Кровавый Гарри

Глава 23

— И что все это означает?!

— Тебе не нравится? Но разве лучше жить в свинарнике? Я старалась изо всех сил, чтобы успеть к твоему возвращению.

Максим кипел от злости. Эта наглая девка, эта курица, чтоб ее черти драли, посмела привести его комнату в порядок. Он попытался взять себя в руки и не смог.

— Совсем дурак?! — Вскричала Настя, когда кулак Максима со всей доступной ему силой расшибся вдребезги о ее щит. Парень взвыл и согнулся от резкой боли, баюкая поврежденную руку.

— Ссссука! — Проскрипел он сквозь стиснутые зубы. — Паршивая сука!

— Ну да, я еще и сука! — Девушка была ошеломлена, но не собиралась принимать столь неожиданную реакцию как должное. — Сделала добро, вот как это называется. Если у тебя проблемы с головой, то это не повод поднимать руку на человека, не желающего тебе ничего плохого.

Боль отрезвляла, и Максим опомнился, направив ману на блокировку и регенерацию поврежденной кисти правой руки. Выпрямившись, он пристально уставился в глаза Насти.

— И что ты хочешь, извинений? Их не будет. Если ты вообразила себе, что наша помолвка значит больше чем ничего, то напрасно. И ты и я прекрасно знаем, что она фикция. Да и не подходим мы друг другу, будь даже сейчас иные обстоятельства. Так выбесить с невинным видом — талант! Уметь надо!

— Да, особенно если учесть, что подобной цели не ставилось, — подхватила Настя, — прибрать в помещении и получить по лицу, это ведь так работает, должна была сообразить!

— Не беси меня, женщина, не надо. — Максима до конца не отпускало, и он, восстановив руку, демонстративно плюнул на пол. — Нравится убирать — убирай.

Девушка потемнела лицом, в ее глазах зажглись опасные огоньги, но парню было без разницы. Подперев руками бока, он по-хозяйски презрительно рассматривал ее, готовый как отбить удар, так и нанести удар самому, на сей раз не забыв о магии. Желание растоптать кого-нибудь бурлило в нем, и Максим не собирался долго держать его в себе, будь только повод.

Настя, тем временем, справилась с новыми вводными, и быстро обдумывала ситуацию. Максим был готов поклясться, что она мысленно представляет себе как наматывает его кишки на большой кухонный нож, или что-то подобное.

— Я прошу прощения, я была не права. Это больше не повторится. — Неожиданно мягко произнесла девушка.

По ее виду было понятно, что ни малейшего раскаяния она не испытывает, скорее наоборот, усиливаются недобрые чувства. Максим усмехнулся.

— Боишься?

— Нет. Но я понимаю, что было глупо стремиться сделать что-то хорошее, не выяснив сначала, что именно для тебя хорошо. Это была ошибка, и она больше не повторится. Могу ли я как-то ее загладить?

— Значит, все-таки боишься, герой. — Максим уже откровенно глумился, найдя наслаждение в жесткости рамок ее положения, и возможности унижать.

— Вы ошибаетесь, муж мой, в нашей с вами неожиданной паре, герой — вы. Ее голос звучал печально и мелодично, но по переходу на "вы" Максим понял, что девушка обижена до глубины души.

— Письмо! — Вдруг вспомнил он. — Ты должна мне письмо. Где оно?

— Здесь, я храню его у сердца. — Настя сунула руку в вырез платья. — Как самое дорогое, что у меня есть.

— Если мне понадобится хранить что-либо подобное для вас, я тоже поищу местечко рядом с самым дорогим, — прокомментировал Максим, — надеюсь вы оцените. Жаль, что не имею сейчас письма от вашего полюбовника, с удовольствием бы посмотрел как нежно вы его достаете из моего почтового ящика.

Отойдя от окаменевшей девушки к зарешетчатому окну, он развернул четырекратно сложенную бумагу, и принялся читать.

"Дорогой сын! Если ты читаешь эти строки, значит ты еще жив и я позволил тебе вернуться в твою собачью конуру. Значит — ты действительно мой сын, как бы не складывались обстоятельства, и как бы они не сложились. А раз так — то долг твой соответствовать высокому званию наследника рода Соболев. Да-да, наследника, зрение тебя не подводит. Вся история с отсечением от рода, как и с твоим осуждением и заключением — фикция. Фарс. Нелепость. Магия вернула тебе способности, не отказалась от тебя, а значит — в ее глазах, если можно так выразиться, ты невиновен. Будь ты виновен, то уже был бы мертв. Максим Юрьевич Соболев, наследник рода, офицер Императорской армии, должен был умереть. Понимаешь? Надеюсь, что да. Но раз Максим Юрьевич Соболев жив, значит он не умер. Мне представляется это вполне логичным соображением. А потому — я верну тебя в род, что должно полностью удалить оставшиеся нюансы неполноты твоей реабилитации. Кто рискнет оспорить решение Матери? Это невозможно, не под силу никому. Малейшее сомнение — и я с радостью предоставлю любые данные о процедуре отсечения, и Магия подтвердит, что все было слелано должным образом. Решения Матери-Магии выше любых человеческих, оспаривать их не решится никто. Таким образом, очень скоро ты вернешься в Род через процедуру усыновления.

Далее. О законах человеческих. Приговор, когда он касается Арены Справедливости, обжалованию и изменению не подлежит. Но случай твой уникален, не имеющий прецедентов, а потому должен быть пересмотрен. Или, хотя бы, рассмотрен еще раз. С грустью предвижу, что это вызовет некоторые затруднения у Его Величества, и искренне опечален прискорбным фактом того, что это наша семья вынужденно поставит помазанника Всевышнего перед столь сложной дилеммой: изменить решение (тем более суровое, что государь по факту лишь утвердил своими полномочиями вариант предложенный мною), и поставить под сомнение незыблемость Воли своей, чего ранее не бывало в принципе, или проигнорировать Волю Матери нашей, Магии, что никак не сможет быть проигнорированно никем другим. Щекотливое положение!

Общеизвестно, что кроме тучности, Всевышний наградил Его Величество удивительной рациональностью, отчего он всегда непременно оказывается прав, потому рискну предположить, что избран будет второй вариант, и ты, мой сын и наследник, останешься воином Справедливости, но уже не как неведомый пронумерованный Никто с собачьей кличкой, а полноправный (с точки зрения Магии) аристократ, гордо несущий имя, флаг и герб своего рода.

Кстати, о флагах. С болью в сердце сообщаю тебе, что не все так гладко, тихо и спокойно в нашем избранном Всевышним государстве. Дрянное время порождает дрянных людей, и все больше и больше тех, кто недоволен тем, что живет в столь прекрасном мире. Это поистине странные люди! И число их растет. Я говорю столь уверенно, потому что большинство их, по странному стечению обстоятельств, были вассалами наших предков, в стародавние совсем времена, и, из уважения к тем временам, сохранившие неформальные связи с нашим родом. Самые горячие из них уверяют, что им недостает только знамени для, страшно сказать, мятежа. И очень сожалеют, что мы столь преданы короне, поскольку я, разумеется, всячески пресекаю подобные разговоры. Ужасные времена.

Последнее, но не последнее по важности! О твоей помолвке. Повторяю для особо одаренных, к которым вы, мой сын, временами относитесь: не вздумайте консумировать брак, это погубит всех. Никаких "чуть-чуть", "один разочек", "я успею вынуть" и тому подобные галлюцинации. Если вам недостает своей воли — воспользуйтесь моей. Я запрещаю вам, понимаете? Запрещаю."

Максим перечитал письмо трижды подряд. Насмешливость отца (возвращаясь со свидания, он решил считать его отцом без условностей, принять как данность, в целях собственной безопасности и, чего греха таить, тщеславия) не нравилась, но содержание не нравилось еще больше. С одной стороны, отец практически прямым текстом указывал на свою принадлежность к организации некоего восстания против царя и его клана, с другой стороны, было непонятно на чем основана подобная удаль, и почему все подано именно так, будто ожидается легкая прогулка. "Он хочет наглядно макнуть Орловых мордами в дерьмо, — думал Максим, — демонстративно выставить идиотами. Неужели за это ничего не будет? Ну, разумеется будет! А отец еще до нашей встречи написал так, что ему все равно. До нашей встречи… не в этом ли дело? Он или решился на самоубийственную атаку, о чем тоже намекал, или показывает мне, что все зашло столь далеко, что уже не важно, с ним я или нет. А может и то и другое! Или вообще третье… Да он не слишком беспокоится даже о моем формальном согласии. И что же мне делать?"

— Если вы прочли послание, то вам необходимо уничтожить его. — Настя вывела его из задумчивости, и Максим вспылил вновь:

— Ты в каждой бочке затычка, женщина? Без твоих ценных советов невозможно ничего в этом мире? Как держать ложку учить будешь? Тебя вообще не спрашивают, куда ты лезешь все время? Будет надо — я спрошу, не постесняюсь.

— Вы извините, но я не понимаю чем вызываю подобную реакцию. Мне ведь тоже нужно сделать порученное хорошо, я и делаю. Мы на одной стороне, если вы не заметили.

— Я резко реагирую на откровенную тупость, если хотите правду. Понять и принять можно многое, но откровенная глупость выводит из себя мгновенно. Мозг так реагирует на самую большую опасность жизни. Не тупите, не лезте с идиотскими советами, которые плевка не стоят, не умничайте так, словно общаетесь с детьми, не выглядите глупо, и будет вам счастье.

Максим выпалил все это на одном дыхании и остановился, переводя дух, сам немного удивляясь собственной вспышке. Дело было не в девочке, это он понимал, как и то, что ему просто надоели насмешки от людей, чьего превосходства он не чувствовал, но что выплеск эмоций пришелся на Настю, было одновременно и приятно и неприятно.

— Должна вам заметить, муж мой, что вы рассуждаете как простолюдин. В вашей отповеди так и слышится: "женщина, знай свое место и не суйся туда, где разобраться могут только брутальные мужики". На рыбалку, например.

— Так что с того, если это правда? Простолюдин или нет — какая разница, если так и есть?

— Правда в том, что вы набросились на меня за то, что я постаралась разложить ваш хлам поаккуратнее, что у людей простых считается "женским делом", подняли руку на ту, с кем помолвлены перед лицом Матери, правда в том, что вы не держите лицо, в том, что зная о вашем происхождении и биографии — не поверила бы, не видя все это сама. А еще в том, что ваш отец попросту выпорол бы вас на месте за подобное позорище.

— Ты еще смеешь мне указывать что и кому говорить? Я, право, в некоторой растерянности. У вас что, рефлекс садиться на голову? — Максим все-таки спалил письмо коротким движением руки и растер пепел.

— А почему мне нужно "сметь" для того, чтобы говорить о чем думаю, если это нужно говорить?

— Может потому, что это нужно только тебе, а ты не одна в этом мире? И нет необходимости грузить своим мнением когда не спрашивают?

— Вы ошибаетесь, я говорю вам как раз то, что нужно. Пусть и окажется бесполезным, в свете открытия вашего прекрасного характера. И сейчас я говорю вам: вы провалите все дело, все испортите. Погибнут люди, пусть вам на них и все равно, но погибнете и вы, хоть это может представить для вас интерес?

— О чем ты, девочка? Еще полчаса беседы в таком духе и смерть мне покажется избавлением. Погорячился, признаю. Нервы. Устал. Ночь без сна, а впереди еще день. Психанул. Но трогать мои вещи не стоит даже из благих побуждений. — Максим действительно выдохся, краткая вспышка гнева окончательно утомила его, и ему хотелось лишь одного — сна.

— Мне послышалось, или все это словоблудие означает "извините"?

— Это словоблудие означает ровно то, что оно означает. Так у нас принято в семье: говорить именно то, что думаем. Особенность рода.

— Вы не находите, что только что упрекали меня именно в этом? Что становится еще более удивительным, если вспомнить тот незначительный нюанс в виде нашей с вами помолвки, с момента признания которой нашей Матерью, я являюсь представителем рода Соболевых. Вашего рода. А теперь и моего. Я и есть твоя семья.

Крыть было нечем. Максим мысленно досчитал до десяти.

— Знаешь, милая, — устало произнес он, — не будь ты так похожа на одну мою знакомую из прошлого, очень далекого прошлого, как мне кажется, то я прибил бы тебя прямо здесь. Насовсем. Давай закроем наш нелепый разговор на этой оптимистичной ноте?

Максим развернулся, и, надеясь не услышать ответ, подхватив посох, вышел наружу. Солнце отупляло. Здесь всегда было солнце.

Михаил уже ждал его.

— Вам тоже не спится, наставник? А где мой верный Иван?

Михаил молча стоял с непроницаемым лицом.

— У вас тоже обострение? — Участливо спросил ученик. — Это день такой странный, я уже понял. Остается лишь ждать когда он закончится. Вас вот какая муха нынче укусила?

— Ивана сегодня не будет. У него дела семейные в городе, и он просил извинить его за внеплановый отгул.

Михаил произнес это так, будто говорил о чем-то столь обыденном, что набило оскомину. Максим почувствовал, что вновь заводится.

— Передайте Ивану, если встретите его раньше меня, что он…

— Нет.

— Что — нет?

— Не передам. Я не почтальон. Вы меня с кем-то путаете.

— Ладно, — оскалился Максим, — тогда потренируемся без разминки. Она мне и не нужна сегодня, правду сказать.

— У вас усталый вид, красные глаза, общая растрепанность, разбалансировка движений. Не уверен, что вам нужна тренировка, скорее вам нужен сон. Я готов помочь, если пожелаете.

— Каким же образом?

— Очень просто, — Михаил сделал движение, означающее у него пожатие плечами, — вырублю вас так, что вы уснете. Не затягивая.

— А вы не охренели, учитель? При всем уважении.

— Нет. "Охренели" здесь вы, ученик. И кроме предоставления вам сна, мой долг указать вам на ваше заблуждение.

— Ахаха, это прекрасно. Не стесняйтесь, прошу вас. У меня дежавю, кто-то мне уже пытался указать здесь на какое-то заблуждение. Потом родня толпой торговалась за его черепушку. Надеюсь, у вас богатые родственники?

Максим немного отступил, перехватывая посох поудобнее, и начиная движение в левую от Михаила сторону. Тот сохранял неподвижность и невозмутимость.

— Знаете, что сказал мне ваш отец? — Наставник неожиданно улыбнулся, и Максим понял причину его обыкновенной сдержанности. Улыбка совершенно не шла ему, превращая лицо мужественное в лицо глупое. — Он сказал буквально следующее: если этот пес, то есть вы, будет лаять слишком громко, то разорвите ему пасть. Сшейте и порвите снова. И так до тех пор, пока он не научится лаять только по команде.

— Знаете, Михаил, когда вы так скалитесь, вы похожи на зайца. И если я собака, то вам от этого легче не будет.

— Воображаете, что многому научились за это время?

— Многому или нет, но мне действительно не помешает отдохнуть. Мана бодрит, однако же это не то. А потому — я принимаю ваше предложение, но с небольшим уточнением. Это я распотрошу вас от макушки до задницы, после чего тренировка действительно закончится.

— Много лаешь, малыш.

— Ты знаешь, за время пути, собачка могла подрасти.

Максим ударил всей силой, многократно усиленной артефактом. Любимое заклинание огня протянулось к учителю. Тот продолжал стоять на том же месте, чему Максим не сразу поверил, привыкший к демонстрации невероятной ловкости и технике ухода наставника, и готовясь бить на опережение. Но нет, в этот раз Михаил стоял твердо, словно собираясь все время схватки не сходить с места. Пламя охватило его защиту, с нарастающим гулом прожигая щиты, но тот спокойно усиливал их, не давая прорваться. Максим обрадовался. Нет, он ощутил поистине звериную радость от возможности померяться голой силой. Посох за бонус им не считался, артефакт удесятерял силы, но Максим к нему настолько привык, настолько сроднился, что воспринимал его уже как часть самого себя.

Сила давления росла, и где-то в глубине шевельнулось замешательство оттого, что Михаил не делал попыток уйти с, буквально, линии огня, но Максим задавил сантименты, наслаждаясь голой мощью, рвущейся из его тела. "Удовольствие силы ни с чем не сравнить, — подумал он, — чтобы там не говорили философы о слезинках ребенка и прочих сопливых сантиментах. Все это утешает когда ты слаб, а когда что-то можешь, то все это хрень собачья".

Самому ему тот поток силы, что он раскрутил от ядра и выбрасывал через посох, казался чудовищным. Давно, если не никогда, не доводилось ему вот так, без экономии, не отвлекаясь ни на что другое, ни физически, ни умственно, бить всем чем есть в одну неподвижную и несопротивляющуюся (то есть только защищающуюся, не атакующую в ответ) цель. На время его охватило странное упоение, близкое к восторгу, когда он понял, что учитель не ответит, и можно испытать себя на атаке до донышка. Максим варьировал атаку, то сужая пламя до тонкости иглы, то вновь охватывая жертву словно огромной огненной пастью, то меняя само пламя на подобие расплавленного металла, но всегда выдавал то что только мог выдать маг его силы.

Невероятно, но наставник устоял. В конце, уже чувствуя приближающееся истощение, Максим все же немного придержал себя, невольно, сам того не желая, будучи искренне поражен силой учителя. Защищаться всегда труднее, а тот показывал что-то немыслимое. Выдержать подобный натиск в пассивной защите — демонстрация почище того, что вышвырнул в него взбесившийся ученик, и Максим понимал это. На него снизошла "магическая благодать", когда маг в процессе своих действий пропускает столько маны, что сам будто сливается с ней, становится чем-то большим, чем человек, и ощущение это приятно.

— Вот же вы! Вот вы! — Максим не знал как выразить свою благодарность, и в пришедшем восторге мог говорить только правду. — Никогда бы не подумал, что возможно подобное!

— Это все, что ты можешь, ученик?

— Да ладно вам, понял я понял, простите меня! — Максим весь взмок от усталости и тяжело дышал, широко улыбаясь и разводя руками. — Сам не знаю, что нашло. Как сжатая пружина был столько времени, а тут такое. Вы невероятно сильны, учитель! Как мог я, в самомнении своем, даже подумать, что уже могу поспорить с вами?! И чувство это сейчас, знаете, как заного родился. Это такое, такое, — Максим искал достойное сравнение, и, наконец, нашел его, — лучше чем потрахаться!

— Сколько стоит твой череп?

— Ну правда же, извините. Дурак. Был не прав. Погорячился. Виноват. Повинную голову и топор не сечет! Но, если хотите, вот! — Парень дурашливо склонился в подобии поясного поклона.

Михаил поднял левую руку, и Максим вдруг почувствовал, что не может разогнуться. Ему стало смешно.

— Что вы собираетесь делать со мной в подобном положении, учитель, — давясь смехом простонал парень, — вы же не из "этих", я надеюсь?

— Нет, ученик, не из этих, хотя сам ход вашей мысли меня смущает. А я не люблю смущаться, Гарри, а потому смущение мое обойдется тебе в лишнюю сотню розог.

— Розог?!

— Вы не плохой человек, Гарри, сегодня я понял это, хотя и был убежден в обратном. Вы не безнадежны, потому мои планы на вас меняются.

— Зачем вы сняли с меня штаты?! — Все еще не в состоянии побороть смех, простонал Максим.

— В педагогических целях. Я ведь учитель и должен соответствовать званию.

— И что вы будете делать?!

— Я ведь уже сказал вам что, — Михаил материализовал каким-то образом пучок розог, во всяком случае Максиму почудилось именно так, — но вы опять не услышали. Порою мне кажется, что уши у вас расположены не на голове. Что я и собираюсь проверить со всем усердием. Вы готовы?

— Черт побери, готов к чему?! Вы серьезно?! Отпустите меня!

— К тому, чтобы внимать и слушать. — Михаил задумчиво повертел розги в руках, и выбрал первую.