Глава 2

Ленинград, кинотеатр Арс,

1 декабря, 1934 г., 14:30.


"Несколько тусклых лампочек, зажёгшихся в видавшей виды люстре под высоким лепным потолком кинотеатра Арс (его бы я не спутал ни с каким другим), отделили для меня свет от тьмы и смерть от жизни. Хм, я мыслю цитатами, значит — существую".

— Леха, вставай, скорей — коренастый рыжеволосый парень лет двадцати и высокая худощавая девушка с большими зелеными глазами на миловидном лице, обрамленном длинными русыми волосами, схватили меня за руки и потащили по широкому проходу между первым рядом сидений и сценой к большой двустворчатой двери во внутренний дворик. Мы со всего маху врубились в толпу, сгустившуюся у выхода, и гуськом выплыли наружу.

"Знакомые до боли места, однако. Так… вижу — хорошо, даже лучше, чем отлично (скорее всего, сказалась оптимизация рецепторов, заложенная в коде иновременцев). Слышу — наверное тоже не хуже, не проверишь же в этом гуле. Вплываем под арку. А, вот включилось и обоняние, тут, пожалуй, лучше бы притупить его: запахи махорки и семечек главенствовали (самые нетерпеливые уже закуривали). Уверенно детектировался деготь от сапог и, неожиданно, — легкий аромат "Красной Москвы". Это, видимо, от моей соседки справа, продолжавшей держать меня за рукав. Под ногами зачавкал мокрый снег, почти уже стемнело (часа два пополудни?). Операцию мы с Олей планировали на 27-е ноября, подгружаемый образ моего сознания датирован 25-м, хотя надо бы, все-таки, выяснить дату и время поточнее".

Толпа вынесла нас на площадь Льва Толстого и быстро поредела. Ввиду почти полного отсутствия какого — либо транспорта, люди сразу двинулись во всех возможных направлениях.

— Ой, мальчики, так есть хочется, пошли на выборгскую фабрику-кухню — сказала моя спутница, заправляя выбившийся из под платка локон и почему-то с опаской взглянув на рыжеволосого.

— Мальчики? Какие мы тебе мальчики? Мы — без пяти минут инженеры! Совсем, Любка, в городе от рук отбилась. Ну погоди, я не посмотрю, что ты — сестра… — даже притопнул поношенным ботинком мой, как выяснилось, коллега.

— Ты… ты, Васька, — Люба аж задохнулась от возмущения (руки согнуты в локтях и прижаты к груди, локон вновь выбился из-под платка) — эти свои замашки брось, я, между прочим тоже скоро стану инженером.

— А что, и правда — самое время подкрепиться — решил я вмешаться в семейную сцену. Острое чувство голода, вдруг возникшее у меня, вызвало мгновенное головокружение.

— Ну ты, Алексей, даешь — два зеленых, как у сестры, глаза удивленно уставились на меня, — у нас через час смена начинается, да и мы ж вчера карточки в коммуну сдали.

" Так, блин, побольше молчи — за местного сойдешь".

— Ой, мальчики, а это правда, что скоро карточки отменят?

Помощь пришла вовремя, но на всякий случай делаю выражение лица — "никаких комментариев". Василий мельком взглянул на меня, не заметил никаких моих попыток вступить в разговор, приосанился (добрал солидности) и, проигнорировав "мальчиков", сообщил:

— Дело решённое, (даже его старый флотский бушлат, казалось, расправил морщины) сам слышал, что с нового года — добавил он приглушив голос.

— Хорошо бы, а может пойдем на "Люблю ли тебя?", через пять минут начало — Любе явно не хотелось расставаться (с братом?).

— Через час смена… Тридцать восьмой!.. Трамвай!.. Побежали!.. — вдруг заполошно закричал Василий и не оглядываясь припустил за медленно проезжавшим мимо нас двухвагонным трамваем.

Чмокаю Любу в щечку (разочарование на ее лице быстро сменяется изумлением) и спешу за своим товарищем.

"Надеюсь, что она не восприняла мой порыв как предложение руки и сердца. Вот-вот, порыв. Похоже, молодые гормоны взыграли. Холоднокровней надо, жить мне тут осталось максимум — неделя (вроде бы к такому решению мы с Олей пришли), а дел — минимум на месяц".

"А трамвай, тот еще быстрый олень (скорость не более десяти километров в час), мчится, постукивая на стыках, в сторону Петропавловской крепости. На подножках дверей с обеих сторон висят экономные пассажиры. Вася прилип к заднему торцу вагона с трудом уместив свои ступни на поперечной балке на высоте нескольких сантиметров от рельсов, а правой рукой ухватился за зеркало заднего вида. Понятно… симметричная позиция слева — вакантна, хватаюсь левой рукой за держатель зеркала, ноги просовываю в щель между обшивкой трамвая и той же балкой и заглядываю через стекло внутрь вагона. Передо мной пустующее место вагоновожатого (ну правильно он сейчас в передней кабине первого вагона) и далее полупустой салон. Хотел было спросить почему бы не поехать внутри, но тут, наконец-то, рассудок взял верх над порывом и я принялся методично свободной правой рукой инспектировать карманы. Так, никаких денег не обнаружилось от слова совсем, что полностью объясняет мой нынешний способ передвижения. За то нашелся комсомольский билет на имя Чаганова Алексея Сергеевича 1913 года рождения и две сложенные бумажки в нем, развернуть которые, впрочем, одной рукой не удалось."

"Каменноостровский проспект, при ближайшем рассмотрении табличек на домах оказавшийся улицей Красных Зорь, перекресток с Пушкарской улицей — все вполне узнаваемо. Еще более интересно смотреть на людей, как одеты, как ведут себя. Стою, смотрю во все глаза по сторонам. А жизнь-то налаживается. Судя по всему у меня будет и стол и кров (должны же покормить работника в обеденный перерыв, чай не при капитализме живем), ну а завтра с утра двину в справочное бюро (только что одно, стоящее у остановки, миновали) и начну обходить намеченых "прогрессоров". Буду исходить из того, что мне отпущено семь суток. Именно суток, а не дней, как было и у иновременцев (вселенец в меня не спал совсем). Попробовал на себе — в течении двух суток не спал и не хотелось, работоспособность — высокая. А где двое суток, там и неделя, надеюсь. Вот чего не успели попробовать, так это откат в предыдущее сознание, но всего не проверишь. Хотя если у них вышло, то и у нас получится — код-то тот же самый".

С душераздирающим скрежетом и скрипом, заложив лихой вираж влево, наш трамвай затрусил по Куйбышева в сторону Финляндского вокзала.

"Васька! Васька Щербаков! Это же мой тварищ, сосед по комнате в коммуне-общежитии и замбригадира нашей учебной бригады второго факультета ЛЭТИ. Смогли, значит, мы с Олей сделать память "хозяина" доступной для "гастролера". Идея была простой: хронологически эти объемы памяти не пересекаются, то есть, надо было всего навсего "хвост" моего связного списка подключить к "голове" "хозяина", но в первый раз, когда мы это попробовали, ничего не вышло. Теперь понятно, что надо было лишь набраться немного терпения. Конечно двадцать — тридцать минут на запрос — ответ — это много, но лучше чем ничего. В крайнем случае подумают что я — "тормоз". А вот что просто замечательно, так это будущая специальность "хозяина" — радиоинженер. Тут я буду как рыба в воде, а как студент — на законных основаниях могу обратиться к декану Валентину Петровичу Вологдину и зав. кафедрой Акселю Ивановичу Бергу, одним из первых в моем "бегунке". Да, жизнь определенно налаживается. Как это выйдет у Оли? Она считала, что мое появление здесь сразу же сделает невозможной ее попытку. Я убедил ее попытаться, ведь в в случае успеха мы могли бы сделать вдвое больше".

Справа показался силуэт купола военно — медицинской академии, черный, на фоне серого питерского неба.

" И в медицине я — "чайник"…".

Пронзительный свист возвратил меня к действительности. Постовой милиционер, стоящий у въезда на Литейный мост, указывал на нас жезлом и усердно надувал щеки, впрочем, не двигаясь с места. Я скосил глаз на Васю, который и не думал как-то реагировать на ситуацию, всем видом показывая: делай как я. Расстояние между нами и постовым, под мерный перестук колес, понемногу увеличивалось.

"Так, свернули налево на Шпалерную, куда это мы направляемся, интересно? Где-то здесь рядом раньше была прядильная фабрика, может туда".

Трамвай остановился у Таврического дворца, со скрипом открылись двери и раздался хриплый голос кондукторши: "Дворец Урицкого". Вагоны заметно опустели, два десятка мужчин в военной и полувоенной форме и строго одетых женщин устремились к калитке, ведущей ко дворцу, у которой стояли, проверяя пропуска, два рослых сотрудника НКВД. В вагон поднялся лишь один из двух мужчин, стоявших у двери. Он был очень маленького роста (не больше метра пятидесяти), в галифе, нечищеных сапогах, коротком темном драповом пальто-куртке. Замызганный кожаный портфель в правой руке волочился почти по полу. Второй, сверкнув стеклом очков, крикнул первому в закрывающуюся дверь: "И.П. очень на-на-на тебя надеется".

"Малыш", чуть не упав от толчка внезапно тронувшегося трамвая, плюхнулся на боковую скамейку, машинально расплатился с подошедшей кондукторшей и уставился немигающим взглядом в окно. На его чисто выбритом с правильными чертами лице то возникало, то пропадало какое-то обиженное выражение, а в углу рта время от времени возникал пузырек слюны.

— Псих какой-то! — мелькнула мысль.

— Приехали! — прыгаем с нашей лошадки и оказываемся перед воротами Смольного института.


Ленинград, Смольный, третий этаж.

1 декабря, 1934 г., 16:15.


— Так, это кто ж такие будут? — остановил нас на лестничной площадке третьего этажа пожилой сотрудник НКВД с одной шпалой на красных петлицах, с напускной строгостью рассматривая нас с Василием и обращаясь к бригадиру электриков.

— Михал Василич, так то ж новые электрики, вы ж сами выдали им пропуска третьего дня, — залебезил бригадир — а мы свет идем чинить в калидоре, — и уже нам — покажте мандаты.

Мы мигом развернули наши бумажки, но его внимание уже переключилось на фигуристую даму, поднимавшуюся по лестнице.

— Светочка, все хорошеете. Давненько, давненько вас не видно было… — Суровый лик грозного начальника замироточил.

— Вот умеете вы…. Михал… Василич…, ввести… женщину… в краску — прерывающийся от напряжения низкий грудной голос работницы аппарата, впрочем, не выказывал никаких признаков смущения, как и алый румянец на ее щеках от слов лавеласа в форме не спешил менять цвет.

Мой взгляд упал на подпись в пропуске: Комиссар ОО ПП ОГПУ Борисов М.В. (Подпись), 29 ноября 1934 г.

— Так красный цвет же вам к лицу…

"Что-то я о нем слышал?…"

Мы стояли на лестничной площадке у силового щита, рядом с которым был оборудован пост с телефоном на тумбочке. Рослый постовой (кубик в петлицах) отнюдь не скучал, с интересом переводя свой взгляд с одного на другую, вслушиваясь и сопереживая каждой фразе. Зазвонил телефон.

— Старший вахтер Иванов слушает, — не пытался скрыть своей досады от не вовремя раздавшегося звонка — Вас.

Борисов важно принял трубку, но спустя секунду, нетерпеливо махнул нам что б проходили — не задерживали, вернув ее Иванову, поправил ремни и строго приказал:

— Дурейко зови, а я — вниз, встречать Сергей Мироныча.

Известие о прибытии Кирова распространилось со скоростью звука, что быстро привело к напряжённой тишине и почти полному отсутствию людей в коридоре, так что по пути к месту работы наша троица встретила лишь двух — трех наиболее уверенных в себе сотрудников и стольких же посетителей, последнего — у поворота в малый коридор правого крыла здания.

— Как же так, фондов нет. Тигры голодают. Я Кирову на вас жаловаться буду — бормотал себе под нос высокий мужчина в щегольском твидовом костюме.

За поворотом налево открылся малый коридор: метров двадцати длиной, сводчатый трехметровый потолок с шестью лампами (одна дальняя не горела), красная ковровая дорожка, стены до метровой высоты обшиты деревянными панелями. Окон нет, двери по обеим сторонам. В конце коридора — две ступени вниз, по двери в обе стороны. Заканчивается коридор дверью на лестничную клетку, закрытой на засов. Под не горящей лампой стояла стремянка, на нижней ступени которой стоял электрик, теребивший лампочку в руках и внимательно смотрящий в открытую дверь слева по коридору. Ковровая дорожка хорошо скрадывала все звуки, так что электрик не заметил как мы подошли. Табличка у двери гласила: " Киров С.М."

— Вот, Николай, подмога тебе, а я побёг — бригадир явно хотел побыстрее сделать ноги и вступать в разговор с кем бы то ни было не собирался.

— Парни, выручайте — нудным монотонным голосом зашептал электрик — лампочка не горит прямо перед кабинетом товарища Кирова. Вчера только менял, а сегодня уже не горит. Дурейко кричит, что если сейчас же не починю, то он нас, саботажников, — под трибунал. Я уж новую вкручивал, а свету — нет. На вас одна надежда, вы ж почти техники.

— Инженеры — поправил Василий.

— А кто такой Дурейко? — спросил я.

"Проводка скрытая, видимо, за панелями. Ну и что теперь? Отдирать их?". Грустный взгляд Василия также блуждал по стенам.

— Так это — другой комиссар, который по приемной. Сейчас в шахматы с секретарем товарища Кирова играют — еще понизил голос Николай, — у них в пять часов собрание, а тут эта лампа, будь она не ладна.

"Тут где-то должен быть доступ к проводке".

— Нет, билетов на сегодняшний актив во Дворце Урицкого у меня нет, обращайтесь в ваш райком — послышалось из-за двери приемной.

"Ну, конечно, вот она"!

За искусно замаскированной в панели дверцей на уровне ступеней показалась аккуратная укладка массивных медных проводов. На одном из них, в месте соединения с проводами ответвления к не горящей лампе обнаружились бирюзовый налет, а на кирпичной стене следы нагара.

— То-то вчера здесь гарью воняло, а я подумал в столовке чо-то сожгли — повеселел Николай.

Я бросил взгляд на дверь столовой и остолбенел. На ученической тетради химическим карандашом было написано: "Сегодня первого декабря столовая работает до 11 часов вечера".

Машинально бросаю взгляд вправо и вижу в десяти метрах невысокого коренастого мужчину лет пятидесяти в гимнастерке, галифе, начищенных сапогах, идущего в моем направлении. За ним еще в десятке метров давешний "малыш", бежит и на ходу открывает свой портфель.

"Киров! А позади — его убийца!"

Прыгаю с места через две ступеньки, спотыкаюсь о верхнюю и, пытаясь сохранить равновесие, часто перебираю ногами, догоняя голову, вырвавшуюся вперед.

"Малыш" держит в руке наган, он уже в пяти метрах от цели. Мы несемся на встречу с ним лоб в лоб. Киров останавливается, он чуть в стороне от нас, с удивлением смотрит на меня. "Малыш" поднимает револьвер на уровень плеча, направляя его в затылок Кирова — они почти одного роста. Я прыгаю руками вперед и пытаюсь подбить руку с наганом вверх.


Москва, площадь Дзержинского.

1 декабря, 1934 г., 16:15.

Ягода.


Нарком внутренних дел СССР Генрих Ягода открыл только что принесенный ему, красочный фолиант "Беломорско — Балтийский канал имени Сталина".

"Сталина…, хотя никто больше меня и моего ОГПУ не сделали для постройки канала. Когда из-за кризиса на западе и требования к СССР о немедленном возврате кредитов были заморожены десятки строек первой пятилетки, мы, чекисты, не запаниковали, опираясь только на свои силы, без финансирования работ, почти без техники, сумели в рекордный срок (за два года) построить 227-ми километровый канал с 19-ю шлюзами. Хотя, справедливости ради, и надо сказать, что орден Ленина, избрание в члены ЦК и должность главы НКВД тоже стоит немало, но до реальной власти в стране осталась дистанция огромного размера. Реальная власть сосредоточена в Политбюро или, точнее, в группе, которую возглавляет Сталин. Там могут быть люди, которых пока не выбрали в Политбюро, но с их властью не может сравниться ни один нарком или секретарь ЦК. Попасть в эту группу можно двумя путями: первым — доказав свою преданность долгими годами совместной со Сталиным работы, либо вторым — проявив себя в каком-то конкретном деле работая на износ и, все равно, при условии личной преданности. Вот эта книга будет еще одним шагом в этом направлении. Специально отобранные и отредактированные (шурином Лёпкой Авербахом) статьи и репортажи лучших писателей страны во главе с Максимом Горьким, выигрышные фотографии, ненавязчиво показывают кому должна быть благодарна страна за этот канал."

"А с Лёпкой надо что-то делать. Ида (жена Ягоды, сестра Леопольда Авербаха и племянница Я.М.Свердлова) беспокоится, что тот перессорился со многими известными писателями, что одевается как босяк. Эх, если бы только это, то можно наплевать и забыть. Но на недавних выборах на 1-м съезде Союза Писателей его прокатили повсюду где он баллотировался. А вчера я получил информацию, что это произошло из-за его РАППа (Российская Ассоциация Пролетарских Писателей) и что им не доволен Сталин. Причину этого недовольства пояснил Авель Енукидзе (секретарь ЦИКа): Сталин и его группа в Политбюро затевает коренную реформу СССР от государственного устройства до идеологии. В части литературы запланирован возврат к возврату в учебные программы русских историков, писателей и поэтов прошлого, отказ от классового подхода в рассмотрении их творчества. (Поэтому Лёпку с его пролетарским искуством надо срочно куда-то убирать от греха). Будет меняться также избирательная система и структура власти".

— Ты представляешь, — говорил возмущенно Енукидзе — Сталин собирается Коминтерн распускать.

"А я смотрю на него и думаю: Авель, ну какое тебе дело до Коминтерна? Тебя кроме денег, выпивки и малолеток вообще ничего не интересует. Ты боишься только за свою шкуру, за то что кончится терпение у Сталина и выпрет он тебя, не посмотрит на былые заслуги, вот и плетешь свои интриги. А по мне так нормальное государство с нормальными законами всяко лучше, чем то, что творится сейчас. По сути в стране нет единой власти, первые секретари и руководители НКВД в регионах решают многие вопросы ориентируясь не на закон, а как им заблагорассудится. Да-да, я контролирую лишь центральный аппарат в Москве и, частично, в Ленинграде, а на местах в ПП ОГПУ (полномочных представительствах ОГПУ — преобразование ОГПУ в ГБ еще только началось), особенно чекисты первого призыва, по сути — махновцы, живут как князья, покрывая безобразия партийных секретарей. Я, здесь в Москве, нарком, министр по старому, хожу в солдатской гимнастерке, хотя дома в гардеробе двадцать новых костюмов. Жена не может одеть шубу и бриллианты. Изображаем из себя нищих. Даже эту книгу о Беломорско — Балтийском канале вынужден напечатать 100 экземпляров для своих на английской бумаге в Голландии, а сто тысяч — у нас, на желтой, почти оберточной, бумаге для всех остальных, включая Сталина.

Вот в чем нельзя отказать Авелю, так это в проницательности и деловой хватке. Когда два года назад комендант Кремля Петерсон нашел на складе сейф Свердлова без ключа (охрана Кремля в то время подчинялась секретарю ЦИК) Енукидзе реагировал мгновенно. Обнаружив внутри вскрытого сейфа золото и бриллианты, а также иностранные паспорта на разные фамилии, но с фотографиями Свердлова и его жены, он подловил меня на входе в Кавалерский корпус и предложил немного прогуляться по Кремлю. С полчаса выяснял все мои (троюродный брат) и моей жены родственные связи с Я.М. Свердловым. А затем рассказал о содержимом найденного сейфа, сделал паузу и перейдя к делу, прямо спросил, не мог бы я в рамках сделки с Де Бирс продать найденные в сейфе бриллианты. От неожиданности я стал говорить, что это невозможно, что каждый камень на строгом учете, что Де Бирс не покупает ограненные алмазы, что валюта на особом контроле и тд."

— То есть вы и рады бы заняться контрабандой, да не имеете такой возможности. Вы что же подумали, что я вам предлагаю украсть и продать ценности принадлежащие государству? — подсек он меня.

— Да — вырвалось у меня.

— Правильно подумали, моя доля — пятьдесят процентов — сказал Авель и беззаботно рассмеялся.

— Тридцать, — он будет учить меня коммерции.

"Пришлось привлечь к этому делу Сашку Лурье (начальника ИСО ОГПУ), пообещав тому 20 процентов. По мере развития нашего гешефта, Енукидзе стал делиться информацией о людях с кем он связан, их взглядах. Что-то я, конечно, знал, получая информацию от своих источников, но наши разговоры с Авелем позволили создать более ясную картину. Основными силами, с которыми он контактировал, были: военные во главе с Тухачевским, левые — Зиновьев, правые — Бухарин и троцкисты. Моя задача состояла в блокировании информации об этих оппозиционных группах, получаемой мной по оперативным каналам, причем о моем участии в заговоре знал, кроме Авеля, еще только Тухачевский. Сам Енукидзе мог рассчитывать на коменданта Кремля и нескольких его доверенных лиц. К середине 34-го года происходило накопление сил и никто не торопил событий, как внезапно Троцкий разразился несколькими письмами к своим сторонникам с требованиями об активизации и начале террора против Сталина и его группы. Зиновьевцы поддержали Троцкого. Тухачевский выступил резко против, он склонялся к дворцовому перевороту, но во время военного положения (так как считает очень вероятной начало большой войны в Европе в 36-37-м году)."

"Мне же кажется, что в связи предстоящими сталинскими реформами, количество его противников в ЦК настолько возрастет, что можно отстранить его от власти в соответствии с уставом партии. Авель обещал поговорить со всеми, как вдруг появился на следующий день и сказал, что зиновьевцы и троцкисты постановили провести теракт над Кировым и Сталиным."

— Просто поставили перед фактом… — в его голосе проскакивали радостные нотки.

— Ну ты же понимаешь, что произойдет, если Сталин останется жив? — постарался я вернуть Авеля на землю. — Два теракта в разных городах невозможно провести одновременно. А факт первого сразу перечеркнет все расчеты для второго. Потянется след и они все (зиновьевцы и троцкисты) пойдут под нож. Меня выпнут под зад и останется надежда на военных. Если предположить невероятное, что Тухачевский выступит, то нас с тобой он во власть не позовет. А скорее всего, он просто будет сидеть тихо и ждать своей войны.

— Бакаев планирует…

"Хм, Иван Петрович Бакаев — старый революционер, был председателем Петроградской Губ ЧК в 19-м, когда я был там рядовым сотрудником. Большой опыт подпольной работы, с 1905-го. Из крестьян. По-моему малограмотный, сейчас — зиновьевец. Был исключен из партии в числе 75-и видных троцкистов. После восстановления работал помощником в Леноблисполкоме, сейчас — в Москве на хозяйственной работе. Тогда в 19-м он отказался подтвердить мой дореволюционый партийный стаж."

— Что-то я не слыхивал о нашей типографии в Нижнем в пятом годе, где ты работал. — Бакаев грозно сдвинул седые кустистые брови. — Да и в 12-м тебя арестовали за "оседлость", а не за подпольную работу. Много вас таких шустрых поразвелось в последнее время. Буду за тобой приглядывать.

"Тогда только перевод в Москву спас меня от этого горлопана."

"Ничего не сказал я Авелю, но с тех пор стал ежедневно отслеживать рапорта наружки по Бакаеву и регулярно проглядывать дело "Свояки" (оперативное дело по зиновьевцам). С тех пор была зафиксирована лишь одна подозрительная его поездка в Ленинград, когда не были опознаны люди, с которыми Бакаев встречался. Но места встреч — самые обычные, деловые: Электросила, ЛЭТИ. Он ведь энергетиком работает в Москве"

Зазвонил телефон.

— Медведь на линии — раздался ровный голос секретаря.

"Вот так неделю назад пятилетний сын Гарик сидел у меня на коленях в домашнем кабинете и услышав, что медведь на линии, замер с открытым ртом. Пришлось отвечать: подождите, медведь, не орите, говорите чего вы хотите."

— Соединяйте.

— Товарищ нарком, докладываю — в трубке раздался встревоженный, с едва уловимым польским акцентом, голос начальника управления НКВД по Ленинградской области. — Десять минут назад в 16:30 в Смольном стреляли в товарища Кирова.

Я мгновенно взмок.

— Стрелял член партии Леонид Николаев, находившийся рядом местный работник Алексей Чаганов вступил в борьбу с ним и закрыл товарища Кирова от выстрела, но сам получил огнестрельное ранение в голову. Товарищ Киров не пострадал и находится в своем кабинете, Чаганов отправлен в больницу, Николаев задержан, у него сломана челюсть.

В кабинете раздался звонок "вертушки".

"Началось!"

— Ягода слушает. — Хриплый голос выдал мое волнение.

— Вас вызывает товарищ Сталин. На 17:30 — раздался ровный голос Поскребышева (секретаря Сталина).

— Понял. Буду.

Поскребышев бросил трубку.

"М-да, ни здравствуй, ни прощай. Сталину подражает…, возомнил, бл…, о себе."

Кладу трубку "вертушки".

— Ну что, Филипп Демьяныч, вы слышали, я спешу. Поздравляю вас и вашего сотрудника с предотвращением теракта. Вы понимаете, конечно, что предстоят многочисленные проверки, надеюсь и с документацией у вас все будет в порядке. Доклад каждые два часа!

"Представляю как вытянулась у него физиономия. (Медведь внешне был похож на Дзержинского, носил такие же усы и бородку). Ловко я превратил местного работника в его сотрудника, ну да и сам он не маленький, для него в первую очередь необходимо, чтобы это был его сотрудник."


Москва, Кремль, кабинет Сталина.

1 декабря, 1934 г., 17:25.


Сталин.


— Так выходит, Мироныч, комсомолец грудью закрыл советскую власть от выстрела члена партии…

— Ну, положим, он меня закрыл, а не советскую власть — на том конце провода раздался тяжелый вздох.

— Ты для него — советская власть и ради нее парень не пожалел жизни. Как он себя чувствует?

— Отвезли его в нашу свердловскую больницу.

"Нашу… Как Зиновьев устроил для себя и своих приближенных "закрытую" больницу, так за восемь лет у товарища Кирова руки не дошли исправить это…"

— Я поговорил с профессором Лангом. С его слов, пуля прошла по касательной, задев правое плечо и голову. Сильная кантузия. Он без сознания. Доктора никаких прогнозов не делают, говорят, что голова — дело темное.

Молотов, сидевший за длинным совещательным столом первым справа, согласно кивнул своей лобастой головой. Потянул из бокового кармана элегантного темно-коричневого в полоску пиджака носовой платок и принялся неторопливо протирать, упавшее с носа, пенсне. Его тяжелый подбородок упёрся в изящно завязанный черный в белый горошек галстук, карие глаза близоруко прищурены. Рядом с ним Клим Ворошилов, как всегда чисто выбритый, в отутюженой гимнастерке с четырьмя орденами Красного Знамени, застывшим взглядом выцеливает невидимого врага. Его взгляд, однако, упирается в сидящего напротив Лазаря Кагановича, неопрятная мятая военная форма которого, без знаков различия, выглядит как насмешка над военной службой. Он сидит вполоборота, вытянув голову и стараясь не упустить ни слова из рассказа Кирова, как бы нависая над Андреем Ждановым, самым молодым участником встречи, полувоенный френч которого ничем не отличается от десятков и сотен своих близнецов в Кремле.

"Приуныли? Испугались? Нет, не похоже, скорее не ожидали столь быстрого и жесткого ответа на только первые, мало кому видимые, признаки нового курса. Растерялись? Возможно. В моей пятерке есть разные люди: Каганович и Ворошилов — простые исполнители, обеспечивающие большинство при голосовании в Политбюро; Киров и Молотов, также члены Политбюро — хорошие организаторы, творчески подходящие к решению поставленных задач (Киров к тому же хороший оратор, журналист), но по большому счету, они тоже ведомые. Единственный, кто действительно может стать лидером — это молодой секретарь ЦК Андрей Жданов. Умный, образованный, пожалуй один из немногих партийных руководителей, не считая Кирова, кто в текучке повседневной работы находит время на чтение книг. Не из примазавшихся, убежденный коммунист. Правда, ему еще не хватает авторитета в партии. Ленинград может стать для него хорошей школой и отличной возможностью проявить себя. Ну, а Киров мне нужен здесь, в Москве. Надо ускорять работу над новой конституцией, Авель явно не справляется, а может и просто саботирует: за полгода ничего не сделано. Ладно об этом потом, а сейчас надо поднимать дух у соратников, как раз занятие для "простого бакинского пропагандиста"".

— Понятно. Ну уж коли молодежь у нас такая отважная, то и нам пугаться не след. — постарался придать голосу побольше бодрости. С лицедейством у меня, правда, не ахти как, своих эмоций скрывать не умею.

"Зашевелились. Заулыбались. В трубке послышался звук чиркающей спички. У себя в кабинете курю только сам, объясняю — я же не хожу курить к вам".

— Но и об опасности забывать не будем. Думаю, что актив лучше отменить, дав отчет в газете, или отложить на пару дней и тогда уж, непременно, перенести его в другое место. В общем, посоветуйся с чекистами, завтра утром они будут у тебя. — Не успеваю положить трубку, как раздается хрюканье телефона внутренней связи.

— Товарищи из НКВД в сборе, — сообщает Поскребышев.

— Приглашайте… вместе с Ежовым, кроме Паукера (начальник ОперОд НКВД), моя поездка в Ленинград отменяется… И остальных, кто в Кремле.

Первым в кабинете появился Генрих Ягода — высокий, худощавый, немного сутулый. Седой, с явно обозначившейся лысиной, усами "зубная щетка", большими карими глазами и красноватыми от недосыпания белками. Мешковато сидящая на нем военная форма с пустыми краповыми петлицами (знаки различия НКВД СССР еще не были утверждены, а председатель ОГПУ и его заместители не имели категории и, следовательно, специальных званий и знаков различия как другие сотрудники ОГПУ) и шаркающая походка довершали образ.

За ним, опередив коменданта Кремля, буквально ворвался заместитель комиссии партийного контроля Николай Ежов, полная противоположность Ягоде. Очень маленького роста, с густой шевелюрой темных волос, гладко выбритый в тщательно отутюженном костюме полувоенного покроя.

"И рукопожатия у них так же различны: вялое — у Ягоды, энергичное — у Ежова. Молотов прячет улыбку в усы, понятно — вчера смотрели кино про Пата и Паташона. Похоже…"

— Прошу, рассаживайтесь, товарищи. Обождем минут пять опоздавших, чтобы не повторяться.

"А сейчас самое время выкурить трубку. Отдавать расследование на откуп НКВД, конечно, не следует. Хотя в ОГПУ-НКВД и идет постоянная борьба группировок ("чекисты" против "северо-кавказских", "латышей" и тд), вместе с тем делают они это скрытно, не вынося сор из избы. Ягода предпочитает балансировать, не стремится навести порядок и, по большому счёту, устраивает многих. Поэтому, встав перед выбором, правда или честь мундира, скорее всего выберет второе. Ежов — партийный работник, никак не связан с чекистами, молод, решителен, исполнителен. Работает с утра до поздней ночи. Если проявит себя в расследовании, будем выдвигать или на место Ягоды или в секретари ЦК. Ну а к ним за компанию подключим Акулова из Прокуратуры СССР, если справится, то будет кем заменить Авеля".

"Так…, появились Андреев, Орджоникидзе, Калинин. Прячась за их спинами прошмыгнул Енукидзе, устроившись на дальнем конце стола. Его ж не звали! Ладно, ничего, пусть послушает."

— Сейчас с кратким сообщением выступит товарищ Ягода. Сидите, сидите…

"Встаю из-за приставного стола у окна и начинаю свои хождения взад-вперед. Старая тюремная привычка (в тесных переполненных людьми камерах это была единственная возможность разогнать кровь), к тому же, в ссылке на Енисее застудил правое ухо и теперь, чтобы лучше слышать говорящего, подхожу поближе, а в трубки прошу ставить более чувствительные мембраны".

— … согласно доклада начальника управления Медведя, Алексей Чаганов — секретный сотрудник (сексот) оперативного отдела, работающий электриком в Смольном. — В голосе наркома прозвучали горделивые нотки.

"Что ж, никак это не умаляет заслуги комсомольца. О! А что это Авель так зло зыркнул на Ягоду? Я смотрю, недоброжелателей у наркома внутренних дел хватает. Кто бы ни стоял за этим покушением, это попытка заставить нас отказаться от нового курса, а затем отстранить от власти. Не рано ли мы пошли на эти реформы? Не имея за собой НКВД и, в общем то, с зыбким большинством в политбюро и ЦК… Сейчас думать об этом уже поздно, надо отвечать ударом на удар иначе нас сомнут".

— Спасибо, товарищ Ягода. — Поспешно беру инициативу в свои руки, пресекая на корню любую попытку устроить митинг. — Кого вы планируете на руководство следственной группой?

— Агранова (первый зам наркома внутренних дел СССР).

— Хорошо, но я думаю и надеюсь что товарищи меня в этом поддержат, что в связи с исключительным характером данного преступления, будет правильно включить в группу представителей прокуратуры, партийных и комсомольских органов, — делую паузу и смотрю на сидящих за столом.

— Правильно…, согласны…, — раздалось сразу несколько голосов. В глазах Ягоды вспыхнул огонек тревоги, но возражать он не стал.

— Тогда предлагаю от партии товарища Ежова, от комсомола — товарища Косырева. С доступом ко всем материалам дела и правом участия в допросах. — Узкое длинное лицо наркома внутренних дел, казалось, вытянулось еще больше. — Товарищ Петерсон, сообщите о дополнительных мерах безопасности, которые будут приняты в связи с последними событиями. Нет-нет не вставайте…

"А вот ничего и не рано, только идиот может мечтать о "спокойных двадцати годах" или об упавшей с неба мировой революции. Надо создавать нормальное государство, вступать в Лигу наций, вступать в договора и блоки с другими государствами, распустить Коминтерн, наконец, если это мешает созданию антифашистского блока, все для того, чтобы не дать международным хищникам на западе и востоке объединиться и почуять запах легкой добычи. Надо заставить капталистов воевать с капиталистами и не дать им объединиться против нас".

— … и, таким образом, перевести Кремль с 23:00 1-го декабря полностью на пропускной режим.

— Ну, что ж, на этом закончим, — взмокший Петерсон оказался первым на выходе.

— Стецкий, Мехлис и Бухарин, — будем отвечать по всем фронтам и пресса один из них.

Загрузка...