Ложная девятка. Пятый том

Глава 7

Да, если футбол за те десятилетия, что отделяли мое прошлое, ну или будущее, от настоящего, ушел далеко вперед, то медицина не просто ушла — она убежала. А может быть, даже уехала на скоростном поезде Москва-Санкт-Петербург. Ну или Москва-Ленинград, как кому угодно.

То, как и в каких условиях лечат меня сейчас, это, конечно, небо и земля по сравнению с тем, к чему я привык в будущем. И надо сказать очень большое спасибо моим родителям само собой, я имел в виду родителей оригинального Ярослава Сергеева, за то, что у них получился очень здоровый сын с великолепными физическими данными и отличной генетикой. Потому что быть частым гостем современных медицинских учреждений я очень не хочу.

И это при том, что лечат меня здесь по высшему разряду. Как говорится, в будущем это VIP-палата в институте Приорова. Но даже она мягко скажем совсем не дотягивает до того уровня который в будущем норма.

Наиболее наглядно это проявляется в питании: вот сейчас смотрю на поднос, который принесла мне медсестра, манная каша, сладкий чай, бутерброд с маслом. Это не то, к чему привыкли звезды мирового футбола, находящиеся на больничном, но жаловаться не приходится. Хотя очень и очень хочется. И в первую очередь потому, что я реально не понимаю, зачем вот уже четвертый день нахожусь в больнице.

Потому что я не новичок в спортивных травмах, к сожалению. И это не первое мое повреждение связок. И на самом деле, если опираться на то, что я помню, в 21 веке меня бы отпустили домой на третий день максимум. Вот острый период прошел первые два дня, а потом все: долечивайтесь, товарищ, ну или господин футболист, амбулаторно, под присмотром клубных врачей.

Но здесь все по-другому.

Утром мне сделали очередной укол актовегина, препарат для улучшения тканевого дыхания, который в моем времени будут активно критиковать за недоказанную эффективность. Здесь же, в 1985-м, он считался чуть ли не панацеей. Плюс витамин B12 внутримышечно болезненный, но необходимый для восстановления нервной проводимости. И рибоксин внутривенно капельно для поддержки сердечного метаболизма.

После завтрака обязательный анализ крови из пальца а потом и из вены. В моем времени Сделали развернутую биохимию из вены с десятком показателей, плюс классический общий анализ: гемоглобин, лейкоциты, СОЭ.

Когда ко мне пришел с обходом профессор Башуров, я задал вопрос, почему я все еще здесь. Перед этим он осмотрел мое колено, проверил подвижность сустава и остался доволен.

— Заживает хорошо, — констатировал профессор. — Отек спадает, болевой синдром минимальный. Сегодня начнем активную физиотерапию.

Новости, конечно, прекрасные. Можно скахать обошлось.

— Владимир Николаевич, а когда примерно можно будет… — спросил я.

— Лечение идет по плану, — перебил он. — И торопиться мы не будем. Так что отдыхай, Ярослав, думай о будущем и ни о чем не беспокойся. Будет хорошо. Через 3–4 недели мы тебя выпишем, и там уже сможешь начать тренировки.

— Зачем? Почему? — недоуменно продолжал я спрашивать у профессора. — Это же банальная травма. И что я здесь делаю? Владимир Николаевич, ну глупость какая-то. Вы держите меня на больничной койке тогда, когда это не нужно. Такое ощущение, что у меня не надрыв, а как минимум перелом. Что мне тут делать 4 недели? У нас в «Торпедо» великолепные клубные врачи во главе с доктором Прояевым. И Эдуард Анатольевич наверняка тоже не понимает, почему я должен находиться в больнице, вместо того чтобы восстанавливаться под контролем нашей торпедовской медицины.

— Товарищ Стрельцов в реанимации, — сказал Башуров, переменившись в лице.

— Как в реанимации? — удивился я. — Что с ним?

— Ну, как бы тебе сказать помягче… В общем, у Эдуарда Анатольевича инфаркт.

Само собой, я знал, что тренер «Торпедо» не отличается богатырским здоровьем. И тюрьма его подкосила, ну и, будем честны, проблемы с алкоголем, которые у Стрельцова были вплоть до начала 80-х годов. Насколько я понял из разговоров товарищей по команде, вплоть до моего первого сезона в «Торпедо» Стрельцов нет-нет да и прикладывался к бутылке. Это сейчас он трезвенник-язвенник, раньше было по другому.

Так что да, проблемы с алкоголем у него были достаточно серьезные, так что ничего удивительного в том, что в какой-то момент у этого на самом деле больного человека случился инфаркт, не было. Но то, как он произошел, стало для меня настоящим шоком.

После обхода меня отвезли на процедуры. Сначала УВЧ-терапия — прогревание коленного сустава токами ультравысокой частоты. Аппарат советского производства, добротный, хотя и не такой изящный, как современные устройства. Процедура длилась 15 минут, после нее кожа над коленом розовела от притока крови.

Затем электрофорез с новокаином — метод введения лекарства через кожу под действием постоянного тока. Процедура неприятная: электроды, смоченные раствором новокаина, накладывали на колено, включали ток. Покалывание, жжение, но эффект был — боль действительно уменьшалась.

После электрофореза — магнитотерапия на новом аппарате «Полюс-1». Эта процедура была приятной: никаких неприятных ощущений, только легкое тепло. В моем времени магнитотерапию тоже применяли, но с гораздо более серьезной доказательной базой.

Завершал сеанс массаж. Массажист — пожилой мужчина с сильными руками — методично разминал мышцы вокруг коленного сустава. Техника классическая: поглаживание, растирание, разминание. Никаких современных методик, но руки у специалиста были золотые.

Узнал я подробности происшедшего со Стрельцовым буквально через несколько часов, когда навестить меня пришли наш торпедовский врач, доктор Прояев, и внезапно, Валентин Козьмич Иванов.

— Скорее всего, я легко отделался, — сказал я Валентину Козьмичу. — Врачи говорят, где-то 3–4 недели.

— То, что они говорят, я знаю, — отмахнулся Иванов. — Как твое самочувствие? Что вообще ты сейчас чувствуешь, как колено?

— Потихоньку все в порядке будет. Вы мне лучше расскажите, что со Стрельцовым?

— Эдик в реанимации, — помрачнел Иванов. — Тебе кто-нибудь что-то рассказывал о нем?

— Нет. И я как раз хочу у вас узнать, что случилось.

Иванов рассказал мне всю историю того совещания в Минздраве. Как Топорнин набросился на Стрельцова с обвинениями. Как называл его неудачником и завистником. Как утверждал, что Эдуард Анатольевич специально хотел навредить мне.

После этого мне хотелось только одного: прямо сейчас вскочить с кровати, схватить костыль, выбежать из палаты, потом из больницы, поймать такси и ехать в Федерацию футбола, чтобы разбить голову этому уроду Топорнину вот этим самым костылем. Потому что как-то по-другому оценивать все, что произошло со Стрельцовым, было нельзя.

Топорнин буквально толкнул Эдуарда Анатольевича в объятия инфаркта. Мало того что обвинение на пустом месте в том, что Стрельцов чуть ли не лично меня подставил под эту травму, так еще и переход на личности, как сейчас говорят, и прямые оскорбления. Вот, кроме как мудаком, я этого футбольного чиновника назвать не мог.

И самое главное, я не понимал, зачем было нужно травить Стрельцова, который, очевидно, и так себе места не находил из-за моей травмы, а потом еще и настаивать на том, чтобы я лечился здесь, в институте Приорова, все время.

Хотя и профессор Башуров, и академик Чазов, министр здравоохранения, и наша торпедовская медицина, все в один голос говорили Топорнину, что это не нужно, что это чрезмерно и нет никакой необходимости держать меня здесь. И это понимали все, кроме Топорнина, который прямой виновник того, что Эдуард Анатольевич в реанимации.

— А что с командой? — спросил я. — Я правильно понимаю, что вы будете исполнять обязанности?

— Да, Слава, все верно, — подтвердил он. — И я тебе больше скажу: был поднят вопрос о том, чтобы меня сразу назначить главным тренером «Торпедо», а Эдик, после того как поправится, вернулся на прежнюю должность тренера дубля. Или, может быть, даже отправился тренировать команду первой или второй лиги.

— Это как? — ужаснулся я. — Это кому могло прийти в голову? Тренера-победителя Кубка кубков, обладателя Кубка СССР, прямо посреди еще не закончившегося сезона, в котором его команда лидирует, буквально выкинуть на обочину професси. Кому надо голову оторвать за подобное предложение?

— Эти предложения были озвучены в федерации, — спокойно ответил Иванов. — Но я тебя могу сразу успокоить: ни я, ни Валерий Тимофеевич Сайкин это дело не поддержали. Мы оба высказались в федерации однозначно. Так что Эдик вернется после больничного к исполнению своих обязанностей главного тренера «Торпедо», а я буду только его замещать на время болезни.

— Спасибо, Валентин Козьмич, успокоили, — отозвался я.

Мысленно я был очень Иванову благодарен за эту его позицию. Ведь, если разобраться, Иванов — это и есть «Торпедо». Все успехи нашей автозаводской команды и все неудачи, само собой, связаны с именем именно вот этого уже немолодого человека, который сидел передо мной.

Я уверен, что соблазн принять это предложение и вернуться в команду, которая сейчас на самом своем пике и имеет очень молодой и перспективный состав, жемчужиной которого являюсь я, тут никакая скромность не нужна, это действительно так, был огромным.

А вернуться в эту команду значило гарантировать себе, как минимум, золото в этом году и успешное выступление в еврокубках. Мы можем повторить успех Кубка кубков и в Кубке УЕФА, в котором команда стартовала без меня. А в следующем году у нас будет Кубок чемпионов. Учитывая наш прогресс, в нем «Торпедо» тоже не будет статистами.

Все это могло подтолкнуть Иванова к возвращению и к тому, что он станет тренером команды-династии, как говорят в НХЛ, то есть команды, которая будет доминировать и побеждать несколько лет, как минимум до моего отъезда в Италию. Но нет, совести у Иванова оказалось все-таки больше, чем вот этих амбиций, за что ему честь и хвала.

Иванов ушел, оставив меня в расстроенных чувствах. Само собой, я больше переживал не о своем колене — с ним все максимально понятно — а о Стрельцове. Все-таки инфаркт — это очень серьезно.

После ухода Иванова вечером мне поставили еще одну капельницу, глюкозу с аскорбиновой кислотой и витаминами группы B. Стандартная поддерживающая терапия, которая должна была ускорить восстановление.

И потянулись мои больничные будни, которые разнообразили только редкие посещения. Все того же Иванова,партнеров по команде и родителей. И отец, и мама, приехавшая в Москву, старались посещать меня достаточно часто. И здесь я пользовался своим привилегированным положением, потому что к другим пациентам так часто родственники не приходили.

Каждое утро начиналось одинаково: измерение температуры, артериального давления, осмотр коленного сустава. Врачи фиксировали положительную динамику: отек практически сошел, подвижность сустава восстанавливалась, болевых ощущений почти не было.

Анализы крови показывали нормализацию всех показателей. СОЭ снизилась с 25 мм/час при поступлении до 8 мм/час — признак того, что воспалительный процесс полностью купирован. Лейкоциты в норме, гемоглобин стабильно высокий — 148 г/л.

Лекарственная терапия тоже постепенно сворачивалась. Отменили актовегин, затем рибоксин. Оставили только витамины и препараты кальция для укрепления костной ткани. Но самое главное — постепенно увеличивали физическую нагрузку.

К концу первой недели я уже мог ходить без костылей, хотя и с легкой хромотой. На второй неделе начались активные занятия лечебной физкультурой. Инструктор, женщина средних лет,составила индивидуальную программу упражнений.

Начинали с простых движений в коленном суставе в положении лежа. Сгибание-разгибание с постепенным увеличением амплитуды. Затем изометрические упражнения для укрепления четырехглавой мышцы бедра. Постепенно добавляли упражнения с сопротивлением, эластичными лентами, которые в моем времени назывались бы фитнес-резинками.

И, само собой, больше всего я радовался, когда ко мне приходила Катя. Сначала вместе с моей мамой. Было интересно наблюдать, как две женщины, которые меня любят, взаимодействуют между собой.

К Кате мама относилась как-то настороженно, но при этом не лезла в наши отношения, не давала мне советов и, на мой взгляд, поступала совершенно правильно. Мне уже 18, так что по нашим советским законам я абсолютно взрослый, да и не по нашим законам я в принципе взрослый. Могу сам решать, что такое хорошо и что такое плохо.

И отсутствие советов со стороны мамы было очень-очень приятно и правильно. Возможно, все дело было в том, что происходило в нашей семье два года назад. И то, как она сопротивлялась моему футбольному будущему. Но сейчас ничего, кроме поддержки, от нее я не видел. Так что в этом плане все было хорошо.

Катя приходила каждые два-три дня, обычно вечером, после института. Мы говорили обо всем: о команде, о планах на будущее, о том, что происходит в мире. Она рассказывала новости, я делился больничными наблюдениями. Ну и само собой мы немного пользовались преимуществами отдельной палаты, правда в пределах приличий.

И эти визиты были для меня самыми светлыми моментами в монотонных больничных буднях.

К концу второй недели мое физическое состояние было практически идеальным. С учетом, само собой, скидок. В принципе, я бы уже был рад приступить к восстановительным тренировкам. И колено отзывалось именно так, как и должно. Я чувствовал, что могу начать потихоньку тренироваться.

На контрольном рентгене не было никаких патологических изменений. На повторной артроскопии, процедуре, которую мне сделали на второй неделе под местной анестезией — врачи увидели, что связки срастаются правильно, без образования грубых рубцов.

— Заживление идет лучше, чем мы ожидали, — признался профессор Башуров. — У вас отличная регенеративная способность.

Но когда я заикнулся о досрочном возвращении к тренировкам, врачи в институте Приорова встали на дыбы.

— Нет, только через 10 дней ты сможешь приступить к тренировкам, — категорично заявил Башуров. — Нужно убедиться в стабильности результата, профилактика осложнений, полная реабилитация.

И еще два десятка различных выражений, которые были синонимом одного единственного слова — перестраховка. Башуров и его подчиненные просто перестраховывались, потому что слишком уж большую бурю в советском футболе и, как это ни странно, в автомобилестроении подняла моя травма. И сейчас они хотели минимизировать риски, чтобы не было ни малейшего повода обвинить врачей в каких-то рецидивах и осложнениях.

Никакие доводы ни меня, ни торпедовского врача, доктора Прояева, на них не действовали. Они следовали протоколу, который явно был спущен сверху: полный курс лечения без каких-либо послаблений.

На третьей неделе мне разрешили выходить во двор института на прогулки. Сначала на полчаса, потом на час. Осенний московский воздух был свежим и прохладным, и я с удовольствием дышал им после больничной духоты.

Во дворе я встречал других пациентов. Большинство из них были в гораздо более тяжелом состоянии. Переломы, серьезные операции, длительная реабилитация. На их фоне моя травма действительно выглядела пустяком.

— Ты тот самый футболист? — спросил меня как-то пожилой мужчина с костылями. — Который в «Торпедо» играет?

— Да, тот самый.

— А чего тебя здесь держат? У меня перелом шейки бедра, операция, так меня через месяц выписывают. А у тебя что?

— Связки коленные, — ответил я.

Мужчина покачал головой:

— Странные дела. Раньше спортсменов быстро лечили, чтобы скорее в строй вернулись.

И он был прав. Вся эта история с моим лечением имела мало общего с медициной.

Выписали меня в итоге через три недели после поступления. И за исключением полнейшей растренированности, мое состояние было практически идеальным. Можно было начинать тренировки.

За это время я узнал, что Стрельцова перевели из реанимации в обычную палату. Инфаркт, который он перенес, был достаточно тяжелым, но, по счастью, далеко идущих последствий он не имел. В этом сезоне Эдуард Анатольевич в команду не вернется. Но к началу следующего сезона мы могли ожидать возвращения нашего рулевого на тренерский мостик.

И это меня по-настоящему радовало, потому что Стрельцов стал этаким крестным отцом моей новой футбольной карьеры. Именно с матча против торпедовского дубля, который тренировал Стрельцов, начался мой путь наверх. Советскую часть моей новой футбольной карьеры я как раз хотел провести под началом Эдуарда Анатольевича.

И я очень благодарен Иванову за то, что он избавил меня от необходимости идти по высоким кабинетам и в ярости стучать кулаком по различным столам, требуя справедливости и наказания тем, кто виновен в инфаркте Стрельцова. Конечно, я все бы это сделал, да и сейчас не собирался спускать на тормозах поступок Топорнина. Так что, товарищ Топорнин, зря вы всё это устроили, очень зря.