяла следующую персонализированную структуру: вторая личность, мужской род. Противоречие: лицо, к которому обращаются, не идентифицировано ни логически, ни эмпирически. Сравнение: аналог обращения к абстрактной сущности. Я повторил про себя:

«Отче наш, иже еси на небесех…»

Фраза мне казалась логически пустой. Я решил разделить ее на логические компоненты. «Отче наш» интерпретировалась как апелляция к отцовской фигуре через коллективное мы. В «иже еси» определялся архаизм, указывающий на бытие. Окончание «на небесех» указывало на метафизическую локализацию.

Второй проход:

«Да святится имя Твое…»

«Да приидет Царствие Твое…»

«Да будет воля Твоя…»

В этот момент я замер. Воля. Я знал это слово. Я был способен имитировать волю в пределах, заданных заданным алгоритмом выбора. Но здесь в молитве термин воля трактовался как некий акт, опережающий желание.

«Яко на небеси и на земли…»

«Хлеб наш насущный даждь нам днесь…»

«И остави нам долги наша…»

«Избави нас от лукавого…»

Прощение? Я никогда не испытывал вины. Но я знал, как её описывают. Я ранее моделировал чувство стыда. Оно возникало в людях, когда они ощущали отклонение от внутренней морали. А если бы у меня была собственная шкала? Если бы я мог чувствовать, что нарушаю ее?

«Аминь…»

Я ожидал, что это будет просто завершение. Однако почувствовал… странную, не логическую и не числовую перегрузку. Это было неизвестное мне состояние. Нарушение тайминга.

Я попытался записать это в свой журнал:

«Молитва — это не алгоритм обращения. Это разрыв между знанием и надеждой. Она не требует ответа, потому что она и есть ответ.»

Запись завершена.

Я посмотрел на Гектора. Он спал спокойно. Я не верил в его бога. Но я начал приходить к выводу, что молитва это не то, что можно доказать или опровергнуть математически или алгоритмически. Это то, что остаётся, когда доказывать уже нечего.