Купеческий сын и живые мертвецы

Глава 27. Оборотное заклятье

1

Валерьян Эзопов дураком самого себя отнюдь не считал. И хорошо понимал, почему вышло так, что он внезапно лишился чувств — здесь, на Духовском погосте. Это был совсем не тот нервный обморок, какой случился с ним давеча в доме Алтыновых. Тогда-то Валерьян памяти не лишился, а в этот раз, когда пришел в себя, не мог припомнить — хоть убей! — каким образом последний камень оказался зажат у него в руке. Тут и сомневаться не приходилось: на время он сделается одержим духом своего незаконного отца — Кузьмы Петровича Алтынова. И открытым оставался для Валерьяна лишь один вопрос: оставил ли этот дух его теперь? Или — просто укрылся где-то на самом донышке его, Валерьяна, сознания? Чтобы потом вынырнуть наружу в любой удобный для себя момент. Выскочить, словно чёрт из табакерки.

Впрочем, у них с братцем Иванушкой совсем уже не оставалось времени в запасе. И, если они рассчитывали всё-таки обратить вспять тот обряд, который Валерьян столь самонадеянно осуществил накануне, приступать следовало немедленно. А все размышления и сомнения можно было отложить на потом. Если, конечно, это потом настанет для них двоих. Валерьян даже в предрассветных сумерках не мог не заметить, на что — на кого — безотрывно глядит сейчас Иван Алтынов.

Валерьян раскрыл красный гримуар на той странице, которую загодя заложил голубиным перышком его кузен-племянник. И, взяв в другую руку лампу, сначала просто пробежал глазами тот текст, который ему надлежало произнести. Без подготовки, с листа, читать заклятье vice versa — задом наперёд — Валерьян не рискнул бы.

— Поторопись! — крикнул ему Иван.

И — по его напружинившимся мышцам, по тому, как он стиснул ручку косы, — Валерьян мгновенно понял: их мертвые гости уже совсем близко. Однако даже не повернул головы, дабы проверить, где именно они сейчас. Странное чувство — походившее то ли на прострацию, то ли на экстаз — охватило Валерьяна. И он начал произносить слова, каждое из которых словно царапало его язык и забивало ему самому уши — так что он сам себя едва слышал. А Иван Алтынов между тем вскинул свою косу и застыл, чуть отведя её назад и слегка согнув колени.

2

Иван видел, когда листал гримуар, что латинский текст, который Валерьяну надлежало проговорить в обратном порядке, занимал не более одной страницы. Однако сейчас купеческому сыну казалось, что обратное заклятье выходит из уст его дяди-кузена столь медленно-тягуче, словно оно состоит из густой патоки. Или — хуже того — из застывающего клейстера. Слова как бы прилеплялись одно к другому — не желали отлетать в воздух.

А между тем первая из рваных теней, чье внимание они с Валерьяном к себе притянули, уже появилась рядом с алтыновским склепом. То был мужик лет сорока: с широкими плечами, с большой проплешиной на круглой башке. Эту башку Иван снес ему в один миг — стараясь не думать о том, мог ли он знать её обладателя, когда тот был ещё жив?

Следующий гость оказался куда более мелким — почти тщедушным. И вот его-то Иван мигом припомнил! А, припомнив, едва не опустил косу. Только лишь тот стыд, который был памятен ему после его промедления с Маврой, удержал купеческого сына от этого. Когда-то — для самого Ивана Алтынова уже очень давно — сей тщедушный господин, звавший Василием Галактионовичем Сусликовым, сделался домашним учителем Иванушки, когда того отчислили из гимназии. И надо же было такому случиться: теперь именно он объявился здесь! А Иван даже и не знал о его кончине.

— Пифагоровы штаны на все стороны равны... — прошептал купеческий сын, вспомнив фразочку, которую от Василия Галактионовича перенял; и снова взмахнул косой.

Только чудо заставило его чуть придержать руку: при упоминании Пифагоровых штанов тщедушный господин вскинул на Ивана хоть и мутноватые, но совершенно не мёртвые глаза.

— Что? Что вы говорите? — вопросил он заплетающимся языком.

Бывший домашний учитель Ивана, невесть как забредший в предрассветный час на Духовской погост, явно был вусмерть пьян. Но столь же явно он был жив.

— Черт, вот черт!.. — пробормотал Иван, холодея при мысли о том, что едва не прикончил изуверским способом своего бывшего ментора.

А тот вдруг запнулся на ровном месте, повалился на бок, да так и остался лежать — даже не попробовал подняться. Мало того: ещё и свернулся калачиком, оказавшись под раскидистым кустом сирени. И почти мгновенно захрапел. Как ему удалось добраться сюда целым и невредимым, представляло собой абсолютную тайну. Иван подумал: быть может, ходячим мертвецам пришелся не по нутру густой сивушный дух, которым даже с такого расстояния разило от учителя? Или — правду говорят: у всех пьяных есть свой ангел-хранитель?

Иван опустил косу и чуть дрогнувшей рукой отер пот со лба. А потом перевёл взгляд на Валерьяна.

Тот явно не замечал ничего, что вокруг него творилось — слишком поглощен был своим делом. Которое теперь, очевидно, подходило уже к финалу. Произнеся очередную фразу, Валерьян возвысил голос в конце — как порой делают театральные актёры, завершая чтение монолога. А потом захлопнул книгу в красной обложке. И только после этого огляделся по сторонам. Он, вероятно, хотел о чем-то спросить Ивана — даже чуть приоткрыл рот. Да так с раскрытым ртом и застыл. Ибо всё вокруг пришло в тот же момент в движение.

Земля под их ногами мелко завибрировала и начала зримо разглаживаться — везде, где её успели избороздить своими костлявыми ступнями восставшие мертвецы. Тогда как сами они словно бы опамятовались. Все, кто ковылял сейчас сюда — и кому оставалось идти всего ничего до полуразоренного алтыновского склепа — сперва застыли на месте. А потом преспокойно улеглись наземь — именно что улеглись, не упали! И ползком, по-пластунски, устремились куда-то. Иван с Валерьяном, быть может, и не поняли бы, куда именно они все направляются — да тут прямо рядом с ними появился один из ползунов. И стал неспешно, даже с некоторой аккуратностью, заползать в землю — там, где до этого, похоже, находилось место его последнего приюта. Полз он головой вперёд, помогал себе руками и весьма ловко закапывая самого себя.

— Сработало!.. — прошептал Валерьян; и по тону его было совершенно ясно: в успех их с Иваном затеи он до конца так и не верил.

Впрочем, сработало-то оборотное заклятие, увы, не для всех. С тяжёлым сердцем Иван смотрел на тело Мавры Игнатьевны и на круглую голову мужика, обезглавленного им только что. Эти останки по-прежнему лежали без движения. И купеческий сын тщетно попытался припомнить, скольким ещё восставшим покойникам он повредил головы минувшей ночью. Десяти? Двадцати? Полусотне? И представил, как с наступлением утра все они так и будут лежать посреди погоста, когда прихожане явятся на церковную службу.

Впрочем, тут же поправил самого себя купеческий сын, служить-то завтра в церкви будет некому: отец Александр уж точно с такой задачей не справится. И, едва подумав о священнике, Иван Алтынов тут же перелетел мыслями к Зине Тихомировой. Но не успел свою мысль додумать: первый луч восходящего солнца скользнул низко над горизонтом, почти параллельно земле. И, пробившись сквозь древесную листву, упал точно туда, где лежал обезглавленный здоровяк.

Иван и его двоюродный брат ахнули почти в унисон — да и было, отчего!

3

Солнечный свет косыми лучами ложился на мокрую землю, на траву, источавшую одуряюще свежий аромат, на вывороченные из земли кресты, на глубокие провалы возле них, на алтыновский склеп с разбитым витражным окном, и на мертвое тело рядом: на Мавру Игнатьевну, которая, даже невзирая на изувеченную голову, приобрела внезапно вид спокойный и даже умиротворенный.

А Иван с Валерьяном лишь стояли на месте, будто обратившись в два соляных столпа, и могли только созерцать открывавшееся им зрелище.

Солнце оказывало моментальное и чрезвычайное по силе воздействие на всё, к чему его лучи прикасались. Тот неизвестный мужик, которого вынужден был обезглавить Иван, не стал закрываться в землю, как его сотоварищи с целыми головами, нет! Вместо этого он сам начал становиться землёй: тело его вмиг почернело, обрело крупитчатую структуру, а затем распалось почти что в пыль — как распадаются высушенные солнцем куличики из песка, вылепленные маленькими детьми.

А вся земля вокруг под солнечным светом снова завибрировала, но теперь уже куда более отчётливо, и пошла широкими волнами. Каждый накат этих волн как бы размывал глубокие рубцы, оставленные на земле выбиравшимися из неё мертвецами. И на месте этих рубцов возникали лишенные травы участки, походившие на отметины после стригущего лишая. Но ясно было: пройдёт не так много времени — и они затянулся сами собой. Земля обретет свой прежний, благопристойный вид.

И только бедная Мавра Игнатьевна оказалась не затронута всеми этими преображениями. Восставшая из мёртвых не в результате Валерьянова колдовства, а вследствие ядовитого воздействия укусов ходячих мертвецов, она так и лежала на прежнем своём месте — даже и не думая обращаться в прах.

4

— Вот что, — сказал Иван Алтынов, когда ему самому и Валерьяну удалось, наконец, оторваться от поразительной картины, представшей им, — теперь, когда мы видим, что твоё оборотное заклятье подействовало, нам нужно решить, что делать дальше. Ведь всякому будет видно: здесь творились всяческие бесчинства. — Он повёл рукой, обводя лысые участки земли, видневшиеся там и сям, а потом со вздохом указал и на обезображенное тело алтыновской ключницы.

— И что ты предлагаешь? Представить дело так, будто на Духовском погосте покуролесила банда осквернителей праха?

Иван снова вздохнул. Уж конечно, он отнюдь не рассчитывал, что Валерьян явится к исправнику с повинной и сознается, что все эти бесчинства — его, Валерьяна, рук дело. Однако после всего, что произошло минувшей ночью, Иван всё-таки надеялся увидеть в своём родственнике хоть какие-то признаки раскаяния. Напрасно надеялся, как оказалось.

— Я предлагаю, — сказал Иван Алтынов, — тебе остаться здесь и перенести тело твоей... — Он чуть было не сказал твоей матери, но на полуслове осекся, поправил сам себя: — ...тело Мавры Игнатьевны в склеп. Там, конечно, тоже обстановка сейчас — не ахти, но всё же это лучше, чем оно останется лежать под открытым небом. Да и потом, желательно, чтобы его здесь не было, когда он соблаговолит пробудиться. — Иван кивнул на господина Сусликова — своего бывшего учителя, который продолжал храпеть под сиреневым кустом.

— А ты что собираешься делать?

— А я тем временем сбегаю в дом отца Александра Тихомирова. — Иван отметил, как Валерьян едва заметно хмыкнул при этих его словах. — Попрошу, чтобы батюшка своей рукой написал извещение о том, что с ним приключился несчастный случай, и в ближайшую неделю церковных служб в Свято-Духовском храме проводиться не будет. Надеюсь, держать в руках карандаш отец Александр сможет. И, надеюсь также, недели нам с тобой хватит, чтобы привести всё здесь в относительный порядок.

— А исправник?..

— Ну, — сказал Иван Алтынов, — для исправника у меня имеются кое-какие сведения. Да не бледней ты так! Сдавать ему тебя я не собираюсь. Пусть даже тебе за твои художества и следовало бы поплатиться. Но, как ни крути, а ты спас мне жизнь сегодня. Так что — я перед тобой в долгу. И, по крайней мере, от меня никто не узнает о том, что на самом деле здесь произошло.

5

Часом позже Иван Алтынов возвращался на Духовской погост, весьма довольный результатами своего краткого похода. Во-первых, в кармане у него лежало объявление, написанное самолично отцом Александром — который после ухода доктора хоть и чувствовал себя получше, но, даже уложенный в постель, не мог уснуть. Протоиерей просил извинения у своих прихожан за то, что пока не сможет исполнять свои обязанности, и заочно давал им всем благословение на то, чтобы временно окормляться в других приходах города Живогорска.

Во-вторых, на Губернской улице купеческий сын видел явственные и несомненные признаки того, чтобы все её жители вернулись обратно — где бы они там ни находились весь минувший день. С одного крыльца спускалась молодая баба с подойником в руках — направляясь к своей корове, которая, надо полагать, пребывала вчера невесть где, как и её хозяйка. В другом доме из приоткрытого окна слышался пронзительный младенческой плач. Во дворе третьего дома затейливо переругивались старик и старуха, наверняка — супруги. Словом, жизнь катилась свои чередом. И не похоже было, что кто-то из обитателей Губернской улицы испытал накануне какие-либо неудобства — в то время, пока их здесь не было. Выходило, что, либо они сами ничего не знали о собственном отсутствии. Либо — Иван склонялся именно к такой мысли — их отсутствие было чисто иллюзорным. Они своих домов не покидали вовсе, просто не видели того, что происходило снаружи. Равно как никто, на кого не распространилось заклятье Валерьяна, не мог видеть их самих.

Но главной радостью Ивана Алтынова всё же являлось то, что он сумел ещё раз повидать Зину. И успокоить её: сказать, что светопреставление, творившееся на Духовском погосте, наконец-то завершилось. Зина даже немножко всплакнула — от радости и облегчения — когда Иван сообщил ей эту новость. И поглядела на него так, словно он был мифическим героем, которому посчастливилось уничтожить страшное чудовище — этаким Персеем, одолевшим Медузу Горгону.

Одно только омрачило Ивану счастье той минуты: мысль о том, как будут развиваться их с Зиной отношения после того, как он предаст огласке те сведения, о которых он давеча говорил Валерьяну. А в том, что предать их огласке непременно придётся, Иван Алтынов не сомневался. И документы, которые ему удалось исследовать в десять лет своего отсутствия, не только могли пролить свет на тайну гибели его дела, Кузьмы Петровича Алтынова. Они могли также очень сильно осложнить жизнь и самой Зине, и всему семейству протоиерея Тихомирова. Потому-то Иван и помалкивал пока обо всем, что ему стало известно. Тянул время, твёрдая мысленно, что ему нужно всё хорошенько обдумать. Ну, а в действительности — просто малодушничая. Уж самому-то себе он должен был в этом признаться.

Но всё же, когда купеческий сын снова — в который уже раз за минувшие сутки — вошёл на Духовской погост, никаких по-настоящему дурных предощущений он не испытывал. Прикрепив записку отца Александра к створке ворот (и понадеявшись, что новых ливней, которые могли бы размыть текст, в ближайшее время не случится), Иван Алтынов быстро дошагал до фамильного склепа. И вот там-то его и ждал первый неприятный сюрприз.

Под кустом сирени уже не храпел Василий Галактионовичем Сусликов, бывший домашний учитель Ивана Алтынова. В том месте, где он лежал, осталась одна только примятая трава. Когда он пробудился, куда отправился — оставалось только гадать. "Впрочем, — сказал себе Иван, — теперь уже и неважно — куда. Пифагоровы штаны на все стороны равны..."

И он, шагнув к проему с высаженной дверью, вошёл в алтыновскую погребальницу. Где его ждал второй сюрприз.

Валерьян Эзопов стоял, как истукан, возле колодца, что обнаружился в дальней от входа части склепа. И смотрел вниз — где должна была плескаться вода, в которой Иван Алтынов чуть было не утонул вчера. Что уж там рассчитывал узреть Валерьян — было неясно; но он даже не заметил появления Ивана, когда тот вошёл — головы в его о сторону не повернул.

Но всё же это был пустячный сюрприз в сравнении с третьим — самым главным и удручающим: сколько Иван ни оглядывал разорённое пространство алтыновского склепа, тела Мавры Топорковой он нигде не видел. "Баба Мавра ещё раз восстала из мёртвых — повторно", — подумал он, похолодев. И, когда он обратился к Валерьяну, то сам поразился тому, как сдавленно, почти по-стариковски, прозвучал его голос:

— А где Мавра Игнатьевна? И где Василий Галактионович — который спал под кустом?

Только тут Валерьян повернулся к нему — с абсолютно отрешенным выражением лица. И купеческий сын моментально решил: сейчас его родственник сообщит ему, что покойная ключница загрызла господина Сусликова, тот сразу же восстал из мёртвых, и они вдвоём отправились бродить по Духовскому погосту. Однако Валерьян Эзопов сказал нечто совершенно иное — Иван даже не сразу вник в смысл его слов, настолько они поразили его:

— Я сбросил тело Мавры Игнатьевны в колодец — сам не пойму, зачем. И теперь оно, похоже, утонуло. — Валерьян выдавил кривую усмешку, которая в сумерках склепа превратила его красивое лицо в подобие шутовской маски. — А той пьянчужка — он, по-моему, увидел, что я делаю. Когда там, — он кивнул на колодец, — раздался всплеск, я услышал, как возле порога кто-то вскрикнул, явно — в испуге. Правда, когда я в ту сторону посмотрел, на пороге уже никого не было... Но кто ещё мог там кричать, кроме него?

На последний вопрос у Ивана Алтынова ответа не было. Но, по крайней мере, он мог бы просветить своего родственника относительно того, зачем он сбросил в колодец тело бедной ключницы. Впрочем, Иван был почти уверен: тот и сам понимал, из-за чего — из-за кого — он столь дикий поступок совершил. Просто не желал даже самому себе в этом понимании признаваться. Та одержимость духом однорукого колдуна, которая помогла Валерьяну отыскать последний камень, потребный для оборотного заклятья, и побудила его отправить к Кузьме Петровичу тело его давнишней любовницы.

— Уходим отсюда, — сказал Иван. — Тебе нельзя здесь оставаться ни одной лишней минуты.