Мальвиль

Утопия или роман-предостережение

Действие романа «Мальвиль» происходит в 1977 году. Для автора, когда он его писал, в непосредственном будущем, а для нас сейчас — в недалеком прошлом. День Д, или Проишествие, как называется это трагическое событие в романе, а проще говоря, мировая термоядерная война, которую нам тогда удалось избежать и, надо надеяться, удастся избежать в будущем,

В момент ядерного взрыва несколько друзей по чистой случайности оказываются вместе за толстыми стенами старинного замка Мальвиль, находящегося где-то на юго-западе Франции. Их семьи, их имущество погибли в огне, но они решают все же продолжать жить. Их самоотверженная борьба за возрождение человечества и составляет содержание романа.

Робер Мерль хорошо известен нашему читателю как прогрессивный, глубоко и интересно мыслящий литератор. Одним из самых крупных романистов нашего времени назвал его как раз в связи с выходом «Мальвиля» писатель-коммунист Андре Стиль в «Юманите», газете, которая в течение нескольких месяцев печатала на своих страницах этот роман. В начале 80-х годов роман Мерля был экранизирован и сыграл определенную роль в избавлении Европы от ракет средней дальности.

Итак, мировая катастрофа. Согласно мрачным милитаристским сценариям американского футуролога Германа Кана, изложенным в его книгах «О термоядерной войне», «Мысли о немыслимом» и других, это была бы уже далеко не первая мировая ядерная война, в которую могло быть ввергнуто человечество. На протяжении последних десятилетий происходит столь стремительное совершенствование и обновление оружия массового уничтожения, что, как полагал Кан, каждая из таких гипотетических войн была бы совершенно не похожа на предыдущую, потенциально возможную, но несостоявшуюся мировую войну. Если оттолкнуться от этих мрачных парадоксов, то выходит, что за истекшие годы человечеству удалось избежать не одной, а нескольких мировых термоядерных войн, в том числе, очевидно, и той, о которой идет речь в романе Мерля.

Когда писатель работал над «Мальвилем» — а роман был опубликован во Франции в 1972 году, — международная обстановка была гораздо более напряженной. Продолжалась американская интервенция во Вьетнаме, оставались неурегулированными межгосударственные отношения в Европе, в мире преобладало «равновесие страха». С тех пор, к счастью, произошли глубокие и благотворные сдвиги.

Благодаря новому политическому мышлению, поборником которого является Советский Союз, идея ненасильственного безъядерного мира получила широкое распространение в мировом общественном мнении и была в последние годы воспринята государственными деятелями большинства стран. К настоящему времени уже сделаны первые обнадеживающие шаги к ядерному разоружению и снижению военного противостояния великих держав, достигнуты определенные успехи в урегулировании региональных конфликтов, наметился перелом от конфронтации к сотрудничеству в решении настоятельных глобальных проблем человечества. Надо думать, если бы писатель создавал свой роман сейчас, он изменил бы некоторые акценты, что сняло бы могущее появиться у иных читателей ощущение неизбежности катастрофы.

И все же содержащееся в «Мальвиле» предостережение об опасности гонки вооружений и термоядерной войны отнюдь не утратило своей политической актуальности. Для миллионов читателей во многих странах мира этот роман может стать своевременным и страстным напоминанием о необходимости всеобщего разоружения и превращения разрядки в необратимый процесс, об ответственности каждого человека, где бы он ни жил, за мир во всем мире.

Тема мировых катаклизмов начала привлекать романистов с самого зарождения жанра научной фантастики. Уместно напомнить о романе основательницы этого жанра Мэри Шелли «Последний человек» (1826), повествующем о гибельных последствиях эпидемии чумы, охватившей мир в 2092 году. С «Мальвилем» этот роман несколько сходен и по сюжету. Болезнь, голод, стихийные бедствия и набеги бандитов опустошают Америку и Европу. Последний отпрыск британской королевской династии пытается сплотить англичан перед катастрофой, и те избирают его, как некогда Кромвеля, лордом-протектором Англии. Смерть, однако, не щадит никого. В том же ключе написана и «Алая чума» (1915) Джека Лондона. Кстати, в обоих упомянутых романах, как и в «Мальвиле», повествование ведется от имени одного из немногих переживших катастрофу — излюбленный авторами подобных романов литературный прием.

Целую волну фантастической литературы о катастрофических последствиях возможной мировой войны для цивилизации и человечества породили атомная трагедия Хиросимы и Нагасаки, а также последующая гонка вооружений, особенно оружия массового уничтожения, в обстановке «холодной войны», то и дело переходившей в балансирование на грани «горячей войны». Не будет преувеличением сказать, что эта тема на протяжении многих послевоенных лет стала доминирующей в научной фантастике Запада и даже положила начало так называемой политической фантастике. Лучшие произведения этого жанра, принадлежащие перу К. Воннегута, Ф. Нибела и других, переведены на русский язык и хорошо знакомы советскому читателю. Но подобные голоса разумного предостережения, взывавшие к моральной и социальной ответственности ученых, государственных деятелей и простых людей, буквально тонули в потоке литературы, нагнетавшей страх, убеждавшей человека в беспомощности перед лицом созданного им же оружия. Если футурологи вроде Г. Кана ограничивались «всего лишь» несколькими сценариями новой мировой войны и полсотней ступеней эскалации, ведущей к ней, то фантазия сотен литературных ремесленников, спекулирующих на естественном беспокойстве людей за свое будущее, воплощала на бумаге и смаковала во всех подробностях сенсационные изображения термоядерного побоища. К сожалению, этому модному увлечению уплатили дань и некоторые талантливые писатели. Теперь даже их романы уже не находят своего читателя и остаются в истории западной литературы разве лишь напоминанием о том смятении и чувстве безысходности, которые овладели многими представителями тамошней интеллигенции в обстановке «холодной войны».

Роман Мерля «Мальвиль» лишь весьма условно, руководствуясь чисто формальными критериями, можно отнести к этому направлению в научной, вернее, политической фантастике. Ибо всем своим содержанием, отраженными в нем авторскими моральными принципами, идейными убеждениями и политическими симпатиями этот роман не столько примыкает к подобного рода литературе, сколько противостоит ей. В этом легко убедиться, сопоставив «Мальвиль» даже с наиболее талантливыми произведениями, посвященными той же теме, например, с «Обезьяной и сущностью» О. Хаксли, с «Гимном Лейбовицу» У. Миллера, с романом Нэвила Шюта «На берегу», экранизированным Стэнли Крамером. Подобное сопоставление весьма показательно не только и даже нс столько в литературоведческом плане, сколько в идейно-политическом отношении, свидетельствуя о громадном сдвиге в мировом общественном сознании.

В романе Хаксли «Обезьяна и сущность» перед нами предстает испепеленный термоядерной войной мир в начале XXI века. Однако самым страшным последствием этой войны оказываются не руины промышленной цивилизации, которые обнаруживают участники новозеландской экспедиции на территории бывших Соединенных Штатов Америки, а исковерканные души одичавших людей, впавших в самую примитивную дикость и поклоняющихся Сатане. Ибо, по их представлениям, все те бедствия, которые обрушились на человечество, могли произойти только потому, что миром безраздельно правит зло, которому бессильны противостоять люди. Роман Хаксли по справедливости был воспринят общественным мнением как глубокое разочарование в научно-техническом и социальном прогрессе.

Концепция романа Нэвила Шюта «На берегу» несколько иная. Хотя сюжет его в чем-то повторяет антиутопию Хаксли — здесь тоже после мировой термоядерной войны от берегов пятого континента отправляется на подводной лодке поисковая экспедиция к Тихоокеанскому побережью США, — это произведение проникнуто чувством искренней тревоги и отвращения к войне. У Шюта, последовательного и убежденного пацифиста и гуманиста, отсутствуют какие-либо патологические сцены. Однако и здесь, как у Хаксли, все окрашено сознанием обреченности. Герои обоих романов, пусть каждый по-своему, осознают, что ни у них, ни у человечества не осталось никакой надежды на будущее — они последние люди на Земле, которым осталось жить всего лишь несколько месяцев.

Быть может, еще более поучительно сравнить «Мальвиль» с вышедшим десятилетием прежде романом американского писателя Уолтера Миллера-младшего «Гимн Лейбовицу». Эта книга считается на Западе классикой научной фантастики о последствиях мировой термоядерной войны. Но если Мерль умещает все события в несколько месяцев, то Миллер избрал жанр исторической хроники, охватывающей несколько столетий. Конечно, каждый писатель вправе избрать такой сюжет, который позволяет ему наиболее полно воплотить свой идейно-художественный замысел, сформулировать свое послание к читателю. Однако как ни отличаются оба романа по форме, именно в замысле наиболее рельефно отразилась противоположность мировоззрения и социальных идеалов авторов.

Ибо в своем широкопанорамном романе Миллер рисует мрачную картину некоего подобия средневековой теократии или даже тоталитаризма, установившего свою власть над уцелевшими после катастрофы. Новый католический Рим где-то на опустошенной территории Соединенных Штатов, новые духовные и светские феодалы, безжалостно притесняющие впавших в нищету и невежество простых людей. По стране рыщут стаи волков и еще более страшные банды мародеров. А с юга и севера новые варвары теснят эти жалкие остатки цивилизации. Это новоявленное средневековье во всех отношениях представляет собой повторение феодального прошлого человечества. Разве лишь за одним своеобразным исключением: вампиры, ублюдки и прочие чудовища, которыми когда-то, в далеком прошлом, примитивное воображение темных людей населяло окружающий их враждебный им мир, теперь появились во плоти и крови — после термоядерной войны повсеместно расплодились уроды-мутанты, вымещающие на любом нормальном человеке свои несчастья. Не только ученость и образованность, но даже элементарная грамотность становятся объектом безжалостного преследования, ибо в глазах обездоленных людей наука и ученые стали виновниками обрушившейся на них катастрофы. Лишь долгие столетия спустя, в конце IV тысячелетия нашей эры, постепенно возрождается цивилизация, причем опять со всеми пороками, присущими антагонистическому обществу. И вновь, как и прежняя, она на последних страницах романа гибнет в пламени термоядерной войны. Лишь жалкая кучка монахов отправляется на звездолете в космос, чтобы где-то на далекой планете в системе Альфа-Центавра учредить новый Рим, участь которого вряд ли будет отличаться от предыдущих. Их духовный пастырь проклинает человечество и заявляет, что Земля — это планета Люцифера, а люди — раса злодеев, дьяволово племя. Ибо, разъясняет он, если для первого термоядерного Апокалипсиса еще существовало какое-то жалкое оправдание в том, что люди не могли себе представить и уяснить его адские последствия, то для второго такого светопреставления нет и не может быть никакого разумного объяснения.

«Гимн Лейбовицу», хотел того автор или нет, представляет собой, в сущности, «гимн» безысходности, свидетельство человеческой беспомощности перед лицом социального зла и несправедливости. Предостережение об опасности термоядерной войны, обращенное к читателю, выглядит как глас вопиющего в пустыне и перерастает в вопль отчаяния. Роман Мерля, напротив, проникнут жизнеутверждающим пафосом борьбы против угрозы новой мировой войны, в которой автор видит главное зло современности. Этой мыслью, очевидно, объясняется и символическое название замка, оно составлено из двух слов — французского (mal) и английского (evil), одинаково обозначающих зло. Роман написан с убеждением, что зло можно побороть, что предостережение будет услышано и человечество окажется способным предотвратить термоядерную катастрофу.

«Мальвиль», по нескрываемому авторскому замыслу, — не просто протест против войны, но и глубоко полемическое произведение. Оно непосредственно направлено против насаждаемых в общественном мнении милитаристских мифов, согласно которым безопасность народов может покоиться на противостоящих друг другу военных блоках, на гонке вооружений, на «ядерном возмездии». Именно об этом говорит Мерль во взволнованном авторском монологе уже в начале романа. Он стремится внушить людям убежденность в их ответственности за свою судьбу. «Впрочем, атомный взрыв можно было бы предотвратить». Вкладывая эту мысль в уста своего героя, Мерль настойчиво внушает читателям: войну необходимо предотвратить и это в ваших силах.

Наряду с этой прямой полемикой против стратегических концепций ядерного устрашения и возмездия в «Мальвиле» содержится и косвенная полемика с радикально-экстремистским подходом к войне в современную эпоху. Суть этого подхода в том, чтобы на руинах ненавистного буржуазного строя воздвигнуть «в тысячу раз более прекрасную цивилизацию».

Мерль как бы говорит читателю: независимо от того, будет ли человечество ввергнуто в мировую термоядерную войну ради осуществления империалистических замыслов или же во имя псевдореволюционных лозунгов, в результате заранее обдуманного намерения или из-за несчастного стечения обстоятельств, ее последствия во всех случаях будут катастрофическими Для Мерля, как и для Нэвила Шюта, непосредственная причина войны несущественна — важен лишь ее результат. Ибо в конечном счете последствия этой войны будут определяться не теми фальшивыми лозунгами, во имя которых сбрасывались бы термоядерные бомбы, а тем вполне реальным обстоятельством, сколько и где будет взорвано этих бомб. Человеческая цивилизация в любом случае будет отброшена назад на многие десятилетия, если не на века. Размышляя о причинах, могущих ввергнуть человечество в войну, Мерль пишет: «Был ли тут роковой просчет в плане какого-то государственного деятеля, которому генеральный штаб сумел внушить мысль, что в его руках абсолютное оружие? Или внезапное безумие ответственного лица, или даже простого исполнителя где-то в среднем звене, передавшего приказ, которого уже потом никто не смог отменить. Или технические неполадки, вызвавшие цепную реакцию ядерных ударов одной стороны и атомный контрудар противника, и так до полного взаимоуничтожения. Можно гадать до бесконечности». И хотя эти рассуждения излагаются в романе в прошлом времени, речь идет о предостережении на будущее. Человечество не может позволить себе, чтобы решение вопроса о том, быть или не быть войне, находилось в руках безответственных и недальновидных государственных деятелей, зависело от ограниченных и эгоистичных технократов, склонных проводить такую политику, которую нормальный человек сочтет безумной. В современную эпоху в вопросах войны и мира особенно опасны авантюры, не должно быть места никаким случайностям. Преступная по отношению ко всему человечеству, бессмысленная для решения спорных международных проблем и политических конфликтов, даже «ограниченная» термоядерная война была бы лишь политикой национального самоубийства для того, кто осмелился бы ее развязать. При любом ее исходе мир оказался бы в неизмеримо худшем положении, чем до нее, так что участи погибших могли бы, пожалуй, позавидовать выжившие — им пришлось бы вести самую примитивную борьбу за существование.

Когда Р. Мерль писал свой роман, многие полагали, что мировая термоядерная война, сопровождаясь гибелью сотен миллионов людей и разрушением цивилизации, тем не менее позволит человечеству выжить. Теперь же, однако, благодаря исследованиям американских и советских ученых стало очевидно: такая война даже с использованием лишь небольшой части ядерных арсеналов великих держав ввергнет нашу планету в необратимую экологическую катастрофу: поднявшаяся в атмосферу сажа от испепеленных городов и лесных пожаров создаст непроницаемый для солнечных лучей экран и приведет к «ядерной зиме», глобальному оледенению, которое погубит самую жизнь на Земле. А катастрофа в Чернобыле свидетельствует, что в современных условиях, особенно в Европе, даже война с применением обычных вооружений может привести к таким последствиям, которые описаны в романе Мерля.

Однако недостаточно было бы сказать, что «Мальвиль» — роман-предостережение. Ядерная катастрофа со всеми ее ужасами изображена Мерлем не только для того, чтобы предотвратить ее в некнижной реальности; она также и толчок, преобразующий жизнь героев романа. Когда Мерль относит эту катастрофу к нашему времени, он преследует двойную цель — показать и сохраняющуюся опасность мировой войны, и пороки существующих установлений, всего образа жизни современной технократической цивилизации. Это общество порождает войну, вызывая силы, с которыми, как ученик чародея, не может справиться. Ибо человек эпохи НТР, дает понять Мерль, забыл об истинных целях своего существования, оторвался от вскормившей его природы.

В романе ядерный взрыв как бы переплавляет остатки современной цивилизации во что-то иное, новое, более чистое, где добро и зло четко противостоят друг другу, где и жизнь, став неизмеримо труднее, оказалась более наполненной, непосредственной, содержательной.

Вот мысли главного героя по этому поводу. В прошлом машины облегчали жизнь, но вместе с тем ускоряли ее темп. «Люди стремились делать слишком многое и слишком быстро. Машины всегда наступали нам на пятки, подгоняли нас». Иное дело после катастрофы: «Возможно, жизнь стала короче, потому что исчезла медицина. Но поскольку мы стали жить медленнее, поскольку дни и годы не проносятся стремительно мимо нас — словом, поскольку у нас появилось время жить, — так ли уж много мы потеряли?»

Сочувствие автора этим мыслям несомненно. Но это, конечно, не сглаживание последствий атомной войны, а столь характерная для современного западного интеллигента ностальгия по утраченной естественности жизни и человеческих отношений. Поэтому и сожженные леса, и страх героев перед радиоактивностью, и единственная уцелевшая птица — все это воспринимается не только как результат вымышленного автором термоядерного взрыва, но и как симптомы отравления среды обитания, принявшего в наши дни катастрофические масштабы. Поэтому описанные в романе акты жестокости, действительно сопровождающие войны и другие катастрофы, преподносятся автором не как следствие исчезновения общественных ограничителей и запретов, пробуждения звериных инстинктов, а как наследие все той же «городской» цивилизации XX века — от противотанковых ружей до половых извращений. Предположение о гибели Парижа звучит в романе зловещим пророчеством, будто апокалипсическое «Пал Вавилон, великая блудница». А неторопливая экспозиция, описывающая деревенское детство героев, полна спокойствия, умиротворения, которыми дарит нас слияние с природой.

Да и большинство положительных персонажей «Мальвиля» привлекают прежде всего своей естественностью. Это крестьяне или ремесленники, ощущающие свою связь с природой, опирающиеся на нее, как на плечо друга. Особенно выразителен и трогателен образ старухи-крестьянки Мену, которая вселяет в товарищей по несчастью энергию, волю к жизни, чувство долга. Детьми природы чувствуют себя и главный герой Эмманюэль, ставший руководителем мальвильцев, и его правая рука — Мейсонье. Но их сила не только в связи с природой. Эмманюэль, не просто крестьянский сын, сельский житель, он интеллигент, сочетающий природный ум с глубоким гуманизмом, с широкими взглядами и развитостью человека современной эпохи. Эти качества помогают ему выжить и подбодрять других; именно он удерживает от самоубийства «чистого» интеллектуала Томá. Наверное, не случайно писатель дал двум друзьям библейские имена: апостола-скептика Фомы-неверного и мессии-спасителя Иммануила[71]. И при всем этом главного героя вполне можно назвать передовым человеком нашего, XX века.

Точно так же Мейсонье, будучи коммунистом, целиком принадлежит нашему времени. Конечно, в случае гибели цивилизации жизненные проблемы для людей определялись бы не партийно-политической принадлежностью, но если у Мейсонье мы ее ощущаем на протяжении всей книги, это значит, что коммунизм нечто большее, чем политическая доктрина. Это еще и характер, и мироощущение. В Мейсонье их можно выразить так: честность, цельность, надежность, самоотверженность. Именно эти качества позволяют людям положиться на него.

Так что современная эпоха чревата для человечества не одними только издержками. Можно понять Мерля, когда он выражает свое недоверие, даже неприязнь к технике как к орудию убийства — его герои добиваются перевеса в схватке с врагами при помощи лука, а вражеская базука оказывается бессильной. И все же конечную победу в этом сражении приносят ружья, да и завершается роман… новым изобретением пороха.

Вполне современные люди эпохи НТР — герои романа — создают в Мальвиле коммуну. В описании ее трудной, полной опасностей жизни, ее постепенного упрочения, ее ободряющих перспектив — важный аспект романа. Словом, перед нами утопия Робера Мерля.

Мерль, сочетающий в себе художника и ученого-гуманитария, любит строить свои произведения, как бы задаваясь вопросом: «А что было бы, если бы?..» Он описывает один из возможных, по его мнению, вариантов истории: будущей — как в «Мальвиле» или последовавшем за ним «Мадрапуре» (1976), настоящей — как в «Разумном животном» (1967), и прошлой — как в «Острове» (1962), во многом перекликающемся с «Мальвилем». Причем Мерль мысленно проигрывает такие умозрительные эксперименты на небольших человеческих коллективах, называемых в социальной психологии малыми группами. Подобно тому как миниатюрные модели морей и рек позволяют гидродинамикам определить реальный режим крупных водоемов, так и малые группы Мерля призваны показать, как поведут себя в иных, хотя и не наступивших, но возможных обстоятельствах наши современники — не вымышленные, а реальные люди из плоти и крови. Точное воспроизведение Мерлем бытовых деталей, его психологизм, его умение показать всякую ситуацию, в том числе и гипотетическую, как бы глазами непосредственного свидетеля придают его фантастике ощущение удивительной достоверности. Характеристику, данную главному герою и летописцу событий — «человек, обладающий блестящим даром воображения», — нельзя не отнести к самому Мерлю.

Все это заставляет причислить названные выше романы Мерля к жанру реалистической фантастики. И мальвильскую утопию населяют не люди будущего, а вполне типичные, сегодняшние французы.

Известно, что на современном Западе в среде неконформистской интеллигенции и бунтующей молодежи возникало в последние годы немало таких коммун. Но век их был недолог. Почти все они быстро распадались, да иначе и быть не могло в этом мире, где царит «цивилизация потребления», которая подавляет или извращает попытки возврата к естественной жизни, не скованной различными табу и стереотипами мышления. Мальвильское Братство описывается, напротив, вполне жизнеспособным, более того — предвестником новой цивилизации, ибо придуманной ядерной катастрофой автор «снимает» пагубное воздействие окружающей среды на свою коммуну. В этом смысле бомба действительно оказывается «чистой». В вымышленной писателем ситуации мальвильская коммуна проявляет себя как наиболее целесообразная форма существования людей, как способ избежать смерти от голода или от нападения бандитских шаек.

Впечатляющая сила мальвильской коммуны в том, что она описана и воспринимается как несомненный антипод технократической и бюрократической цивилизации. В глазах читателя утопия Мерля представляется более привлекательной и временами, возможно, даже более полнокровной, чем действительно существующие, но во многом иллюзорные институты. Все решения в Братстве принимаются по общему согласию, учитывается любое возражение, каждый вносит свой максимальный вклад и в выработку решений, и в их осуществление, в результате чего коммуна оказывается исключительно жизнестойкой. В утопии Мерля успешно сочетаются демократизм и эффективность, которые современная западная политология считает несовместимыми. Примитивность техники, которой располагают мальвильцы, побуждает Эмманюэля определить это общество как «первобытно-аграрный коммунизм», но характер человеческих отношений здесь — сознательно гуманистический и демократический.

В этой позиции можно усмотреть и влияние социальных утопистов — от Руссо и Фейербаха до Кропоткина и Генри Джорджа, и воздействие гуманистической традиции французской философии эпохи Просвещения, но, наверное, прежде всего здесь проявляется свойственное автору преклонение перед жизнью, перед человеком.

Обнадеживающая судьба этой коммуны объясняется тем, что слову «братство» в Мальвиле возвращен его первоначальный смысл. Беззаветная преданность членов коммуны друг другу спаивает ее воедино, придает ей силы, обеспечивающие победу над внешним врагом. Ключом здесь оказывается, по словам одного из героев, «способность стать выше собственного „я“». Если в «Острове» Мерль развенчал буржуазный по своей природе индивидуализм, то «Мальвиль» звучит подлинным гимном коллективизму.

Члены мальвильского Братства способны бороться, а когда надо, и убивать, причем естественность, даже простоватость этих людей — крестьян, твердо стоящих на земле, — позволяет им делать это без излишней рефлексии, но и без ненужной жестокости. Да и руководитель их, интеллигент Эмманюэль, торжественно провозглашает: от хищников и паразитов надо избавляться. В этом преимущество героев «Мальвиля» перед героем «Острова» Парселлом, интеллигентская нерешительность которого ставит тамошнюю коммуну на грань гибели.

Впрочем, не все установления Братства так уж бесспорны. Надо думать, система публичной исповеди, напоминающая о китайском опыте культурной революции — мазохистское искушение западной интеллигенции! — нашему читателю вряд ли придется по вкусу. Когда в конце книги читаем, что мальвильцы тяготеют к самоизоляции, к «островному» развитию, это можно связать с решительной критикой, которой подвергают буржуазно-государственную централизацию протестующие интеллигенты Запада. Но ведь уже во времена Аристотеля анахронизмом выглядела его апология изолированного полиса, черты которого легко обнаружить в мальвильской коммуне. Тем менее реальна эта идея сейчас, когда ликвидация всякой централизации будет равнозначна общественному регрессу.

Утопия Мерля написана в жанре робинзонады. Ведь и мальвильцы как бы выброшены катастрофой на оторванный от мира остров. Знакомый с детства герой Дефо вспоминается и тогда, когда читаешь, как радуется Братство спасенной скотине, прибавлению стада, первому урожаю, какое смятение охватывает всех при виде следов других людей. Даже свой Пятница есть у них — прирученный «троглодит» Жаке.

Избранный жанр позволяет автору уснастить роман приключениями, напоминающими уже не только Дефо, но и об «Острове сокровищ» Стивенсона. У здешней крепости аналогичные атрибуты — палисад, подъемный мост, две крепостные стены. И напряженное ожидание схватки с бандитами.

У робинзонады есть, однако, свои издержки. В биографии мальвильской утопии ощущается несколько чрезмерное благополучие. Даже трагичность общей ситуации не в состоянии устранить привкус патриархальной идиллии. Конечно, читателю доставляет радость, что жизнь милых его сердцу героев начинает налаживаться, но согласуется ли это с реализмом — пусть даже и фантастическим? Повторим вопрос: «Что было бы, если бы?..» Если бы бомба оказалась не «чистой», а вызвала бы радиоактивные осадки, обрекающие человека на медленное умирание… Если бы в Мальвиле сошлись не друзья детства, к тому же добрые люди, а люди всякие, хорошие, плохие… Если бы, как это обычно бывает в стрессовых ситуациях, вспыхнули раздоры, необъяснимые приступы раздражительности и злобы… Автор обходит эти вероятности. Возможно, он делает это для того, чтобы подчеркнуть свою исходную оптимистическую позицию — веру в доброту человека, в любовь как средство сплочения, в естественность и даже неизбежность солидарности.

Впрочем, Мерль объясняет судьбу Братства еще и присутствием во главе его незаурядной личности — Эмманюэля. Социология малых групп действительно свидетельствует: в стрессовых ситуациях выделение лидера неизбежно — иначе группу может постигнуть трагический конец. Причем таким лидером далеко не всегда оказывается официальный, ранее назначенный руководитель группы, ибо непредвиденная ситуация требует от лидера соответствующих, не предусмотренных заранее качеств. Прямое, «командное» давление при отсутствии традиционных санкций способно вызывать лишь неповиновение и потому должно быть заменено эмоциональным воздействием на ведомых. Здесь уже недостаточно просто ума, знаний, организационных способностей; не менее необходимым оказывается демократический стиль поведения лидера, тактичный подход к каждому человеку в отдельности, умение убеждать людей. Всеми этими качествами автор и наделяет Эмманюэля.

У него твердый характер, но он мягок с товарищами, стремится до конца понять их. Приняв решение, он осуществляет его без колебаний, хотя и не чужд рефлексии. Он целеустремлен, но это не означает неразборчивости в средствах. Он не боится признаться в своих слабостях, но умеет ими управлять. Став лидером, он остается человеком — его совершенно не портит власть. Напротив, он сам ее сознательно ограничивает.

Это уже нечто большее, чем лидер малой группы. В образе Эмманюэля явственно проступают черты идеального политического лидера, достойного коммуны, которую он возглавляет. Хотя Мерль как писатель-реалист, к тому же искушенный в политике, допускает для Эмманюэля и тонкое лукавство, и политические маневры, которые ригорист[72] Тома объявляет макиавеллизмом.

Первый в истории политолог Платон, рассуждая о государственных добродетелях, считал важнейшей из них справедливость, под которой разумел, однако, способность властителей установить строгую иерархию в обязанностях граждан. Каждый должен был знать свое место. Мерль понимает справедливость лидера совершенно иначе — как способность оставаться равным среди равных, поднимая, а не принижая других. В этом он видит истинное и заслуженное величие вождя.

Один из героев Мерля заявляет в эпилоге, что «в одном коллективе не должно быть двух руководителей — духовного и мирского». Между тем вся история человечества, напротив, свидетельствует о том, что принцип разделения и ограничения власти существовал испокон веков во многих примитивных обществах и на самых ранних ступенях цивилизации. Достаточно вспомнить о племенных вождях и жрецах, ревниво оберегавших свои прерогативы, о двух царях и эфорах[73] в древней Спарте, о двух консулах и народных трибунах в Древнем Риме, о других аналогичных институтах, служивших хоть какой-то, пусть исторически и социально ограниченной гарантией для управляемых от злоупотреблений и произвола со стороны власть имущих.

В основе драматических событий романа Мерля заложено столкновение двух противоположных принципов общественного строя, на которых уцелевшие от термоядерной войны разрозненные группы людей пытаются возродить цивилизацию. Если один из них олицетворяет коммуна Мальвиля, то другой — это теократическая диктатура авантюриста Фюльбера, узурпировавшего власть в городке Ла-Рок и порабощающего его население посредством изощренного духовного и примитивного физического насилия. В Фюльбере органично сплавлены черты средневекового монаха-фанатика и современного политикана-демагога. «Нацист! Эсэсовец!» — бросает ему в лицо непокорная учительница Жюдит. Андре Стиль не без причины усмотрел в образе этого священника-самозванца, растлевающего души своих сограждан, параллель с Гитлером. Действительно, стремление и умение фашизма играть на темных страстях толпы общеизвестно. Этим образом Мерль с полным основанием указал на сохраняющуюся, к сожалению, и по сей день опасность манипуляции людьми и появления тиранов. Мерль, очевидно, прав и в том, что культурно-этическое начало в человеке, укрепленное развитием цивилизации, все же более уязвимо, чем биологическое.

И в то же время логично, что Эмманюэль в конце концов одерживает победу. Ибо таких, как он, лидеров заслуживают и могут выдвигать наши современники, воспитанные в традициях демократизма, на опыте осознавшие возможность достижения социальной справедливости и сохраняющие способность к борьбе за свои человеческие права. Тем самым Мерль отвергает мрачную альтернативу тоталитарной теократии из романа Миллера «Гимн Лейбовицу». Новый мир, восстающий из пепла термоядерной войны, не может и не должен быть похож на старый, ввергший человечество в катастрофу.

Размышляя над различными путями, которые ведут разных людей к вершинам власти, Платон цитировал древнего поэта Пиндара:

Из истории известно, что нередко верх берет кривда. И все же рано или поздно она терпит крах. Конец романа, рисующий старых и новых членов Братства на «вышней крепости» Мальвиля, исторически закономерен.

Не всякий читатель примирится с тем, что далеко не святому Эмманюэлю, которому не чуждо ничто человеческое, после смерти уготован культ героя, едва ли не полубога, хотя он своей деятельностью заслуживает уважение и признательность сограждан. Спорно здесь и другое — религия, которая входит в быт и души мальвильцев и которую откровенно поощряет Эмманюэль. Мало того: он возлагает на себя сан аббата, а затем и епископа. Его примеру следуют убежденные атеисты Мейсонье и Тома.

Эти поступки подробно объяснены в романе. Среди мотивов — и необходимость освятить Братство какой-то законностью, особенно перед лицом внешнего врага, и желание укрепить авторитет единодушно избранного военачальника, и даже обнаруженные в замке средневековые грамоты, свидетельствующие о том, что сеньоры Мальвиля брали на себя духовную власть. Но решающее значение Мерль здесь придает внутренним, эмоциональным потребностям членов коммуны в самораскрытии и духовном сплочении. Это, следовательно, нечто вроде «гражданской религии» Руссо, которую великий гуманист понимал как «чувство общности». Эмманюэль принимает религию еще и как некое воплощение непреходящей жизни, единства с природой. Он ощущает, как сам признается, почти сентиментальную привязанность к «преданьям старины глубокой». И правда, есть в мальвильцах нечто библейское: семья Ноя, пережившего потоп. В рассуждениях Эмманюэля слышатся отголоски деизма, полюбившегося французским просветителям еще со времен Вольтера. Крупный мыслитель-атеист начала нашего века Ле Дантек, преподававший, как и Мерль, в Парижском университете[74], считал атеизм хотя и истинным, но совершенно безрадостным учением, тогда как религия, по его мнению, способна дать человеку ощущение счастья. Человеку, говорил он, «нужна вера; будет ли это вера в справедливость, в родину, в искусство — все равно; она, во всяком случае, окажется полезной, если даст нам силу решительно действовать в различных обстоятельствах нашей жизни». Под этими словами наверняка подписались бы мальвильцы.

Эмманюэль принимает и религиозные ритуалы — поскольку они воплощают духовное единство мальвильцев. Акт причастия для него символичен, как проявление сопричастности друзей; главное в том, что, по его мнению, вера равнозначна оптимизму, она придает мужество и силу: «Да и так ли уж глупо молиться? Нас окружает неизвестность! Чтобы выжить, мы должны верить в будущее, поэтому-то мы и исходим из того, что неизвестность эта благосклонна к нам, и молим ее о помощи».

Маркс определял религию как «самосознание и самочувствование человека, который или еще не обрел себя, или уже снова себя потерял». Последние слова как нельзя лучше характеризуют ощущения людей, переживших катастрофу. Не поэтому ли в трагические моменты истории в народной душе обычно происходят всплески религиозности?

Есть еще одна сторона их жизни, которая, вероятно, вызовет негативную реакцию некоторых наших читателей. Речь идет о сексуальных проблемах. Чрезмерное, с нашей точки зрения, внимание, которое Мерль уделяет их обсуждению, можно, впрочем, объяснить тем явным удовольствием, которое получает свободомыслящий писатель, разрушая, хотя бы на бумаге, «мелкобуржуазное представление о браке», воплощенное в моногамной семье. Ибо он воспринимает ее как форму «буржуазной собственности», как элемент критикуемой им западной цивилизации.

Возможно, все это придает роману некоторую «пикантность» в глазах западных читателей. Однако те доводы, которые приводятся в обоснование подобных взаимоотношений, выглядят поначалу чисто умозрительными, а затем и явно несостоятельными, коль скоро выясняется, что налицо далеко не единственная женщина, способная продолжить человеческий род. Складывается впечатление, что все эти эпизоды в романе скорее дань модным ныне на Западе радикальным представлениям об эмансипации женщины, а заодно и мужчины в групповом браке.

Читателям, почувствовавшим себя шокированными, стоит, однако, учесть, что великие мыслители-утописты, начиная с Платона и Кампанеллы, полагали, что в идеальном обществе будет установлена общность жен. Так далеко Мерль, правда, не идет. Мальвильцы практикуют скорее полиандрию — многомужество, форму семейной организации, принятую, например, некоторыми племенами Непала и Тибета, где соотношение мужчин и женщин резко смещено не в пользу последних. Подобная ситуация, казалось, возникла и в Мальвиле в результате взрыва. Если герои Мерля лишь обсуждают возможность инцеста в применении только к домашней скотине, то в серьезных, даже трагичных фантастических романах современного американского писателя Уорда Мура инцест предстает как единственный путь, который вынуждены принять спасшиеся в атомной войне люди, чтобы возродить человечество. О содержании этих романов говорят уже сами их названия: «Лот» и «Дочь Лота».

Эротичность «Мальвиля» скорее мнимая, Роман этот по существу нравствен, ибо физическая близость героев служит здесь в конечном счете продолжению человеческого рода. Под пером Мерля слияние плоти предстает как нечто глубоко естественное, как своеобразный апофеоз жизни. Поэтому чарующим обаянием наделена Мьетта, первая появившаяся в коммуне молодая женщина, как называет ее рассказчик, — «Ева каменного века». Это не значит, однако, что любовь мужчины и женщины сведена к простому физическому влечению. Трогателен и нежен платонический роман Эмманюэля и Эвелины, хрупкой, отважной девочки. Своей печальной возвышенностью он чем-то напоминает старинные французские рыцарские повести.

Придирчивый читатель мог бы, наверное, усомниться в обоснованности тех или иных сюжетных поворотов романа, например, в неотвратимости смерти Эмманюэля. Неубедительной даже для самих мальвильцев кажется расправа с голодной ордой людей, утративших человеческий облик. И все же у Мерля сомнительные места в романе имеют, так сказать, «периферийный» характер по отношению к его основному литературно-художественному и идейно-политическому содержанию. При этом не следует, очевидно, поддаваться соблазну отождествлять мысли и поступки даже положительных героев литературного произведения со взглядами и убеждениями самого автора.

Мрачно, почти скорбно звучат первые страницы романа: «Нам уже неведомо, когда, в каком веке мы живем и будет ли у нас хоть какое-то будущее». Мерлю претит бездумный оптимизм. Он с тревогой задумывается над опасностями, угрожающими человечеству. Но эсхатологический сюжет романа не затемняет его глубокой оптимистичности. Даже в самых трагических обстоятельствах герои Мерля сохраняют присутствие духа, верность гуманистическим идеалам. Им чужды отчаяние и примирение с мрачной действительностью. Всем своим образом мысли и поведением они бросают вызов судьбе. Нет, они стремятся не просто выжить, продлить свое существование. «Выжить — это еще не все, — размышляет вслух один из них. — Чтобы жизнь тебя интересовала, нужно знать, что она будет и после тебя!» Полные решимости не впасть в варварство, избежать нового средневековья, которое, казалось бы, неумолимо надвигается на жалкие остатки человеческого рода, обитатели Мальвиля стремятся возродить передовую цивилизацию, передовую, если не по техническому уровню, то, во всяком случае, по характеру взаимоотношений между людьми, по моральным принципам. И хотя все ее материальное основание обратилось в прах, соратники Эмманюэля убеждены в том, что им для возрождения человечества и восстановления цивилизации понадобятся не долгие столетия, а лишь десятилетия, что если не их дети, то внуки, избежав дикости, будут во всех отношениях цивилизованными людьми в самом благородном смысле слова. Ибо морально, как подчеркивает Эмманюэль, граждане Мальвиля стоят на неизмеримо более высоком уровне, чем современники Жанны д’Арк.

Поэтому верится: пока остаются на Земле такие люди, как герои «Мальвиля», человечество не может погибнуть. И их возвращение на путь технического прогресса вовсе не означает неизбежности повторения прежних ошибок. Скорее наборот. Если в век научно-технической революции мы еще острее ощущаем нашу связь с природой, изначальную ценность жизни, незаменимость дружбы, любви и человечности, значит, Братство возможно построить уже сейчас — не после термоядерной катастрофы, а до того, как она может разразиться, ибо она отнюдь не является фатальной. Наверное, в этом конечный смысл романа Робера Мерля отстаивающего общечеловеческие интересы и ценности в окружающем нас мире экономических контрастов, национальных противоречий и социального эгоизма.

Е. Амбарцумов, Э. Араб-Оглы.