Ленинград-34

Глава 11

Москва, Комсомольская площадь.

27 мая 1935 г. 8:45.

Протягиваю три двадцатикопеечные монеты в деревянное окошко кассы станции Комсомольская, что находится в здании Казанского вокзала, и получаю небольшой картонный билет на одну поездку зелёного цвета, похожий на железнодорожные билеты моего детства, и гривенник сдачи. На билете стоит штамп с отметкой времени. Вахтёр на проходе к поездам в парадной железнодорожной форме прохаживается с важным видом вдоль касс, следя за порядком. Станция неглубокая, поэтому к поездам ведёт широкая гранитная лестница в два пролёта, разделённая на две части канатом, для спускающихся и поднимающихся потоков пассажиров. По пешеходной галерее над путями прохожу в центр станции, богато украшенной бронзовым декором на мраморных колоннах и балконных перилах, и спускаюсь по лестнице на перрон. Народ с восхищением глазеет вокруг как в музее не спеша заходить в подъехавший поезд.

Десятиминутная поездка и я выхожу на Дзержинской. Станция радикально отличается от Комсомольской своим аскетизмом (утешительный приз проигравших рационалистов): никаких украшений, строгие формы серого гранита не дают никаких зацепок для взгляда. Длинный эскалатор выносит меня на площадь к началу Никольской.

"Обжёгшись на молоке станешь дуть на воду… Вот приехал за час до срока… и не только из-за втыка, полученного от Оли ("… на место встречи надо приходить заранее, чтобы иметь время на изучение обстановки, путей отхода…"), но и потому, что хотелось просто побродить по округе, интересно ведь".

"Так, а где здание НКВД, центральное на площади Дзержинского"?

На месте его семиэтажного протяжённого строгого фасада — два четырёхэтажных здания, щедро украшенных деталями, заимствованными из античности, эпохи Возрождения и барокко, и разделённых вполне себе проезжей улицей — Малой Лубянкой. Как завзятый турист начинаю исследовать это чудо. Смело направляюсь в логово "кровавой гэбни" (скоро движение уже перекроют и эта часть улицы до Фуркасовского переулка станет внутренним двором комплекса зданий), где по правую руку во втором здании идёт крупное строительство… "Хорошо гуляю, а сколько сейчас времени? Часики-то мои накрылись медным тазом, механизм вынесло начисто, и остался гравированный корпус и ремешок". С трудом одной рукой открываю тяжеленную двухметровую парадную дверь главного здания НКВД СССР и показываю своё удостоверение дежурному.

— Опаздываете, товарищ Чаганов. — недовольно хмурится он и поднимает трубку телефона. — Секретариат… Старший вахтёр Васечкин, прибыл Чаганов, вход номер один.

"Горбатого могила исправит, всё равно опоздал, растяпа".

Оглядываю великолепный холл, начинающий терять свой гламурный лоск под напором новой жизни и новых хозяев. Дубовые двери боковых выходов на Большую и Малую Лубянку наглухо заколочены, огромные двухметровые окна по периметру здания изнутри до уровня человеческого роста заклеены белой бумагой, оставшаяся же прозрачная их часть достаточно велика для освещения помещения в солнечную погоду. Столик вахтёра на гнутых ножках с телефоном и журналом посещений преграждает путь на широкую лестницу отделанную белым мрамором и укрытую красной ковровой дорожкой, с правой стороны от которой расположена дверь лифта со стрелочным указателем текущего номера этажа наверху.

— Товарищ Чаганов, я — Черток, — откуда-то появляется невысокий улыбающийся человек в форме НКВД с тремя шпалами в петлицах. — пройдёмте за мной.

"Как чёрт из табакерки".

По лестнице легко взбегаем на третий этаж и идём направо по длинному гостиничному коридору с номерами в обе стороны, на дверях которых под номерами, оставшимися со старых времён, прибиты таблички с аббревиатурами: ОК, ГУРКМ, УСО. Не доходя до двустворчатой двери с закрашенной, но проступающей на стене надписью "Люкс", заходим в соседнюю с табличкой "Секретариат", проходим между двух письменных столов секретарей и через дверь в левой стене попадаем в другую комнату, где нам на встречу поднимаются два дюжих сотрудника.

— Оружие есть? — вопрос, конечно, риторический, две пары внимательных глаз уже изучили мою фигуру вдоль и поперёк.

— Нет. — произношу я свою часть пароля и передо мной открывается ещё одна дверь.

Из-за массивного письменного стола в углу кабинета, на котором царил идеальный порядок, мне навстречу поднимается, знакомый по портретам в кабинетах моих начальников и газетным фотографиям, Генрих Ягода — нарком внутренних дел. Подходит и сердечно жмёт мне руку. Из-за моёй спины в кабинет просачивается Черток с фотокорреспондентом, судя по треноге с фотоаппаратом гармошкой. Действуя очень слаженно, они быстро подняли шторы по обеим сторонам стола и открыли раскошный вид на площадь Дзержинского и не очень хороший на Малую Лубянку, составили из нас с Ягодой выигрышную композицию на фоне портрета Сталина и попросили замереть. Фотокор изысканным плавным движением снял крышку объектива, а затем после секундной паузы артистично вернул её на место. Нахмурился, сменил фотопластинку, попросил меня быть серьёзнее и повторил манипуляции с объективом.

"Надо отвыкать от улыбок при фотографировании, чай, не в Америке. А вообще — то опытная у него группа пиарщиков. Ну-да, довольно часто мелькают в газетах фото наркома с участниками лыжных пробегов, артистами и писателями".

Корреспондент с аппаратурой ретируется, на маленьком столике появляются два фарфоровых чайника и чашки на блюдцах, в розетках мёд и ложечки, всё из одного сервиза. Хозяин кабинета сам разливает чай по чашкам.

"Сразу видно человек умеет ценить прекрасное, красивые вещи: приныкал буржуйский сервиз — сохранил для своих потомков. Куда там Кирову с его толстостенными стеклянными полустаканами-полукружками. А чай-то цейлонский, небось из Англии, не чета Сталину с его грузинским. Пытается вблизи разглядеть своего брата-рыбака? Возможно".

С удовольствием смакую душистый напиток с экологически чистым мёдом. Ягода интересуется моим самочувствием, отвечаю, что уже лучше.

— А как память, — нарком аккуратно кладёт ложечку на блюдце. — полностью восстановилась?

— В основном да, — внутренне мобилизуюсь. — но может быть не всё…

— А ваши беседы с комиссаром Борисовым из охраны товарища Кирова припоминаете? — Ягода впивается в меня взглядом.

"Отвечать что вспомнил? А у Борисова в плане-отчете ничего нет или есть замечание какое, типа, к оперативной работе не годен. Ягода тогда убедиться, что я — карьерист и врун и что меня можно вербовать"…

— Что-то я не помню индивидуальной беседы с ним, — выбираю более осторожный ответ. — вот его инструктаж нас с Васей Щербаковым помню, а это — нет.

"Отступил, перевёл разговор на санатории для поправки здоровья, что недавно в АХУ создан новый санитарно-курортный отдел. Сам, говорит я люблю отдыхать в в Сочи в санатории?1 "Бочаров ручей", но многим нравится санаторий?4 в Крыму в Кореизе".

— В парке Чаир распускаются розы, в парке Чаир сотни тысяч кустов… — поддакиваю я.

— Да, в парке Чаир… Откуда вы знаете? Бывали там? Когда? — нарком снова перешёл в наступление.

"Блин, и песню ещё, наверное, не написали. Как на минном поле"…

— Бывал, — отвечаю без задержки. — не в санатории, конечно, в Крыму. А так с беспризорниками всю страну объездили в двадцатых, на зиму в Крым или на Кавказ, летом в Москву и Питер.

"Не возьмёшь меня голыми руками. Переключается на беспризорников, не забывает упомянуть о своём большом вкладе, как ближайшего соратника Дзержинского, в преодолении"…

— А сейчас из бывших малолетних преступников, — пафосно заканчивает Ягода. — вот такие герои выросли на смену нам старикам.

"Лет сорок — сорок пять на вид… на пенсию собрался? Не смешите"…

— Нам ещё расти и расти до смены-то. — нарком вяло улыбается.

"Хотя и до пятидесяти ты вряд-ли доживёшь".

— Знаешь, Алексей, — в его искреннось можно поверить. — нужны нам молодые грамотные кадры, как ты, здесь — в центральном аппарате. Я слышал, что ты увлечён техникой, так у нас есть технический отдел, свои ОКБ. Есть, где приложить свои знания.

— Спасибо, товарищ Ягода, — стараюсь не выглядеть конченным нахалом. — за доверие, но я обещал товарищу Кирова подумать над его предложением как закончу практику на производстве и получу диплом инженера.

— А что за предложение? — насторожился собеседник.

— Ещё ничего конкретного, — начинаю важничать. — но, мне кажется, место в его секретариате.

Ягода не выглядит разочарованным, скорее задумался о чём-то. Начал расспрашивать о радиоуловителе, всего ли хватает для работы, есть ли уже какие-то результаты, но как-то машинально без интереса. Оживился и даже повеселел, когда я сказал, что для ускорения работ нужны иностранные комплектующие, но тему развивать не стал. Увидел у меня на правой руке рану оставленную часами, поинтересовался их печальной судьбой, с удовольствием крякнул и, легко поднявшись прошёл к своему письменному и с минуту копался в его ящиках что-то выбирая. Вернулся с наручными часами "Longines" с белым циферблатом, почему — то смещённым по часовой стрелке градусов на тридцать и гравировкой "От наркома внутренних дел Ягоды Г.Г." прямо над "Swiss made".

— Владей — сам застёгивает чёрный кожаный ремешок у меня на руке. — и помни, что чекист везде остаётся чекистом.

— Спасибо. — также по-граждански отвечаю Ягоде.

"Сегодня носишь "Адидас", а завтра родину продашь".

Московская область, артполигон Софрино,

14 июня 1935 года, 14:00

Отзвучали последние артиллерийские выстрелы, вдали на широкой просеке взметнулись последние столбы орудийных разрывов и на полигоне установилась относительная тишина. Из блиндажа на пригорке в тылу пушечных позиций начали появляться военные и гражданские что-то горячо обсуждая. Невысокий холм с плоской вершиной, окружённый вековым сосновым бором, запружен военной техникой, особенно его западная часть, ощетинившаяся дюжиной пушек, вытянувшихся в струну через равные промежутки на пару сотен метров. Центр холма, который будет впоследствии полностью занят громадиной РЛС Дон-2Н противоракетной обороны Москвы, сейчас уставлен передками орудий, легковыми и грузовыми автомобилями, лошадьми, полевыми кухнями, окружёнными несколькими свежесрубленными казармами, коновязями под дощатыми крышами, уборными. Полигон сегодня принимает свои первые стрельбы.

Наша восточная часть холма выглядит сейчас не столь населённой как вчера, когда прошли основные испытания трёх представленных на смотр радиоуловителей самолётов. Первый наш конкурент — горьковский ЦВИРЛ, а по сути, перемещённый из Ленинграда, отдел дециметровых волн ЦРЛ инженера Коровина, полностью провалил испытания своего радиоуловителя, который не сумел обнаружить самолёт Р-5 даже на дистанции в пять километров, за что и был вчера безжалостно отправлен домой представителем Главного Артиллерийского Управления.

Установка ЛЭФИ, также под патронажем ГАУ, второй наш конкурент, показала себя лучше, обнаружив "Разведчика" на пяти километрах, но также не дотянула до заявленных ГАУ требований в 11 км. Их станция инженера Шембеля непрерывного излучения на 29-и сантиметровом четырёх сегментном магнетроне выглядела совсем не плохо (внешне) по сравнению с нашей (мы легко обнаружили самолёт на требуемой дистанции) и поэтому волевым решением прошла в финальный тур, то есть на демонстрацию правительству.

Вдали ездовые повели лошадей к пушкам: начинается испытание орудий возкой, а в нашу сторону по свежеотсыпанной мелким щебнем дорожке направилась группа военных и гражданских. Осматриваем с Павлом наше хозяйство: ЗИС-5, выделенный Управлением ПВО для испытаний, возимый генератор постоянного тока, армейская брезентовая палатка, разбитая впритык к установке с двумя двухметровыми параболическими антеннами на общей опоре (вариант с поворотным механизмом зенитного орудия не прошёл), которые могли вращаться и в вертикальной и в горизонтальной плоскостях. Эту установку нам передала ЦРЛ (Лосев дал наводку), которую раздёргали на части по разным институтам страны в начале года. Мы лишь заменили фанерные, обклеенные алюминиевой фольгой, зеркала на сварные из стального прутка, а вместо кабелей использовали двухдюймовые медные трубы в качестве волноводов и уже в последний момент перед выездом на полигон отключили одну из антенн (оставив её на месте для противовеса), смонтировав антенный переключатель у подножия опоры рядом с приёмником и передатчиком.

От ликвидированного отдела ЦРЛ нам также достался громоздкий тяжеленный осциллограф с крохотным круглым экраном, помещённый в стальной с многочисленными отверстиями корпус с двумя ручками по бокам для переноски, который поместили внутри палатки на случай дождя и для лучшей видимости луча на экране.

Группа проверяющих приблизилась к установке ЛЭФИ. Впереди подошедших в кожаном плаще и фуражке со звездой оказался Клим Ворошилов, несколько сзади Сталин в сером летнем пальто и сапогах, рядом с ним Киров в кожаной куртке и галифе защитного цвета, за ними Молотов в сером реглане и шляпе, сзади от него Орджоникидзе с Тухачевским в окружении неизвестных мне военных и штатских.

Комдив Дроздов из ГАУ, приложив руку к козырьку, пошёл к высоким гостям.

— Товарищ народный комиссар, материальная часть к осмотру подготовлена. — Комдив логично отнёс представленные установки к материальному миру.

— Вольно. — Ворошилов, а за ним остальные окружили установку инженера Шембеля, который стал детально описывать её устройство.

— Товарищ Шембель, — Ворошилова стало раздражать обилие непонятных терминов. — пожалуйста нельзя ли покороче?

Мы с Павлом многозначительно переглянулись. Шембель сконфуженно умолк.

— Зачем вы его сбиваете, — Сталин приходит на выручку инженеру. — продолжайте.

Шембель сбивчиво, опасливо оглядываясь на наркома, продолжил рассказ.

Наконец группа проверяющих подходит к нам, их встречает Ощепков.

"Павел, конечно, в том, что касается методической части приподнесения материала, на голову выше Шембеля. Как он наглядно с понятными аналогиями и интересно поясняет принцип работы радиоуловителя. И Ворошилов, кажется, уже не хмурится".

Сегодня переменная облачность, нижняя кромка — тысяча метров, температура +12, небольшой северный ветер. Дроздов по радио даёт команду на взлёт самолёту, а гости потянулись к установке ЛЭФИ, ей предстоит сегодня работать первой. Кировым подмигивает мне, стоящему у входа в палатку. Они вместе со Сталиным слушают размахивающего руками Орджоникидзе. Тухачевский, перекинувшийся парой слов с Павлом, внимательно смотрит в мою сторону, затем подходит.

— Алексей Чаганов, — представляюсь я.

— Как же, наслышан, — улыбается замнаркома. — товарищ Ощепков вас очень хвалит. Говорит, что это на ваших идеях основана эта установка.

— Мы у нас в лаборатории заслуги не делим, — с трудом скрываю своё раздражение щепетильностью Павла. — вместе работаем на конечный результат.

В небе раздаёт шум двигателя скрытого облаком самолёта. Мой собеседник спешит присоединиться к группе, слушающей пояснения Шембеля.

"Установка ЛЭФИ оснащена клоном нашей антенны (разработанной в ЦРЛ), но работает на длине волны втрое большей нашей. Значит, если у нас ширина луча пять градусов, то у них — пятнадцать. Расстояние до самолёта они не измеряют (слушают в наушниках биения прямой и доплеровской волны), то получается — только две координаты: азимут и угол места с невысокой точностью. Довольно грубый инструмент для зенитчика. У нас же по этим двум координатам точность втрое лучшая, плюс какое-никакое (на экране осциллографа), но всё же измерение дальности. Так что, они нам здесь не конкуренты".

— Да я своими ушами слышу без этой бандуры, что он где-то тут рядом! — раздаётся громкий возглас Ворошилова. Тухачевский с каменным лицом предлагает гостям пройти к нашей установке.

"Да, трудновато будет найти самолёт… лучом шириной в пять градусов"?

— Ваня, давай сектор от тридцати до шестидесяти, высота от трёх до десяти, — говорю я, стоящему ко мне спиной, технику Ивану Москвину, который начинает медленно крутить колеса горизонтальной и вертикальной настройки.

Установка начинает плавное движение по горизонтали покачивая чашами антенн вверх-вниз. В такт качаниям антенн луч на экране осциллографа то начинает рисовать сплошной частокол, вызванных отражением от наземных препятствий, то вытягивается в тонкую нитку внизу, подпрыгнув лишь вначале от просочившегося на вход приёмника сигнала от передатчика. Подошедшие зритетели с интересом наблюдают за нашими манипуляциями.

— Операторы радиоуловителя начинают поиск самолёта в небе. — Драматическим голосом завзятого экскурсовода Павел захватывает внимание публики, которая совершенно по-детски смотрит на него, ожидая чуда.

"Честно говоря, мы уже неоднакратно репетировали эту сценку, да и начали мы поиск не со случайной точки, а считав азимут и угол места с лимбов антенны ЛЭФИ, но это лишь поможет нам скорее найти цель на небосводе".

— Стой, — кричу я Ване, заметив небольшой бугорок в углу экрана. — правее.

Бугорок исчезает.

— Левее помалу. — за спиной у меня повисает напряжённая тишина. Бугок на экране заметно подрос.

Сдвигаю развертку и получаю предпологаемый сигнал в центр экрана, щелкаю переключателем усиления вертикальной развёртки. Я стою спиной к Москвину и не вижу его действий: конечно, проще для него если бы он мог видеть экран сам, но пока это невозможно.

— Выше… Стой. Ниже помалу… Стой.

Быстро подстроив высоту, следим за самолётом по азимуту. При скорости около двухсот километров в час самолёту нужно минимум двадцать секунд чтобы пересечь луч от края до края, так что мы пока справляемся, тем более сейчас он идёт по прямой от нас. Возвращаю развёртку в исходное состояние и считываю расстояние пользуясь вчерашней "калибровкой" по самолёту.

— Дистанция — двадцать семь километров. Увеличивается.

Павел, не прекращая свой репортаж, считывает показания углов из-за спины Москвина, подходит к столику комдива Дроздова радиостанцией и несколько секунд колдует с картой.

— Самолёт сейчас над Загорском. — торжественно объявляет он.

— Седьмой, доложите ваше местоположение. — Комдив опускает микрофон и поправляет наушники и после небольшой паузы радостно добавляет. — Он сейчас пролетает над Лаврой!

Раздаются одобрительные возгласы, начинается горячее обсуждение успешного испытания. Тухаческий демонстративно повернувшись спиной к наркому трясёт руку Ощепкову, Ворошилов поздравляет ошалевшего от счастья Москвина, Дроздов даёт отбой.

"Вовремя, с экрана пропал импульс передатчика. Неужели отказал магнетрон? Ладно позже будем разбираться, сегодня — праздник".

Ко мне пружинистой походкой подходит Будённый, подкручивая раскошные усы.

— Молодец, — покровительственно стучит меня по плечу. — я вот чего думаю: а как ты будете своих от чужих отличать?

"Это ты молодец, Семён Михалыч! А вот замнаркому по вооружению невдомёк".

— Думаем, товарищ Будённый, — смотрю в хитрые его глаза. — каждому нашему самолёту дать особую радиометку, но вживую показать пока нечего.

Заметив подходящих сбоку Сталина и Кирова, Будённый почтительно смещается в сторону к Ворошилову, от колоритного вида которого, стоящий рядом Ваня Москвин окончательно впадает в ступор.

— Здравствуйте, товарищ Сталин! — первым приветствую вождя.

— Здравствуйте, товарищ Чаганов, — глухой прокуренный голос и внимательный взгляд карих глаз заставили меня вздрогнуть. — вот не ожидал вас здесь встретить.

— Я и сам в последнее время часто встречаю себя там где не ждал, — не ухожу от неявно выраженного вопроса. — смотрю на фото в газете и думаю, а я ли это?

Сталин согласно кивает головой, как будто моё чувство ему также знакомо.

— А ты, Алексей, спроси у меня коль не уверен, — Киров крепко пожимает мне руку. — вроде тот, только с новой зарубкой на лбу.

Стоящие вокруг весело засмеялись.

— Выполняю дипломную работу в ОКБ УПВО, товарищ Сталин, — машу рукой Павлу. — где начальником товарищ Ощепков.

Сталин пожимает руку Павлу и поздравляет того с успешным испытанием.

— Ты когда уезжаешь из Москвы? — Киров тянет меня за рукав в сторону.

— Восемнадцатого, а семнадцатого — награждение.

— Хорошо, Свешников тебя разыщет. Надо нам продолжить тот разговор, что начали в Ленинграде.

— Товарищи, прошу внимания — звонкий мальчишеский голос прерывает многоголосый хор радостно — возбуждённых людей. — сейчас наши фотокорреспонденты сделают групповой снимок участников испытаний с членами правительства. Прошу организованно пройти к скамейкам.

Организованный проход, впрочем, несколько затянулся, так как выяснилось, что неведомо откуда взявшиеся скамейки стоят таким образом, что в кадр попадают наши антенны. Посыпались предложения как решить эту проблему: в конце концов, как в старом польском сейме (кто громче кричит, тот и прав), решили передвинуть скамейки, а не антенны. Рассаживание правительства, расстаивание и разлёживание остальных прошло невпример быстрее, а трое фотографов из "Правды", "Известий" и "Красной звезды" и вовсе справились со своей задачей за секунды.

Гости двинулись по направлению к пушечным позициям, туда же, куда начали прибывать после испытания возкой пушки. Мы с Ваней пошли руководить погрузкой нашего оборудования в ЗИС-5.

— Какой человек! — подбежавший Павел ухватился за мою больную руку. — Настоящий гений!

— Кто? — на всякий случай освобождаюсь из его захвата.

— Как кто? — искренне удивляется Ощепков. — Тухачевский, конечно!

— Вдвоём, вдвоём берите. — Останавливаю я бойца, пытавшегося в одиночку поднять осциллогаф.

Несколько разочарованный моей прохладной реакцией на его озарение, Паша продолжил всё с тем же подъёмом: "Товарищ Тухачевский приглашает нас с тобой к себе в автомобиль, подвезти до Москвы".

Позже, там же.

— Что это за марка авто? — интересуется Ощепков. Мы стоим возле поблескивающего, на выглянувшем из-за туч солнце, автомобиля Тухачевского и ждём самого замнаркома, который невдалеке провожает высоких гостей. Шофёр, до этого без всякой необходимости, лишь ради демонстрации возможностей этого чуда техники, приподнявший клеёнчатую крышу кабриолета, степенно вытирает руки промасленной тряпкой.

— Форд модель Б. — Сквозь его безразличный тон проступают горделивые нотки.

В последнее время Павел начал интересоваться марками машин, видимо, червь потребительства уже проник в душу недавнего коммунара. Змей-искуситель американского автопрома притягивает наши взоры, поблескивая никелем от спиц ажурных колёс до распластавшейся в прыжке собаки на непривычно длинном капоте.

— Что-то я не видел раньше у бэшки габаритных огней на крыльях передних колёс. — Мой друг поддерживает разговор, демонстрируя неплохое знание предмета.

"Повезло… Очень эффектно представили правительству сляпаный наспех за полгода макет. Ну, да, кто не рикует"…

Страна уже включилась в предвоенную гонку. Это было отчётливо видно сегодня по количеству и разнообразию новых пушек, представленных для показа, по тому, что всё высшее руководство страны собралось здесь чтобы своими глазами увидеть первые результаты работы по модернизации артиллерии. И это, конечно, большая удача, что ГАУ решило в то же самое время устроить смотр нашей техники, а вчерашние успешные её испытания, подтолкнули руководство вонным ведомством продемонстрировать радиоуловитель руководству.

Схема установки вот уже две недели как вычерчена нашими чертёжниками по моим наброскам, составлены спецификации на необходимые компоненты. А зачем ещё ночи молодому и красивому? Неделю назад Танечка из Комподиза привезла мне на дом (чем вызвала жуткий ажиотаж всей коммуналки) самые последние каталоги RCA и Sylvania за что и испытала на себе крайнюю степень признательности моего выздоравливающего организма. В этих самых каталогах обнаружились почти все компонеты из схемы радара, за исключением нескольких, которые необходимо срочно включать в планы "Светланы".

Последний лимузин отправился в обратный путь. От группы военных отделяется поджарая фигура и бежит в нашу сторону, наш водитель поспешно нажимает на рычаг опускания крыши и пока та под собственным весом медленно опускается, он успевает включить зажигание.

— Миронов, готовь машину к выезду, — команда запыхавшегося порученца замнаркома явно запаздала. — едем на дачу.

"В гости, похоже, направляемся к будущему маршалу. Что ж, это неплохо, дом, порой, может рассказать о хозяине больше, чем предвзятые воспоминания современников. Кто же ты замнаркома Тухачевский? В мгновение ока в 18-ом году превратившийся из бывшего пленного гвардии поручика в настоящего партийного командующего армией. Регулярно пишущий в "Правду" статьи на военную тематику, изобилующие отсылками к классовой теории. Демонстративно сторонящийся своих бывших сослуживцев из царской армии и так и не ставший своим для "красных офицеров" из народа. Чуткий ко всему новому крупный военный теоретик или инициативный верхогляд не сумевший за столько лет создать ничего путного для вооружения армии? Какая, в сущности, разница… сложил он голову не за это. Такое не прощается ни в одной стране мира и во все времена".

Услужливый порученец распахивает заднюю дверцу перед стремительно подошедшим начальником и машет нам — садитесь, мол. Павел садится первым в центр, я — за ним на непривычный, как из мебельного магазина, мягкий чёрный кожаный диванчик с подлокотниками и водитель стартует, не дав заскочившему на переднее сиденье порученцу захлопнуть за собой дверцу. Спешно отсыпанная силами саперного батальона грунтовая дорога к шоссе после недавних дождей изобиловала глубокими промоинами, так что резво рванувшая вперёд машина почти сразу притормозила и стала двигаться медленно, как по серпантину.

— Завтра будете, товарищ Ощепков, выступать на Совете Труда и Обороны, — явно довольный Тухачевский говорит рядом сидящему Павлу, с удовольствием вытягивая свои длинные ноги вперёд. — по установке "Подсолнух". Будьте готовы к вопросам по необходимому оборудованию, материалам, смете, отдельно в иностранной валюте. Я думаю, что на базе вашей надо создать универсальную установку. Что вы об этом думаете, товарищ Чаганов?

"Спасибо, что спросили. Опять универсальная… ".

Вопросительно смотрю на спины сидящих впереди водителя и порученца.

— Говорите, не стесняйтесь. — замнаркома перехватывает мой взгляд.

"Ладно, сам попросил. Тем более ты мне не начальник"…

— Мне кажется, что только на базе нашей установки решить задачу радиообнаружения не удасться. — Пытаюсь всё же возражать как можно более мягко. — Наша установка больше подходит для ПВО объектов и кораблей, где надо постоянно получать точные координаты целей для ввода их в ПУАЗО. Для дальнего же обнаружения больше подходят станции метрового диапазона, которые смогут заглядывать даже за горизонт.

— Как это за горизонт? — живо интересуется Тухачевский.

— Рефракция. — вклинивается в разговор "профессор". — Все волны: звуковые, световые и радио, ведут сябя одинаково, так как описываются одними и теми же уравнениями…

"Хм, слушает, не перебивает, так может и не совсем безнадёжен? А, что если, наговаривают на душку-маршала враги"?

Резко подняв нос и громко зарычав, машина взбирается на пустынное грунтовое шоссе и поворачивает направо, заметно ускоряясь. Стало меньше трясти и, наконец-то, отступает тошнота: укатали сивку крутые горки. По обеим сторонам дороги замелькали невзрачные деревеньки и вполне себе известные города: Пушкино, Мытищи. Разговор у моих попутчиков перешёл на антенны.

— А вы знаете, товарищ Ощепков, — выглядывая из-за спины Павла, вижу по-детски горделивое лицо замнаркома. — что я — скрипичный мастер. Самый настоящий, имею собственное клеймо.

Невольно бросаю взгляд на руки Тухачевского.

"Настоящие рабочие мозолистые ладони! Удивительно"…

— Это я к чему… — скрипичный мастер размыкает сплетённые пальцы и повторяет в воздухе силуэт инструмента. — Корпус скрипки: деки, обечайки и эфы — это как антенна, посылающая волны от их источника — струн в пространство, так что всё что вы рассказываете мне знакомо.

— Точно, — загорается Павел. — это как скрипка и виолончель…

"Что-то разговор свернул не туда, начали говорить о клеях (Тухачевский обещает показать свою книгу, посвящённую этому предмету), затем о сортах древесины, идущих на изготовление скрипки… Чтобы так разбираться в предмете, ему надо посвятить много времени. Конечно, похвально, что он способен так глубоко изучить предмет, на это способны далеко не все люди, но тогда я не понял, может армия для него является хобби? Или он действительно гений? По результатам его деятельности — скорее наоборот. Так, речь зашла о создаваемом им скрипичном ансамбле. Всё, радиоуловитель побоку. О, а мы уже на Ленинградском шоссе, проскакиваем Центральный аэропорт, сворачиваем на Волоколамское"…

Ещё несколько поворотов по тихим улицам дачного посёлка (Покровское Стрешнёво) и мы въезжаем в широкую аллею, поднырнув под спешно поднятый шлагбаум, к каменному, жёлтого камня, двухэтажному особняку с четырьмя колоннами, обогнув большую круглую цветочную клумбу.

— Прошу в дом, — приглашает радушнй хозяин. — мои еще в Москве, лето в этом году что-то припозднилось, так что пообедаем по холостяцки.

Широкая прихожая, начищенный паркет, заботливо укрытый зелёной ковровой дорожкой, каменная лестница в два пролёта ведёт на второй этаж.

"Ну да, так я себе примерно и представлял жизнь при коммунизме"… Гурманом Тухачевский, совершенно точно, не был, под обедом он понимал пару больших бутербродов на брата с отварной говядиной на толстом куске свежеиспечёного ситного хлеба. Солёные огурцы и квашеная капуста стояли в центре столика в изящной фарфоровой салатнице. В мгновение ока три здоровых голодных мужика очистили свои тарелки после чего хозяин исчез на кухне на долгое время, вернувшись с маленьким жестяным подносом в руках и стоящими на нём тремя миниатюрными чашечками кофе, источавшими аромат южного полушария, тремя коньячными рюмками и небольшим хрустальным графином.

"Ну что, настало время сокровенных историй"?

Удивлённо взглянув на нас с Павлом одним глотком опустошивших свои рюмки, Тухачевский заговорил о главном — о "доктрине Дуэ", о том, что самолёты должны быть, вы не поверите, универсальными: чтобы, в зависимости от задачи, брать побольше бомб или пулемётов, не быстрыми (чтобы экономить топливо) и не медленными (ещё почему-то) и так далее и тому подобное. Коньяк, горячей волной растёкшийся по жилам, и менторский тон проповедника, начисто отбили желание подискутировать, оставлось изредко покачивать головой, нацепив маску "аллах дал мне длинные уши, чтобы слушать ваши умные речи".

В курительную комнату, примыкающую к большому гостинному залу, где мы расположились, просочился раскрасневшийся порученец и, не подходя близко к шефу, вполголоса сообщил, что приехал Толстой.

— Зови. — Нахмурился замнаркома, отложив, видимо, порку на конюшне на завтра.

В комнату входит Алексей Николаевич Толстой в летнем белом, помятом на сгибах, просторном льняном костюме с футляром для скрипки в руках. За ним, с любопытством зыркая по сторонам, появляется молодая девушка с химической завивкой русых волос и в светлом ситцевом платье.

— Добрый вечер, Михаил Николаевич. — Толстой, увидев нас троих, поднявшихся из-за невысокого курительного столика, несколько теряется и инстинктивно, как отец девицы на выданьи от дворовых хулиганов, закрывает свою спутницу от наших взглядов.

— Здравия желаю, разрешите представить товарищей Ощепкова и Чаганова. — широкий жест Тухачевского в нашу сторону.

— Мой секретарь — Людмила Крестинская. — После небольшой паузы с явной неохотой знакомит нас с девушкой Толстой и замолкает.

— Чашку кофе? — непонятно кому предлагает замнаркома с интересом разглядывая хрупкую девичью фигурку, выглянувшую из-за спины писателя.

— Нет, спасибо, — решительно отказывается Толстой к явному разочарованию спутницы. — мы на минутку, только вернуть скрипку. Простите за поздний визит, но не решился долее оставлять столь ценную вещь у себя.

— Как митины успехи? — Тухачевский, как радушный хозяин, несколько разочарован спешкой гостей. (Двенадцатилетний сын Алексея Толстого принимал участие в конкурсе скрипачей в Ленинграде).

— Стал лауреатом и приглашён к поступлению в Ленинградскую консерваторию. — На лице писателя к чувству тревоги добавилась изрядная доля гордости за сына. — Страдивари звучал божественно.

"Страдивари, говоришь? Пожалуй, коммунизм я всё-таки представлял себе по другому".

Тухачевский бросает быстрый пытливый взгляд на нас с Павлом, но мы никак не реагируем на иностранное слово и с интересом разглядывая вблизи знаменитого писателя.

Его спутница, не отрываясь, широко раскрытыми глазами смотрела на статную, атлетического сложения фигуру прославленного полководца. В военной форме, сидевшей как влитая, с четырьмя ромбами в петлицах, с орденом Ленина и Красного Знамени, красавец, наверное, свёл с ума не одну охотницу за простым женским счастьем. Но надо отдать ей должное, Людмила сумела усилием воли отринуть напрасные мечты о красавце гусаре и мягко потянуть свою "синицу" за рукав.

"А что это Толстой не удостоил меня ни одним знаком внимания? Звал же к себе в гости. Не узнаёт? Или просто ревнив до невозможности"?

Тут, видно, желания хозяина и гостей совпали и они, ежесекундно приостанавливаясь и возобновляя движение, прощаясь и приглашая заходить по-соседски, начали смещаться к выходу.

— Пора и нам двигаться, — шепчет мне Ощепков. — столько времени отняли у занятого человека.

"Ну, во-первых, мы к нему в гости не набивались, а, во-вторых, такие встречи ничего, кроме вреда, принести не могут. Любая дельная мысль будет скомпрометирована самим фактом, что была поддержана будущим "немецким шпионом". Может быть лучше тогда попробовать зарубить хоть что-то из его провальных проектов. А как? Станет ли он меня слушать? Судя по недавнему своему сольному выступлению — нет. Тогда зачем позвал? Зачем грузил нас этой галиматьёй про самолёты? Не понятно. Похоже ещё не вечер".

— Паша, ты ж на службе, — переворачиваю кофейную чашку донышком кверху. — получишь приказ своевременно.

Возвращается хозяин с двумя книжечками в руках и торжественно вручает их нам. Быстро пролистываю страницы.

"Что это у нас? М. Тухачевский. Скрипичные лаки. Хм… страниц сто. Серьёзный труд, экскурс в историю, рецептура и состав лаков, сравнение лаков Амати, Страдивари, Гварнери, их влияние на звук… Моя безжалостная память даёт ссылку: в конце 20-го века был проведён эксперимент с одной из скрипок Страдивари, когда с неё был удалён весь лак — звучание скрипки не изменилось. Правильно говорят, талантливый человек талантлив во всём… Москва, 1929 г. Тираж 1000 экз. Не слабо! Но главное — книга уже подписана! На первом развороте: На первом развороте: На добрую память товарищу Чаганову… и размашистая витиеватая роспись. М-да, гарантированная 58-ая в недалёком будущем, а Ощепков горячо благодарит своего кумира за книгу. Надо будет Олю предупредить".

Польщённый автор впускает нас в святая святых — в свою мастерскую, где в исключительном геометрическом порядке на широком верстаке были разложены заготовки скрипок, столярные инструменты. Нигде ни пылинки, ни стружечки…

"Уважаю… я бы так не смог. Терпения бы не хватило поддерживать такой порядок".

Тухачевский проводит подробную экскурсию по своему святилищу, оставляя без внимания лишь один дубовый шкаф, в который он торопливо суёт скрипичный футляр принесённый Толстым. На секунду приоткрытая для этого глухая дверца шкафа уже в следующее мгновение скрыла от наших взглядов с десяток скрипок, томящихся в его заточении.

Возвращаемся в курительную комнату, хозяин заводит речь о нас, о молодых инженерах, которые утёрли нос неким маститым учёным, опытным инженерам и высоким военачальникам, не верящим в радиоулавливание. О том, что надо смелее выдвигать на ответственную работу талантливую молодежь на смену тем лентяям и бездарностям, что не способны воплотить в металл передовые идеи советской военной науки.

"Это он о ком сейчас? Неужели о Курчевском и Бекаури? И его они допекли? Эти могут… Надеюсь он, всё же, не собирается заставить нас Пашей разрабатывать безоткатную артиллерию и "волновые" катера и танки. Ну да… и хотя "у нас молодых впереди года и дней золотых много для труда", но, всё-таки, не на таких расстрельных должностях". Поднимаю свою чашку и внимательно рассматриваю разводы кофейной гущи на стенках.

"Что-то мне это напоминает… Памятник — не памятник… дворец — не дворец. Немного похоже на Дворец Советов с Лениным наверху… А это к чему? Запишем в загадки"…