Купеческий сын и живые мертвецы

Глава 8. Кусачая кукла

1

Под ногами Иванушки захрустел гравий, которым была присыпана ведшая к склепу дорожка. И не так захрустел, как до этого под ногами восставших покойников — текуче и неопределенно. Нет, теперь это были звуки человеческих шагов — твердых и вполне осмысленных. Купеческий сын подумал: уже одно это должно было бы подбодрить его отца.

— Батюшка, я иду! — крикнул Иван Алтынов.

И он толкнул дверь каменного строения. Да, толкнул он её основательно — со всей молодецкой силушки. Однако такого результата он всё-таки не ожидал.

Дверь не открылась — упала внутрь, слетев с петель. И первым, что Иванушка увидел, заглянув внутрь, было гробовое ложе — оно лежало, упершись верхов в дверную боковину. Купеческий сын ощутил, как возле его ног что-то повернулось и заворочалось. Так что, похолодев, он вскинул чугунный крест раньше, чем посмотрел вниз. Но, по счастью, нанести удар не успел: увидел, что это был Эрик. Котофей выгнул дугой спину и вздыбил шерсть — однако не издавал ни звука. Словно бы боялся спугнуть добычу.

Купеческий сын шагнул через порог — держа двумя руками, наперевес, могильный чугунный крест. Да так и застыл на месте отказываясь верить собственным глазам. И это — после всего, чего он навидался сегодня!

Такого разгрома в этом священном для его семьи месте Иванушка даже и вообразить себе не мог. Казалось, какой-то злобный великан прошелся здесь, круша всё кувалдой: куски гранита валялись там и сям, а под саркофаг Иванушкиного деда будто подложили свою бомбу народовольцы. Но две другие вещи ужаснули сильнее всего купеческого сына.

Во-первых, в фамильном склепе Алтыновых находились теперь как минимумов трое посторонних покойников. Как минимум — поскольку точно посчитать Иванушка мог только тех, кто был целым — не представлял собою разрозненных частей тел. Это были мужик и баба, сцепившиеся на полу — у обоих головы теперь были проломлены, и оба лежали недвижно. А третьим был мальчик лет восьми — и у него из виска торчала рукоять карманного ножа, которых Иванушка мгновенно опознал: то была вещь его отца. Мальчонка тоже не делал никаких поползновений подняться — идея разить в голову явно была правильной.

Но — было еще и во-вторых: Митрофана Кузьмича Алтынова внутри не было. Ни живого, ни, слава Богу, мертвого. Как не было нигде видно и тела, которое могло бы принадлежать Иванушкиному деду, Кузьме Петровичу. И последнее открытие отчего-то показалось Иванушке не менее зловещим, чем исчезновение его отца.

— Он ушел отсюда — и забрал с собой деда? — прошептал купеческий сын, пробуя хоть как-то собраться с мыслями. — Но почему дверь была закрыта — хоть и едва держалась? И почему я не заметил, как батюшка уходил?

«Ну, — тут же оборвал себя Иванушка мысленно, — я мог ничего не заметить, потому что крушил головы мертвякам. Но вот как батюшка мог меня не заметить, когда выходил отсюда?»

Между тем Эрик протиснулся между ногой своего хозяина и дверным косяком, рысцой обежал помещение, не обращая ни малейшего внимания на покойников с изувеченными головами, а потом принялся обнюхивать большой кусок гранита с острым краем, валявшийся теперь у стены.

— И что, спрашивается, я должен теперь делать? Возвращаться домой? Искать батюшку здесь? — прошептал Иван Алтынов, а потом прибавил — вряд ли сам отдавая отчет в том, что он говорит: — Пифагоровы штаны на все стороны равны...

2

Зину пугало до дрожи в коленках то, чем она сейчас занималась. И она даже не могла сказать, чего она боялась больше? Того, что все эти бабкины приемчики не возымеют никакого действия? Или — того, что действие они возымеют, но при посредничестве таких сил, какие навсегда погубят её, Зины Тихомировой, душу?

Однако — пока она возилась с бабкиными куклами, произошло нечто, напугавшее поповскую дочку в сто раз сильнее.

Она приспособила одну из кукол своей бабки Агриппины не только под изображение Ванечки. Для верности Зина еще и придала нескольким куколкам вид умирашек: выпачкала грязью и паутиной их одежду, поотрывала некоторым руки или ноги, словно лапки — пойманным мухам. И приговаривала при этом:

— Вы все теперь на Духовском погосте. И всех вас сокрушит раб Божий Иван!

Вот только, когда девушка откручивала тряпичную руку одной кукле — облаченной в очень красивое шелковое платье лазоревого цвета — приключилась неприятность. Зина сама не заметила, в какой момент это произошло — когда кукла в лазоревом платье сама собой пошевелилась. Спохватилась только тогда, когда кукла вдруг раззявила рот, только что — просто нарисованный красной краской на её лице. А в следующий миг невесть отккда взявшиеся кукольные зубы сомкнулись на правом запястье Зины.

Девушка вскрикнула и отдернула руку. А в мелких, словно пшено, кукольных зубах остался большой кусок Зининой кожи с какими-то красноватыми волоконцами на ней. Поразительное дело, но Зина даже не ощутила при этом боли. Она словно во сне увидела, как хлынувшая из раны кровь заливает рукав её белого кисейного платья. А заодно и пачкает лазоревый шелк на самой кукле.

Зина схватилась за поврежденное правой запястье целой левой рукой. И пунцовые потеки тут же заструились между её пальцами. Но боли по-прежнему не было. Вместо этого правую руку поповской дочки словно бы прохватывало сильным морозом. И это обморожение очень быстро ползло от кисти к локтю.

А тем временем кукла в лазоревом платье не выплюнула кусок Зининой плоти, отнюдь нет! Каким-то образом она втянула откушенную часть себе в рот и даже попробовала её жевать: кукольное личико ходило ходуном, словно её смыкались и размыкались.

— Ах ты, гадина! — выпалила Зина. — Что ж ты делаешь-то?..

Поповская дочка ничуть не удивилась бы, если бы кукла ей ответила. Да что там: она ожидала от неё ответа. Однако вместо этого кукла встала на свои тряпичные ножки — их Зина, увы, не оторвала! И неуверенно, враскачку, шагнула к Зине, оставляя крохотные следы на пыльном полу чердака. При этом она снова разинула нарисованный рот — где виднелись мельчайшие зубки с красневшей на них Зининой кровью. При этом кукла издавала свистящие звуки, похожие на протяжные вздохи.

Зина, до этого сидевшая на полу, вскочила на ноги. И, что было сил, пнула куклу в голову, так что та отлетела к Агриппининому сундуку. Будь у куклы фарфоровая голова, она непременно раскололась бы. Но — бабкины куклы были целиком тряпичными, пошитыми ею самой. Кровь из поврежденной руки тут же залила Зине подол платья и мелкими росинками разбрызгалась по полу. А онемение, охватившее правую руку поповской дочки, стало таким, что девушке почудилось: от локтя и ниже это уже не её рука, а пришитое прямо к живой плоти березовое полено.

— Пропади ты пропадом, гадина! — повторила Зина, ощущая не только беспредельный страх, но и ошеломляющий, прежде ей неведомый, гнев.

Она подскочила к однорукой мерзавке в лазоревом платье, которая снова пыталась подняться. И наступил ногой на тряпичную голову — смяла её в лепешку, вдавила в доски пола. Только после лазоревая перестала шевелиться — замерла без движения, словно какая-то диковинная птица, задушенная кошкой.

Зина сунула руку в карман платья, вытянула оттуда батистовый носовой платочек и принялась левой рукой перетягивать рану на правом запястье. Кровь из раны почти что уже не текла, но оледенение, этой раной вызванное, стало подниматься уже от локтя выше — к Зининому плечу.

Но ровно в тот момент, когда она закончил накладывать себе повязку, девушка услышала вдруг голос своей бабки. Так ясно услышала, словно Агриппина находилась прямо рядом с ней, на чердаке.

— Ты должна найти настоящую, — проговорила ведунья. — Ту, в которую обратилась эта лазоревая. И поразить её в голову. Не сделаешь этого — сама станешь такой, как она. И поспеши! Сделать это нужно нынче же, до захода солнца!

3

Иванушка наклонился над поверженным мальчонкой и с усилием вытянул отцовский ножик из его головы. Дополнительное оружие уж точно не стало бы для него лишним. Лезвие ножа высвободилось с мерзким скрежетом, так у Иванушки разом заныли все зубы. И было оно перепачкано чем-то серо-бурым. Купеческий сын на секунду замер: не оживет ли мертвяк после этого снова? Но — нет: похоже было, что упокоился бесповоротно.

Тут Эрик издал протяжный, взволнованный мяв, и купеческий сын мгновенно, не раздумывая, повернулся к двери. Но — сорванная с петель дверь лежала на прежнем своем месте — и никто не пытался сквозь пустой проем проникнуть внутрь. Иванушка огляделся, выискивая взглядом своего кота — да так и замер с разинутым от изумление ртом.

Над серым каменным полом виднелся только пушистый рыжий хвост котофея — который словно бы произрастал из камня наподобие диковинного цветка. А сам Эрик будто сквозь землю — точнее, сквозь пол, — провалился.

Иванушка распрямился, сунул ножик в карман заплатанных штанов и шагнул к этому хвосту-цветку. Он уже рисовал себе всяческие ужасы, но тотчас рассмеялся: так просто всё разъяснилось! Эрика не разорвали на части, оставив от котофея один только хвост — как опасался его хозяин. Кот всего-навсего спустился в круглое углубление, которое, как оказалось, имелось в полу фамильного алтыновского склепа — хоть Иванушка никогда прежде его не видел. И теперь, свесив башку, Рыжий неотрывно разглядывал что-то внизу.

Иванушка подошел, глянул вниз — и прошептал:

— Так вот как батюшка отсюда вышел!

В стену колодца были вбиты железные ступени-скобы, уводившие вниз. Ах, если бы иметь при себе фонарь — осветить этот сумрак внизу.

— Батюшка! — крикнул Иван Алтынов, и звук его голоса отразился от колодезных стен. — Вы меня слышите?

Никто не отозвался.

Иван глянул через плечо на снесенную дверь — он мог бы поставить её на место, но не знал, есть ли у него время для этого? А ну, как его отцу нужна помощь немедленно — прямо сейчас? Купеческий сын отстранил с дороги кота — тот отодвинулся с крайней неохотой, будто прилип к своему месту, — и стал спускаться по скобам-ступеням.

Он спустился аршина на три — не более, когда одна из скоб под его рукой вдруг обломилась. И — спиной вперед купеческий сын полетел вниз.

Иванушка приготовился к страшному удару, который сокрушит его спинной хребет — а то и вовсе убьет на месте. Купеческий сын был уверен: колодец этот — сухой. Не колодец в действительности, а вход в некую подземную штольню. А иначе как его отец смог бы выбраться отсюда при помощи этого сооружения.

Однако Иван Алтынов ошибся.

4

Зина бежала по Губернской улице, и на сей раз её несказанно радовало, что ни одного человека ей не попадалось на глаза. То есть — и её саму никто не видел. Хотя — выглядела она сейчас всё-таки не настолько плохо, как это могло быть после чудовищного происшествия с куклой.

Давеча, после того, как Зина услышала бабкино предостережение, произошло и еще кое-что. Пятна крови, который только что испещряли подол и рукава Зининого платья, вдруг сами собой пропали — словно бы испарились. Равно как исчезла кровь и с носового платка, которым поповская дочка перетянула свою руку. А когда девушка сняла повязку, то даже ойкнула от удивления: ни малейшего следы от укуса лазоревой на её запястье не осталось.

Зина, пожалуй что, запрыгала бы от радости при виде всего этого. Но — кое-что удержало её. И было это не только Агриппинино предупреждение. Следов-то от укуса на Зининой руке больше не просматривалось, вот только — оледенение никуда не ушло. Свою правую руку девушка едва чувствовала. И еще — это была мелочь, но очень уж скверная: на лазоревом шелковом платье раздавленной куклы по-прежнему пунцовели мелкие пятнышки. Почему-то с кукольного платья Зинина кровь не пропала.

И вот теперь Зина поспешала к чугунной ограде Духовского погоста — сжимая в левой, не оледеневшей руке эту самую куклу: однорукую, в окровавленном платье. А под мышкой несла еще одну — ту, что изображала Ванечку.

Она так плотно прижимала эту куклу к телу, что решила: кукольный Иван весь напитался её потом — так что промок насквозь. Эта мысль девушку смутила — как будто купеческий сын и правду утыкался в её мокрую подмышку. Зина приостановилась и кое-как, с трудом удерживая одной рукой лазоревую, вытащила из подмышки вторую куклу — изображавшую добрв молодца.

Вот только — промок кукольный Иван вовсе не от Зининого пота. С него текла самая настоящая вода. Прямо-таки — лилась потоками.

5

Иванушка точно знал, что звать на помощь бессмысленно. Никто не услышит его. И все равно — он почти сорвал себе горло, выкрикивая раз за разом:

— Эй! Сюда! Кто-нибудь! Я внизу, в воде! Бросьте мне веревку! Пожалуйста. — А потом прибавлял то, чего в таком месте уж точно произносить не следовало: — Есть тут кто живой?..

Но только Эрик отвечал ему отчаянными воплями. И так продолжалось битый час. Или, может быть, не час, а всего-то минут двадцать. Или, напротив, целых три часа. Когда он упал в колодец, то утратил всякое представление о времени почти тотчас. Может быть, отчасти из-за испытанного удивления: Иванушка не рухнул спиной на камни или на землю, а плюхнулся в воду.

У него в кармане сюртука лежали часы, однако сюртук его остался дома. А в той одежде, в какой он ходил на голубятню, часы поместить было некуда. Да и, будь они даже у него при себе, извлечь их купеческий сын не сумел бы. Чтобы худо-бедно держаться на плаву, ему требовались обе руки. И вряд ли часы его продолжали бы ходить — здесь, в воде.

Но кое-что Иванушка знал о времени наверняка: приближался закат. И он поминутно вскидывал голову — всматривался в пространство над колодезным срубом. Хотя — каким уж там срубом! Это слово он употребил мысленно исключительно по привычке. А ничего хоть сколько-нибудь привычного не было в том месте, где его угораздило очутиться.

— Я как мушка в сосновой смоле, — прошептал Иванушка; даже на этой тихой фразе голос его ушел в хрип, но он всё-таки прибавил, осененный внезапным наитьем: — Я с самого начала был — как эта мушка.

Он опустил глаза — поглядел туда, где в саженях трех под ним виднелось колодезное дно. Вода казалась почти черной, но при этом оставалась на удивление прозрачной. Увы — она не скрывала ничего, что покоилось на дне. А у Иванушки не хватало силы воли перестать туда смотреть. А уж он, вроде бы, повидал сегодня предостаточно всякого такого! И даже странно было, что это новое зрелище так смущает и так притягивает его. Однако остальные сегодняшние мертвяки выглядели хоть и жутко, но довольно-таки обыденно. А теперешнее зрелище Иванушка определил для себя звучным и пугающим словом, которое он слышал от своего домашнего учителя: макабрическое. И оно способно было поразить воображение куда сильнее.

Удивительнее всего было то, что в колодце совершенно не ощущалось запаха, который должен был сопутствовать такому его содержимому. И купеческий сын подумал даже: а и вправду ли все это является именно тем, чем кажется? Может, какой-то шутник-гимназист украл бутафорские скелеты из кабинета естествознания и утопил в колодце? Или — это был реквизит для какой-нибудь театральной постановки?

Конечно, никаких театров было днем с огнем не сыскать здесь — в уездном Живогорске. Но — Иван Алтынов просто обязан был вернуть себе хотя бы часть хладнокровия до того, как зайдет солнце. Ведь как обидно и несправедливо было здесь умирать — сейчас, когда он только-только осознал себя настоящего. А, главное — когда он понял, наконец-то, что любит Зину. И что Зина, возможно, любит его.

И купеческий сын, набрав полную грудь воздуха, нырнул. А когда вынырнул, под мышкой у него было зажато нечто, напоминавшее бамбуковую палку. Хотя, конечно, палкой это отнюдь не являлось.

Кое-как подгребая одной рукой, Иванушка ухватил эту палку за один конец, а другим принялся стучать по стенке колодца, вновь повторяя свои призывы на помощь.

И, будь этот колодец деревянным, звук, быть может, и разносился бы на некоторое расстояние. Да вот беда: колодец сложили из камней. И звуки ударов выходили короткими и глухими, как потрескивания поленьев в очаге.

А потом вдруг сердце у Иванушки зашлось от радости: он увидел, как на край колодца легла чья-то тень.

— Эй! — снова завопил он — откуда только голос взялся! — Посмотрите вниз! Я упал в воду!

Он кричал так целую минуту, наверное. И не услышать его было никак не возможно: голос его гулким эхом отдавался от стен колодца. Однако за все это время тень так и не пошевелилась. А потом купеческий сын вдруг все понял. И даже застонал от разочарования.

Он понял, откуда взялась эта тень. И кто её отбрасывал.