Лакомые кусочки

4

После того как я покинул сиротский приют Сент-Аньонс, жизнь обходилась со мной по-всякому: и баловала, и наказывала. Обретя свободу, я первым делом начал отращивать бороду. Надоело, знаете ли, что меня вечно принимают за ребенка, хотя, надо признать, в этом тоже была своя выгода: ребенку сходило с рук то, за что взрослому грозила тюрьма. Борода моя росла, я не брил и не стриг ее, пока, в конце концов, она не стала стелиться по земле. Вдобавок я перестал стричь волосы на голове, и они тоже отросли до пят. О, у меня была роскошная темная шевелюра, и дамы никогда не отказывали себе в удовольствии погладить ее, несмотря на хилое и несуразное тело ее обладателя.

Ремеслу я обучен не был, торговлей тоже не занялся, однако мне везло в картах, особенно в подходящей компании, и все из-за моего малого роста, природной скрытности и умения напускать на себя бесстрастный вид. Кроме того, были такие богатеи, которые любили делать из меня куклу — наряжали в детские одежки и заставляли бегать по комнатам, поднимать суматоху и затевать всякие проказы.

За этим приятным занятием я провел не один десяток лет, но потом фортуна от меня отвернулась. Один лорд, у которого я был домашним шутом, взял да и помер. Что ж, бывает, верно? Я очень рассчитывал на те деньги, что были обещаны мне хозяином, но семья усопшего не желала расплачиваться, поскольку я в точности следовал приказам лорда, а это немало поспособствовало тому, что имя его рода оказалось изрядно запятнанным. В общем, я выжал из этих скаред сущие гроши, однако, благодаря своей неприметности и таланту хранить выдержку в игре, мне удалось приумножить куш. Тратил я тоже немало, и вот однажды все мое богатство обернулось пшиком. Я очутился в компании воров и мошенников — к коим, не стану отрицать, принадлежал и сам, — и на меня дождем посыпались счета за неоплаченное вино, выпитое мною и моими дружками, и угощения, которые давным-давно переварились у нас в желудках и вышли наружу дерьмом.

Я тихонько улизнул из города, подальше от греха. Незадолго до того до меня дошли слухи, что Грязная Энни ютится в облезлой лачуге на окраине Сент-Олафредс и творит там свои черные ведьмовские дела. Я пребывал в унынии относительно своего растраченного богатства и потому решил направиться к ней.

И какое же веселье царило в Сент-Олафредс! Единственное, что меня удивило в городе — это развешанные на каждом углу флаги и гербовые щиты с изображением огромного черного медведя, грозно стоящего на передних лапах. У городских стражников, по счастью, не оказалось таких острых клыков и когтей, а на одной из улиц я даже успел полюбезничать с молоденькими прачками. Крепкие румяные девицы, весьма завлекательно отбивавшие белье о каменные плиты, хихикали и поддразнивали меня. Если удача вернется, подумал я, на этой улице можно будет подцепить неплохих курочек. Может, даже какой-нибудь здешней мамзели загорится изведать новых наслаждений с таким, как я, и она задерет юбки бесплатно, просто из любопытства. Никогда не знаешь, что тебя ждет на новом месте, в этом я уже убедился.

— Энни Ам-мблоу? — прошамкала беззубая карга, торговавшая пряжей на рыночной площади, и пожевала губами. — Не слыхала о такой.

— Кажется, у нее был дар, — сказал я. — Вроде как умела колдовать.

— Чего-чего? — встряла другая торговка, такая же страшная, хоть и с обломками зубов (да, за время хорошей жизни я успел привыкнуть к красивым женщинам не меньше, чем к сытной еде и мягкой постели). Так вот, эта, другая, подалась вперед и проговорила: — Ведьма по имени Энни? Должно быть, ты ищешь Энни Байвелл, что прозвали Лечухой. Она живет на окраине, за рынком.

— Он же молвит, Аммблоу, — прокаркала первая.

— Ну, может, она вышла замуж, — сказала вторая. — И ведьм, вишь, тоже берут в жены.

— Может, и так, — согласился я. — Хотя Энни вроде не из тех, кому непременно надо замуж.

— Ну, если это та Энни, то она уж овдовела. Живет одна-одинешенька на отшибе, где цыгане, — заключила первая старуха.

— Угу, — подтвердила ее товарка. — Как дойдешь до реки и увидишь за ивами грязное болото, сворачивай к востоку и топай вверх по холму.

— Точно, — хрипло расхохоталась первая. — Там учуешь свою Энни и ее зелья!

Я пошел туда, куда мне указали старухи. Действительно, сразу за ивами темнело небольшое болотце. На ветвях среди листвы развевались наговоренные ленточки, в развилках стволов, если присмотреться, можно было увидеть камушки-шептуны — в общем, все указывало на то, что здесь кое-кто занимается ведьмовством.

— Энни! — Я полез сквозь заросли. — Энни Байвелл, урожденная Армблоу! Это я к тебе пришел, твой старый приятель!

Она подошла к двери, если этот лаз в лисьей норе можно было назвать дверью. Ой-ой-ой, туда и заглядывать-то не хотелось, а уж принюхиваться — и подавно!

Батюшки-светы! Нет, я, конечно, знал, что мы с Энни почти ровесники, но, видит небо, с ней годы обошлись совсем уж жестоко! Зубы у моей подружки повывалились, а лицо, некогда пухлое и смазливое, сморщилось, будто печеное яблоко. А ведь как я раньше завидовал ее крепкому подбородку! Мне, по крайней мере, еще осталось чем жевать.

— Узнаешь? — спросил я и картинно подбоченился. В прежние времена я частенько пользовался этим приемом, знакомясь с дамочками, чтобы мой вид вызвал у них не смущение или неловкость, а улыбку.

— А-а… — Энни обнажила короткие гнилые пеньки — все, что осталось от зубов. — Коллаби Дот, он же Недомерок, собственной персоной! Тебя под белыми волосьями и не разглядеть, всего точно снегом засыпало!

— Вот что четыре десятка лет делают с мужчиной, Энни. — Я взял в руку бороду и огладил ее по всей длине. — А ведь когда-то ты была одного роста со мной. Помнишь, а, красотка Энни?

— Помню, помню, — заквохтала она и защелкала не то языком, не то деснами — черт его знает чем. — Гнусные были времена.

— Это ты была гнусная, — ухмыльнулся я. — Кидалась на все живое и даже кое на что из неживого.

— Я не была гнусной, просто мне все опостылело. Опостылело, понимаешь? Воровать уголь, давиться кашей и супом на воде, мерзнуть под драным одеялом. Немного доброго «туда-сюда» хоть как-то скрашивало жизнь. — Энни причмокнула губами — может, болят сгнившие остатки зубов? — И твою тоже, если не ошибаюсь.

— Верно, — согласился я, хотя «скрашивало» — не совсем точное слово. Я был без памяти влюблен в эту дряхлую ведьму — конечно, когда она была молода и красива, — влюблен, как любой мальчишка в ту первую, что даст ему попробовать женского тела. Она-то чихать на меня хотела. Энни переросла меня, ей было интересней кувыркаться с другими парнями, постарше и покрупней, в том числе с самым здоровенным верзилой. — Что слышно от преподобного Шейкстига?

— Ничего. Видать, непросто послать весточку оттуда, где он сейчас горит. Правда, это место он выбрал сам.

— Что, помер? — Я страшно обрадовался. Моя кожа до сих пор саднила при воспоминании о его увесистой дубинке. — Счастливое известие.

— Счастливое, если не считать того, что он платил мне, и с его смертью я лишилась дохода. Ладно, хватит про меня. Чего тебе надо, Коллаби? Надеюсь, ты пришел не за тем, чтобы задрать мне юбки? Да нет, вряд ли, разве что тебя совсем припекло. Хотя, помнится, с того конца ты неплохо снаряжен! — Энни зашлась хриплым смехом, одышливым и сухим, похожим на хлопанье флагов с медведями, что были развешаны в городе. — Уже давно мог бы наняться на работу, подкопить деньжат и обзавестись подружкой, — продолжала она. — Впрочем, у тебя никогда не было «деловой жилки», так, мой голубок? Тебе бы все слоняться да жалеть себя. Садись уж, бедолага, принесу тебе чего-нибудь выпить. Чаю или травяного вина?

— Чаю, — буркнул я. — Терпеть не могу травяное вино.

— И какая же беда с тобой стряслась на этот раз, коротышка? — Энни вынесла две кружки и поставила их на пенек.

— Долго объяснять. Один негодяй из Миддл-Миллета умыкнул мои денежки, все до последнего гроша, черта с два их теперь выцарапаешь. И вернуться туда я не могу — э-э… сжег мосты.

— Как всегда, дело в деньгах, — вздохнула Энни. — В звонких монетках, да? Вот о чем нам напоминают и солнце, и луна — такие же круглые и плоские. — Ее слова прозвучали избито, как если бы она устала повторять их в разговоре с каждым, кто к ней приходит.

— Да уж, небесные светила страшно скучны. Каждый день появляются и исчезают, точно чье-то богатство. Или чья-то задница между ног у прачки — вверх-вниз, вверх-вниз.

Энни со смехом поднялась.

— Остается надеяться, — продолжил я, — что мой кошелек опять разбухнет от монет. Честно говоря, в этом я рассчитывал на твою помощь.

— Ну, Коллаби, наконец, и до дела дошел. — Энни опять пожевала губами, приготовившись слушать.

— Я все никак не забуду тот день, когда мы с тобой миловались в стогу. После этого ты поводила рукой по моему лбу, и я кое-что увидел, а потом рассказал тебе, помнишь?

— Да уж, рассказывал и рассказывал, было захлебнулся в слюнях! Прыгал, точно блоха на сковородке.

— Ты еще сказала, что могла бы перенести меня в то место, будь у тебя чуть побольше чародейской силы. Вот бы мне там остаться, или хотя бы перелетать туда и обратно, когда вздумается!

— Хм-м.

— В общем, я чего хотел спросить-то: теперь у тебя достаточно силы? Она увеличилась со временем? Можешь перенести меня?

— Нет! Особенно если ты спустил все деньги и рассчитываешь, что я стану колдовать задаром. Считаешь, я совсем безмозглая дура?

— Нет, — возразил я, — просто мне казалось, у тебя есть сердце.

— Угу, я вся — одно большое сердце, когда втяну когти, — скривилась Энни. — Да только женщина должна думать о своем куске хлеба. Что мне с тебя? Заработаю головную боль, потрачу половину ингредиентов, а ты — фьють, и нету! Тебя не было рядом большую часть времени, и пока что твое отсутствие обходилось мне совершенно бесплатно. Тебе придется исколотить меня до полусмерти или выкрутить руки, чтобы добиться согласия, но на это ты едва ли сподобишься. Я-то знаю, ты никогда особо не любил распускать кулаки, но крайней мере со мной, хотя, может, с другими и вел себя по-свински. Не сомневайся, я тебя еще одолею, коли дойдет до драки. У меня есть другие средства, если эти старые струны вдруг лопнут! — Энни напружила цыплячьи мускулы на своих костлявых руках и смерила меня взглядом.

Струны, пф-ф! Скорей, гнилые веревки. Я смотрел на нее и пытался разглядеть в этой дряхлой развалине маленькую шлюшку, которая гарцевала верхом на мне в тот день на поле, когда я побывал в небесах, когда все было для меня внове, и жизнь на мгновение превратилась в сказку. Конечно, тогда Энни не смотрела на меня с теперешней надменностью. Мы послали ко всем чертям преподобного с его тяжкой работой и лежали, тесно обнявшись, глаза в глаза. Пройдет еще несколько лет, прежде чем деньги и сила Шейкстига притянут Энни крепче магнита.

— Стало быть, для тех, кто тебе платит, ты делала такие штуки?

— Еще бы!

— А чего отводишь глаза, Энни? Я тебе не верю.

Энни в упор поглядела на меня. Ишь ты, разозлилась.

Значит, я выбрал верный способ.

— Можешь поставить на мне что-то вроде опыта.

— В штаны не накладешь? Я давненько уже не занималась настоящим чародейством, да еще таким серьезным.

— Сомневаешься, что получится?

— Я не… Как ты не уразумеешь, Коллаби, в таких делах опыты — опасная штука. Если что-то пойдет не так… Все может закончиться очень плохо.

— Хуже, чем если меня найдут головорезы, которым я задолжал?

Энни искоса поглядела на меня.

— Значит, так. Худшее, чего ты можешь опасаться — это смерть от рук убийц, верно? В этом мире, понимаешь? А вот смешение миров, перемещение кого-то за пределы этого мира в его сердечный рай… — Энни запнулась.

— Ну же?

— Если на то пошло, ты просишь приготовить не примочки для пяток и не приворотное зелье! У меня даже нет всех составных частей, которые потребуются для волшбы. В ярмарочный день придется тащиться в Хай-Оукс-Кросс.

— Это не обязательно делать сегодня. Конечно, чем скорее, тем лучше, но я могу подождать, если заручусь твоим согласием.

— Надо же, какая щедрость! А как насчет того, что у меня в кармане пусто? Некоторые ингредиенты стоят довольно дорого.

— Укажи мне на них, Энни, и не беспокойся — я это добуду. Или наведи на кошелек, который можно потрясти. Небольшие суммы для меня — сущие пустяки.

— Значит, твои пальчики все такие же маленькие и хваткие? — Ведьма с любопытством вытянула тощую шею.

— Да, а со своего следующего клиента можешь взять вдвойне. Не только окупишь расходы, но еще и останешься в прибытке.

Энни выпятила губы и стала похожа на старого сома, который лежит на дне озера и шевелит усами.

— Ну что, по рукам? — серьезно спросил я. — Я знаю, у тебя есть сила, ты просто должна собраться с духом.

— Должна, говоришь? — Она снова пошамкала ртом и одернула подол изношенного платья. — Надо же.

— Энни, ты же была так близка к этому в молодости! Неужели тебе самой никогда не хотелось выпустить наружу то, что дремлет внутри?

— Не знаю. — Энни устремила взор вдаль, на деревья. — Пожалуй что хотелось.

— Вот видишь!

— Только на пропитание этим не шибко заработаешь. Зелья или гадание по руке — другое дело.

— Так погадай мне! — расхохотался я и вытянул руку. — Погляди, выйдет у тебя или нет.

Энни посмотрела на мою ладонь, не дотрагиваясь до нее. Прочла быстрым взглядом, каким пустельга окидывает холмы, и отвернулась.

— Дот, — промолвила она, — тебя ждет удача. — Насмешливость исчезла из ее голоса. — До самого конца.

— Всякому из нас везет, пока не наступит конец, — усмехнулся я. — Никому неохота умирать, какую бы жизнь он ни прожил, хорошую или плохую.

— Мне довелось видеть многих, которые желали уйти раньше положенного срока. Они приходили ко мне и просили… помочь.

— Ладно тебе. — Я одним глотком допил чай и вскочил с лавки. — Пораскинь мозгами, Энни, как и что тебе нужно сделать, а я буду твоим ярмарочным кроликом. Я вернусь завтра.

Она опять посмотрела на меня сверху вниз. Да, за эти годы все вокруг превратились в великанов, все сироты из приюта, с которыми я когда-то был одного роста. Взять хотя бы Энни: она сидела, а я стоял, и, тем не менее, ей приходилось опускать глаза, чтобы встретиться со мной взглядом.

— Поверь, найдется много охотников отправиться в свой личный рай. Заработаешь на этом кучу денег. Пожалуйста, Энни! — Я приблизился к ней и выложил последний козырь — сами знаете, в разговоре с женщиной это всегда червонный король: — Ради наших с тобой дней в Сент-Аньонс! Помнишь, мы оба были безродными горемыками, ты и я. Эта связь не разорвется до самой смерти.

— Тебя ждут опасности, Дот, страшные опасности! Даже я до конца не представляю, какие именно.

— Может, ждут, а может, и нет. Хорошо, пускай первый блин выйдет комом, и со мной у тебя ничего не получится, зато с другими ты все исправишь, станешь богачкой и будешь жить в шикарном доме на вершине холма.

Энни все еще колебалась. Я смотрел на нее с мольбой во взгляде. Выпучи я глаза чуть-чуть сильнее, они бы точно вывалились в грязь.

— Мне надо подумать, — буркнула старуха. — Пристал, как репей, да еще бередишь душу своими разговорами о приюте! С какой стати мне про него вспоминать?

— Мы ведь там выросли, Энни, и никуда от этого не денешься.

— Проваливай.

— Уже ухожу. — Я похлопал ее по коленке, прикрытой серыми лохмотьями. — Но завтра приду опять.

— Через день! Завтра я должна много чего приготовить, и любопытных глаз мне тут не надо! — крикнула Энни деревьям поверх моей головы.

— Отлично, — сказал я и был таков, оставив старую ведьму с полной головой мыслей, бурлящих, точно похлебка в котелке над огнем.

— Одна женщина сказала, что мне нельзя заниматься этими вещами, — призналась Энни. — Я встретила ее в Хай-Оукс-Кросс… давно, еще когда зарабатывала на жизнь гаданием. Она приперлась аж из Рокерли. Вся такая расфуфыренная!

Мы пришли на берег реки, так как для ворожбы требовалась проточная вода. В воздухе стоял крепкий аромат сухих трав, которые Энни разложила на земле. На вид все они были блеклые и пыльные, кроме свежесорванных листьев «змеиной косы», серовато-зеленых и щетинистых. Энни деловито заканчивала последние приготовления и продолжала свой рассказ:

— Я ей и говорю: «Зачем тогда мне послан дар, если я не могу им пользоваться?». А она мне: «Э-э, не всякая самка, способная выносить и родить, станет хорошей матерью». Кому как не мне, круглой сироте, это понимать! Видала я таких мегер, что и во врагах заиметь страшно, не то что в мамашах… Коллаби, нам надо развести небольшой костер. — Энни перебросила мне огниво. — Когда огонь разгорится, по моей команде положишь в него вот это. — Она показала пальцем на небольшую охапку стеблей с сухими почками, которые уже наполовину осыпались.

Подготовка к волшбе занимала ужасно много времени, и мое терпение почти иссякло. Не забывай, Коллаби, она делает тебе одолжение, несколько раз одернул я себя. Три дня назад мне пришлось драпать прямо посреди ночи, когда на постоялый двор Осгуда ворвались люди из шайки Ашберта, моего главного кредитора. Понятное дело, почему я дергался. Казалось, весь мир гонится за мной по пятам, и больше всего на свете я хотел положить конец этой погоне.

— Та-ак, — приговаривала Энни, поглядывая на небо, словно желая остановить дождь. — Кладем то, что прибавит горечи.

От смеси травы и порошка столбом поднялся вонючий дым, которым мне пришлось дышать. Энни продолжала:

— Пора начертать символы.

Старуха усадила меня на песок и принялась выводить на моем лбу загадочные знаки. Я надеялся, что это действо вызовет приятные видения, которыми я наслаждался в стогу, но нет, на сей раз слышался лишь легкий шорох, а ладонь Энни издавала ту особую мерзкую вонь, которой несет от всех старух, да еще смешанную с запахом травы и едкого порошка.

— А теперь — погружение, — сурово проговорила Энни и велела мне трижды окунуть голову в ледяную воду. Пока я макал голову в речку, она стояла надо мной и бормотала заклинания.

Я устал и замерз, а Энни устраивала все новые испытания. Уж лучше встретиться с людьми Ашберта, чем терпеть ее измывательства, думал я. По крайней мере, если даже меня прибьют, это закончится быстро. Ну а сильнее всего я мечтал о том, чтобы вздремнуть где-нибудь на солнышке, развесив одежду для просушки.

— Ха! — Ведьма бросила взор на небо и ухмыльнулась мне, отчего ее скукоженное лицо еще больше покрылось морщинами. — Дот, погляди!

— Куда? — проворчал я.

— Туда. — Она указала вверх, на высокий столб дыма.

Сперва мне показалось, что я вижу лишь легкую пелену, какая нередко появляется перед глазами, если долго смотреть в небо. Я прищурился и через некоторое время разглядел, что пелена, зависшая над нашими головами, постепенно становится похожа на серую складчатую ткань, а в середине ее виднеется темная точка.

Энни возбужденно засуетилась: принялась подбрасывать в огонь травы, одну за другой. Клубящийся дым то скрывал темную точку, то делал ее заметнее. В конце концов мне надоело смотреть на жуткую висящую штуку, и вообще я был разочарован, поскольку не понимал, какое отношение вся эта вонючая кухня имеет к видениям, которые Энни показала мне, когда мы валялись в сене. Тогда я увидел мир, в котором нет великанов, закрывающих собой солнце, зато есть много девушек моего роста и энергичных мужчин, таких же бравых, как я, готовых составить мне компанию в любых проделках и пирушках. В том мире все цвело и пело, и не было этой противной нависающей пелены, с меня не капала ледяная вода, и дурные запахи не лезли мне в нос, забив его до такой степени, что он перестал различать вообще что-либо, кроме самой тошнотворной мерзости.

— Готово, Коллаби! — объявила Энни, и в этот момент я вновь увидел в ней задорную и отчаянную девчонку, какой она была много лет назад. — Давай я тебя подсажу. — Она подставила руки, сделав что-то вроде ступеньки, и слегка присела.

— Погоди! Что я должен делать? — Я оперся о плечо Энни, поставил ногу на «ступеньку». Скука мгновенно улетучилась, а коленки вдруг одеревенели от страха.

— Полезай наверх! Твой рай ждет тебя. Я что, зря старалась?

— Где «там»?

Энни подсадила меня, и складчатая пелена накрыла меня, словно чей-то огромный зад, словно свинцовая туча, готовая разразиться грозой. О, это была не простая туча! Я чувствовал сгустившийся в ней заряд, сжатые пружины молний, рвущиеся наружу.

— Ныряй внутрь! — крикнула Энни. — Проталкивайся! Да побыстрей, пока у меня не загорелась юбка!

Я сложил ладони, как священник на молитве, и ткнул ими в серую массу.

— Энни, у меня ничего не выходит! Эта твердая штука меня не пускает!

— Пустит, пустит. Навались посильнее! С той стороны — все твое!

До чего же отвратительной оказалась эта масса, особенно когда я все-таки проткнул ее кончиками пальцев! По телу волнами пробегали ужасные ощущения; Энни чувствовала то же самое — я понял это по тому, как она содрогалась.

— Черт тебя подери, Дот, у меня уже пальцы на ногах дымятся! — крикнула старая колдунья и, поднатужившись, выпрямила спину.

Голова Энни оказалась вровень с нижним краем призрачной мглы. Я видел ее, будто в тумане. Энни стала проталкивать мои руки во влажный холод. Сверху, из разверстого дна мира, на меня хлынули потоки ледяной воды, и я мгновенно вымок до нитки.

— Матушки родимые, ты куда меня толкаешь, в океан? Хочешь утопить?

— Вода не соленая, — заявила Энни, почмокав губами. — Это, наверно, озеро или пруд, а может, речка.

— А-а-а! Тут какая-то рыбина!

Энни изо всех сил толкала меня снизу, но я так одурел от страха, что даже не догадался согнуть колени. Голова прошла сквозь призрачную массу; невидимая сила потянула меня за волосы и бороду. Все звуки слились в одно сплошное бульканье. Свет, вверху промелькнул свет! Гигантское растение — это его я принял за рыбу! — с плоскими листьями, похожими на хвост угря, плыло по течению над моей головой в бурлящей мутной воде.

Энни сделала еще два сильных толчка и едва не содрала с меня живьем шкуру, но я, наконец, пробился через серую мглу. Ноги обрели способность двигаться, я рванулся вверх. Вокруг меня в воде сверкали звезды, запутавшиеся в длинных осклизлых лентах водорослей.

Я вынырнул и судорожно втянул в себя благословенный воздух. Вода подхватила меня и швырнула в сторону берега, под деревья. Энни исчезла, однако деревья и небо были те же. Надо убираться отсюда, подумал я, пока меня не выбросило на острые камни ниже по течению и не пришлось отскребать от них мои драгоценные волшебные мозги.

Барахтаясь, я начал двигаться к берегу. Он оказался довольно крутым и скользким, но я хватался за траву и какие-то мелкие цветы вроде ромашек, росшие пучками. Часть ромашек я с корнем вырвал, но там осталось еще много, так что я не переживал.

Кашляя и отплевываясь, я без сил распластался на земле. Пока я лежал и размышлял, чем этот «райский» мир отличается от обыкновенного и где все мои новые друзья, с пучком ромашек, зажатым у меня в кулаке, что-то произошло. Когда я разжал ладонь, то обнаружил в ней не мокрые цветы, а блестящие желтенькие монеты чеканки королевского двора! Что за чудеса?

Я повертел монеты так и эдак, попробовал на зуб, взвесил на ладони. Вспотев от страха, сорвал ромашку. Цветок превратился в золото. Монета лежала в моей мокрой ладони и тяжело поблескивала.

На некоторое время я лишился рассудка. Я вопил и прыгал, обрывая ромашку за ромашкой, глядел на таинственное превращение, набивал золотом карман и прислушивался, как оно позвякивает. Я рвал цветы целыми пригоршнями, скакал по берегу, как безумный, осыпая себя золотым дождем.

«Я король! — орал я. — Король и великий маг! Я наполню золотом ванну и буду мыть в нем свою прекрасную бороду! Я буду обедать золотом и запивать его золотым вином!»

Чуть позже я немного остыл и принялся набивать монетами карманы и пояс. Наконец пришлось остановиться — карманы едва не лопались, а тяжелый пояс пришлось застегнуть на пряжку и повесить через плечо. Меня распирало от радости: этих денег с лихвой хватит, чтобы выбраться из передряги с Ашбертом, не говоря уж о том, чтобы вернуться в Миддл-Миллет или даже в Рокерли, раздать долги и восстановить мое доброе имя. А потом я куплю себе дом, конный экипаж, приличную одежду и кучу всего остального! О таком богатстве я не смел и мечтать; всю жизнь мне доставались сущие гроши, я жадно хватал медяки, словно выбирал из грязи рассыпанные зерна. Теперь же я веселился, пел и плясал, тем более что вокруг никого не было — ни карликов, ни верзил.

С набитыми карманами и поясом я отправился вверх по тропинке, предвкушая встречу с людьми моего роста, которых видел еще тогда, в стоге сена. Мне также не терпелось узнать, что представляют собой местные лавки и трактиры, где можно будет истратить пару-другую новеньких монет и поразить всех своим богатством.

Бранза держала в вытянутой руке капустный лист. Наконец, заяц опасливо, боком приблизился к девочке, подпрыгивая, точно хромоножка, и замер. Его желтые глаза, казалось, смотрели сразу во всех направлениях, бархатистый нос мелко подрагивал. Бранза ожидала, что животное резко выдернет угощение из ее руки, однако заяц потянул за кончик листа мягко и робко, совсем не так, как обычно делают его сородичи. Он принялся деликатно жевать, и в тишине слышался только хруст перемалываемой пиши, похожий на старческую одышку.

Сердце Бранзы гулко ухало. Ее рука слегка дрожала, дыхание участилось от восторга, однако она старалась не шевелиться и лишь время от времени взмахивала ресницами. Девочка возвышалась над зайчонком с высоты пяти человеческих лет, будто тяжелая туча, выпустившая тонкий безмолвный луч молнии. Она сидела на корточках — огромная, страшная, грозящая стать еще больше, но зверек словно бы не видел в ней никакой опасности и доверчиво отдавал все, что составляло его заячью сущность — пушистый мех, прозрачные ушки с розовыми прожилками сосудов, хрупкие косточки — в полное распоряжение Бранзы.

У Эдды такие вещи получались хуже; она была слишком нетерпелива. Бранза же легко могла часами сохранять неподвижность, застывая, будто скала, и пугливые животные спокойно подходили к ней. Для нее было отрадой приручать робких и слабых существ, еще меньше и безобидней, чем она, самая безобидная и кроткая в своей семье. С раннего детства Бранза пыталась понять их язык, научиться слышать то, что слышат они. Вот и сейчас она слушала лес ушами зайчонка, чутко воспринимая все опасности, которые подстерегают маленького зверька.

Заяц тревожно вытянул шею и одним прыжком метнулся в кусты. Ну конечно, его вспугнули шаги: легкий топоток Эдды за спиной у Бранзы и чья-то более тяжелая поступь по тропинке, окаймляющей лесную опушку. Бранза вздрогнула, маленькое сердце испуганно затрепыхалось.

Ей хватило одного короткого взгляда на чужака — едва ли выше ее, однако старый и морщинистый, с длинными-предлинными серебристо-белыми волосами и такой же длиннющей бородой, — и она бесшумно скользнула в заросли остролиста, к Эдде. Бранза сгорбила спину и прижала к губам сестры палец.

Эдда решила, что это новая игра, ее глаза радостно заблестели.

— Что, что такое? — шепотом спросила она, невзирая на запрет старшей сестры.

Однако Бранза лишь предостерегающе коснулась пальцем собственных губ. Объятая непонятным ужасом, она глядела через плечо ничего не подозревающей Эдды на странного карлика.