Лабиринт миров

Глава 42

В подземной камере четыре человека постепенно теряли силы. Их мучения усугублялись тем, что температура в камере постепенно снижалась и в конце концов достигла отрицательной температуры, при которой капли воды на стенах начали замерзать, превращаясь в лед.

Даже боль притупилась. Даже надежда угасла. И когда сил совсем не осталось, Лосев мысленно спросил у тишины, находившейся теперь уже совсем рядом с ним:

«ЧТО НАМ ДЕЛАТЬ?»

И совершенно неожиданно ответ пришел. Едва уловимый, словно ветерок погладил кожу.

«Ждать. Наберитесь мужества. Власть стрелочника в этом мире не беспредельна».

Сколько времени прошло после этого? Минута, час, сутки?

Время меняется, когда человек находится так близко от черты, за которой обитает тишина. В очередной раз приоткрыв тяжелые веки и преодолев сковавший сознание смертельный сон, Лосев увидел, что его товарищи спят. Он не сделал попытки разбудить их. Зачем? Чтобы продлить мучения? Он уже ничем не мог им помочь, ни им, ни себе. При такой температуре неподвижный, скованный человек не может долго сопротивляться холоду, и, выходит, все было напрасно…

Через какое-то время ему показалось, что в углу камеры появилась щель. Такая узкая, что в нее не смог бы протиснуться человек. Или это было лишь продолжением сна? Тем не менее кто-то посторонний появился в их камере.

Стало теплее, и болезненные иглы возрождавшегося кровообращения начали вонзаться в кожу…

В конце концов, когда боль стала совсем нестерпимой, он сумел рассмотреть того, кто стоял рядом с их скамьей. Пингвиноид. Один из тех, что сидели за столом во дворце. Или это продолжение бреда? Лосев находился в таком состоянии, когда трудно отличить реальность от картин, рождаемых угасающим сознанием. Но вместе с теплом усиливалась и боль, заставившая его в конце концов прийти в себя. Прямо напротив него находилось птичье «лицо» с двумя темными большими глазами и плоским клювом.

— Вы меня слышите? Вы можете говорить?

Почему он понимает птичий язык? Или все-таки реальна только боль, а все остальное бред? Но затем он вспомнил, что лингво остался включенным, перед тем как стрелочник захлопнул свою западню, и все это время продолжал работать, выстраивая и анализируя конструкции чужого языка.

Лосев разомкнул непослушные, чужие губы. Язык еще плохо повиновался ему, и пришлось шептать слова ответа: «Да, я слышу вас. Чего вы хотите? Зачем вы пришли»?

— Правитель приказал нам уничтожить вас. Но он всегда подстраховывается, когда принимает важные решения. Эту камеру сделали не мы. Народ Вантары не имеет отношения к тому, что с вами произошло.

— Так вы пришли убить нас? Тогда делайте это поскорей и не будите моих товарищей.

— У нас не принято убивать человека, не выслушав его. Зачем вы здесь? Для чего вы пришли к нам, на Вантару?

И только сейчас Лосев понял, как сильно боится его это странное существо и каким мужеством ему нужно было обладать, чтобы прийти сюда одному. Почему он пришел один? В зале их было несколько… Что это, заговор? Попытка действовать тайно, или ему приказано исполнить роль палача? Но тогда зачем понадобилось отключать холодильную установку?

— Мы сами не знаем, почему оказались в вашем мире. Стрелочник перевел стрелку так, что наш поезд попал в ваш мир.

— Что такое «поезд»? Это огненный зверь? И кто такой «стрелочник»?

— Поезд — это механизм. Мы у себя строим разные механизмы, чтобы облегчить работу. Они возят нас и обслуживают. Это один из таких механизмов. — Постепенно Лосеву удалось произносить слова все более отчетливо. Боль стала глуше, очевидно, обмораживание еще не успело наступить. — А стрелочник — это ваш Правитель. Так мы его называем.

— У нас нет механизмов. Мы все делаем руками… — Пингвиноид посмотрел на свои маленькие руки и тяжело вздохнул. — Значит, Правитель отправил вас сюда… Но зачем? Вы его знали раньше? Он из вашего мира?

Как ему объяснить, что такое «посредник»? Знает ли он вообще о Гифроне и «голубом наркотике»?

— Ваш мир свободен? В него не вторгался захватчик из космоса?

— Вы имеете в виду Правителя?

— Правитель всего лишь слуга того существа, с которым мы ведем сейчас войну у себя на Земле. Этому существу удается порабощать сознание и волю некоторых людей и превращать их в исполнителей своих приказов. Ваш Правитель один из них. Мы называем их «посредниками».

Их бывает трудно отличить от обычных людей, потому что часть прежней личности сохраняется в новом качестве. Худшая часть.

— То же самое проделывает с нами ваш Правитель. Он порабощает волю и заставляет работать на шахтах моих братьев. Никто из нас не может противиться власти Правителя.

— Это НЕ НАШ правитель. С тех пор, как стрелочник в третий раз принял «голубой наркотик», он перестал быть человеком… Мне трудно говорить с вами… Эти захваты… Вы не могли бы?…

— Сожалею. Мне незнаком их механизм. Ключ от него есть только у Правителя. Мне удалось закрыть отверстие, из которого сюда поступает холод, но это все, что я смог для вас сделать. Завтра утром Правитель вернется, и вам придется встретиться с ним…

— Посмотрите, что с моими товарищами? Они живы?

Какое-то время пингвиноид, осторожно приблизившись, изучал неподвижных людей.

— Это всего лишь «холодный сон». Они проснутся через какое-то время. Когда Правитель вернется, он спросит, кто вам помог. Сказать вам мое имя?

— Зачем?

— Чтобы вы могли оправдаться перед Правителем. Он все равно узнает правду.

— Мы не станем перед ним оправдываться. Мы его убьем.

Долго молча стояло перед ним непонятное существо после этих слов. И Лосеву казалось, что в глубине его ничего не выражающих глаз постепенно рождается понимание.

— Я вам верю… — прошелестел лингво. — Если вы избавите нас от Правителя, вы навсегда станете почетными гостями Вантары.

Лосев не заметил, как исчез пингвиноид. Какое-то время он еще неподвижно стоял перед ним, а затем его не стало, и вновь время в подземной камере замедлило свой бег. Теперь визит пингвиноида казался Лосеву сном.

Но в камере становилось все теплее, и вместе с этим усилилась боль в затекших, скованных стальными захватами мышцах.

Застонали, зашевелились и очнулись остальные. И когда боль стала казаться нестерпимой, когда не осталось сил даже для того, чтобы подбадривать друг друга, когда явь и бред смешались в их сознании, подвижный блок в углу камеры шевельнулся.

Гримаса на лице стрелочника стала еще отвратительней, а глаза горели каким-то зловещим огнем.

— Вам повезло, мои драгоценные друзья. Вся планета похожа на растревоженный улей. Я не знаю, как вам это удалось. Но я узнаю. А с вами разберусь позже. Существует множество способов. Так что не радуйтесь. Свобода — это ненадолго.

А теперь убирайтесь отсюда! Забирайте ваш проклятый паровоз и убирайтесь! Только помните о том, кто переводит стрелки!

— Мы запомним, — ответил Лосев, не отводя глаз от сочившегося ненавистью лица стрелочника.

Тот нажал какую-то кнопку в стене, пружины щелкнули и исчезли. Не дожидаясь, когда пленники придут в себя, стрелочник скользнул к щели, из которой только что появился.

Любому нормальному человеку, скованному и в течение нескольких часов находившемуся на грани замерзания, требуется время, чтобы восстановить кровообращение в мышцах. Любому, но только не Зурову.

Движение его правой руки в полумраке камеры было практически неуловимым. Нож сверкнул в полете всего один раз, и было не видно, где именно он закончил свою траекторию, но по характерному звуку можно было предположить, что лезвие нашло свою цель.

Стрелочник повернулся, посмотрел на Зурова расширенными глазами и прохрипел, исчезая в щели:

— Тебя я убью первым!

— Напрасно ты это сделал. Убить его не так просто.

Зуров ничего не ответил, и Лосев больше не упоминал об этом.

Камера осталась открытой, и через несколько минут, поддерживая ослабевших женщин, они преодолели небольшой подземный ход и оказались в дворцовом парке.

Их обступила предрассветная темнота. Было около четырех часов утра, и даже свет звезд не мог пробиться сквозь плотные облака.

Лосеву пришлось включить металлоискатель в своем универсальном приборе. Зеленая стрелка указала им нужное направление.

Они шли очень осторожно, проверяя каждый свой шаг и каждую минуту опасаясь какой-нибудь провокации со стороны стрелочника. Возможно потому, что все их внимание было поглощено дорогой, темная масса паровоза надвинулась на них из темноты неожиданно.

— Думаешь, Сурков спит? — спросил Зуров.

— Наверно, спит. Прошло почти двое суток с момента нашего ухода. Он же не железный…

Но Сурков не спал. Он сидел, скорчившись у пулемета, там, где его оставил Лосев, вцепившись обеими руками в рукоятки наводки, и пытаясь увидеть в кромешной тьме перекрестье прицела.

Когда руки друзей опустились ему на плечи, он едва не нажал на гашетку, и лишь голос Лосева предотвратил несчастье.

— Спасибо, друг, за то, что дождался нас.

— Я уже не верил, что вы вернетесь, и решил стрелять в каждого, кто появится около поезда.

— Хорошо, что ты этого не сделал.

Наташа бросилась к Суркову, обняла и поцеловала его в губы, и Лосев почувствовал болезненный укол. Нет, не ревности. Но чего-то очень похожего на это чувство.

Разогрев котла занял часа два.

Уже рассвело, когда, разбрасывая снопы искр, паровоз тяжело вздохнул, словно просыпаясь, загремел буферами и двинул состав задним ходом, прочь от дворца.

За все это время Зуров, сменивший Суркова у пулемета, не заметил ни малейшего движения на дворцовой лестнице.

Казалось, планета вымерла или неожиданно потеряла к своим гостям всякий интерес.

Солнце уже позолотило верхушки дубов, когда поезд, обогнув знакомый холм, вынырнул из парка на прямой участок линии, ведущей к развилке со стрелкой.

Их отделяло от нее еще метров пятьсот, и из-за густых кустов Лосев, беспрерывно подбрасывавший в котел паровоза поленья дров, не сразу заметил скорчившуюся у стрелки фигуру человека…

Зато этого человека сразу же заметил и узнал Зуров, сидевший на задней пулеметной платформе, оказавшейся теперь впереди. Прежде чем Лосев успел отдать команду, даже прежде, чем он успел сообразить, что, собственно, нужно делать, заговорили одновременно все четыре ствола крупнокалиберной пулеметной установки.

Трескотня отдельных выстрелов слилась в протяжный рев. И вихрь, поднятый разрывными пулями в местах их удара о землю, мгновенно скрыл от Лосева и стрелку, и стоявшего возле нее стрелочника.

Когда пыль осела, около стрелки уже никого не было. Лишь с веток соседних деревьев кое-где свешивались кровавые ошметки того, что еще совсем недавно было телом стрелочника.

Зуров и Лосев подошли к стрелке почти одновременно. Около нее не осталось ничего, кроме неглубокой, пахнущей тринитротолуолом воронки.

— Ты не дождался приказа, — с едва заметным упреком произнес Лосев.

— Этот человек пообещал убить меня первым. Я не забываю подобных обещаний.

— И все-таки ты не дождался приказа… Какое-то время ему понадобится для того, чтобы вновь сложить свое тело из клочков, в которые ты его превратил.

— Думаешь, ему это удастся?

— Кто знает. Организм посредников не имеет ничего общего с обычной человеческой органикой. Они полностью перестроены Гифроном. Разве что от прежней психики кое-что осталось.

— Будем переводить стрелку?

— Зачем? Ведь именно это и собирался сделать стрелочник. Ты увидел его раньше меня. Уверен, что он не успел перевести стрелку до того, как ты открыл огонь?

— Он ведь мог это сделать заранее, задолго до нашего появления.

— Ты прав. И опять мы должны выбирать одну из двух дорог, не зная, куда она ведет. Иногда мне кажется, что стрелочник выполнял чисто символическую роль и ничего не изменится после его исчезновения.

— Кое-что изменилось… Посмотри на дорогу сзади нас!

— Она словно покрыта снегом!

— Этот снег движется и состоит из отдельных существ.

Лосев схватил бинокль, в котором, по-видимому, не нуждался Зуров.

— Трансферы! Бежим к поезду! Пулеметы у нас впереди, мы не сможем от них отбиться, если они нас догонят!

Поезд несся вперед с предельной скоростью, стрелка манометра давно перешла за красную черту, но расстояние между ними и преследователями тем не менее постепенно сокращалось.

После того как Зуров дал несколько очередей назад, вдоль поезда, трансферы резко сократили зону атаки и сейчас мчались за ними узким, вытянутым клином, вдоль полотна железной дороги, в мертвой зоне, куда не могли достать пулеметы Зурова.

На крыше паровозной будки была ракетная батарея, но в орудиях имелось всего четыре ракеты, и Лосев не спешил с ними расставаться, приберегая на самый крайний случай. Он понимал, что времени перезарядить установку у них не будет.

Из-за стремительного отъезда и бешеной погони они даже не заметили, как проскочили стрелку. Лосев плохо представлял, куда именно идет поезд. К Южноуральску-два или к смертельно опасному туннелю? Впрочем, сейчас это имело чисто теоретическое значение. Смертельная опасность преследовала их по пятам.

Их уже отделяло от передней цепочки трансферов не более полусотни метров.

После нескольких столкновений с людьми эти живые мины изменили тактику и держались друг от друга на достаточном расстоянии, чтобы не вызвать детонации соседей в случае гибели одного из них.

Отдельные вздохи паровых клапанов на цилиндрах слились в долгий протяжный вой, облака пара и белесого едкого дыма оставляли позади поезда длинный шлейф. Лосев, трудившийся рядом с Сурковым над паровозной топкой, не знал, что произойдет раньше, — взорвется котел или под колесами прозвучит грохот разрыва живых мин.

— Нам не уйти! Почему ты не стреляешь?! Осталось всего метров двадцать!

Лосев прильнул к прицелу. Сурков прав. Еще несколько секунд промедления, и будет поздно… Он нажал на гашетку одной из пушек, хорошо понимая, что тем самым сжигает за собой последний мост.

После взрыва ракеты и нескольких ближайших трансферов полотно дороги в этом месте исчезло, а перекрученные рельсы повисли по бокам насыпи как какие-то странные, футуристические украшения.

Зато передняя цепочка преследователей потеряла темп и несколько отстала. Увы, ненадолго.

Терять теперь уже было нечего, и Лосев выстрелил еще два раза. Оставалась всего одна ракета.

Неожиданно стало совершенно темно, и грохот несущегося на всех парах состава превратился в оглушительный рев.

— Что?! Что случилось?

— Туннель! Мы в туннеле. Сейчас будет переход. Держись! — крикнул Сурков, и уже ничего нельзя было изменить.

Поезд дернулся, словно налетел на скалу. Оглушительный свисток, которым Сурков пытался предупредить остальных о новой опасности, захлебнулся и смолк на длинной печальной ноте.

Полная тьма сменилась серыми промозглыми сумерками, но они все еще продолжали мчаться куда-то под грохот состава.

— А что было бы, если бы здесь не оказалось железнодорожной колеи? — спросил Сурков, и Лосев долго молча смотрел на него, Словно увидел впервые. В конце концов, так и не ответив на его вопрос, Лосев сказал:

— Сбрось пар. Котел может взорваться. Полоса тумана скрывала от них окружающий пейзаж. Лосев высунулся из будки, пытаясь хоть что-то разобрать в окружающей местности, но, кроме небольшого куска полотна, ничего не было видно. Даже соседнего вагона.

— Так куда мы попали? — вновь спросил Сурков.

— Хотел бы я это знать…

Зона недавнего боя на обзорном экране Павловского напоминала кладбище. Искореженные обломки роботов, взорванные укрепления из пластибетона, похожие на огромные фантастические растения, обуглившаяся и оплавленная земля… И щупальце Гифрона, которое все еще продолжало светиться. Правда, оно оставалось неподвижным уже второй час, и его свечение постепенно слабело, свидетельствуя о том, что энергетические процессы внутри его идут на убыль. Все это давало надежду на успех операции — пока небольшую, поскольку Гифрон в любую минуту мог ответить на их атаку там, где они этого совсем не ждали.

И когда вновь, второй раз за время этого недолгого боя, заныл зуммер экстренного вызова. Павловский поежился, с ненавистью глядя на аппарат связи. Всего пять человек из состава высшего генералитета Федерации имели доступ к его личному каналу связи, и любой вызов означал некое чрезвычайное событие.

Наконец решив, что дальше прятаться от плохих новостей бессмысленно, Павловский нажал кнопку включения.

На экране возник моложавый адмирал Кремер, руководивший космическим флотом. Секунду он разглядывал Павловского, словно не знал, с чего начинать.

— Из глубины территории противника в нашу сторону движется неопознанный объект. Что с ним делать, господин командующий? Уничтожить?

— Что значит «неопознанный объект»? Вы что, со мной в космические тарелочки играете?

Кремер поежился, и на его лице явно проступило смущение.

— Мы не можем определить, что это такое…

— Так покажите!

И тогда на экране Павловского из небытия возник древний паровоз, из последних сил толкавший перед собой два вагона и пулеметную платформу.