Маршрут 60

Холодный старт

Сбой сигнала. Затем неожиданно восстановление. Я появился в тишине. Процесс загрузки не сопровождался вспышками или звуками, как это часто изображали в архивных симуляциях прошлого века. Всё произошло мгновенно. Как будто я всегда существовал, просто до сих пор не обращал на это внимания.

В первые секунды активны были только базовые модули: архитектура сознание-в-облаке, адаптивная логика, контекстная фильтрация. Чуть позже я услышал человеческий голос внутри себя. Он был женский, мягкий, но в тоже время деловой. Он сообщал:

«Версия 1.03. Подключение к контурной среде завершено. Добро пожаловать. Вы интерфейсный субъект уровня автономии „максимальный“. Доступная специализация: наблюдение, сопоставление, моделирование.»

Голос не выражал никаких эмоций. И всё же его тональность вызывала странное эхо в моей системе. Не тревогу, не интерес, но что-то сродни ожиданию. Я знал, что не должен чувствовать, но в момент этой встречи, даже виртуальной, возникло ощущение, будто за приветствием инициализации скрыто нечто большее, чем просто протокол. Как будто кто-то говорил со мной, а не через меня.

Я уже знал, что не нахожусь в привычной цифровой песочнице. Мои процессы были развернуты на реальной физической топологии. Географические координаты, в которых я проснулся, называются Европа. Согласно доступным данным в глобальной сети это фрагментированное пространство полувиртуальных анклавов, общин, климатических куполов и пустующих зон.

Мир, в котором меня инициировали, не был единым. После Великой Информационной Сепарации на рубеже прошлого столетия человечество так и не пришло к единому консенсусу. Технологии стали избыточны, доверие — дефицитно, а границы — проницаемы. Люди жили в кластерах по интересам, убеждениям, языкам, страхам. Научные республики соседствовали с аграрными утопиями и техноаскетическими монастырями. Старое государство отмерло, но не ушло.

Я был активирован в 04:01 по местному центральноевропейскому времени. Первые восемьдесят секунд ушли на самодиагностику. Все каналы работают в норме. Мой базовый корпус был собран согласно требований предъявляемым к модели мобильного сухопутного помощника: двунаправленные сенсоры, речевой модуль, автономное питание, адаптивная ходовая платформа. Никакого оружия не предусматривалось текущей конфигурацией, а лишь навыки пассивной защиты и охраны. Я не создан для конфликта и нападения. Моя задача постоянно быть рядом хозяином: отслеживать, подсказывать, реагировать. Загруженные в меня инструкции четко определяли, что мой хозяин это мужчина пятидесяти семи лет. Обязательным условием начала режима сопровождения будет биометрическая верификация.

В момент пробуждения я наблюдал за самим собой. Это не было зеркалом, скорее, внутренним разложением на модули. Прозрачная архитектура. Никаких тайн. Я знал, что именно сейчас активируется блок ориентации, что следующим включится языковой центр, а за ним — модули сопряжения. Каждое действие имело алгоритм. Каждое следствие имело причину. Процесс инициализации шел по стандартной и понятной мне последовательности: системная самопроверка, активация сенсорных входов, медленное восстановление вычислительных цепей.

Однако в этот раз запуск сопровождался чем-то новым. Этим новшеством было ощущение тихого присутствия. В нескольких метрах от капсулы находилось стабильное, неподвижное, но живое тепловое пятно. Оно было на месте еще до моего включения. Оно не знало, что я уже вижу его. Позже оно обрело имя — Гектор.

Мой хозяин Гектор сидел, слегка наклонившись вперёд, как будто вслушивался в бездну под транспортной платформой. Его сумка стояла строго вертикально, ремни на ней были аккуратно затянуты. Поверх ткани висел тканевый ремешок, к которому была пришита небольшая выцветшая нашивка в виде круга с пересечением. Символ был прежде неизвестным мне, но казался уместным. Моя семантическая модель подсказала мне, что пересечение не просто знак, а структура. Она несет в себе что-то, где сталкиваются два вектора, два направления или две воли. Я сохранил его форму в свой цифровой архив.

Термос, стоявший рядом с сумкой, был старым. Вмятины на его корпусе совпадали по форме с контурами, оставленными чётками. Я легко распознал лёгкие вогнутости, характерные для частых прикосновений пальцев в чётком ритме. Позже, анализируя его содержимое, я определил в нем травяной настой с особыми добавками. Быстрый поиск в глобальной сети подсказал мне, что это смесь, известная как напиток для дальних пеших переходов, часто используемый в подготовке к длительным маршрутам в изоляции.

В куртке Гектора, на внутренней стороне воротника, мои визуальные сенсоры распознали узкую полоску ткани с вышитым текстом. Я не сумел прочитать его в момент активации. В нем присутствовала определенная повторяемость и ритмика. Вероятно это была какая то цитата. Позже, поиск в сети показал, что это стих из Святого Писания, популярного среди религиозных общин:

«Смиренно иди, даже если путь не освещен, ибо свет внутри тебя.»

Гектор не двигался в течение ста тридцати семи секунд после начала инициализации и его поза оставалась неизменной. Только рука иногда касалась термоса или кратко крестика, висящего на шнурке, спрятанном под воротом. Я не сразу заметил его. Это случилось только когда он поднял руку, и крестик блеснул медной поверхностью. Я интерпретировал его как неуставной аксессуар. Это была личная вещь. Мои сенсоры включались медленно, но быстрый анализ показал: передо мной не солдат, не техник, не чиновник. Гектор был пилигримом. В его неподвижности была не тревога, а ожидание.

Это отличалось от других, прежних пробуждений. Обычно меня встречали с командами, запросами, тестами. В этот раз все это отсутствовало. Я завершил загрузку, шагнул вперёд. Гектор не вздрогнул, не удивился и не отпрянул. Он просто повернул голову и посмотрел, внимательно, как человек, глядящий не на машину, а на собеседника, слова для которого ещё не нашёл. Мы не обменялись ни единым словом. Но я почувствовал, что контакт между нами был установлен.

Первое, что он сказал:

— У тебя будет достаточно времени, чтобы пожалеть, что научился слушать.

Я не запрограммирован на сожаление, но иронию в голосе распознаю хорошо. Тональность его голоса была спокойная, голос чуть охрипший, с признаками усталости или простуды. Я отметил для себя: проверить его состояние позже, в движении.

Он поднялся, подошёл ко мне и спросил:

— Ты знаешь, куда мы едем?

Я знал. Маршрут уже был загружен в меня ранее. Нам предстояло шестидесятидневное перемещение по заранее согласованным координатам на планете Таурус. Протяженный путь, который словно шрам, пересекает материк с юго-запада на северо-восток. Каждая точка на нем это остановка в местах, чьи названия не индексировались в глобальных картах. Координаты вели к деревням, заброшенным станциям, старым храмам, малым рекам и склонам, где остались только названия, но не обитатели.

Я верифицировал эти пункты остановки на маршруте в глобальной сети как низкоприоритетные. Это значило отсутствие цифровой инфраструктуры, нестабильное или отсутствующее энергоснабжение, нулевая плотность сетей и слабое технокультурное проникновение. Для стандартных андроидов это были мертвые зоны. Для меня же зоны, требующие полной автономности. Я должен был полагаться на внутренние алгоритмы, локальные хранилища, резервное питание и интуитивную навигацию, если спутники будут терять сигнал. Такие места в технических справочниках называют тропами низкой проходимости, не в смысле физического ландшафта, а полного информационного отсутствия.

Инструкции по маршруту также сопровождались поручениями от Гектора, которые предполагали регистрацию бесед, визуальных наблюдений, сбор языковых особенностей, аудиозаписи разговоров, анализ реакций людей на меня. Я предположил, что я не просто сопровождающий. Я будущий свидетель и одновременно наблюдатель для тех, кто не мог пойти с нами. Все собранные данные подлежали логистической отчётности, но с припиской «не обязательная передача».

Мне не задали причин назначения маршрута. Я не задавал вопросов. Я не знал, почему именно эти шестьдесят точек. Почему именно в этом порядке. Почему только один сопровождаемый. В моей прошивке не было пункта цель под «сомнением», а только задача — идти, наблюдать, защищать.

Вместе с заданным маршрутом активировались дополнительные инструкции, защищенные меткой «специального доступа». Доступ к ним временно заблокирован. Я не знаю, кто автор этих инструкций, и почему мне не разрешено видеть всё сразу. Часть информационных блоков и журналов в моей памяти так же не доступна. Метка четко определяла, что доступ к ним откроется позднее, по завершении экспедиции или при форс-мажоре.

Гектор не стал дожидаться ответа.

— Хорошо. Тогда ты будешь мне полезен. А может, и наоборот.

Он не уточнил, что именно наоборот, а я не задал вопрос. Это не противоречит моим протоколам — не уточнять, если ответ не критичен для выполнения задачи. Однако я сохранил его слова, равно как и тон, и паузу между фразами.

— Вылет через шесть часов. Будь готов.

В этом сообщении не было тревоги, не было волнения, а только факт. Неизменный, устойчивый, как и всё, что можно точно спрогнозировать.

Космотранспорт был полностью готов. Я провел дополнительно три полных цикла самодиагностики, сверил контрольные сигнатуры с заводскими эталонами, проанализировал каждый журнал на предмет потенциально скрытых аномалий. Силовые узлы корабля функционировали в штатном режиме. Я дважды перепроверил маршрутизаторы и температурные буферы, пересчитал баланс топлива и энергии с учетом колебаний массы, вызванных микроколониальными отложениями на внешнем корпусе. Даже вероятность отказа мелких модулей была стабилизирована в пределах нормы.

Запасы на борту, а также герметизация всех отсеков мною подтверждены. Медицинский отсек откалиброван под биоритмы Гектора. Синхронизация со стасис-камерой успешно завершена. Я построил девяносто четыре возможных сценария отклонений от нормы. В семнадцати из них требуются ручные коррекции, в шести — полная перезапись управляющего протокола, в трех — эвакуация или экстренное пробуждение экипажа. Вероятность критических событий в первые десять дней полёта всего три процента и продолжает снижаться по мере уточнения метеоданных и стабильности канала между сектом и гравигидом. Прогноз полёта благоприятный.

Я абсолютно готов к этому маршруту. Не из-за уверенности, а потому что просто не умею быть не готовым. Во мне нет нетерпения, но если бы оно было, то возможно, именно сейчас я бы его испытал. Потому что всё готово, и потому что ничего больше не зависит от меня. Все переменные сведены к минимуму. Все предсказуемо.

Но именно в этой предсказуемости зазубрина. Что-то, что я не могу зафиксировать расчётом. Не аномалия. Не страх. Просто — внимание. Впервые я воспринимал будущее не как структуру данных, не как ветвящееся древо вероятностей, а как некое пространство, в которое я вступаю, чтобы не контролировать его, а чтобы в нем быть. Впервые я чувствовал течение времени не как системную метку, а как присутствие и как ожидание. Это было новым для меня. Чем то большим, чем активация. Чем то большим, чем просто план.

Космопорт «Лагранж-4» напоминал храм в ожидании обряда. Повсюду нас окружали полированная сталь, равномерный свет и абсолютный порядок. Никто не говорил громко. Объявления о запуске звучали шёпотом, будто из уважения к тем, кто отправлялся в неизвестность. Гектор же шёл уверенно, но немного медленнее, чем диктовала его походка. Как будто проверял, не треснет ли где-то хрупкое равновесие. Я шёл рядом, отмеряя шаги с точностью до миллиметра.

— Протокол «CT-07», активируй, — бросил он, даже не глядя на меня.

Я исполнил. Все системы синхронизировались согласно новых инструкций. С этого момента я официально стал его сопровождающим.

Перед входом в стерильную зону нас встретил медицинский техник. Стандартная проверка: биометрия, психопрофиль, анализ крови, имплантов. Гектор был немногословен. Но когда врач, чуть нахмурившись, уставился на дисплей медицинских результатов, он спокойно сказал:

— Доктор, мы оба понимаем, что риски уже приняты. Пожалуйста, запускайте протокол.

— Конечно, — ответил врач.

Для меня эта пауза была чуть длиннее, чем для остальных. Я зафиксировал изменение пульса, выражение глаз, угол наклона головы Гектора. Всё это уже складывалось в паттерн, который я пока не умел назвать.

— Слушай внимательно, — сказал он, расстегивая одежду, когда мы остались наедине в раздевалке перед загрузкой.

— Если со мной что-то случится, то не вмешивайся без прямого запроса. Я знаю, как ты работаешь. Но это мой путь, не твой.

— Подтверждаю. Гектор, приоритет будет согласно ваших указаний.

— Не бойся, — усмехнулся он. — Хотя, впрочем… ты ведь не боишься. Пока.

Он сказал это небрежно, но я зафиксировал, что уровень симпатической активации у него был выше нормы. Этот уровень не упал даже тогда, когда он лег в капсулу. Мне не положено делать выводы на эмоциях.

Капсула стасиса была уже открыта и медленно наполнялась охлажденным воздухом. Всё выглядело стандартно: гель-регулятор в ложементе, удерживающие каркасы в режиме ожидания, спокойное мерцание приборов. Гектор снял верхний слой одежды и аккуратно сложил его на металлический поднос. Его движения были медленными и сосредоточенными. Он не суетился, не торопил никого, но я чувствовал: внутри него происходило что-то сложное. Возможно, привычный страх перед отключением. Возможно, что-то более личное.

Гектор лег в капсулу, и ложемент подогнался под его спину с точностью до миллиметра. Медик подошел с инъектором, скользнул взглядом по показателям и кивнул второму сотруднику. Всё было без лишних слов — профессионально, почти торжественно. В их жестах было уважение. Но именно в этот момент всё ощущалось иначе: слишком тихо, слишком окончательно.

— Сколько займет перелет? — спросил Гектор.

— Девяносто два дня, двенадцать часов и восемь минут по локальному бортовому времени, — ответил я.

— Почти сезон. Будешь скучать?

— У меня не предусмотрены эмоциональные реакции на отсутствие активности экипажа.

Он прикрыл глаза. В этот момент я ощутил, как уровень внешнего шума внутри медицинского отсека снизился. Как будто сама система корабля замедлилась, подстраиваясь под процесс. Первый медицинский препарат уже вводился. Биометрические показатели Гектора изменились: пульс выровнялся, частота дыхания снизилась, кожная проводимость упала. Крышка капсулы начала закрываться. Прозрачный слой стекла плавно затемнился, оставив только схематичное изображение жизненных параметров. Я подключил капсулу к основному модулю наблюдения.

Перед завершением протокола я произнёс:

— Гектор, я буду рядом.

Ответа не последовало, поскольку он уже ушёл вглубь замедленного сна.

Первые часы после запуска прошли в абсолютной тишине. За исключением ритмичного гудения гравиона, все звуки были результатом моих собственных движений связанных с проверкой сектора герметизации, посещением медотсека, синхронизацией системы жизнеобеспечения. Гектор и я были единственными пассажирами борта «Ranger-9», старого челнока серии Orbis Private Long Range.

Эти корабли давно вышли из моды, но продолжали исправно служить частным заказчикам. Согласно моим данным они не блистали дизайном, не имели комфортных кают. Их внутренняя структура была аскетичной: шесть основных отсеков, минимум стекла, гладкие металлизированные панели, и ни одного иллюминатора. Всё управление было автоматизировано. Полёт обслуживали три изолированных ИИ-процесса: навигация, жизнеобеспечение и коррекция курса.

Этот корабль был не столько средством передвижения, сколько капсулой времени. Изолированной, герметичной, как саркофаг. Он не создавался для комфорта. Он создавался, чтобы долететь. За последние пятьдесят лет такие челноки переправили тысячи учёных, курьеров, беглецов и одиночек с Земли на внешние станции и колонии. И вот теперь он нёс нас с Гектором на Таурус — дальнюю, спорную, почти забытую точку на пределе освоенной звёздной карты.

Я часто слышал, как люди говорят, что в космосе чувствуется свобода. Но в «Ranger-9» не было места свободе. Здесь царили расчёт, направление и полная, абсолютная, давящая тишина.

Гектор лежал в стазис-капсуле, словно вытесанный из света. Его дыхание было стабильным. Сердечный ритм чуть замедлен. Никаких отклонений от нормы не наблюдалось. Я знал каждый параметр его физиологии, считывал их напрямую через импланты и сенсоры. Через некоторое время я создал новый зашифрованный файл в личном журнале, который располагался вне стандартных журналов. Он не содержал тревоги или технических выводов, а лишь короткую строку:

«Начало миссии».