Лоринг

Протяжно выдохнул могучий металлический монстр, выдувая вверх через трубу пар, будто старый курильщик, который даже икает зловонным дымом. Двухцилиндровый паровоз, стоящий на ближайших ко мне путях, заскрежетал, завыл, точно тысяча адских псов, в его вагоны все еще вскакивали зазевавшиеся пассажиры, забрасывали багаж. Проводники ловили за руку ахающих леди, что путались в юбках и никак не могли попасть на ступеньку. Состав отъезжал, он полз вдоль перрона, собирая всех, кто ошибся в своей неспешности. Я заглянул в кабину. Мне, прислонившемуся к колонне, чтобы не утонуть в людском потоке, и не быть снесенным под колеса, была видна голова машиниста. Он потянул петлю, и раздался пронзительный гудок, новая порция пара хлынула во все стороны. Хорошо, пожалуй, там, в кабине. Целый день смотришь на дорогу, которую для тебя проложили другие люди, и едешь по ней, никуда не сворачивая, катишься, не зная печали. Предсказуемо, как закат и рассвет.

Когда поезд, постепенно набирая ход, отполз от вокзала, стал виден другой состав на соседних путях. И снова по платформе бежали люди, лавируя между фонарями, скамейками и такими же торопливыми пассажирами.

Торговцы разносили свежие газеты, выпечку, алкогольные напитки в маленьких бутылочках, которые легко спрятать хоть в кармане, хоть в дамской сумочке.

Я заметил ее приближение, но не двинулся навстречу, чтобы лишний раз полюбоваться грацией и внешним совершенством этой женщины. Илайн была довольно высокой, поэтому выделялась на фоне прочих. Только ее изумительная женственность не позволяла статной леди казаться громоздкой. Нет, напротив, это другие выглядели недоростками, слишком мелкими и неказистыми в ее царственной тени.

Она смотрела мне в глаза и не отводила взгляд, хоть я знаю множество других дамочек, которые покраснели бы, не продержавшись и пары секунд.

— Ведите себя прилично, — сказала она, останавливаясь передо мной. — Так глазеть на женщину в нашем обществе не принято.

— А украдкой встречаться на вокзале с вором? — уточнил я, кланяясь и запоздало вспоминая, что должен приподнять шляпу.

По случаю первого выхода «в свет» мне достался ненавистный головной убор. Не представляю, зачем люди носят эти войлочные колпаки. Уши мерзнут, макушку давит, при порыве ветра легко слетит. Я привычно поднимал воротник, но капюшона не было. Меня одели в пальто до колен, назвав цвет верблюжьим. Я никогда не видел живого верблюда, только на картинках, но мне этот оттенок коричневого напоминал отходы. Узкие брюки в клетку, жилет, блузка, подозрительно похожая на женскую. И платок-галстук, свернувшийся змеей вокруг моей шеи, что не давало забыть об угрозе виселицы. Радовало лишь то, что они не успели снабдить меня подходящей обувью, не угадав с размером, и я сохранил за собой право идти в собственных высоких шнурованных ботинках.

— Вы прекрасно выглядите, — заметила она, поправляя мой галстук, и после ее манипуляций дышать стало легче. — Эта одежда вам идет. На первый взгляд и не скажешь, что преступник.

— Вы тоже похожи на скромную леди, — не остался я в долгу.

Она усмехнулась, и мы пошли вдоль перрона, пока не обнаружили пустующую лавочку.

— Леди Коллинс, я польщен тем, что могу находиться в вашем обществе в столь ранний час, но хотелось бы знать, чем обязан? Меня внезапно одели, выпустили на волю и на сей раз не угрожали. Ради свидания с вами я готов стерпеть даже эту гнусную дешевую шляпу, но ведь у нас не свидание.

Ее губы улыбнулись, хотя глаза остались сосредоточенными. Сыщице удавалось сохранять баланс между спокойствием и собранностью, так чувствуют себя только кошки на охоте, когда лежат на солнце, но в любой момент готовы броситься на зазевавшегося воробья.

— А вам и впрямь место во Дворе Венаторов, сквайр Лоринг. Удивительная прозорливость.

— Простая наблюдательность, — я сделал вид, будто не уловил насмешливого тона. — Такому отбросу, как я, ловить нечего. Хотя, такому во всех смыслах положительному парню, как Пилс, тоже.

Она хмыкнула, изящно демонстрируя удивление.

— Может, вы и причину знаете?

— Последнее время вы много времени стали проводить на работе, а значит, в «Бубенчиках» бываете редко. Что же может отпугнуть охотницу до чужих страстей и вожделения? Почему взгляд стал мечтательным, а внимание рассеянным? Вы кем-то увлечены, и с прискорбием вынужден признать, что отнюдь не мною.

Девушка повернула голову, в глазах появилось некоторое замешательство.

— Это всего лишь догадки, сквайр…

— Как и то, что объект ваших чувств давно не дает о себе знать. Если бы речь шла не о вас, я бы посмел предположить безответные чувства, но в вашем случае такое исключено.

Она тихо рассмеялась и снова отвернулась.

— Теперь признавайтесь, откуда вы это взяли? — рассматривая перрон, спросила Илайн.

— Подслушивал разговоры дежурных, наблюдал, делал выводы. Замечать мелочи — особенность не только сыщика, но и вора, миледи.

Илайн промолчала.

— Вы не скажете, зачем вызвали меня на вокзал, леди Коллинс?

— А это вы не сможете прочесть по пыли на моей манжете или по выражению моих глаз? — фыркнула она. — Жаль, тренируйтесь еще, Лоринг. А я вас позвала затем, что вы, черт подери, оказались правы. Не так-то просто было выяснить это, обычно подобную информацию надежно скрывают. В «Бубенчиках» и впрямь случился неприятный инцидент: у одной девочки обнаружили сифилис. А были ли среди ее клиентов наши жертвы — неизвестно. Журнал хранится у Гюстава — владельца «Бубенчиков», и никто не имеет доступа в его комнату.

— Хотите, чтобы я там побывал?

— Боюсь, это не под силу даже легендарному вору Арчи Лорингу, — усмехнулась она. — Но вот побеседовать с больной девочкой стоит. С недавних пор она больше не работает — ее выгнали, даже не рассчитав. Под большим секретом мне призналась одна уборщица, что Джулия, так зовут девушку, отправилась к своему брату. А он, в свою очередь, работает проводником на экспрессе Восемь Восьмерок. До прибытия которого осталось около двух минут.

Глаза Илайн устремились к огромному циферблату, зависшему над перроном.

— И я понадобился вам для компании?

— Именно так. Знаете, в чем между нами отличие?

— О, во всем, миледи!

— Во всём. И в то же время, в очень малом. Общество несправедливо к женщине. Вчерашние красавицы с появлением первых морщин уже никому не нужны. В высшем свете немало мужчин, опирающихся на трость, лишившихся глаза — или обоих — в военных действиях или на охоте, калек, покрытых шрамами. Но случалось ли вам замечать знатных дам в столь неприглядном виде?

Я вспомнил все те случаи, когда бывал в богатых районах. Нет, Илайн права, я не встречал леди, обезображенных болезнью или ранением. Прежде это казалось мне логичным, ведь дамы редко посещают охоту, не бегут на войну за славой и не стреляют друг в друга на дуэли. Озвучив это предположение, я заслужил насмешливый взгляд Илайн:

— Разумеется, вы правы, — ехидно произнесла она. — Едущая в седле женщина? Какой вздор! Упасть под поезд, споткнуться на лестнице, остаться хромой после родов — разве всё это может случиться в нашем мире? Очнитесь, Лоринг, все эти женщины здесь, в Асилуме. Но вы не видите их, так как они скрываются. С тех пор как болезнь или злой рок поставили крест на их красоте, эти несчастные превратились в невидимок. В лучшем случае их не заметят, а в худшем будут судачить. Вот почему я не могу рисковать. Мне нужен сопровождающий, готовый в случае неприятностей оказать достойную поддержку.

Ха! Неожиданный поворот. Теперь я чуть ли не телохранитель.

— Мне казалось, рядом с вами достаточно отборных молодцов, которые были бы счастливы иметь такую возможность.

— Да на них же печать Двора! Любому человеку очевидно, что перед ним сыщик. А вот вы — другое дело. В вас они не заподозрят законника, хоть на преступника теперь вы тоже не похожи. О! Нам пора!

Смотрители перрона предупреждали публику о прибытии экспресса. Нас обдало потоком холодного воздуха, затем — теплым паром, и, наконец, появился серебристый красавец, на боку которого алыми цифрами горели все восемь восьмерок. Не знаю, что этим хотел увековечить его инженер, но паровоз стал одним из самых мощных в истории. Его скорость и выносливость обеспечивали три цилиндра. По вагонам с богатой отделкой, кровавому бархату занавесок и количеству встречающих сразу становилось ясно, что экспресс по карману только знати.

Пока пассажиры выходили из вагонов, не скупясь на награду для проводников, стоящих по обе стороны от дверей, мы подошли ближе, и едва поток немного рассеялся, сыщица двинулась к молодому мужчине довольно приятной наружности. Этот проводник в форменном синем костюме как раз довольно пересчитывал щедрые чаевые, когда случайно заметил Илайн. В первые секунды на лице возникла дежурная улыбка, которая поблекла, едва он услышал:

— Здравствуйте, Джимм Оттонг. Я ищу Джулию.

— Не очень понимаю, о ком вы, миледи, — если бы не бледность, удивление парня могло бы сойти за натуральное.

— Как же?! Речь о вашей сестрице, — Илайн огляделась и понизила голос до шепота, — не беспокойтесь, мне про вас рассказала Энни.

— Я не знаю никакую Энни, — улыбка проводника стала натянутой, губы дрожали, будто он мог вот-вот расплакаться.

Я стоял чуть в стороне и наблюдал спектакль, который устроила сыщица. Должен отметить, у нее есть талант. Заодно я не забывал смотреть по сторонам. Вдруг что интересное пропущу?

— Да что ж такое! — всплеснула руками Илайн. — Думаете, мне легко было выпросить у Гюстава ее жалованье? А потом еще и таскаться с ним, пока нашла вас!

— Так вы… — страх на лице парня сменился растерянностью, — принесли деньги?

— Об этом и речь! — судя по тону, моя спутница была в отчаянии, ей прекрасно давалась роль.

— Так отдайте их мне! — просиял тот. — Я все передам Джулии!

— Той, о которой секунду назад вы и не слышали? — нахмурилась Илайн. — Нет уж, я вам не верю!

Она развернулась и собралась уходить, но Джимм ухватил ее за локоть. Я дернулся вперед, и взгляд Илайн предостерег меня от дальнейших действий. В конце концов, если она изображает знакомую Джулии, то и поведение должно быть соответствующим.

— Я все передам, — заверял парень, — она у меня… в укромном месте.

— Так проведите меня к ней!

— Исключено. Бедняжке совсем плохо.

— В таком случае, я ничем не могу вам помочь, — решительно заявила Илайн.

Парень совсем сник. Я уверен, что не будь вокруг столько людей, он бы вырвал из ее рук сумочку, где, предположительно, находились деньги.

— Что же мне делать? На лекарства не хватает… От киновари ей только хуже.

Уверен, что при этих словах Илайн едва не обернулась ко мне.

— Хорошо, — она сделала вид, что сдалась. — Вечером я буду ждать вас или ее на берегу возле обелиска Памяти. Но учтите, что деньги будут переданы только лично в руки Джулии. Или же, чтобы я доверилась вам, принесите ее серьгу в виде розочки. Это мой подарок. Джулия не отдала бы его без нужды, и если уж доверяет вам…

Джимм кивал, а я был уверен, что он в этот момент продумывает, как заполучить жалованье сестры и прокутить его до последнего каритаса.

Мы ушли, но не слишком далеко. Остановились, едва обойдя будку, в которой продавали билеты на провинциальные маршруты.

— Серьги-розочки? — спросил я вполголоса, хотя оставшийся возле вагона Джимм, конечно, не мог нас подслушать.

— Этого вульгарного добра хватает у каждой девицы из «Бубенчиков», — усмехнулась Илайн. — К тому же, не имеет никакого значения, есть ли подобное у Джулии. Всё, что нам нужно — выследить, куда направится Джимм.

Считая, что Илайн опознает украшение, тот не рискнет принести любое другое, а значит — ему непременно нужно побывать у сестры. Но пока он все еще топтался на месте и беседовал со своим товарищем.

— Думаете, эта девушка поможет нам выйти на убийцу? — спросил я. Стоять рядом с Илайн и молчать было как-то неловко. Мы находились слишком близко, это смущало и путало мысли.

— Возможно, — она неопределенно пожала плечами. — В любом случае, ее показания могут быть полезны. Обрывки разговоров, случайно оброненные фразы. Девочки такое запоминают, это профессиональное. Гюстав собирает подробное досье на всех своих клиентов.

— Кажется, залезть в комнату этого Гюстава просто необходимо.

— Осторожнее, Лоринг. Вы только начали жить, разве уместно теперь умереть?

Заметив, как я хмыкнул, она на миг оторвалась от наблюдения за проводником и искоса глянула на меня:

— Что-то смешное услышали?

— Простите. Только подумал, сколько людей умирает каждый день в Отстойнике и Карьере. И далеко не все от болезней. Если бы Двор Венаторов занимался их смертями с тем же усердием, с каким расследует убийство четверых богачей, у вашего отдела не было бы выходных, миледи.

Она нахмурилась и покачала головой, снова выглядывая из-за колонны.

— Что вам известно о «Прорыве», Лоринг?

Я не был политически подкован, и не стесняясь признался в этом. Всё, что мне довелось услышать об этой партии, так только слова Вилсона. Несколько лет назад выпускники Университета Нильсона, которые еще во время учебы организовали политический клуб, подали заявку в парламент. Благодаря связям и деньгам их приняли, посчитав, что у юношей нет никаких шансов. Зато народ увидел, каким разносторонним может быть правительство, и молодежь возрадовалась. Годы шли, «Прорыв» оставался, их законы не пропускали дальше чтения. По сути, они были абсолютно бессмысленным и ненужным дополнением к парламенту. Именно так я и сказал Илайн. Она не подняла меня на смех, но судя по вытянувшимся в ниточку губам, мой ответ был ожидаемо неприятен.

— Так думают многие. На самом деле, за «Прорывом» будущее.

Сказать по правде, меня удивили эти слова.

— Я читала их законы, статьи, записи их речей. Знаете, Лоринг, вы должны это услышать!

Задать вопрос, а стоит ли, я не успел, поскольку Илайн, забыв об условностях, схватила меня за руку, а ее взгляд устремился за колонну.

Джимм быстро удалялся по направлению к центральному выходу. Отпустив его на три десятка шагов, мы поспешили следом.

Выйдя в распахнутые металлические створки, похожие на паучью сеть, проводник огляделся в поисках экипажа. Нет, в этот день ему не могло повезти. Все извозчики были заняты, и он, подняв ворот и надвинув форменную фуражку на лоб, ссутулившись, посеменил вдоль проезжей части, изредка поглядывая, не освободилась ли какая повозка. Мы продвигались за ним, прячась в туманных клубах и за фигурами недовольных своей жизнью прохожих.

Вдруг Джимм поднял руку и пронзительно свистнул. Одновременно с ним так сделали еще несколько человек, но повозка, к нашему ужасу, двинулась именно к проводнику.

— Черт! — не слишком изящно выругалась Илайн, огляделась в поисках кареты, но не увидела ни одной.

Джимм уже садился внутрь повозки, сопровождаемый возмущенной руганью опоздавших перехватить транспорт. Илайн, похоже, собиралась бежать вслед за экипажем, я же предпочел бы упустить проводника, чем соревноваться по скорости с лошадьми. Кто знает, в какое захолустье Асилума он направится?

— Леди Коллинс! Леди Коллинс, прошу прощения!

Самоходная карета, едва не сбив пешеходов, которые принялись нелицеприятно выражаться о кучере, подъехала к обочине, дверь распахнулась, и наружу выскочил мужчина. Он был молод, примерно моего роста, то есть довольно высок, широк в плечах, кисти с длинными пальцами были обтянуты лайковыми перчатками бордового цвета, такой же оттенок имели пояс брюк и туфли. Распахнутое пальто позволяло увидеть, что джентльмен обошелся без жилета, предпочитая кофту из тонкой пряжи, из-под которой виднелся воротник рубашки с широкими крыльями. Его глаза прятались за круглыми солнцезащитными очками, что казалось несколько нелепо в такой сумрачный день. Кожа на лице выглядела неровной, как после какой-то болезни вроде оспы.

— Леди Коллинс, — я почувствовал, как его взгляд скользнул по мне, перед тем как он потянулся к руке Илайн.

— О! — она выглядела растерянно и даже, что удивительно, смущенно. — Сквайр Вудроу…

Опомнившись, она посмотрела вслед удаляющейся повозке и воскликнула:

— Нам нужно догнать его!

— Тогда мой экипаж в вашем распоряжении, — не теряя ни секунды, мужчина помог леди расположиться. Затем любезно впустил меня и сел последним.

Постучав в стенку кучеру, он прикрикнул:

— Поживее, милейший! Покажем, кто быстрее: лошади или пар!

— Как скажете, господин, — отозвался кучер.

Я впервые ехал в самоходной повозке. Ощущения были странные. Вместо цокота копыт доносилось рычание двигателя, будто нас тащил десяток разъяренных тигров. Я не сомневался, что мы легко догоним Джимми. Главное, ненароком не перегнать его.

Илайн то и дело выглядывала в окно. Мы сидели с ней на одной лавке, лицом по ходу движения, тогда как сквайр Вудроу находился напротив. Он опирался на трость, сложив руки на округлой рукоятке, вырезанной в виде головы медведя. Рядом с ним лежала шляпа-цилиндр, украшенная кроваво-красной лентой и металлической брошью.

Он смотрел на меня. Я чувствовал его взгляд из-под очков, которые тот не снял даже в полумраке кареты. Илайн и не думала нас знакомить, полностью сосредоточившись на слежке, а я, в меру убеждений, что человек моей породы попросту не имеет права первым представляться, молчал. Но смотрел прямо в темные стеклышки очков, будто мог различить глаза этого незнакомца. Что-то странное было в его внешности, что-то, заставляющее воспоминания шевелиться, точно разомлевший змеиный клубок.

— Генри Вудроу, — внезапно улыбнулся он и протянул руку.

Скажу по чести, не припомню, когда мне доводилось знакомиться таким образом. Похоже, этот Вудроу стал первым богачом, которому я пожал руку.

— Арчи Лоринг.

— Они свернули! — Илайн взволнованно отвлеклась от наблюдения и в отчаянии посмотрела на своего знакомого.

— Мы не упустим их, — заверил тот.

Илайн это едва ли успокоило, но она вспомнила о приличиях:

— Сквайр Вудроу, я бы хотела представить вам…

— Мы уже познакомились, миледи, не стоит беспокойства.

— Мне так жаль, что мы помешали вам, — к Илайн уже вернулась прежняя уверенность, и сразу стало ясно, что ей вовсе не жаль, но она испытывает смущение. А это все больше и больше удивляло меня.

— Ничуть. Я сам с радостью поучаствую в вашем приключении.

Мы преодолели мост и очутились на другом берегу Флавио. Сейчас мы проезжали через Карьер. Хоть ехать довелось через окраину, где район во время дневной смены фактически вымирает, я успел заметить в окно, как какие-то молодчики громят магазин.

— Что это за беспорядки? — нахмурился Вудроу, тростью отодвигая штору, чтобы лучше рассмотреть сцену погрома.

— Нужно прислать сюда дежурный отряд и дать нагоняй местному управлению Венаторов, — мрачно произнесла Илайн. — С недавних пор этот район весьма неспокоен.

— Карьер? — изумился я. — Снова обвал шахт или закрылась добыча соли?

— Нет, все куда хуже, — Илайн повернула ко мне голову. — Началось противостояние с районом Дамбы.

Война Отстойника и Карьера? В голове не укладывалось. Это два разных мира, у них нет никаких общих точек, чтобы возник конфликт, разве что если какой-то громила не там плюнул…

И тут меня точно молния ударила промеж глаз. С недавних пор у этих двух районов и впрямь появился один неразрешенный вопрос. Я.

— Мне нужно здесь выйти, — моя рука зависла в воздухе, не дотянувшись до ручки, поскольку Илайн схватила меня за ворот пальто и рывком вернула на место.

— Нет, Лоринг, не нужно. Вы обязаны сопроводить меня, а затем поступайте, как вздумается.

Я перевел взгляд с нее на сквайра Вудроу. За его внешней беспристрастностью скрывалась готовность скрутить меня, едва Илайн даст команду. Приняв их правила, я поправил воротник и отвернулся от окна.

Мы въехали в район Столетия Виктории, то есть Старухи. Когда-то здесь пролегала граница Асилума, за которую вынесли ткацкие мастерские, равно как и шахты. Но спустя время выросшие вокруг дома работников приросли к городу и были им поглощены целиком. В районе находилась больница: одно крыло для обычных пациентов, а второе — для душевнобольных. К больнице примыкал крематорий, единственный в Асилуме, а потому черный смолянистый дым из его трубы почти никогда не развеивался. Сжечь усопшего было дешевле, чем похоронить, и если кто-то не хотел сам рыть могилу, рискуя заплатить штраф за незаконное использование городской земли, то мог решить вопрос, доверив покойного огню. Так же поступали со всеми неопознанными телами, которые регулярно обнаруживали на задворках, со всеми умершими во время эпидемии, когда даже знатные мертвецы отправлялись в топку.

Если на время забыть о том, чем приходилось дышать местным жителям, то можно заметить, что некоторые дома выделялись на общем фоне. Да, не всем посчастливилось сколотить состояние, чтобы поселиться хотя бы в Торговых Рядах, но улучшить жилищные условия возможность появилась. Так образовалась каста ткачей, владельцев фабрик, модисток, швей. Сюда на примерки ездили светские особы, зажимая чуткие носики шелковыми платками, и уезжали в чудесных нарядах, пропитанных мертвым дымом.

Карета стала замедлять ход и остановилась.

— В чем дело? — спросил Вудроу.

Илайн выглянула в окно.

— Повозка встала за углом, господин, — донесся голос кучера.

— Идемте! — девушка нетерпеливо ждала, пока мы с ее знакомым выйдем из кареты. Илайн выскочила, опираясь на руку Вудроу. — Благодарю вас! И больше не смею задерживать.

— И слушать не хочу, — нахмурился тот. — Я отправлюсь с вами. Это опасный район.

«Старуха-то?!» — мысленно прыснул я.

— Ни в коем случае. Я на службе, сквайр Вудроу. И к тому же, со мной сквайр Лоринг, так что бояться нечего, — не без насмешки произнесла она.

— Значит, я буду ждать здесь вашего возвращения, — настаивал тот.

Наверное, кроме меня никто не заметил, что все это время рука Илайн находилась в его ладонях.

— Исключено! Мы найдем повозку.

Пока они препирались, я добежал до угла дома и выглянул на соседнюю улицу. Повозка как раз отъехала от обочины, и мелькнул край синей формы проводника.

— Поспешим, — выдохнула очутившаяся рядом Илайн и стала переходить дорогу.

Обернувшись, я увидел, как смотрит нам вслед Вудроу, нехотя садясь в повозку. Вспомнив о шляпе, мне захотелось сделать то, чего никогда прежде не доводилось: отсалютовать, коснувшись пальцами полей. Чуть запоздало, будто не ожидал этого, Вудроу махнул рукой.

Дом, куда вошел Джимм, был из дешевых. Здесь на каждом этаже находилось по четыре квартиры. Общий коридор с лестницей пропах жареной рыбой, чесноком и мышиным пометом. Темно-синяя краска, покрывающая стены, растрескалась от времени и местами обвалилась, обнажая серую штукатурку. Из-за тонких, иногда утепленных тряпьем дверей доносились голоса. Прислушиваясь к ним, мы поднимались выше.

— Как — не знаешь?! Она сказала, что у тебя есть эти чертовы серьги!

— Ты давно продал все, что у меня было!

Не узнать голос Джимма было невозможно. Дверь была не заперта: он так торопился, что только прикрыл ее. Мы вошли в квартиру, из которой разило болезнью и безысходностью. Посреди захламленной комнаты, в облезлом кресле, укрывшись пледом, сидела простоволосая женщина. На ее коленях лежало оставленное, вероятно только что, вязание. Услышав наши шаги, она повернула голову. Джимм, который не дождался нужного ответа, рылся по комодам, бесцеремонно высыпая их содержимое на пол. Он не сразу почувствовал постороннее присутствие.

— Да где они, черт возьми?! — когда он обернулся, то замер, глядя на нас. Затем на лице появился испуг, он отшатнулся назад, ударился о комод.

— Кто вы? — сидящая в кресле женщина при ближайшем рассмотрении оказалась молодой. Болезнь придала ее коже серый оттенок, выявила ранние морщины, добавив десяток лет с лихвой. Сосредоточив взгляд на Илайн, она произнесла, — последнее время зрение меня подводит, но вас я помню! Вы приходили в «Бубенчики».

— Как, это не твоя подруга? — изумился Джимм, балансируя между гневом и опаской.

— Посмотри на нее, дурак, — рассердилась Джулия, — разве ты не видишь, что перед тобой леди!

— Но… Как?… — он был на грани обморока. Внезапно проводник накрыл голову руками и запричитал:

— Помилуйте, господа! Я ничего не знаю, она ничего мне не рассказывала!

— В таком случае, подите прочь, — велела Илайн.

Поскольку Джимм замешкался, а у меня давно чесались руки, я не без удовольствия выставил его из квартиры и запер дверь на щеколду.

Илайн раздвинула шторы, впуская скудный дневной свет, бегло огляделась.

— У вас есть лекарства?

— Брат продал все, что у меня было, — призналась Джулия, устало опускаясь на спинку кресла. — Ничего, кроме киновари, он так и не раздобыл. Но хорошо, что не забывает, и перед отправлением экспресса успевает оставить немного хлеба да крупы.

— Зачем вы перебрались сюда? — спросила сыщица, закрывая крышку комода и садясь сверху. — Неподалеку от Бубенчиков есть община бывших работниц. Разве вас бы не приняли?

— Больных и там не любят, миледи, — хрипло засмеялась та, и стало видно, что у нее не хватает нескольких зубов. — К тому же… брат прятал меня. Но не помогло, раз вы нашли.

Я повернулся к Илайн. Она поймала мой взгляд и аккуратно спросила:

— А вас кто-то еще искал?

Джулия уткнулась в своё вязание. Петли у нее получались кривые, руки мелко тряслись.

— Неважно. Что вам нужно?

— Вы работали с благородными господами, собирающимися большой группой. Мы хотим знать, по каким дням проходили их собрания.

— Нет! — пронзительно воскликнула Джулия, и ее пряжа полетела на пол. Глаза безумно горели. Рот перекосился, — я ничего не помню, слышите? Убирайтесь!

— Успокойтесь, — Илайн выставила руку вперед.

— Убирайтесь, а то плюну! Моя слюна теперь как яд, слышите?! — она пошамкала губами, точно и впрямь собиралась исполнить свою угрозу. Илайн отшатнулась, и я встал между ними.

В мутных подслеповатых глазах Джулии мелькнуло удивление. Люди нашего с ней круга легко отличают своих от чужих. Вот и сейчас она никак не понимала, кто же я, и зачем пожаловал вместе с надушенной аристократкой.

— Плюй в меня, если хочешь. Я из такого дерьма вылез, что твоя зараза мне как роса.

Она растерянно раскрыла рот.

— Те господа, которых ты обслуживала, большие шишки, — продолжил я. — Знаешь? Сейчас их убивают одного за другим. Нам нужно понять кто.

Джулия хлопнула тонкими веками, и вдруг спрятала лицо в руках. Спустя мгновение комнату наполнили душераздирающие рыдания. Илайн тихо чертыхнулась, я же мог только надеяться, что своим заявлением не испортил и без того гнилую затею с допросом больной проститутки.

— Он и меня убьёт, — сквозь вой с трудом можно было разобрать слова, но услышанное произвело на нас такое же впечатление, как желтый блеск в кучке камней — на шахтеров.

Присев перед ней, я мягко взял ее за руки и развел их в стороны, открывая лицо. Заплаканная женщина посмотрела на меня из-под опухших век.

— Кто, моя хорошая?

— Это чудовище, — прошептала она, не моргая. — Я была там… В тот день собрание окончилось раньше, остался только сквайр Вирджиль вместе со сквайром Чейзом. Они часто задерживались.

Пилс будет в восторге. Грязные игры высшего общества во всей красе. По словам Джулии, ее обязанностью было развлекать благородных джентльменов песнями и танцами. А вот после собрания некоторые из них оставались с ней, доплачивая отдельно. По мнению прогрессивных новаторов, использование для любовных утех одной и той же девушки сближает, к тому же является вызовом обществу и подчеркивает их противостояние закостенелой морали.

Как по мне, больше толку было бы не от интрижек за закрытой дверью, а от речи во всеуслышание на площади, но я ведь не политик.

Как говорила Джулия, Вирджиль и Чейз оставались вместе, устраивая вечерок на троих, и в этот раз все было так же.

— Я вышла, потому что меня… мне стало нехорошо, — продолжала Джулия после небольшого отступления. — Я еще не знала, что больна. В ванной было слышно, как они спорили.

— Вирджиль и Чейз?

— Так я думала. Потом голоса стихли. А когда я вернулась, то увидела одного только Вирджиля. Он казался недовольным, сердитым. Он схватил меня и стал обвинять в том, что я его чем-то заразила. Называл ужасными словами и даже ударил. Такого прежде не случалось. Он потребовал, чтобы я добыла для него лекарство.

«Конечно, потребовал, ублюдок, — подумалось мне. — Какой же достойный мужчина захочет идти к лекарю и заявлять о том, что подцепил сифилис?»

Джулия всхлипнула.

— В ту же ночь я купила мазь и повезла ему.

— Вас впустили в дом? — спросила Илайн. Ее вопрос был понятен: если кто-то из слуг видел Джулию, но умолчал, это подозрительно.

— Нет, мы условились со сквайром Вирджилем, что он будет ждать в кабинете на первом этаже, а я постучусь в окно.

Девушка замолчала и снова заплакала, но я все еще держал ее руки, и она давилась слезами, продолжая говорить:

— Окно было приоткрыто, и я заглянула внутрь. Вирджиль… он сидел там, на стуле, связанный. И возле него был тот монстр. Огромный, просто гигантский! Он вставил в горло Вирджиля шприц и что-то вливал ему.

Илайн подалась вперед. Похоже, слова девушки никак не увязывались с картиной, которую представило следствие.

— И вдруг он обернулся. Я убежала, — Джулия посмотрела на меня, опухшая от слез. — Это чудовище видело меня, понимаете? А потом… узнала, что Вирджиль мертв.

Я отпустил ее. Илайн протянула девушке платок, и та с благодарностью приняла его. Я знал, что она не высморкается в чистый шелк. Возможно, эта тряпка — лучшее, что когда-либо касалось кожи Джулии.

— Дьявол раздери! — выдохнула Илайн вслед повозке, которая прокатилась мимо нас.

Это была четвертая карета, проезжающая прочь, пока мы шли вдоль улицы по направлению к Карьеру. Туман понемногу развеивался, зато дождь усилился. Напрасно сыщица настаивала, чтобы Вудроу уехал, тот был прав: поймать извозчика сегодня просто невозможно!

Мы не общались с тех пор, как покинули дом Джулии, и вот, вконец потеряв надежду доехать со всеми удобствами, леди Коллинс взяла меня под руку и с достоинством распрямила плечи, будто дождь ей был нипочем.

По словам Джулии, «Прорыв» собирался в «Бубенчиках» по четвергам. На встречах присутствовало не все полсотни человек, а только костяк, который еще со студенческих времен создавал это движение. Несмотря на смерти товарищей, они могут продолжать встречи, не связывая произошедшее со своей деятельностью. Наверняка Вилсон решит всё проверить.

— Вы читали сегодняшние газеты? — неожиданно спросила Илайн, поправляя шляпку. Капли падали ей на лицо.

— Боюсь вас разочаровать.

— Ах, полно! Меня давно уже все разочаровывают, не стоит этого бояться!

Повернувшись, я заметил тень улыбки на ее губах, и понял, что улыбаюсь в ответ. Проклятье! Наверное, стоило послать в пекло свою прошлую жизнь, чтобы иметь возможность пройтись под руку с прекрасной леди.

Посерьезнев, Илайн произнесла:

— Парламент вынес на голосование вопрос о вступлении наследника в права. Голоса разделились, и повторное голосование назначили через месяц.

Для меня эта информация ровным счетом ничего не означала, как догадывалась моя спутница, и поэтому пояснила:

— «Прорыв» был той силой, что поддерживает наследника и хочет ускорить его приход к власти. Если сейчас их уберут с политической арены, результат голосования предсказуем. Императрица останется править минимум на год, а то и до тех пор, пока позволяет здоровье. Ее бабушка, помнится, возглавляла страну до восьмидесяти четырех лет. Ее Превосходительство имеет еще тридцать два года в запасе.

Ее слова звучали несколько вольно для служителя закона. Полагалось, что егеря — это ответвление личной стражи императрицы, и кому, как не им, поддерживать власть правящего монарха.

— Смена власти несет за собой перемены, — я позволил себе высказаться, — все любят стабильность.

— Не те, кому стабильно плохо, — нахмурилась Илайн.

— Простите, миледи, но те, кому стабильно плохо, меньше всего думают о сидящих на троне политиках.

Илайн открыла, было, рот, вероятно собираясь спорить, но передумала и горячо пообещала:

— В ближайшее время я сумею убедить вас в обратном.

Я промолчал. Сомневаюсь, что леди Коллинс удастся превратить меня в одного из дурачков, которые верят, будто политики пекутся об интересах народа. Та ложь, что царит за семейным столом, когда муж благодарит жену, мечтая уйти к любовнице, жена скромно молчит, заботясь лишь о том, чтобы наряд и выражение лица соответствовали случаю, а дети готовы притворяться смирными и любящими, только бы выпросить подарок, так вот эта ложь ничем не отличается от лицемерия, с которым господа в бархатных пиджаках садятся на парламентскую скамью. Они пишут законы, которым не собираются следовать, и думают в первую очередь о том, как сделать еще слаще пирог, лежащий в государственной казне.

Мы незаметно переступили границу районов. По сути, никакой черты не было вовсе, только все местные знали, что дорога после перекрестка уходит в Карьер. Илайн держала руку в сумке, и по положению запястья становилось ясно, что сжимает рукоятку пистолета. Рабочий день был в самом разгаре, но на улицах хватало людей. Пахло гарью, тем особым дымом, который идет от сгоревших жилищ. Били в колокол. По улице, куда мы свернули, люди бежали с ведрами. Источник пожара мы не увидели, торопливо прошли мимо.

— Вы хотели кого-то проведать, — заметила Илайн.

Интуиция ее не подвела, хоть я, пожалуй, и сам с трудом понимал, что собирался делать. Зайти, спросить: «Как ты?» Глупо, и все же что-то тянуло меня к лечебнице Гленны. Мы преодолели еще один перекресток, когда услышали какой-то шум. Звон выбитых окон, крики, звуки отчаянной потасовки. Я не мог бросить Илайн и побежать, хотя чувствовал, что уже начинаю тащить ее за собой. И вот мы нырнули в арку между домами, прошли сквозь их зловонные тени, и вышли как раз к месту погрома. Несколько молодчиков затеяли драку, женщины стояли немного в стороне, наблюдая и подбадривая участников. Но я не смотрел на то, кто кого метелит. Мой взгляд устремился к дому.

На двери больше не было венка из лоскутков рубашек, разбитые окна зияли провалами, обуглившиеся стены еще хранили следы ладоней. Дверь и кирпичная кладка были измазаны дегтем, кто-то широкой кистью вывел: «Шлюха», «Ведьма», и другие ругательства. Сглатывая ком, застрявший в горле, я поднял глаза ко второму этажу. Из выбитого окна свешивалась веревка. Она была обрезана на конце, тупой нож криво разорвал волокна…

— А это что за хлыщ?! — крикнул кто-то из толпы, и краем глаза я заметил, как в мою сторону двинулась какая-то фигура.

Прежде чем Илайн достала пистолет, я кинулся к этому незнакомцу, оказавшемуся пузатым бородачом. Уклонившись от топора, которым тот размахивал, как опившийся маковой настойки лесоруб, я ударил его кулаком в живот, выбирая область печени, затем между ребер. И когда он, охнув, слегка ослабил натиск, схватил его за грудки и приложил о стену дома. Он попытался вырваться и боднуть меня, но я ударил лбом в его мясистый нос, выхватил топор и придавил древком его дряблую шею.

— Не рыпайся, — предупредил я, сбиваясь с дыхания. — Где Гленна?

— Кто?! — прохрипел тот, все еще намереваясь вырваться, а потом добавил парочку неприятных высказываний. Я решил его усмирить. От первого удара в пах у него глаза вылезли из орбит, от второго подогнулись ноги.

— Гленна! Гленна, слышишь?! — я сильнее вдавил древко ему под подбородок. — Где она?

— А, — прохрипел он, раздувая пурпурные щеки в сдерживаемом стоне, — поищи в карьере, на дне.

Я на всякий случай приложил его еще затылком о стену, чтобы прояснить немного мысли:

— Ты что говоришь, кабанья туша?! Я о Гленне!

— Ну да, лекарша, была тут, страшная такая, — подтвердил тот и зажмурился, когда почувствовал, что мои пальцы снова сжимаются у него под горлом. — Вздернули ее. Вчерась. Всю ночь провисела, сегодня с веревки срезали да выбросили, чтобы не гнила.

— За что?! — наверное, я кричал. Громко, оглушительно, но мне казалось, что ни звука не вылетело из моей сжавшейся спазмом глотки.

— Так это, не знаю, меня тут не было!

— Эй, пусти Гейра! Гляди, Гейра жмут!

Я опомнился, услышав щелчок, с которым взводят курок на пистолете. Немного повернув голову, увидел Илайн. Она стояла рядом, направляя пистолет в идущую на нас толпу. Те остановились, скалясь как собаки. Прикидывали, вероятно, кто из них схлопочет пулю, прежде чем остальные доберутся до нас.

— Двор Венаторов, — Илайн достала из сумки жетон на ленте. Отличительный знак сыщиков треугольной формы, выполнялся в серебре, и на обеих его сторонах мелкими буквами были выгравированы слова присяги Венаторов. — Приказываю вам разойтись.

— Да что вы смотрите на эту сучку драную! — послышался из толпы женский визгливый голос. — Из нее егерь, как из меня дворянка!

Но ее тонкий смех прозвучал в тишине, никто не поддержал веселья и не рискнул послушать призыв.

— Идемте, Лоринг, — твердо произнесла Илайн.

Я ослабил давление, позволяя бородачу вздохнуть, не удержался, наградил его ударом древка под дых, и вогнал топор в дерево ставни.

Мы уходили быстро, но без суеты. Илайн продолжала держать толпу на прицеле, пока дорога не увела нас за угол дома. Тогда мы бросились бежать со всех ног. Повезло, что толпа не преследовала — иначе пулю пришлось бы пустить себе в лоб, чтобы спастись от участи похуже.

Возле моста нам посчастливилось поймать пустую повозку. Извозчик поначалу заикнулся о повышении стоимости его услуг, но когда услышал, что мы едем во Двор Венаторов, немедленно передумал.

В карете Илайн села напротив меня и долго, пока лошади оббивали брусчатку моста, смотрела, будто желая услышать ответ на незаданный вопрос. Я сидел, отвернувшись к окну, и не хотел ни беседы, ни одиночества своей свободной камеры. На самом деле, мне хотелось только выпить, а еще посчитаться с Маркизом, который натравил на меня Отстойник. В груди беспощадно болело. Накатившая недавно злость подействовала как морфий, заставила забыть о поврежденных ребрах, но сейчас все ощущения вернулись с былой ясностью. И к ним прибавилась ненависть.

Вилсон. Разумеется. О нем я не забыл. По его указке Илайн выбросила меня у всех на виду, подписав смертный приговор не только мне, но и каждому, кто решится помочь изгою.

— Сожалею.

Услышав ее голос, я впервые почувствовал неприятие. Нет, допускаю такую мысль, что Леди Коллинс испытывает сожаление по поводу смерти совершенно незнакомого ей человека. Аристократки — они такие, умеют искренне переживать, когда ничто не требует их вмешательства.

— О чем, миледи?

— Вы потеряли близкого человека.

— С тех пор как вы меня наняли, я потерял всё. И тоже сожалею об этом.

Я знал, что глаза выдадут те чувства, которые еще кипят, сжигая нутро, а потому продолжал смотреть в окно на раскинувшуюся реку и черные зубья домов, торчащих сквозь туман.

До вечера меня никто не беспокоил. В другое время я бы порадовался, но сегодня голова раскалывалась, как перезрелая груша, и кишела мерзкими червями мыслей, сожалений и желаний, которые не так просто реализовать. Поэтому когда моё одиночество нарушилось появлением Илайн, я был приятно удивлен. Не могу сказать, что хотел видеть кого-то из тех, кто прожевал и выплюнул под ноги мою жизнь, но всё лучше, чем заживо переваривать себя.

— Я обещала познакомить вас с записями «Прорыва», — произнесла она, испытывая, как мне показалось, странное смущение.

— Могу освободить вас от этого обещания. Я уже признался, что к политике равнодушен.

— Полагаю, вам необходимо это услышать.

— Как скажете, — я поднялся, поправляя выскользнувшую из брюк рубашку. Мне оставили новую одежду, но я бы предпочел свой старый костюм. Жаль, что он безнадежно испорчен грязью и кровью. — В конце концов, я только условно свободен.

— Возьмите пальто и шляпу, мы немного пройдемся.

Илайн посторонилась, позволяя выйти из камеры.

К моему удивлению, мы покинули здание. Я хотел окликнуть извозчика, но Илайн остановила меня, предложив пешую прогулку. Туман к вечеру развеялся, дождя больше не было, но он точно завис между небом и землей. Мы шли сквозь эти подвешенные капли, окуная в них лицо, будто в летающую на закате лета паутинку. Фонари загорались желтым светом, газ шипел в стеклянных колбах. Проходя мимо жилого дома, мы были вынуждены подождать, пока дорогу пересечет пыхтящий фотограф, несущий на себе тяжелое устройство для дагеротипии и треногу. Удивительно, что кто-то пользуется его услугами. В нынешнем столичном обществе предвзято относятся к нововведениям, а уж тем более к тому, что осуждает сама императрица.

Не разговаривая, мы дошли до широкого двухэтажного здания, имеющего Т-образную форму. Вход выглядел монументально, крышу над ним подпирали толстые колонны, на которых ржавели громкоговорители. Библиотека Асилума. В ней не только хранились книги и документы за несколько веков истории Патрии, но также находился Институт Звука. Понятия не имею, чем занимались эти умники, но именно из этих громкоговорителей иногда доносился пронзительный голос императрицы, призывающий граждан то радоваться, то печалиться.

Мы поднялись по мраморным ступеням к высоким, будто для исполинов, дверям. Илайн потянула на себя ручку в виде львиной головы. Поздно опомнившись, я решил проявить любезность, и ухватился за то же кольцо, но моя рука легла поверх ее руки. В мгновение мы оба отпустили дверь, и та с глухим ударом закрылась.

— Простите, — я повторно взялся за ручку и открыл дверь.

— Не страшно, — Илайн улыбнулась, чтобы скрыть некоторое смущение. — Когда вы учтивы, легко забывается, откуда вы пришли. И насколько наши манеры вам чужды.

— Я не из лесу вырвался, миледи.

— Разумеется. Вы знаете, что я имею в виду.

— Что мне далеко до вас, но я неплохо притворяюсь.

Дверь за мной закрылась, и мы на какое-то время оказались в густой тени, падающей от колонны, расположенной внутри здания. Было темно, и все же я успел увидеть, как хмурится Илайн. Возможно, она отличается от прочих снобов в лучшую сторону, но ее не миновали ни их гордыня, ни лицемерие.

— Добрый вечер, леди Коллинс.

Тихий голос прокатился волной по залу. По широкой лестнице со второго этажа спускался небольшой человек в камзоле, который делал его похожим на лакея. Вот башмаки застучали каблуками по полу, состоящему из черных и белых плит, точно гигантская шахматная доска. Мы двинулись навстречу, и вышли на свет, который обильно изливался из огромной круглой люстры, зависшей под куполом. Мне никогда не приходилось здесь бывать. Либо мои заказчики не были ценителями кристальных знаний, либо не слишком доверяли моим способностям. Почему я сделал такой вывод? По причине того, что в зале находилось две пары охранников, каждый из них занимал такую позицию, чтоб в одночасье обозревать и вход, и лестницу, и колонны.

— Добрый вечер, сквайр Хансер. Всё в силе?

— Разумеется. Кто ваш спутник?

— Лоринг, — очнулся я, протягивая руку, как недавно это сделал Вудроу. Но в отличие от таинственного знакомого Илайн, этот сморчок не собирался отвечать мне рукопожатием.

— Очень рад, — кисло проговорил он и снова с подобострастием повернулся к Илайн, — мы можем идти.

Поднимаясь по лестнице, я старался оглядеться, не привлекая к себе внимания. Да, черт возьми, второй этаж тоже охранялся. Когда-то мне посчастливилось пробраться в дом одного психопата, который нанял ветеранов войны для охраны особняка, цепных псов привязал к сейфу, а сам тайник наполнил колбами с ядовитым веществом. Но при всем пафосе его охрана не могла сравниться с продуманным планом защиты библиотеки.

Мы прошли по окружности балкона к двери, ведущей в другое крыло. Замка не было, как и ручки. Я в некотором замешательстве оглядывался, пытаясь обнаружить хотя бы рычаг, который позволит отодвинуть дубовое полотно с коваными металлическими прутьями, что закрывало нам проход.

— Не слишком усердствуйте, сквайр Лоринг, — в голосе Хансера прозвучала явная насмешка. — Этот замок запирает автомат.

— Кто, простите?

— Автомат. Механический инструмент для простой задачи: держать замок запертым. Как видите, чтобы выполнить столь ничтожную функцию, необходимо больше времени, чем для поворота ключа, но и взломать такую дверь невозможно.

Он подошел к стойке, находящейся в углу, и склонился над предметом, состоящим из конуса, пластинки, в которую упиралась крошечная иголка, и ручки, которая приводила все это в движение.

— Открыть, — произнес он в конус, вращая ручку. Весь механизм при этом страшно гудел, будто в нем заперли целый осиный улей.

— Он рехнулся? — аккуратно шепнул я на ухо Илайн, но та только раздраженно отмахнулась.

Иголка танцевала, выводя царапины на пластине. Когда она остановилась, Хансер с торжественным видом поднял ее и вернулся к двери. Он выдвинул незаметный прежде ящичек, вроде тех, в которых аптекари хранят свои снадобья, вложил в нее пластинку и задвинул обратно.

Спустя минуту ожидания дверь начала движение и отъехала в сторону, пропуская нас.

— Хотите сказать, что проход охраняет кто-то, испытывающий страсть к научным штучкам? — не удержался я. Моя шея чуть не была свернута, но я не мог разглядеть запирающий механизм, и это доставляло мне физическое неудобство.

— Все куда проще и сложнее одновременно, — самодовольно усмехнулся коротышка. — Фоноавтограф, действие которого вы имели удачу наблюдать, однажды записал голоса всех, кто имеет право входа в это крыло. Теперь же остается только предоставить аппарату еще одну запись для сравнения, и если голос совпадает с уже имеющейся записью, замок отпирается автоматически.

— Гениально! — воскликнула Илайн, впечатленная услышанным.

Я покосился на нее в надежде, что сыщица притворяется, но не нашел тому подтверждения.

— Хотите сказать, что эту дверь открывает запись вашего голоса? А если подделать?

— Исключено. Автомат чутко разбирает ноты, скрытые от человеческого уха. Ни выдать один голос за другой, ни сбить его с толку простуженным горлом — невозможно, — он смерил меня насмешливым взглядом.

— Вот как? То есть если, к примеру, голос человека дрогнет, потому что ему в затылок уткнется ствол тридцать восьмого калибра, автомат будет спокоен?

— Лоринг, — предостерегающе рыкнула Илайн, но Хансер, несмотря на то, что слегка побледнел, успокоил ее:

— Ничего страшного, леди Коллинс. Дикие манеры — это то, что нельзя с себя снять, как одежду.

Мы уже преодолели коридор и уперлись в череду шкафов, с полки одного из которых коротышка жестом фокусника достал листовку и протянул мне.

К своему удивлению, я получил в руки пожелтевший лист бумаги с собственным портретом. Не слишком точный, как по мне: глаза изобразили меньшими, брови — хмурыми, а губы стиснутыми, словно я готовился расчленить незадачливую жертву. И мой бедный нос получился на редкость кривым.

— Я узнал вас, Лоринг, — презрительно выплюнул Хансер. — Однажды вы вломились в мой дом и забрали ценные для меня предметы. Когда нам пришло распоряжение о печати вашего портрета для всех Дворов Венаторов Патрии, я отложил в сторону даже имперский заказ на книгу Великих Побед, чтобы выдать партию листовок незамедлительно.

Илайн смотрела на меня так, будто не могла поверить, что такой подонок может находиться рядом без наручников.

— О, у меня есть поклонники, — мой рассеянный ответ оказался искрой, от которой вспыхнуло разлитое много лет назад масло в душе маленького ученого.

— Вы похитили важные детали! Они должны были помочь мне завершить работу над автоматом, подобным человеку! Из-за вас я упустил драгоценное время, и этот проныра Гапкинс обошел меня всего на сутки. Зачем вам понадобились эти вещи?! Вы все равно ни черта не смыслите в науке!

— Вероятно, кому-то продал, — пожал я плечами, возвращая ему свой портрет, который крошечные ручонки покрасневшего от злости Хансера тут же разорвали на мелкие кусочки.

Мы втроем смотрели, как ошметки бумаги падают на пол подобно лепесткам отцветшей вишни. Протяжно выдохнув, ученый провел по лицу ладонью, затем пригладил вставшие дыбом волосы на затылке, поправил безупречный, но совершенно немодный костюм, и обратился к Илайн:

— Прошу прощения, миледи. Я имел неприличие выйти из себя, но более конфуз не повторится. Идемте.

Стараясь не смотреть в мою сторону, он направился к проходу, который прежде был незаметен между шкафами.

— Вы обчистили его дом, — в шепоте моей спутницы удивительно сплелось восхищение и осуждение.

— Вероятно.

— Значит, из его деталей вы собрали механическую руку, которая вскрывает замки?

— Не будем ему об этом говорить, миледи.

Мы нагнали Хансера, который с кислой миной стоял возле длинного стола.

Здесь пахло углем, машинным маслом и пылью. Стен не было видно за стеллажами с книгами, тетрадями, а также приборами, похожими на фоноавтограф.

— Здесь мы записываем ежегодное обращение императрицы к гражданам Патрии, — торжественно объявил ученый, все также избегая меня взглядом. — Фонографы пришли на смену фоноавтографу, поскольку умеют воспроизводить звук, а не только записывать его.

— Скажите, почему слово императрицы записывается здесь, а выступление парламентеров — выездным оператором? — спросила Илайн, проходя по комнате.

Судя по тому, как она держалась, ей не впервой бывать в святая святых Института Звука.

— О, качество звука, миледи! Ее Превосходительство знает, насколько важна наша работа, и ценит ее! От большого уважения к науке она сама изъявляет желание находиться здесь в момент записи. И если вы сравните запись заседания парламента с голосом нашей владычицы, вы поймете, о чем я говорю.

— К сожалению, у нас нет времени на это, — виновато произнесла Илайн, — но я непременно заеду к вам в назначенное время, чтобы оценить по достоинству разницу звучания.

Хансер поклонился, оставшись удовлетворенным такой формой отказа.

— Вас, помнится, интересовали записи ораторов из ложи «Прорыва»? — полувопросительным тоном уточнил тот, хотя наверняка все помнил.

— Да, будьте так любезны.

Пока скрипели ящики стола, я прошелся взад-вперед, прислушиваясь к своим ощущениям. Тишина. Под ногами был мягкий ковер, который делал шаги бесшумными. Если Хансер перестанет сопеть и хлопать дверцами стола, то, скорее всего, мы погрузимся в абсолютную изоляцию от звуков. Необычное ощущение.

Бережно, словно обращался с собственным новорожденным первенцем, ученый расположил пластину в проигрывателе и поставил иглу на внешнюю границу. Нажав на рычаг, он немного отошел в сторону, приглашая нас, точнее — Илайн.

Сперва из медной воронки послышались хрипящие звуки, будто крошечные коготки скрежетали по трубе. Затем раздался голос, приглушенный и вибрирующий, как если бы говоривший решил поделиться своими мыслями, засунув голову в жестяную банку.

— Стивен Чейз. Моё почтение, джентльмены. Вопрос, который поднял сквайр Энтони, чрезвычайно важен. Военные действия на территории Огалтерры не могут продолжаться вечно. Времена, когда Джефферс, упокой Господь его душу, вел наши войска в бой, давно минули. Может теперь он и покровительствует нашей отважной армии, но делает это из ряда вон плохо.

Его голос на время утонул в гуле возмущения.

— Простите, простите, господа! Это не святотатство, как многие меня упрекают, а констатация факта. Войну нужно либо прекратить, признав притязания Огалтерры на спорные земли колоний, либо нанести сокрушительный удар такой силы, чтобы не продолжать эту затяжную ссору. Вы готовы подписать приказ о мобилизации войск и превращении конфликта в полномасштабную войну? Нет, я так не думаю. Тогда прекратим это мирным, цивилизованным способом за столом переговоров.

— Но разве вы не поддерживали снабжение нашей армии в этой зоне еще прошлой весной?

— Назовитесь для протокола, будьте любезны.

— Гектор Дарби! Так все же, как вы объясните…

— Никак, милейший сквайр Дарби. Я живой человек и имею право изменить свое мнение, признав его ошибочным. Ее Превосходительство утверждает: «Жертвы помнят два поколения, а победу помнят, пока жив народ». Но я полагаю, что победу такой ценой стыдно считать заслугой.

Далее посторонний шум стал невыносимым, и Хансер с недовольным видом убрал пластинку.

— Что-то с записью? — уточнила Илайн.

— Да, — нехотя признался тот, — часть пластинок пострадала при транспортировке из архива. Мне очень жаль.

— Что же вы так безответственно относитесь к столь важным вещам? — я не упустил возможности уколоть его в ответ за несносное поведение. — Разве у вас нет копий?

— Разумеется, есть! — скрипя зубами от гнева, ответил он. — Но… они сейчас в некоторой недоступности.

Он поспешно поставил вторую пластинку, но громыхнувший из воронки голос не помог ему укрыться от пристального внимания Илайн:

— В недоступности? В каком смысле?

Он опустил голову, юля из стороны в сторону, как гончая, берущая след. По его дрожащим пальцам и сутулым плечам легко было распознать стыд и бессилие, толкающие к злости. Ведь именно потому он бросился на меня с обвинениями.

— Их украли! — я рассмеялся от того, как Хансер вздрогнул и согнул колени, словно собираясь спрятаться за стол. Но хоть он и был мелким пронырливым плутом, ему такой фокус не по силам.

— Что вы такое говорите! — пролепетал он, но Илайн, бросив на меня предостерегающий взгляд, двинулась к нему.

— Значит, украли, сквайр Хансер? Как это понимать? Когда? Вы не писали заявления.

— Потому что не хотел, чтобы ваши люди все здесь сломали! — отчаянно воскликнул он, опуская руки и чуть не плача. — Я видел, как Венаторы работают, о да, миледи. Они ввалились ко мне в дом, бесстыдно осматривали каждый закоулок, даже где нечего было искать. Они уничтожили мой ковер, разбили чашку из фарфорового сервиза моей тетушки Изольды, раскрошили табак, на который у меня аллергия, и до сих пор так и не смогли ни схватить вора, ни вернуть мне похищенные предметы.

Его взгляд вонзился в меня, точно нож мясника в тушу. Впрочем, я бы на его месте был осмотрительней: глаза Илайн сузились, как у хищника перед броском на жертву. Мне почудился металлический лязг выпускаемых когтей.

— Вот как, — опасным шепотом произнесла она, подходя ближе и глядя сверху вниз на сжимающегося ученого. — Наследили на вашем ковре… А вам известно, сколько опасных злодеев ловят наши сыщики? Сколько воров и убийц были изолированы от вас? И вы покрываете преступников, утаивая факт хищения! Вы становитесь причастны к воровству. Возможно, вы осознанно потакаете злоумышленнику? Отвечайте, сквайр Хансер!

— Ни в коей мере, миледи, — пропищал тот.

— Когда произошла кража? — прорычала сыщица.

— Не ранее чем пару месяцев назад.

Два месяца назад… Если я ничего не путаю, тогда начались убийства. Выходит, что Ртутная Крыса не только убийца, но еще и вор. Как непрофессионально! Возможно, конечно, меня совсем немного задевало то, что этот ублюдок сумел пробраться в защищенный архив и не только похитить оригиналы, но также испортить копии… Кстати, а зачем он оставил копии?

— Присядьте, — Илайн подошла к столу, достала перьевую ручку и протянула Хансеру, который походил на смертельно больного. — Пишите заявление и не забудьте указать дату хищения.

Пока она давила поникшего ученого, как таракана, я прислушался к безжизненному голосу из воронки:

— … В самом деле, господа, Дамба — перспективный район. Мы не должны рассматривать его как филиал темницы. Вспомните, что именно там мы черпали чистую воду, там выращивали рыбу. После аварии стали распространяться болезни, и мои слова подтвердит нахмурившийся сквайр Давей. Мое почтение, доктор! Так вот, мы пьем с вами гнилую воду, в которую стекают отходы с улиц и фабрик, которая полна масла из корабельных туш. Это недопустимо! Я полагаю, что одиннадцать тысяч авардов — ничто для казны, зато колоссальный шаг не только к ремонту Дамбы, но главное — к возвращению этому району статуса «безопасный и годный к проживанию». Вы со мной согласны?

Жиденькие аплодисменты свидетельствовали о том, что призыв поддержали только соратники по ложе.

— Поймите, сквайр Вирджиль, Дамба — самый проблемный из наших районов. И в то же время, требующий наибольшего вложения. Вы ведь понимаете, что большая часть местных жителей будет перемещена в темницу, начнутся восстания, а на фоне войны в районе Огалтерры это немыслимо.

— Вы полагаете, что лучше забыть об этом месте вовсе? Вы поступите так же, если в вашем доме в каморке заведутся крысы? Предпочтете сделать вид, будто их нет?

— А вы предлагаете весь район вытравить, как крыс?

— Я хочу дать этим людям шанс!

— Людям или крысам, сквайр Вирджиль?

— Людям, милейший. Людям. У рожденных там детей должен быть шанс увидеть в этой жизни не только голод, нищету и ненависть.

— А у рожденных в Глиняном Источнике?

— Вы передергиваете!..

Игла слетела с пластины. Запись закончилась, в отличие от заседания.

— Сожалею, но мне нужно вернуться в участок, — Илайн подошла ко мне, складывая на ходу заявление Хансера. — И вы не сможете остаться.

— Не сожалейте, миледи, я услышал достаточно.

Мы покинули Библиотеку, провожаемые Хансером. Он вел себя так тихо и выглядел столь жалко, что я удержался, и не стал ехидством закапывать старика в могилу. В конце концов, я тоже виноват в том, что случилось, хоть, откровенно говоря, правильнее сказать «причастен», поскольку никакой вины не испытывал.

На улице стало холоднее. Деревья, дома, одинокие фигуры редких прохожих — все так четко, так контрастно, будто на выдержанном снимке.

— Что скажете? — спросила Илайн по дороге.

— А что тут скажешь? Старый прохвост никогда не вернет украденные пластинки. Их либо продали, либо уничтожили.

— Я не об этом, — леди Коллинс передернула плечами и зябко поправила перчатки.

Я снял пальто и набросил его на плечи спутницы, надеясь, что ей это не будет слишком неприятно.

— О, — удивленно выдохнула она и благодарно улыбнулась, хотя подобный жест от постороннего мужчины наверняка вызвал бы бурю возмущения у любой светской дамы, даже если бы та замерзала насмерть. — Так все же, я говорю о записях. Конечно, вы слышали не все, но можете сделать вывод, что «Прорыв» действовал нестандартно. Они хотели вернуть процветание вашему району.

— Не хочу вас разочаровывать, миледи, но процветание Отстойнику не вернуть. Прав был какой-то чудак из парламента: крыс пришлось бы вытравливать, всех.

— Но вы бы зажили лучше без этого сброда!

Моя улыбка ее удивила, а затем Илайн вдруг поняла, какую прелестную глупость сказала.

— Нет, миледи, я бы не зажил. Потому что меня бы вздернули в первых рядах.

— Не понимаю, — она злилась на саму себя, а доставалось мне, — неужто вы вовсе не хотите что-то изменить?!

— Изменить? Миледи, каждый достойный джентльмен полагает, что «изменить что-либо» — это надеть новую пару перчаток. Не гневайтесь, я знаю, о чем вы, но послушайте: никто в Асилуме, а может, во всей Патрии или целом мире, ничего не меняет. Мы все варимся в одном супе, и вы, и я, и императрица.

— Вы говорите ужасные вещи.

— Вероятно, я ужасный человек.

Мы распрощались в здании сыска. Илайн отправилась оформлять заявление, а я — в свою камеру. Так, наверное, пойманная птица порхает весь день по комнате, чтобы на ночь прилететь обратно в клетку.

Но долго наслаждаться одиночеством мне не повезло. Несмотря на то, что был глубокий вечер, а Двор Венаторов погрузился в тишину, в которой отчетливо стучала печатная машинка и ерзали по полу стулья, один из ведущих сыщиков, начальник отдела по убийствам высшей категории Вилсон заявился в камеру. Он постучал костяшками пальцев о дверной косяк, как будто я не слышал его шаги еще на лестнице.

— Как полагаете, не моветон законнику стучать в камеру к вору? — светским тоном уточнил я, оборачиваясь к нему.

— У нас с вами непростая ситуация, — его улыбка утонула в усах, и звучала только в голосе. — Если верить документам, вы не вор, а честный человек, о котором почти ничего неизвестно. А судя по вашим действиям, вы еще и способствуете восстановлению справедливости в нашем городе.

— Всё верно. Поэтому странно, что столь замечательный гражданин проводит дни в камере.

Он спрятал руки в карманы брюк и вошел-таки.

— Сдается мне, Лоринг, что вы сами не хотите выходить отсюда лишний раз. Это не мы вас запрятали. Вы сами прячетесь от того, что снаружи.

Вновь заныли ребра и каждый кровоподтек, что остался после встречи с людьми Маркиза. Я не забыл, кто меня едва не искалечил, и кто убил Гленну. А также хорошо помню, по чьей вине всё это произошло. Но вместо того, чтобы без особого усилия свернуть ему шею, я спросил:

— Чем обязан в столь поздний час?

Вилсон прошел от стены к стене, в его глазах мелькнуло удивление, будто он прежде не замечал, насколько тесно в камере.

— Завтра состоится один званый ужин в доме человека, который имеет некоторое отношение к политике. Фамилия Энтони вам что-либо говорит?

Даже я был наслышан об этом человеке. Роберт Энтони, председатель ложи Консерваторов Патрии Магнум. Его портреты украшали листовки с лозунгами, призывающими людей срочно вступать в добровольческие отряды имперской армии и воевать в колониях. Он успешно протаскивал законы о повышении налогов, запрете на охоту для всех, кроме членов охотничьего клуба — одной из самых влиятельных организаций Патрии, он яростно поддерживал императрицу в отрицании новых технологий. Будь его воля, и ни одна паровая машина не вышла бы из ворот фабрики. Оно и неудивительно: несколько поколений его предков поддерживали свое состояние за счет разведения элитных пород лошадей, и для большего спроса были учреждены имперские скачки — ежегодное соревнование, принять участие в которых — вопрос престижа. На них неизменно присутствовала сама императрица, как и все представители королевской семьи до нее. Сейчас же лошади интересовали богачей все меньше, им подавай самоходные автомобили, и только порицание правительства и высокая цена сдерживали спрос. Его семья одна из многих знатных родов Патрии, что потеряли доход, когда парусники сменились пароходами. Сейчас выигрывали те, кто еще несколько десятилетий назад вложился в рисковую авантюру со строительством паровозов и выкупил производство первого состава. На коне были и те, кто построил фабрику цепеллинов, где ученые и механики имели дело с опасным водородом. Несколько пожаров, несколько банкротов, но риск — благородное дело, и если удалось выжить, то он приносит большой куш. Так что Энтони был представителем вымирающего вида богачей, кто не хотел жить по-новому.

Так как Вилсон чего-то ждал, я на всякий случай поинтересовался, должен ли притворно радоваться этой новости или подождать дальнейших разъяснений.

— Там соберется весь цвет высшего общества, за исключением, разве что, императрицы и некоторых приближенных родственников. По нелепой случайности я тоже приглашен, и собирался отказаться, но тут вспомнил о вас…

Он снова замолчал, и у меня появилось раздражающее предчувствие, что все эти паузы наполнены особым смыслом. Он словно ждет от меня следующего шага, но я даже не представлял, о чем речь. Чтобы включиться в игру, мне нужно было хотя бы понять правила.

— Не хочу вас обидеть, инспектор, но вы не в моем вкусе, если речь о свидании.

— Ни в коем случае, — глухо рассмеялся он. — И все же только благодаря вам я принял приглашение.

Я указал на стул, полагая, что ему удобнее будет продолжить разговор сидя, и сам присел на кровать, раз уж в моих апартаментах не предусматривался парный комплект мебели.

— Суть в том, что, повторюсь, в этот день там будет много людей. Вы только подумайте, о чем могут общаться в непринужденной обстановке представители либералов, демократов, консерваторов, оружейные миллионеры! Но я один не сумею должным образом проконтролировать обстановку.

Наконец у меня начала вырисовываться картинка.

— Вы хотите, чтобы я подслушивал их?

Он молча кивнул, не найдя в себе сил признать это вслух.

— Наверное, вы не знаете, но, сквайр Вилсон, высшее общество не очень-то чтит воров и никогда не высылает нам приглашений.

— Вы не поверите, Лоринг, но сыщиков они тоже терпеть не могут, — его горькая ухмылка свидетельствовала о том, что он не догадывался, а знал, о чем говорит.

— Каким же образом вы заполучили приглашение? Шантаж?

Он посмотрел мне в глаза, но если хотел увидеть запоздалое раскаяние из-за неосторожных слов, то напрасно. Мне не свойственно говорить необдуманные вещи, поэтому и сожалеть о сказанном не умею.

— Сквайр Энтони брат моей покойной супруги. Он вынужден приглашать меня на все светские мероприятия, чтобы не выглядеть дурно не то в глазах общественности, не то в своих собственных. До сих пор его устраивала наша игра: он шлет мне приглашения, а я шлю вежливые отказы. Правила были удовлетворены, и никто не мог бы использовать ситуацию против нас. Но теперь придется нарушить старую добрую традицию. И для этого у меня есть еще одно основание.

Я поднял брови, чтобы не озвучивать очевидный вопрос. Вилсон закинул ногу на ногу и облокотился о стол. Расслабленная поза сыщика никак не могла ввести меня в заблуждение, обсуждаемая тема волновала его.

— Вы помните Чейза?

Я кивком подтвердил, что не страдаю забывчивостью.

— Незадолго до Рождества между Энтони и Чейзом возник конфликт, чему было несколько свидетелей. Они сперва повздорили в парламенте, а после случайно столкнулись в театре и учинили крупную ссору. Чейз довольно эмоционально высказался о политике Энтони, и тот ответил вызовом на дуэль. Но сатисфакции не последовало, так как накануне поединка вышел указ императрицы, запрещающий дуэли во время военных действий. Конфликт затух на время, но при каждой встрече эти двое вели себя довольно холодно, если не сказать больше.

— А теперь один из них мертв. Понимаю ход ваших мыслей.

Вилсон побарабанил пальцами по столу:

— Вы согласны пойти со мной?

— Неожиданно, что моё мнение имеет значение.

— В данном случае — имеет. У нас не будет второго шанса. В случае неудачи, компрометирующих обстоятельств, скандала полетит не ваша голова, а моя.

— Ах да, моя-то всего лишь очутится в петле. По сравнению с вашими неприятностями это просто мелочи.

Он натянуто улыбнулся:

— Вы умный человек, Лоринг. Вам предстоит не только попасть в высшее общество. И не обчистить их карманы. От вас требуется похитить их тайны. Я уверен, что там будет богатый урожай. Но я должен знать, что иду на риск, а не на самоубийство.

Оказаться в доме, полном богачей, в окружении золота, роскоши, игристого вина и немыслимых угощений, утонуть в музыке и духах, и при этом не иметь возможности забрать с собой даже чертов каритас? Это проклятие. С другой стороны, чем скорее я выполню свою часть сделки, тем больше вероятность, что мои документы приведут в порядок. Припрятанных в Урбеме и Эт-Порте денег мне хватит на безбедное существование где-нибудь на южных берегах. А когда наскучит безделье, я всегда найду, где бы развлечься. Была бы свобода, а куда ее деть — не проблема.

— Я принимаю ваше приглашение, сквайр Вилсон. Но вот незадача: мне нечего надеть.

За двенадцать часов до званого ужина в доме Энтони я был еще обнажен и безмятежен. Под шерстяным одеялом было достаточно тепло, постель радовала чистотой, и чтобы ночной пот не испортил мою единственную одежду, я предпочел ее снять.

Разбудили меня приближающиеся шаги. Они не были слаженные, и потому на звук отличались от марша, которым обычно меряют этажи егеря. Не знаю, хватит ли глупости кому-то из моих недругов сунуться в самое логово сыщиков ради моей жизни, но я предпочитал держать ухо востро, поэтому сразу открыл глаза и сунул руку под подушку, где лежала верная наваха. Но к камере приближались мужчина и женщина, не имеющие отношения к сыску. Он был пузатым, с худыми ногами, грубым лицом, отягощенным громадным носом и мясистыми щеками. Судя по тому, что его пальто блестело от воды, на улице снова дождливо. Спутница была немолода, совсем крошечная. Саквояж в ее руках выглядел невероятно тяжелым и объемным по сравнению с хрупкой фигуркой. Одета она была по моде, но дешевые материалы выдавали скромный достаток. За ними шло еще двое мужчин крепкого телосложения в грубых засаленных штанах на широких подтяжках, в клетчатых простецких рубахах и шерстяных кепках. Эти молодцы тащили что-то габаритное, напоминающее столик на колесах.

— Сквайр Лоринг! — громко поприветствовал меня мужчина, входя без стука и приглашения. Он огляделся, скривился, словно увидел полчища тараканов и крыс, и с видом человека, готовящегося нырнуть в нечистоты ради великой, одной ему известной цели, снял пальто. — Меня прислал сквайр Вилсон, дабы подготовить вас к светскому выходу. Поднимитесь, будьте любезны, чтобы я снял с вас мерки.

Вежливые обороты перечеркивались надменным тоном. Он не мог изменить своей привычке выражаться в присутствии клиентов, но также был бессилен против отвращения, которое испытывал к своему нынешнему заданию.

Моя одежда находилась на стуле, и дотянуться до нее я бы не смог, не поднявшись с кровати.

— Простите, но я немного не…

— Поднимайтесь, прошу вас! — почти крикнул он, — нам нужно торопиться.

Его спутница задержалась на входе, пропуская работяг внутрь. Поставив свою ношу, они незамедлительно удалились, оставив только тяжелый запах.

Я поднялся, заранее подозревая, какую реакцию вызовет мой внешний вид. Бедняжка, входящая в камеру, ахнула и прислонилась к стене. Она опасно побледнела, губы приняли синеватый оттенок.

— О, пресвятая… — пробормотал мужчина и недовольно нахмурился, — вы что, дикарь? Только животные спят в таком… виде!

— Я собирался вообще-то… — но мне не дали договорить.

Он забрал саквояж из рук женщины, которая закрыла лицо руками.

— Держите!

Мне в руки попал кусок белой ткани, которая при тщательном рассмотрении оказалась короткими, до колен, штанами.

— Это мой костюм?

— Это ваше нижнее белье! Такое носят приличные люди, — процедил сквозь зубы мужчина. — И раз уж вас нужно нарядить соответственно обществу, то начинать нужно именно с белья.

— Сомневаюсь, что у меня будет повод продемонстрировать эту вещицу нынче вечером, — лишь из-за сочувствия к скромнице, которая все еще боялась вздохнуть и открыть глаза, я напялил на себя подштанники, вмиг ощущая, как стало тесно, но куда теплее.

— Не говорите глупостей! Белье джентльмена никто не должен видеть.

Он достал из саквояжа обрез роскошной шерстяной ткани серого цвета в едва заметную зеленоватую полоску. Теперь, когда в его руках появилась измерительная лента, стало ясно, что передо мной портной. Пока он замерял мою талию, бедра, грудную клетку, плечи, длину рук и ног, его пришедшая в себя помощница сняла чехол с того самого предмета, который принесли рабочие. Как оказалось, ко мне в камеру притащили швейную машинку с ножной педалью.

— Мне никогда не доводилось работать в таких условиях, в такие сжатые сроки! — причитал портной, записывая мои параметры в блокнот. — Я не могу дать ни одной гарантии по результату! Но мое имя и есть гарантия!

Я не слушал его ворчание, но был рад, когда к подштанникам добавилась уже готовая рубашка. Больше ничего надеть мне не дали. Разложив отрез ткани на столе, портной принялся кроить ее, продолжая ворчать, что работать без выкройки нереально. Спустя полчаса я стоял в брюках, сколотых булавками. После этого они отправились под иглу швейной машинки. Под ножкой помощницы заходила педаль, зажужжали канаты, приводящие в движение механизм, игла принялась за работу. Я несколько раз пытался улизнуть из камеры, но всякий раз портной ловил на пороге и напяливал на меня то рукав, то жилет, то манжету.

Наконец, сославшись на необходимость воспользоваться уборной не на глазах у дамы, я надел свои прежние штаны и выскочил вон. Перепрыгивая на лестнице через несколько ступенек, я едва не сбил с ног поднимающуюся Илайн. Она возмущенно охнула, и тут же повторила этот возглас с удивлением, когда увидела меня в сползающих брюках и нижней рубашке.

— Вы что, решили сбежать? — нахмурилась она.

— Прошу, не выдавайте! В моей камере маньяк похуже вашей Ртутной Крысы. Он доведет меня до нервного тика.

С лица Илайн тут же слетело подозрение, и она мило засмеялась:

— Вилсон предупредил, что привел к вам портного, но я надеялась, это шутка.

Она тут же посерьезнела и сжала мой локоть.

— А теперь говорите, что происходит? — прошептала она. — К чему этот маскарад?

— Леди Коллинс, зачем вы отвлекаете сквайра Лоринга? — по ступенькам неторопливо поднимался Вилсон, чье появление вынудило Илайн отпустить меня и посторониться. — Джентльмену полагается иметь больше чем один комплект одежды, разве нет?

— И обычно джентльмен сам платит за обновление гардероба, — с улыбкой, которая не прибавила градусов ледяному тону, произнесла девушка. — Или Двор Венаторов теперь содержит единственного местного заключенного?

— Лоринг неоднократно доказал, что способен принести пользу делу, — Вилсон остановился рядом с нами, заложил руки за спину. — Не вижу ничего дурного, чтобы поощрить его таким образом. Или вы предпочитаете, чтобы свои завтраки и обеды он оплачивал из украденных денег?

Илайн бросила на меня тяжелый взгляд, будто обвиняла в чем-то, и, приподняв подол юбки, стала спускаться. Вилсон дождался, пока ее шаги стихнут, и повернулся ко мне:

— Что вы успели рассказать?

— Ровном счетом ничего. Ваше появление помешало. Разве не стоило предупредить, что это дело не терпит разглашения?

Вилсон прищурился, рассматривая меня так же, как только что Илайн. Им всё не терпится в чем-то меня обвинить. Вероятно, это инстинкт сыщика, у которого на расстоянии вытянутой руки стоит вор.

— Пока не распространяйтесь об этом, Лоринг. Я не хочу, чтобы вести о том, что в дом Энтони идет бывший вор, обогнали нас.

Эти слова заставили меня напрячься.

— Вы имеете в виду, что кто-то из ваших же людей может распространить эту сплетню?

— Я имею в виду, что нужно помалкивать. До поры. Ясно?

Наша милейшая беседа была прервана появлением разгневанного портного. Он кричал, как испуганная курица, и размахивал руками. Под тихий смех Вилсона я пошел обратно в свою камеру.

Это казалось практически невозможным, и все же мой костюм был готов за час до планируемого выхода. Когда приехал старший сыщик, я был при полном параде: в белоснежной рубашке с воротником-стойкой, с шелковым платком под шеей, в жилете, в узких брюках, которые, как мне чудилось, выставляли на всеобщее обозрение форму моего зада, и в пиджаке, из-под рукавов которого торчали накрахмаленные манжеты.

— Великолепно, — Вилсон с порога стал аплодировать, но не мне, а портному, который в качестве завершающего штриха нацепил на мою голову шляпу из бобра.

Признаться, я и сам бы себя не узнал. Из зеркала на меня смотрел обычный, ничем не выделяющийся из общей массы джентльмен, дорого и со вкусом одетый, готовый потратить пару-тройку авардов, только чтобы раскурить сигару. Отросшие волосы я уложил с помощью самого обычного воска, размазав его по кончикам пальцев, и беспорядочные локоны внезапно приобрели вид изящных кудрей. Мне решительно не нравилось то, что я видел. Это был кто угодно, но не Арчи Лоринг, не только самый ловкий, но и самый богатый вор трех городов. На меня из-за дымчатого стекла смотрел нищий франт, вырядившийся богачом, марионетка егерей, наполовину висельник.

— Вы выглядите значительно лучше, чем я, — Вилсон подошел ко мне, оценивая костюм. — Никому и в голову не придет, кто вы на самом деле.

— А кто я на самом деле?

Он воспринял мои слова как шутку, во всяком случае усмехнулся и повернулся к портному:

— Вы великолепны, как всегда.

— На сей раз мы в полном расчете, сквайр Вилсон, — тот умудрился надменность смешать с подобострастием в одном ответе.

— Разумеется. И постарайтесь больше не становиться моим должником. Закон нужно уважать.

Портной что-то буркнул напоследок и ушел вместе с помощницей, а спустя пару минут явились рабочие и выкатили швейную машинку из камеры.

— Вы готовы, Лоринг? — спросил Вилсон, заглянув мне в лицо.

Я протянул руку, и мне на ладонь лег внушительный сверток. Развернув ткань, я обнаружил собственную коллекцию отмычек, которые некогда разложил по размеру и форме в отдельные петли.

— Теперь готов.

Фамильный особняк Энтони находился ближе прочих к берегу реки, разделяющей Асилум на несколько секторов. Еще прадед нынешнего главы семьи гордился тем, что из окна его кабинета можно наблюдать опочивальню императора. И это правда, ведь на противоположном берегу был самый престижный район — Имперский Дворик, где располагалась не только роскошнейшая постройка нашей великой страны, но также превосходные парки, площадь для праздничных церемоний и некоторые особо охраняемые учреждения, как, например, Имперский Банк. Райский сад для воров, куда и впрямь можно угодить после смерти… или непосредственно перед таковой.

Прадеда Энтони не смущал тот факт, что от реки летом тянуло тухлой водой, а зимой — сыростью. Самые холодные ветра жили именно здесь, они носились вдоль каналов и с радостью облизывали дома смельчаков, решивших отхватить кусок земли поближе к вершине. Собственно, болезни стали постоянными спутниками благородного семейства. Но даже эта причина не заставила Энтони усилить отопление горячей водой. Также как и дворец, его дом все еще отапливался исключительно дровами, в то время как новаторы наслаждались теплыми помещениями, дополнив свои подвалы парой насосов и котлом для подогрева воды.

— Я не мог записать вас как своего коллегу, — говорил Вилсон, пока мы ехали по сумрачным улицам Асилума, — поскольку тогда наша авантюра не имела бы смысла.

— Сказали бы правду, что я вор. В высшем свете все воры, я был бы как рыба в воде.

Он не ответил на мою улыбку, мы оба понимали, что это и не совсем шутка.

— Запомните, вы искусствовед, занимаетесь картинами из Огалтерры. Колониальное искусство нынче в моде, но никто толком не разбирается в нем. Вам будет легко запудрить им мозги.

— Какая чудесная фраза от сыщика. Вы вынуждаете меня к вранью, инспектор, а это преступление.

— Мы ищем преступника, по сравнению с которым ваши злодеяния — детские шалости. Так что, будьте добры, обойдемся без сарказма.

Я отодвинул занавеску и посмотрел на особняк, раскинувшийся впереди.

— Вы действительно считаете, что мы найдем его в этом доме?

Вилсон промолчал. Едва ли он мог утверждать наверняка. Им двигала интуиция и, вероятно, неприязнь к этим людям, но он действительно здорово рисковал, взяв меня на прогулку. Вряд ли начальник одобрил бы такие методы. Шутка ли: привести вора высший свет.

Мы еще поднимались по лестнице, а дверь уже гостеприимно распахнул дворецкий, протягивая руку, чтобы принять пальто, трость и шляпу. Зачем выбрасывать столько денег на головной убор, если он нужен, чтобы сделать пару шагов от порога до кареты и от кареты до порога?

— Сквайр Вилсон, — приветствовал дворецкий. Одной из его обязанностей было помнить гостей по именам, их привычки и пожелания, даже если те бывали в доме один раз. Взяв вещи сыщика, он тут же, не оборачиваясь, передал их стоящему наготове слуге ниже рангом. Протянув руки ко мне, он без малейшей запинки произнес, — сквайр Лоринг.

Черт подери, мое имя еще никогда не звучало с таким достоинством, столь весомо. Передавая ему перчатки, я невольно захотел убедиться, не осталась ли грязь под ногтями, чтобы мой маскарад не раскрылся до срока. Но волнение было напрасным. Получив пожелание прекрасного вечера, мы с Вилсоном прошли дальше. Спускаясь по трем широким ступеням из серого мрамора в овальный просторный зал, я окунулся в буйство смешанных ароматов духов, музыки, звона бокалов. Разделяя зал на два берега, стоял длинный стол, накрытый атласной скатертью золотистых тонов и салфетками цвета слоновой кости. Блюда, которые были представлены на нем, мне никогда не доводилось не только пробовать, но даже видеть. Здесь была широкая тарелка с разложенными на ней моллюсками на половинке раковины, рыба длиною в половину меня, трехэтажное сооружение из корзинок, наполненных фруктами, мясные пироги, блинчики с рыбьей икрой, утка в медово-яблочном соусе, перепелиные яйца, фаршированные гусиной печенью, вяленая оленина. А в центре стола, шипя и брызгая во все стороны, расположился фонтан игристого вина. Помимо этого, умудряясь ни с кем не столкнуться, по залу перемещались слуги, разносящие в бокалах выпивку любой крепости. Бренди, джин, ром, старые вина, ликеры…

— Держите себя в руках, Лоринг, — насмешливо шепнул мне Вилсон.

— Несколько моих знакомых умерли от голода. Увидели бы они с того света, как жируют те, кто обирал их до нитки…

Нашу милую беседу прервал подошедший хозяин дома. Он был на голову выше меня, его объемная шапка волос сплошь состояла из седины, брови аккуратно причесаны, пигментные пятна на щеках немного припудрены. Вертикальные складки вокруг рта придавали ему сходство с марионеткой. Роскошный костюм, монокль на золотой цепочке, булавка для галстука с крупными изумрудами. Судя по выражению лица, только светские обязательства вынудили его обратить внимание на бедного родственника.

— Гилберт Вилсон, друг мой, — холодный тон и отстраненная улыбка никак не вязались с приветствием. — Как чудесно, что ты нашел возможность посетить наш дом. Сожалею, но, вероятно, тебе здесь скоро наскучит. Все эти разговоры о политике никогда тебя не интересовали.

Вилсон ответил ему натянутой улыбкой:

— Что ты, не стоит переживать. Я благодарен за приглашение и собираюсь знатно повеселиться. О твоих приемах ходят легенды!

Лицо Энтони заметно поскучнело, и он перевел взгляд на меня:

— А, твой гость, сквайр Лоринг! Добро пожаловать. Слышал, вы недавно в столице.

— Не люблю сидеть на месте, — в тон ему ответил я. — В четырех стенах как в темнице.

— Понимаю вас, я сам после первого путешествия к границе Огалтерры подумал о том, как скучно мы живем! А ведь многим кажется, что сидя в одном кабинете, полвека наблюдая один вид из окна, можно знать о жизни так много, чтобы поучать других.

Ни для меня, ни для Вилсона не осталось секретом, в чью сторону был сделан изящный выпад.

— Что ж, приятно вам повеселиться, — он широким жестом взял бокал с подноса у проходящего мимо темнокожего слуги, отсалютовал нам и отправился восвояси.

— Милейший человек, — заметил я, провожая его взглядом.

— Он всего лишь жалкая тень собственного отца, который был еще худшим мерзавцем, — с ухмылкой ответил Вилсон. — Просто удивительно, что Мария родилась и выжила в этом клубке змей.

Он впервые упомянул при мне свою жену, и я вовсе не собирался поддерживать эту тему. Самые долгосрочные мои отношения с женщиной продлились неделю. Я был молод, горяч и наивен. Получив из-за нее несколько раз по челюсти, оставшись без гроша и подружки, я сделал вывод, что для меня есть только два пути: жить как все или жить лучше. Но если первый предусматривал наличие надоевшей жены, сопливых детей и неизбежного будущего на дне бутылки, то во втором отсутствовали все эти составляющие. Женщины в моей жизни стали ничего незначащими эпизодами, да и с выпивкой я всегда был весьма осторожен. Потом, когда у меня не будет нынешней прыти, чтобы лазать по чужим домам, я непременно обзаведусь собственным и подумаю, стоит ли в него кого-то пускать. Пока до этого еще далеко. Вот одна причина, почему я не хотел продолжать беседу с Вилсоном. А вторая — абсолютное безразличие к тому, чем жил человек, посадивший меня на цепь.

Я буду лукавить, если скажу, что не притронулся к еде, разложенной для сытых гостей. Напротив, я с удовольствием откушал каждого блюда, прислушиваясь к необычным ощущениям и вкусовым сочетаниям. В конце концов, я воровал не для того, чтобы оставаться бедным. Однажды я позволю себе всё это и даже больше, как только покину Патрию с новыми документами и парой саквояжей, битком набитых авардами.

От глотка бренди в груди стало тепло. Хотя, возможно, тому виной множество свечей, которыми были унизаны огромные люстры. Подчеркивая свою позицию, хозяин дома не пользовался даже газовыми лампами, доводя принципы до абсурда.

Поверх бокала я рассматривал гостей и слушал Вилсона. Он указал на грушеобразного мужчину в тугих штанах, которые грозились лопнуть на бедрах. Как оказалось, это председатель, ведущий собрания парламента.

— Мне кажется, или сквозь ткань его брюк можно сосчитать складки на заду? — спросил я, снова припадая к бокалу. С каждым глотком бренди этот вечер становился не столь омерзительным.

Вилсон сдержанно хмыкнул, хоть ему было весело.

— Вам повезло, что времена изменились. Я помню его наряды в эпоху модных накладок на икры^[4]. Он имел несколько пар: для зимы — объемнее, для весны — поскромнее.

Меня передернуло от картины, возникшей перед внутренним взором.

Рядом с председателем стояли супруга и дочь, обе бледные, как блинное тесто, и столь же привлекательные. С ними поддерживал оживленную беседу невысокий эмоциональный джентльмен с залихватскими усами. Представитель либералов, автор недавно принятого закона о сокращении количества праздников, позволяющих рабочим отдыхать без потери оплаты.

Я слушал про одних, вторых и третьих, неторопливо прогуливаясь по залу, и когда моё заочное знакомство завершилось, мы с Вилсоном тихо распрощались. Он нашел себе собеседников среди пожилых консерваторов, а я, вооружившись полным бокалом, отправился на охоту за сплетнями.

— Какой конфуз! Почему я ничего не слышал?

— Не имею возможности сказать при дамах.

— Полно вам! Неужели что-то настолько ужасное?

— Я слышал, что он нагнулся, дабы поднять веер, оброненный одной знатной леди, и его штаны лопнули.

Ответом на это умопомрачительное сообщение были ахи и тихий смех, который тут же сменился призывом Господа.

— Я предупреждал его, что два года — это не лучший возраст для лошади, но он меня не послушал. И вот результат! Раскрошенное копыто и воспаленный сустав.

— Кажется, наездник тогда погиб.

— Или остался калекой, я не имею понятия! На прекрасном представителе породы можно поставить крест, он больше не выйдет на круг. Хотя, если удастся скрестить его с подходящей кобылой, то…

Я прошел дальше, уворачиваясь от разносчиков напитков и немного захмелевших гостей. Разговоры собравшихся были столь же скучны, сколь и невинны. Никаких заговоров и преступных секретов. Может быть, Вилсон напрасно привел меня. Я решил, что еще немного потопчусь среди гостей, и пойду к столу, чтобы наполнить вечер минимальной пользой.

Внезапно меня толкнули в спину.

— Прошу извинить, — чуть заплетающимся языком проговорил круглолицый джентльмен с седыми кудрями, делающими его похожим на состарившегося крылатого младенца с картин великих художников. — А вас я, кажется, не знаю.

Так как его голос привлек внимание окружающих, мне пришлось ответить:

— Арчибальд Лоринг, гость сквайра Вилсона.

— Вы — родственник?

— Друг.

— Впервые слышу о друзьях нашего затворника, — вступила в разговор какая-то сухощавая дама с неприятным лицом, каждая черта которой словно вышла из-под пера карикатуриста. — Разве бедняга Вилсон не зарекся от выходов в свет после смерти бедняжки Марии?

— Насколько вы близкие друзья? — спросил появившийся из ниоткуда Энтони, рассматривая меня сквозь монокль. — Ваше лицо мне незнакомо.

— Я недавно прибыл в город.

— Так откуда же вы?

— Урбем, — не раздумывая, я назвал свою малую родину. — Занимаюсь картинами, в основном из Огалтерры.

— Как замечательно! — не сводя с меня пристального взгляда, воскликнул хозяин дома. — Я как раз недавно приобрел одну картину. Будьте любезны, оцените ее.

Я пригубил бренди и направился в ту сторону, куда меня приглашал жест Энтони. Издалека за мной встревоженно наблюдал Вилсон, но подходить не стал. Думаю, в тот миг он сжевал собственные усы.

Мы прошли через арку в соседнее помещение, где за белоснежным роялем играл музыкант. Здесь было тише и воздух свежее, небольшие компании приглушенно общались, пока не заметили хозяина дома. Стоило тому появиться, как все присоединились к нашему шествию.

— Вот смотрите, сквайр Лоринг.

Энтони указал на полотно, занимающее половину стены. В массивной позолоченной раме находилась картина с банальным сюжетом: зеленый лес, кусок искрящегося озера, ясное небо. Две птицы, сидящие на ветке. Такими пейзажами были богаты почти все посещаемые мною дома, и только размер самого холста мог повлиять на их стоимость.

— Как полагаете, кто автор этого произведения искусства, и какова цена?

Я повернулся к Энтони. У него даже рот приоткрылся в голодном оскале. Как же не терпелось аристократу осадить друга сыщика Вилсона. Давняя вражда между ними может стоить мне легенды. Пусть я и не собирался всю жизнь изображать знатока картин, но на этот вечер мне была необходима подходящая маскировка, и насмешки едва ли сделают задание по шпионажу проще.

Сопровождаемый жадными взглядами, я подошел к картине, осмотрел вблизи мазки на холсте, в которых не понимал ровным счетом ничего, раму, и обернулся к притихшим гостям. Их собралось человек пятнадцать. Энтони все еще ждал моего позора, он был готов бросить разогретой публике пару метких колкостей, которые не будут касаться меня лично, но непременно заденут Вилсона. Тот как раз появился под сводом арки за спинами собравшейся толпы.

— Я мог бы назвать вам и автора, и сумму, которую вы заплатили, — сказал я с легкой улыбкой, — хоть не представляю, завысили ли вы ее, чтобы впечатлить этих благородных господ, или занизили, чтобы уйти от налогов.

Несколько смешков оборвались, когда Энтони сухо кашлянул и нетерпеливо потребовал:

— Не тяните.

— Я могу сказать вам то, чего не знаете об этой картине ни вы, ни ваши друзья. Человек, продавший ее вам, заработал несравнимо больше, чем тот, кто принес ее в магазин. И нет, это был не художник. Посмотрите на этот край. Видите мазок желтого поверх серого?

Мой палец указал на коричневатое пятно, находящееся возле границы рамы.

— Должно быть, живописец изобразил тень от листьев, — передернул плечами Энтони. — Что за ребусы вы нам загадываете?

— О нет, это не ребусы, и не тень, к слову сказать. Посмотрите сюда, — теперь я указал на парочку птиц, — их оперенье содержит в точности такое же сочетание цветов.

Мои слушатели недоуменно переглядывались и озадаченно мычали, строя различные версии.

— Там, под рамой, должна была находиться третья птица, завершающая картину. Если вы обратите внимание, деревьев каждого вида художник изобразил по три штуки, три облака и даже три камня. Птиц тоже три.

— Но почему она под рамой? — спросил кто-то.

— Потому что, когда вор вырезал картину, он не слишком заботился о целостности композиции. Как и скупщик, который заказал новую раму, не подумав, что не до конца закрыл оперенье третьей птицы.

— Уму непостижимо!

— Абсурд!

— Вы намекаете, что моя картина — ворованная? — нахмурился Энтони и угрожающе двинулся вперед. — По-вашему, я вор?

— Ничуть, вы заплатили за нее честно, все до последнего каритаса. Но заплатили ворам, увы. Не хотел бы вас огорчать, господа, но не я начал этот разговор. Большинство картин, прибывающих из Огалтерры в ваши дома — ворованы.

На сей раз гул возмущения был столь сильным, что голос Энтони не сразу пробился сквозь него. В его глазах сверкали молнии.

— Это всё слова! Кусок какой-то птицы, который может быть всего лишь неудачным мазком, не доказательство.

— Возможно. Но доказательство — эти горизонтальные полосы, — ребро моей ладони продемонстрировало несколько трещин, пересекающих полотно. — Краска была сухой, вор небрежно отнесся к своему делу и не увлажнил холст, а как результат — заломы. Или же вы полагаете, что художник обошелся бы со своей картиной столь неуважительно?

Энтони быстро подошел ко мне, обжег взглядом и уткнулся в картину, едва не водя по ней носом. Стихли споры и голоса, несколько минут было так тихо, что я слышал, как поскрипывают туфли пианиста.

— Черт меня раздери, он прав! — воскликнул Энтони, отстраняясь от картины, и глядя на нее словно впервые.

Он медленно повернулся ко мне и неожиданно хлопнул по локтю, тем самым демонстрируя и доброе расположение, и то, насколько я ниже по статусу.

— Вы мне решительно нравитесь, сквайр Лоринг! Могу ли я заручиться вашей помощью при следующей покупке? Мне не терпится проучить этих обманщиков!

— Непременно, — с улыбкой ответил я.

Настроение толпы переменилось. Они стали свидетелями забавного представления, и я неожиданно из клоуна, над чьей нелепостью можно посмеяться, превратился в жонглера, чья ловкость вызывает восхищение. Я не испытал удовлетворения от их признания, лишь облегчение. Когда я проходил мимо Вилсона, тот коротко коснулся моего плеча и заметил:

— Ловко вы, однако.

— Теперь вы обязаны тому, за что меня собираются повесить, — ответил я.

В общем зале играли скрипачи, а публика радостно аплодировала и скромно смеялась над выступлением фокусника. Он был одет в костюм шута: объемный колпак с двумя большими «рогами», украшенными колокольчиками, красная рубаха с одним зеленым рукавом, полосатая жилетка, штаны, напоминающие короткие шаровары до колена, сквозь прорези в полотне виднелись цветные чулки. Он выстукивал ритм каблуками тяжелых башмаков, при этом ловко жонглировал семью яблоками, придерживая кончиком носа вилку, на которой балансировала тарелка. Завершив свое представление, фокусник поймал все яблоки в собственные штаны, оттопырив их пояс, тарелку поставил на поднос проходящего мимо слуги, а вилку показательно спрятал себе в карман, притворяясь, что ворует. Зрители рукоплескали и хохотали, не зная, что он действительно не вернет ни вилку, ни другие мелкие серебряные приборы, которые поместились в потайных карманах его смешных штанов.

Я слышал об этом человеке, хоть никогда лично не пересекался и не узнал бы его без грима. Его называют Шут Серебряник, поскольку он чаще всего ворует только серебряные предметы, украшения и деньги. Почему? Потому что с серебром люди расстаются охотнее, а к золоту привыкли относиться с большим уважением, и никто не придерется, если не досчитается парочки серебряных вилок. Побранят слуг, может, высекут или выгонят, но не станут звать свору егерей и допытывать всех, кто был на празднике. Именно это Шуту на руку. Он частый гость на светских приемах, и еще никто не связывал его появление с пропажей столовых приборов.

А с этим человеком было бы полезно перемолвиться. Он может знать то, что так нужно Вилсону. Я остановился среди зрителей и несколько минут наслаждался представлением. Если честно, то я пристально следил за руками фокусника, и только один трюк остался для меня загадкой. Но публика не замечала ни выскальзывающую из рукава монету, ни складное лезвие ножа, ни шарнирное крепление «летающего» шелкового платка. Когда его выступление окончилось, Шут низко раскланивался, дожидаясь, чтобы все разошлись, и он бы смог аккуратнее разместить награбленное добро в своих штанах. Он так и стоял, согнувшись до пола, когда я подошел. Сперва изогнулась голова. Фокусник удивленно посмотрел на мои туфли, затем медленно выпрямился с широкой улыбкой. Вблизи красная помада, которой были окрашены его губы, казалась жутким следом от кровавого пира.

— Слушаю вас! — радостно прощебетал он, выпрямляясь. Судя по тому, что он довольно потирал ладошки, как сытая муха, ему чудился новый заказчик. Хотя, присмотревшись внимательнее, он обрел озадаченное выражение лица. Еще бы, такие, как мы, видим людей по мелочам. Это окружающие заметили мой дорогой костюм, приятный запах и выбритые щеки, а от внимания Шута не ускользнула грубая кожа на руках, заусенцы, неидеальная форма ногтей, обветренные губы, след от загара на лице, и тот взгляд, который выдавал голод, неутолимый голод, незнакомый собравшимся на этом празднике.

Он сделал шаг назад, предостерегающе подняв руку. Наверное, заподозрил во мне сыщика.

— Тебе ничего не грозит, — сказал я так, чтобы меня услышал только фокусник. — Я не егерь, в отличие от него.

Мой кивок направил взгляд Шута к стоящему у другой стены Вилсону.

— Да, его я раскусил сразу, — фокусник наклонил голову к плечу и посмотрел на меня еще внимательнее, — а вот тебя — нет.

— Мне нужно твои уши. Вернее, то, что в них попало.

— Это? — Шут ковырнул мизинцем внутри ушной раковины и продемонстрировал желтый след серы на ногте.

— Достаточно омерзительно, но видал я вещи похуже.

— А кто-нибудь из этих уже бы грохнулся в обморок, — он вытер палец о штанину. — Чего тебе?

— Слышал что-нибудь об убийствах? — прямо спросил я, не желая ходить вокруг да около.

— Каких? — фыркнул он. — Я по Отстойнику не гуляю, а в других местах с этим строго. В Торговых Рядах галантерейщика прирезали, так это было еще летом.

— И больше ничего?

— Ты кого-то ищешь или жадный до страшных сказок? — хохотнул Шут, быстро озираясь.

Нет, нас никто не слушал, все отвлеклись на что-то в другом конце зала. Похоже, появился новый гость.

— Ну, а сегодня никто ни о чем таком не шептался?

— Что, об убийствах? — выпучил глаза Шут. — Дай-ка припомнить. Слышал я о взятках, о шантаже, об адюльтере. Заговоры, сплетни, укрывательство количества жертв при взрыве шахты… В общем, все, как обычно.

— Шантаж?

Шут хихикнул и позвенел колокольчиком на своем колпаке:

— Любопытство убило кошку.

— Кликнуть сыщика, чтобы стянул с тебя штаны при всех и показал награбленное? — вежливо поинтересовался я. — Кто пригласит в дом вора?

Он кривлялся, но на этот раз было видно, что моя угроза воспринята всерьез.

— Не нужно так, не нужно. Обо всем можно договориться. Я слышал, как один говорил другому, что кого-то чмокнул Льюис.

Этот словесный оборот часто использовался для завуалированного названия сифилиса^[5].

— О ком они говорили?

— О неких молодых джентльменах, отсутствующих на празднике.

— Кто говорил?

— Хозяин дома. Кстати, вот и он.

Я обернулся, увидев приближающегося Энтони, который сопровождал какого-то мужчину. Видимо, прибывшего гостя. Шут подмигнул мне и прошмыгнул мимо. Теперь я точно его не поймаю и не смогу выпытать остальные тайны. Испытывая досаду и злость на Энтони, прервавшего столь важный разговор, я не сразу заметил, кем являлся его спутник, а потому застыл от неожиданности, когда тот оказался рядом.

— Господа, кто еще не успел познакомиться со сквайром Вудроу? — обратился Энтони к тем, кто постепенно переместился вслед за хозяином дома в тыльную часть зала.

Я во все глаза смотрел на молодого джентльмена, с которым нам однажды довелось встретиться при странных обстоятельствах. Он подвез нас с Илайн на встречу с Джулией. Тогда и сейчас он был в круглых очках с темными стеклами. Элегантный костюм подчеркивал крепкую, но при этом не лишенную изящества фигуру.

— Мы познакомились с этим замечательным джентльменом на предварительном заезде, — говорил Энтони, имея в виду лошадиные скачки, предшествующие имперским, — и он принес мне победу! Клянусь, что впервые послушал чужой совет и не пожалел об этом.

— Значит, вы знаток лошадей? — спросил председатель парламента, рассматривая гостя сквозь пенсне.

— Никак нет, — скромно улыбнулся тот.

— Сквайр Вудроу выполняет работу Двора Венаторов, — сообщил Энтони, бросив мимолетный взгляд на Вилсона, дабы убедиться, что тот слышит. — Когда наши представители закона оказываются бессильны, этот отважный юноша бросается в бой!

— Так вы ловец? — послышался женский голос.

— Я законопослушный гражданин с активной позицией, — улыбка Вудроу могла бы растопить лед. — Но некоторые называют таких, как я, ловцами.

— Или искателями наживы.

Этот голос принадлежал Вилсону. Под любопытными взглядами он вышел вперед, рассматривая гостя.

— О, друг мой Гилберт, ты не поблагодаришь сквайра Вудроу от лица Двора Венаторов за то, что он облегчает вам работу? — этот вопрос был чистой издевкой, но поданной под таким сладким соусом, что придраться невозможно.

— Скорее, выскажу пожелание в дальнейшем не рисковать напрасно, — вежливо произнес Вилсон, смерив ловца взглядом. — И не добавлять нам работы.

— Учту, — просто ответил тот, хотя вызов принял и взгляд не отвел.

— Сегодня вечер богат на приятные знакомства, — широко улыбнулся Энтони, довольный этим маленьким представлением. — А вам я хотел представить сквайра Лоринга, знатока картин. Кстати, он из Урбема. Вы ведь тоже, если не ошибаюсь?

— Не совсем. В Урбеме у меня было последнее задание…

— Да, то самое, за которое вас наградили орденом в местном Дворе Венаторов, — подхватил Энтони. — Столичным хранителям закона этого пока не позволяет некоторая консервативность взглядов. Вы не потешите нас подробностями того запутанного и опасного дела?

— Я слышал, что в Урбеме скрывался какой-то чудовищный убийца, — шепотом воскликнул кто-то, и стоящая рядом дама тут же испуганно ахнула.

— Одичавший ученый, помешанный на опасных опытах, — поддакнул другой. — Вот что происходит, когда человек идет против законов Божьих.

— Об этом я предпочту не вспоминать, — мягко произнес Вудроу, но услышав недовольный гул толпы, добавил, — во всяком случае, без глотка бренди.

— Разумеется! — Энтони махнул рукой, подзывая слугу. — Давайте все перейдем в следующий зал и выслушаем захватывающую историю.

Пока публика, переминаясь с ноги на ногу, неторопливо потекла в указанном направлении, Вудроу подался вперед и тихо произнес:

— Через сорок минут, на чердаке.

Он не спросил, найду ли я дорогу. Не объяснил, почему в столь странном месте. Сказав это, загадочный приятель Илайн с улыбкой пошел за Энтони.

— Заносчивый тип, — вынес вердикт Вилсон, поскольку мы остались с ним одни, если не считать скрипачей и двух дам, задержавшихся возле стола с угощениями. — Энтони знает, чем меня поддеть. Эти ловцы хуже ворья.

— Спасибо, — усмехнулся я.

— Не стоит благодарности, — он был груб и дико рассержен. — Я лично знал ребят из сыска, что погибли, пытаясь спасти такого охотника за головами от банды, на которую тот вышел. Мы несколько месяцев готовили облаву, а этот чудила спугнул мерзавцев, сорвал нам операцию и сам едва не погиб. Только что с него взять? Они покупают жетоны, которые куют в охотничьих клубах, и расхаживают с этими бляхами, будто с медалями!

— Богачей среди ловцов немало, и все же это, скорее, исключение, — заметил я. — Почему Энтони его пригласил?

— Я знаю про этого ловца, — усы Вилсона воинственно топорщились, желваки играли под кожей. — Он уделал какого-то преступника, сам едва остался жив, и получил награду. Это не только орден, но и солидный куш.

— Не настолько, чтобы вписаться в это общество.

— Достаточно, чтобы попасть на скачки и сделать ставку. Вы сами все слышали. А Энтони пригласил его, наверняка, когда узнал, что я принял приглашение. Это в его духе.

— Не хотите послушать историю? — поинтересовался я, сделав вид, будто не заметил его настроения.

— Пф! И вы не хотите, любезный. Займитесь делом, ради которого я вас привел, — буркнул он.

Ответом ему была моя кривая усмешка. Пока гости и хозяин отвлеклись, самое время прогуляться по дому. А заодно найти путь на чердак, раз уж Вудроу решил назначить мне свидание. Лично я нисколько не собирался слушать его россказни, хотя бы потому, что знал о случившемся не понаслышке. Теперь я понял, где встречал Вудроу прежде. И, как мне кажется, он тоже меня узнал.

Убедившись, что моя особа никому не интересна, я направился в коридор с лестницей на второй этаж, но у меня на пути вырос дворецкий. С неизменным выражением лица человека, страдающего от давнего насморка, он прокашлялся и подчеркнуто вежливо обратился ко мне:

— Могу я чем-нибудь помочь, сквайр Лоринг?

— О, да! Мне нужна уборная.

— Проследуйте за мной, — он собрался вести меня куда-то на первом этаже, что совершенно не вписывалось в мои планы.

— Там занято и, гхм, судя по всему — надолго, — я был сама любезность и стыдливость, самому от себя тошно стало.

— О, какой ужас, — дворецкий изобразил сочувствие, что ничуть не повлияло ни на его выражение лица, ни на тон. — Но в другие части дома гостям лучше не ходить.

— Не прибрано? — сквозь широкую улыбку спросил я.

— Это личное пространство господина Энтони, — не моргнув глазом ответил тот. — Для вашего увеселения есть первый этаж, и я уверен, вы еще не бывали в нашем саду.

Он намекает, чтобы гости справляли нужду под кустом? Что ж, отличный совет.

Проходя мимо стола, я отправил к себе в рукав округлый столовый нож. Вышел из дома и тут же очутился в облаке дыма. Господа, удалившиеся из зала, чтобы переговорить наедине, окружили себя ароматным туманом сигар.

— Прошу прощения, — отсалютовал я им, и они вежливо кивнули мне.

Насвистывая себе под нос, я спустился по ступенькам на выложенную брусчаткой дорожку, обогнул дом, любуясь постриженными кустами. Там, в тыльной части сада, фонари встречались реже. Хотя бы здесь было газовое освещение, и я подкрутил вентили, приглушая горение. Осмотрев стену, я прикинул, что до ближайшего окна второго этажа можно добраться, только если с разбегу уцепиться за выступающие плитки. Но туфли, в которые меня заставили облачиться, не подходили для этого. А мои сапоги с жестким узким носком остались в камере под присмотром Венаторов. Сняв обувь, я засунул ее в карманы пиджака, туда же отправились чулки, и я, отойдя на несколько шагов от стены, прикинул траекторию своего перемещения. Действовать придется быстро, не теряя силы, не сомневаясь.

Услышав приближающиеся голоса, я рванул вперед, уперся ногой в стену, подтянулся до ближайшего выступа, сразу же перенес ногу на другой выступ, сдирая пальцы в кровь, рукой уперся в карниз, отделяющий первый и второй этажи, пяткой оттолкнулся от рамы окна и замер.

— Хотите сказать, что они не в состоянии урезонить пару-тройку аборигенов?

— Речь идет не о паре, к сожалению. Цифры, поданные на прошлом собрании, кардинально отличаются от реальности.

— Сколько же их?

— Около пятидесяти тысяч.

— Сколько?

Я зацепился за подоконник пальцами, но камень был мокрым и скользким. Суставы разрывала боль от перенапряжения. Голоса внизу стали четкими, шаги затихли. Говорившие остановились в нескольких шагах от меня, и стоило им поднять голову, как наши с Вилсоном судьбы полетят кубарем. Вокруг моей тени на стене дома появилось оранжевое свечение. Кто-то из говоривших подкрутил вентиль, усиливая свет фонаря.

— Не нужно, — сказал второй, и моя тень вновь утонула в полумраке.

Как повисший кот, я цеплялся пятками за гладкую стену, пока вдруг мне не попался кривой камень. Упершись в него, я вытолкнул себя вверх. Сначала на подоконнике оказался мой локоть, затем колено, и вот я сижу в окне второго этажа.

Внизу стояли двое. Усач-либерал, и, если не ошибаюсь, представитель консервативной ложи.

— Откуда у вас эти сведения? — спросил второй.

— Мне докладывает человек, являющийся очевидцем противостояния. Он оперативно пишет доклады, и его слову я безоговорочно доверяю.

— Хотите сказать, что наша армия уступает в численности?

— Могу лишь утверждать, что силы противника растут с каждым днем. У Огалтерры много неофициальных союзников. Как вы сами понимаете, Орлеания поддерживает аборигенов…

— Разумеется, чтобы урвать кусок себе.

Я вжался в раму, поддевая пространство между створками ножом, чтобы добраться до запирающего механизма. Я знал, под каким углом придется держать рычаг, чтобы воспользоваться отмычкой, так что это не займет много времени. Но шаткое положение на краю карниза превращало обычное дело в захватывающее приключение.

— Но им это неизвестно. Или же безразлично. Так или иначе, у них не первобытные луки и ножи, как мы полагали. Это современная вооруженная армия.

— Тсс! Так вы бог весть до чего договоритесь! Вы делились своими соображениями с кем-нибудь?

— Еще нет, но я пишу доклад об этом. Пусть парламент решает, что с этим делать.

— Не порите горячку. Все нужно еще раз обдумать. Очень хорошо, что вы пришли ко мне. И давайте пока оставим это между нами…