Лакомые кусочки

10

— Я знаю, что мы должны сделать, — заявила матушка Рамстронг на следующее утро, сидя за ткацким станком. — Нужно сходить к госпоже Энни Байвелл.

— Вот как? — Эдда качала малыша Озела, пока его мать занималась работой. Она поднесла младенца к окошку и вгляделась в затуманенные синие глазки.

— Раньше ее звали Лечухой Энни, — пояснила Тодда.

— Лечуха? Как в сказках?

— Ну да. — Тодда рассмеялась. — Правда, она не имеет дела с травами и знахарством с тех пор, как разбогатела. Просто сидит в своем роскошном доме и носа на улицу не кажет. Может, она слыхала про твою страну. Сегодня с утра Давит отправился к Тизелу Вурледжу, хочет порасспросить его кое о чем. Ну а к госпоже Байвелл мы с тобой наведаемся сами. Вдруг да знает, каким волшебством тебя занесло к нам и как повернуть его вспять.

— Повернуть вспять? — переспросила Эдда. — Но я не желаю возвращаться обратно! По крайней мере сейчас. Я хотела бы чуть-чуть пожить, осмотреться — здесь полно всяких странных штук, которых нет у нас. — Выспавшись в мягкой постели, Эдда оценивала свое положение гораздо оптимистичней.

— Странное не обязательно означает хорошее, — мягко сказала Тодда. — И не всегда доброе.

— Все равно, странное — значит интересное, — возразила Эдда. — Не могу же я просто взять и вернуться к Ма и Бранзе, мне ведь даже рассказать им пока нечего!

— Хорошо, — кивнула Тодда, — подождем, пока тебе будет что рассказать. Заодно разберешься, что можно делать, а чего нельзя. Сейчас нам известно только то, что ты находишься здесь, а твоя семья — в другом мире. Пожалуй, я пойду с тобой, когда Андерс проснется.

— Малыш, кажется, не собирается спать, — заметила Эдда, энергично укачивая Озела. — Я могу сходить и сама, чтобы не отрывать тебя от работы.

Тодда удивленно подняла брови.

— У нас, в настоящем мире, не принято, чтобы девушка разгуливала по улицам в одиночку.

— Почему? Позавчера я совершенно свободно бегала по городу за этим… как его… мистером Вурледжем. Многие девушки, кстати, делали то же самое.

— Да, но позавчера был Праздник Медведя, единственный день в году, когда подобное дозволяется. Все остальное время ты можешь выходить из дома только в сопровождении другой барышни, а еще лучше, замужней женщины. Из-за этого мы с мужем прежде всего и заволновались, увидев, как ты стоишь посреди рынка.

— Как это скучно! — вздохнула Эдда. — А что делают девушки, у которых нет сестер?

— Ходят с матерями или подругами. Либо сидят дома. Ни одной барышне и в голову не придет выйти на улицу одной. Что скажут люди!

— А что они скажут?

— Станут кричать тебе вслед обидные слова — ну, знаешь, особенно парни. Назовут срамницей, может, даже бросят в тебя чем-нибудь — камушком или комком грязи, испачкают платье.

— Правда?

— Правда. Ты сама напросишься.

— И вовсе я не буду напрашиваться!

— Я имела в виду, что, выходя в одиночку, ты уже напрашиваешься на оскорбления.

— Ужасно. Там, где я живу, нет таких строгостей.

— Судя по твоим рассказам, — Тодда закончила ткать и убрала ногу с педали, — ты живешь в чудесном месте.

Я нашел Вурледжа дома, в кровати — это почти в полдень-то! Он все еще отсыпался после бурного веселья.

— Да входите же скорей, кого там принесло! — раздался из-за двери недовольный голос. — Нечего орать и молотить кулаками!

Между тем я постучался очень осторожно. Видать, у парня сильно болела голова.

Увидев меня, он сделался немного повежливей.

— Мистер Рамстронг! Медведь! — Вурледж приподнялся на локтях и спустил ноги со своего убогого ложа. К счастью, он выглядел получше, чем вчера, когда я видел его в последний раз — по крайней мере отмылся (или его отмыли). Он одернул рубаху, пригладил всклокоченные волосы и поглядел на меня:

— Чем могу?

— Я пришел поговорить, — сказал я. — Расскажи обо всем, что ты делал в День Медведя.

— Не верь Апплину, мистер Рамстронг! Я и пальцем не тронул Хэнни Дженкинс! К тому времени я уже лежал, как бревно, под столом у Келлера. Слыхом ни о чем не слыхивал до вчерашнего дня!

Я только хмыкнул. Поскольку Вурледж не собирался вставать и принимать гостя с положенными приличиями, я прислонился к дверному косяку.

— Эти непристойности меня не интересуют.

— Вот и славно! Все остальные уже наплели целую паутину сплетен. Спрашивается, с чего? Эту Хэнни не назовешь недотрогой, верно?

Он ждал, что я посмеюсь вместе с ним. Вот, пожалуйста, смотрите, кого нынче выбирают в Медведи.

— Дело касается той девушки, что мы с женой приютили у себя.

Сперва он смотрел на меня, как баран на новые ворота — «черт-побери-а-я-тут-при-чем», но затем взгляд стал более осмысленным.

— А! — воскликнул Вурледж. — Кажется, ее зовут Эдда!

Меня покоробило, когда его грязный рот произнес это имя, но я не стал терять времени, так как предстояло выяснить более важные вещи.

— Она сказала, что, пока длился День Медведя, ты успел провести три года в другом месте.

— Ну, я тоже так считал, когда разговаривал с ней. А теперь думаю, что скорей всего у меня было что-то навроде… видения. Может, просто в голове помутилось от суматохи, жажды и этих медвежьих шкур! Рамстронг, дружище, ты-то понимаешь, о чем я: потеешь, как проклятый. Мозги так и закипели!

— Тогда откуда, по-твоему, взялась Эдда? — Я старался говорить как можно спокойнее. — Ты знал, как зовут девушку, окликнул ее по имени, хотя ни разу не встречал в нашем мире, да и не мог встречать, потому что она впервые здесь появилась. Мы с ней прикинули, что к чему: ты и есть тот Медведь, который попал в чужой мир и тут же сожрал какого-то карлика, который докучал сестрам.

— Чтоб я сдох! Так, значит, все было взаправду? Но как? Я прожил в том месте три года, а потом — р-раз! — и очутился здесь в тот же самый миг, когда исчез! Только девица-то попала сюда раньше меня. Не уразумею, как это получилось?

— Три года? Стало быть, тебе уже двадцать.

— Ага! — Вурледж озадаченно поскреб небритый подбородок. — А все думают, что я еще в возрасте Медведя.

Мне с трудом удавалось держать себя в руках.

— И чем же ты занимался все это время? — со зловещей безмятежностью поинтересовался я.

Вурледж все понял. Вид у него был, как у того слуги, которому барин сказал: «Не смей отпираться, негодник! Я видел из верхнего окошка, как ты и твои дружки обчистили лучшую яблоню в моем саду!». На его физиономии четко, словно пятна оспинок, читались и вина в содеянном, и отчаянное желание прикинуться чистеньким.

— Ты про что? — спросил он. — Что она тебе наговорила? Ее вообще там не было!

— Была, когда ты слопал карлика.

— Только тогда, а после — нет.

— Считаешь, это пустяк?

— Э-э…

— Поневоле становится интересно, как ты провел остаток времени. Сожрал еще кого-нибудь? — подумать только, этот вопрос я задаю человеку!

— Нет, нет, только этого недомерка! И то потому, что после зимней спячки обезумел от голода. Потом-то я успокоился — питался корой, медом, ну и всем прочим, что полагается медведю.

На мгновение у меня от воспоминаний закружилась голова, я ощутил жгучую зависть — он прожил в том мире целых три года, а я — всего несколько месяцев. Я вновь представил себя медведем, с аппетитом поедающим свежую кору. В моем распоряжении — весь лес, и каждый вечер меня ждет теплый уютный дом.

— Ты ведь общался с ними — с Бранзой, старшей сестрой Эдды, и их матерью? — спросил я, отчаянно пытаясь не выдать свою тоску.

Вурледж обвел взглядом стену, опустил глаза. На его лице (я сознавал, что должен сохранять спокойствие, хотя готов был наброситься на несчастного с кулаками, если тот подаст мне хоть малейший повод) промелькнуло любопытство, следом какая-то затаенная радость, а потом выражение стало непроницаемым.

— А как же, «общался». Я так понимаю, мистер Рамстронг, ты тоже побывал в их мире? — небрежно поинтересовался он.

— Довелось, — кивнул я.

— Тогда тебе должно быть известно, какое это искушение — когда две хорошенькие девицы живут одни, без присмотра отца или братьев, и к тому же обожают лесных зверей. Ты еще не был женат, когда тебя выбрали Медведем, и уж конечно, обратил внимание, какие они обе ладные.

— В мое время они были совсем маленькими девочками!

Брови Вурледжа поползли вверх, он тупо пожевал губами и замолчал.

— Вот как, — наконец тихо проговорил он себе под нос. — Стало быть, ты баловался с их матушкой? Не знал, что она любит медведей.

— Баловался?! — Не помня себя, я сгреб в кулак рубаху у него на груди. — Что значит «баловался»? Отвечай, что ты там творил?!

— Ничего! Клянусь, ничего! Она сама лезла ко мне, эта Бранза! Вешалась на шею и терлась об меня. Знаешь, как ей хотелось потискаться!

Я швырнул мерзавца на пол, словно отброс, каким он, в сущности, и был. Вурледж всхлипнул и одернул свою грязную ночную рубаху, прикрывая детородные части тела на тот случай, если мне вздумается оторвать их голыми руками.

— Признавайся как на духу, — медленно произнес я; каждое мое слово молотом било его по темени. — Ты посмел обесчестить девушку?

Его глазки трусливо забегали. Я навис над Вурледжем, будто огромный медведь, а он съежился, совсем как добыча хищника.

— Посмел? — Я пихнул негодяя в грудь, и воздух со свистом вылетел из его легких.

Он в ужасе замотал головой, схватился за рубаху, тяжело дыша.

— Нет, Рамстронг, поверь, нет! Мне бы очень хотелось этого; ты же знаешь, как она пахнет! Только она была приличной девушкой и ничего такого не позволяла. Приляжет иногда со мной, без всяких там глупостей, и все. Я провел рядом с ней три года, и если бы не тамошние медведицы, то просто сбесился бы, глядя на эту куколку.

Я отвернулся, чтобы взять себя в руки. Тамошние медведицы!

— Она считала меня обычным медведем! Каждый день купалась вместе со мной, а платье-то мокрое — как облепит ее, она все равно что голая. Куда прикажешь глядеть?

— В другую сторону! Воспитанный человек должен развернуться и уйти, а не пускать слюни, пялясь на девичьи прелести, невинно открытые мужскому взгляду.

— А я не пускал слюни, — угрюмо проворчал Вурледж. — Не пускал, — повторил он менее уверенно.

Я стоял у двери спиной к нему. «Если бы не тамошние медведицы!» Этот кусок дерьма провел там три года. Святые небеса! «Приляжет иногда со мной, и все!» Пойми же, Рамстронг, ты яришься только из-за того, что сам чувствовал примерно то же к матери девочек. Ты ревнуешь и пережить не можешь, что не тебе, а какому-то недоумку выпало прожить бок о бок с Лигой и ее дочками целых три года.

— Ладно, хватит, — сказал я. — Главное, что ты не причинил никому вреда. Кроме того, теперь ясно, что я не единственный мужчина в Сент-Олафредс, который перенесся в другой мир и жил там в облике медведя.

— Да уж, — буркнул Вурледж. Несмотря на волосатые ноги, широкую грудь и щетину на подбородке, он выглядел будто ребенок, которого журит взрослый. В сущности, он и был ребенком.

— И еще кое-что, — сурово произнес я. Вурледж испуганно втянул голову в плечи. — Когда я вернулся сюда, меня терзало желание снова попасть в тот мир, найти тот лес и дом. Возможно, ты тоже почувствуешь подобное искушение.

— Говорю же, я решил, что мне все только привиделось. Но раз это было по-настоящему, может, мне и вправду опять захочется туда, если тут дела пойдут худо. Все-таки здорово быть медведем!

— Дай мне слово, — я повернулся и посмотрел ему в глаза, — что если ты откроешь путь…

— Позвать тебя с собой? — недобро ухмыльнулся Вурледж, однако, едва он увидел выражение моего лица, его физиономия мгновенно вытянулась и посерела.

— Дай мне слово, — с расстановкой повторил я и шагнул к нему, — что, попав туда, ты даже пальцем не тронешь Бранзу и ее мать.

— В том мире у меня нет пальцев, — обиженно пробормотал Вурледж, — есть только лапы. Если дамы не против, когда я их обнимаю, почему бы мне их не обнимать.

— Довольствуйся медведицами! Поклянись, что не лишишь девственности Бранзу, как бы ласкова она с тобой ни была.

Молодой наглец лишь пожал плечами.

— Если она сама на меня прыгнет, я не стану ее прогонять. Да и кто мне помешает, если тебя там не будет?

Я стиснул кулаки — так сильно мне захотелось его ударить. Он трусливо заморгал и вздрогнул, хотя мы стояли нос к носу.

— Тизел Вурледж, клянись, — сквозь зубы процедил я.

Он поджал губы, но я продолжал сверлить его взглядом, и он отвел глаза.

— Почему я должен тебе что-то обещать?

— Потому что я честный человек и занимаюсь честным ремеслом, а ты дрянь и подонок, из которых в Сент-Олафредс нынче выбирают Медведей. Потому что я был Медведем задолго до тебя и останусь им навсегда. Потому что я уважаемый горожанин, у которого есть жена и сыновья, а ты убогое ничтожество, дебошир и пьяница, осквернивший костюм Медведя блевотиной.

Я мог продолжать еще долго, а этот бессовестный щенок глядел бы на меня все так же.

— Действительно, — еле слышно произнес я. — Твое обещание все равно ни черта не стоит.

Я ушел из его грязной вонючей норы, прежде чем успел замарать руки, ударив бедную тупую скотину.

Бранза давно потеряла надежду найти сестру во время своих скитаний по лесу, давно перестала ждать — с радостью или тревогой, — что второй Медведь вдруг мелькнет среди деревьев или на дальнем холме, игривый либо разъяренный. Несмотря на это, Бранза продолжала бродить — круглый год, совсем одна. Порой она выходила из дому всего на час, а порой прогулка занимала весь день и даже затягивалась на сутки.

— Тебе не скучно в лесу? — спросила Лига однажды вечером, когда Бранза вернулась домой. Юбки и волосы девушки дышали первым осенним морозцем, а тихий теплый уют очага приятно расслаблял. — Почему бы тебе не сменить обстановку? Сходила бы в город, пообщалась с кем-нибудь из знакомых…

— Лесные звери гораздо занятнее людей, — заметила Бранза, скидывая башмаки, — и по наружности, и в повадках. Люди не сравнятся даже с птицами, не говоря уж о прочих животных. Город — он и есть город, там изо дня в день происходит одно и то же.

— Мне это по душе, — сказала Лига. — Люблю, когда нет неожиданностей. И потом, в Сент-Олафредс все очень приветливы. Кстати, — прибавила она, — я думала, у тебя там есть кое-какой интерес.

— Интерес? — Бранза села перед очагом и протянула к огню босые белые ноги.

— Кажется, тебе нравился кто-то из Груэнов?

— Ма, ну когда это было? Сто лет назад.

— Что же, у вас так ничего и не вышло? Или еще не все потеряно?

— А тебе бы этого хотелось? — Бранза пошевелила озябшими пальцами.

Лига сделала два коротких стежка и закрепила шов.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты состарилась незамужней.

— Почему? Ты сама, по-моему, вполне счастлива и без мужа.

— Да, но…

Бранза оглянулась на мать, ожидая конца фразы, однако Лига молча смотрела на пламя, ее глаза потемнели, и зрачки слились с радужкой.

— Не волнуйся за меня, Ма, — Бранза погладила ее по колену.

— Я надеюсь понянчить внуков, — просто сказала Лига, оторвав взгляд от огня, и снова взялась за шитье. Теперь, когда с нами нет Эдды, — в воздухе повисли недосказанные слова, — эта задача ложится на тебя, мои ангелок.

Бранза помотала головой, как будто отгоняла назойливую муху. Ролло Груэн остался где-то далеко, на заре юности, когда она еще не знала, что может потерять сестру. В сущности, смутное влечение к нему так тесно граничило с днем, когда пропала Эдда, что в сознании Бранзы эти два момента почти переплелись. Если сердце ее сладко замирало при воспоминании о Ролло, то в следующую секунду в груди уже щемило от боли, связанной с утратой младшей сестренки. Кроме того, рядом с Бранзой долгое время был второй Медведь, по сравнению с которым Ролло выглядел щуплым и простоватым. Ей казалось, что она легко может передвинуть образ парня, словно черту, с которой бросают шарики в детской игре. После того как исчезла Эдда, а позже — второй Медведь, Ролло попросту перестал ее интересовать. Вместо этого Бранза охотно сидела на солнечной полянке или у ручья, замерев в неподвижности, словно камень, так что живой лес не обращал на нее внимания, как не обращает внимания на камни, принимал в себя, как принимает камни, пристраивался рядом или усаживался на нее, как на камень. Самые редкие и боязливые птахи утоляли жажду в ее присутствии, самый слабый олененок прижимался к ее боку, греясь нечаянным теплом. Все остальное время Бранза ходила, ходила без устали, и уже было непонятно, то ли она примеривает шаг к окружающему пейзажу, то ли холмы и долы, поля и луга, кочковатые тропки и широкие дороги выгибаются и меняют форму, подстраиваясь под девичьи ноги.

— А ты, мамочка? Тебе не одиноко? — спросила Бранза.

Лига вновь устремила взор на языки пламени, однако на этот раз в нем уже не сквозила пустота.

— Разве что чуть-чуть, — без всякого смущения ответила она через некоторое время. — Хотя, знаешь, я всегда думаю об одном: лучше жить спокойно, чем сожалеть о чем-то. А мне здесь очень спокойно — в этом доме и в этой жизни.

Мать и дочь обратили взгляды на очаг, воплощение покоя: огонь плавно перетекал с полена на полено, его голубоватые язычки сливались, неуловимо меняли цвет и взметались вверх рыжими волнами.

— Дети?.. — рассеянно протянула Бранза. — Я ничего не знаю о детях…

— Дети — это чудо. — Лига протянула руку и взъерошила волосы дочери, все еще влажные и прохладные. — Ты непременно их полюбишь.

— Этого дома тут раньше не было! — заявила Эдда, когда они подошли к особняку Энни Байвелл. — Вон там живет лавочник Теннер, там — мальчишки Джиннис, я узнала эту башенку с лошадиной головой на верхушке, а этот дом построили совсем недавно!

— Он стоит здесь ровно столько же, сколько остальные, — мягко сказала Тодда. — А Джиннисы много лет назад перебрались выше, в Альдер-Парк. Теперь у них под пастбищами больше земли, чем у покойного Блэкмена Хогбека и монастыря, вместе взятых. — Она постучала в дверь железным молотком.

Эдда отступила назад, чтобы разглядеть дом. Многочисленные окна были закрыты ставнями, лишь на одном висела кружевная занавеска. Казалось, будто из-за нее кто-то подсматривает — подобное чувство возникало при взгляде на все окна в этом городе. Там, где жила Эдда, люди позволяли на себя смотреть, приветливо махали из окошек или даже распахивали их настежь и разговаривали с прохожими. Никто не отгораживался занавесями, не выглядывал из-за них тайком. Интересно, эта госпожа Байвелл сейчас смотрит на нее? — подумала Эдда. Ей вдруг захотелось помахать рукой или высунуть язык, но она сдержалась.

Наконец внутри послышалось медленное шарканье. За дверью что-то зашуршало, затем она отворилась. На пороге стояла сухонькая старая женщина в шелковом платье и кружевном чепце; из-под платья виднелись остроносые комнатные туфли, отделанные изящной вышивкой. Несмотря на богатый наряд, лицо старухи было морщинистым и темным, как у крестьянки, которая всю жизнь провела под открытым небом, да и рука, открывшая дверь, тоже выглядела натруженной, хотя пальцы были унизаны перстнями. Не говоря ни слова, старуха рассматривала визитеров блестящими серыми глазами.

— Госпожа Энни, — обратилась к ней Тодда, — меня зовут Тодда, я — жена Давита Рамстронга. Это наши сыновья, а это — моя знакомая, Эдда. Мы хотели бы испросить вашего мудрого совета. Не уделите ли нам немного времени?

— Мудрого совета? — равнодушно переспросила старуха, но все же открыла дверь шире и посторонилась, впуская пришедших. Все это она проделала очень медленно и неуверенно, словно бы, подобно Эдде, не знала, как себя держать.

Хозяйка свернула направо и жестом позвала гостей за собой. Они вошли в полутемную гостиную и остановились недалеко от входа, опасаясь наткнуться на какой-нибудь стул или другой предмет убранства, которыми была заставлена вся комната. Старуха медленно и осторожно пробралась по узкому проходу к окну и сняла ставень, отчего в гостиной стало немного светлее, затем уселась в кресло с бархатной обивкой. Взвихрившаяся при этом туча пыли вполне могла поднять в воздух не только ее саму, но и кресло.

Опасливо оглядев всех по очереди, госпожа Энни обменялась взглядом с Андерсом, как будто сочла мальчика ровней.

— Мы пришли просить вашей помощи, — начала Тодда. — Дело в том, что Эдда прибыла к нам из городка, очень похожего на Сент-Олафредс, только другого. Мой муж Давит нечаянно попал туда в День Медведя, а еще один парень провел там почти три года, хотя по нашему времени прошел лишь один день, и это опять случилось на Праздник Медведя.

Пока Тодда говорила, старухины руки, лежавшие на коленях, сжимались все сильнее, так что в конце концов стали видны только костяшки пальцев и самоцветы в перстнях. Вот этот камушек карлик, наверное, сделал из зяблика, а в тот рубин превратил малиновку, подумала Эдда.

Беспокойные пальцы хозяйки мелко дрожали — от возраста ли, от тяжести украшений, или от того, что она робела перед гостями.

— Ничем не могу помочь, — хрипло произнесла госпожа Энни. — Коллаби сейчас в отъезде. Коллаби, мой помощник. Подручный. — При этих словах у нее во рту блеснули зубы — вставные челюсти из слоновой кости, красивые и ровные.

Имя показалось Эдде знакомым.

— Вы знаете, о каком месте я говорю? — спросила Тодда. Андерс крепко держался за ногу матери и, задрав голову, переводил взгляд с одной женщины на другую.

В гостиной повисло молчание, смешанное с пылью.

— Знаю, — неохотно проговорила Энни.

— Можно ли туда перенестись? Это трудно?

Хозяйка положила левую руку на правую, затем поменяла их местами. Послышался сухой шорох старческой кожи, звякнули перстни.

— Сдается мне, с недавних пор это стало слишком легко, — пробурчала она.

— Правда? — обрадовалась Тодда. — А может ли наша Эдда вновь вернуться к себе?

Госпожа Энни хмуро посмотрела на нее из-под седых кустистых бровей.

— Вам придется подождать. Пока вернется мой муж. Лорд Дот.

— Можно ли ожидать его сегодня? — поинтересовалась Тодда.

— Не знаю.

— Когда же он вернется? На будущей неделе? Через месяц? Через год?

— Не знаю. Мистер Дот свободен в своих передвижениях, расписания у него нет.

Старуха опустила глаза, опять послышалось звяканье перстней. Пыль все еще кружилась в воздухе.

— Если позволите, госпожа Энни… Я знаю вашего супруга, мистера Коллаби, — сказала Тодда. — Небольшого росточка, с пышными седыми волосами и длинной бородой? Он очень дорожит ею и носит перекинутой за плечо, верно?

А-а, коротышка! Ну конечно! Теперь Эдда вспомнила. Он еще называл себя Святым Коллаби. Значит, драгоценные камни в перстнях госпожи Энни — заколдованные птицы! «Там, откуда я пришел, эти штуки в хорошей цене», — говаривал карлик.

— Кажется, я видела его на днях, — продолжала Тодда, — возле суда. Если не ошибаюсь, он подал иск против младшего Хогбека. Лорд Дот очень почитает закон, — с улыбкой прибавила она, обернувшись к Эдде.

— Я… мне… ужасно жаль, — пролепетала та, — но я вынуждена сообщить вам, госпожа Энни, что мистера Коллаби… лорда Дота больше нет в живых.

Сперва старуха удивленно вздернула брови, затем недоверчиво прищурилась: может, ее обманывают? Морщинистое лицо исказилось гневом (наверное, девчонка врет!), следом мелькнул страх (а если нет?), и за всем этим Эдда разглядела, как Энни Байвелл медленно выходит из оцепенения, от неких тяжких дум, возвращается в эту пыльную комнату, в эту жизнь.

— Эдда, детка, — встревожилась Тодда, — откуда тебе это известно?

— Его задрал медведь, точнее, этот ваш Тизел Вурледж, когда был медведем в моем мире. Это случилось неподалеку от нашего дома. Медведь сожрал мистера Коллаби почти целиком, я сама видела. Мы были вместе с сестрой…

— Сестру тоже задрал медведь? — ахнула старуха.

— Да нет, она тоже видела, как все произошло, а потом закопала останки в землю.

— Закопала? — Новость, похоже, еще больше испугала госпожу Энни. — Ах ты, боже мой! Это очень, очень скверно. — Она закрыла лицо руками, похожими на птичьи лапки или тонкие веточки. Огромные перстни на пальцах казались распухшими мозолями.

Тодда передала маленького Озела Эдде, подошла к вдове и опустилась перед ней на колени, взяв старухины руки в свои.

— Госпожа Энни, что прикажете сделать, чтобы облегчить ваше горе? Вы ходите к священнику? Хотите, мы закажем поминальную службу?

— У меня никого нет, — еле слышно произнесла Энни. — Никого, кроме Дота. Я совершенно одна в этом роскошном доме. Богатство доставляло ему столько радости, а мне… — она открыла глаза и посмотрела на Эдду невидящим взглядом, — а мне оно безразлично. Я до сих пор не привыкла… Живу здесь просто потому, что Коллаби так сказал.

Шурша юбками, Тодда поднялась на ноги.

— Эдда, помоги мне проводить госпожу Энни в спальню и уложить в кровать. Ей лучше побыть в постели.

— Ты ведь из того мира, — вдруг с жаром обратилась старуха к Эдде. — Ты часто встречала Коллаби?

— Два раза.

— Он считался уважаемым господином?

— Честно говоря, нет. Ваш муж был вором и грубияном.

— Эдда! — шикнула на нее Тодда. — Сейчас неуместно об этом говорить!

Госпожа Энни, однако, расхохоталась, а потом в ее глазах заблестели слезы.

— Ты права, девочка! Он на самом деле был и грубияном, и вором. Видать, решил стибрить у медведя рыбину или соты с медом, вот зверь его и прихлопнул. Что поделаешь, сирота до конца дней сохраняет приютские повадки. Охо-хо. Живешь-живешь, мучаешься, страдаешь, а потом — хлоп, и конец, да еще такой страшный!

— Госпожа Энни очень расстроена, я отведу ее наверх, — негромко сказала Тодда. — Андерс, побудь с Эддой, я скоро вернусь.

Мальчик торжественно перешел от кресла, в котором сидела мать, к креслу Эдды и принялся молча наблюдать за плачущей старухой, которая двинулась к дверям, тяжело опираясь на руку Тодды. Когда обе женщины вышли, Андерс повернулся к Эдде:

— Это из-за нас бабушка заплакала, — грустно сказал он.

— Знаю, — вздохнула Эдда. — Не надо было ей говорить…

Андерс помотал головой, бросил взгляд на спящего братишку, потом забрался в кресло, где сидела мать, и поболтал ногами, прислушиваясь к голосам и шагам на лестнице. После того как звуки стихли, мальчик посидел еще немного, вздохнул и многозначительно посмотрел в потолок:

— Она обещала прийти быстро!

— Знаешь, чего стоит уложить госпожу в постель! Во-первых, нужно переодеть ее в ночную рубашку и чепец, снять все украшения и убрать их в шкатулку, помешать угли в камине, чтобы комната не настывала. Кроме того, твоей маме, наверное, придется приготовить для госпожи успокоительный отвар из трав.

— А-а, — тоскливо протянул Андерс.

— Думаю, хозяйка не заругает нас, если мы здесь немножко осмотримся. Главное — не наводить беспорядка и не оставлять пятна от пальцев на пыли.

Перешептываясь, Эдда и Андерс осторожно, на цыпочках отправились разглядывать комнату. За этим занятием и застала их вернувшаяся Тодда.

— Андерс, тут ничего нельзя трогать! — воскликнула она.

— Мы только смотрим, — встала на защиту мальчика Эдда. — Госпожа Энни уснула?

— Нет, она просто лежит в кровати. Она просит… — Тодда прошла на середину гостиной, — чтобы с ней посидела ты — «чужестранка», как она тебя назвала, — потому что ты была знакома с лордом Дотом в своем мире. Госпожа Энни сказала, ты будешь ей утешением.

— Я?..

Тодда взяла на руки малыша Озела.

— Думаю, у бедняжки совсем не было друзей, кроме этого карлика, — печально заметила она. — У нас в городе, гм… его не слишком любили, хотя богатство позволило ему завести приятелей — из тех, что можно купить за деньги. Тем не менее госпожа Энни по-настоящему привязалась к нему. По ее словам, мистер Дот был очень добр к ней. Можешь себе представить, каково ей теперь…

Андерс вынырнул из-под локтя Эдды. Лучше бы старуха попросила, чтобы с ней посидел мальчонка — он такой серьезный и любознательный!

— И долго мне там быть? — осведомилась Эдда.

— Мы заглянем попозже, ближе к вечеру, — сообщила Тодда. — Стряпуха должна принести ужин, может быть, к этому времени госпоже Энни станет лучше, и ее можно будет оставить одну.

Выходит, она застрянет в доме до самого вечера! Эдда рассчитывала, что проведет этот день рядом с Тоддой и что все будет, как вчера: куча вопросов, неожиданные открытия, игры, возня с детьми. А вместо этого ее усадили на стул подле кровати старой госпожи!

Тодда с мальчиками удалилась. Эдда осталась одна в большой комнате, завешанной тяжелыми портьерами. В узком луче солнца, падавшем на пол из окна, висела пыль, а госпожа Энни тихо посапывала в широкой постели, свернувшись калачиком, как ребенок.

Разум Эдды, однако, не мог долго находиться в бездействии; даже сидя в спальне, она места себе не находила от волнения. Наконец-то она попала в тот мир, о существовании которого догадывалась еще с тех пор, как увидела карлика, яростно дергающегося на берегу ручья; с тех пор как Медведь (Рамстронг, а не тот глупый второй Медведь) спрыгнул с обрыва в никуда. Другой мир оказался именно таким, как она мечтала: ярким и причудливым. Люди в нем — например, Тодда, которая очень хорошо отвечает на вопросы и объясняет все правила поведения; Рамстронг, деликатный и воспитанный; даже маленький Андерс — невероятно интересные, каждый со своим характером, и у каждого своя, отличная от других история. Слыша обрывки чужих разговоров на улицах города, Эдда почти ничего не понимала. Люди вроде бы говорили на том же самом языке, но постоянно ссылались на прошлые события, о которых Эдда слыхом не слыхивала, и на других людей, ей не знакомых. Это-то и было самым потрясающим, самым любопытным: глубина ее внезапного невежества.

Она просидела у постели Энни довольно долго, пока от ровного дыхания старухи ее не начало клонить в сон. Тогда Эдда встала, подбросила в огонь аккуратно отпиленное полено, зевнула и потянулась, ожидая, пока пламя оближет его. Затем она взяла с ночного столика одно из старухиных украшений — перстень с молочно-зеленым камнем. В руках девушки перстень согрелся, но не ожил, как та малиновка, что была рубином в груде сокровищ Коллаби. Потом Эдда села у окна, откинула кружевную занавеску и принялась глядеть на прохожих. Некоторые останавливались, разговаривали друг с другом. Всякий раз, когда кто-то приближался к дому, Эдда задергивала штору, а когда улица пустела, опять отодвигала ее и напрягала глаза, стараясь разглядеть проезжающие вдали телеги или торговку фруктами на рыночной площади, которая махала руками, командуя детьми.

Интересно, что сейчас делают Ма и Бранза? Эдда вдруг вспомнила слова Тизела Вурледжа. Ах да, после того, как она покинула дом, минуло уже три зимы. Ее плечи поникли.

— Ты еще здесь? — послышался слабый голос из подушек.

— Да, госпожа Энни. — Эдда пересекла полутемную спальню и подошла к кровати.

Глаза старухи блестели, точно два огонька.

— Напомни, как тебя зовут, детка.

— Эдда, мэм.

— Эдда, а дальше? По отцу?

— Видите ли, мэм, мы взяли фамилию Лонгфилд, хотя отца у меня никогда не было.

— Лонгфилд? Ох, только не это. Не хочешь же ты сказать, что имеешь отношение к этому подонку? — Старуха пристально вгляделась в лицо девушки. — Да ты на него и не похожа.

— Вы его знаете?

— Лучше бы нет. Слава богу, он давно мертв, и никто по нему не плачет.

— Похоже, что дом, в котором мы жили в нашем мире, и есть та разваленная хижина, где прежде жил этот Лонгфилд.

— Знаю, знаю, о чем ты говоришь. Я сама ютилась неподалеку, пока не разбогатела. Скажи-ка мне, чужестранка, каким образом ты смогла перенестись из того мира в этот?

— Я нашла то место, через которое пролез второй Медведь, Вурледж. Мне, наверное, очень сильно захотелось побывать в другом мире, и я прошла сквозь стену.

Энни Байвелл долго и пристально смотрела на Эдду, потом отвлеклась от своих тяжелых мыслей и резко села в постели.

— Я сделала ужасную вещь, — призналась она.

Беззубая старуха с всклокоченными волосами совсем не была похожа на леди. Скорей, она напоминала нищенку, которая случайно оказалась в высокой роскошной кровати и нахлобучила на голову чей-то кружевной чепец.

— Она мне запретила, — продолжала Энни, — но я не послушалась и сделала по-своему, а теперь не в силах что-либо исправить.

В голове у старухи, очевидно, царил кавардак, но говорила она вполне отчетливо, разве что немного шепелявила, а ее взгляд был ясным и сосредоточенным.

— Кто и что вам запретил? — не поняла Эдда. — И почему это надо исправлять?

— Та женщина из Хай-Оукс-Кросс, — коротко пояснила старуха, как будто Эдда должна была ее помнить. — Она сказала: «У тебя есть дар, вопрос в том, как ты его намерена использовать. Надеюсь, не во вред». Потом я рассказала ей, что умею показывать человеку его собственный рай. Я еще спросила, смогу ли когда-нибудь переносить людей туда при помощи волшебной силы, а она ответила: «Вероятно, да, но лучше этого не делать. Последствия могут быть непредсказуемы».

Госпожа Энни вновь стала похожа на маленькую девочку. Она пристально глядела перед собой, видимо, размышляя о непредсказуемых последствиях, темное личико собралось складками вокруг беззубого рта. Через некоторое время старуха вспомнила о своей челюсти, взяла ее с ночного столика и с коротким щелчком вставила в рот.

— А вы все равно сделали по-своему? — поинтересовалась Эдда, после того как зубы оказались на месте. — Ослушались ту женщину?

Госпожа Энни сложила тонкие руки на коленях и тревожно огляделась, словно боялась, что кто-нибудь выскочит из-за портьеры и отругает ее.

— Я отправила туда Коллаби.

— Так это вы отправили его? Я думала, он попал к нам при помощи своего собственного волшебства.

— Его собственного? Коллаби не умел творить волшбу.

— Разве? — Перед глазами Эдды всплыла пригоршня лягушачьих икринок, которые в ладони карлика превратились в сияющие жемчужины.

— Если в нем и было что необычное, так только малый рост. Он хотел пустить в дело мои чары. А уж проторив дорожку в другой мир, он начал шастать туда и обратно, несмотря на все мои предостережения. Хотя о чем я могла его предостеречь? Та дама сказала, что предсказать последствия невозможно, да так оно и было. Если судить по рассказам Коллаби, он попал совсем не в то место, куда я его посылала. Откуда там взялись долговязые люди, спрашивала я себя. Должно быть, он по ошибке очутился в мире грез какого-то другого человека. Я страшно перепугалась и больше никогда не повторяла ничего подобного. Теперь вот гляжу на тебя и думаю: может, оно твое? — Госпожа Энни пристально посмотрела на Эдду поверх скомканных простыней.

— Что «мое»?

— То место, откуда ты пришла. Быть может, это твой райский мир?

О чем это она?

— Я всегда хотела попасть сюда, — пожала плечами Эдда.

Госпожа Энни устало откинулась на подушки.

— Там, где я живу, люди только и знают, что улыбаться. Они очень добрые и все время улыбаются, но никогда не высказывают своего мнения, не делают ничего нового, никуда не стремятся. Это невероятно скучно!

— Проклятие. Будь он твоим, все дырки, которые проделал Коллаби между мирами, исчезли бы в тот миг, когда ты здесь появилась. Тот мир исчез бы целиком. Ты все-таки думаешь, что он не твой?

— Я не понимаю, что означает «райский мир» и как он может быть чьим-то. Вы хотите сказать, что я жила в мире, который был… выдуман кем-то? О котором кто-то мечтал?

— Ну, вроде того.

— Но… — Эдда обхватила голову руками, чтобы удержать мысль, грозившую лопнуть, будто мыльный пузырь. — Тогда почему я настоящая? Не придуманная? Почему я не растаяла в воздухе, когда покинула мир грез?

Госпожа Энни беспомощно развела сухими лапками.

— Ох, детка. Я уж и не знаю, настоящая ты или нет. Подумать только: сидишь рядом со мной и так складно рассуждаешь!

— Пожалуй, стоит разыскать ту даму, что запретила вам делать… то, что вы сделали. Может быть, она объяснит, что произошло.

— Объяснит, будь покойна. Уж и влетит мне от нее! — Энни поглядела на простыни, словно раздумывала, не лучше ли спрятаться под ними.

— Как ее звали?

— Кажется, мисс Пранс. — Старуха закусила губу. — Это было так давно… Я ужасно злилась на нее за то, что она лишила меня возможности зарабатывать на жизнь легким и интересным ремеслом, поэтому звала ее мисс Крякс. На самом деле она носила фамилию Прансис, да, точно, Прансис.

— И вы встретили ее в Хай-Оукс-Кросс?

— Да, только пришла она из самого Рокерли, по какому-то страшно важному делу. Я была для нее назойливой мухой, коровьей лепешкой, в которую она случайно наступила, или камушком, который нужно вытряхнуть из башмака. Вытряхнула и потопала себе дальше, оставив меня на обочине. Спасибочки, мисс Крякс. Мне только и осталось, что глядеть, как она шагает в этой своей нарядной шляпке — точно диковинная птаха слетела ей на голову да так и застыла. В те времена такая шляпка была мне не по карману, зато потом, благодаря Коллаби, я могла позволить себе любую — и с птицами, и с шелковыми розами, и с мехом, да хоть с сапогом на макушке! И никто не осмелился бы хихикнуть у меня за спиной, выйди я в ней на рынок — такой богачкой я стала…

Госпожа Энни умолкла и подняла глаза: гостья продолжала внимательно смотреть на нее. Дымка воспоминаний, старая обида и желчь тотчас исчезли из взгляда старухи.

— Открой-ка шторы, моя хорошая. Говоришь, тебя звать Эддой? Открывай, открывай, Эдда, а то я тебя почти не вижу.

Она проследила взглядом за девушкой, пока та выполнила просьбу и вернулась на свое место у кровати.

— Стало быть, тебя приютили Рамстронги? Тебе повезло.

— Да, они очень добры ко мне.

— Жена Давита говорила тебе, что ее муж тоже был в том месте, откуда ты пришла?

— Да, провел у нас несколько месяцев, когда я была маленькой. Только он попал к нам в День Медведя, поэтому в медведя и превратился.

— А Дота сожрал другой медведь?

— Да, Тизел Вурледж.

— Ах ты боже мой, туда-сюда, туда-сюда. Плохо все это. — Госпожа Энни пожевала губами, а потом вдруг резко откинула покрывало и спустила ноги на пол.

— Идем, — сказала она. — Неси мне халат и туфли, черт их дери. Поглядим, разорилась я или нет.

Старуха взяла две зажженных свечи, передала одну Эдде и повела ее через весь дом в чулан. Шаги в коридоре отдавались гулким эхом, как будто все комнаты за запертыми дверями были пусты. Только кухня была обставлена как положено, хотя тусклый налет на сковородках и котлах говорил о том, что ими давно не пользовались.

В чулане стояли три сундука, больших и крепких, как гробы. Поставив свечу на крышку одного из них, госпожа Энни достала с шеи ключ на толстой цепочке и отперла второй сундук.

— Помоги-ка мне открыть его. Это железо страшно тяжелое.

Эдда поставила свечу на пол и подняла крышку. Внутри оказались сокровища, точь-в-точь как те, охраняя которые, погиб карлик: блестящие серебряные и золотые монеты, жемчужины из лягушачьей икры, драгоценные камни, прежде бывшие птичками, — одноцветные, с прожилками либо совсем пестрые.

— Ладно, — сказала госпожа Энни. — Одно мы уже знаем: это был не твой рай. Но что ты делала в чужом мире грез? Когда проникла туда?

— Я жила там с самого рождения…

Старуха присела на край сундука, достала из него гладкий кусок бирюзы и погрузилась в размышления, перебрасывая камень из одной ладони в другую.

— Ой-ой-ой, — вздохнула она. — Ну и натворила я дел.

— Мистер Дот, наверное, часто путешествовал в наш мир, если ему удалось набрать столько добра. Другие сундуки тоже полны сокровищами?

— Доверху, — угрюмо кивнула Энни. — Он меня не слушал. — Бывшая колдунья бросила бирюзу обратно в сундук. С легким звоном камушек упал в кучу. Лицо Энни неожиданно просветлело, старуха вскочила на ноги. — Я что хотела сказать… Помоги-ка мне опустить крышку, пока я пальцы себе не отбила. Так вот, я думаю предложить тебе место. Негоже, чтобы ты обременяла Рамстронгов, коли уж оказалась здесь из-за моей волшбы — хорошо, пускай из-за Коллаби, которого сподобила я. — Старуха заперла сундук на ключ, выпрямилась и взяла свечу. — Стряпать умеешь?

— Умею.

— А знаешь, как подобает держаться богатым дамам?

— Вообще-то нет, но я могу расспросить матушку Рамстронг, она много всего знает, а еще у нее есть знакомые, которые служат у этого… Хогбека и других торговцев.

— Отлично, отлично. — Старуха поднялась на пару ступенек; теперь ее глаза были на одном уровне с глазами Эдды. — Я велю той неряхе, что носит мне помои вместо еды, убираться ко всем чертям. По вечерам будешь зажигать свечи и задергивать шторы, а утром — открывать их и приносить мне на подносе травяной чай, прямо в постель, будто знатной даме, а еще готовить вкусные маленькие штучки, чтобы пробудить мой аппетит. Коллаби давно говорил, что мне по статусу положена горничная, да я все отказывалась. Теперь мы вместе будем изображать из себя аристократок: станем прогуливаться под ручку, будто леди и ее компаньонка. С меня — стол, ночлег и… немного денег. Как думаешь, сколько? Пожалуй, придется платить тебе побольше, чем той стряпухе, ведь ты будешь не только готовить.

— Я… не знаю сколько. Наверное, нужно спросить Тодду, — выдохнула Эдда.

— Угу, она в таких вещах разбирается. А сейчас пойдем выберем тебе комнату — у меня их целая пропасть, и все пустые. Надо же еще и мебель какую-то сообразить.

Эдда подняла свечу и двинулась вслед за старухой, проворно взбиравшейся вверх по лестнице.

Той весной, когда исчез второй Медведь, Бранза подобрала в лесу двух слабых, умирающих с голоду волчат.

— Представить себе не могу, что случилось с их матерью, — сказала она, показывая Лиге передник, в котором скулили детеныши. — Как ты думаешь, им не навредит козье молоко?

— Козье молоко лучше, чем ничего, — отозвалась мать.

Бранза принялась выхаживать волчат со своим обычным прилежанием. Поначалу оба детеныша чувствовали себя хорошо, с каждым днем набираясь сил, прибавляя в весе, росте и резвости. Бранза расспросила одного из местных пастухов о том, как он управляется со своими псами, и тоже решила приручить своих новых питомцев, чтобы те выполняли команды «сидеть» и «лежать», воспитанно вели себя в доме и прибегали на ее зов или свист. Однако, едва волчата достигли возраста, когда уже могли отвлечься от игр и уверенно следовать за хозяйкой, самка, более крупная из двоих, вдруг заболела, перекупавшись в холодной болотной воде. Всю ночь она горела и тряслась в лихорадке, а к утру умерла.

— Бедный малыш, — сказала Бранза осиротевшему волчонку, который царапал землю рядом с тем местом, где девушка рыла могилу. — Теперь ты, как и я, всю жизнь будешь тосковать. Потеря есть потеря, будь то сестра, возлюбленный или медведь…

Бранза взяла мертвую самку на руки и уложила на дно ямы. Волчонок тоже спрыгнул туда и обнюхал сестру, словно бы удостоверяясь, что та лежит правильно и удобно. После этого Бранза вытащила его и усадила рядом. Пока она закапывала могилу и разравнивала землю, животное спокойно и серьезно наблюдало за похоронами.

Несколько дней он не мог понять, что сестры больше нет. Бранза старательно развлекала волчонка, затевала игры, в которые он привык играть с сестрой, а в те часы, когда волчата обычно вместе спали, носила его на руках или укладывала к себе на колени. В это время она могла помогать матери, держа мотки с козьей шерстью, или отдыхать, глядя в окно на дождь.

С этих пор девушка и зверь стали неразлучны. Даже когда волк вырос, он остался жить в доме и спал на полу возле кровати Бранзы. Какие бы думы или дурные сны ни беспокоили ее по ночам, она всегда могла протянуть руку и дотронуться до него. Днем волк тоже ни на шаг не отходил от своей хозяйки, чем бы она ни занималась: работала в огороде, стирала, ловила рыбу, расставляла силки, бродила среди лугов и полей или гуляла по лесу, напевая песенку. Он даже выучился подпевать, и довольно сносно, если Бранза ему помогала. Это его умение — впрочем, как и все остальные, — приводило девушку в восторг.

В городе зверя любили, как и его хозяйку. Он охотно подставлял голову и брюхо, чтобы их погладили и почесали; терпеливо сносил, когда маленькие дети, придерживаемые старшими братьями и сестрами, пытались прокатиться на его спине. Бранза следила, чтобы в базарный день, когда на улицах много народу, ее подопечный никого не пугал, а матушка Свитбред порой отдавала ей мясные обрезки, чтобы вознаградить зверя за хорошее поведение. Люди любовались густым блестящим мехом волка, его умной мордой, приветливо здоровались с ним, словно с человеком. В сущности, таковым Бранза и привыкла его считать.

Лиге животное тоже пришлось по душе. «Самый лучший товарищ для моей дочки-ангелочка», — называла она его, правда, предварительно убедившись, что Бранза ее не слышит. Лиге нравилось отдавать команды и поощрять зверя, нравилось, что он ложился у ее ног, когда она сидела за работой у порога на мягком весеннем или осеннем солнышке.

Бранза понимала, что волк никогда не заменит ей сестру, не станет так же близок сердцем или интересен, но все же он служил ей источником радости и утешения. Волк далеко не был таким загадочным и притягательным, как второй Медведь, зато не причинял тревог и беспокойства. Он оставался диким зверем; любил повыть на луну в тихие ночи, перекликаясь со своими сородичами, но в целом очень скрашивал дни обитательниц лесной избушки, радуя их красотой и молодой силой. Когда становилось скучно, волк оживлял домик своими энергичными играми; если женщины чувствовали себя одиноко, он всегда был готов приласкаться.

Эдда взобралась на верх башни раньше Энни и пересекла площадку, ведущую к стене замка. Холодный ветер ощущался здесь сильней, чем у подножия; его ледяное дыхание обжигало шею, руки и лодыжки Эдды, заставляло слезиться глаза.

Внизу, в Сент-Олафредс, царило почти полное безмолвие; люди сидели по домам и грелись у своих очагов, лишь из маленькой уютной кузницы доносился ритмичный звон, похожий на отдаленное звяканье колокольчика. Безжизненный безлистый лес тоже притих, ветер едва колыхал его черную вуаль. Пейзаж обрамляли толстые шапки снега, укрывавшие вершины дальних холмов.

Эдда, как это неизменно бывало, обратила взор на юго-восток, за пределы города, туда, где поднималась тонкая струйка дыма. Она прекрасно знала, что он идет от костра, который развели в своих трущобах цыгане, но сердцу хотелось верить, что дымок вьется из трубы в лесной избушке, а внутри — мать и Бранза, что нужно лишь пробежать по дороге мимо Источника Марты, чтобы увидеться с ними и рассказать про свою новую жизнь: про Энни и ее снадобья, которыми она врачует разные хворобы, про Давита Рамстронга, его жену Тодду и их деток. Больше всего Эдда мечтала поделиться (и заново воскресить в памяти) своими впечатлениями о поездке в Бродхарбор, которую они с Энни Байвелл совершили в конце лета. Эдда впервые в жизни глядела на могучий бескрайний океан, вместе с Энни выбирала ткани — и какие роскошные! — чтобы пошить новую одежду на зиму; помогала старухе покупать травы, сушеных насекомых, толченый рог и другие ингредиенты, нужные в знахарстве (Лечуха Энни решила вернуться к старому ремеслу); заказывала мебель и договаривалась с возницами, в обмен на сокровища из старухиных сундуков покупала самые разные ценные предметы в самых разных местах. Все это ради того, чтобы перенести тебя сюда, мамочка, — мысленно добавляла Эдда, поправляя шаль на плечах матери, защищая ее от жара очага и пара, поднимающегося над кипящим супом. — И тебя, и Бранзу. Энни обещала, что мы попытаемся сделать это, когда закончатся все сокровища карлика.

— Ах ты, батюшки, вся употела! — пыхтела Энни, поднимаясь по лестнице. Выйдя на площадку, она поежилась и поплотней запахнула накидку: — Черт, а здесь-то холодина! Надо поскорей убираться отсюда, не то замерзнем и окаменеем, как те горгульи.

Старуха встала рядом с Эддой и, задрав подбородок, обвела взглядом окрестности.

— Н-да, унылое зрелище. — Ее пронзительные глаза-буравчики, обрамленные сетью морщин, оглядели свинцовое небо, траурный лес и иззубренную снежную линию, отделяющую одно от другого. — Погляди на этот чахлый костер, что развели цыгане. Удивляюсь, как они выживают в своих грязных норах. Когда я жила рядом с ними, в одну из зим сама чуть не околела с голоду. На будущей неделе, пожалуй, отправим им половину поросенка, немного морковки и капусты. Да, и несколько одеял. Когда-то они делились со мной последними крохами…

Старуха пожевала губами и вдруг заметила, что Эдда внимательно на нее смотрит.

— Я забыла про этот народ, — смущенно сказала она, — с тех пор, как разбогатела. Сидела в своем шикарном доме, будто королева, пока не появилась ты. Свалилась на мою голову! — Энни ткнула девушку в бок тонким скрюченным пальцем. — Расшевелила меня, открыла мне глаза.