Ложная девятка. Пятый том

Глава 20

Савелий Евсеевич Мышалов никогда не думал, что его медицинские навыки понадобятся в такой обстановке. Врач сборной СССР уже много лет работал со спортсменами, лечил растяжения, переломы, ушибы. Но сейчас на чердаке испанского отеля «Бая Фелис» ему приходилось извлекать пули и останавливать артериальное кровотечение под звуки автоматных очередей этажами ниже.

— Савелий Евсеевич, как там Валентин Козьмич? — хрипло Малофеев, прижимая окровавленную простыню к собственному плечу.

Мышалов ответил не сразу. Он склонился над Ивановым, который лежал на импровизированных носилках из гладильной доски. Лицо второго тренера сборной Советского Союза было серым, дыхание — поверхностным и прерывистым. Классические признаки обширного инфаркта.

— Стабильно тяжелое, — осторожно ответил доктор, прощупывая пульс. — Нужна экстренная госпитализация. Но сейчас…

Он не закончил. О больнице не могло быть и речи. Внизу хозяйничали ублюдки, напавшие на гостиницу, и единственный путь к медицинской помощи лежал через них.

В углу чердака, рядом с лестницей вниз, расположился импровизированный командный пункт обороны. Единственный оставшийся в строю сотрудник КГБ, приданный к сборной, изучал старую схему здания, которую нашел в одном из многочисленных пыльных ящиков часть из которых пошла на строительство баррикады, за которой и укрывались советские футболисты. В руках у майора Костенко был старый добрый автомат Калашникова. Один из тех что попал в руки кгбшнику во время короткого, но ожесточенного боя с террористами во время которого пусть и ценой собственной жизни, но его люди смогли организовать эвакуацию людей сюда, на чердак.

Кроме него на чердаке было еще двое вооруженных, администратор команды Александр Тукманов и один из трех подчиненных Мышалова, врач-травматолог из института Приорова Зураб Орджоникидзе. Оба были людьми не робкого десятка, а последний так и вовсе оказался еще и хорошим стрелком.

Для Орджоникидзе это была первая заграничная поездка в роли врача сборной Советского Союза по футболу. Зураб Гивиевич считался большим специалистом по травматологии и ортопедии. Его «клиентами» в сборной было сразу несколько футболистов, включая и Славу Сергеева. Во время лечения Сергеева у них в институте Орджоникидзе много сделал для того чтобы тот как можно быстрее смог вернуться к тренировкам.

И Зурабу Гивиевичу, как и всем остальным, не давал покоя вопрос — что же случилось с главной советской звездой? Потому что здесь, на чердаке, собралась вся советская делегация, за исключением подчиненных капитана Костенко, которые приняли свой последний бой несколько часов ранее и пали, прикрывая бегство своих подопечных сюда, на чердак. Ну и не было еще и Сергеева.

И учитывая то, что снизу постоянно слышалась стрельба и даже несколько взрывов гранат, иллюзий никто не питал, скорее всего, Слава погиб. И хуже всего было то, что если ситуация не изменится, то к нему присоединится еще целая группа советских футболистов, тренеров, врачей, массажистов, администраторов, да собственно всех, включая и тех сотрудников гостиницы «Бая Фелис», которые вместе с русскими укрылись здесь, на чердаке.

Орджоникидзе подошел к Мышалову и тихонько спросил, нужна ли тому его помощь. Савелий Евсеевич только отмахнулся какая уж тут помощь? Ничего сверх того, что уже сделано, сделать нельзя. Сейчас Иванову требовалась больница, раненым футболистам, тому же Игорю Добровольскому, который то терял сознание, то приходил в себя уже несколько раз из-за тяжелой закрытой черепно-мозговой травмы, тоже.

Вратарь сборной и киевского «Динамо» Михаил Михайлов сидел в углу с перемотанной грудной клеткой. Сразу же после того, как сборная СССР забаррикадировалась на чердаке, врачам команды пришлось в буквальном смысле спасать Михайлова из-за напряженного пневмоторакса. Спартаковец Бубнов тихонько стонал рядом из-за боли в сломанной и простреленной ноге. Зенитовец Ларионов, как и Добровольский, то приходил в себя, то снова терял сознание из-за очень похожей травмы — у него, как и у юного торпедовца, тоже была закрытая черепно-мозговая травма. Еще один молодой игрок «Торпедо», вратарь Харин, получил несколько проникающих ранений в живот и левую ногу. Только чудом пули не задели жизненно важных органов, и жизнь молодого игрока хоть и была в опасности, но прогнозы были благоприятные.

Ну и сразу несколько сотрудников гостиницы тоже лежали то тут, то там — раненые и перевязанные.

Ну а коллега капитана Костенко, старший лейтенант Бессонов, который, как и его более старший товарищ, прикрывал отступление на чердак, десять минут назад скончался от обширной потери крови.

В общем, положение было отчаянным. К тому же еще и Мышалов вдруг ощутил острую боль в груди и с ужасом понял, что и он присоединился к Иванову — у врача сборной Советского Союза точно так же, как у Валентина Козьмича, начался инфаркт.

— Зураб… — прохрипел Мышалов, хватая Орджоникидзе за рукав. — Тебе придется… всех тянуть…

— Не говорите глупости, Савелий Евсеевич, — отвечал Орджоникидзе, но в глазах его читалась паника. — Вы поправитесь, просто нужно…

— Слушай внимательно, — перебил его Мышалов, чувствуя, как силы покидают его. — У Иванова обширный инфаркт, У Добровольского и Ларионова — ЧМТ…

Мышалов не договорил. Резкая боль заставила его согнуться пополам.

— Савелий Евсеевич! — Орджоникидзе помог ему лечь на импровизированные носилки из матрасов. — Держитесь! Я сейчас дам вам нитроглицерин!

Зураб Гивиевич никогда не думал, что его первая командировка со сборной обернется кошмаром. Еще час назад он был обычным травматологом, чьи самые серьезные проблемы — это переломы и растяжения. А теперь на его плечи легла ответственность за жизни восемнадцати человек.

— Что будем делать, товарищ капитан? — спросил он Костенко, стараясь скрыть дрожь в голосе. — Если будем так сидеть, то у меня на руках через пару часов будет полдюжины трупов.

— Как будто у нас есть варианты, — усмехнулся Костенко. — Вниз нам не пробиться — всех положат. Так что сидим, ждем и надеемся на лучшее.

Орджоникидзе вернулся к раненым. В медицинской сумке Мышалова осталось не так много препаратов — несколько ампул анальгина, новокаин, нитроглицерин, бинты. На полноценное лечение этого не хватало, но что-то сделать можно было.

Он подошел к Харину, который лежал бледный, периодически стонал от боли в животе.

— Дима, как дела? — тихо спросил врач, проверяя пульс.

— Болит… — прошептал вратарь. — Очень болит…

Орджоникидзе кивнул. Три входных отверстия в области живота, но, к счастью, кровотечение остановилось. Пули прошли по касательной, не задев жизненно важных органов.

— Потерпи, Димка. Сейчас обезболю.

Он сделал укол анальгина и перешел к Добровольскому. Игорь лежал с закрытыми глазами, дыхание было поверхностным.

— Игорь, ты меня слышишь?

Добровольский открыл глаза, посмотрел мутным взглядом:

— Где… где я?

— На чердаке отеля. Ты получил удар по голове, но все будет хорошо.

— Голова… раскалывается…

— Это пройдет. Главное — не засыпай, понял? Нужно оставаться в сознании.

Орджоникидзе закончил с Добровольским и перешел к Ларионову — у того была аналогичная картина.

Михайлов сидел в углу, тяжело дыша. Пневмоторакс Мышалов ликвидировал, но дышать защитнику было все еще тяжело.

— Миша, как дышится?

— Лучше стало… но тяжело…

Орджоникидзе прослушал грудную клетку. Дыхание восстановилось, но было ослабленным с правой стороны.

— Сиди спокойно, не делай резких движений.

Самым тяжелым было наблюдать за Ивановым и Мышаловым. Оба лежали с серыми лицами, дыхание прерывистое. У Иванова пульс едва прощупывался, у Мышалова — частый, аритмичный.

Орджоникидзе проверил у них давление тонометром из медицинской сумки. У Иванова — критически низкое, у Мышалова — наоборот, высокое. Классические признаки разных типов инфаркта.

— Зураб Гивиевич, — подошел к нему массажист Петр Иванович, — может, мне кого-то помассировать? Руки-то свободные.

— Да, хорошая мысль. Только очень осторожно. Ларионову и Добровольскому помассируй конечности, чтобы кровообращение не нарушалось. Но голову не трогай ни в коем случае.

Орджоникидзе понимал, что делает все, что может, но медицина в полевых условиях — это всегда компромисс. Нет рентгена, чтобы посмотреть, нет ли переломов черепа у Добровольского и Ларионова. Нет ЭКГ, чтобы оценить состояние сердца у инфарктников. Нет полноценной операционной для Харина.

Он работал по принципу сортировки — кому помочь в первую очередь, кого можно пока оставить, кто уже безнадежен. К счастью, безнадежных пока не было.

Рядом с советскими футболистами лежали испанские сотрудники отеля. Горничная лет сорока с пулевым ранением в плечо — не опасно. Повар с осколочными ранениями ног — болезненно, но не смертельно. Еще один администратор с ушибами и порезами.

— Что с ним — спросила горничная на ломаном английском, показывая на Иванова.

— Сердце — ответил Орджоникидзе.

Женщина принялась крестится и что-то прошептала — видимо, молитву.

А в углу чердака тихо сидели несколько молодых игроков — те, кто не получил серьезных ранений. Заваров, Протасов, Новиков. Они смотрели на раненых товарищей ив глазах читался ужас — не столько за себя, сколько за тех, кто лежал на импровизированных носилках.

— Зураб Гивиевич, — подошел к врачу Заваров, — Валентин Козьмич… он выживет?

Орджоникидзе посмотрел на Иванова. Тренер лежал почти без сознания, лицо восковое, дыхание едва заметное.

— Не знаю, Саш. Делаю все, что могу. Но ему нужна больница, реанимация…

— А Савелий Евсеевич?

— У него шансы лучше. Инфаркт не такой обширный.

Заваров кивнул и отошел к товарищам. Орджоникидзе видел, как тот тихо рассказывает остальным о состоянии раненых. На лицах ребят читалось отчаяние.

«Боже, — думал врач, — еще вчера мы были обычной спортивной делегацией. Готовились к тренировке, к матчам. А теперь сидим в осаде, и половина команды при смерти».

Он подошел к окну, выглянул на площадь. Внизу по-прежнему стояло полицейское оцепление. Но людей стало больше, появились какие-то новые машины.

— Товарищ капитан, — обратился он к Костенко, — кажется, внизу что-то происходит.

Костенко подошел к окну, всмотрелся вдаль.

— Да, подкрепление подъехало. И… постойте… — Он напрягся, вглядываясь в фигуры у оцепления. — Это же Сергеев! Славка жив!

Внезапно капитана окликнул спартаковец Черенков, который вместе со своим одноклубником Родионовым наблюдал за площадью перед гостиницей. Там на площади стояло жидкое оцепление, состоявшее из испанских полицейских, которые держались на почтительном удалении.

Костенко подошел к окну и увидел, что за оцеплением появилось сразу несколько новых фигур. И несмотря на расстояние, в одной из них он узнал Славу Сергеева. Это была хорошая новость, так необходимая сейчас всем на чердаке. Славка не просто жив, он еще и в безопасности. И то, что он стоял среди полицейских, говорило о том, что молодой торпедовец, возможно, и причастен к тому, что полиция появилась так быстро.

А еще вместе с Сергеевым был еще один мужчина, который показался Костенко смутно знакомым, как будто он видел его на фотографиях, которые КГБ-шник просматривал перед этой командировкой. Спустя секунду он вспомнил, что это посол Советского Союза в Королевстве Испании Юрий Владимирович Дубинин.

А потом на площади раздался голос — очевидно, что советский посол обращался к террористам через громкоговоритель.

— Меня зовут Юрий Дубинин, я посол Советского Союза в Испании! Я уполномочен вести с вами переговоры!

Дубинин говорил на английском с помощью громкоговорителя, и его слова тут же переводились на арабский и на фарси. Ответ террористов не заставил себя долго ждать — на ломаном английском ответили:

— Если ты мужчина, то прекрати лаять, как собака, на площади! Заходи внутрь, и мы поговорим! Можешь не бояться — тебя мы не тронем!

Конечно, в советском дипломатическом корпусе встречались трусы, но Юрий Владимирович Дубинин никогда не считал себя таким. Впрочем, иллюзий насчет собственной смелости он тоже особых не испытывал и не мог назвать себя человеком, который со связкой гранат кинется на вражеский танк. А сейчас Абдулла Аззам требовал от Дубинина практически этого, войти в гостиницу для того, чтобы лично вступить в переговоры.

И слова о том, что Дубинина не тронут, были совершенно незначительными. Обмануть неверного это не грех, а доблесть с точки зрения таких джихадистов. Поэтому здравый смысл говорил Юрию Владимировичу, что идти в гостиницу нельзя. Но и не идти нельзя тоже — потому что, отказавшись от этого, он мог поставить крест на собственной карьере, да еще и поставить под удар жизни заложников.

Поэтому Юрий Владимирович глубоко вдохнул, задержал дыхание на несколько секунд, а потом, резко выдохнув, сказал испанскому комиссару полиции, который формально был главным здесь, а также своему заместителю, дипломату из испанского МИДа и министру внутренних дел королевства о том, что он идет внутрь. Переводчика на арабский он с собой не взял, так как речь шла только о нем. самом

Сначала медленно, потом все быстрее, стараясь этой скоростью спрятать страх, он пересек площадь и вошел на территорию гостиницы. И первое, что ему бросилось в глаза, — это трупы, которые террористы даже не убрали, и следы взрыва возле больших панорамных окон на другой стороне здания. Окна эти были выбиты, а розовые кусты, которые когда-то украшали собой внутренний дворик, были разметены по земле.

— Ты Дубинин? — обратился к нему один из террористов.

— Да, все верно. Я уполномочен говорить от лица советского руководства…

— Заткнись! Слушай только! — резко оборвал его человек с явно восточной внешностью. — Я — Абдулла Юсуф Аззам. Мы требуем самолет и коридор в Пакистан. Плюс по 5 миллионов долларов и освобождение наших братьев из вашего плена. Иначе начнем убивать русских собак по одному каждый час.

Дубинин старался говорить спокойно, хотя внутри все сжималось от страха:

— Ткапитанакие решения принимаются не за один день. Нужно время для консультаций…

— У тебя три часа! — рявкнул Аззам. — Потом первый заложник умрет!

Переговоры продолжались мучительно долго. Дубинин старался затянуть время, выторговать дополнительные часы, узнать о состоянии заложников. Но Аззам был неумолим и агрессивен. Несколько раз посол думал, что его сейчас убьют.

Наконец, через полчаса Юрий Владимирович вышел из здания гостиницы — и вышел не с пустыми руками. Переговоры с Аззамом у него были тяжелые, и пару раз Дубинин уже прощался с жизнью. Но он добился главного — ему удалось затянуть время.

Если в начале, буквально с порога, Аззам потребовал, чтобы через час его людям предоставили заправленный самолет и воздушный коридор до Пакистана, причем в безопасное для себя место террористы собирались лететь с частью заложников, которых обещали отпустить только по достижении пункта назначения, то сейчас их требования были другие, и Аззам вместе со своими людьми был готов ждать.

При этом о какой-то большой политике речь уже не шла. Террористы опустили требования о выводе советских войск из Афганистана и хотели только денег — правда, сумма выросла — и формальных извинений вместе с освобождением пленных моджахедов.

Почему позиция Аззама изменилась, Дубинин не знал. Но для него было странным то, что во время переговоров моджахеды не показали ни одного советского гражданина. Они вроде бы как держали в заложниках всю футбольную сборную, и было бы логичным продемонстрировать нескольких игроков. Но этого не произошло.

Впрочем, спустя еще десять минут все стало ясным. С чердака гостиницы за оцепление прилетел камень, к которому была привязана записка, причем на русском языке.

Записку эту подобрал Слава Сергеев, который уже сделала очень и очень многое.

Именно слова Сергеева, сказанные во время телефонного разговора с девушкой, помогли советскому руководству отреагировать максимально быстро. И если сопоставить время, то получается, что именно благодаря Сергееву КГБ, да и в принципе советское руководство, получило информацию о захвате заложников чуть ли не раньше, чем официальные испанские власти. Так что если все закончится благополучно, то только за это молодого футболиста могли представить к государственной награде.

— Что там у тебя, Слав? — сказал Юрий Владимирович.

— Вот, посмотрите, записка.

Развернув бумагу, Дубинин прочитал: «Мы забаррикадировались на чердаке отеля. Вся команда и десять человек персонала гостиницы. Пять человек погибло. Еще десять ранены. У нас два инфаркта — это Мышалов и Иванов. Много огнестрельных ранений, черепно-мозговые травмы. Мы вооружены. Держим оборону. Капитан Костенко, Комитет госбезопасности».

— Так вот почему эти ублюдки не показывают футболистов! — воскликнул Дубинин. — Молодец этот Костенко, сумел организовать людей. Это дает нам шансы.

Заместитель министра внутренних дел, сеньор Ваньес, облегченно выдохнул. Он, как и все остальные, понял, что возможно больших жертв удастся избежать.

А еще через полчаса на соседнюю с гостиницей улицу прибыло сразу два автобуса с советским спецназом под командованием подполковника Филатова. И услышав то, что заложники находятся на чердаке, тот довел эту информацию до своих людей.

Подготовка к операции началась.