Лакомые кусочки

5

Вскоре я вышел на дорогу, вдоль которой тек ручей, а у обочины располагался небольшой фонтан, вроде того, что я видел в окрестностях Сент-Олафредс. Напившись воды, прохладной и вкусной, я зашагал дальше. Я рассчитывал попасть в город, где все будет соразмерно моему росту, и мне не придется выставлять себя на посмешище: неуклюже забираться на высокие стулья; подобно трехлетнему ребенку, задирать голову перед рыночными прилавками и подзывать прислугу в трактире.

Дорога повторяла все повороты и колдобины, запомнившиеся мне еще несколько дней назад, когда я угрюмо топал в Сент-Олафредс. Если бы не тяжесть золотых монет, оттягивавших мне карманы и пояс, я бы счел, что нахожусь в обычном мире. За последним поворотом показалась все та же свиноферма, те же гигантские хижины, скученные возле высокой городской стены. Подойдя ближе, я разглядел хозяина свинарни, здоровенного увальня, хоть и не с такой кислой физиономией, как у его предшественника.

Городские стражники были все такими же орясинами. Они оглядели мою фигуру пристальнее обычного и преградили мне путь — наверное, учуяли запах денег.

— Чем могу быть полезен, ребята? — спросил я, слегка раздраженный, что все еще приходится смотреть на них снизу вверх, и немного растерянный оттого, что среди людей за их спинами я не заметил ни одного карлика.

— Мистер Коллаби Дот, вы не здешний житель, — обратился ко мне один из стражников.

— Может, и так, — огрызнулся я. Где же все малорослики, обещанные ведьмой?

— Вам следует вернуться туда, откуда вы пришли, — ответствовал второй стражник, голосом и манерой как две капли воды похожий на своего напарника. Должно быть, эти двое — близнецы, подумал я.

Я присмотрелся повнимательней: во внешности обоих было что-то не так, их одинаковость настораживала. Они, однако, глядели на меня без враждебности и вообще без всякого выражения.

— С вашего позволения, я немного осмотрюсь в городе, — буркнул я.

— Вам не следует здесь задерживаться, — промолвил первый стражник.

Тем не менее ни один ни другой не помешали мне пройти через ворота и не пошли следом, когда я вразвалочку двинулся по улице.

Половина домов куда-то подевалась, да и народу сновало гораздо меньше, чем в настоящем городе. Все до одного, и мужчины, и женщины, были нормального роста, кроме детишек младше десяти лет. За свою жизнь я привык, что прохожие таращат на меня глаза, а тут в мою сторону никто не смотрел, разве что некоторые горожане уступали мне дорогу и тихонько бормотали: «Мистер Дот, отправляйтесь домой» или «Здесь вам не место, почтенный». При всем том на меня не кричали, не загораживали дорогу и даже не глядели со злобой или насмешкой.

Стараясь не падать духом, я дошел до рыночной площади. Одна из торговок продавала сливы, столь ароматные, что я не удержался и попросил продать мне три штуки.

— А что ты дашь мне за них? — спросила она.

— Хо-хо! Что я тебе за них дам? Сейчас увидишь! — Я вытащил из кармана золотую монету и помахал ею перед глазами торговки.

Как только она взяла монету у меня из рук, золото тотчас обернулось ромашкой.

— Нет, за цветочную головку я тебе сливы не продам.

— Тогда я просто возьму то, что мне надо! — нахально заявил я и взял в каждую руку по сливе, ожидая, что женщина удивится или впадет в гнев.

Торговка продолжала кротко смотреть на меня, точно я был хулиганистым мальчишкой, от которого не стоит ждать ничего иного. Я вознамерился съесть одну сливу, но плоды в моих руках немедленно утратили мягкость. Я опустил глаза и увидел, что держу два рубина величиной со сливу.

— Что это? — изумился я. — Какую еду можно раздобыть в этом треклятом месте?

Торговка равнодушно пожала плечами и отвернулась. Я положил рубин на прилавок — драгоценный камень вновь стал сливой. Зажав в кулаке второй рубин, направился к соседней палатке, где продавали хлеб, и взял обсыпанную мукой буханку. В следующий миг хлеб потяжелел, и у меня на ладони оказался золотой слиток, припорошенный золотой же пылью. Что за чертовщина?!

— Положите хлеб назад, мистер, — спокойно сказала булочница. — Вам не будет с него проку.

— Не знаю, не знаю, — усмехнулся я. — Эта буханочка потянет на небольшое состояние.

— Как вам будет угодно. Пожалуйста, уходите.

Я еще немного побродил по рынку, но дотрагиваться до предметов уже не мог, поскольку в одной руке держал рубин, а в другой — золотой слиток. Кроме того, я не представлял, каким образом смогу утолить голод, ведь любая еда грозила превратиться у меня во рту в камень или металл и попросту застрять в глотке. В довершение ко всему рыночные торговцы упорно повторяли мне, одинаково ровно и любезно: «Уходите, почтенный, не задерживайтесь», «Возвращайтесь в свой родной мир, мистер, тут вы чужой», «Перемещайтесь, мистер Дот, и поскорей».

Я покинул рынок и принялся слоняться по улицам в надежде найти пивную или тот квартал, который запомнил еще в свое первое посещение Сент-Олафредс, когда разыскивал Энни, — тот самый, где у дверей парочки домов стояли женщины с острым взглядом сводни. Что ж, квартал я нашел, да только какой-то враг развлечений снес оба здания, вывернул из мостовой все булыжники и засеял ее травой, так что мужчине в этом месте оставалось разве что выпить райской росы (если, конечно, она не обернется у него во рту алмазной крошкой) да приласкать самого себя.

— Вот тебе и рай, — буркнул я и прибавил, глядя на дородную тетку, которая уже приближалась ко мне с противоположной стороны улицы: — Знаю, знаю. «Убирайся домой, мистер Дот, таким, как ты, здесь нечего делать». Не волнуйтесь, я уйду, но только в свое время.

— Здесь нет вашего времени, господин. Вы причиняете вред этому миру каждой секундой своего пребывания.

Самодовольная корова проплыла мимо меня. Я — за ней. Прижал рубин локтем к боку и цапнул ее за задницу поверх юбки, средь бела дня, посреди улицы, на глазах у черт знает скольких людей! Моя подруга так и застыла на месте.

— Хотел проверить, что там у вас, — говорю, — живая плоть или деревянный каркас.

Я убрал руку, и она пошла дальше как ни в чем не бывало. Ни один человек не пристыдил меня, не бросил осуждающего взгляда. Я вновь догнал свою новую знакомую.

— Сдается мне, я могу поиметь тебя прямо здесь, и никто не будет против, а? — С этими словами я опять ущипнул ее за задницу.

Она скорчила такую рожу! Подними я палец, он бы тут же отсох. Не то чтобы она посмотрела на меня сердито или с презрением, нет! Странная тетка глядела так, будто она не женщина и вообще не человек! Ее глаза были белыми, как залитые солнцем окна, уши насквозь продувало ветром, и пустой череп тоже!

Я отстал от нее. Что за радость злить кого-то, если он никто и не способен испытывать злость? Что за удовольствие, если не нарушаешь правил и запретов, если нет риска? Это все равно что тискать деревяшку или пытаться оприходовать дырку в стене.

К этому времени я проголодался, как волк, а этот дурацкий город и бормотание его жителей страшно действовали мне на нервы, так что я поспешно покинул его и вернулся той же дорогой на берег ручья, откуда, собственно, и попал в этот ужасный мир.

Я нашел затоптанный участок, где еще недавно плясал от радости, и двинулся вверх, против течения, рассчитывая выйти на то место, где Энни меня заколдовала.

Коллаби Дот, дурень ты эдакий, потрудился ли ты как-нибудь пометить то место? Вижу, что нет! Так тебе и надо, остолоп. Вот и сиди, нагруженный золотом и драгоценными камнями, сиди тут, где от твоего богатства никакого проку! — костерил я себя. Рука, в которой я нес золотую «буханку», давно замлела; голова трещала от всего, что довелось здесь увидеть.

Я залез в воду приблизительно в том месте, откуда вынырнул, и принялся шарить ногами среди склизких водорослей и прочих непонятных гадостей, покрытых слоем грязного ила. Конечно, там, где я выплыл на поверхность, было глубоко, и чем глубже я теперь заходил, тем сильнее меня тянуло течением.

Я сделал несколько попыток, позволяя течению увлечь меня на дно, где я мог бы нащупать злополучное место руками или ступнями. Золото и камни, которыми я был нагружен, помогали быстрее тонуть, и они же стали бы помехой, вздумай я всплыть на поверхность и глотнуть воздуха. Конечно, в мутном иле, поднятом со дна, я не мог разглядеть ничего кроме собственных колышущихся волос и бороды да змеистых водорослей.

— Пр-роклятие! — взревел я. Едва не утонул, барахтаясь на мелководье! — Где эта чертова дыра? Впусти меня немедленно! — Вне себя от ярости, я топал, молотил по воде кулаками, в которых было зажато золото и камни, взбивал белую пену и тряс волосами, как безумный.

Неожиданно раздался страшный треск, из воды поднялся огромный пузырящийся столб, и… А-а-а! Я потерял опору, меня неудержимо повлекло вниз, на дно. Разум пронзила молния страха: кажется, я нарушил строение земли и вызвал настоящее землетрясение! Холодная вода поднялась мне до груди, потом до шеи. Тону-у… ар-рхгх-кх-гх!!!

Я ухнул вниз, в бурлящий грязный водоворот. Дно, словно челюсти морского чудовища, сжало мои лодыжки. Оно слюнявило, лизало и засасывало меня в себя. Свет померк, языки водорослей исчезли, и весь воздух из моей груди вышел с тем единственным криком, который я издал. Зубы монстра схватили меня за горло, и снаружи осталась лишь моя холодная мокрая голова; все остальное уже пережевывалось и перемалывалось огромным ртом. Если бы я сделал хоть один вдох, меня ожидала бы мгновенная смерть, поэтому я не дышал. Наконец чудовище всосало меня целиком. Перед глазами, саднящими от грязного ила, вспыхнули золотистые искры. Череп стиснуло так, что с него едва не слезла шкура.

— Ой-ой-ой! Уф-ф…

Я обнаружил, что сижу на берегу ручья, и на заднице уже начинают набухать синяки и ссадины от острых камней со дна. Над головой дрожала и вращалась серая складчатая пелена. Энни, которая, как видно, собралась раскурить трубку и отдохнуть после нелегкого переноса Коллаби Дота в Утопляндию, изумленно обернулась.

— Уже? — Она разинула рот.

— Что значит «уже»?! Я провел в этом ужасном месте несколько часов! — Я поднялся, вытряс воду из промокших башмаков, положил на землю рубин, золотую буханку и принялся выжимать волосы.

— Несколько часов? Чушь! Не успела я послать тебе на прощание поцелуй, а ты уже тут как тут.

— Говорю же тебе, я прошлялся там почти полдня. То, что я принес оттуда, за пять минут не наберешь.

Энни уселась на бревно и взмахнула рукой с трубкой.

— Видать, время там течет по-другому.

— Да уж!

Я чувствовал себя отвратительно, насквозь промок и продрог, у меня все болело, а от тяжелого пояса, набитого монетами, ломило спину, так что всякие споры и размышления меня сейчас жутко раздражали.

— Такого быть не должно. — Ведьма нахмурилась, потом рассеянно поглядела на меня и села на пенек. — Гм… — Энни принялась набивать трубку. — Что же я могла напутать? — Она вздохнула, почмокала губами и опять занялась трубкой. — Ладно, раз уж ты вернулся, значит, так тому и быть. Что сделано, то сделано.

Мы оба задрали головы, однако небо уже очистилось — серая пелена растаяла без следа.

— Ну как, успел натешиться со своими гномихами? — захихикала старуха. — Ширинку-то хоть застегнул? — Энни состроила притворно-сочувственную гримасу. — Бедный, бедный Коллаби, наверное, страсть как утомился от райского отдыха!

— Ничего подобного, — возмутился я. — По пути мне не встретилось ни одного малорослика. Все, кого я видел, были обычными верзилами.

— Что-то тут не сходится, — промолвила Энни. — В тот раз ты видел совсем другую картину, верно? Твой мир кишмя кишел карликами. Может, ты вообразил, что мы, нормальные, в твоем раю превратимся в слуг или нас выкосит чума?

— Никого там чума не выкосила. Куча народу ходила за мной и нудела: «Уходите прочь, мистер Дот». Представь, все до единого знали, кто я такой, и называли меня по имени!

— О-хо-хо. — Энни вытащила нераскуренную трубку изо рта. — Плохие дела, Дот. Все это очень, очень мне не нравится.

Я поднял свои сокровища и вскарабкался по склону берега наверх, поближе к Энни. С моей одежды все еще капала вода, в карманах звякали монеты, пояс оттягивал спину.

— Может быть, не все так плохо, Энни. — Я передал ей золотую буханку. — На, подержи. Интересно, что будет. В том мире я дал торговке монету, и у нее в руке золото тотчас обернулось цветком. Посмотрим, чего стоят мои богатства здесь.

— Ай! — Ведьма с опаской взяла слиток, точно боялась обжечься, повертела со всех сторон.

Золото оставалось золотом, только теперь буханка была перепачкана грязью, и к ней прилип сухой листок.

Я протянул Энни рубин. Охнув, старуха выронила изо рта трубку. Она взяла драгоценный камень в другую руку и поднесла его к свету. Рубин ярко заиграл в солнечных лучах. Ведьма зачарованно переводила взгляд с камня на слиток и обратно.

— Ты богач, Коллаби!

— И я, и ты, Энни, и там еще черт знает сколько осталось! — Я позволил ведьме заглянуть внутрь моего пояса, где лежали монеты одна к одной, словно жучки с золотыми спинками, бессовестно сверкающими на солнце.

Энни испуганно отскочила вбок, потом метнулась обратно и осторожно положила сокровища на бревно, как будто боялась, что они взорвутся. Стиснув костлявые кулаки, старуха тряслась мелкой дрожью, в ее выпученных глазах постепенно зрело понимание. А потом Энни вдруг пустилась в пляс, закружилась в каком-то диком ведьмовском танце. Она притопывала, хрипела, размахивала тощими, словно иссохшие сучья, руками, которыми грозила мне еще пару дней назад, смеялась и одновременно размазывала по морщинистому лицу слезы. Я хохотал, глядя на Энни и на золотую буханку, которая не превратилась в хлеб, а монеты, набитые в поясе, приятно тяжелили бока и спину.

Первым делом я отделаюсь от Ашберта. Лучше не соваться в его логово самому, если я не хочу, чтобы он проломил мне башку. Пожалуй, заведу себе слугу, здоровенного детину, и отправлю с деньгами его. Теперь уж я не стану водить компанию со всяким сбродом вроде Ашберта; мое место — в высших кругах. Отныне для Ашберта я, подобно горному орлу, буду едва заметной точкой, но не оттого, что мал и ничтожен, а оттого, что парю в недосягаемой вышине.

Энни бочком приблизилась к бревну и стала глядеть, как я столбиками выкладываю на него золотые монеты.

— Убери, убери их! — зашептала она.

— Энни, это же твое!

Она замотала головой, по щекам в два ручья полились слезы.

— Здесь слишком… много. На что можно истратить такую гору денег? Нет, нет, для меня это чересчур! Посмотри, как они блестят! Я упаду в обморок, когда буду вытаскивать монету из кармана. А если кто-нибудь пойдет за мной вслед и ограбит? Забери их, Коллаби. — Энни почти умоляла. — Я ведь даже не смогу унести медяки, которыми мне насыплют сдачу! Карман прорвется, и все монеты вывалятся.

Какая же она старая, эта Энни Армблоу. Что она видела в жизни? Вот вам и ведьмовское ремесло: сидишь в нищете и зарабатываешь редкие медяки на чужих несчастьях.

— Энни, я сам все устрою. Что бы ты предпочла: выстроить новый дом или купить самый роскошный из тех, что уже есть в городе? Только скажи, и я выполню твое желание.

Энни еще немного поохала и оглядела все, что осталось на месте волшбы: мелкий мусор и золу от сгоревших ингредиентов, которые стоили дороже, чем все ее добро, вместе взятое. Я протянул ей трубку. Ведьма покосилась на меня так, будто я вызвал ее на кулачный бой, потом все же взяла трубку, разожгла ее и окутала себя клубами дыма.

— Маленькая хижина, — прокаркала она из глубины сизого дымного облака, — это все, о чем я когда-либо мечтала. Никакой роскоши, лишь бы чуть-чуть получше этой лачуги. Хотя нет, не так! Ни о чем таком я и мечтать не смела. У меня никогда не было надежды…

Энни закрыла лицо руками и расплакалась, вспоминая все невзгоды, которые ей пришлось перетерпеть со времен сиротской юности и по сей день. Она поползла ко мне на коленях, как паломница к святыне — я даже испугался, — и начала целовать мою руку, зажимая короткие пальцы в своей узкой, серой от грязи ладони.

Признаться, не на такое я рассчитывал, когда шел к ней за помощью. Я думал, мы быстренько провернем дельце — по-мужски, без лишних разговоров, а тут Энни вдруг переворачивает мне всю душу, выплескивая свои чувства. Да-а, быть богатым, оказывается, не так-то просто.

Бранза шла по сказочному лесу, одетая в платье с двумя карманами. В одном чирикала крохотная Эдда, на дне другого Ма молча занималась шитьем. От их хрупких уязвимых фигурок ощутимо веяло страхом, и этот холодный ветерок неприятно сквозил между деревьями.

Он идет сюда — этот ужасный карлик, которого она выбросила из головы сегодня утром. Она чувствует его приближение, хотя пока не видит: лесные птицы, зоркие и чуткие птицы, разлетелись, листочки на деревьях замерли в безмолвном ожидании. Бранза сошла с тропинки и встала поодаль.

Вот он шагает своей нелепой походкой. Он все так же мал, но один его вид приводит Бранзу в ужас; ее пугают эти коротенькие решительно топающие ножки, несоразмерно большая голова, длинные космы и страшная борода, каждый волосок в которой пропитан ненавистью и коварством.

Карлик подошел к ней и остановился. Он учуял запах Бранзы, ее страх, услышал, как колотится ее сердце. Эдда тихонько сидела в кармане у нее под рукой, но Ма продолжала трудиться. Теперь она вязала, и тонкие спицы издавали негромкий деловитый стук.

Лицо карлика зажглось злобной радостью. Жуткая голова медленно повернулась на невидимой шее — может, у него и вовсе нет шеи, а череп просто привязан к кукольному тельцу волосами!

Бранза и помыслить не могла о бегстве. Какой смысл? Пригвожденная ужасом, она стояла между деревьями — странно, их кора почему-то потрескалась и рассохлась. Одной ладонью она накрыла карман с маленькой Эддой, другой предостерегающе похлопала по карману, где предательски щелкала спицами Ма. Уродливая голова постепенно замедляла движение, словно дразня Бранзу, усиливая кошмар. Карлик не улыбался, однако девочка безошибочно ощущала его злорадное ликование. Чудовище наклонилось к ней и что-то забормотало на ухо. Тьму пронзил ее душераздирающий визг.

— Бранза, Бранза! — крикнула Ма из кармана, из-за плеча, из яви. Бранза рывком села в кровати и прильнула к матери, вся в слезах. Эдда недовольно завозилась, больно шлепнула плачущую сестру по руке и отвернулась досматривать интересный сон.

Сперва я считал, что обеспечил себя деньгами до конца дней, но позже выяснилось, что человеческие желания — все равно что ветры в животе: раздувают бедные кишки до предела, и богатство улетучивается, будто дурной воздух.

Я был уверен, что веду себя благоразумно: не раздавал деньги нищим, не швырялся золотом направо и налево. Я купил три отличных дома: первый — в Сент-Олафредс для Энни, второй — для себя в Бродхарборе, и еще один, тоже для себя, по соседству с Энни, чтобы время от времени навещать ее и давать советы, как распоряжаться богатством. О правильном обращении с деньгами бедняжка знала не больше, чем улитка — о полетах. При всем том я не носил крикливых нарядов, предпочитая достойную, но скромную одежду, не закатывал бурных пирушек и не предавался разврату, разве что изредка позволял себе самую дорогую проститутку. У меня хватило ума не жениться и не наплодить толпу отпрысков, на которых обычно уходит целое состояние. В долг я давал только тем, в чьей честности и надежности не сомневался.

И все-таки мое богатство иссякло — не то чтобы совсем, но по прошествии двух лет я почувствовал, что в карманах гуляет ветер. Вскоре после того ко мне пришел один из тех людей, кого я ссудил средствами, и признался, что занимал деньги не под свое надежное предприятие, а под рискованные аферы беспутного сына. Этот человек принялся уверять, что обязательно вернет мне шестьдесят золотых, как только получит прибыль с оловянного рудника, только вот на руднике дела сейчас идут гораздо хуже, чем в прошлые годы, поэтому…

Короче говоря, я очень быстро оказался на мели, и лишь раз, лишь один раз ценой огромных стараний мне удалось выиграть в карты сумму, достаточную для того, чтобы отбиться от самых нетерпеливых кредиторов, хотя и этого хватило ненадолго.

В общем, как я уже сказал, совсем скоро мне пришлось улепетывать из Бродхарбора, спасаясь от Клещерукого Брэди и его разбойников. Как я ни финтил, как ни ухищрялся, они выследили меня в Сент-Олафредс, и вот уже я сломя голову несся по улицам, а за мной на своих длинных паучьих ногах гнался один из подручных Брэди по прозвищу Селезень. На бегу я лихорадочно думал: что же, архиерей его в душу, мне теперь делать?!

Наверное, от всех этих архиереев, священников и молебствий есть какая-то польза, поскольку меня все-таки осенило. Когда я пробегал по узенькой лестнице за монастырем Ордена Угря, у меня в голове вырисовалась совершенно ясная картина (как раз тот случай, когда в самую тяжкую минуту между жизнью и смертью человек вдруг обретает способность соображать — ну, вы понимаете, о чем я). Так вот, перескакивая с одной ступеньки на другую, я мысленно вернулся в тот день, когда мы с Лечухой Энни осматривали дом, который я собирался ей купить. Наши шаги эхом отдавались в просторных пустых комнатах, лицо Энни было сумрачным и задумчивым.

«Ты всегда можешь вернуться туда снова и раздобыть еще денег, — сказала она тогда. — Теперь, когда ты проторил дорогу, пробил… гм… оболочку… Я, правда, не советую этого делать, но по большому счету тебе ничто не мешает».

Я остановился прямо посреди лестницы. Селезень увидел меня сверху и торжествующе заорал. Я топнул ногой и воскликнул:

— Пустите меня! Пустите внутрь!

— Надеешься, что тебя спасут монашки? — загоготал Селезень, сбегая по ступенькам.

Сколько я ни топал, под ногами оставался унылый серый камень.

— Пустите! Да пустите же! — верещал я, подскакивая, точно вошь на раскаленной сковородке.

Селезень схватился руками за живот и начал корчиться от смеха. Он стоял совсем близко, на расстоянии вытянутой руки и вполне мог схватить меня, но пока что тянул время, наслаждаясь видом обезумевшего карлика.

Неожиданно Селезень перестал смеяться и в страхе попятился. Что его испугало? Я оглянулся, однако ничего не увидел, а потом вдруг сверху раздался странный звук, похожий на хлопанье птичьих крыльев. Вот оно! Вращающееся полупрозрачное облако, складчатая пелена, створка на границе миров! Дзыннь! Я подпрыгнул и нырнул в нее, сложив руки, как стрела, как праведник, возносящийся в небеса. Хвала всем архиереям, монашкам и богомольцам! До свиданьица! Вращающееся облако втянуло меня в воду.

Ощущения были почти такие же отвратительные, как тогда. Меня словно бы сжимала в своих кольцах худая, но жилистая и сильная змея. Я рванулся к поверхности — слава Пирожнику в небе, на этот раз глубина оказалась гораздо меньше — и потащил за собой бороду, однако она, видимо, основательно запуталась в водорослях где-то на дне. Я выпрямился и вполне мог стоять — вода доходила мне только до бедер, — но грязный ил меня не отпускал. Прежде чем мутные воды сомкнулись, передо мной на миг промелькнуло ужасное зрелище: кончик моей прекраснейшей бороды был зажат в кулаке Селезня, который протиснулся сквозь серую складку в погоне за мной.

Тем не менее змеиное брюхо не пускало его дальше. Я тянул изо всех сил и уже думал, что предмет моей мужской гордости вот-вот напрочь оторвется от подбородка, но все, что мне удалось, — это вызволить из кулака Селезня несколько жидких волосков, потому как на поверхность он не выскочил.

Я продолжал тянуть. Вот если бы найти камень потяжелее, чтобы треснуть этого негодяя по руке и заставить разжать пальцы, тогда он точно свалится обратно в обычный мир. Я громко звал на помощь — и пускай потом костерят меня на чем свет стоит, — но никто не откликнулся, и мне пришлось продолжить борьбу. Это было невыносимо тяжело и ме-е-дленно, все равно что тянуть воловью повозку, привязанную к бороде. Шажок за шажком я приближался к берегу, а когда обернулся — ох! — из воды торчали костяшки пальцев подлого Селезня! Проклятие, я тащил его за собой! Не оставить ли его на полпути, башкой вниз, чтобы он захлебнулся?

В панике я совсем не думал, чем обернется для меня такой исход, смогу ли я сам вернуться, если мертвый Селезень застрянет в дырке между мирами. В тот момент я глядел только на ромашки, растущие на берегу. Если я дотянусь и сорву их, у меня будут монеты, чтобы унять преследователя, унять их всех. Превратившись в одну сплошную свинцовую боль, я упрямо продвигался на мелководье.

Обессилев, я в отчаянии замолотил руками по воде и на мгновение ослабил тягу. Селезень тут же потащил меня на глубину, и вдруг, к своей великой радости, я обнаружил в ладони несколько жемчужин, заляпанных грязью. Более того, рядом на воде колыхался комок слипшейся лягушачьей икры, который, однако, не дался мне в руки, поскольку Селезень опять дернул меня назад. Я изловчился и — хоп! — икринки в моих волшебных пальцах обернулись прелестными блестящими жемчужинами. Я проворно достал из кармана полотняный мешок и принялся ссыпать туда жемчуг, одновременно загребая новые комки икры. Наверняка жемчугом можно рассчитываться так же, как и золотом. Совсем недавно жемчужное ожерелье — очень недешевое! — решило вопрос в мою пользу, когда я добивался благосклонности одной весьма привлекательной барышни, причем это было в Бродхарборе! В Сент-Олафредс, вдали от воды, жемчуг наверняка еще дороже!

Надежда только-только замаячила передо мной, когда Селезень, подлец, со всей мочи дернул меня за бороду, словно поймал рыбу на крючок, и я опять очутился на глубине. Правда, до меня он все равно не дотянулся. Вдобавок я уже успел подержать жемчуг, а ведь ничто так не придает мужчине сил, как вид золота или драгоценных камней. Я поднялся из воды, напряг последние силы — мне уже было наплевать, оторвется ли моя борода, а вместе с ней и шкура на подбородке, — и бешено рванулся к берегу. Мой противник оказался чертовски силен, ведь Клещерукий Брэди набирает к себе в шайку одних громил, и не забывайте, что при моем росте любой взрослый мужчина выше и сильней меня. Я проклинал свою низкорослость и невезение. Надо же, я знаю столько уловок, а тут они ни к чему! Я продолжал истошно звать на помощь. Куда подевались эти распроклятые люди? То путаются под ногами со своей болтовней и ухмылками, а то не дозовешься! В довершение ко всему мой мешочек развязался, жемчужины высыпались, и мне осталось только глядеть, как они исчезают в мутной воде. В полном отчаянии я дергался и кидался в разные стороны, будто издыхающая форель на речном берегу, только издавал при этом гораздо больше шума.

Сестры возвращались домой из города. Сегодня утром они стряпали вместе с матушкой Вайльгус, и в корзинке у Бранзы лежали три пирожка из тех, что они напекли, три самых пышных и румяных, еще теплые, прикрытые салфеткой. Девочки спустились с холма и шли по тропинке, огибающей тот участок на краю болота, где вода во время паводка поднималась выше всего.

Они миновали почти половину пути, когда лесную тишину разбил страшный рев, яростный и умоляющий одновременно.

— Что это? — встревожилась Бранза. — Чей-то бык сорвался с привязи и попал в западню?

Сестры замедлили шаг. Вопль повторился снова.

— По-моему, кричал человек, — сказала Эдда, сворачивая с тропинки в направлении звука.

Бранза остановилась как вкопанная и прижала корзинку к груди.

— Эдда, вернись!

— Интересно, кто бы это мог быть? — Эдда замелькала между деревьями, потом выбежала на более открытый участок, поросший кустарником.

Бранза издала негромкий стон. Она не знала, кто это, и не хотела знать. Рев напугал ее до полусмерти!

— Иди сюда! — тоненько прозвенел издалека голосок Эдды. — Бранза, ты только посмотри! Иди же скорей!

Бранза поспешила к болоту. Она пробиралась по краю трясины, бормоча себе под нос, спотыкаясь о корни и сухие сучья, к тому месту, где в кустах виднелась прогалина. Бесстрашная Эдда ускакала по кочкам почти на самую середину болота и теперь махала оттуда сестре.

— Иди сюда, глупышка!

Бранза заплакала.

Ревущее существо — это был не бык — явно попало в ловушку. Облепленная со всех сторон грязным илом кучка едва шевелилась. Казалось, что от нее тянутся к воде сотни тонких нитей, как будто водная гладь — это сетка, и существо безуспешно пытается прорваться сквозь нее.

Бранза испуганно глядела на глаза кошмарного создания. Выпученные от ярости и страха, они были размером с черпаки и неотрывно смотрели на Эдду сквозь беловатую сетку, привязывавшую их обладателя к поверхности болота. Существо опять взвыло, вода под сетью забулькала. Теперь в этом вое явственно слышалась отчаянная мольба, и Бранза, несмотря на свой ужас, поняла, что не может просто повернуться и убежать.

Тяжело дыша, она продолжала рассматривать непонятное создание, и оно постепенно становилось менее незнакомым, менее пугающим и не таким уж огромным. Да, голова была крупная, но почти вся она торчала на поверхности, а тело, судя по движениям, было совсем небольшим.

— Помоги мне, Бранза! Мы должны спасти его! — Эдда завязала подол узлом и полезла в болото.

— Нет, нет, погоди, — захныкала Бранза, но младшая сестренка не слушала.

Шмыгая носом, Бранза выбрала кочку повыше и поставила на нее корзинку с пирожками, чтобы угощение не досталось муравьям слишком быстро. Подвязала платье и вслед за сестрой шагнула в мутную жижу. Существо лежало тихо в своих тенетах и лишь моргало глазами под толстыми веками, похожими на старую истертую кожу. Короткий широкий нос подергивался над самой водой. Рот создания Бранзе видеть совсем не хотелось.

Фу, какое уродство: белая сетка — это же волосы, тянущиеся из непомерно большой круглой головы существа, распластанные по мокрой рубашке!

— Я же говорила, что это человек, — удовлетворенно заявила Эдда. Пока она ощупывала незнакомца, тот что-то невнятно бормотал. — Видишь, он шевелит руками под водой, это помогает ему держаться на плаву.

Взгляд выпученных глаз обратился на девочек, существо недовольно забулькало и заурчало.

— A-а, так эти волосы растут у него из подбородка! — воскликнула Эдда. — И они запутались в тине.

Девочка, не снимая платья, села на колени, сделала глубокий вдох, погрузилась в воду и принялась шарить руками в коричнево-бурой грязи.

— Эдда, вылезай! — Бранза нетерпеливо подергала за колышущийся в воде рукав сестренкиного платья. Наедине с этими мигающими выпученными глазами она чувствовала себя неуютно.

Эдда подняла голову из воды.

— Ни коряги, ни камня, — сказала она. — Ничего, что придавило бы бороду. Она растет прямо из дна. Я даже расковырять его не могу, глина там ужасно твердая.

Глаза карлика начали так бешено вращаться, что едва не вылезли из орбит. Он крепко зажмурился, потом опять уставился на сестер; скрюченные руки ослабли и задрожали.

Эдда еще раз попробовала вытянуть бороду, но болото упорно не хотело ее отдавать. Голова карлика находилась возле локтя Эдды, он что-то злобно булькал у нее под мышкой. Девочка достала из-за пояса маленький самодельный ножик — кусок кремня, примотанный к крепкой деревяшке.

— Придется обрезать бороду, пока он не захлебнулся, барахтаясь, — заявила она и скрылась под водой.

Оба вынырнули резко и одновременно. Шестилетняя Эдда оказалась чуть выше карлика, однако его это не испугало. Он грубо толкнул девочку в мутную жижу и заверещал (Бранза обратила внимание на его странный выговор):

— Противная дылда! Кто тебя просил?

Эдда, отплевываясь, поднялась из болота, коренастый человечек тут же набросился на нее. Она оттолкнула коротышку, однако его острые кулачки забарабанили по ее руке.

— Как ты посмела лишить меня мужской гордости, которую я бережно взращивал с младых лет?!

— Твоя борода прилипла ко дну! — обиженно воскликнула Эдда.

— Ах ты неблагодарный! — встала на защиту младшей сестры старшая. Мерзкий, мерзкий уродец! — Она спасла тебе жизнь! — Бранза вдруг охнула: — Да это же тот самый карлик!

Эдда, конечно, ее не поняла, ведь в прошлый раз, сидя в кустах, не видела страшного коротышку.

Человечек задохнулся от негодования и пошатнулся, как будто Бранза ударила его кинжалом, а потом бросился на нее, стремясь вцепиться в горло.

— Ты назвала меня карликом, байстрючка эдакая? Чтоб у тебя язык отсох, грязная девка! — исступленно завизжал он.

Девочки яростно отбивались от обезумевшего гнома и одновременно волокли его за собой. Наконец все трое, растрепанные и облепленные грязью, выбрались на сушу.

— Поглядите, во что меня превратили! — не унимался карлик. — Куцая драная бороденка! Как только у тебя рука поднялась! У-у, корова безрогая!

Он уселся в грязь и завыл, сжимая в руках остатки бороды. Бранза понимала, что красивая ухоженная борода должна заканчиваться ровным клинышком, а не висеть рваными клочьями, которые оставил ножик Эдды.

— Не переживай, она еще отрастет, — ласково произнесла Бранза.

Карлик гневно сверкнул глазами сквозь слезы:

— Что отрастет, бесстыдница? Первые волоски, которые пробились на моих нежных юношеских щеках? Тебя саму надо бы обрить наголо, соскрести все волосья с твоей пустой башки! Вот и посмотрим, что у тебя отрастет! Может, шерсть или пух, а может, вообще ничего! Будешь лысая, как коленка! Впрочем, и ума в тебе не больше.

Карлик опять воззрился на грубо обрезанный кончик бороды, прижал его к губам и зарыдал. Слезы ручьями катились по его морщинистому лицу.

— Не могли же мы оставить тебя в болоте! — возмутилась Эдда.

— Безмозглая… ослица… — всхлипывал коротышка.

— Идем, Эдда, — сказала Бранза. — Он вне опасности.

— Давайте проваливайте, чертовы дылды! Только и можете, что ранить человека в самое сердце, а потом бросить его, истекающего кровью… — Карлик не договорил; мутная жижа на границе суши и воды вдруг приковала его внимание.

Оставив в покое свою бороду, он вытащил из кармана полотняный мешочек и принялся шарить в грязном иле. Он с сияющим видом вытаскивал из воды что-то похожее на лягушачью икру и совал ее в мешочек. От спешки половина икринок сыпалась мимо.

— Что там у тебя? — полюбопытствовала Эдда и подобрала беловатый шарик. — Как красиво… ой!

— Ха! — Карлик жадно выхватил икринку из пальцев Эдды. — В твоих руках нет волшебства, коровища! Тебе — липкий студень, а мне — вот что! — Он помахал рукой перед носом Эдды, так что ей пришлось отпрянуть, чтобы разглядеть предмет. — И вот, и вот! — Карлик собрал с поверхности болота еще несколько икринок, стиснул их в кулаке, а когда разжал, на его ладони лежал белый шарик размером с горошину. — Ты хоть знаешь что это? Да куда тебе, невежде! Здесь никто не ведает цены деньгам! И ни у кого нет волшебного дара! Зато мне от него сплошная выгода. Там, откуда я пришел, деньги остаются деньгами, кому бы я ни платил — торговцу или знахарке, плотнику или проститутке!

— Деньги? — переспросила Эдда. — Кажется, я слыхала это слово от Ма, когда она читала нам сказки.

— Слыхала, слыхала, маленькая шлюшка!

— Эдда, пойдем отсюда! — Бранзе надоело выслушивать грубости противного карлика. — Ты его освободила, помощь больше не нужна.

— Сперва я хочу кое-что узнать. Как получилось, что ты застрял? — Эдда кивнула в сторону болота.

И зачем ей все на свете знать, удивилась Бранза. Какое дело младшей сестренке до этого старого стоптанного башмака?

— Не твое дело! — огрызнулся коротышка.

— А кто ты такой? — продолжала любопытствовать Эдда. — Злодей из сказки? Мы должны от тебя убегать?

— Э-э, нет, — самодовольно произнес карлик. — Я — Святой Коллаби, собственной персоной, и вы обязаны всегда помогать мне, иначе ваш священник отшлепает вас, как котят!

— Что он такое говорит? — рассердилась Бранза.

— Хорошо, если ты не злодей, кто тогда посадил тебя в болото и привязал за бороду?

— Тебе никогда не уразуметь, — пробормотал карлик, довольно глядя, как икринки у него на ладони превращаются в блестящие жемчужины, — ни сути волшбы, ни моей острой потребности в деньгах! — Он извлек из кармана грязный шнурок и перевязал им полотняный мешочек с добычей. — Ну все, мне пора домой, нужно сделать кое-какие покупки. Можете сидеть и таращить бельма сколько влезет.

— Ты не собираешься поблагодарить нас за то, что мы спасли тебе жизнь? — ледяным тоном осведомилась Бранза.

Человечек резко обернулся, Бранза вздрогнула, не зная, чего от него ожидать.

— Ах да, — он осклабился и шаркнул ногой, обдав сестер брызгами грязного ила, — тысяча благодарностей, что отчекрыжили предмет моей гордости! Простите великодушно, что не падаю на колени и не целую ваши грязные ноги, потаскухины дети!

Коротышка закинул за плечо свой мешочек, обогнул большой гладкий валун, топнул ногой и исчез, словно провалился сквозь землю.

Эдда звонко рассмеялась и бросилась вслед за карликом.

— Не надо! — Бранза побежала за ней, боясь, что сестра тоже исчезнет за камнем.

— Как будто растаял! — Изумленная Эдда ощупала мох, со всех сторон оглядела валун, потом подняла на сестру перепачканное грязью личико, на котором все еще светилось удивление. — Куда же он делся? Рассыпался и стал землей, что ли?

— Убрался к чудовищам, таким же, как он сам, — сухо сказала Бранза. — Туда, откуда он родом и где нам делать нечего.

Эдда поднялась с колен. У болота никого не было; о том, что произошло, свидетельствовали только примятая трава и развороченный ил, мокрые заляпанные грязью платья девочек да упрямо вздернутые плечи Бранзы, которая забрала корзинку с пирожками и решительно зашагала в обратный путь.

— Разве есть такие места? — Эдда весело скакала позади старшей сестры.

— Ну, он ведь откуда-то взялся и куда-то пропал, — проворчала та.

— И там живут одни карлики? — Теперь Эдда забежала вперед и пятилась, глядя на Бранзу. — Маленькие уродцы, которые ругаются плохими словами и лезут драться?

— Почем я знаю? Я что, была у них в гостях?

— Ну, мало ли. Вдруг да была, просто мне не говорила? — Эдда рассмеялась от этой чудесной мысли и затанцевала вокруг сестренки. — Скажи, тебе не хотелось бы отправиться вслед за этим человечком и посмотреть, где он живет?

— Ни за что! Лучше держаться подальше от этого страшилища.

— А мне бы хотелось! Как ты думаешь, Ма когда-нибудь бывала в тех краях? Видела карлика? — Кровь бурлила в жилах Эдды.

— Она ничего такого не рассказывала.

— Знаешь… — Эдда вприпрыжку скакала за своей рассудительной сестрой, — …мало ли сколько всего Ма видела на свете и не рассказывала нам. Она ведь ужасно старая.

Бранза обеспокоенно оглянулась.

— Пожалуй, надо спросить ее, — сказала Эдда.

— Нет, не надо.

— Почему это?

— Потому. Если Ма не встречала карлика… думаю, ей будет не очень приятно услышать про… такое.

— Да с чего ты взяла, глупая?

Бранза шла напролом через кусты; плетеная корзина поскрипывала, и в этом звуке словно воплощалось ее собственное раздражение.

— Ни с чего. Просто знаю, и все.

— Откуда ты знаешь?

— Откуда, откуда! Мне уже семь лет! Когда тебе исполнится семь, ты тоже кое-что будешь знать.

— Правда? — Эдда перестала прыгать и ровным шагом пошла бок о бок с сестрой, надеясь, что благочинный вид поможет ей быстрее постичь тайные знания.

На следующее утро Эдда в одиночку отправилась на болото. Девочка сняла платье, вошла в воду и начала ощупывать пальцами ног дно: где-то здесь остался жесткий клок бороды, что застрял в твердом дне. Наверное, думала Эдда, бороду карлика защемило, когда он с помощью волшебства попал сюда. Должна же быть какая-то дверца, какая-то заделанная трещина между этим местом и тем, откуда он пришел.

Эдда посмотрела в высокое беззаботное небо, по которому бежали перистые облака — словно раскаты смеха обрели видимую форму. Возможно ли, что по ту сторону дна лежит другая страна со своими облаками и болотами, или даже целый другой мир?

Девочка шарила и шарила ногами, пытаясь нащупать какую-нибудь ямку, впадину или вообще хоть что-нибудь необычное. В конце концов от холода ее начала бить дрожь, ступни окоченели и потеряли чувствительность. Ил жадно чавкал на дне, маленькие рыбки покусывали девочке пятки, угри обвивались вокруг ее ног, грязная вода плескалась у пояса — Эдда ничего не нашла. Ква! — сказала ей лягушка; чпок! — плеснула хвостом рыба, а пролетавший мимо журавль разгладил воздух крылом.

Потеряв терпение, девочка вылезла из воды. На берегу валялось несколько плоских камней, точно таких же, как тот, за которым исчез карлик. Эдда обошла вокруг каждого из них. «Простите, что не целую ваши грязные ноги, старухины дети», — несколько раз повторила она на случай, если именно эти слова помогли карлику провалиться сквозь землю. «Старухины дети! Старухины дети!» — Эдда ходила вокруг каждого камня и топала ногой.

В конце концов она устала топать и обвела взглядом привычный, давно наскучивший пейзаж. Она может стоять и слушать дыхание этого мира, улавливать его шорохи, покашливания и холодные мысли, снующие под поверхностью, однако проникнуть в другой мир ей не под силу. Остается лишь ждать и надеяться, что карлик снова заглянет сюда. Когда он соберется исчезнуть, Эдда успеет разглядеть, как у него это получается, и, может быть, последует за ним.