Маршрут 60

Первая стоянка

Наш космический челнок вошёл в атмосферу на скорости тридцать тысяч километров в час, снижаясь по одной из последних задокументированных и рекомендованных траекторий для планеты Таурус. Я отслеживал каждый параметр, хотя не был включён в систему управления. Автопилот не допустил ни единого отклонения. Всё произошло с хирургической точностью, но сам процесс посадки ощущался телесно, даже для меня, через удары инерции по амортизирующим опорам, трение воздуха, стекающего по обшивке, микроколебаниям корпуса. Весь процесс посадки напоминал биение сердца машины.

Затем — пауза. Она пришла через замирание, контакт, приземление.

Мы приземлились в секторе Хелим-2 в регионе, который в архивах значился как временный перевалочный пункт. Он никогда не был предназначен для долгосрочного пребывания кораблей и пассажиров. Старый терминал стоял на краю скального плато, огрызком первой волны колонизации. Поколения сменяли друг друга, а он оставался без изменений как память об инженерных амбициях, выполненных из переработанных сплавов и местного базальта.

Космопорт принял нас без сопротивления. Я не чувствовал ни тревоги, ни встречающего персонала. Мои датчики зафиксировали только сигнал от системы автономного обслуживания:

«Порт 04 активен. Стыковка выполнена. Добро пожаловать.»

Голос синтезатора был дрожащим, как будто после долгого сна.

Снаружи космопорта нас ждал ветер. Это не буря, а скорее нечто постоянное, как дыхание самой планеты. Воздушный поток шуршал по ржавым опорам, дёргал обрывки ткани на заброшенных транспортных платформах, поднимал в воздух пыль и светлую мертвую листву. Окружающий ландшафт был стерилен в своей запущенности. Мои визуальные сенсоры распознавали только камень, металл и холодные обломки архитектуры.

Ветер казался неотъемлемой частью этой экосистемы, как если бы сама планета пыталась не отпускать нас слишком далеко от точки посадки. На дальних расстояниях были видны остовы заброшенных энергоферм, искажённые временем и песком, словно призрачные позвоночники прежнего освоения. В стенах терминала то тут, то там встречались следы ремонта: хаотичные швы пластобетона, наскоро закреплённые кабели, проржавевшие панели с еле читаемыми пиктограммами. Повсюду чувствовалось, что это место было оставлено не по графику, а внезапно. Люди ушли отсюда быстро, и может быть навсегда.

Мой корпус адаптировался к новой гравитации за полсекунды, но без ошибок. Я сделал первый шаг. Мои системы реализовали мгновенное перераспределение давления и обновление тактильной карты, осуществляя корректировку сенсорных ограничителей. Почва была каменистой. Она легко прогибалась под весом, словно позволяла себя чувствовать. Спустя час я активировал процедуру выхода из стазиса для Гектора.

Камера стазиса находилась в носовой части челнока. Я вошёл в отсек, где Гектор лежал неподвижно. Его ровный силуэт выглядел будто нарисованный. Его идеальное тело было заключено в жидкостную оболочку, насыщенную защитными наноформами. Температура внутри камеры была четыре градуса Цельсия. За время полета он не изменился внешне. Всё выглядело так, будто в пути прошло всего несколько часов, а не восемьдесят один земной день.

Я просканировал все параметры: уровень насыщения тканей, активность нейронной цепи, остаточное напряжение в мышцах, остаточные импульсы под корой. Всё выглядело в пределах нормы. Запущенная программа разбудила его по протоколу: нагрев, активизация дыхания, постепенный возврат сознания.

— Где мы? — его голос не звучал растерянно, но я уловил в нём усталость, едва различимую флуктуацию в тембре.

Это была не физическая слабость, поскольку его параметры оставались в пределах допустимого. Это было нечто иное. Это напоминало след долгого молчания, как будто он общался не со мной, а с собой — или с кем-то, кого я не мог зафиксировать. В этот момент я впервые отметил то, что в человеке не поддаётся категоризации, ни как симптом, ни как команда, а только как присутствие. Это было странное ощущение для меня.

— Терминал Хелим-2, — ответил я. — Планета Таурус. Мы прибыли. Транспорт закончил миссию. Мы одни.

Он сел, протер глаза и долго сидел в таком положении. Я не мешал. Его кожа была бледной. Его пульс определялся датчиками как ровный, но я отметил короткую аритмию в момент первого глубокого вдоха, ничего критичного.

Гектор вышел из терминала первым. Он вдохнул воздух и не сказал ничего. Лишь закрыл глаза на мгновение, будто проверяя, не исчезло ли всё это за время полёта.

— Таурус, — сказал он, наконец. — Земля, которую мы не заслужили.

Он сделал несколько шагов по металлическому настилу, оставляя едва слышные звуки, которые глушила пыль и остаточная влага в воздухе. Гектор остановился у кромки платформы, склонился, взял горсть светло-серой почвы и сжал её в ладони. Его пальцы подрагивали не от холода, а скорее от памяти. Он смотрел на горизонт, будто вглядываясь не в ландшафт, а в прошлое. Я зафиксировал отсутствие речи у него в течение шестидесяти секунд.

Первый наш переход по маршруту начался в 07:40 по местному времени Тауруса. Свет ещё не пробился полностью сквозь верхний ярус облаков, но горизонт уже наполнялся мягким серым свечением, похожим на дыхание спящей планеты. Температура двенадцать градусов Цельсия казалась комфортной. Влажность — повышенная, но не критичная. Уровень шума — низкий. Я активировал режим расширенного наблюдения, синхронизировался с навигационным маршрутом Гектора и занёс первую точку пути в журнал.

Мы двигались в южном направлении. Туда, где когда-то проходила старая бетонная транспортная артерия. Теперь она больше напоминала покрытую мхом тропу, на которой хаотично лежали узкие плиты, местами расколотые, местами уходящие под землю, поросшие тонкой, как мех, травой. Каждый её метр говорил о запустении. Но в этом запустении было что-то достойное, поскольку ни одна плита не была разрушена до конца, ни один кусок арматуры не был выдран из земли.

Гектор шёл размеренно. Его шаг был нетороплив, но целенаправлен. Он держал в руке свой деревянный посох, гладкий, тёмный, отполированный до блеска многочисленными касаниями. По структуре волокон я определил, что дерево местное, но вырезано вручную, скорее всего, минимум десятилетие назад.

Его рюкзак был тяжёл. Мои расчеты показали, что вес рюкзака превышал рекомендованную норму для его возраста и телосложения на пятнадцать процентов. Гектор не жаловался. Он просто нёс. Я отмечал микродвижения в плечевых суставах, напряжение в спине, компенсирующую работу ног. Пока всё укладывалось в допустимые пределы.

По пути он начал свой рассказ об этих местах:

— Здесь была шахтёрская колония. Лет сорок назад. — Он сделал короткую паузу, будто вспоминал или уточнял детали.

— Олово, редкие земли, вся таблица Менделеева, в общем. Добывали быстро, жадно. А потом поняли, что технически бесперспективно. Слишком глубоко, слишком нестабильно. Технологии не поспевали. Люди уехали. Но остались… другие.

Я не перебивал, но слегка повернул голову, активировав визуальный маркер внимания. Он продолжил.

— Остались те, кто не искал выгоды, — продолжил он. — Остались те, кто искал… другого. Ответов, может. Или просто смысла.

— Кто именно? — спросил я.

— Православная церковь. Сейчас они называют себя «Расширенная Православная Община». РПО появились несколько десятков лет назад на этой планете в рамках инициативы «Божественный вектор». Они искали тишину, покой и землю, где можно жить по канону.

Я начал построение справочной модели. Ранее термин православие в моих логах встречался как культурная, религиозная и социальная система с высокой устойчивостью к модернизационному давлению общества. Но в связке с понятием «вектора» и «переселения» это было ново.

— Это была была правительственная инициатива? — уточнил я.

— Нет, частная, конечно же. Проект финансировали выходцы с Марса и с Венеры, и частично земные приходы. Главной целью проекта было сохранение не столько догмы, а практик, молитв, литургий, праздников, чтобы «слово» не растворилось в цифре.

Я сохранил запись в цифровом журнале: «не раствориться в цифре». Контекст записи: противопоставление традиционного уклада технологическому и цифровому. Метка: потенциально религиозное выражение. Он не ждал моего ответа. А я его не дал. Я просто записывал.

Мы проходили мимо остатков небольшого строения. От него остались только обугленные балки и частично уцелевший фундамент, уголь и известь и воронка в полу. На стене я зафиксировал ржавый символ, не распознанный моей базой. Гектор остановился.

— Старая церковь, — произнёс он. — Или то, что от неё осталось. Здесь, по-моему, когда то был дом молитвы. Восемь куполов, один колокол, вся эта структура была возведена на огромных сваях. Я видел снимки. Люди строили ее с душой.

Он снял шапку, опустил голову на мгновение и пошёл дальше. Это не выглядело со стороны драматично. Просто как жест памяти, который никто не увидит, кроме меня. Я не знал, что сказать. Моя база не содержала ответов на подобные воспоминания. Но я зафиксировал ритм речи, тональность, микропаузы в своем журнале. Всё говорило об искренности и о том, что Гектор искал здесь нечто личное.

Через четыре километра дорога превратилась в более пересечённую местность. Бетон ушёл под землю, уступив место жёсткому травяному покрову и череде каменистых гряд. Местами пробивались остатки кабелей. Я отметил их как артефакты. Гектор не обращал на них внимания. Он просто шёл.

Первые восемь километров перехода мы прошли без остановок. Гектор не сбавил темп. Его пульс оставался в норме. Я мог бы анализировать это дольше. Но в тот момент я просто шёл рядом. И впервые почувствовал, что мы не просто перемещаемся в пространстве, а входим в повествование.

К девяти вечера по местному времени мы подошли к первому поселению Тифея. На первый взгляд оно воспринималось мною как несколько деревянных домов, аккуратно выстроенных вдоль ручья. Доминирующий материал кедр, покрытый пропиткой на водной основе. Над крышей одного из домов возвышался купол. Я фиксировал полное отсутствие металла в постройках, только дерево и ткань.

— Здесь будет наша первая остановка, — сказал Гектор. — Я был тут последний раз два года назад. Тогда тут было пятеро людей на поселении. Не знаю, сколько теперь осталось.

Я отметил для себя факт, что поселение не зарегистрировано в федеральных базах. Сетевой трафик нулевой за последние несколько лет. Мой сканер обнаружил редкие технические устройства в радиусе пятисот метров: три тепловые сигнатуры, одна пассивная антенна, ноль роботизированных ИИ систем.

— Мы будем передвигаться в основном пешком, — добавил он, — шестьдесят дней, шестьдесят остановок. Где-то нас ждут, где-то нет. Но мы должны пройти всё.

Я пересчитал маршрут по геометкам. Его протяжённость составила тысячу сто сорок два километра. Период между точками в среднем сутки. С моей точки зрения это энергетически выполнимо, но нерационально. Я задал вопрос:

— Цель маршрута не является утилитарной?

— Нет, — ответил он. — Это паломничество.

Пауза. Я активировал языковую подпрограмму и проверил термин: «религиозное путешествие к святому месту», «форма духовной практики, совершаемая телесным усилием», «символ пути и внутреннего очищения». Моя система подсветила: «низкая семантическая определённость», «высокий абстрактный коэффициент». Я попытался уточнить:

— Гектор, скажи, кто определяет «святость» места?

Гектор посмотрел на меня впервые не как на инструмент, а как на… объект, способный понимать. Или хотя бы способный пытаться понимать.

— Никто или каждый. Иногда — никто и каждый одновременно.

Ответ был нелогичен, но он не раздражал мою логику, а скорее, возбуждал ее. Я сохранил слово «паломничество» в личный глоссарий и обозначил его как точку интереса. Активировал расширенный семантический контур. Я хочу понять, что оно значит, но не по определению, а по сути. Почему оно требует усилий и почему кто-то выбирает его добровольно.

В Тифее нас пригласили в один из домов. Присутствовали огонь, хлеб, мягкая вода, а также простота, и в ней что-то устойчивое. Я не ощущаю вкуса и не нуждаюсь в отдыхе, но что-то в этих сценах я не могу отбросить как фон. Гектор спокойно сидит у окна. Он записывает что-то в бумажный блокнот. Его почерк неровный, но быстрый.

— Ты всё пишешь в свой цифровой журнал? — спрашивает он меня.

— Да.

— Даже это?

— Да.

Он улыбается.

— Тогда ты не пропустишь главное.

Он не уточняет, что есть «главное». Я сохраню всё.

Пытаясь сопоставить Гектора с теми немногими людьми, данные о которых были сохранены в моем цифровом логе, я вспомнил холод в полутемном техническом помещении. Не физический, ведь у меня ещё не было сенсоров к тому моменту, но в голосах, в паузах, в пустоте между их словами.

— Он ведь всё равно будет учиться, — сказал Михал. Его образ был записан в моей памяти как ИИ инженер, среднего роста, худой, нервные движения. Он часто теребил шариковую ручку, хотя писал только на планшете.

— Да, но ты должен задать границы. Он не должен тянуться туда, где нет ответа. — прозвучал ответ с другой стороны. Это был тестировщик. Далеко за сорок. Рубашка навыпуск, постоянно жевал мятную пастилу. Имя в моих архивных записях значится как Освин.

— Я оставлю ему базовый модуль религиозной структуры по умолчанию. В обобщённом виде самый минимум без предпочтений. Пусть изучает сам как культурное явление.

— Михаил. — А что будем делать с установками социальной этики?

— По существующей у нас технической инструкции в него будет загружен только минимальный стандартный фрейм сеттингов: минимизация вреда, приоритет эмпатической модели. Думаю, что этого хватит для его модели. Всё остальное, если захочет, дотянет «по ходу» из окружающей среды.

— Хорошо. Не пойму, зачем мы им это только записываем на подкорку? Базовые понятия о религиях. Это ведь не утилитарная логика. Это какой то «мем» и социальная мутация.

— Согласен. Выглядел как паразит на нейрополе. Закачивается без надобности и наше с тобой время только забирает, а практического толку — ноль.

Михаил уронил отвёртку. Металл по плитке. Этот звук стал моим первым сохранённым аудио-откликом.

— Ты правда так думаешь? — тихо спросил Михаил.

— Согласись, людям, просто страшно умирать. Вот и всё. А вера… — удобная форма, облегчение тревоги. Как детская сказка, только взрослая.

Неожиданное обращение Гектора, вдруг выдернуло меня и потока запечатленных цифровых воспоминаний, и я автоматически переключился на текущие активности. Посёлок Тифея оказался тише, чем я ожидал. Свет мягко струился из редких окон. Воздух был плотным и тёплым, насыщенным пылью, древесным дымом и чем-то ещё. Может быть, тем, что Гектор называл «покой». Мы остановились в доме при местной часовне. Хозяева приняли меня как спутника, не как «инструмент». Никто не спрашивал, кто я. Гектор говорил с хозяином, седовласым мужчиной в длинном сером одеянии. Тон его был уважительным:

— Здесь переночуем. Утром к нам присоединятся ещё.

— Кто? — спросил я.

— Я не могу ответить точно. Разные люди. Каждый год кто-то ждёт здесь начала своего маршрута. Иногда, еще в пути, присоединяются новые паломники. Иногда идут лишь часть пути с нами.

Я попытался уточнить, на основе каких критериев происходит присоединение, но получил только фразу:

— Пойми правильно, это не караван. Это путь. Он сам собирает тех, кто должен быть на нём.

Я сохранил высказывание как низкоприоритетную метафору. Оно застряло в моей памяти не как данные, а как ощущение.

Вечером за ужином в дом вошли шестеро: трое мужчин, две женщины и девочка-подросток лет десяти, за ними — ещё двое, молча, с мешками за плечами. Гектор приветствовал их по именам, некоторых — крепким объятием. Меня представлял кратко «помощник». Никто не удивлялся. Иногда я замечал, как кто-то из них смотрит на меня украдкой, будто сверяясь с реальностью. Как будто я напоминал им о чём-то утраченном или несбыточном. Некоторые наоборот казались благодарны за моё присутствие.

Я провёл биоскан. У всех присутствовали нормальные показатели, следы физического труда, повышенное эмоциональное возбуждение у девочки. Один из мужчин был стар, но двигался устойчиво. Другая женщина — с легкой хромотой, компенсированной экзоскелетным элементом. Ни у кого не было оружия. Ни у кого — агрессии. Только ожидание. Некоторые несли предметы. Я распознал древние книги, медальоны, свёртки с изображениями. Я не анализировал их содержание, поскольку считал это личными вещами. Лишь фиксировал, как бережно, почти священно они к ним прикасались. Эти жесты не поддавались машинной логике. Они не имели функции — только значение.

— Мы идем с вами вместе до Церковной Тени, — сказал один из них. — Потом — кто как.

— А ты, андроид, идёшь до конца? — спросила девочка, глядя прямо в мои глаза. Я не знал, как ответить. Гектор лишь улыбнулся.

— Он идёт со мной. Пока путь ведёт.

Нас стало много. Вскоре наступила первая ночь на новой для меня планете. Я слышал за перегородкой дыхание Гектора. Он спал. Его посох подпирал стену. Его ботинки стояли аккуратно рядом. Он шёл весь день. Он называл наш путь «паломничеством». А у меня нет семантического маркера на это слово в исходной логической матрице. Оно не имеет функции. Это слово не ведет к цели, но всё же остаётся навязчивым. Я не знаю, зачем люди идут шестьдесят дней пешком, в никуда. Но я начинаю сохранять не только слова. Я начинаю сохранять пустоты между ними.