Лоринг

— Занятно. Вор, влюбленный в сыщицу. Это ли не сюжет для бульварного романа?

— Не более чем интрижка сыщицы и ловца. Как думаете?

В стеклах его очков отражалось моё лицо, оно казалось крошечным. Я сам выглядел мелким и незначительным, поглощенным тьмой непроницаемых стекляшек.

— Вы мне грубите, — сдержанно произнес он.

— Чего же вы хотели? Отбросам общества не присущи джентльменские уловки. И не приписывайте мне то, чего нет. При всем почтении к леди Коллинс, меня заботит лишь одно — не станет ли известно о нашей с вами договоренности инспектору Вилсону.

Он еще недолго смотрел на меня, демонстрируя зубы не то в оскале, не то в улыбке, потом кивнул.

— Разумеется, только это. Что ж, смею вас успокоить: в мои планы не входит оповещать леди Коллинс ни об этом соглашении, ни о моем задании в целом. Должен ли я отдельно просить вас соблюдать осторожность в конкретном вопросе?

— Нет, — я встал, справедливо считая, что разговор окончен. — Но учтите, что я не стану покрывать вас, если сам окажусь под угрозой.

— Конечно, — он не двинулся с места, — я осознаю риски.

Вудроу не провожал меня.

— Вы сегодня выглядите мрачнее обычного!

Илайн стояла на пороге моей комфортной камеры и без стеснения наблюдала за тем, как я бреюсь. Ее не смущало даже то, что я по пояс разделся, чтобы не намочить рубашку.

— Всему виной борода, она добавляет мне возраста, — я продемонстрировал густо намыленные щеки. Взбитые верхушки пены и впрямь походили на седые локоны.

— Инспектор ждет вас, — улыбнулась она. — Кажется, есть очередное задание, с которым никто не справится. Кроме вас, разумеется.

— Не завидуйте, миледи. Вам бы не хотелось стать пойманным вором.

— Меня бы не поймали, — в ее глазах блеснул озорной огонек. — Идемте! Если будете бриться слишком тщательно, то люди, не дай Бог, начнут верить, что перед ними порядочный человек.

— Это было бы ужасно.

Я все же довершил ежеутренний ритуал, умылся и стал одеваться.

— Вы хотите меня смутить? — этот вопрос родился после нескольких минут молчания, пока я застегивал рубашку и заправлял ее в штаны под пристальным взглядом Илайн.

— А это возможно? — будто всерьез озаботилась она. — Мне казалось, вы толстокожий чурбан, которому чуждо стеснение.

Я усмехнулся, накинул на спину свитер и завязал его рукава на груди.

— У вас сегодня свидание, миледи?

Илайн опешила настолько, что, распахнув рот, позволила мне первым выйти из камеры.

— Откуда вы?…

— За пару недель у вас впервые хорошее настроение, и вы флиртуете с тем, кто не осудит, и в то же время не сможет ответить на вызов. Смело, дерзко, жестоко. Так поступают влюбленные девушки, когда счастливы.

Обернувшись, я заметил, что ее щеки чуть порозовели, а взгляд вдруг потерял свой задор, стал виноватым и напуганным, будто ребенка застали за воровством конфет.

— Иногда мне кажется, что вы больший сыщик, чем Пилс, — она тут же взяла себя в руки и снова улыбалась.

— Но не лучше вас?

— Ни в коем случае!

Вплоть до декабря я работал цепным вором Венаторов: крал из указанных домов ценные безделушки, приносил Вилсону добычу в зубах, а он возвращал все благодарным владельцам. Таким образом сыщики получали и доступ в жилища парламентеров, и возможность навязать им дополнительную охрану, не вызывая подозрений. Ртутная Крыса до сих пор больше не наносил удара. Притаился. Я был уверен, что убийца знает о действиях сыщиков, и потому стал осторожнее. А может, он уже закончил свою жатву, и напрасно Вилсон ждет, что тот проявит слабость и даст себя поймать. Постепенно охрана района Лебединых Прудов увеличилась, по улицам перемещались небольшие отряды вооруженных законников, жители больше не возмущались при их виде. О случаях воровства стало известно во всем районе, и люди понемногу занялись улучшением безопасности своих поместий. Кто-то нанял частную охрану, а кто-то — поставил решетки на все окна первого этажа. Методы не слишком действенные, и все же лучше, чем ничего.

Я испытывал двоякое чувство. С одной стороны, меня терзало осознание того, что при моем содействии самый аппетитный для воров район города стал почти недосягаем. Но с другой стороны, если я не мог откусить от этого пирога, то и другим пускай не достанется.

Из списка оставалось всего десять человек, в чьих домах я не побывал. Я торопил Вилсона, намекая, что по снегу воровать — дурной тон. Пока декабрь шел на уступки, и до сих пор только два раза посыпало мелкой крупой, которую тут же сдул ветер. Но все может измениться, и если Асилум завалит сугробами, я надолго останусь без работы. Признаться, у меня было огромное желание закончить дела до Рождества и благополучно отправиться на зимовку в теплые края, о которых я только слышал из рассказов моряков.

Каждый раз после посещения очередного дома я отправлял послание Вудроу, сообщая о неудаче. Он терпеливо ждал и больше не назначал встреч.

Наконец, Вилсон дал добро, определив следующую «жертву». Эдвард Фостер, казначей «Прорыва». Он был племянником того самого Фостера, что занимал ведущее место в руководстве Имперского Банка.

— Зачем он вам нужен? — спросил я прямо, когда Вилсон озвучил мою задачу. — Если к его дому пожалует Крыса, убийцу расстреляют ваши люди.

— А вы решили, что теперь вправе давать мне советы и обсуждать приказы? — усмехнулся Вилсон.

Присутствующий при этом Пилс довольно ухмылялся, хоть и прятался за газетой, чтобы никто этого не заметил. Его кривило всякий раз, как инспектор хвалил меня, и сейчас сыщика распирало от злорадства.

— Именно так, — невозмутимо ответил я, переводя взгляд снова на Вилсона, — поскольку если в поимке преступников вы осведомлены достаточно, то в воровстве не смыслите ровным счетом ничего.

— Ну, так давайте, поделитесь своей наукой! — инспектор с вызовом посмотрел на меня, явно недовольный таким поведением, — что я такого не знаю, вор?

— Мне вдруг начало казаться, что я не причина для лучшей охраны района, а лишь повод венаторам наведаться в гости к политикам.

Я улыбался, и сколько бы он ни смотрел, пытаясь сжечь меня взглядом, улыбка не сходила с моего лица.

— Пилс, вы не могли бы купить мне газету, — Вилсон сосредоточенно принялся складывать вещи на своем столе, поправлять стопки.

— Я могу отдать вам свою…

— Нет, Пилс, мне очень нужна свежая, прямо из рук разносчика.

Наконец до сыщика дошло, что его вежливо выставляют, а он сам усложнил свое глупое положение неуместным спором. Не глядя на меня, Пилс взял с вешалки пальто и вышел, прикрыв за собой дверь сильнее, чем стоило бы.

— Надеюсь, вы объяснитесь? — прорычал Вилсон, глядя на меня, как недовольный морж на тухлую селедку.

— Конечно. Я заметил это сразу. Поначалу не придавал значения, потом решил, что вам нравится думать, будто вы ловко меня обманули. И вот недавно я понял, что обманули вы не только меня, но и своих подчиненных. Ведь ни Коллинс, ни Пилс не знают, что вы обыскиваете дома.

Его глаза скрылись под тяжелыми бровями.

— Вот только ума не приложу, что вы там ищете. Вряд ли прибавку к пенсии.

— Как вы смеете?

Он тяжело вздохнул, подпер щеку кулаком.

— Глазастый вор. Что ж, Лоринг, заметил ты верно. Но не твоего ума это дело, ясно?

— Как скажете.

— Помолчи! От твоих речей тошно становится.

Вилсон поднялся, подошел к окну, заложив руки за спину.

— Что, думаешь, я так низко пал? Нет, не угадал. Люди, за которыми охотится Ртутная Крыса, не только жертвы. Они… преступники. Доказательств у меня пока нет. Всё, что имеется, это твои слова. А обвинение такое, что ошибиться нельзя, нужно сразу, метко, прямо в глаз.

Он обернулся ко мне, смерил оценивающим взглядом.

— Речь идет о заговоре.

— Против… империи?

— Именно. «Прорыв» имеет вполне невинную историю. Восторженные студенты, желающие сделать мир лучше. Обычно так и рождаются самые страшные тираны.

— Но в чем их преступление? В разврате?

— Речь идет о куда более серьезных вещах. Но я не имею права разглашать эту информацию. Вы меня вынудили к объяснениям, я их дал. Сказать более, значит, обесчестить себя как служителя закона.

— А тайный сыск императрицы? Разве это не их задание?

Он усмехнулся и покровительственно посмотрел на меня. Тогда стало ясно.

— Никакого тайного сыска не существует, — догадался я.

— Разумеется, существует! Нет никакой конторы в готическом замке, под охраной химер, цепей и великанов, — со смешком произнес он. — Мы — агенты тайного сыска, внедренные в совершенно различные структуры.

У меня першило в горле и хотелось выпить. Хотя бы воды.

— А вы мне все это говорите, потому что убьете?

— Нет, Лоринг, не сейчас, — он вернулся за стол и опять стал похож на забавного усатого пекаря, случайно нацепившего строгий костюм. — Пока вы не дали повода, я намерен сохранять вам жизнь. Вы очень интересный человек, много задаете вопросов, много думаете. Даже слишком. Думаю, вы окажетесь более полезны, если будете знать, что происходит.

— Но я пока еще не все знаю.

— С вас достаточно и этого.

Он протянул мне толстую папку:

— Изучите чертежи дома Фостера. До вечера еще есть время. Не будем терять ни минуты.

Семья Фостера — супруга с тремя детьми — находилась в отъезде. В это время года многие начинали визиты к родственникам, чтобы до Рождества управиться с неприятной обязанностью, и с чистой совестью никого не звать к себе за стол. Мне такое положение дел было на руку: пустой дом обойти и быстрее, и проще. Половину слуг распускали на этот период за ненадобностью, ну а сам хозяин мог до ночи засиживаться в своем кабинете за игрой в механические шахматы.

Упомянутая мною игра была любимым увлечением богачей, поскольку стоила невероятно дорого, владеть ею считалось престижным, а уметь пользоваться — тем паче. Конструкция состояла из доски для фигур и тумбы, в которую был спрятан хитрый механизм. На перфорированных лентах содержалась запись ходов различных партий гроссмейстеров. Совершая ход, игрок на клавишах, напоминающих клавиатуру печатной машинки, обозначал своё действие, указывая перемещение фигуры и значимость оной. Вращался вал с перфолентой, пока на ней не находилось отверстие, соответствующее полученной информации. После этого механический голос сообщал об ответном ходе, и игроку оставалось только переместить фигуру вместо соперника.

Собственно, я совершенно беспрепятственно обошел верхний этаж дома, лишь раз чуть не столкнувшись с сонной горничной, взбивающей подушки на хозяйской кровати.

Выполнив свою задачу, я покинул дом и направился к ограде. С неба снова сыпалась мелкая снежная крупа, больше похожая на застывший дождь. Ветер пробирался за шиворот и елозил холодными ладонями по коже. Я бы ушел, если бы внимание не привлек свет, льющийся из окна кабинета. Похоже, там забыли задернуть шторы! Клянусь, что никогда особо не страдал от любопытства, но в этот раз мне невероятно захотелось увидеть механические шахматы. Столько слышать о них и ни разу не видеть в действии — несерьезно. Подкравшись к пятну света, перечеркнутому крестом тени от рамы, я осторожно выпрямился и заглянул в окно.

Интересующий меня предмет стоял почти в центре комнаты, возле него остался наполненный бокал с медово-коричневым напитком. Судя по расположению фигур, игра была прервана в самом разгаре. Но мой взгляд уперся не в чудо науки, а в происходящее возле стены. Там, на стуле, связанный по рукам и ногам, находился человек, которого я видел только однажды, в «Бубенчиках», на встрече «Прорыва». Его рот был заткнут кляпом, лицо обезображено ужасом, кожа покраснела, жилы вздулись, глаза выпирали. Он беззвучно кричал. Я подался вперед, пытаясь понять, что же происходит. И тогда увидел его.

Джулия не преувеличивала. Ртутная Крыса и впрямь был огромен. В том, что передо мной именно этот убийца, я не сомневался ни на миг. Укутанный в плащ с ног до головы, как гигантский черный призрак в шляпе с широкими полями, он наполнял шприц серебристой массой. Раствор ртути! Я понимал, что Крыса собирается сделать, но не представлял, как этому помешать. Однажды я уже спас ловца, и тот в благодарность подкинул мне работенки. Тут взгляд Фостера устремился в окно. Мы встретились с ним глазами, и его красное лицо посинело в заглушенном вопле. Крыса обернулся в тот же миг.

Я был уже возле забора, когда услышал звон разбитого окна. Стена была преодолена с разгону, в прыжке, которому бы позавидовала дикая кошка. Едва я приземлился по другую сторону, как последовал глухой звук: преследователь повторил мой маневр. Патрули находились на соседней улице, я мчался со всех ног туда, впервые молясь о скорой встрече с законниками. Но стоило мне приблизиться к переулку, как в стену дома врезалась пуля. Она прошла между моей рукой и туловищем, задев рукав. Отшатнувшись, я побежал в другую сторону, петляя как заяц, мешая Крысе прицелиться.

Пока он не стрелял, тишину ночи нарушали только наши с ним шаги. Мне нужно вывести его прямиком к отрядам. Спугнуть криком нельзя, он должен попасться, иначе эта игра никогда не кончится. Очередной выстрел вынудил меня снова изменить направление. Я метался от дома к дому, краем глаза отмечая, как стремительно догоняет меня этот великан. Он слишком подвижен для своего веса и роста. Плащ развевался черным крылом, в руках он держал оружие, похожее на револьвер, но большего размера и калибра. Движения были звериными. Ужас, который нагоняло его преследование, подстегивал кнутом.

Почему до сих пор нет законников? Я слышу вдалеке их свист, но неужели им невдомек, откуда раздаются выстрелы?!

Мой рывок к узкому проему между домами, где проскользнуть может разве что тощая собака, был им просчитан заранее, и пуля прошила воздух перед моим носом, едва не отстрелив ноздрю. Я рухнул на землю, перекатился через плечо, и, не разгибаясь, втиснулся в тесную щель. Слишком много одежды, она тормозила меня, мешала двигаться, просвет с другой стороны приближался так медленно! Я был на середине пути, когда услышал щелчок возводимого курка. Оглянувшись и все еще дергаясь, точно муха, увязшая в смоле, я увидел направленное на меня дуло шириной с кулак. Чудовище целилось в меня и готовилось казнить, как недавно — беднягу Фостера. Но раздавшийся выстрел был совершен кем-то другим. Великан схватился за плечо и тут же послал пулю в ответ, целясь куда-то вверх.

Когда он обернулся, чтобы закончить разговор со мной, в проеме было уже пусто. Я выскочил на улицу, отбежал от дома и поднял голову. На крыше находилась человеческая фигура с ружьем в руках. Спаситель махнул мне рукой, и в следующий же миг повалился и покатился вниз. Пока я добежал к стене, человек повис над мостовой, зацепившись шлеей ружья за крюк, придерживающий водосток.

На улице, откуда я сбежал, раздавались свистки и выстрелы. Венаторы гнали нового зверя.

Благо, мой спаситель умудрился расположиться не на частном доме, а на крыше картинной галереи. Здесь выставлялись работы слишком увлеченных искусством богачей. Эта мазня не ценилась нигде за пределами Асилума, и никому в голову не приходило строить забор или охранять дом. Я вскарабкался по выступающим карнизам до пожарной лестницы и поднялся на крышу. Покрытая льдом черепица, точно глазурованный пряник, была скользкой, по ней пришлось ползти на животе. Я подоспел вовремя и схватил Вудроу за запястье в тот миг, когда у него уже совсем ослабли руки. Под его весом я сам едва не слетел с крыши, но уперся ногой в крюк и стал тащить ловца, проклиная его на чем свет стоит.

— Мог хотя бы помочь, — приговаривал я. Мышцы разрывались от усердия. — Не висел бы тряпкой…

Но когда я со вздохом уложил его на крышу, то понял причину некоторой инфантильности Вудроу. Он был без сознания. Полы его пальто разошлись, и в тусклом свете спрятавшейся за тучами луны я увидел черное влажное пятно на изувеченном жилете. Ловец был ранен и истекал кровью.

Чего мне только стоило избежать встречи с венаторами, пока я нашел удачное место для Вудроу! Я примостил его недалеко от памятника, как раз там, где сам едва не попал под пули Крысы.

— Эй! Сюда! Скорее! — позвал я дежурных.

Их стало в пять раз больше, чем прежде, вся улица была заполнена людьми в форме. Заметив меня, двое подбежали, с подозрением вглядываясь в мой внешний вид.

— Вы в порядке, сквайр? — осторожно спросил молодой констебль, рассматривая мои руки в крови. Он потянулся к кобуре под накидкой.

— Я — да, там человек ранен, — сказал я, указывая на подножье памятника.

Увидев Вудроу, констебль обернулся к остальным и стал кричать о срочной доставке в госпиталь.

Я присел на ступеньки возле фонтана и стал наблюдать за тем, как Вудроу грузят на носилки. Наверное, ему предстоит долгое объяснение, как он очутился в закрытом районе столь поздней ночью. Ружье я предусмотрительно спрятал, так что у ловца появится неплохой шанс качественно солгать. А потом рассказать правду, но уже лично мне при встрече. После этой ночи мы с ним связаны. Не кровью, а его обманом, который едва не стоил мне жизни.

Такого шума в презентабельных Лебединых Прудах не бывало даже по праздникам. Среди ночи на улицах было не протолкнуться от венаторов. То тут, то там звучали их предупредительные свистки. В доме Фостера горел свет.

— Я уж думал, мы с вами больше не увидимся, — произнес идущий ко мне Вилсон.

Судя по прибывшим каретам, мосты опустили.

— Я везучий, раз встречаю этот рассвет. Чертовски везучий, — я принял из его рук флягу и, не уточняя, что это, сделал большой глоток.

Задохнулся, прокашлялся, выпил еще. Крепкое тепло пролилось из горла в самую душу.

— В отличие от Фостера, — мрачно заметил Вилсон, поправляя воротник. — Бедняге свернули шею. Видимо, не успел закончить, как с другими. Но теперь столько свидетелей, что мы не сможем сохранить всё в тайне. С предыдущими жертвами Крыса поступал куда аккуратней. Видимо, вы спугнули его. Теперь надолго станет тихо, полагаю.

— Надолго? Почему так туманно? — я поднялся, растирая плечи, — заприте Крысу понадежней, а лучше отрубите голову.

— А, так вы не знаете… — Вилсон со вздохом поднял и опустил плечи. Не глядя на меня, он произнес, — Крысу не поймали. Он ушел. Прыгнул в реку.

В госпитале царила особая атмосфера. Из запахов и звуков собирался образ полного, абсолютного отчаяния. Я вырос в районе, где умирали на улице, и летом особенно ощущалось гнилостное зловоние, но здесь, здесь всё было иначе. В Отстойнике люди не только погибали, но жили, радовались даже малому. А тут подавляющее большинство пациентов — умирающие, тяжелобольные, у которых один выход — смерть через страдания. По коридору сновали медсестры в белых передниках, испачканных различными человеческими жидкостями, их отрешенные взгляды заставляли вспомнить об изваяниях из мрамора, что украшают надгробия на столичном кладбище.

Скрипели колеса каталок, один надрывался в плаче, другой тихо стонал, а кто-то требовал судно, чтобы справить нужду. Пятна крови и рвоты повсюду — на постели, занавесках. Мне хотелось задержать дыхание, будто с каждым вздохом я пускаю в свое тело чужую смерть.

И тут я увидел ее. Она шла навстречу, мимо коек. Сила в царстве слабости, пружинящая грация на фоне угасающей жизни. Темно-синее платье, белый галстук, завязанный на мужской манер, шляпка с пестрым перышком. Леди Коллинс была прекрасна, как всегда. Когда она увидела меня, то запнулась. Всего на миг уперлась в невидимую преграду, находящуюся между нами.

— Вас уже отпускают на прогулку? — спросила она, украсив лицо бледной улыбкой.

— Не совсем.

Девушка не поняла ответа, но не стала уточнять.

— Как он? — мой вопрос был неожиданностью для Илайн.

— Поправится. Большая потеря крови, но… он выживет, — снова эта неестественная улыбка. И все равно леди Коллинс очаровательна, даже когда притворяется.

Но мне было плевать на ее попытки сохранить мину при плохой, из ряда вон выходящей игре. Я никогда не был джентльменом, моё представление о правильном и неправильном сильно отличается от общепринятого. Одно я знаю точно: Вудроу не заслужил эту женщину. Он подставил меня, это даже обыденно. Но он подло поступает с ней, и от этого мне тошно.

— Миледи, как хорошо вы знаете Вудроу?

— Сквайра Вудроу, — поправила она. Огляделась, взяла меня за локоть и отвела к окну. — Достаточно хорошо, смотря, о чем вы спрашиваете.

— Вероятно, нет. Поэтому я прошу вас быть осторожней. Либо он не вполне откровенен с вами, либо вы сами отменно лжете.

Ее глаза сузились, губы вытянулись в струну, и напряженная рука выдала желание дать мне пощечину. Но леди сдержалась.

— Как вы смеете? — прошипела она. — Только что вы могли выдать тайны достойного человека. Вам повезло, Лоринг, я осведомлена о делах, на которые вы намекаете. Вудроу сказал, что вы в курсе, но он ни словом не опорочил вас. А вы так ему платите.

— Так вы…знаете? — меня это удивило, чтобы не сказать больше.

— Что сквайр Вудроу — ловец? — усмехнулась она, — он этого не скрывает.

Возможно, Вилсон не поймет, не догадается Пилс, но мне всё было очевидно. И по ее взгляду, по вызову, брошенному этой улыбкой.

— Значит, вы помогали ему. Говорили, где мы будем, чтобы он поймал Ртутную Крысу.

Илайн не отводила взгляда, она молчала.

— Инспектор, конечно, не знает. И никто больше, да? Вы рассчитывали, что ему удастся сокрыть обман?

— Какой обман? — слова скрипели от презрения. — Он охотник, а Крыса — добыча. За него дадут большие деньги.

— Настолько большие, чтобы вы могли разделить их? Прекрасная затея, миледи, на службе столько не заплатят. Но даме быть ловцом рискованно, а вот шпионить — другое дело.

Я все же дождался этого. Самообладание изменило леди Коллинс. Я говорил, что не являюсь джентльменом, и не могу смиренно ждать, когда кто-то ударит меня по лицу, поэтому перехватил ее запястье, и тут же отпустил. В тот миг Леди Коллинс возненавидела меня.

— Вы жалки, Лоринг, — прошептала она. — Жалки и мелочны. Вам не понять, что кто-то может заботиться не только о себе. Помогать не из выгоды. Вы так жаждете свободы? Но вас ждет только одиночество и смерть в забытье. Завтра или через полвека.

Она ушла, оставив после себя пульсирующий призрак ненависти.

Нужно было торопиться. В конце концов, меня не на прогулку отправили. В следующем коридоре большинство больных были отгорожены друг от друга шторками. Я шел мимо, заглядывая в щели, пока не увидел его.

Вудроу лежал на койке с закрытыми глазами, укутанный по грудь простыней. Лицо было бледнее обычного, синие круги вокруг глаз. Оглядевшись и убедившись, что медперсонал занят бытовыми вопросами, я юркнул за занавеску, подсел на койку и, взяв за подбородок, встряхнул голову Вудроу.

Он открыл глаза, тут же со стоном закрыл их.

— Очки…

— Нет уж, подождешь, — прошипел я ему на ухо. — Ты обманул меня, ловец. Скажу больше: ты обманул империю. Как думаешь, с какой радостью венаторы бросят тебя в темницу? А уж как восторженно тебя там примут!

Он снова открыл глаза, желая посмотреть на меня, и тут же зажмурился, из-под ресниц показались слезы.

— Дай мне очки.

— Ты мог его пристрелить, мог! Но не сделал этого, потому что боялся, что они обнаружат тело и поймут, как ты их провел!

В порыве злости я встряхнул его за плечи, и простыня сползла, обнажая туловище. Живот был перевязан, бинты пропитались кровью и мазью, стали желтыми и жесткими, но мой взгляд привлекли к себе другие отметины. Большая часть груди, плеч, рук была покрыта чудовищными следами, оставленными огнем, белыми и красными пятнами. Рубцы на рубцах. Изувеченная кожа походила на панцирь. Сосков не было вовсе. И под этим уродливым покровом проступали узловатые мышцы. Точно зверь, с которого охотник содрал шкуру.

Испытывая смешанное чувство гадливости и жалости, я вложил ему в руку очки. Вудроу надел их, и какое-то время лежал, видимо, привыкая. Он вытер скатившиеся по щекам слезы. Опустив голову, увидел свое тело, криво усмехнулся и подтянул простынь.

— Знаешь, тогда, в замке… я думал, ты пристрелишь пленника. Из сострадания. Чтобы он не достался чудовищу, чтобы прекратились пытки. Но ты устроил пожар.

— Я не хотел.

— Не хотел, так вышло. И вчера ночью тоже так вышло. Я промахнулся. Крыша была скользкой, нога дрогнула, и пуля только задела его.

Он с тяжелым вздохом привалился к спинке койки.

— Зачем ты солгал? — не знаю, почему мне нужен был от него ответ. По сути, ведь это не имеет никакого значения. — Ладно, венаторам. Хотел получить награду. Но мне мог сказать, раз уж нанял.

Вудроу устало провел рукой по лбу, убрал упавшие на лицо волосы.

— Сказать, что чудовище выжило в пожаре? Что маньяк, за которым гоняется весь Двор Венаторов, считается мертвым? Я смалодушничал. Надеялся, что все закончится быстрее, и мне не придется давать пояснений.

— Леди Коллинс не знает?

Ловец облизал пересохшие губы.

— Нет. Она помогает мне в охоте. Я не просил, но и не отказался. Ей кажется, что нет разницы, кто поймает этого маньяка.

— Разумеется. Даже если она собственноручно схватит Крысу, вся слава достанется Вилсону. Может, и Пилсу перепадет, но не ей.

Он кивнул. Я не видел, куда устремлен его взгляд, но в стеклах очков было мое отражение, и легко поверить, что собеседник все же смотрит мне в глаза.

— Тогда расскажи мне все, что знаешь о Ртутной Крысе. И что на самом деле происходит.

Внезапно штора отодвинулась, и появилась медсестра. Усталость и чужие страдания сделали ее молодое лицо почти старушечьим. В руках она держала миску странной формы.

— Мочиться будете? — равнодушно спросила она.

Вудроу тяжело вздохнул и перевел на меня взгляд:

— Здесь с этим строго. Потом могут и не предложить.

Я поднялся, ощущая неловкость.

— Нам нужно закончить разговор, — произнес Вудроу, пока медсестра вытесняла меня за штору. — В полночь у моста Филиппа.

— Вот уж сомневаюсь, что у вас будет свидание так скоро, — хмыкнула больничная работница, задергивая штору перед моим носом.

— Вы хотите, чтобы я начал запирать вашу камеру?

Так меня встретил Вилсон, когда я появился на пороге кабинета.

— Если бы я намеревался сбежать, у вас не было бы возможности сказать мне это.

Он смерил меня недовольным взглядом и покачал головой:

— Сообщайте, если собираетесь выйти в город. Помнится, для вас это теперь небезопасно.

— Вашими молитвами.

Никто бы не упрекнул меня в отсутствии такта, но инспектор догадался, что кроется за этим ответом. Или во всяком случае, был близок к догадке.

Илайн сидела за своим столом и даже не подняла голову, когда я вошел. Пилс мешал ложечкой чай и терзал печатную машинку.

Вилсон подошел к нему, взглянул на написанное, с рычанием вырвал лист, скомкал его и отбросил в угол. Там уже скопилось немало бумажного мусора.

— Всё не то! Не то! — сыщик был в бешенстве.

— Тогда я не понимаю, что можно им дать, — жалобно проговорил Пилс.

— Ничего! Этим стервятникам ничего нельзя давать! — крикнул Вилсон и ударил кулаком по столу. Печатная машинка подскочила. — Но они хотят, хотят крови и гадких подробностей! Чем больше ужаса, тем лучше покупают их чертову газетенку! А репортеры строчат не статьи, а бульварные романы, от которых дамочки падают в обморок.

Пилс потупил взгляд.

Речь, конечно же, шла об этой ночи. После того как Фостера обнаружили убитым, поднялся шум. Слуги быстро разнесли сплетню, и утром весь Асилум гудел от новостей. Газетчики затемно штурмовали Двор Венаторов, требуя материал для статьи. Прежние дела Ртутной Крысы удавалось замять, поскольку тот после убийства размещал жертву в естественной позе, имитируя смерть по неосторожности от применения лекарства. Но теперь, когда жертва связана и со сломанной шеей, никто уже не поверит сказочкам о случайности. Теперь и сами члены «Прорыва» сложат два плюс два и зададутся вопросом: не нарочно ли убивают их друзей? Не говоря уж о репортерах, которые превратят эту историю в грандиозный скандал и провал венаторов. Шутка ли! В районе дежурило с полсотни законников, а убийца ускользнул у них из-под носа.

— Всё против нас! Всё, — прорычал Вилсон, падая в кресло. — Еще и этот чертов ловец!

Я один заметил, как напряглись плечи Илайн.

— Зачем он там был?! Выслеживал, наверняка!

— У него не было оружия, — заметил Пилс, и тут же, испугавшись гнева начальника, сделал вид, что весьма озадачен установкой чистого листа в машинку.

— Не было, этот сукин сын… простите, миледи… он спрятал его, точно. А вы! Лоринг, вы! Неужели не могли найти его чуть позже?

— Когда бы Вудроу истек кровью? — уточнил я.

Илайн на мгновение подняла голову, и снова опустила ее. Вилсон прикрыл глаза ладонью и тихо рассмеялся.

— Нет, нам не могло бы так повезти. Что ж, Пилс, покажите!

Сыщик достал очередную версию ночной сводки, поднес ее начальнику. Тот изучил короткий текст, страдальчески сжал губы и кивнул:

— Пусть будет так. Лучше дать им кость, иначе они сожрут нас целиком. Итак, господа, я вас поздравляю. Теперь прижали по-крупному. От меня требуют скорейшего раскрытия дела, привести им Ртутную Крысу в наручниках. Если возьмем живьем, выплатят премиальные. Теперь по конкретике. Леди Коллинс!

Она выпрямилась в кресле.

— Возьмите парочку констеблей и отправляйтесь в госпиталь к Вудроу. Допросите его. Возможно, красивой женщине он захочет рассказать то, чем не стал бы хвастать перед нами.

Я не жестокий человек, наверное поэтому в тот момент не стал наслаждаться триумфом и не повернулся к Илайн, чтобы вынудить ее чувствовать себя неловко. Девушка кивнула, поднялась и как можно скорее вышла из кабинета.

— Пилс! Когда отдашь газетчикам бумагу, бери Лоринга и отправляйтесь в больницу «Покой Богоматери». Расспроси местных, какая связь между их заведением и Гилмуром.

— А мне что там делать? — искренне удивился я. — Я всякой мерзости за жизнь повидал, но психи меня пугают.

— Вот и взгляните в лицо своим страхам, — прорычал Вилсон. — Я разрешаю вам дополнить работу Пилса любыми методами. В рамках разумного.

— То есть пытать можно, а убивать нежелательно?

— Лоринг, — он посмотрел на меня исподлобья, — ситуация более чем серьезная. Если мы не поймаем Крысу, у меня не будет достаточных аргументов, чтобы пояснить, почему я отпускаю на свободу одного из самых разыскиваемых воров Патрии Магнум.

Больница «Покой Богоматери», занимающаяся душевнобольными, была той же тюрьмой, только отчего-то считалось, что нахождение в клинике более милосердно, чем умерщвление. Никто и никогда не выходил из ее стен здоровым.

Меня терзали мрачные мысли. Неприятное маслянистое чувство текло по жилам, холодило пальцы. Пока мы ехали в повозке, Пилс молчал, и я имел достаточно времени, чтобы выслушать свой внутренний голос, который вопил о нежелании очутиться в стенах больницы. Я боялся тюрьмы всю жизнь, но есть кое-что похуже тюрьмы.

— Не понимаю, зачем вы понадобились в этом деле, — такими стали первые слова сыщика с момента нашего отъезда от Двора Венаторов. — Доктор Шерман порядочный человек. Он не станет препятствовать правосудию.

Я не ответил, только усмехнулся, но не слишком-то заботился, чтобы скрыть эмоции. Пилса это задело, он взвился, как ужаленный:

— Что? Думаете, раз инспектор направляет вас на такие дела, вы уже часть команды? Никогда! Никогда вы не будете ровней ни мне, ни леди Коллинс, ни одному из констеблей! Вы преступник, им и умрете, даже если немедленно уйдете в монастырь вымаливать прощение.

— Но ведь меня отправил сам Вилсон.

Он фыркнул и отвернулся к окну:

— Разумеется! Инспектору виднее, кого отправлять. Вам несколько раз повезло, но везение — не мастерство! Наша работа, возможно, не так увлекательна, как ночные вылазки в город, но зато служит закону, порядку, спокойствию граждан! Но как по мне, я и сам превосходно бы справился без вашего участия. Вор, за которым нужно еще и присматривать! Только лишняя обуза.

— По-моему, я вам несимпатичен.

Пилс хохотнул и посмотрел на меня с несвойственным ему высокомерием:

— Хотите знать моё мнение?

— Э…

— Вы должны были остаться в тюрьме. Сидеть там до конца своих дней, или отправиться на виселицу. Но не разгуливать по Асилуму так, словно теперь вы особенный! Все эти ваши секреты с инспектором, тайные поручения — это не для вас. Есть куда более достойные люди.

Он вытер нос платком и поджал губы, как обиженная барышня.

— Пилс…

Не оборачиваясь, сыщик только хмыкнул.

— Пилс, вы знаете, почему инспектор отправляет меня?

— Должно быть, он доволен наличием ручной обезьянки, которая ради забавы может стащить у собеседника часы и бумажник! — только по его вытянутому профилю и сдвинутым бровям мне удалось догадаться, что таким образом сыщик пытается меня оскорбить. Это было столь очаровательно, что я не сдержался:

— Пилс, вы невероятно честный человек. Я поражаюсь этому каждый день. В этом ваше главное достоинство. Но известно ли, каков ваш самый большой недостаток?

— Скажите мне, вор, — он повернул голову, и хоть смотрел все также свысока, в его глазах появился скрытый интерес.

— Честность, — улыбнулся я.

— Но вы же только что сказали…

— Да, это и ваша сильная сторона, и слабость. В мире, где мы живем, нужно быть хитрым, лживым, беспринципным подонком. Тогда есть шанс. Вот почему Вилсон отправил меня с вами. Вы верите, что доктор — такой же порядочный, как и вы. А я наверняка знаю, что это не так. И смогу найти доказательства, идя против морали и закона. Такое вам не по силам.

Он прищурился, повертел в руках шляпу-котелок. Не знаю, что собирался сказать Пилс, но повозка остановилась.

Мы прибыли на место.

Всего лишь утром я побывал в госпитале, где вокруг умирали от ужасных ран и болезней, и вот я находился в еще более чудовищном месте. Закрытый на засов склеп, полный живых мертвецов. Люди, пребывающие здесь, были оболочками с истерзанными, испуганными, одичавшими душами. Они уже умерли, все, без исключения, но не осознали этого. И потому было особенно страшно. Эти несчастные рвались в мир, который их отверг, но больше не принадлежали ему. У меня побежали мурашки по коже от вида седой полупрозрачной женщины, которую санитарка возила по облетевшему саду на каталке, от мычания мужчины, обхватившего дерево и совершавшего странные движения тазом, но хуже прочего было видеть мальчишку лет десяти. Этот ребенок сидел на земле и безучастно водил пальцем по плитке, создавая одному ему видимые рисунки.

— Давайте скорее закончим с этим, Пилс, — произнес я негромко, поправляя вязаный капюшон из грубой шерсти.

Заметив мое движение, сыщик недовольно буркнул:

— Вы хотя бы в этот раз могли воспользоваться шляпой? Джентльмены не носят такие шарфы, и тем более на голове.

— Это не шарф.

— Тем не менее…

— Пилс, побойтесь Бога! Вы полагаете, что шляпа сделает меня похожим на джентльмена?

Я распростер руки, показываясь во всей красе: в распахнутом укороченном пальто, беспалых перчатках, рыхлом свитере, заправленных в ботинки брюках. Он покачал головой и даже усмехнулся.

За дверью находился зал с черно-белыми плитами на полу, мебелью мрачного серого оттенка, и люстрой, в которой из пяти горело только три плафона.

— Чем могу помочь? — спросила женщина в одежде монахини. Она была полной, поэтому почти лишенной морщин, с крошечным пенсне на кончике вздернутого носа. Но взгляд был таким холодным и цепким, что никак не вязался с внешностью.

— Мы к доктору Шерману.

— Одну минуточку.

Я озирался по сторонам, ощущая нарастающее желание выскочить вон из дверей. Столь угнетающей атмосферы не встретишь даже на кладбище в день похорон. Там хотя бы все честно, а здесь одна ложь. Одни притворяются, будто им небезразлична судьба родственников, другие — будто могут починить сломанные божьи игрушки.

— Добрый день, джентльмены! Пройдемте!

Доктор Шерман был худощавым, среднего роста, с конусовидной седой бородкой, коротко стрижеными волосами и едва заметной плешью. Он пользовался моноклем, отчего его взгляд казался слишком пристальным. На нем был белый халат до колен, из-под которого виднелись щегольские брюки в полоску и дешевые туфли. У человека, который следит за модой, попросту не может быть такой ужасной обуви. Но загадка разрешилась, едва мы очутились в кабинете. Возле софы стояла пара аккуратных лакированных туфель. Наверное, доктор боялся испачкать их во время осмотра.

— Я вас внимательно слушаю, господа, — он сел за широкий стол, приглашая расположиться на стульях для посетителей. — Я помню, вы беседовали с моим секретарем. Инспектор Пилс, полагаю?

— Сержант, — поправил тот, смутившись.

Доктор кашлянул, и, чтобы загладить конфуз, поторопил нас:

— Чем я могу помочь Двору Венаторов?

— Мы с моим… коллегой, — Пилс почти не запнулся, надо отдать ему должное, — хотим кое-что уточнить.

На стол лег лист с наклеенным обрывком квитанции, который был найден мною в доме Гилмуров. Рядом стоял штамп больницы. Сходство не подлежало сомнению.

— Так… — все еще недоумевал доктор. Он снова прокашлялся и похлопал себя по груди.

— Этот фрагмент квитанции, как мы полагаем, выдан вашим учреждением. Знакома ли вам фамилия Гилмур?

Доктор задумчиво поднял глаза к потолку, несколько раз шепотом повторил фамилию.

— Нет, не припоминаю. Я мог бы свериться со своими записями, но наверняка вы уже затребовали выписку у моего секретаря?

— Еще в прошлый раз. Но Гилмур не был обнаружен.

— Значит, его нет среди пациентов, — он непринужденным жестом распрямил невидимые складки на халате в районе верхней пуговицы.

— А можно взглянуть на книгу записей? — спросил я.

Доктор повернулся ко мне.

— Это… констебль Лоринг, — с трудом выдавил из себя Пилс. Ему пришлось соврать, и звание он мне приписал ниже собственного, тщеславный дурак.

— Я никому не могу показывать журнал посетителей, констебль Лоринг, — вежливо ответил доктор. — У меня лечатся разные люди, их родственникам не хотелось бы сплетен. Вы же меня понимаете?

— Конечно, это всё очень сложно…

Я потер виски, промычал что-то нечленораздельное, встряхнул головой.

— Всё в порядке? — поинтересовался доктор. Пилс смотрел на меня так, будто я только что разрушил его карьеру.

— Не совсем. Наверное, волнение… Вы не возражаете, если… — я поднялся и, сделав шаг назад, начал заваливаться.

У доктора была великолепная реакция, и все же первым меня поймал Пилс. Шерман тут же подхватил меня под локоть. Пазуха его халата оказалась на одном уровне с моей рукой.

— Прилягте, будьте добры.

Подо мной оказалась кушетка, и некоторое время я лежал, не шевелясь, глядя в высокий потолок, по которому в разные стороны от люстры бежали паутинки-трещинки.

— Вот это взбодрит.

В нос ударил резкий удушающий запах нашатыря. Я закашлялся и сел, моргая и утирая слезы.

— Как вы сейчас себя чувствуете? — спросил доктор, осматривая мое лицо, заглядывая под нижнее веко, прощупывая пульс.

— Небольшая слабость. Наверное, после ночной смены и всего этого, — я неоднозначно махнул рукой. — Если позволите, я бы хотел выйти на свежий воздух.

— Конечно, — растерянно проговорил Пилс.

— Только не уходите далеко в сад. Наши пациенты бывают весьма… эксцентричны.

Под взволнованными взглядами я, смущенно улыбаясь и виновато потупив взор, вышел из комнаты. Только отойдя от кабинета, я встряхнул рукавом, и из манжеты мне на ладонь выскользнул ключ.

Доктор слишком часто трогал свой халат, это не могло быть случайностью. Скорее всего, этот ключ подходит к замку, за которым скрывается что-то весьма любопытное.

Я спрятал находку, едва услышал шаги.

— Все в порядке? — спросила меня та самая монахиня в очках.

— Не вполне. Мне стало не по себе. Где здесь уборная?

Она смерила меня таким взглядом, словно собиралась прощупать до костей, и недовольно сообщила:

— На втором этаже. Сразу возле лестницы. Только не заходите далеко.

Да кто же здесь захочет далеко зайти в здравом-то уме? У меня сердце екало всякий раз, как мигал свет. Можно тысячу раз повторить себе, что во имя экономии ставят слабый напор газа, это не помогало успокоиться. Мерцающее свечение, скрипящие половицы, стоны, лязг металлических коек, глухие удары о стены — всё это нагоняло особый ужас, от которого волосы встают дыбом. Поднявшись по лестнице, я бросил взгляд вниз. Монахиня так и остановилась там, смотрела мне в спину, словно собиралась навести порчу.

Туалет было легко обнаружить по запаху: из дверей несло мочой и гнилыми тряпками. Комната была небольшой. Вдоль стены расположилась скамья с несколькими сидячими местами, которые сейчас были накрыты крышками. Один рукомойник. Место для зеркала пустовало. Судя по крюку, оно тут когда-то все же висело. Я включил воду и подставил под струю серый иссохший кусок мыла. Размочив его достаточно, чтобы масса стала податливой, я вмял в него ключ. Немного подождав, я отпечатал вторую половину ключа с другой стороны. Теперь вещицу можно вернуть доктору, пока тот не хватился пропажи.

Когда я спустился, монахини нигде не было видно. Я собирался вернуться в кабинет, но остановился как вкопанный, когда передо мной неожиданно выскочил ребенок. Это был тот самый малец, которого я видел на улице. Взлохмаченные волосы выглядели так, будто их пытались расчесать, но оставили занятие, не окончив. Вокруг глаз были темные круги, как бывает у людей после сильного удара головой. Кожа синюшная, губы в мелких ранках, вероятно — искусаны. Он был в коротких штанишках, без чулок, поэтому отчетливо виднелись ссадины и синяки на обеих голенях. Мальчик стоял, не шелохнувшись, и прижимал к себе предмет, который я не сразу заметил. Его маленькие ладошки бережно, как котенка, гладили книгу. Да, наощупь она весьма необычна, особенно если вспомнить, что переплет сделан из человеческой кожи. Во всяком случае, мне так говорил заказчик.

— Привет, мальчик, — осторожно сказал я, обращаясь к нему, как к дикому зверьку, — я тебя не обижу… видишь? Я хороший. Покажи книгу…

Стоило мне протянуть руку, как мальчишка бросился бежать. Домчавшись до коридора, он резко обернулся и показал мне весьма неприличный жест на уровне своего паха.

— Герберт! — строго воскликнула монахиня, возникшая у того за спиной.

Тот отпрыгнул от нее и тут же разразился такими словечками, что даже мой искушенный слух предпочел бы это пропустить.

Дверь кабинета открылась, и появился доктор Шерман, из-за его плеча виднелась голова Пилса.

— Что здесь?… — он повел головой и заметил мальчонку, который под строгим взглядом тут же ускользнул прочь. — Ах, простите, если вас потревожили. Это мой сын, Герберт. Он немного… замкнут после смерти матери.

— Вы лечите собственного сына? — уточнил я.

— Пока наблюдаю и изучаю, — не глядя на меня, ответил доктор. — Сложный случай, терапия не пошла ему на пользу.

— Уверен, вы справитесь, — я сделал вид, будто тянусь к Пилсу мимо доктора, собираясь снять несуществующую пылинку с его плеча. Шерман озадаченно посторонился, но ключ уже благополучно вернулся в его нагрудный карман.

— Вам лучше? — спросил доктор озабоченно.

— Уверен, мой коллега полностью здоров, — натянуто улыбнулся Пилс, которому были непонятны мои странные телодвижения. — В противном случае, я знаю, к какому специалисту обратиться.

Мы галантно распрощались с доктором и покинули больницу. Должен сказать, что выйдя за ворота, я почувствовал невероятное облегчение.

— Что это было, Лоринг? — возмутился сыщик, когда мы сели в повозку. — С обмороком и прочим… кто бы мог подумать, что вы настолько впечатлительны!

Я достал из кармана мыло с оттиском ключа и продемонстрировал его Пилсу. Лицо у законника вытянулось, рот приоткрылся.

— Мне нужен специалист, — я убрал свое сокровище в карман, — в Асилуме только один мастер, и я навещу его самостоятельно.

— У меня не было такого указания.

— Тогда скажите Вилсону, что в противном случае у нас не будет ключа от тайника доктора.

С этими словами я на ходу выпрыгнул из повозки. Не ожидавший моего маневра Пилс запоздало дернулся к дверце. Я отсалютовал ему, поднял капюшон и поспешил в укромное место в районе литейного завода.

Карьер встретил меня пустотой улиц. Последний раз я был здесь сразу после гибели Гленны. Теперь мне казалось, что каждый встречный легко узнает меня, пусть лицо закрыто шарфом, а ворот пальто поднят. Литейный Цех занимал огромную площадь, его трубы упирались в небо и выбрасывали такой едкий дым с пеплом, что с непривычки я начал задыхаться.

Ключник, который был мне нужен, жил недалеко. Конечно, я рисковал. У него могли быть клиенты, да и сам старикашка не особо меня жаловал. Вечно придирался, бурчал и зудел, но выполнял работу исправно, а большего и не нужно.

Я дошел до двери, на которой крест-накрест были набиты доски. Он так и не заменил ее. Когда-то я с одним забулдыгой, чьего имени уже не вспомню, пришел к старику требовать срочного выполнения заказа. Он прогнал нас, но тот, второй, не захотел уйти, и начал ломиться в дверь. Одна доска треснула. И тогда из окна по нам пальнул старик Тревор. Он попал дробью в задницу того глупца, а я успел сбежать.

Я постучал и отошел назад, не зная, чего ожидать. Вполне возможно, что старик давно уже развеян по ветру. Но спустя некоторое время дверь открылась, и передо мной показался все тот же сгорбленный, длинноносый, похожий на трухлявый гриб ключник Тревор.

— Чего надо? — спросил он, бросив косой взгляд. Его позвоночник был так искривлен, что голова находилась на уровне моего пупка.

— Как обычно.

— Физиономию-то покажи.

Я огляделся по сторонам и опустил шарф. Он близоруко прищурился, а потом вдруг брови поднялись, глаза округлились.

— Ах, чтоб тебя! Заходи быстро, идиот! — он едва не втащил меня в дом и тут же закрыл дверь. — Ты что своей рожей светишь, а? Хочешь, чтобы мне дом сожгли?

— Сам же просил…

— Кретин! Из-за тебя столько бед честным людям, — он обошел вокруг меня, будто ожидал найти хвост, как у дьявола, или перепончатые крылья. — Говорят, ты этим продался? Лгут?

— Не совсем.

— Мымрин хахаль! Так ты что, и ко мне их приведешь? Где мое ружье?!.

— Никого я не привел. И не продался. Прижали меня, ясно? А Маркиз подставил.

Тревор посмотрел с подозрением, потом кивнул и махнул рукой:

— Маркиз та еще гнида. Я знал, что без него не обошлось. Не мог бы ты просто так взять и скурвиться.

Я промолчал, ожидая разрешения. Наконец он кивнул, и на свет из моего кармана появилось мыло. Старик сощурился, изучая оттиск, цокнул языком:

— Ювелирная работенка. Приходи завтра.

— Почему завтра?!

— А ты еще вопросы задаешь? Мало тебе, что за дверь не выставили? Сказал: завтра. Значит, так и будет. Работа долгая, не хочу, чтобы ты мне тут в затылок дышал.

Видя мою нерешительность, Тревор смилостивился:

— Утром заходи. До рассвета здесь тихо. Успеешь между сменами на заводе?

Я подтвердил. Что мне еще оставалось?

Возвращаться во Двор Венаторов не было никакого смысла, тем более что до полуночи оставалось всего четыре часа. Мне так давно не удавалось побыть одному, в тишине и без соседства с законниками, что я отправился в назначенное Вудроу место намного раньше.

Город постепенно поглощала ночь. С утробным рокотом развели мост Филиппа. Стихали звуки, растворялись огни в окнах, и только уличные фонари разгоняли мрак Асилума. Казалось, что существует только побережье, дома со скошенными крышами, стоящие на первой полосе. А дальше все поглотил туман, отгрыз кусок имперской столицы, вместе со всеми жителями.

— Я рад, что вы пришли.

Вудроу стоял на лестнице, глядя на черные воды. Темные стекла очков были подняты, открывая усталые глаза. Лицо было напряжено, поза выдавала его внутренние страдания.

— Вам не стоило тревожить рану, — заметил я.

— Дело не терпит промедления. Идемте. Есть место, где мне станет легче.

— Может, отложим разговор?

— Вы настолько против прогуляться в «Бубенчики»? — усмехнулся он, начиная подъем по лестнице.

Бордель? Не самая удачная идея.

— Возвращаться — плохая примета. Знаете, кто придумал эту поговорку? Воры не возвращаются. Если удача улыбнулась в первый раз, то во второй может передумать.

— Вы суеверны? — он обернулся. — Если хотите узнать, что происходит в этом городе, придется отбросить в сторону все суеверия. И веру. Потому что воспринять правду можно, только отрекшись от всего, что знали прежде. Так вы решитесь отправиться со мной?

Самоходная повозка доставила нас в «Бубенчики». Вудроу привел меня в курительные комнаты, пропахшее опиумом и гашишем помещение. Здесь не только курили, но пили, кололи в вену, нюхали и даже ели наркотики. Мне никогда не доводилось тут бывать, и поначалу, глядя на отрешенные лица, закатившиеся под веки глаза, слушая бессвязный лепет, я испытал желание удалиться. Это слишком походило на картину из дома для душевнобольных. Но Вудроу уже сел на свободный диван и подал знак кальянщику.

— Потерпите еще пару минут, — попросил он, приглушая свет настольной лампы.

В зале царил полумрак, и ловец снял очки. Когда парень с темным цветом кожи принес кальян, он вопросительно посмотрел на меня, но я отрицательно покачал головой.

— Никогда не расслабляетесь? — усмехнулся Вудроу, — я был таким же. До пожара. А потом не мог спать без опия или морфия. Казалось, что все еще горю.

Он обхватил губами мундштук и втянул в себя дым. Спустя несколько затяжек, выпуская ноздрями серебристые потоки сладкого тумана, Вудроу откинулся на спинку дивана и посмотрел на меня:

— Итак, я расскажу вам о Ртутной Крысе. Я знаю о нем больше, чем кто-либо. И в то же время ничего. Такой парадокс. Его настоящее имя Дерек Стоун. Доктор Дерек Стоун. Он гений. Раньше его бы назвали алхимиком, но в наше время наука ценится только тогда, когда ее можно превратить в промышленность. Он же изучал природу человека, не только физическую сторону, но и духовную. Что заставляет мешок с костями и мясом двигаться, говорить, испытывать эмоции. Он превзошел всех своих коллег, учился на Востоке древним знаниям, привез оттуда рецепты лекарств, которые спасли не одного человека.

— Вы восхищаетесь им.

Его голос стал гуще, как и дым, льющийся с губ вместе со словами:

— Да. Как охотник восхищен тварью, чью голову повесит в своей хижине. Но я отвлекся. Дерек Стоун был отмечен во всех научных кругах. Завистников и поклонников было много. Его достижения стали известны очень высоко. И оттуда пришел заказ.

Вудроу поманил меня пальцем, сам подался вперед, и когда я наклонился, шепнул мне в ухо, обдавая лицо клубами дыма:

— Империи нужна армия. Непобедимая. Дешевая. Бесстрашная. Которая станет гарантом защиты от ийонцев на многие века.

— Зачем? У нас уже есть достаточно солдат и оружия.

Ловец рассмеялся и снова откинулся на подушки, послабляя узел галстука на шее и расстегивая пару верхних пуговиц рубашки.

— Вы замечательный человек, Лоринг. Никогда не бывает достаточно двух вещей: денег и власти. Казна пустеет. Поднять налоги — значит, наступить на горло аристократам, поддерживающим корону. А развязать войну не хватает сил. Патриа Магнум лелеет сказки о своих победах, на деле же слишком давно ни с кем не сражалась. Ийонцы нападут не сегодня, так завтра. Я бы напал. Как-то я ходил на подпольные бои, вам не доводилось там бывать? Конечно, нет. Так вот, там был чемпион, который не знал поражений два года подряд. А потом целый год прожил без драк, тратя накопленные средства на женщин, выпивку и дорогие наряды. Когда же кошелек опустел, он вернулся на ринг. И что? В первом же раунде его свалил с ног зеленый новичок. Бывший чемпион — жалкое зрелище. Чтобы иметь право на победу, нужно оставаться победителем. Каждый день. Каждый бой.

Он снова втянул в себя дым, задержал его в гортани и выпустил в потолок.

— Как думаете, почему так вцепились в Огалтерру? Там не так много золота, чтобы пополнить казну. Но и никто не увидит, что происходит с добровольцами, которые отправились защищать эту землю. Доктор Стоун добился выдающихся успехов в своем задании.

— Не может быть. Хотите сказать, у нас уже есть непобедимые солдаты? Их кости из камня, а кожа из железа?

— Напрасно смеетесь, — он поднял на меня затуманенный взгляд. — Стоун провел ряд экспериментов, и чтобы убедиться, что все работает точно, он взял подопытного, чьему суждению смог бы полностью доверять. То есть себя. Увиденное вами в замке было уже не доктором Стоуном, а его детищем, мутантом, которого он создал.

В это было тяжело поверить, и все же сомневаться, требовать доказательств, выпытывать подробности вовсе не хотелось. Почему-то я совершенно точно знал, что история Вудроу правдива. И от этого становилось так гаденько, что где-то между лопаток начинало покалывать.

Я вспомнил Ртутную Крысу. Не этой ночью, когда едва унес от него ноги, а тогда, в замке. Это был огромный человек невиданной силы, комок мускулов, полузверь. Армия таких тварей и впрямь сделает нашу империю непобедимой. Моральную сторону вопроса можно не трогать. Кто я такой, чтобы твердить о совести?

— Напомните, чем это плохо? Патриа Магнум получит козырь.

— Так думают и члены «Прорыва», — усмехнулся Вудроу. — Первые эксперименты не были удачными. Одни подопытные умерли, другие утратили рассудок. Советник по безопасности порекомендовал императрице отказаться от экспериментов, пока эта наука не изучена. Но кто-то из верхушки решил сыграть на ситуации. Чтобы не рисковать, он использовал радикальный «Прорыв», убедив их, что армия монстров — то, что нужно стране. Воспитанные в духе противоречия всему, вплоть до здравого смысла, они легко поддались на это внушение. И вот уже собирают деньги для продолжения экспериментов. К тому моменту доктор Стоун достаточно помешался, чтобы забыть об осторожности. В то же время он мнил себя здоровым, как и большинство психически неуравновешенных людей. Он выкупил отдаленный замок и принялся за эксперименты с прежней силой. Жители провинции стали пропадать в лесу, и пошли слухи о страшном звере.

— И тогда наняли вас.

— Местные законники не так тщеславны, как столичные. Я узнал от них все подробности о замке и чудище, набрал команду из местных сорвиголов и… дальше вы знаете. На тот момент мне не было известно, с чем предстоит столкнуться.

— И все же, — я воспользовался паузой, чтобы подозвать местного паренька и попросить порцию сливовицы. От услышанного мне внезапно очень захотелось выпить. — Почему вы говорите, что замысел Стоуна плох?

— Я мог бы распинаться о том, что в дела Бога смертным лучше не соваться, — Вудроу прикрыл глаза, расслабляясь. — Но я не верю во всю эту чушь, понимаете? Зато знаю точно, что Стоун — сумасшедший. И сейчас особенно. Эти эксперименты довели его до потери человеческого облика. Представьте теперь сотни таких обезумевших мутантов! Кто вам сказал, что они ринутся на противника, а не на тех, кто остался за спиной? И что будет, когда секрет будет продан нашим врагам? Что начнется в мире?

— Войны ведутся столько, сколько существуют люди.

— Люди! Верно подмечено! И именно это сдерживает порой. Человеческие жертвы, кровь соотечественников. Но если речь будет идти о жизни этих тварей, размышления будут короткими. Война пойдет за войной, и в итоге нас уничтожат. Рано или поздно.

Я залпом выпил принесенный напиток. Угораздило же меня в такое вляпаться…

— Бедный, бедный крошка-вор, — Вудроу выдохнул дым в мою сторону и глухо рассмеялся, — ты веришь в случайности? Думаешь, это совпадение, что именно ты тогда влез в этот замок и украл книги с записями доктора? А потом вдруг понадобился венаторам. Ха!

— Дальнейший разговор бессмыслен, — я поднялся, поскольку его поведение стало меня беспокоить. Кальян разморил его, развязал язык, и при этом слова теряли ценность. — Ты не в себе.

— Я не пьян! — он резко сел и ухватил меня за руку. Сжал так крепко, что у меня свело запястье. Ловец дернул на себя, усаживая меня обратно на диван. — Не пьян, Лоринг. Просто я свободен от боли, с которой живу последние месяцы. Ты знаешь, что такое полный контроль? За каждым словом, жестом, осанкой, когда кожа рвется при любом неловком шаге, а рубашка к вечеру желтеет от сукровицы? Ты знаешь, как хочется выпотрошить того, кто случайно толкнет или неловко заденет? Что такое обнимать женщину и чувствовать, как из рубцов сочится кровь? Нет, тебе это незнакомо, неизвестно, что значит быть мною. Так не говори, что я не в себе, слышишь?!

Он пустил мою руку и немного отодвинулся.

— Если хочешь, чтобы я выполнил задание, постарайся ничего мне не сломать, — с нажимом сказал я, и перевернул левую руку ладонью вверх, давая ему возможность увидеть выступающий из-под рукава острый клинок небольшого ножа.

Вудроу серьезно кивнул:

— Я не хотел, чтобы ты ушел. Ничего более. И к слову… От огня пострадал не только я. Доктор Стоун был достаточно безумен до пожара, но после все усугубилось.

— Зачем он убивает тех, кто ему платил?

— Не знаю, — пожал плечами ловец. Он взял щипцами угли, постучал ими о металлический край чаши, избавляя от лишнего пепла, и вернул на место. Снова заурчала вода в колбе. — Могу только предполагать, что он тоже что-то ищет. Возможно, пытает их. Ртуть была одним из составляющих его экспериментов.

— Но если он ищет, скажем, книги, то почему никто не указал на доктора Шермана?

— А они у него? — оживился Вудроу. — Мой бог, Лоринг, почему вы молчали?! Когда вы соберетесь на вылазку?

Я уклонился от ответа. На самом деле мне было неизвестно, что решит Вилсон.

— Я хочу отправиться с вами, — заявил он, а увидев скепсис на моем лице, горячо добавил, — если вы правы, и у доктора находятся книги, вполне вероятно, что больница используется им как лаборатория для экспериментов. А тогда, поверьте, вы столкнетесь с таким, о чем не имеете представления. Лучше, чтобы у вас был толковый напарник.

— «Толковый» и «напарник» в моем случае несовместимые вещи. Я работаю один. На сей раз будет так же.

— Тогда вы погибнете, — нахмурился он.

— Буду считать это напутствием, — я всё же поднялся и ушел, оставив его наедине с кальяном и бархатными подушками.

Свет из кабинета инспектора лился в коридор через открытую дверь. Я мог бы прошмыгнуть незаметно, лечь спать в своей уютной безопасной камере. Наутро мне выдали бы задание, о котором я уже и так догадываюсь, и снова напомнили бы о возможном освобождении. Только после разговора с Вудроу у меня в душе укрепилось чувство, которое не давало покоя. Если Вилсон захочет соврать, я пойму это. Но что-то мне подсказывает, что он не станет.

— Вы задержались, — заметил инспектор, поднимая взгляд от журнала. Отложив ручку, он поставил на примус турку и достал мельницу для кофе. Открыл ящичек, всыпал зерна из шкатулки, принялся вращать ручку. Горький бодрящий запах наполнил кабинет.

Я положил на стол ключ. Этот был не таким изящным, как оригинал, оставшийся у доктора Шермана, и все же он отопрет тот же замок.

— Я так понимаю, теперь моя задача — узнать, что прячет наш безумный лекарь?

— Не совсем, Лоринг, — Вилсон засыпал перемолотый кофе в турку. — Полагаю, что ключ отпирает дверь в некое тайное помещение. Вам туда необязательно попадать. Только найти его и указать нам. Мы сами справимся в этот раз. Не хочу рисковать вашей жизнью.

Я наблюдал за тем, как на поверхности воды появляются первые пузырьки, и вздымается пена. Вилсон тут же снял кофе с огня и разлил по чашкам.

— И кого вы там собираетесь арестовать? Доктора Шермана или доктора Стоуна?

Кофе пролился на стол. Коричневая клякса поползла к открытому журналу, пропитала нижние страницы. Инспектор смотрел на меня исподлобья, забыв о горячей турке. Потом зашипел, быстро поставил ее на место, приложил обожженные пальцы к мочке уха.

— Закройте дверь, Лоринг.

Когда я выполнил его просьбу и вернулся к столу, инспектор уже вытер пятно и недовольно хмурился, глядя на испорченные страницы журнала.

— Когда вы узнали?

— Не могу сказать.

— От кого?

— Не могу сказать.

— Но что-то вы можете, Лоринг? — прорычал он, подняв на меня взгляд и снова опуская его. — Это государственная тайна. За одно упоминание фамилии Стоун я имею все основания бросить вас за решетку. Это как минимум.

— А максимум заткнуть навсегда, как скупщика из Урбема?

У него дернулся глаз. Правая рука напряглась. Я знал, что он держит пистолет в верхнем ящике стола. А вот Вилсону не было известно о ноже в моем рукаве. Мы сидели и смотрели друг на друга, догадываясь, кто из нас на что способен. Наконец, он поднялся и отошел к окну. Безоружный. Я остался сидеть на стуле.

— Умные люди — редкость, Лоринг, — сказал Вилсон, отвернувшись от меня. Он отодвинул штору и смотрел на темный город. — Со временем привыкаешь к тому, что тебя окружают глупцы, и начинаешь всех прочих мерить той же мерой. И потом, встречая умного человека, вдруг понимаешь, что сам давно стал дураком. Вы меня понимаете?

— Не очень.

— Ваше счастье. Вы изолированы от людей в своем ремесле.

— В некотором роде это они от меня изолируются.

— Я недооценил вас, Лоринг. В этом мой промах. А вы переоценили меня. В этом — ваш косяк. Занятно, правда? — он обернулся, глянул на меня через плечо, усмехнулся и снова перевел взгляд на верхушки крыш, что едва виднелись на фоне фиолетового неба. — Я не имею права посвящать вас во все тонкости работы тайного сыска. Но подтверждаю, что ликвидация скупщика не была случайной. Мы узнали от него всё, что было нужно. Имя заказчика и исполнителя.

— Так вы и вышли на меня, — я держал чашку с кофе левой рукой, оставляя правую свободной. На всякий случай.

— Да. Подняли все возможные документы, и даже позаботились о том, чтобы на время ваши портреты исчезли из сыскных контор. Вы были нам нужны.

— Но какого черта, Вилсон?! Неужели не… — и тут все встало на свои места. Нет, дело не в моем мастерстве. — Вот зачем вы направляли меня в дома членов «Прорыва».

Я встретился взглядом с отражением Вилсона в стекле окна.

— Ждали, что я найду вещи, украденные из замка, — разочарование от того, что эта мысль не пришла мне в голову раньше, смешалось с облегчением. Я мог бы не попасться на уловку Илайн, мог бы отказаться от задания, или вовсе сбежать из Асилума, моя судьба была решена. С того самого момента, как я принял дурацкий заказ на книги доктора Стоуна. Они бы схватили меня рано или поздно и вынудили бы к сотрудничеству.

— Не убивайтесь, Лоринг. Вы в этой истории вовсе не последний глупец.

— Отрадно.

— Что вам известно о докторе Стоуне?

Я изложил краткую версию услышанного от Вудроу, избегая подробностей. Если Вилсон привык иметь дело с болванами, то он останется удовлетворен такими объяснениями.

— Кто ваш информатор?

На этот вопрос он напрасно ждал ответа. Я допил кофе и поставил пустую чашку на стол.

— Вы доверяете ему? — изменил тактику инспектор.

— Насколько это возможно.

— Не советую. Подумайте, откуда ему могут быть известны сведения такого рода. И чьи интересы он преследует.

— Исходя из его слов, намерения самые благородные.

— Исходя из слов заключенных в темнице, там сплошь невиновные, — усмехнулся Вилсон. Подумав немного, он сказал, — что касается Шермана. Уверен, члены «Прорыва» используют его вместо Стоуна.

Я не говорил ему о книге, которую видел в больнице. Не знаю, как распоряжусь этим позднее, но раскрывать карты в процессе игры точно не стану.

— Что ж, значит завтра можно отправляться в больницу, если мне дадут разрешение. Это уже задача не венаторов, а дело тайного сыска, — Вилсон вернулся за стол. — Потерпите еще немного, Лоринг. Вскоре все завершится, и мы с вами распрощаемся.

По его лицу не удалось понять, что кроется за этим великодушием. Кое-что мне подсказывало, убийцам скупщика не составит труда заткнуть рот еще и вору. Кто мы? Разменные монеты в этой крупной игре. Вот почему мне симпатичны шахматы более прочих игр. У фигур судьба написана заранее, они живут по строгим правилам, а у мелкой пешки есть шанс стать любой из них. Главное, не упустить момент.

— Доктора Шермана нет, — сказал Пилс, возвращаясь.

Мы прибыли к больнице довольно поздно как для рабочего визита. Но ожидали, что доктор окажется на месте, и Пилс займет его разговором, чтобы я имел возможность осмотреть кабинет.

— И где же он? — спросил я, поднимая воротник.

Сегодня была на редкость гадкая погода. Дождь зарядил еще с ночи, днем несколько раз делал перерыв, набираясь сил, и теперь лил не переставая. Глядя на то, как градом катятся капли с зонта Пилса, я меньше всего хотел выходить из повозки.

— Никто его не видел. Судя по растерянности, это правда, — Пилс с сожалением покачал головой. — Мы должны вернуться.

— Вилсон будет недоволен.

— Что можно сделать, если человек отсутствует на месте?

— Вычеркнуть его из партии, — я обернул голову шарфом, отогнул манжеты короткой кожаной куртки, вроде тех, которые носят капитаны цеппелинов, и открыл дверь.

— Стойте! — воскликнул Пилс, — вы не можете!

— Еще как могу.

— Это не входило в план!

— Я не строю планов.

Покинув карету, я ссутулился, прячась от дождя, хоть и знал, что это не поможет. Бегом преодолел дорогу, разделяющую улицу. Между бордюрами тротуара текла мутная река, собравшаяся из небесных потоков. Случайный прохожий отпрыгнул прочь, спасаясь от брызг, когда повозка с Пилсом проехала мимо.

Окинув быстрым взглядом крыши домов, я подумал, нет ли где-нибудь среди труб притаившегося Вудроу. Кто помешает ему в этот раз бить точно в цель, и будет ли этой целью Ртутная Крыса?

Я добежал до забора лечебницы, подтянулся на прутьях и, бережно перенеся промежность над острыми пиками, перекинул себя на другую сторону. Земля под ногами издавала тошнотворное чавканье, заставляя думать о болоте и том, как в топях гибнут неосторожные путники. Это место также засасывает своих жертв и не отпускает.

Во дворе горел только один фонарь, и я обошел его. Приближаясь к зданию, заметил лежащую в грязи куклу. Фарфоровое лицо разбито, в полости головы виднеется спутанная пакля волос.

Окна на первом этаже были не просто закрыты, а заколочены. Это в других домах решетки, чтобы никто не попал внутрь, здесь же стены удерживали зло внутри дома, не выпуская наружу.

Я решил обойти больницу, понимая, что не могу попросту развернуться и уйти. Не тот случай, чтобы махнуть рукой. Что бы ни задумал доктор, как бы ни крутили мной Вилсон и Вудроу, но не для них я хочу разобраться в этой истории. Для себя. Я увяз в этом по самые уши, и чем скорее выберусь, тем здоровее буду.

Во дворе было пусто. Жутковатое место. Сиротливо стоящие лавочки, бесплодная серая земля, пеньки вместо деревьев. Либо сад вырубили на дрова холодной зимой, либо на всякий случай, защищая пациентов от дурных помыслов.

В воздухе пахло мылом, а из подвальных окон валил густой серый пар. Он поднимался к самому небу, окутывал дом теплым туманом. Прачечная! Черт подери, какая удача.

Я присел и подкрался к распахнутому окну, которое находилось на уровне земли. Маленькая полукруглая створка. Я заглянул внутрь. Пар облепил мое лицо, в нос ударил неприятный запах стирки.

Прачечная была довольно просторной. У стены слева стояла большая газовая плита, на которую водрузили огромный железный бак. В нем-то и кипело мыльное варево. Стоя на табуретке, его помешивала деревянной палкой квадратная женщина в простом длинном платье, переднике и чепчике. От прилагаемых усилий у нее раскраснелись щеки, вздулись вены на руках. Вторая женщина, худее и, возможно, моложе, выкручивала белье. Она клала рубашки и простыни между двух валиков, зажимала их и вращала рукоятку, приводя барабаны в движение. Лишняя вода стекала в таз, а подсушенное белье отправлялось на стол к другим двум женщинам, совсем молодым, но имевшим усталый вид и бесцветные лица. Те гладили полученные вещи тяжелыми утюгами.

— Всё в пятнах! Никаких средств на них не напасешься, — ворчала под нос квадратная тетка, досыпая в кастрюлю серую мыльную стружку.

— Тебе еще повезло, — отозвалась худая, с усталым остервенением вращая рукоятку. — Молли пыталась отстирать белье той безумной старухи, что вечно обделается по шею. Мы просили, уговаривали сжечь ее тряпки, но Кори вечно хочет выслужиться! Он приказал отстирывать. Вот уж подкинул работенки.

— Какая это безумная старуха? — прищурилась прачка. — Ты про леди Карпентер?

— Про нее самую, — проворчала та недовольно, поправляя растрепавшиеся волосы. — Дал же бог здоровья! Восьмой десяток, а живет себе. Даром что без мозгов.

— Придержи язык, дура! Сама без мозгов, — квадратная погрозила товарке палкой. — Для тебя она леди Карпентер, и не смей говорить в таком тоне!

— В каком еще? — подбоченилась худая. — Да она…

— Леди, — с нажимом повторила толстуха, — даже если в говне по затылок, а ты хоть увешайся золотом, как была селянкой, так и помрешь.

Последнее замечание было точным. Я и сам поразился тому, сколько золотых украшений на простой работнице. Та от возмущения всплеснула руками, бросила ненавидящий взгляд на хихикающих девушек, и, оставив работу, куда-то стремительно вышла.

— Кэрол! — окликнули ее, но напрасно.

— Пусть проветрит голову, — огрызнулась прачка. Подцепив палкой одну из тряпок в бадье, она оценила сероватый цвет, нахмурилась и опустила белье обратно. — Тоже мне! Возомнила из себя цацу!

Одна из девушек нагнулась к жаровне, где собирали жар угли, высыпала к ним остывшие из утюга, вычистила из него золу и заложила новые. Пока она это делала, подружка заменила временно покинувшую их Кэрол, а толстуха спустилась с табуретки и отправилась за тазом, стоящим под сушкой. Воспользовавшись моментом, я скользнул в окно, едва не задел миску с наструганным мылом, чуть не перевернул на себя кипящую воду, и юркнул за стоящие у стены корзины с бельем. Здесь ужасно пахло, но выбрать другое убежище не хватило времени. При первом же удобном случае проберусь к шкафу, а оттуда и до двери будет рукой подать.

— Ой! Ты это видела?

Дьявол!

— Нет, а что?

— Тень мелькнула.

— Какая тень? Мерещится уже всякое. Пойди отдохни.

— Это все от погоды. Дождь никогда не кончится…

Послышались шаги, и я из-за корзины увидел возвращающуюся тетку с огромным тазом в руках.

— Ты посмотри только! — воскликнула она, с силой опуская свою ношу на пол. — Это кто ж тут так наследил!

— А я говорила: тень!

Я с тоской посмотрел на свои сапоги. Подошва была в комьях земли.

— Это снова тот кот! — прачка в ярости гремела кастрюлями, пытаясь разыскать упомянутое животное где-то под столом. — Клянусь, если поймаю — отдам на мыловарню! Больше толку будет!

— А кто же мышей станет ловить?

Снова выглянув, я увидел торчащий из-под стола огромный зад. Вот самый удачный момент, чтобы переместиться из-за корзин к шкафу, а оттуда (пока девушки хихикают над неловкостью своей старшей товарки) — в тень.

Теперь можно выдохнуть и осмотреться. Дверь напротив меня, но чтобы к ней попасть, нужно преодолеть всю прачечную на глазах у работниц. Они, конечно, не слишком сообразительны и способны спутать человеческий след с кошачьим, но не слепы.

— Кэрол возгордилась, потому что доктор Шерман оказывает ей знаки внимания, — многозначительно заявила девушка, которая занималась глаженьем.

— Вот паршивец, сбежал-таки, — тетка вылезла из-под стола, поправила перекошенный чепец. — Доктор Шерман, говоришь? Внимание? То, что он пару раз посмотрел на нее, еще ничего не значит.

— Говорят, не только посмотрел, — значимо произнесла та и хихикнула. Ее подружка от изумления прикрыла рот ладошкой. Они неловко изображали скромность и удивление, хотя на деле жаждали самых пикантных подробностей.

— И что? — старую прачку их смешки только сильнее разозлили. — Это не делает ее ровней доктору. А я как-то на входе случайно задела локоть сквайра Гилмура! Теперь зовите меня «миледи»!

Девицы снова захихикали.

Толстуха выкладывала белье в огромный таз, крутились барабаны, отжимая воду, шипели угли в утюге. Кувыркнувшись через плечо, я очутился под длинным столом. Две девушки ходили вокруг, шурша юбками. Скрипели доски столешницы, сквозь щели капли падали на каменный пол.

У стены стояли корзины для сухого белья. В одной — простыни, в другой — рубашки для пациентов, а в третьей — халаты докторов. Улучив момент, я достал из последней корзины сложенную одежду. Теперь оставалось незаметно добраться до двери. Толстуха как раз взяла огромный таз со свежевываренным бельем, чтобы принести его для отжима. Ей достаточно неудачно повернуть голову, и она увидит меня. Положение было почти патовым, если бы только мне не попался на глаза кусок мыла. Он лежал у ножки стола, забытый всеми. Я схватил его, хорошенько вымочил в луже и запустил, метя под ноги прачке. Еще шаг, и ее нога опустилась на скользкий обмылок. Со вскриком женщина полетела на пол. Ее объемный зад смягчил падение, но горячее белье обрушилось на несчастную вместе с тазом. Причитая и сдерживая хихиканье, девушки кинулись ей на помощь, а я незаметно добрался до двери.

Выйдя за дверь, я тут же спрятал шарф за пазуху, напялил поверх всего прочего халат, и по возможности пригладил волосы. Сейчас самое время отправиться в кабинет Шермана в поисках тайной комнаты, но как же не хотелось встретиться с ним там. Не говоря о том, что едва ли он прячет вход в лабораторию у себя под столом. Нет, у него должен быть секрет ото всех, священное место, о котором никто не знает. Или же почти никто.

Уловив в коридоре слабый запах табака, я пошел за ним, как ищейка по следу. Дым привел меня к уборной для персонала. Это место мало чем отличалось от отхожего места для пациентов, но во всяком случае, здесь не побоялись повесить зеркало, а на стене напротив сидения для естественных нужд кто-то нацарапал слова молитвы. Не знаю, чего в этом больше: богохульства или богобоязни.

Кэрол была здесь. Услышав шаги, она поспешно затушила окурок под струей воды. Когда я вошел, она ловко спрятала его в ладони, делая вид, что просто моет руки.

— Простите, — ее взгляд скользнул по халату, миновав лицо, — я не…

— Добрый вечер, — я улыбнулся, но тут же посерьезнел, решив, что местные врачи едва ли любезные весельчаки. — Я ищу доктора Шермана.

— Шер… — она все же подняла глаза и посмотрела на меня, — уже поздно, доктор давно покинул больницу. А вы?…

Благо, мне приходилось иметь дело с прачкой, а не с санитаркой или хотя бы уборщицей.

— У моего пациента начались осложнения. Возможно, из-за лечения доктора Шермана. Я должен выяснить это немедленно.

— Но доктора Шермана здесь нет!

— Я уверен в обратном, — теперь уже улыбка стала уместной, но без теплоты, скорее наоборот.

— Можете обратиться к дежурному, — пожала она плечами, скрывая раздражение. — Убедитесь, что кабинет пуст, и зря потратите время.

— Я уже проверил, вы правы. Но, насколько мне известно, доктор Шерман в больнице. Неужели нет места, кроме его кабинета, где он может быть?

Это был слепой выстрел. Разумеется, доктор не потерял остатки разума, как его пациенты, и не стал бы показывать любовнице лабораторию. А вот проследить за объектом своей страсти — это вполне в духе девушек вроде Кэрол. Знать о нем что-то непристойное, возможно гадкое или даже преступное. Для таких, как она, это ценнее ответных чувств.

Глаза выдали ее. Она боролась между желанием сообщить о своем превосходстве и страхом расплаты.

— Хорошо, вижу, вы не знаете, — я пожал плечами и сделал вид, что собираюсь уходить. — Но тогда хотя бы подскажите, где найти секретаря доктора Шермана.

— Сестру Морган? — переспросила она.

— Морган? Не слышал о такой. Доктор Шерман часто называл другое имя. Кейли, Кейт…

— Кэрол? — выдохнула она в надежде и почти в обмороке.

Тут я сильно рисковал. Если они все же имеют близость — моя ложь не лишена смысла, но если она все это нафантазировала, то я попал в неудобное положение. Может показаться, что доктор, человек разумный, даже гениальный, замешанный в чем-то преступном, вряд ли бы посвящал своего коллегу в собственные любовные похождения, но я слишком хорошо, к несчастью, знал людей. Мне пришлось наблюдать за ними тайно, изучать не витрину, а то, что предпочитают прятать. Я видел, как строгие, затянутые в корсеты красавицы, оставшись наедине, остервенело чешут зад, как уставшие от супружеского равнодушия матроны щиплют себя за соски, проверяя, не пропала ли еще чувствительность груди, как джентльмены шепчутся о таком, что у сапожника вспыхнули бы щеки со стыда. Всего и не упомнишь, это лишь малая часть воспоминаний о лицемерии. О да, я видел людей не с лучшей стороны, а с той, которую они предпочитают скрывать. И знал наверняка, что умных людей мало. Притворяющихся таковыми — полно, а действительно мыслящих единицы. Иначе таким, как я, нечего было бы ловить.

И передо мной была отнюдь не самая большая умница.

— Да, возможно, — согласился я, изображая сомнение. — Но не суть важно. Полагаю, эта девушка — его секретарь, раз была упомянута. Но если нет…

— Я, это я Кэрол! — она на радостях забыла, что прячет в руке окурок, выронила его на пол и даже не заметила. — Знаете, если так подумать, то мне известно одно место, где может быть доктор Шерман. Идемте. Но нас не должны видеть.

— Почему же? — изумленно спросил я, в то время как мысленно хлопал на радостях в ладоши.

— Это не совсем… в правилах больницы, видите ли.

Девушка повела меня за собой. Она приосанилась, в походке появилась величавость. Что только с людьми делают их собственные заблуждения! Одних они окрыляют и приводят к небывалым высотам, а других заставляют выглядеть нелепо и толкают к краю пропасти.

Мы преодолели хозяйственное крыло и застряли в дверях. В вестибюле больницы было темно и тихо. Горела только лампа на столе, за которым сидела пышнотелая монашка, которую я видел в первое посещение. Она уснула за вязанием, но сомневаюсь, что ее сон крепок.

— Сестра Морган на дежурстве, — шепнула Кэрол. — Нам мимо нее не пройти.

Девушка заблуждалась, нет ничего проще, но, вероятно, на ее памяти ни один доктор не ползал на корточках, держась тени от стола.

— И что же нам делать? — спросил я, обращаясь не то к себе, не то к ней.

— Я отвлеку ее, а вы сами найдете убежище доктора Шермана, — сказала девушка, прикрывая дверь, чтобы наш шепот не услышала дежурная. — Это несложно. Из процедурной есть ход в котельную. Там что-то сломалось, и дурачок Томас должен сейчас заниматься ремонтом. Но он, наверное, спит.

— Зачем мне идти в котельную?

Кэрол смутилась. Подозреваю, она толком не знала, где же скрывается доктор Шерман.

— Не будем тратить время на пустые разговоры, — она сделала вид, что прислушивается к тому, что происходит за дверью. — Кажется, сестра Морган проснулась. Сейчас я отведу ее в сторону, и вы пройдете. Прямо и направо. Запомните?

Она вышла прежде, чем я ответил. Забавная девушка. Не хотелось бы увидеть ее лицо, когда больница наполнится венаторами.

Я приоткрыл дверь. Кэрол о чем-то беседовала с похожей на сонную сову дежурной. Она отчаянно пыталась найти предлог, чтобы увести ту куда-нибудь, и даже не догадывалась, что это никому не нужно. К тому моменту, как тыл сестры Морган оторвался от стула, я был уже в другом коридоре и шел мимо запертых дверей, прислушиваясь к зловещей тишине.

Я боялся больниц. Никогда не бывал там в качестве пациента, но боялся. Так животные испытывают инстинктивный ужас перед умирающим собратом, хотя тот и не представляет для них никакой угрозы. Мне казалось, будто я могу заразиться слабостью, отравиться немощью. А здесь, в стенах, пропитанных безумием, просыпался суеверный страх. Я не верил в проклятия и все такое, но сейчас не погнушался бы повесить на себя пару-тройку амулетов на всякий случай.

То, что Кэрол назвала процедурной, находилось в конце коридора. Двойные двери привели меня во мрак, пропахший хлоркой. Я наощупь отыскал вентиль и включил свет. От увиденного зашевелились волосы на затылке. Большая ванная, размерам которой позавидовала бы изнеженная леди, стояла почти в центре помещения. У нее не было изящных ножек, а эмаль местами облупилась, обнажая ржавчину. Устеленный плиткой пол имел наклон к стене, где находилась решетка слива. Чуть в стороне на возвышении стояло кресло с дыркой в сиденье, регулируемой подставкой под ноги, которую можно было поднять и опустить, с толстыми кожаными ремнями на подлокотниках и подголовнике. Вероятно, это приспособление использовали для самых разных нужд, от родов до лечения электрическими разрядами.

Я отвел глаза. Впечатлительность не входила в число моих слабостей, но эта комната навязывала образы, от которых я предпочел бы избавиться. В ушах звучали крики безумцев, их тени метались под потолком.

Встряхнув головой, я прогнал наваждение. Омерзительное чувство не покидало меня. Хотелось как можно скорее убраться, но как назло, именно в недрах больницы скрывается, возможно, то, что даст мне свободу.

Дверь в котельную не была заперта. Я открыл ее, убедился, что на лестнице есть свет, и потушил лампы в процедурной.

Из котельной доносился равномерный гул, который нарастал по мере приближения к источнику. Еще одна дверь с окном из толстого стекла встала у меня на пути. Отсюда ничего не было видно, кроме переплетения стальных труб, обмотанных ветошью, и я вошел.

Огромный котел рычал, как морское чудовище, раскинувшее щупальца-трубы по всему помещению. На тонометре стрелка колебалась в опасной зоне. Из распахнутой топки вырывались огненные ленты.

— Так-так-так, а если проверить здесь?

— Нет, лучше не нужно. Это может быть неправильным.

— Тогда вот тут.

— А если ты ошибаешься?

В котельной было светло от огня и множества ламп. Я распластался за одним из витков труб, чтобы спрятаться от идущего мимо человека. В руках у него был ящик с инструментами, на голове — стальная каска с защитными очками. Он был один и вел диалог сам с собой, подражая разным голосам.

Сумасшедший, который чинит паровой котел? Что ж, должно быть, кто-то регулярно молится за эту больницу, раз она все еще стоит на месте.

Слушая странные беседы механика, я тайком обошел подвал, пока не обнаружил еще одну дверь. На ней находился предостерегающий знак с изображением черепа и костей, точно речь шла о пиратском флаге, а надпись гласила: «Старая котельная. Проход запрещен».

Люблю запреты, для меня они как афиши на ярмарке.

Эта дверь была заперта, и я знал, какой ключ ее откроет. Старик Тревор сделал отличную копию, и она легко провернулась в скважине.

Спустившись еще ниже, я очутился в длинной комнате с потолком, который нависал над самой макушкой. Огромный стол в центре был завален мусором, движение воздуха разметало по полу золу. Старый котел, во много раз уступающий новому в соседнем помещении, не работал, часть его труб была вырезана из стены. В углу разместилась клетка в человеческий рост, вроде той, что мне встречалась в лаборатории доктора Дерека Стоуна. Но проводов не было. Ничего не было вовсе, словно кто-то с особым усердием обокрал это место.

Что бы ни находилось в лаборатории, оно исчезло, как и сам доктор Шерман, если верить фактам. А значит, его кто-то предупредил о моем визите, или же он оказался на редкость сообразительным, что тоже может быть. Когда занимаешься чем-то незаконным и внезапно становишься предметом интереса Двора Венаторов, помимо своей воли начинаешь беспокоиться.

Я еще раз обошел лабораторию. Поспешно собираясь, люди часто допускают ошибки. И доктор не был исключением. Один из ящиков стола он все же пропустил. Какая странная находка меня ждала! В отдельных коробках лежали диски, вроде тех, которые демонстрировал Хансер в Институте Звука. Я спрятал их за пазуху. Взгляд упал на несколько дагеротипов — такие образцы мне еще не встречались. В коллекции, которую подло отняли у меня громилы Маркиза, были разные примеры нового искусства. Дети и старики, вдовы в обнимку с мундиром погибшего мужа, покойники, сидящие среди живых для последнего семейного портрета. Промолчу о тех непристойных картинах, которые удалось забрать из дому одного повесы. Я думал, что меня уже ничем нельзя шокировать, но теперь держал в руках дагеротипы, на которых были запечатлены безумцы. Разных возрастов, обоих полов, они были закованы в плен этих табличек. Странно, но сумасшествие сделало их более живыми, более чувственными, чем застывшие изображения обычных людей. Страдания на их лицах, отрешенность, боль — все это было таким настоящим, что хотелось кричать.

Среди снимков больных было несколько карточек с изображением здоровых людей. Не знаю, чем я руководствовался, но их тоже припрятал под одежду. Всё, теперь моя работа была завершена.

Едва ли больница «Покой Богоматери» когда-либо принимала столько посетителей одновременно. Возможно, это тот редкий случай, когда психически здоровых людей в ее стенах стало больше, чем больных. Впрочем, это утверждение спорное.

Я наблюдал за тем, как Вилсон в пятый раз обходит помещение котельной, и даже в некотором смысле испытывал сожаление или стыд. Не знаю точно. Иногда так трудно разобраться в непривычных ощущениях. Инспектор выглядел озадаченным, расстроенным и крайне сердитым. Среди мундиров младших венаторов мелькали люди в штатском: наверное, агенты Тайного Сыска, призванные Вилсоном для свидетельства его триумфа. Но им предстояло стать очевидцами провала.

— Значит, он сбежал, — Вилсон оперся на стол, глядя на него, будто рассчитывал увидеть на досках необходимые ответы. — Но как? Почему?

— Если здесь была хотя бы половина оборудования, которым пользовался доктор Стоун, то понадобился целый день и грузовые телеги. Неужели никто ничего не видел?

— Сегодня была поставка продовольствия на кухню, — сыщик обвел котельную взглядом из-под бровей, будто намеревался отыскать пропавшего доктора среди кирпичной кладки. — Скорее всего, он договорился вывезти крупные детали на опустевших повозках. Пилс ищет возниц. Леди Коллинс допрашивает персонал. С вашей подачи особого внимания заслужила прачка по имени Кэрол.

— Она не сильно расстроена?

— О нет, напротив. Похоже, что она ждала этого всю жизнь. Трещит без умолку, и ее рассказ обретает все новые краски.

Вилсон выпрямился, сложил руки на груди и, не глядя на меня, спросил:

— Больше здесь ничего не было?

— Вы ожидаете, что я скажу, будто стащил пару серебряных ложек?

Он усмехнулся:

— Не удивлюсь, скажем так. Но и не жду, что вы признаетесь. Я бы хотел предупредить вас, Лоринг, — сыщик повернулся ко мне. — Не пытайтесь играть за двумя столами одновременно. Рано или поздно придется сделать выбор, и тогда не дай вам Бог ошибиться.

Я смотрел на него, зная, что ни один мускул не выдаст моей лжи.

— Ума не приложу, о чем вы. Признаться, я устал, как шахтер после смены.

— Возвращайтесь во Двор, — разрешил сыщик, — отсыпайтесь, вы сделали, что могли. Всё осложняется, и предстоит еще много работы. Вы были правы, кто-то выносит секретную информацию из нашего бюро.

— И, разумеется, вы думаете, что это я.

— Не исключаю такую мысль, — без обиняков признался он. — Поэтому и хочу вам напомнить, Лоринг, что свободу нужно заслужить, и я готов помочь. Но не забывайте, что есть только две стороны: либо вы со мной, либо против меня. Я служу Короне, и вы будете служить, или станете врагом ей и мне.

— Разумеется, — я обмотал шарф вокруг шеи, накинул его на голову, закрывая ее, как капюшоном. — А что хорошо для Короны, то хорошо для всех нас, верно?

Он проводил меня тяжелым взглядом.

Этой ночью Двор Венаторов интересовали дела серьезнее, чем пойманный и давно связанный воришка. Пока они потрошили больницу и допрашивали персонал, я мог беспрепятственно заняться своими делами. Сон подождет.

Первым делом я достал из закоулка возле прачечной спрятанные находки, убрал их под одежду и покинул больничный двор. Если с дагеротипами нужно было ломать голову самостоятельно, то прослушать пластинки без помощи я не мог. Оставалось только обратиться к тому, в чьих силах это осуществить.

Посетив Двор Венаторов, я отправился через площадь в здание Библиотеки. Конечно, там было закрыто столь поздней ночью, и я напрасно потратил время на стук в дверь. Пришлось действовать старым методом.

Скажу честно, что считаю крайне невежливым вламываться в дом. Если мне выпадала возможность быть приглашенным в более-менее приличное общество, я всегда шел через дверь, вежливо дожидался хозяев и никогда не проявлял хамства, демонстрируя все способы вскрыть их бесхитростный замок, не проникал в комнаты и не прикасался к их вещам. Единственным исключением было посещение скупщиков, когда при первой же встрече было необходимо показать все свои умения. Но в остальном я принципиален. Вор — это моя профессия, и как мастер я не работаю даром и по выходным дням.

Поэтому мне особенно неприятно было делать то, к чему вынуждали обстоятельства.

Библиотека Асилума была крепостью. Возможно, более защищенной, чем банк. Гладкие стены, узкие окна, похожие на бойницы, все четыре выхода имели сложные замки и превосходное освещение. Пока я бы разбирался с запорами, какой-нибудь дежурный смотритель наверняка заметил бы меня. Снова пришлось воспользоваться крюком. С его помощью я зацепился за оконный карниз и таким образом поднялся до второго этажа. Декоративный выступ на стене был таким узким, что на нем умещалась лишь половина ступни. Я шел, вжавшись в стену, цепляясь крюком за оконные решетки. Сильный порыв ветра едва не сбросил меня на мостовую. В какой-то момент внутренности перевернулись в животе от осознания неизбежности падения, и стоило мне вернуть утерянное, было, равновесие, как небывалое облегчение отозвалось дрожью в коленях. По моему представлению, здесь находился Институт Звука. И либо я прогрызу стену и попаду внутрь, либо сорвусь вниз и на этом завершу свою печальную историю.

Но судьба подбросила мне третий вариант. В одном из окон горел свет. Приблизившись к нему, я заглянул внутрь, держась за решетку. Между половинками шторы виднелся письменный стол и какая-то тень. Сутулая фигура прошла перед окном. Продолжая держаться за решетку, я пальцем постучал по стеклу. Тень замерла. Я повторил движение, и вот штора распахнулась, и на меня, подслеповато щурясь, взирал сквайр Хансер собственной персоной. Сперва он не видел ничего в темноте, и, прижавшись к стеклу вплотную, собрал ладони домиком, загораживаясь от света в комнате. Когда же его глаза рассмотрели меня, то от удивления увеличились вдвое, рот распахнулся в немом крике. Ученый отскочил от окна, как ужаленный. Моя нога скользнула по опоре и слетела с нее. Ботинок описал дугу, которая могла бы стать танцевальным па, пальцы впились в решетку, и только перчатки спасали кожу от неминуемых разрывов. Мышцы устали от долгого напряжения, карниз осыпался под моим весом, и вот-вот вторая нога окажется в пропасти, а тогда мне останется лишь висеть на решетке и ждать гибели.

Окно открылось внутрь, и ученый, полный праведного гнева, высунулся наружу, насколько позволяли стальные прутья. Ветер тут же растрепал его шевелюру и чуть не сдул пенсне с носа.

— Лоринг! Какого дьявола вы творите?! Что это за кульбиты?!

— Я с радостью обсужу свое недостойное поведение внутри, если не возражаете, — краем глаза я следил за трещиной, приближающейся по карнизу к моей второй ноге.

— Неужели вы думаете, что я вас впущу? Зачем?! Чтобы вы могли обокрасть величайшую сокровищницу культуры и науки?

— Неужели вы думаете, — в точности копируя его тон, ответил я, — что я пришел как вор?

— Вероятно, я слишком долго не выходил из института, и законы этикета претерпели существенные изменения, — ехидно заметил Хансер, — если теперь принято наносить визиты через окно.

— Я звонил в дверь, но никто не открыл.

— Так случается в полвторого ночи, молодой человек, — профессорским тоном заметил тот. — Если хотите продолжить диалог, то спуститесь, и войдите как подобает.

Хансер собрался закрыть окно. Под моей второй ногой зашаталась опора, крошащийся карниз осыпался мелкой пылью на брусчатку.

— Поверьте, если я сейчас спущусь, то мы не сможем больше поговорить! — поспешно выкрикнул я, удерживая весь свой вес правой рукой, тогда как левой уперся в стекло, мешая закрыть створку. — Прошу вас, это вопрос жизни и смерти!

— Вашей, возможно. До чего мне совершенно нет дела.

— Я говорю обо всех жителях Патрии!

— Как благородно с вашей стороны опекаться нуждами тех, кого вы без зазрения совести обворовываете!

— При мне несколько пластинок, и если я упаду, запись будет безнадежно испорчена.

Он почти закрыл окно, и лишь на миг остановился.

— Что там записано?

— Не знаю!

Карниз под ногой обвалился, и моё туловище рухнуло вниз. Жилы на правой руке едва не разорвались от тяжести. Левой я отпустил стекло и зацепился пальцами за подоконник. Оконная рама ударила по костяшкам, но даже если мне нынче переломят пальцы, это лучше, чем разбиться насмерть.

— Покажите их! — потребовал ученый, снова открывая окно и глядя на меня сверху вниз.

— Как? — сквозь зубы спросил я, надеясь, что его иссушенные наукой мозги все-таки заметят, что я болтаюсь в полушаге от гибели.

— Ладно, — нехотя произнес он и исчез из оконного проема.

Я думал, что на этом наша беседа окончена, и в отчаянии стал искать другую возможность спастись, но решетка вдруг поползла вверх, увлекая меня за собой. Как только образовался достаточный просвет между прутьями и подоконником, я тут же впрыгнул в помещение Института. Упав на пол, я какое-то время лежал на спине, растирая онемевшее правое плечо, и смотрел в потолок. Послышался звук опускающейся решетки и захлопывающегося окна.

— Отвечайте, зачем пожаловали, пока я не вызвал дежурных.

Подняв голову, я увидел Хансера, держащего шнур сигнального колокольчика. Понимает ли он, что будь на моем месте кто-то другой, ученый уже лежал бы со сломанной шеей, а все эти бесценные в некоторых кругах вещи, что хранятся в библиотеке, оказались бы в мешке? Я знал, кому их продать, и даже сколько получил бы за это, но у меня были другие цели.

На пол перед ним легли украденные из лаборатории коробки. Хансер смотрел на них брезгливо и алчно одновременно.

— Мне необходимо услышать, что на них записано.

— Только лишь потому, что вы теперь нужны закону, — он подошел к столу с фонографом и начал пробуждать его: смахнул невидимые пылинки, достал иглу, развернул воронку. — Давайте их сюда.

— Погодите, — я поднялся, собрал коробки, но не приблизился к аппарату. — Мне нужно прослушать их самому. В одиночестве.

У Хансера вытянулось лицо, что пенсне-таки слетело с носа. Мягкий ковер спас стекла, и ученый, водрузив приспособление на прежнее место, посмотрел на меня сквозь линзы:

— Вы в своем уме? Вломиться в институт среди ночи через окно и что-то требовать? Да я немедленно позову сюда дежурных, и тогда вся эта ваша авантюра будет раскрыта. Или вы хотите сказать, будто эти пластинки оказались у вас законным путем.

— Нет, я украл их.

— Ага!

— И готов вернуть на место или отнести инспектору Вилсону, если… — я не был уверен, что имею право произнести что-то лишнее, но если отказаться от простого и жестокого способа избавиться от свидетеля, то придется превратить его в союзника. — Возможно, на этих пластинах записаны лекции одного уважаемого ученого, и в таком случае опасаться нечего. Но есть вероятность, что запись может быть опасна для Империи.

— И поэтому ее должен услышать жалкий вор?

«Жалкий». Это он со зла, хотел обидеть меня, поскольку не может считать жалким того, кто обошел его охранную систему. Со вздохом я положил коробки на стол и погрузил руку за пазуху. Встревожившись не на шутку, Хансер отшатнулся, но я достал вовсе не оружие. То, что оказалось перед ученым, заставило его подойти ближе. Поправив пенсне, он в полной растерянности смотрел на механическую руку.

— Мой бог, — выдохнул Хансер, бережно взяв в ладони сложный механизм. — Это… я узнаю детали. Вы заменили некоторые.

— Они проржавели.

— Но большинство остались нетронутыми. Но как? Как вы знали, для чего я их собрал? — теперь его взгляд был устремлен ко мне. — Я трудился над созданием механического подобия человека, автомата, способного повторять простейшие человеческие движения. Суставы были заменены на шарниры, а мышцы на ремни и шестерни. Когда вы ворвались в мой дом и украли кусок моей работы, я был в отчаянии. Кто вам помог собрать эту руку?

— Никто, — я устало присел на край стола. — Ваши конкуренты дали мне другой заказ.

— У меня пропали чертежи.

— Точно. А это я взял для себя, не найдя ничего ценного. Просто схватил саквояж, решив, что там, возможно, отыщу хоть пару монет или часы на продажу.

— Но вы обнаружили детали и сами собрали их так, как я и задумал, — он освободил место на столешнице и положил руку бережно, будто имел дело с младенцем. — Ха! Я до этого не додумался… Изумительно. А как же тут? Вот оно что.

Хансер изучал мое творение, а я не торопил его. Это была долгая ночь, и утро настанет еще нескоро.

— Что ж, — ученый выпрямился, заложил руки за спину. — Вы утерли мне нос, Лоринг. Я считал вас обычным воришкой, но вы загубили талант механика. Да-да, прискорбно.

— Теперь она ваша.

На его удивленный взгляд я пояснил:

— Все совершают ошибки. Я не ворую у тех, для кого потеря аварда была бы губительна. Это мой принцип, поскольку я вырос в нищете, и знаю, что значит голодать и мерзнуть.

— Или дело в том, что в нищенской лачуге нечего брать? — ехидно поинтересовался он.

Я усмехнулся:

— Мне больше нравится собственное объяснение, даже если ваше правдивее. Так или иначе, украв эти детали, я пошел против своего принципа, потому что отнял у вас кое-что невероятно ценное. Пусть запоздало, но я хочу исправить ошибку.

Мы помолчали. Хансер смотрел на механическую руку с плохо скрываемым восторгом, и все же в его голосе была горечь:

— Исправить ничего уже нельзя, Лоринг. Я потерпел неудачу, в которой виноваты только вы. Но то, что моё творение не ржавело на свалке, что оно оказалось полезным, пусть и в таких гнусных делах, это, безусловно, имеет значение.

Со вздохом он указал на дверь в стороне от входа:

— Там вы сможете прослушать пластины. Я перенаправлю звук на вторую воронку. Здесь будет полная тишина. Даю слово.

В крошечной комнатке, куда меня отвел Хансер, был стул, столик, вероятно, для чаепития, и воронка фонографа. Стены и дверь изнутри были обиты черным бархатом, под которым, судя по ощущениям, находился войлок или что-то в этом роде. Мелькнула мысль, что Хансер может запросто запереть меня здесь и сдать венаторам. А если так, неприятности мне обеспечены. Вилсон всё правильно понял, я действительно выбираю союзника. И от услышанного будет зависеть, кому достанутся пластинки.

Из воронки послышался скрежет, а затем мужской голос. Если бы он не представился, я не сумел бы узнать доктора Шермана.

— День шестой. Эксперимент пришлось временно прекратить из-за ухудшения состояния леди Уилкокс. После второго сеанса у нее началось кровотечение из носа, дыхание несколько раз останавливалось, по всему телу наблюдались судороги. Как и в случае с Маккензи, я применил слабый разряд электрического тока, после чего пациентка впала в беспамятство. Сутки ее организм не отвечал на внешние раздражители. Она находилась в сознании, но не реагировала ни на свет, ни на болевые ощущения, ни на перепады температур. На четвертый день я решил рискнуть и провел сеанс, не дожидаясь улучшения состояния. Это дало результат. Пациентка проявляет активность, принимает пищу, говорит простейшими фразами. Сегодня я собираюсь повторить, увеличив дозу инъекции и продолжительность.

Снова зашуршало. Наверное, закончилась запись. Спустя минуту опять послышался голос. На этот раз мне довелось выслушать отрывок нудной лекции, в которой я не понял ни слова. Затем попалась еще одна любопытная пластинка.

— Герберту тяжело. Он ни с кем не говорит, отказывается от пищи и воды. Спустя три дня голодания я приказал няне накормить его, но она не справилась. Герберт проявляет агрессию, он невероятно силен, как для голодного ослабленного ребенка. Я чувствую стыд перед Молли, пусть земля ей будет пухом, но мне придется поместить нашего сына под замок. Возможно, будет лучше, если он станет наблюдаться в больнице. Сегодня мы с Джорджем смогли уложить его в кровать и связать, чтобы поставить капельницу. Его пульс нормализовался, сухость слизистых оболочек стала менее выраженной. Он уснул.

Послышался какой-то щелчок, и сразу затем повествование продолжилось. Шерман рассказывал о своем сыне и прогрессирующей у того болезни. Судя по записям, он перепробовал разные средства, начиная с самых гуманных, а затем перешел к более радикальным, от чего даже мне, стороннему слушателю, стало не по себе. Я видел этого ребенка и испытал неприятное ощущение при нашей встрече, но бедняга был болен и не мог нести ответственность за свои поступки. Если представить, что ему пришлось пережить в стенах больницы, то странно, что он не бросается на людей, как дикий зверь.

Зато понемногу стали ясны мотивы доктора. Вероятно, ему понадобились деньги для лечения сына, или же на него надавили, узнав о такой служебной халатности в случае с собственным ребенком.

Через некоторое время дверь открылась, и Хансер сообщил:

— Это всё.

Я поблагодарил его и, покинув комнату для прослушивания, собрал коробки.

— Что теперь? — озабоченно спросил ученый. — Вы сказали, что от этого зависит судьба империи.

— Так и есть. Но пока рано судить. Могу я просить вас не сообщать о моем визите венаторам?

Хансер сел за стол, снял пенсне, протер стекла чистым носовым платком.

— О чем, Лоринг? О том, как впустил вора в окно? Или о том, как помог ему совершить нечто незаконное? — он с печальным видом водрузил пенсне обратно на нос и посмотрел на меня сквозь линзы. — Мне кажется, человек, задумавший дурное, не придет среди ночи в Институт Звука просить о помощи. Я не хочу сказать, что уверен в вашем благородстве, но могу обещать, что не стану рассказывать об этом визите. Пока меня не спросят.

Это большее, что он мог сделать.

Какая долгая ночь. На башне часы показывали четверть пятого. До восхода есть еще часа два, а при затянутом небе рассветет не раньше восьми. Было пусто, и мои перемещения по городу остались никем незамеченными. Разве что смотритель фонарей мог увидеть, как я бегу, чтобы согреться, по направлению к улице Изабель Нортон. Я нажал на кнопку, возле которой было указано нужное мне имя, и послышался резкий неприятный звук. Спустя некоторое время включился свет на втором этаже, в окне мелькнул темный силуэт. Затем застучали шаги на лестнице, и дверь открылась.

Вудроу стоял передо мной в пижамных штанах и халате, накинутом на голое тело. Взгляд снова против моего желания цеплялся за его уродливые шрамы и перевязку на груди, но ловец не заметил этого. Он был обескуражен моим визитом, а потому взволнован и нетерпелив.

— Скорее входите, вы замерзли.

— Не стоит беспокоиться.

— Не переоценивайте собственное здоровье. Подумайте, что пневмония может лишить вас возможности отлично заработать.

Он запер дверь и стал торопливо подниматься по лестнице. Я шел за ним, повторяя в точности шаги, поскольку Вудроу наверняка знал, какие половицы скрипят, а какие надежно закреплены и молчаливы.

Оказавшись в его комнате, я рассказал о лаборатории. Повествование было недолгим. Вудроу задумчиво слушал меня, а затем так же глубокомысленно молчал. Я слушал, как свистит закипающий чайник, и немного разомлел в тепле. За окном подвывал ветер, а близость раннего утра делала тьму еще непрогляднее.

— Значит, их предупредили, — Вудроу разлил чай по чашкам и сел напротив меня. Я уже начал привыкать к его очкам и к тому, что приходится смотреть на собственное отражение вместо глаз собеседника. — Но кто?

— Вилсон подозревает кого-то из своих.

— Инспектор? Он такой. В его породе всех подозревать. Но не представляю, кто бы на это пошел.

Наши взгляды пересеклись, и ловец покачал головой:

— Леди Коллинс невиновна, вы знаете лучше меня.

— Она и раньше нарушала некоторые профессиональные нормы. Что бы помешало в этот раз?

Вудроу подул на чай, и стекла его очков запотели от пара.

— Я мог бы выбить вам челюсть одним ударом, если бы посчитал, что вы хотите опорочить имя леди Коллинс, — спокойно произнес он с неизменно вежливым выражением лица, когда губы сложены в особую улыбку, уместную как для сочувствия на похоронах, так и для поздравления с триумфом. — Но вместо этого скажу: у меня есть все основания полагать, что она достойная женщина и не занималась ничем подобным.

— Это означает, что после службы она в последние дни находилась в вашем обществе?

— Не вынуждайте меня.

— Не угрожайте.

Вудроу сильнее, и нам обоим это было хорошо известно, но он еще не оправился после ранения, и это уравнивало наши шансы. При должном подходе я мог бы справиться с ним. Достаточно для начала плеснуть на его измученную кожу кипятка из чашки, а дальше дело удачи и сноровки.

— Вы стали мне почти другом, Лоринг… Арчибальд, если позволите.

— Господи, помилуй. Если вам это необходимо, зовите меня Арчи, но лучше обойдемся без братания.

— Так сложилось, что сами того не желая, вы дважды спасли мне жизнь. Смею верить, это было бескорыстно, тогда как у меня каждый раз была своя причина, чтобы не дать вам умереть. Это ставит нас в неравное положение. Поэтому, Арчи, я скажу вам как на духу. Леди Коллинс — прекрасная женщина, достойнейшая из всех, кто встречался мне в Патрии и за ее пределами. И если бы она была замешана в государственной измене, я бы не только прекратил расследование и погоню за доктором Шерманом с нанимателями, но всяческими способами покрывал бы ее участие. И первым делом избавился бы от вас, как от прямой угрозы. Вы мне верите?

— Вполне.

— Тогда вам будет достаточно моего слова. Забудьте о леди Коллинс. Во всех смыслах.

И все же ловец и сыщица. Мой бог, как же это зефирно, в стиле бульварного чтива. Даже странно, что на улицах Асилума еще возникает нечто подобное. Но он говорил так горячо и искренне, что я поверил. Мне нечасто встречались люди, способные на сильные чувства, а тем более люди этой породы. Нашей породы.

Вудроу достал из кармана халата флягу, открутил крышку, сделал большой глоток и передал угощение мне. Я последовал его примеру.

— Если допустить, что инспектор прав, то вычислять предателя — не наша забота. А вот где искать доктора Шермана… Возможно, стоит нанести ему визит. Только его дом наверняка облепят ищейки.

Мы погрузились в размышления. Лаборатория могла находиться теперь в любом месте. Судя по размерам котельной, ей достаточно небольшого пространства, а это еще больше осложняет поиски.

Тут я вспомнил о дагеротипах, и зачем-то решил показать свою находку.

— Это было в ящике вместе с записями, — я разложил таблички со снимками на диване. — Не знаю, что они означают, но, возможно, были важны для наблюдения за подопытными.

Я удивился, как Вудроу отреагировал на это. Он напрягся, лицо окаменело. Отставив чашку в сторону, он подошел ближе и стал рассматривать сделанные снимки с таким вниманием, будто рассчитывал найти на изображении нечто особо важное.

— Это всё? Больше там не было дагеротипов?

— Нет.

Он кивнул.

— Вы знаете, в чем заключается принцип работы доктора Стоуна?

— Не имею ни малейшего понятия.

Он выпрямился, посмотрел на меня, размышляя о чем-то, а затем снова продемонстрировал неизменную улыбку:

— Не буду обременять вас лишними терминами. Уже поздно, и вам нужно отдохнуть. Едва ли Вилсон будет в хорошем расположении духа поутру. Всего доброго, Арчи Лоринг. Смею верить, до скорой встречи?

Он протянул руку, и я, несколько замешкавшись, пожал ее.

— Доброй ночи, э…

— Генри, — подсказал ловец.

Я невнятно промычал в ответ.

— Ваш чай, инспектор…

— Какой, к черту, чай?!! Кофе, кофе мне, и поживее!

Вилсон рвал и метал. Он так и не спал этой ночью, а если и подремал с полчаса, ему это не помогло. На остальных было больно смотреть: они жались под стенами, прячась от своего начальника, как ягнята от ворвавшегося в хлев волка.

Но хуже стало, когда появился инспектор Финлисон. Он неторопливо вошел в кабинет, заложив руки за спину, осмотрелся, купаясь в лучах исходящей от Вилсона злости, и заметил: