Ларец Пандоры (СИ)

Глава 12

Сентябрь 1917 года. Тибет, Область Кам.

Повозка, запряжённая яком, медленно катилась вниз по пологому каменистому склону. Изрезанный зубцами гор горизонт затягивали серые тучи. В небе кружились стервятники, время от времени протяжно крича. Иногда встречались участки дороги, заросшие редкими стебельками травы или покрытые мхом. Пронзительно-холодный ветер дул со всех сторон. Платон Прохоров, правивший повозкой, продрог до костей. От холода не спасали ни пушистая шуба из собольего меха, ни надвинутая на уши шапка, ни толстые сапоги с шерстяной прокладкой. Потирая друг о друга руки, сложенные поднесённые к лицу, Прохоров мечтал поскорее спуститься к торговому тракту, приехать в город, отыскать там гостиницу, заплатить за самый роскошный номер, забраться на кровать и, не раздеваясь, залезть под одеяло. Благо после этой поездки о деньгах он мог не беспокоиться. Платон удачно выменял дорогие серебряные подносы, заполучил пару древних пергаментов, украл несколько интересных монеток и амулетов.

Бросая алчущие взгляды на сундук, в котором он спрятал нажитое им во время поездки добро, Прохоров улыбался, мысли о баснословной прибыли грели ему сердце. Все его лишения не напрасны. Скоро он вернётся домой в Россию. Обнимет своих жену и дочь. А потом… Прохоров никогда не был патриотом и открыто заявлял в обществе, что в непроглядной тьме грядущей российской действительности не видит своего будущего. И отчаянное предприятие, затеянное им в начале войны — поездка в Тибет и скупка древностей — он предпринял прежде всего ради получения возможности покинуть Родину и уехать за границу. Когда он вернётся и выручит за товар деньги, можно подумать об эмиграции. Правда, Прохоров собирался перебраться на Запад только по окончанию войны.

Платон боялся наткнуться на разбойников по дороге, но ещё в столице Тибета, Лхасе, его успокоили. По словам местных жителей, грабители редко появляются на здешних дорогах, предпочитают оживлённые пути. Но на всякий случай Прохоров всегда держал при себе старое охотничье ружьё. Он без раздумий застрелил бы любого, кто посмел положить глаз на его богатства.

Горная тропинка причудливо изгибалась, як нехотя подчинился велению дороги, начал поворачивать. Каменистый отвесный склон с правой стороны опускался, плавно переходил в овраг. Вскоре Прохоров услышал журчание ручья, остановил яка. Нужно пополнить запасы воды. Достав большой бурдюк, в котором тибетцы обычно перевозили воду, Платон поволок его в овраг, к ручью. Отыскав русло, Прохоров сел на корточки, сложил руки ковшом, набрал немного бодряще холодной воды, выпил её, потом умылся, хорошенько намочив и расчесав свою сальную бороду. Затем Платон набрал немного воды в бурдюк, как следует его всполоснул, опустошил, приставил горлышко мешка к потоку ручья. Пока вода наливалась, Прохоров с сомнением посмотрел на горизонт. Тучи ему не нравились. Если дожди затянутся и дорогу размоет, Платон может застрять в горах надолго. Запасов провизии у него почти не было. С содроганием он вспомнил, как по дороге сюда им встретилась телега, со всех сторон облепленная стервятниками. Птицы обедали умершим в пути человеком. Когда Платон поинтересовался у проводника, от чего несчастный мог погибнуть, тот равнодушно пожал плечами.

— Ограбили и убили, или с голоду, — ответил проводник на плохом французском.

Платон невольно представил себя на месте несчастного, обречённого на голодную смерть. Прохорову стало не по себе, он решил ускорить темпы спуска и идти пешком пока это будет возможно, чтобы облегчить ношу яку.

Вода набралась, Прохоров вставил в горлышко пробку, перетянул бурдюк веревками, собирался возвращаться наверх, когда услышал слабое кряхтение где-то в стороне от ручья. Поначалу Платон решил, что ему показалось. Он уже начал подниматься, но потом передумал, бросил бурдюк, обошёл пригорок, располагавшийся в стороне от извилистого русла ручья, спустился ещё глубже в овраг, замер в нерешительности. Крутой спуск переходил в обрыв. Идти дальше Платон испугался. Он вернулся к бурдюку и натолкнулся на азиата в лохмотьях. Человек упрямо полз к ручью, отталкиваясь от земли левой рукой. В правой он сжимал протёртый мешок, в котором лежало что-то тяжёлое.

Прохоров не на шутку перепугался, стал оглядываться по сторонам. Если это разбойники, он не успеет подняться наверх за ружьем. Платон посмотрел на землю, схватил первый попавшийся камень и, почувствовав себя увереннее, решился заговорить с оборванцем.

— Мил человек! — окликнул Прохоров азиата на русском. Оборванец ничего не поймёт, но хотя бы заметит присутствие постороннего.

Незнакомец поднял голову, посмотрел на Прохорова. Платон скривился от отвращения: лицо оборванца изуродовано язвами, лоб расцарапан, под носом запеклась кровь. Когда незнакомец открыл рот, чтобы заговорить, Прохоров увидел лишь гладкие дёсны. Очевидно, оборванец лишился зубов много лет назад.

Сначала азиат щебетал по-птичьи, но потом упрямо повторял какое-то слово на английском. Платон поверхностно знал этот язык, но, в конце концов, сумел разобрать бормотание человека.

— Пить, — просил оборванец. Прохоров выкинул камень в сторону и хотел уйти, но, бросив ещё один взгляд в сторону умирающего азиата, передумал. Платон подтащил незнакомца к ручью, обрызгал лицо азиата холодной водой, напоил из своих рук. Оборванец стал дышать свободнее, перевернулся на спину, нашёл в себе силы приподняться на локтях и сесть, продолжая опираться на левую руку. Он посмотрел на Прохорова, отпустил мешок и стукнул ладонью правой руки себя в грудь.

— Линь, — сказал оборванец. — Помоги, — добавил он.

— Ты, наверное, китаец или вьетнамец, — заключил Прохоров на французском. — Понимаешь меня сейчас?

Линь хлопал глазами, ничего не говорил.

«Значит не вьетнамец», — с горечью подумал Прохоров.

— Не, брат, — Прохоров вернулся к русскому. — Каши мы с тобой не сварим.

Платон брезгливо помыл руки в ручье, поднял бурдюк, взвалил его себе на плечи, стал подниматься вверх.

— Помоги! — донёсся слабый голос из-за спины. Прохоров обернулся. Азиат тянулся дрожащей рукой к Платону. В этом жесте ощущалось столько отчаяния, страдания, боли, что даже самый бесстрастный человек не смог бы остаться равнодушен. Платон испугался зародившейся в душе жалости и торопливо отвернулся. Не хватало ему умирающего попутчика.

— Помоги, — снова попросил незнакомец, но Прохоров сделал вид, что не слышит. Платон втащил бурдюк наверх, бросил его в телегу и замер. Он посмотрел в овраг, перед глазами стоял тянувший к нему руку оборванец.

«Брось его там! — подумал Прохоров. — Этот бродяга чем-то болеет. Твоя жалость не доведёт тебя до добра!»

Всё-таки Платон не выдержал. Сжав кулаки и выругавшись на себя за мягкость, он спустился вниз. Азиат уже растянулся на спине и смотрел в небо, видимо, дожидаясь неминуемой смерти. Платон подошёл к оборванцу, поборол брезгливость и поднял его с земли. Линь почти ничего не весил, и нести его вверх было гораздо легче, чем полный бурдюк. Прохоров отметил, что кистью правой руки азиат продолжает настырно сжимать свой мешок.

Поднявшись к дороге, Платон усадил Линя в телегу, залез в мешок со своими запасами, достал оттуда немного сала, хлеб, большой огурец, соль, стакан и бутыль самогона.

— Угощайся, — предложил Прохоров, сопроводив свои слова жестом: словно он сжимает в руке ложку и опускает её себе в рот. Китаец быстро сообразил, что имеет в виду Прохоров, отломил себе хлеба, понюхал его и только после этого положил в рот. Линь не жевал ломоть, а скорее обсасывал. Сначала Платон удивился, но потом вспомнил, что у китайца нет зубов. Прохоров с сомнением посмотрел на огурец и сало, тем не менее, не стал их пока прятать. Он налил самогона в стакан, протянул его Линю. Китаец кивнул в знак признательности. Он взял стакан и за раз опрокинул в себя всё его содержимое, снова потянулся к хлебу. На этот раз ломоть был крупнее. После в ход пошла мякоть сала. Наконец, выпив еще один стакан самогона, Линь поднял руки, выставив впереди себя раскрытые ладони, несколько раз провёл ими вперед-назад, словно пытаясь оттолкнуться от невидимого предмета.

— Наелся? — спросил Прохоров, собирая еду. Линь повторил свой жест.

— На здоровье, — добавил Прохоров.

Платон достал куцее одеяло, протянул его китайцу. Тот кивнул, свернулся калачиком в углу повозки, укрылся им и, по всей видимости, собирался спать. Прохоров вздохнул, покачал головой, залез на повозку, позабыв о своём намерении идти пешком, и пустил яка вперёд.

К вечеру спуск остался позади, дорога тянулась по равнине. Максимум два дня пути и Прохоров выберется к торговому тракту. Платон посмотрел на небо: ветер разогнал тучи, сквозь перистые облака можно было различить прятавшееся за горами солнце. Стало холоднее. Прохоров обернулся. Его пассажир уже не спал. Линь сидел и оживлённо смотрел по сторонам. Взгляд азиата не понравился Платону — пронзительный и подозрительный.

Когда стало смеркаться, Прохоров остановил яка, решив сделать привал. Линь встал с места, стал размахивать руками и качать головой.

— Нет! — просил он.

— Привал, — Прохоров сложил ладони вместе и прижал их к правому уху.

— Нет! — настаивал китаец.

— Отстань! — Прохоров раздраженно отмахнулся от него, отвёл яка вместе с повозкой в сторону, стал собирать засохшую траву и ломать ветки придорожного кустарника на костёр. Линь продолжал возмущённо бурчать себе под нос. Успокоился он лишь спустя некоторое время.

Прохоров вернулся, взял вязанку хвороста с повозки, разложил её на земле, достал огниво, выбил искру на сухую траву. Она занялась, задымилась. Он засунул траву под хворост, принялся раздувать пламя. Вскоре весёлый треск горящего костра заполнил окрестности. Прохоров сходил к телеге за походным котелком, взял его, вернулся к кострищу, воткнул в землю по обе стороны от пылавшего пламени две довольно толстых палки, концы которых раздваивались, затем продел под обручем котелка прут, закрепил последний между палок. Удовлетворенно хмыкнув, Прохоров притащил бурдюк, налил в котелок воды, дождался, когда она закипит, бросил туда немного сала и насыпал рис. После он снова вернулся к повозке.

— Вставай, пошли, там теплее, — сказал он китайцу и протянул руки, желая помочь ему подняться. Линь слабо отпирался, но потом передумал, сам вылез из телеги, подошёл к костру и стал отогревать замерзшие ноги и руки. Платон стащил с телеги предпоследний тюк сена, рассыпал его перед яком. Второй тюк он отнёс к костру и положил в сторонке, намереваясь на нём спать.

Через двадцать минут каша была готова. Прохоров достал две ложки, исподлобья посмотрел на Линя. Азиат выглядел лучше. Может он и не болеет ни чем, просто путешествие его вымотало?

— Была не была, — решил Прохоров и, надеясь на русское авось, протянул Линю ложку. Вместе они сняли котелок с огня и принялись за трапезу. Платон заметил, что китаец ни на миг не разлучается со своим мешком. Пока Прохоров был голоден, он не придавал этому значения, но вдоволь насытившись, он захотел удовлетворить и своё любопытство.

— Что у тебя там? — спросил Платон, показав на мешок Линя.

— Нет, — Линь мотнул головой в знак отрицания и спрятал мешок у себя за спиной.

— Гляжу, ты не сильно благодарен мне, — криво усмехнувшись, заметил Платон. Свою обиду на недоверие Линя он продемонстрировал своеобразно. Когда с кашей было покончено, Платон достал самогон и, не предлагая его азиату, принялся налегать на выпивку сам. Линь, казалось, не заметил этого, лёг возле костра, засунул мешок себе под голову и уснул. Платон вскоре тоже провалился в дрёму. Сквозь сон он услышал едва различимый щелчок.

Ночью ему привиделась странно одетая девушка, убеждавшая Прохорова ограбить беззащитного Линя.

— Шкатулка! Забери её! — просила девушка из сна.

Утром Прохоров проснулся с сильной головной болью. Он не чувствовал пальцев ног и рук, а когда попытался встать, ощутил неприятное ощущение, разливавшееся по всему телу, словно разом тысячи иголок вонзились ему в кожу. Линь уже бодрствовал и наблюдал за Платоном. Как только Прохоров приоткрыл глаза, азиат жестами стал торопить его, указывая рукой на дорогу.

— Экий ты быстрый, — усмехнулся Прохоров, почти позабыв про свой сон.

Сложив пожитки в телегу, Платон и Линь устроились там сами и продолжили путь. Прохоров постоянно бросал косой взгляд на мешок, который оборванец прижимал к своей груди.

— Так может покажешь что там? — попросил Прохоров, указав на мешок.

Линь покачал головой.

— Недвед, — выдавил он из себя, ткнул пальцами себе в грудь, поднял открытые ладони параллельно груди и стал активно махать ими вправо-влево.

— Недвед, — повторил Прохоров. Значения этого слова он не знал. Платон ещё раз украдкой взглянул на мешок. Через протёртые дыры он увидел какие-то листы, испещрённые непонятными символами. Шкатулки внутри вроде бы не было. Но что это за листы?

Любопытство Прохорова разыгралось, и он твердо решил ночью, когда Линь уснёт, залезть в мешок и изучить его содержимое. Платон намеренно делал много остановок, потому что до тракта оставались считанные часы езды. Привал Прохоров решил сделать рано вечером. Линь снова стал возражать, на этот раз энергичнее, дергал Платона за рукав, кричал. Прохоров взбесился из-за поведения оборванца, рявкнул на него в ответ. Тогда Линь успокоился и перестал ему надоедать.

Платон скормил яку последний тюк сена, сам ел только хлеб с салом. Сегодня он не скупился и угощал Линя самогоном, твёрдо решив напоить его. Сначала азиат сопротивлялся, но войдя во вкус, сам стал просить добавки. Отложив немного хлеба и сала на завтрак, Платон устроился у костра и стал следить за пьяным азиатом. Линь крепко заснул, впервые с начала их совместного путешествия позабыв забрать мешок из телеги и засунуть себе под голову. Не теряя времени, Прохоров оставил азиата у костра одного, подошёл к повозке. Он вытащил мешок и открыл его. Внутри оказались не только бумаги, но и шкатулка, о которой он видел сон. Первым делом Прохоров вытащил именно её. Незамысловатый узор не обманул намётанный глаз антиквара. Вещица старинная, можно продать за хорошую цену. На время отложив шкатулку в сторону, он вытрусил бумаги, стал разбираться в них. Сначала внимание Прохорова привлекла небольшая книжечка в переплёте. Он открыл её — внутри были проставлены даты, напротив которых аккуратным почерком на английском языке приводилось описание. Платон попытался прочитать, но у него ничего не вышло. Очевидно, дневник, который не представлял никакой ценности.

Затем он перешёл к стопке смятых листов. Другой почерк, непонятные символы вперемешку с английскими словами. Он быстро потерял интерес к этой головоломке и уже собирался вернуть бумаги обратно в мешок, как вдруг заметил большие, пожелтевшие от времени листы. Платон стал их разглядывать и понял, что снова наткнулся на редкость. Бумага громко хрустела, даже рассыпалась от лёгкого прикосновения. Варварство перевозить такие ценные бумаги в мешке. Платон аккуратно выбрал их, сложил вместе, посмотрел на Линя, убедился в том, что тот спал подобно младенцу, открыл свой сундук и спрятал бумаги внутри. Взгляд Прохорова снова упал на шкатулку. Недолго думая, он засунул в сундук и её. Глаза Прохорова уже горели от жадности. Платон махнул рукой и забрал оставшиеся бумаги.

«Этот бродяга обязан мне жизнью, — рассудил Прохоров. — Я имею права взять в плату его вещи».

Скомкав мешок и бросив его к ногам Линя, Платон залез в телегу и погнал яка, оставив китайца одного у дороги. Буквально через два часа он выехал на тракт, благополучно добрался в город, но не стал останавливаться в гостинице, а сразу направился дальше, в северные области Китая. Примерно через месяц он вернулся домой, в умирающую Российскую Республику.

Октябрь 1917 года, Россия, Севастополь.

В городе царил хаос. Ежедневные стачки рабочих, солдаты-анархисты, разгуливающие по городу, убийства и грабёж охватили несчастный Севастополь. Муниципальные органы власти не контролировали ситуацию. Городские Советы шли в открытую конфронтацию с руководством временного правительства. Ни в самом Севастополе, ни тем более в порту нельзя было чувствовать себя в безопасности.

Платон Прохоров прибыл сюда всего три дня назад. Увидев, что творится в Севастополе, он осознал — оставаться в России больше нельзя. Нужно было спасать семью и бежать как можно скорее. Прохоров планировал отправиться в Штаты. Но как туда попасть проще всего? Может быть, путь через Атлантику следует начать на Чёрном море? Капитаны нейтральных судов, с которыми Прохоров разговаривал, сразу отказались от безумной затеи перевозить русских через Проливы.

— Турки арестуют и команду, и товар, что тогда делать? — возмущённо возражали капитаны. — Да ни за какие деньги.

Прохоров убеждал их по-всякому, но попытки его оказались тщетны. Выходит, единственный путь в Европу лежал через Скандинавию. К сожалению, связи у Платона только на юге страны, где он в основном и промышлял торговлей. Пересекать границу без договоренности в военное время опасно.

Прохоров собирался покинуть Севастополь в конце октября, но развернувшиеся в городе события помешали ему уехать. Антиквару не было известно, что с августа по сентябрь цены в городе возросли в несколько раз. При средней зарплате 120–150 рублей в месяц килограмм картофеля стоил 12 рублей, цена проезда с 5 копеек выросла до 10. Хлеб выдавали только по талонам. Только гарнизон города снабжался всем необходимым по разумным ценам. На флоте росло недовольство, матросы открыто выступали против своих капитанов. Городские власти запрещали любые собрания, митинги, но удержать волну народного недовольства искусственно сооружённой законодательной дамбой им не удалось. Совсем недавно, 8 октября, матросы вышли на площадь Нахимова с требованием провести досрочные выборы. Пьяные и агрессивные, они бросались на любого, кто был одет приличнее их, походил на дворянина.

Будучи человеком состоятельным, Прохоров боялся показываться на улице в столь неспокойное время. После провала переговоров с капитанами ему-то и нужно было добраться до вокзала, но страх заставлял Платона оставаться в гостинице. Волнения стихли лишь через неделю, перед самыми выборами. Прохоров специально подобрал себе самую неказистую одежду и, постаравшись сложить добро как можно компактнее, отправился на вокзал. Он нанял извозчика. Вместе они погрузили сундук на телегу. Платон договорился с мужиком, что тот будет ехать не спеша. Прохоров пойдёт параллельно ему, чуть в стороне, чтобы не привлекать внимания стервятников, жаждущих поживиться чужим добром.

— Вот тебе червонец, на вокзале получишь в пять раз больше, — пообещал Прохоров извозчику перед тем, как они отправились в путь.

По дороге мысли Платона занимали события последних дней.

«Неужели этот кошмар по всей России? — размышлял Прохоров. — Как там Дашенька и Наташа, не приключилось бы с ними чего дурного».

Прохоров вспомнил свою маленькую девочку. Вечно смеющаяся, радостная, больше всего на свете она любила обниматься. Каждый раз, когда Платон возвращался домой, она бросалась к нему на шею, обвивала своими цепкими ручками голову Прохорова, прижималась к отцу и расцеловывала его. Неважно, сколько отсутствовал Платон — час, день или неделю — Наташа всегда была бесконечно рада его появлению. Платон не скрывал удовольствия, которое испытывал всякий раз, когда маленькие ручки запутывались у него в волосах, в ушах звенели радостный смех и ласковые слова. Сколько он уже не видел свою дочь?

Прохоров двигался по набережной, стараясь не смотреть по сторонам, приковав взгляд к носкам своих ботинок, краем глаза послеживая за повозкой с его сундуком. Изредка он осмеливался взглянуть на неспокойное, волнующееся море и корабли, над которыми гордо развевались… Платон замер и протёр глаза. Он думал, что слухи, о которых распространяется прислуга в гостинице, всего лишь слухи, но то, что он видел не лезло ни в какие рамки.

Над кораблём реял жёлто-голубой флаг — символ самостийной Украины. Лишь каждое третье судно украшал Андреевский крест, над остальными кораблями возвышались пестрые, красные, зелёные, чёрт знает какие полотнища. Но чаще других встречался именно жёлто-голубой. Прохоров ещё раз протёр глаза, не веря тому, что видел. Если флот отвернулся от императора, если Украина решила оставить Россию, что дальше? Крымские татары задумают освободиться, провозгласят Крым своим государством? Самостоятельные Финляндия, Польша, Армения, Грузия?

Ошеломлённый Прохоров в очередной раз убедился, что принял правильное решение. Побег нельзя откладывать, скоро страна развалится. Прохоров ускорил шаг, свернул на проспект. Жёлто-голубое знамя произвело на него глубокое впечатление, стало символом, олицетворявшим грядущие кардинальные перемены.

На проспекте пешеходов было больше, здесь Прохоров почувствовал себя увереннее. Уже решив догнать повозку и устроиться рядом со своим сундуком, Прохоров неожиданно наткнулся на мёртвую кошку. Облезлая и худая, она валялась посреди улицы. Шерсть скомкалась, над телом кружились мухи, невыносимый запах разложения заставил Прохорова зажать нос пальцами. Но хуже всего было другое: к телу кошки жались два маленьких котёнка. Они жалобно мяукали, словно бы звали на помощь. Пёстрые и пушистые, как два больших шерстяных клубка, котята уставились на Прохорова своими большими мутными глазами. Платон осторожно обошёл их, выскочил на дорогу, догнал извозчика и залез к нему в телегу.

— Чи передумал, барин? — усмехнулся мужик.

— Передумал, подгоняй свою лошадку, — огрызнулся Платон.

«Котята и кошка! — пронеслось у Прохорова в голове. — Даша и Наташа! Не дай Бог, с вами что-нибудь приключится! Как я без вас? Пропаду пропадом!»

Нужно было возвращаться домой да поскорее. А потом в Финляндию. Оттуда — в Англию. Россия погибла, но Платон не собирался умирать вместе с ней.

Ноябрь, 1917 год. Россия, село.

Моросил мелкий косой дождик. Последние красно-жёлтые листья срывались с деревьев даже слабым ветром и липли к одежде, падали в лужи. Из-за затянувшихся дождей дороги в деревне превратились в сплошное месиво. Крестьяне без надобности старались не выходить из изб. Но ребятню непогодой не напугать.

Маленькая Наташа Прохорова, с головы до пят вывалявшаяся в грязи, облепленная листьями, потерявшая свою шапку в лесу, весело хохоча, выскочила на опушку. Следом за ней семенил мальчуган, по виду еще младше девочки. Бедно одетый, он, тем не менее, относился к своим вещам бережнее Наташи, был чище её.

Девочка перескочила через неглубокую канаву у обочины, поднимая в воздух сонмы брызг, понеслась по дороге. Мальчик не мог за ней угнаться, плюхнулся в канаву, заревел. Наташа замерла, обернулась. Мокрый Коленька выкарабкался на дорогу, сидел в грязи и вытирал слезы.

Тем временем на опушке показалась ещё одна девочка, по возрасту примерно ровесница Наташи. Она тоже смеялась, но когда увидела своего измазанного в грязи брата, испугалась. Лиза мигом преодолела расстояние, разделявшее её и Коленьку, присела на корточки, рядом с ним, разгладила волосы брата, с нежностью посмотрела в его светло-голубые глаза.

— Что такое, Коляша? — спросила Лиза. — Почему ты плачешь?

— Я упал! — обиженно ответил мальчик, но реветь перестал.

— Ну ты и хрюшка, — заявила только что подошедшая Наташа взглянув на Колю.

— Сама Хрюшка! — Коля надул губы, схватил с земли комок грязи, хотел было швырнуть им в Наташу, но сестра вовремя перехватила его руку.

— Хватит! — сказала она наставительным тоном. — Теперь мы пойдём домой, — Лиза была самой старшей в их компании, старалась подражать взрослым. — И ты Наташа собирайся, — обратилась девочка к подруге. — Нам пора.

— А спорим, ты меня не догонишь! — бросила вызов Наташа и снова побежала по дороге по направлению к деревне.

— Догоню! — Коленька принял вызов, вскочил на ноги, побежал, старательно перебирая своими короткими ножками. Лиза беспомощно всплеснула руками.

— Ах, дети! — вздохнула она и, выходя из роли взрослого, погналась за друзьями.

Трое ребят и предположить не могли, насколько счастливы они тогда были. Очень скоро судьба забросит Наташу на другой континент, а ненасытная Гражданская война заберёт жизни Коленьки и Лизы. Но ничего из этого они не знали, резвились под дождём, рискуя простудиться, обкидывались охапками листьев и вскоре стали похожи на чучел.

Детей подобрал крестьянин Афанасий, сорокалетний мужик, которого дети в деревне давно называли дедом. Он вечно был мрачным, чем-то недовольным, постоянно бурчал себе под нос ругательства. Глубокие морщины избороздили всё его лицо, а длинные седые волосы, жиденькая борода и усы придавали Афанасию совсем уж жалкий вид. Ребятня его не боялась, дети частенько дразнили крестьянина, тот в шутку на них замахивался и с кривой усмешкой наблюдал за тем, как хохотавшие ребята разбегались в стороны.

Усадив грязных детей к себе в телегу, он узнал Наташу.

— О, и барыня здесь, — проворчал он.

На самом деле Прохоровы не были дворянами, но из-за того, что Платон сколотил неплохоё состояние, Дарью и Наташу вечно называли барынями. Девочку это злило.

— Я не барыня, — надув губы, заявила она. Афанасий пропустил её реплику мимо ушей.

— Мож слыхали уже, батюшка ваш сегодня прибыл, — сказал он Наташе.

— Папа?! — с замиранием сердца спросила Наташа. — Приехал?!

— Так говорят, — согласился Афанасий, подгоняя лошадь.

— Ура! — Наташа обняла крестьянина и поцеловала его в щеку. Он поглядел на свою рубаху, увидел пятна грязи, которые оставила девочка, хотел было накричать, но передумал.

«Баба отстирает», — рассудил Афанасий.

Однако не все обрадовались этому известию. Лиза нахмурилась, отвернулась и смотрела куда-то в сторону. Наташа не обратила на это внимания, начала хвастать, какой у неё замечательный отец, как много гостинцев он привезёт с собой. Тогда Лиза не сдержалась.

— Он не гостинцы привезёт, дурочка, он тебя заберёт, — сказала Лиза подруге.

— А вот и нет! — возразила Наташа

— А вот и да! — Лиза сжала свои маленькие кулачки и с вызовом посмотрела на подругу. — Увезёт обратно в город и ты будешь предательницей!

— Не увезет! — огрызнулась Наташа. — Ты врунья!

Между детьми началась склока, которую прервал Афанасий.

— Приехали, барыня, полезай вниз, — сказал крестьянин.

Наташа увидела свой дом, бросила последний уничижающий взгляд в сторону Лизы, исхитрилась несильно ударить её по плечу своим кулачком, соскочила с телеги и понеслась к дому.

— Ах ты! — Лиза хотела рвануться за подругой, но Афанасий придержал её рукой.

— Куда собралась? А ну-ка присядь-ка! — скомандовал он. Лиза не стала противиться, с грустью посмотрела в след убегавшей Наташи. Если бы не капли дождя заливали её лицо, можно было подумать, что не по годам умная Лиза оплакивает уходящую дружбу.

Наташа миновала двор, взобралась на крыльцо и сбавила шаг. Она хотела подкрасться к папе незаметно. Разувшись снаружи, в прихожую она вошла на цыпочках. На лавке лежал приоткрытый сундук, с которым отец всегда ездил в путешествия. Наташа знала, что гостинцы папа прячет там, поэтому тихонько откинула крышку и залезла грязными руками внутрь. Из комнаты доносилась шумная беседа отца и матери.

— Куда мы поедем, Платон? — плаксиво спрашивала Дарья. — Я думала, мы вернёмся в Петроград, заживём, как раньше.

— Как раньше?! — возмутился Прохоров. — Я из Севастополя! Над кораблями всевозможные знамёна, матросы посреди бела дня людей избивают — а ты будешь жить как раньше! Сейчас же собирай вещи, рано утром отправляемся! Получится уплыть из Финляндии, значит из Финляндии, а нет, так из Швеции. Оставаться нельзя, чернь обезумела, по всей стране кровь проливают!

Наташа не слушала на эти разговоры, её внимание приковала небольшая шкатулка, которую отец спрятал на самое дно своего сундука. Девочка вытащила её, провела пальцем по одной из линий, описала контур ларца, уперлась ногтем в замочную скважину. Наташа поднесла шкатулку к уху, потрясла её. Ничего не слышно. Неужели пустая? Девочка стукнула кулаком по крышке, удар звонко отразился от полости внутри. Значит и вправду пустая.

— Наташенька? — привлечённый стуком Платон вышел в прихожую. — Доченька! — радостно воскликнул он и бросился было обниматься, но, заметив шкатулку в руках девочки, изменился в лице. — Кто тебе разрешал лазить в сундук? — строго спросил он, выхватив шкатулку из рук Наташи.

Девочка испугалась, спрятала руки за спину, опустила голову. Прохоров вернул шкатулку на место, захлопнул сундук.

— Сам виноват, старый дурак, — смягчился он. — Не нужно было оставлять его открытым. Где же ты так измазалась? — улыбка снова появилась на лице Прохорова. — Дарья! — позвал он жену. — Приведи барышню в порядок, она у тебя на трубочиста похожа стала.

Прохорова показалась за спиной мужа, увидела Наташу, охнула, подскочила к девочке, взяла её на руки.

— Совсем ты разболталась! — сварливо сказала Дарья и потащила дочку из дома в баню, где обычно купала Наташу. Платон проводил жену взглядом, сел на лавку, положил руку на крышку сундука и уставился в половицы. Так хотелось отдохнуть от изнурительной дороги, осесть и заняться торговлей. Вместо этого предстояло снова ехать. Прохоров вспомнил о шкатулке и древностях, которые привёз из Тибета.

«Даст Бог, и на новом месте заживём», — подумал он.

В шесть утра семья Прохоровых покинула деревню, а через неделю отплыла из Финляндии в Англию на небольшом пассажирском пароходе.

1919 год. Англия, Лондон.

По окончанию войны Платон Прохоров планировал перебраться в Америку, но финансовые проблемы, обострившиеся заграницей, не позволили реализовать ему свою задумку. Сбывая за копейки тибетские редкости, Платон не мог собрать необходимой суммы для путешествия в Америку и открытия там частной лавки. В девятнадцатом году судьба улыбнулась ему.

В небольшую лавку, которую Прохоров снимал у одного сочувствующего ему русского дворянина за сущие копейки, наведался щеголеватый француз — Луи Бюстьен. Пройдоха-француз прослышал о тяжёлом финансовом положении Прохорова, специально для этого и посетил его лавку. Взгляд ушлого француза сразу же привлекла шкатулка. Вроде безделушка, но если присмотреться, можно заметить отличительные особенности. Редкость, возможно древняя. Шкатулка так и манила Бюстьена к себе, он не мог подобрать нужных слов, но отчего-то ему захотелось обладать этой вещицей

— Милейший, — обратился француз к хозяину, разглядывая ларец, — а сколько вы хотите за эту шкатулку.

— Она не продаётся, — Прохоров даже не поглядел в сторону Бюстьена, продолжил рыться в своих бумагах

— Зачем тогда выставлять её?

— Жена настояла. Я уступил, но продавать её не собираюсь. Посмотрите на другие вещи, тут есть кое-что поинтереснее, — Прохоров соизволил оторваться от своих дел и удостоил француза взглядом.

— Да-мс, я вижу, — француз небрежно пробежал глазами по остальным древностям. Но не прошло и минуты, а Бюстьен снова заговорил о шкатулке. — И всё-таки мне бы хотелось приобрести именно эту шкатулку. Вы, как я понимаю, русский? — Бюстьен решил попытаться войти в доверие к Прохорову.

— А какое это имеет отношение к делу? — недоверчиво спросил Платон.

— Вам, наверное, сложно обустроиться на новом месте, после того, как вы бросили свою страну. Англия переживает не лучшие времена, нужно восстанавливаться после войны. То ли дело США. Любой антиквар счёл бы счастьем работать там.

— Вы правы.

— Вот-вот. А я могу помочь вам. Готов предложить крупную сумму за шкатулку.

— Она не продаётся, — ответил Прохоров раздражённо.

— Я заплачу вам десять фунтов, — Бюстьен понял, что имеет дело с торгашом, потому перешёл к делу. — Но, конечно, только из-за исключительного человеколюбия и сопереживания вам и вашему семейству, перенесшим тяготы русской революции.

— Сто, — тоном, не терпящим возражений, произнёс Прохоров.

— Это уже несерьезно, — Бюстьен резко развернулся и направился к выходу.

— Хорошо, пятьдесят, — остановил его Прохоров, — но только лишь из-за исключительного человеколюбия и сострадания к французам, перенёсшим столько бедствий во время Великой войны. Не пытайтесь меня обмануть, я знаю Бюстьенов. Вы продадите шкатулку в десять, а то и двадцать раз дороже, но у меня нет времени искать покупателей, а таких ценителей как вы немного. Представители среднего класса вряд ли выложат за неё столько денег. А вы знаете, за что платите. По рукам?

— Тридцать и по рукам, — Бюстьен решил торговаться до конца. Он понял, что недооценил Прохорова, зря изначально назвал такую высокую цену. Но отказаться от покупки шкатулки он не мог.

— Уговорили, — Прохоров широко улыбнулся. Он не рассчитывал выручить за эту безделушку и десятой части того, что предлагал Луи.

Так шкатулка перешла в руки Бюстьена. Но её хозяином он был недолго, быстро решив избавиться от вещи, на которой помешался. Совершив почти двадцатилетнее путешествие, шкатулка вернулась в руки Недведов. Её история продолжалась.